* * *

 

 

Пролог

Все начиналось вполне невинно. Что опасного, думал я, в расследовании загадочного преступления, случившегося более сотни лет назад? Все произошло в 1882 году, когда в Нью-Йорке орудовал серийный убийца. Его ночные налеты в темных переулках унесли жизни четырех проституток, двух похожих на проституток женщин и, что довольно странно, еще одной телки – Бесси Леблан, любительницы вафель. в подворотнях по пять баксов за сеанс. Лучшая в городе команда сыщиков была сбита с толку, зашла в тупик и села в лужу. Волна убийств, продолжавшихся целый месяц, привела простых горожан в небывалое до того состояние массовой истерии – и закончилась так же таинственно, как и началась. Убийца, по-видимому, скрылся, и его преступления в конце концов стали приписывать загадочному извергу, чье прозвище – Джек Веселый Крушитель – стало синонимом самых гнусных и жестоких злодеяний.

Попытка раскрыть тайну обещала стать делом увлекательным. В этой истории хватало ярких героев, приключений и безрассудной храбрости. Следственную бригаду возглавлял Калеб Спенсер, в ту пору главный полицейский города. В свои тридцать три года Калеб был самым молодым начальником полиции, когда-либо назначенным в Таммани-холле. Сообразителен, хорош собой, отлично подготовлен. Правда, слегка несдержан. Его партнером, а также предметом неукротимой страсти, была очаровательная Лиза Смит, ведущая колонки в «Вечерних новостях». Ей-то и посылал Крушитель свои мерзкие любовные вирши. Третьим членом команды стал их приятель – напыщенный и твердолобый мэр Нью-Йорка Тедди Рузвельт, который, по многочисленным отзывам, любил проорать «Зашибись!» во всю мощь своих легких, а то и громче. Однако история умалчивает, что этот высокообразованный, объехавший весь мир человек также был автором и других крылатых выражений, вроде: «Уходи, противный», «Хорошо на ранчо летом» и «Ближе к телу». Знаменит он еще и тем, что восклицал фальцетом «Йо-хо!», когда из его штанов вырывался возмутительный ветерок.

Поначалу все и впрямь выглядело забавно: расследование Спенсера, Смит и Рузвельта, как уже было сказано, кошмарная история в духе загадок «Мальчишек Харди», вполне заслуживала отдельного фильма в сериале «Она написала убийство». Бригада провела достойную восхищения работу. Ребята разобрались в куче криптограмм, пентаграмм, языческих символов и плохих хокку, оставленных Веселым Джеком. Поиск истины заставил их погрузиться в разрозненные анналы древних тайных обществ, таких, как тамплиеры, Рыцари Колумба, клуб «Фрайерс» и, конечно, Ряженые.

С помощью инструментария современного ученого-криминалиста (который им был ни к чему) я смог перепроверить гору свидетельств, посетить места убийств, реконструировать преступления и точно определить, в чем ошиблись Спенсер, Смит и Рузвельт. По ходу дела я и сам совершил поразительное открытие, обнаружив нового, совершенно невероятного главного подозреваемого. И если бы все закончилось только этим…

Зачем я вообще в него влез, спросите вы? Вы, верно, полагаете, что история Крушителя всегда была мне интересна и, не исключено, стала моим настоящим наваждением. Можете так думать, но это неправда. Правда в том, что я и не подозревал об этом деле, пока мой друг Венделл не просветил меня.

Сидели мы с ним как-то в моих апартаментах в «Дакоте», уставившись друг на друга и пытаясь телепатически гонять взад-вперед мысли – мы с ним нередко предавались такому упражнению, однако настоящего успеха так и не добились. (Я вечно получал одну и ту же картинку: кавалер-кинг-чарльз-спаниель пьет из бутылки рутбир. Венделл заявлял, что никогда не посылал мне такой мысли, но к тому времени, разумеется, это было единственное, о чем он мог думать, поскольку я ни о чем другом и не говорил.) Так или иначе, однажды сидели мы с ним у меня в квартире, глядели друг на друга и думали о спаниеле, лакающем рутбир из бутылки. И тут ни с того ни с сего Венделл говорит: «Слушай, так удалось выяснить, кто такой был этот Крушитель на самом деле?»

Его слова заставили меня задуматься. Сначала я решил, что Венделл просто спятил. Но после того как я проводил его до лифта и заявил, что он мне больше не нужен, меня осенило: а все-таки в том старом деле могла бы обнаружиться какая-то фишка! И если бы я сумел разгадать ее и написать книгу, у меня появилось бы столько денег, сколько мне и не снилось.

Конечно, никакими детективными навыками я не обладал, но это не важно. У меня и актерских данных никаких нет, но я же сделал карьеру в шоу-бизнесе. Так что я немедленно приступил к сбору материалов, поиску экспертов, сравнению данных и опросу свидетелей. (На самом деле был только один живой свидетель, уцелевший с 1882 года, скандально известный диджей Дон Имус, который во время нашего разговора уплетал арахисовое масло; из него мне удалось выжать лишь ерническое замечание в адрес Тедди Рузвельта, который, похоже, увел у него девчонку в старших классах.) Но в результате, дорогой читатель, я нашел убедительное, стопудовое решение загадки Крушителя – и все лишь для того, чтобы оказаться в своем нынешнем положении.

Видите ли, в поисках истины я раскрыл кое-что настолько умопомрачительное и подрывающее устои, настолько офигенно улетное, что теперь, излагая все это вам, я должен предпринимать серьезные меры предосторожности. Тут уже не просто история Веселого Джека Крушителя, а тайна с далеко идущими последствиями.

Поймите также, что и самого меня затянули эти события, так что я подвергаюсь теперь нешуточной опасности. Я – это я и есть, автор, Крис Эллиот, а не один из тех вымышленных рассказчиков, которые подразумеваются в книгах под словом «Я». Так вот, мне, вероятно, не суждено выбраться из этой передряги, сохранив любимый организм целым и невредимым. Я пишу свои записки не в роскошных апартаментах «Дакоты» на Западной улице Центрального парка, а в куда менее привлекательной части города, в тайном опиумном притоне, где я, за охапку соломы в подвале, драю полы после поножовщин.

Надеюсь, что моя рукопись попадет к кому-нибудь, у кого достанет сил мне помочь. Но последнее время я прихожу к выводу, что, наверное, придется сдаться. Буду влачить существование, обыскивая в поисках мелочи окоченевшие тела, которые мы каждое утро вытаскиваем на угол, к мусоровозу. Когда ты, дорогой читатель, доберешься до последней страницы моего труда, все прояснится. Опасная разгадка откроется тебе вместе с самой неожиданной загогулиной сюжета, и будет она столь невероятной, что встряхнет самые устои религии, политики и нью-йоркской недвижимости.

Одно не вызывает сомнений. Ныне я пишу эту книгу не только ради денег. Я пишу ее, чтобы спасти свою жизнь. Ну и чтобы каких-то деньжат заработать, конечно, тоже.

 

Глава 1

В которой некая девица оказывается в сомнительном положении

25 августа 1882 года, 9 часов вечера

Лето в Нью-Йорк Сити выдалось особенно знойным, самое жаркое лето из когда-либо описанных (и не сочтите совпадением, что это было вообще первое лето, которое потрудились описать). Судя по всему, тот вечер обещал быть всего лишь еще одним в долгой череде дней мертвого сезона, пахнущих словно кусок расплывшегося сыра бри, поданного на ломте заплесневелой французской булки и залитого кружкой нагревшегося Кламато. День лениво и мучительно медленно переплавлялся в следующий с изматывающей монотонностью. Горячий юго-западный ветер, насвистывая, пробирался сквозь исторически точные узкие улицы, мощенные грубым булыжником и залитые газовым светом; он резвился на Пятой авеню, поджаривая и превращая в жесткий хрупкий пергамент листья манговых и банановых деревьев, выстроившихся вдоль фешенебельного бульвара. Словом, лето 1882 года было почти таким же скучным, как этот первый абзац, и я благодарен вам за терпение.

На Тридцать третьей улице солнце перевалило через выстроенный из стали и бетона новехонький «утюг» Флэтайрон Билдинг, прозванный так за новаторскую форму, а также в честь своего безумного архитектора Хосе Эммануэля Флитаррона. В 1882 году это здание было самым высоким на Манхэттене, хотя через год оно покажется кукольным домиком в сравнении со зданием «Пан Американ», строительство которого уже шло полным ходом. Улица была усеяна бумажными ленточками, конфетти, растерзанными воздушными шарами и брошенными деревянными протезами. Обезумевшие уборщики носились взад-вперед, задрав головы и размахивая руками: они старались поймать кружащиеся в воздухе перышки, порхавшие подобно маленьким привидениям и упорно не желавшие оказываться в пределах досягаемости. Перышки остались от ежегодного парада Ряженых, который закончился всего лишь час назад. Двое уборщиков нечаянно врезались друг в друга, и завязалась ужасная потасовка.

А кварталом восточнее, в неприметном кирпичном особняке, убийца расставлял последние точки в письме, адресованном в «Вечерние новости». Он лизнул марку, которую выпустили в память казни на электрическом стуле Гигантского Слона Джамбо, с триумфом проведенной Томасом Эдисоном, запечатал конверт восковой печатью с изображением скрещенных костей и черепа в шляпе-котелке, а затем положил послание на стопку такой же издевательской корреспонденции, предназначенной к отправке. Облачившись в черное пальто и цилиндр, убийца прихватил портплед из грубой ткани, в котором таскал свои орудия смерти и рабочий комбинезон, затем задул свечу. (С тех пор как затонул «Пекод», цены на китовый жир взлетели до небес, и убийца уже несколько месяцев не оплачивал счета.) Затем – пружинистым шагом и с песнею в сердце – он вышел в темную душную ночь.

А на другом конце города, в «веселом квартале», находилась обветшалая развалюха, всю обстановку которой составляли кровать, дровяная печь да ферротипия в рамочке на стене, изображавшая кошку, что висела, уцепившись лапами за железный прут. Подпись гласила: «Умоляю: не сдавайся, крошка», – что должно было слегка подбодрить обитателя лачуги, несомненно, нуждавшегося в этом. Жила здесь Салли Дженкинс – давно вышедшая в тираж проститутка по прозвищу Беззубая Старушка Салли. И сейчас она готовилась к еще одной долгой ночной смене: зашнуровала стоптанные башмаки, поправила тяжелую юбку, чтобы швы оказались на месте, и смочила подмышки терпентином. Поймав свое отражение в зеркале, она хихикнула: «Ну не красотка ли?»

Ее кудахтающий смешок тут же сменился приступом неудержимого кашля, который, казалось, никогда не прекратится. Соседи принялись колотить в стену. В конце концов Салли отхаркнула громадный сгусток мокроты: словно пушечное ядро он вырвался из ее легких, пролетел через комнатушку и плюхнулся в стоящую на печи кастрюльку с закипающей овсянкой.

– Вот черт, – сказала она, поднося огонь к потухшей, наполовину выкуренной сигаре. – В кашу наплевала.

И с этими словами Беззубая Салли повалилась на кровать.

* * *

Часов в девять Бродвей заполнился театралами, которые в антракте вывалили на улицу за глотком спертого горячего воздуха. В пораженных нищетой соседних кварталах бедняцкая детвора открыла пожарные гидранты и плескалась в грязных канавах вместе с холерными вибрионами. А в зажиточном районе шикарные типы вроде Вандербилтов, Блюмингдейлов и Трампов, посмеиваясь над бедняками, потягивали мятные джулепы и развлекались на частных пляжах Ист-Ривер, где обитала все та же холера.

В этот вечер Марк Твен играл с веревочкой в Линкольн-центре, Гудини показывал свой трюк со смирительной рубашкой в Эвери Фишер Холле, а Джон Меррик, Человек-слон, как обычно, пел свои песни и танцевал для горстки балдеющих зевак на летней эстраде Центрального парка. Все забегаловки и бордели были забиты до отказа, рестораны тоже были переполнены.

В ресторане «Дельмоникос» мэр Тедди Рузвельт поглощал ягодичный пирог и вареную капусту. Его гостем в тот вечер был Калеб Спенсер, главный сыщик НПУДВа. Они вдвоем отмечали состоявшийся днем ранее арест Денди Дена по прозвищу Поливальщик. В течение нескольких месяцев тот терроризировал юные парочки в Центральном парке. Пока романтическая встреча только набирала обороты, злоумышленник прятался в кустах, ворча и скрежеща зубами. Затем, выбрав самый подходящий момент, он на четвереньках выскакивал из кустов, задирал ногу и окатывал тугой струей нарядное девичье платье.

Спенсер применил свой собственный метод поимки преступника. Не доверяя в таком необычном деле исполнительному служаке детективу Томасу Бирнсу и его инспекторам, Спенсер предпочел действовать в одиночку под прикрытием. Облачившись в костюм, представлявший собой с одной стороны смокинг, а с другой – бальное платье, Спенсер изображал мужчину и женщину одновременно. Одеяние получилось весьма хитроумным и работало безупречно: когда Калеб стремительно поворачивался, вы могли бы поклясться, что это парочка юных любовников кружится в сладострастном танго. (Ну, может, лично вы и не поклялись бы, но этих стремительных поворотов хватило, чтобы одурачить человека, проводившего большую часть дня в кустах.)

В общем, Калеб не лишен был творческой жилки, чего нельзя сказать о детективе Бирнсе. Они вместе выдержали суровые испытания в полицейской академии, однако чем дальше, тем больше соперничество детективов усиливалось, а после быстрого повышения Калеба по службе их отношения, и без того натянутые, просто лопнули. Теперь Калеб стал начальником Бирнса, и Бирнсу такое положение дел не нравилось.

Рузвельт постучал ложечкой о стакан.

– Послушай, дружище, расскажи-ка мне поподробнее, как тебе удалось изловить этого негодяя. Люблю хорошие истории!

– Что ж, – начал Калеб, – лишь только я успел натянуть свою «сладкую парочку», как увидел этого лающего господина на четвереньках. Я подумал: «Вот что удиви…»

– Зашибись! – перебил Рузвельт.

Калеб вздохнул. Мэр, конечно, любил хорошие истории, но только свои собственные.

– Мой дорогой Спенсер, я тебе уже рассказывал, как мне пришлось ночевать в туше водяного буйвола, уже четыре дня как выпотрошенной?

– Думаю, да. Если быть точным, вы рассказывали об этом уже несколько раз, но поскольку я никогда не слушал, можете считать, что этого не было.

– Вот и отлично! – С этими словами мэр пустился в очередное занудное повествование о своих подвигах.

Калеб не переставал удивляться, насколько идеально круглая голова Рузвельта оказывалась неуязвимой для его сарказма. Издевательское подшучивание над мэром, не замечавшим этого, стало для Спенсера своеобразной игрой, тайным развлечением. (Спенсер всегда отличался некоторой замкнутостью и развлекаться предпочитал тихо сам с собою.)

В свои тридцать три года он был уже матерым ветераном-силовиком. Вступив в ряды полиции всего пяти лет от роду – управляться с агрегатом для полировки жетонов, – он быстро продвинулся и к шести годам стал лейтенантом. Его упертость и деловая сметка, его вид – «только глянь на меня косо и получишь под зад так, что долетишь до Китая», – произвели впечатление на сослуживцев, хоть те и были старше, толще и несдержаннее. К моменту своего назначения начальником полиции молодой борец с криминалом приобрел репутацию не просто отличного копа. Если верить редакционной статье в «Вечерних новостях»:

«…он производит впечатление столь сногсшибательного мачо, что любая женщина детородного возраста напрочь теряет голову, стоит ей только представить молодого начальника полиции в костюме Адама и ковбойской шляпе».

Однако многое изменилось с тех пор, как эти слова сорвались с кончика пера. Калеб перестал встречаться со звездой «Вечерних новостей», да и время обошлось с ним сурово. Три коротких года надзора за самым коррумпированным городом в мире, царством преступности, состарили его. Шевелюра поредела, а ее остатки быстро седели. А тут еще и Рузвельт, который подкараулил его на месте ареста Денди Дена и настоял, чтобы Спенсер отобедал с ним, так что у Калеба даже не было времени сменить свой маскировочный наряд. Изнуренный ночной охотой и велеречивыми диатрибами мэра, он сидел в сползшем набок полублондинистом парике, расточая едкие винные испарения. Его смокинг был испачкан, а бальное платье порвано. Сейчас он больше походил не на лихого начальника полиции, а на Бетт Дейвис в «Тише, тише, милая Шарлотта» – после того, как по ней проехался паровой каток.

– Надо же, а время-то! – воскликнул Спенсер, убирая карманные часы в расшитую блестками сумочку, которую он прижимал к своей женской половине. – Мэр, я благодарен вам за чудный вечер. Ваши истории столь же самодовольны, сколь пространны и бестолковы, но сейчас мне пора идти.

– Давай-ка выпьем! – взревел мэр, поднимая бокал «Умбриа Виттионо» пятьдесят четвертого года – крепкое мерло, настоянное на великолепной смеси красного винограда из долины Напа и эссенции чистого героина (совершенно легального в Век Невинности и упоминавшегося как «Божье Снадобье»).

Калеб, стеснявшийся любых восхвалений, знал, что этот тост поднят в его честь. Поэтому, чтобы побороть смущение, он воздел свой пламенеющий сухой мартини, приправленный чистым кокаином и жидким мышьяком (и то, и другое также было абсолютно законно и известно как «Божья Понюшка» и «Божий Крысомор» соответственно).

– За те годы, что я состою мэром, мне несколько раз предоставлялась честь быть свидетелем героических действий, совершенных нашими правоохранительными органами.

«Ну, началось!» – подумал Калеб.

– Но ничто не может сравниться с тем, с чем я столкнулся, возглавляя горстку прожженных и закаленных бойцов в той роковой атаке на знаменитом холме Сан-Хуан.

– Испано-американская война произойдет не раньше 1898 года, – прервал его Калеб. – Если уж вы намерены заставить меня выслушивать ваши россказни, по крайней мере придерживайтесь фактов.

– Вы называете меня лжецом, господин Спенсер? – обиделся Рузвельт.

Калеб вздохнул. Самой неприятной частью его работы была необходимость щадить крайне деликатные чувства богатых и сильных мира сего. И все же он предпочитал иметь дело с Рузвельтом, который был всего лишь напыщенным себялюбцем, а не с негодяями, вроде Дж. П. Моргана и Рокфеллеров. А уж Уильям «Босс» Твид был худшим из всех. Спенсеру не раз приходилось обедать с Боссом Твидом, и каждый раз, выходя из-за стола, он чувствовал себя испачканным с головы до ног. Рузвельт, при всей своей высокопарности и неистребимой самовлюбленности, был его единственным союзником в борьбе против Твида и его коррумпированных подельников-демократов из Таммани.

– Отнюдь нет, господин мэр. Продолжайте, пожалуйста.

– И вот я на своем верном коне по кличке Забияка, в одной руке горн, в другой – на отлете – сабля. А кругом, со всех сторон, насколько хватает взгляда, – кровожадные индейцы.

Если все это должно было закончиться тостом в честь Калеба, следовало набраться терпения и подождать. Начальник полиции снова украдкой взглянул на часы: 9.23. Взгляд его остекленел, очертания рук расплылись и затуманились. Голос Рузвельта бубнил и бубнил, мерно и завораживающе, и это размеренное бормотание все сильнее погружало Калеба в оцепенение.

* * *

А на Десятой авеню Беззубая Старушка Салли наконец собралась и вышла торговать своими прелестями.

– Привет, командир! Как насчет погонять мышку в норке?

«Погонять мышку в норке» стоило ровнехонько шесть пенсов, «мокрая качалка» обходилась в 1–2 полупенсовика, в то время как «рыбка с соусом тартар» тянула на все два пенса. Если кто-то желал получить на всю ночь «неутомимую милашку» или «трехслойную бурилку», это оплачивалось дополнительно, и Салли всегда давала понять заранее, что не потерпит никаких извращений.

Приблизительно в 9.20 некий уродливо-жирный альбинос, выходя из самой «Настоящей Пиццы Рэя» на Одиннадцатой авеню, заметил, как Салли вперевалку брела по Восьмой улице. Позже он сообщил, что она рыгнула, выковыряла что-то из уха, отхаркнула комок «невероятного размера», а затем свернула на Девятую, направляясь на запад.

Так ее видели живой в последний раз, поскольку аккурат в тот же момент убийца уже шел через район Пятиугольника в нижнем Манхэттене. Шел он осторожно, ибо даже для него эти места представляли опасность. Здесь обитали многочисленные уличные банды, носившие необычные названия, типа «Блин с сиропом», «Чесночные головки», «Кофейки со сливками» или «Хрустелки со шмеером». Нередко эти шайки затевали яростные и шумные потасовки, которые продолжались всю ночь и после которых как минимум один член одной банды убегал домой в слезах. Однако сегодня вечером убийце везло. В районе Пятиугольника было тихо. Он двинулся по Бродвею, где остановился возле лоточника, чтобы купить стаканчик майонеза. В 1882 году человек по фамилии Хеллман только-только изобрел это масляно-яичное лакомство, но еще не сообразил, как им торговать. Он стал продавать его как мороженое, с уличных тележек. Жители Нью-Йорка просто обезумели от предложенного новшества и теперь с наслаждением поедали его ложечками из стаканчиков или из сахарных рожков посыпанным шоколадными крошками.

Покончив с майонезом, убийца прибавил шагу. В его жилах бурлила жажда убивать, увечить и калечить. Он быстро прошел три квартала до Геральд-сквер, где, подтянув повыше шерстяные брюки, перешел вброд глубокую, доходившую до пояса лужу навоза. В те времена еще не было автомобилей, и запряженные в экипажи лошади оставляли за собой солидные кучи. Чашеобразная форма Геральд-сквер (которая к тому же находилась ниже уровня моря) стала причиной того, что сюда стекалась большая часть городских экскрементов, а также большинство пропавших без вести граждан.

Ему предстояло пройти какие-то десять ярдов, чтобы попасть в учебники. Беззубой Старушке Салли Дженкинс оставалось всего лишь разок пронзительно прокудахтать, прежде чем стать первой незадачливой жертвой Джека Веселого Крушителя.

* * *

– И вот тогда я и решил, что из слоновьей ноги выйдет крутейший кофейный столик! – Рузвельт разразился хохотом, который вернул Калеба к действительности.

– Так, а эту за меня, – взревел Тедди. – Многая мне лета! Чин-чин, дружище!

Калеб с мэром чокнулись.

– Присоединяюсь, джентльмены, – произнес женский голос.

– Ух ты, господи всемогущий! Это кого же к нам занесло? – завопил Рузвельт. Он поднялся. За ним, зацепившись, потянулась скатерть. Содержимое стаканов опрокинулось на Калеба. Многострадальный начальник полиции даже не вздохнул, а только промокнул мокрые штаны салфеткой.

– Никак это наша очаровательная Элизабет Смит, неотразимая хозяйка колонки «Вечерних новостей»? – пропел Рузвельт, нежно ухватив протянутую ладошку.

Кого-кого, а ее Калеб хотел видеть меньше всего, особенно в своем нынешнем положении.

– О, господин мэр, вас так легко покорить?

– Все наоборот, милочка, покорить меня невозможно. Но силен я как лось, и вся эта сила к вашим услугам! – С этими словами мэр щелкнул каблуками и поцеловал руку Элизабет.

– Даже не представляю, о чем это вы, – сказала она, по-прежнему улыбаясь.

– А я думал, вы в командировке где-то в Японии, – сказал Рузвельт.

– Да нет, поближе. Если точнее, в Египте. Изучала деяния господина Говарда Картера и лорда Карнарвона. Они раскопали древние жилища, принадлежавшие рабам, которые строили гробницу Рамзеса Шестого. Все это было жутко скучно, пока они не докопались до двери, которая никак не сдвигалась с места. Они заявили, что с другой стороны находится нечто невероятное, но к тому времени я уже была сыта по горло песком, пылью и грязью. Они забирались мне в… – Элизабет помедлила, словно подбирая подходящие слова. – Во все имеющиеся отверстия.

Она снова сделала паузу и нахмурилась, словно это были явно не те слова:

– Я имею в виду, что мне просто надо было вернуться домой, и вот я здесь.

– Тем лучше для нас, – проворковал мэр. – Скажите, а господину Картеру и лорду Карнарвону все-таки удалось открыть ту дверь?

– Понятия не имею. А это что за трансформер? – спросила Элизабет, кивая на Калеба.

– Прошу прощения. Начальник полиции Спенсер, позвольте представить вам мисс Элизабет Смит.

Калеб неохотно поднялся, с несчастным видом глядя на мокрую ширинку.

– Привет, Лиза, – пробормотал он.

– Калеб! – изумленно воскликнула Элизабет. – Ой, извини. Я тебя не узнала в женском наряде. Да, я читала о твоих приключениях с этим Поливальщиком, пока летела из Каира.

Она протянула ручку для поцелуя.

– Да ладно, пустяки, – сказал Калеб, ограничившись показным рукопожатием. – Кроме того, если ты заметила, я только наполовину в женском платье.

Он скользнул обратно на свое место.

– Пардон, а вы, оказывается, знакомы? – спросил Рузвельт.

– Ну, можно сказать и так. Впрочем, наше предыдущее знакомство закончилось плачевно, – Лиза снова нахмурилась, словно хотела выразиться более изящно, но потом просто дернула плечиком и посмотрела на Калеба с улыбкой типа «помнишь-какой-у-нас-был-классный-секс?».

Калеб не мог не отметить, что Лиза выглядела великолепно. Зачесанные назад густые каштановые волосы открывали изумительную шейку, линия которой уводила взгляд ниже, к точеной фигурке, формой напоминавшей песочные часы.

– Ну, зашибись! Тогда присоединяйтесь к нам промочить горло после обеда. Вы как раз вовремя. Вечернее представление вот-вот начнется. И если вы присядете тут рядышком с вашим мэром, вам будет отлично видно.

Неожиданно слово взял Калеб:

– Прошу прощения, но мне пора.

– Глупости, – сказал Рузвельт. – Не будь грубияном. Мисс Смит, пожалуйста, присаживайтесь.

– Ну, если только ненадолго.

– Замечательно! – воскликнул Тедди, пододвигая ей стул. – Как насчет десерта?

– Нет, спасибо. Я на диете. Пытаюсь сохранить форму ради всех тех молодых поклонников, которые постоянно осаждают мою дверь и того и гляди снесут ее.

– Да-да, вы совершенно правы. Мне и самому, пожалуй, стоит воздержаться, – Тедди похлопал себя по внушительному животу. – Однако ближе к телу, Теодор!

Он разразился жизнерадостным смехом. Лиза хихикнула, но Спенсер продолжал сидеть с прежним мрачным видом. Он ненавидел афоризмы мэра почти так же, как его истории.

– Что вам заказать? – поинтересовался Тедди.

– Что-нибудь легкое. Калеб, дорогой, что за чудесный напиток мы обычно заказывали у «Херлиз»? – Она в упор смотрела на начальника полиции, но тот не поднимал на нее глаз. – А, вспомнила. Я буду порошковый опиум с охлажденным эфиром и рюмку чистой опиумной настойки.

– Официант! – крикнул мэр. – Один Божий Клистир!

Калеб закатил глаза. Похоже, ночь предстояла долгая.

Внезапно раздался громкий голос:

– Дамы и господа! Снова на нашей эстраде в «Дельмоникос»! Встречайте, прошу: непревзойденный дуэт двух безбашенных отщепенцев, навеки погрязших в сетях унылого супружества… единые в двух лицах – Панч и Джуди!

– Ах, очаровашки! – воскликнул Тедди. – Обожаю их.

Публика принялась аплодировать. На середину зала приковыляла коренастая тетка с большим накладным носом. На ней был красный клоунский костюм с колокольчиками на шляпе и башмаках.

– О горе мне! Что за ослиный труд эта благословенная совместная жизнь! – запричитала Джуди. Публика тут же начала выражать шумное неодобрение. – Надеюсь, мой сожитель найдет сегодня подходящую работенку, ведь нам нужна еда, а денег на нее нетути…

Толпа зашипела, раздался свист.

Затем появился похожий на огромную бочку мужик, обряженный в такой же дурацкий красный наряд, только ему костюмчик был явно маловат. Обезумевшие зрители колотили кулаками по столам, орали и улюлюкали. Панч, несомненно, был их любимцем.

– Хозяйка, я дома! – объявил он. – Готов ли для меня стол, полный яств? Ибо я изголодался и истомился от жажды!

– Нет, мой хозяин и господин, у нас к обеду лишь протухшие харчи. Ты же не владеешь никаким ремеслом, за которое платили бы достаточно, чтобы покупать такие деликатесы!

Публика внезапно смолкла. Похоже, зрители знали, что будет дальше. Панч расхаживал взад-вперед, закатывая глаза и распаляя себя; его лицо быстро наливалось кровью. Наконец он вытащил нечто вроде клоунского «батона» – длинную раздвижную колотушку в форме весла.

– Что ж, дорогуша, – заявил он. – Придется преподать тебе урок.

– О нет, добрый господин, пожалейте!

Панч принялся гонять Джуди по всему залу, забираясь под столы, а иногда и запрыгивая на них. Зрители бились в истерике. Рузвельт от смеха аж побагровел. Калеб же, казалось, вот-вот уснет.

Элизабет наклонилась к нему.

– Ты полагаешь, вот в это превратилась бы и наша семейная жизнь? – шепнула она.

– Только палка была бы в твоих руках, – огрызнулся он.

– Да уж наверняка!

– Зачем ты сюда примчалась, в самом-то деле? – спросил Калеб.

– Дорогой господин Спенсер, на что это вы намекаете?

– Я тебя знаю, ты бы ни за что не уехала из Египта, если б здесь не заварилась какая-то каша.

– Вы оскорбляете меня, сэр. Откуда ты знаешь, что я приехала не для того, чтобы раздуть тлеющие угли нашей любви?

– Уверяю тебя: они прогорели дотла.

Элизабет слегка отодвинулась.

– А я могу тебя заверить, что и с моей стороны ничего не осталось, начальник, так что можешь оставить свои иллюзии на этот счет. Разумеется, я здесь по делу.

Внезапно штаны Калеба разразились колокольным перезвоном. Он и Лиза с любопытством посмотрели на его ширинку.

– Извини, – сказал Калеб, извлек из кармана большой деревянный ящик и поставил его на стол. Корпус из тика – и красного дерева был украшен причудливой мозаикой, на передней панели красовалась надпись «Эдисон», выбитая золотом. Калеб открыл маленькую дверку в задней стенке, зажег спичку и налил керосина в топливный бачок своего мобильного телефона.

– Я смотрю, у тебя «Эдисон», – заметила Лиза. – А я предпочитаю «Белл». Прием гораздо лучше, и не надо ждать до полуночи, чтобы позвонить по межгороду.

– Извини еще раз, – сказал Калеб и встал, чтобы уйти подальше от царящего в зале шума.

– Теперь-то я доберусь до тебя, неблагодарная потаскуха! – объявил Панч и метнул свою колотушку. Послышался тошнотворный глухой удар. В лицо Рузвельту брызнула кровь. Мэр хохотал так, что едва не лопнул.

– Вот, получи! – взвизгивал Панч, продолжая лупить Джуди палкой. Благовоспитанная публика позапрошлого века не могла налюбоваться на кровавое побоище. Последовала настоящая овация, и Панч поклонился оглушительно аплодировавшей публике, вскочившей со своих мест. Два официанта уволокли тело его женушки. За оставшийся до следующего представления час Панчу еще предстояло привести ее в чувство.

– Должен признаться, – сказал Тедди, снова поворачиваясь к Элизабет, – не знаю, сколько раз я это смотрел, но с каждым разом они все смешнее и смешнее.

К столу вернулся Спенсер.

– Это из участка. Похоже, произошло какое-то жуткое убийство. Вынужден проститься.

– Погодь-ка, начальник, – прорычал Тедди. – Я, пожалуй, двину с тобой.

Спенсер вздохнул. Вот уж чего ему сейчас хотелось менее всего.

– Прошу прощения, мисс Смит, – сказал Рузвельт, снова прикладываясь к ее ручке. – К сожалению, наш вечер, который обещал быть весьма… воодушевляющим, придется отложить. Долг зовет!

– Знаете, мэр, вообще-то долг зовет меня, а не вас. А вы бы лучше оставались тут и наслаждались продолжением этого… шоу.

– Глупости, мой мальчик. Я буду помогать тебе всеми возможными способами. Пойдем-ка!

Калеб отвесил поклон Лизе.

– Доброй ночи, мисс Смит, и… прощайте.

Голос его был холоден, а слова звучали категорично. Затем он и мэр поспешили к выходу из ресторана. У дверей их уже поджидал экипаж.

– И тебе доброй ночи, начальник Спенсер, – тихо сказала Лиза. – Хотя я уверена, что уже очень скоро мы увидимся опять.

* * *

Приблизительно в полночь их экипаж, проскакав по булыжной Девятой улице, остановился перед местом преступления между Седьмой и Бродвеем. Полиция огородила вход в темный переулок и теперь тешила себя заслуженными кофе и пончиками.

– Ну, что тут у нас?

– Желе, пудра и крем, – отрапортовал дежурный сержант.

– Я спрашиваю о преступлении, – сказал Калеб, медленно закипая.

– Конечно, сэр, прошу прощения. Жертва – некая Салли Дженкинс, она же – Беззубая Старушка Салли, шестидесяти трех лет от роду, проститутка с Малбери-Бенд, о родных ничего не известно. Ее нашел вот этот господин. – Полицейский указал на уродливо-жирного альбиноса. – Примерно три четверти часа назад.

– А заварных колечек не осталось? – спросил Тедди.

– Простите, господин мэр. Они первыми кончились.

Калеб делал записи в блокноте.

– Кто последним видел ее живой? – спросил он.

– Должно быть, он. – Сержант указал на того же самого альбиноса.

– Вы утверждаете, что последний, кто видел ее живой, и первый, кто нашел ее мертвой, – один и тот же человек?

– Нет, сэр, – сказал сержант.

– Но мне показалось…

– Нет, сэр. Этот жирный альбинос нашел жертву. А вот этот жирный альбинос был последним, кто ее видел.

Калеб нацепил очки. Только теперь он понял, что их двое.

– Вы что, близнецы? – спросил он.

Толстяк слева надулся:

– Никогда в жизни его не видел!

Калеб захлопнул блокнот.

– Похоже, дело можно открыть и закрыть! – провозгласил Тедди. – Пошли, вернемся в «Дельмоникос».

– Пожалуйста, если хотите, можете возвращаться…

– Сэр, не сочтите за дерзость, – сказал сержант, – но если вы взглянете на тело, то увидите, что ни один из этих парней не смог бы такого совершить.

– Об этом судить мне, сержант, – возразил Калеб.

– Конечно, конечно, сэр, – пробормотал сержант. – В конце концов, вы шеф полиции, а стало быть, мой начальник, а я кто такой? Паршивый топтун вдвое старше вас, которому годами не дают повышения – говорят, выпиваю. А такое может случиться, подчеркиваю, может, но не обязательно должно, да и то после долгого дня неблагодарной работы, увенчавшегося мелким инцидентом так называемого неподобающего применения моей дубинки. Зачем кому-то слушать меня? Место преступления – прямо по переулку, господа.

– Спасибо, сержант.

Полицейский все еще сердился, что ему пришлось отчитываться перед этим молодым выскочкой Спенсером, и, когда начальник полиции и Рузвельт отвернулись, сержант показал Калебу язык.

Рузвельт и Спенсер, приподняв веревку, вошли в переулок. Калеб приподнял масляную лампу и чиркнул спичкой о стену. Спичка взорвалась огненным шаром, опалив ему брови.

– Йо-хо! – воскликнул бочкообразный Рузвельт.

– Чудесно, – прошипел Спенсер, слишком хорошо осведомленный, что кроется за этим йоханьем. – Даже и не знаю, мэр, что я люблю больше – ваши истории или эти ваши… возгласы.

– Не боись, дружище Калеб. У меня и того и другого полно! – Рузвельт похлопал себя по животу.

– Безмерно рад. А сейчас, если вы будете так любезны отойти назад, я все-таки осмотрю место преступления.

– Должен сказать, я повидал на своем веку немало жестокости, как, например, в тот раз, когда я охотился на гигантских игуан на пыльных просторах Австралии. Их самки могут быть весьма отважными и…

– Сейчас не время для рассказов, господин мэр!

– Ты просто завидуешь, потому что никогда не видел самку игуаны, которая глотает в один присест взрослого аборигена. Скажу тебе, мой мальчик, у тебя волосы на груди встали бы дыбом.

– Господа, – послышался знакомый женский голос, – почему бы вам на время не перестать меряться вашими мужскими достоинствами и не обследовать место преступления, а?

– О, черт, – пробормотал Калеб. Элизабет Смит шагнула из тени.

– Я совершенно уверена, что позже у вас двоих будет масса возможностей сравнить ваши… гм… – Она задумалась. На этот раз она собиралась высказаться изящнее. – Ваши… мышечные рельефы.

Мисс Смит вздохнула. «Ах, Лиза, – упрекнула она себя, – и зачем ты вообще рот раскрыла?»

– Как, черт побери, ты сюда попала? – резко спросил Калеб.

– Не смей таким тоном разговаривать с молодой дамой! – заявил Рузвельт, спешно принимая сторону Элизабет. – Но как, черт побери, ты сюда попала, дорогая? Вроде бы на место преступления посторонних не допускают.

– Патрульный оказал мне любезность и пропустил. Я просто объяснила ему, как сильно вы нуждаетесь в моей помощи.

– Весьма находчиво, – одобрил мэр.

– Ну, в твоей помощи мы не нуждаемся, – возразил Калеб. – Я был бы очень тебе признателен, если бы ты покинула место происшествия, чтобы мы – то есть я – мог приступить к работе.

Спенсер взял Элизабет за руку и повел к выходу из переулка.

– Тедди, – взмолилась она, – но ведь ничего страшного не случится, если я посмотрю. Мне ужасно хотелось бы увидеть лучшую команду сыщиков в деле.

– Мы не… – начал было Калеб.

– Юная дама могла бы здесь кое-что узнать, начальник.

– Она могла бы узнать, что значит ваше «Йо-хо».

Мэр склонился к уху Калеба и шепнул:

– А она горячая штучка! – Затем повернулся к Лизе и погрозил ей пальцем. – Только поклянись, что не будешь ничего здесь трогать, конфетка!

– Даю слово, ваша честь, – сказала она.

– Послушайте, вы оба, я предпочитаю работать один. Мое… одиночество для меня очень ценно, и…

– Эгей, полегче, сорвиголова! Мне кажется, здесь только один главный. Насколько мне известно, мэры поважнее начальников полиции. После мэров идут букмекеры, костоломы, мороженщики, а потом уже начальники полиции. Леди остается – я сказал!

Мэр нечасто напоминал ему о своем служебном положении, и Спенсер молча стоял, обдумывая дальнейший ход. Калебу не нравилось, когда ему указывали, как вести расследование, не нравилось присутствие мэра, и он определенно не хотел, чтобы его бывшая подруга болталась рядом и совала во все свой нос. Но что он мог поделать?

– Хорошо, только стойте в стороне и закройте рты, понятно?

– О, мы начинаем чувствовать себя большой шишкой, не так ли? – откликнулась Лиза. – Впрочем, как обычно.

Спенсер отвечать не стал, зажег лампу, поднял ее и осветил ужасающую картину.

Все трое застыли, раскрыв рты. На первый взгляд странное зрелище напоминало скорее экспозицию в музее восковых фигур, чем место преступления. Тело стояло (а не лежало вверх лицом, с подсунутой под голову расшитой подушкой, аккуратно сложенными на груди руками и благопристойно скрещенными ногами, как в те времена обычно оставляли проституток, убитых в темных переулках). Трупное окоченение наступило быстро, позволив убийце манипулировать телом как куклой с подвижными суставами. Ему даже удалось поставить ее, используя палку и деревянный ящик для опоры.

– Это просто зверство, – сказал Калеб.

– Ритуальное убийство, – прошептала Лиза.

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

Беззубая Старушка Салли, незадачливая жертва маньяка, была не просто убита (ударом сзади, возможно, нанесенным мешком яблок). Убийце хватило времени, чтобы проделать довольно загадочные действия с ее телом.

Спенсер вытащил свой новехонький эдисоновский диктофон и несколько раз повернул ручку завода. Затем он заговорил в раструб микрофона профессиональным, лишенным эмоций голосом:

– Платье жертвы обрезано, кромка подола на добрых сорок сантиметров выше колен.

– В наше время такие юбки не носят, – вмешалась Лиза.

– Цыц! – скомандовал Калеб. – Вдобавок множество ярких круглых кусков материи… каждое примерно пять сантиметров в диаметре… аккуратно пришиты на одежду, создавая рисунок в беспорядочный горошек. Похоже, убийца снял с жертвы туфли, заменил подметки, покрасил в белый цвет, начистил и снова надел. Э-э… внутренности пострадавшей извлечены и помещены ей на голову. Они уложены, напоминая прическу в виде… улья?

Он запнулся, выключил магнитофон и повернулся к Лизе.

– С чего бы ему делать такое? – прошептал он.

Лиза пожала плечами.

– Первый раз в жизни вижу подобную прическу.

Убийца также оставил метку на лице Салли: небольшой надрез под линией челюсти позволил ему оттянуть ее щеки и заколоть булавками за ушами; сегодня такое мы назвали бы подтяжкой.

Лиза обратила внимание, что грубый грим Салли, в который входило свиное сало и горчица, был стерт, а вместо него нанесен прекрасный макияж (говоря точнее, легкий тональный крем от «Макс Фактор», если верить одному моему другу, который… гм… много знает о макияже). Ее губы были накрашены потрясающей фуксией, длинные черные ресницы приклеены к неподвижным открытым глазам, а на щеке карандашом для бровей был нарисован странный знак. Никто из троих не смог узнать этот символ. Он включал круг, разделенный вертикальной линией, еще две черты, образуя острые углы, шли от центра вниз и в стороны.

– «Пи-эй-си», – прочитал Рузвельт надпись на рисунке. – Что бы это могло значить? Кто-нибудь из вас знает латынь?

Но внимание Калеба привлекло кое-что еще – улыбка жертвы. Каждый, кто был знаком с ней, мог заметить гнилые бурые пеньки, обеспечившие Салли ее прозвище. Теперь же окоченевший рот проститутки украшал голливудский набор белоснежных сверкающих кусалок. Убийца снабдил ее коронками!

Принимая в расчет, когда в последний раз Салли видели в живых на улице возле самой «Настоящей Пиццы Рэя» и то, когда второй уродливо-жирный альбинос обнаружил ее мертвой, накинув время, которое потребовалось убийце для создания костюма и обширной работы с зубами, Спенсер пришел к выводу, что встреча Салли с душегубом длилась по меньшей мере три минуты.

Тедди Рузвельт всплеснул руками.

– И что же, черт возьми, нам делать? – взревел он. – Как я понимаю, наш подозреваемый – искусный хирург, дантист, сапожник, портной, визажист и вдобавок любитель дамских причесок! Боже правый, да в этом городе как минимум тысяча таких парней найдется!

Спенсер отчаянно пытался сосредоточиться.

– Плюс к тому, он безграмотен. – Элизабет указала на угол переулка. Как будто оставленных улик показалось убийце недостаточно, и он еще присовокупил к ним таинственное послание, нацарапанное мелом на кирпичной стене:

Рузвельт сжал кулаки. Его глаза покраснели, что спутники мэра сочли результатом нахлынувшей ярости. Густая маслянистая жидкость сконденсировалась в двух круглых каплях, которые залили глаза, выкатились на щеки и – в неожиданно холодном ночном воздухе – затуманили очки. Большой плюшевый медведь плакал.

– Это лучшие стихи, которые мне только доводилось читать, – всхлипнул он, достал носовой платок и оглушительно высморкался.

– Йо-хо, – добавил он нерешительно. Видно, сморкательное усилие вызвало некий порыв в его организме.

– Ну все, хватит! Больше я не вынесу! Я хочу, чтобы вы оба убрались с моего места преступления, сию же секунду!

– Стоять, Калеб! – скомандовала Элизабет, а затем, сменив тон, продолжала: – Послушай меня. Убийца упоминает Ряженых – вот где главный ключ.

– Да, и что? При чем тут эти клоуны, что наряжаются в птичьи перья и расхаживают, попивая пиво?

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

– Не скажи, – возразила Лиза. – Ряженые не просто устраивают ежегодный парад. У них существует древнее тайное общество, оно появилось в Англии, в Сассексе, много сотен лет назад. Само слово обозначает человека, который наряжается и участвует в пантомиме. Между прочим, уже у греков было слово «ряжа», ну или что-то похожее, что означало «маска». Использование масок и костюмов приобрело популярность в четырнадцатом веке. Кроме того, что они наряжаются, устраивают представления и парады, Ряженые также поклоняются языческим богам плодородия.

– Похоже, это и мои божества, если вы понимаете, что я имею в виду, – сказал мэр, делая выразительное движение бедрами.

– Но что все это значит? – спросил Калеб.

– Так ты признаешь, что тебе нужна моя помощь?

– Я признаю, что именно в данный момент твоя осведомленность может сэкономить мое время…

– Зашибись! – воскликнул Рузвельт. – Значит, эта лапочка останется в команде.

– Нет никакой команды! – взорвался Калеб.

Рузвельт сник и, казалось, готов был снова расплакаться:

– Нет команды?…

Лиза нахмурилась.

– Не знаю, что нам это даст, но ежегодный парад Ряженых проходил сегодня в центре. Предлагаю отправиться туда, попытаемся свести концы с концами.

Калеб попробовал запротестовать, но Лиза его опередила:

– Я нужна тебе в этом деле. Мой отец был Ряженым, так что я смогу кое-что подсказать.

Крыть было нечем, хотя такое положение ему не нравилось.

– А если убийца будет снова мудрить с прическами, тебе понадобится моя женская сообразительность.

– Ну да, а если дело осложнится, может, нам удастся увидеть ее без юбки! – прошептал Рузвельт на ухо Калебу.

– Ладно, пошли, – наконец сдался Калеб.

– Зашибись! – заорал сами-знаете-кто. – Эх, вместе весело шагать!

Неожиданно Лиза оживилась.

– Слушай, Калеб. Каждый год члены секретного общества Ряженых устраивают в Нью-Йорке свой съезд. Если наш убийца – из них, возможно, он все еще здесь. Но пробудет он в городе еще только день. Мы не можем терять время.

– Правильно, – сказал Рузвельт, осознав наконец весь ужас ситуации. – Так что пошли скорей в «Дельмоникос» и быстренько закончим нашу послеобеденную выпивку.

* * *

Свежеиспеченная команда сыщиков сумела провести некоторые изыскания. Конечно, они изрядно продвинулись в расшифровке улик, но в своем рвении следовать линии Ряженых не обратили внимания на один очевидный ключ, оставленный убийцей, – положение тела жертвы! Возникал вопрос: они просто пропустили его или же не смогли понять его смысла?

Да, Беззубую Старушку Салли оставили в стоячем положении, но ее поза! Одна нога согнута в колене и приподнята, руки разведены и согнуты в запястьях. Учитывая замысловатую прическу, скрученную душегубом из ее потрохов, а также белые ботинки, макияж, мини-юбку в горошек, позу и знак на щеке, картина становилась совершенно ясной. Впрочем, разумеется, не для человека девятнадцатого столетия. Очевидно было для меня в моем двадцать первом веке – убийца, несомненно, представил бедную Салли Дженкинс в образе танцовщицы зажигательного танца гоу-гоу конца 1960-х годов!

Неделю или две спустя мне пришло в голову, что в этом деле явно присутствовало нечто из ряда вон выходящее.

 

Глава 2

В которой ужасным образом обнаруживается ужасающее послание, расчетливо составленное для вызывания соответствующего ужаса

Мне срочно требовалось поделиться мыслями с кем-нибудь, кто обладал бы умом и сообразительностью. К сожалению, я не дружил ни с кем, кроме Венделла. Да и тот заглядывал в мою шикарную «Дакоту» только тогда, когда я обещал ему бутерброд с сыром.

– Венделл, мой афроамериканский друг, – сказал я. – Через неделю я, возможно, сумею раскрыть дело, которое оставалось нераскрытым больше сотни лет.

– Угадай, кого я встретил в лифте, – ответил он.

До Венделла обычно доходило не сразу. Я считал это результатом того, что он вкалывал сразу на двух работах: днем водил такси по Нью-Йорку, а по ночам жарил на трубе в парке аттракционов.

– Венделл, я толкую тебе о деле Веселого Крушителя. О том, которое, по твоим же словам, не было раскрыто. Мне кажется, я и в самом деле смогу в нем разобраться.

– Йоко Оно, – сказал он. – Стояла прямо рядом со мной. Попросила нажать восьмой, я сказал, что уже нажал. Тогда она велела мне посмотреть на потолок, где она написала «Да» крошечными буквами.

На меня это не произвело особого впечатления. Наши с Йоко апартаменты в «Дакоте» находятся рядом, и мы много раз обменивались любезностями в лифте. Вернее, я говорил любезности, в то время как она разглядывала меня, ища признаки старения или тяжелой болезни. Она сгорала от желания выжить меня из квартиры, мечтая пристроить ее к своей галерее, и надеялась, что либо я, либо мой договор аренды испустим дух.

– Венделл, слушай сюда. Посмотри на эти фотки с места преступления и скажи, видишь ли ты нечто необычное.

– Как ты думаешь, это Йоко предложила мешкизм или все-таки Джон?

– Жертва… То, как она стоит, не кажется тебе странным?

– Лично я думаю, что нацепить на себя мешок – не самый плохой способ… – Его глаза остановились на фотографии. – А что, так и было задумано, чтобы ее кишки располагались на голове?

– Доел бы ты лучше свой бутерброд.

– Да не вопрос!

– Вот что я думаю, – начал я. – Такое впечатление, что убийца предвидел некоторые явления современной американской культуры. Либо он ухитрился разнюхать появление гоу-гоу за сто пятьдесят лет до того, как этот танец появился, либо он какой-то фокусник или предсказатель. Разумеется, обе эти версии – полный бред, что приводит меня к единственно возможному выводу…

Для пущего эффекта я выдержал театральную паузу.

Венделл сидел, невозмутимо жуя бутерброд.

– Гоу-гоу появился гораздо раньше, чем мы думаем! Ряженые, возможно, с самого своего появления практиковали его. Это мог быть один из тех языческих ритуалов, которые позже стали популярными обычаями, вроде пасхи или кентуккийского дерби.

Венделл отхлебнул виноградного сока, запив кусок бутерброда. Выглядел он задумчивым, и на секунду мне показалось, что он и впрямь сможет сказать мне что-то полезное.

– Никоим образом, – произнес он. – Никто не смог бы держать появление гоу-гоу в секрете сотню лет.

Его тупость была невыносима. Я попытался телепатически послать ему картинку, как я бью его по голове бейсбольной битой, но не мог избавиться от образа спаниеля, лакающего рутбир. Когда он покончил с бутербродом, я проводил его до двери и смог спокойно вернуться к своим заРЕАСЕям о расследовании.

* * *

26 августа 1882 года, 5.30 утра (на следующий день после первого убийства)

В девятнадцатом веке, до рождения современных небоскребов, линия горизонта в Нью-Йорке была попроще. На фоне рассветного неба были заметны лишь Бруклинский мост, дом-«утюг», здание компании «Свиной жир и сухари Набиско» и знаменитая медная статуя Натана Бедфорда Форреста, основателя достопочтенного братства Ку-Клукс-Клан.

Девяностометровая фигура в капюшоне была подарена Союзу побежденной Конфедерацией в 1865 году, в знак примирения и окончания Гражданской войны, и она стояла на острове Бедло у входа в порт Нью-Йорка уже более тридцати лет. Горящий крест, воздетый в правой руке Великого мага, служил гостеприимным маяком для миллионов иммигрантов, желавших припасть к щедрой американской груди. Это было первое, что бросалось им в глаза после долгого путешествия через суровую Атлантику. Школьники любили взбегать по 350 ступеням статуи к гигантскому капюшону основателя клана, выглядывать из его громадных глазниц, пока внизу их родители утирали слезы, читая «бегущую строку»:

К сожалению, эта достопримечательность впоследствии была уничтожена. Произошло сие вьюжной ночью зимы 1896 года, когда пьяный капитан цеппелина врезался своим дирижаблем прямо статуе в пах. Находившийся на борту груз – 500 галлонов марихуаны – вывалился в Гудзон, вызвав первую настоящую национальную экологическую катастрофу. Местные формы жизни – голуби, портовые крысы и угри – еще несколько десятилетий не могли избавиться от липкой нефтяной пленки. Спустя несколько лет здесь водрузили уродину Фредерика Бартольди и Гюстава Эйфеля, и безвкусная Леди Свобода по сей день остается предметом жарких споров среди ньюйоркцев.

А тогда, наутро после первого убийства, грошовые газеты запестрили пугающими сообщениями.

– На Геральд-сквер изувечена девица! – надрывались разносчики газет.

– Самая подробная информация об убийстве! Вдобавок сегодня вечером ставка в лотерее «Пауэрбол» поднимется почти до пятидесяти долларов! Отметьте два номера – получите бесплатно ручку для сковородки!

Дешевые газетенки, бульварная пресса прошлого, специализировались на самых темных и отвратительных сторонах городской жизни. Хотя Лиза сдержала свое обещание и не рассказала о случившемся в «Вечерних новостях», другие репортеры обошли ее, подкупив словоохотливых полицейских и сумев пролезть во временный морг, устроенный в Манхэттенской скотобойне. В те времена люди имели обыкновение мереть как мухи, и бойни были призваны обеспечить им временное пристанище на пути к вечному приюту. Там, среди туш крупного рогатого скота разных степеней разделки, подвешенных за задние ноги, и покоилось тело Беззубой Старушки Салли Дженкинс – холодное, безжизненное и тоже подвешенное за ноги.

* * *

Тук-тук-тук. Бум-бум-бум.

Громкий стук разбудил мужчину, спавшего в неприметном кирпичном особняке.

– Кофе и штрудель, да! – объявила хозяйка пансиона госпожа О'Лири. Судя по глухому удару из-за двери, постоялец свалился с кровати. Позже она будет объяснять следователям, что ей послышалось, будто кто-то мокрыми ногами громко прошлепал по комнате. Затем тяжелая дверь приоткрылась.

– Ваш завтрак, доктор.

Ответа не последовало. Госпожа О'Лири вытянула шею так, словно та была из соленой тянучки, и, склоняя голову то в одну, то в другую сторону, попробовала заглянуть внутрь.

– Вы слыхали новости? – снова завела разговор она. – В газетах написали, да. Ужасное убийство прошлой ночью, недалеко отсюда, вот как. Говорят, этой даме отрубили голову, руки, ноги, помыли ее и все жилы повытягивали, вот что. Говорят, он распилил ее прямо пополам, да. Вообразите себе! Это в наших-то краях, ни больше ни меньше, ну и ну!

Сквозь узкую щель высунулась кисть руки, от запястья до кончиков пальцев покрытая засохшей кровью.

– Бог ты мой, – охнула госпожа О'Лири и нервно опустила на протянутую ладонь чашку кофе с лежащей поверх чашки булочкой. – Приятного аппетита, доктор.

Окровавленная рука осторожно втянулась назад, стараясь не пролить горячий напиток.

– Ну, так я потом вернусь, да, позже, после обеда, и…

Бамс!

– Ой-ой-ой, моя нога, моя нога! – заверещала госпожа О'Лири. – Доктор, прошу вас, нога моя… Она застряла… Ой-ой!

Дверь быстро приоткрылась, освобождая вышеупомянутую ногу, затем захлопнулась окончательно.

Госпожа О'Лири захромала вниз по лестнице, бормоча:

– Просто скотина какая-то несговорчивая, вот он кто, да!

К семи часам утра город уже гудел от слухов. Повсюду обсуждалось ночное убийство, высказывались всевозможные догадки и предположения:

«Кто мог такое сделать?»

«Да уж наверняка не американец!»

«Скорее всего, это дело рук какого-нибудь обезумевшего иммигранта, или одного из богопротивных уродцев Барнума, или, того хуже, какого-нибудь сумасшедшего негра».

Тем временем в девятнадцатом участке на Шестьдесят восьмой улице начальник полиции Калеб Спенсер хладнокровно, но упорно трудился, пытаясь точно определить, что за обезумевший иммигрант или сумасшедший негр виноват в случившемся. Он отправил множество добровольцев в квартал «красных фонарей», чтобы те расспросили проституток, удвоил патрули на Геральд-сквер и – по настоянию мэра – приказал расклеить по всему городу предупреждающие листовки:

Атас!

Злодей на свободе!

Берегите свои задницы!

Поскольку обыск на месте проведения парада не дал ничего, кроме нескольких перьев, Калеб согласился встретиться с Лизой Смит и Тедди Рузвельтом попозже. А сейчас он сидел у себя за столом и, вооружившись новейшим волшебным фонарем – стереооптиконом, спешно просматривал свою коллекцию «темных и подозрительных иностранцев». Это была только первая пристрелка, но, собственно, так и начинаются все расследования.

Первым в списке значился Ханс фон Коппл, австрияк, иммигрировавший пять лет назад из своего родного городишки, находившегося где-то у черта на куличках. Фон Коппл был также известен под кличкой Кожаная Рожа, поскольку когда-то на родине веялкой ему оттяпало нос и пришлось сделать новый из полированной кожи. Это был очень подходящий подозреваемый – здоровенный детина с дурным характером, особенно если ему случалось подхватить насморк. Судя по его послужному списку, он трижды проникал в комнаты к женщинам и делал им укладку, пока они спали. Кроме того, он был еще и Ряженым. Калеба охватило волнение. Может, Коппл и есть тот самый? Однако затем Спенсер вычитал, что австрияк лишился обоих глаз при нападении дикой индейки, и теперь каждая из его глазниц была закрыта кожаной заплаткой. Калеб рассудил: кто бы ни совершил ночное преступление, он все-таки был зрячим, – и с сожалением вычеркнул Ханса.

«Зачем она явилась в «Дельмоникос»? – подумал он, позволив своим мыслям переплывать от убийства к Лизе, снова к убийству и опять к Лизе. – Что она хочет от меня на этот раз? Между нами все кончено!»

Калеб вздохнул и вытащил досье на следующего возможного подозреваемого – «Кроху-гнома» Ларри Лупо. Сосредоточиться никак не удавалось.

«Соберись, парень, негоже так раскисать из-за какой-то девицы», – сказал он себе.

Однако Элизабет Мэй Смит была кем угодно, только не «какой-то девицей». Родившись в семье отважных покорителей Новой Англии, она выросла на скалистом побережье штата Мэн и приобрела решительный нрав в духе героинь Кэтрин Хепберн. Она была настоящей современной женщиной во всех смыслах этого слова. Элизабет была молода, красива и невероятно упряма. Кроме того, она была умна и романтична. Настойчивое же стремление к встречам с мужчинами, имевшими подходящие для вынашивания ребенка чресла и меньший, чем у нее, размер груди, ставило Элизабет Смит наособицу, как женщину честную и, можно сказать, образцовую во всех отношениях.

Мое тщательное расследование показало, что пути Лизы и Калеба пересеклись за много лет до описываемых событий, на митинге, устроенном в парке Вашингтон-сквер и посвященном борьбе женщин за свои права. В те времена женщины не имели права голоса, но их борьба еще только начиналась. Все, чего они тогда требовали, – чтобы равнодушное и жесткое патриархальное общество не подавляло их интеллектуальные способности и не разрушало надежды и мечты, а также добивались права не скрывать отрыжку после обеда в ресторане.

Будучи в те времена простым постовым, Калеб был отправлен присматривать за толпой. Лиза сразу привлекла его внимание. Она сидела на сцене рядом с приглашенным оратором, ерзая на стуле и то и дело закидывая ногу на ногу. Калеб успел заметить ее изящные икры в ярко-красных чулках (в отличие от всем известных «синих чулок», красные чулки в те дни, да и сейчас, были в диковинку). Он тогда подумал: «Да, этой дамочке нахальства не занимать!»

Когда Виктория Вудхалл, первая женщина – претендент в президенты, заняла трибуну и принялась истерически разглагольствовать, жалуясь на несправедливость и прочее, множество рассерженных владельцев ресторанов, поваров и официантов повыскакивали из своих заведений, расположенных вдоль Вашингтон-сквер. Они подняли жуткий гвалт, а когда Виктория Вудхалл закурила сигару и рыгнула в мегафон, их терпение лопнуло. Они бросились в толпу, и началось настоящее светопреставление.

– Поубивать этих мерзких баб! – кричали они, улюлюкали и вопили, размахивая бутылками шампанского, скалками и гирляндами кукурузных початков.

Это внезапное буйство застало молодого Калеба врасплох. Он вытащил обе свои длинные ночные дубинки, одну короткую дневную и врубился в самую гущу схватки, размахивая дубинками и лупя по головам направо и налево. Кто-то метнул в дерущихся мороженую утку. Лиза соскочила со своего стула и попыталась оттащить Викторию Вудхалл в сторону. Но в этот момент твердокаменная птица ударила ей в голову. Калеб с ужасом увидел, как Элизабет покачнулась и без чувств рухнула в толпу.

Очнулась Лиза на кушетке. Калеб сидел рядом, нежно прикладывая пакет со льдом к ее голове.

То, что произошло дальше, – не мои домыслы, а подлинная запись их первого разговора. В викторианскую эпоху было принято присутствие стенографиста, если неженатые молодые люди вдруг оставались наедине.

– Где я? – спросила Лиза.

– Вы в безопасности. Вы у меня дома. Вас трахнули уткой по голове, но теперь все будет в порядке.

– Ох, моя голова! – простонала Лиза, пытаясь сфокусировать взгляд на молодом человеке, склонившемся над ней. Возможно, всему виной было временно помутившееся зрение, но в тот момент она сочла его привлекательным, хотя и несколько странным.

Молодой человек убрал пакет со льдом.

– Похоже, утка снесла фиолетовое яйцо, – сказал он, достал пузырек и протянул ей две пилюли. – Примите, пожалуйста.

– Что это?

– Синильная кислота. Лучшее средство от головной боли. И отлично помогает от насекомых. «Если у вас в голове завелись тараканы, вы убьете двух зайцев одним выстрелом». – Он засмеялся, но тут же тряхнул головой: – Извините, шутка не удалась.

Большим глотком воды Лиза запила лекарство. Затем она села и огляделась: типичная для девятнадцатого века холостяцкая берлога с зелеными стенами, отделанными темными лакированными деревянными панелями; тут и там порнографические ферротипии, несколько женских манекенов, пара женского белья, свисающая с вешалки, – и стенографист, печатающий на машинке в углу. Она с любопытством повернулась к Калебу.

– А вы кто? – спросила она.

– Ваш покорный слуга, сударыня. Простой полицейский Калеб Р. Спенсер, НПУДВ. Я был на митинге. Я… гм… видел, как вы сидели на сцене и… я не знаю… что-то в вас… Я просто не мог отвести от вас взгляд. Ну и, разумеется, когда вам дали по голове, я счел для себя отличной возможностью…

– Возможностью для чего? – требовательно перебила она.

– Позаботиться о вас, – сказал он, не придавая значения двусмысленности своих слов. – Мой дом оказался поблизости.

Элизабет улыбнулась, словно спрашивая: «Вы это серьезно?» Собравшись с силами, она попыталась встать.

– Что ж, большое спасибо за заботу, мой покорный слуга Спенсер. Но я должна вернуться в редакцию и написать статью о беспорядках на митинге. Я стрингер, работаю в «Вечерних новостях».

– Вам лучше отдохнуть.

– Спасибо, но со мной все в порядке.

– Нет, я настаиваю. Вы можете поспать здесь. А я посмотрю… то есть присмотрю за вами. В смысле, я не буду делать никаких снимков, ничего такого, если только вы сами не попросите. Но они будут высокохудожественными… если, конечно, вы захотите, чтобы они такими были.

Лиза подошла к двери, взялась за ручку, но затем остановилась и обернулась. Калеб стоял прямо у нее за спиной, все еще держа пакет со льдом. Последовала пауза, наполненная ожиданием, затем их губы встретились. Через несколько мгновений все их будущее, их судьба, их рискованная любовь явятся на свет, родившись из этого чистого, невинного поцелуя, за которым почти мгновенно последовало бурное продолжение.

Вот как все это началось. На следующую ночь они занимались любовью как пьяные матросы. Беспрерывно, как попало, так и сяк, пока их постель не промокла насквозь, а сами они не выбились из сил. Вот что сообщает об этом стенографист:

«…как два бесстыжих готтентота, не знающие Господних заповедей и проклятия, ожидающего их, не имея ни морали, ни скромности, не ища уединения, не просыхая; и они не были, как я, безнадежно прикованы к блокноту до истечения немногих пригодных для зачатия лет и не проживали в доме 15 на площади Фаулерз Хэт, кв. 3 3/4, ожидая в постели за незапертой дверью, что хоть кто-то… о, бога ради, я даже могу приготовить вам обед!»

Их отношения продолжались три года, но затем, когда Элизабет взяли в штат вести собственную колонку, а Спенсера назначили начальником полиции, служебные обязанности вынудили их разойтись. Разумеется, они не могли оставаться друзьями после тех безобразных событий, которые сопровождали их разрыв, особенно из-за переполоха вокруг кринолина ее матери и фестонных ножниц, причем Калеб клялся, что подобная ошибка могла произойти с кем угодно.

Но это все осталось в прошлом. Теперь же, наутро после странного убийства Салли Дженкинс, пока Спенсер пребывал в глубокой задумчивости у себя за столом в девятнадцатом участке, Элизабет сидела за столом у себя в редакции и кипела от злости. Нет, она была не из тех, кого легко обставить. Она просмотрела почту, вытащила наиболее важное на вид письмо из середины, но тут же выронила его. Каким-то образом она поняла, что это послание от убийцы. Возможно, это было репортерское чутье, а может, женская интуиция. Или потому, что на печати, скреплявшей письмо, красовались череп в шляпе-котелке и скрещенные кости. Элизабет вскрыла его и, прищурясь, попыталась разобрать непонятный почерк. Послание было загадочным, угрожающим и полным грамматических ошибок, которые она по привычке исправляла красными чернилами. Последнюю строчку она прочитала вслух: «Искренне ваш, Джек Веселый Крушитель».

Элизабет проглотила застрявший в горле комок. Письмо выскользнуло из ее пальцев. Рассеянно она смотрела в пространство, словно устремив свой взор на какую-то далекую цель, некое тревожное воспоминание, воспоминание об ином мире, холодном и мрачном, о мире, в который ей не хотелось возвращаться (из-за вышеупомянутых холода и мрака). Почти беззвучно она прошептала:

– Папочка.

* * *

Добравшись до этого места в моем расследовании, я почувствовал, как холод пронизал мое тело, как, надеюсь, и ваше. (А если нет, значит, я плохо потрудился, и, возможно, мне стоит переписать эту часть; впрочем, вы могли бы просто притвориться ради меня.)

Я сидел на полу в гостиной в «Дакоте», среди материалов расследования, которые бесформенными кучами возвышались там и сям, образуя настоящий горный рельеф с пиками и ложбинами, и чувствовал, что совершенно зашел в тупик. «Что же такое с этой девицей? – думал я. – Есть ли какая-то связь между ней и Крушителем? А если так, почему это не упомянуто в следственных отчетах?» Мое сердце учащенно забилось. С чем же я столкнулся?

В моей квартире было темно и тихо. Признаюсь, мне стало страшно. Похоже, я узнал то, что намеренно хранилось в секрете более сотни лет. Кто-то не хотел, чтобы это попало в отчеты. Впервые с начала моего расследования мне пришла в голову мысль: «А не грозит ли опасность и мне?»

Дзынь!

Я чуть из собственной шкуры не выпрыгнул. Подошел к двери и посмотрел в глазок. Хотя преступления, которые я изучал, произошли больше ста лет назад, меня охватило чувство, что убийца пришел и за мной.

Но действительность оказалась гораздо хуже.

Это была Йоко.

Я открыл дверь.

– Йоко, дорогая, сейчас не самое подходящее время.

Она скользнула мимо меня, не проронив ни звука.

– Я, видишь ли, кое-чем тут занят.

Она вытащила рулетку и начала измерять мою кухню.

– Подержи-ка этот конец, – приказала она.

Несмотря на свою досаду, я обнаружил, что не в силах сопротивляться ее необычному японскому очарованию.

– Чего ты все-таки хочешь?

Йоко не ответила. Вместо этого она жестом велела мне приложить конец рулетки к углу моей столовой.

– Послушай, я весьма признателен тебе за визит, но мне нужно вернуться к моему исследованию – очень трудному, между прочим.

– Исследование, – произнесла она заунывным голосом музейного смотрителя. – Исследование, как и искусство, является формой путешествия во времени. Человек воссоздает прошлое по тем следам, которые оно оставляет в настоящем. Это возможно, поскольку что-то всегда остается. Иногда тень предмета и есть сам предмет.

Йоко бесцеремонно взяла яблоко из вазы у меня на столе.

– Вот яблоко. За тысячу лет оно не изменилось. Откуси, и ты почувствуешь его вкус, который перенесет тебя назад во времени.

В подтверждение своих слов она впилась зубами в яблоко.

«Давай, чувствуй себя как дома», – подумал я.

– Видишь? Теперь я перенеслась назад во времени, – сказала она.

Я решил ее поддеть:

– А как насчет пестицидов? Удобрений? Современной агротехники? Откуда ты знаешь, какой вкус был у яблок прежде?

Йоко фыркнула и со щелчком свернула рулетку.

– Уж поверь, я знаю, – сказала она и положила надкушенное яблоко обратно в вазу.

Затем она извлекла стетоскоп и стала прослушивать мою грудную клетку.

– Как ты себя чувствуешь, Крис? Силы не покидают?

– Ты можешь забрать яблоко с собой. Я уверен, никто не станет его доедать.

– Боли в сердце? Туман в глазах? Ничего такого? – Она вздохнула. – Ну ладно, я еще зайду.

После ухода Йоко я запер дверь на замок и обе задвижки, упал и пятьдесят раз отжался. Ну хорошо, пять раз. В смысле, я собирался отжаться, но решил, что мне сначала стоит немного похудеть. Кроме того, меня ожидало неразгаданное дело!

– Так, на чем я остановился? – сказал я себе. – Ах да, моя жизнь в опасности.

* * *

Унылый внешний вид дома Тедди Рузвельта на Восточной Двадцатой улице скрывал изысканный и роскошный интерьер. Снаружи это был серый дом с террасой в стиле полуфранцузского Ренессанса. Фасад был симметричным и невыразительным. Единственной примечательной деталью был барельеф из уродливого известняка, разделяющий второй и третий этажи. Он изображал улыбающегося Рузвельта, сидящего по-турецки на пирамиде из голых пигмеев. Внизу был начертан его знаменитый афоризм: «Говори мягко, но держи при себе большую дубину».

Внутри картина была совершенно иной. Вошедшего в фойе встречало громадное чучело гориллы. На самом деле животное было одним из первых автоматов, снабженных часовым механизмом и устройством из музыкальной шкатулки, усовершенствованным в Германии. Горилла могла двигать руками вверх-вниз и разговаривать.

– Здорово, братва, – сказала она голосом медведя Балу из «Книги джунглей» (согласно моим исследованиям). – Тедди сейчас появится. А пока почему бы вам не расслабиться в гостиной?

Позади гориллы располагались две гигантские коринфские колонны, обрамлявшие вход в гостиную, где посетитель мог по собственному усмотрению расположиться на одном из диванов, обтянутых шкурами леопарда, зебры или человеческой кожей. А уж развешанная по стенам коллекция чучел диких зверей и зулусов была одной из лучших в стране.

В глубине дома находилась оранжерея, заполненная гигантскими фикусами и пальмами, а также всевозможными представителями дикой природы. Черепахи ползали по плиткам пола, трехметровая анаконда скользила к пруду с пираньями. Огромные разноцветные попугаи и редкостные бабочки летали взад и вперед, а клетка в углу служила домом для чрезвычайно редкого и опасного существа – Иши, Последнего Дикого Индейца в Северной Америке. Единственный известный потомок племени яхи, чьи предки ведут свой род от каменного века, Иши был взят в плен Рузвельтом во время одной из его многочисленных экспедиций в Сан-Франциско. Периодически Рузвельт сдавал его в аренду для выставок, проводимых антропологическими музеями, а в остальное время Иши вел относительно спокойную жизнь в доме Рузвельта, жуя капусту и общаясь с фауной, свободно бродившей и ползавшей вокруг него по оранжерее.

Бим-бом!

Наутро после смерти Салли, приблизительно в десять часов, в резиденции Рузвельта раздался звонок в дверь. Ответа не последовало.

Бим-бом! Бим-бом! Бим-бом!

Дверь распахнулась, и в дом ворвался Калеб.

– Здорово, братва, – сказала горилла. – Тедди сейчас…

– Конечно, конечно, – сказал Калеб, проскочил мимо нее и направился в гостиную. – Рузвельт! Рузвельт, где вы?

– Дружище, я в оранжерее. Проходи сюда, – отозвался Рузвельт.

Калеб ринулся в глубь дома, по пути споткнувшись о чучело собаки динго. В оранжерее он появился возбужденный и запыхавшийся.

– Мисс Смит здесь?

– Мне об этом ничего не известно, – сказал Рузвельт. – Почему бы тебе не проверить сусеки?

– Она оставила мне срочное сообщение.

Сказала, что встретится со мной здесь. По ее словам, она должна рассказать что-то нам обоим. У нее был такой голос… такой, как будто… будто она… – Калеб сбавил темп и умолк, чтобы отдышаться и попытаться осознать диковинную картину, которая предстала перед ним.

Рузвельт стоял посреди оранжереи совершенно голый. Одной рукой он придерживал у носа розу, другая была отведена назад. Правая нога была выдвинута вперед, он изо всех сил пытался тянуть носок, хотя его толстые пальцы всячески противились этому.

Калеб кинул взгляд на художника, который стоял у мольберта и писал портрет обнаженного Рузвельта. Художник лишь пожал плечами, словно говоря: «Что тут скажешь, жить-то на что-то надо».

– Это будет мой парадный портрет, – провозгласил Тедди. – Я подумал, будет круто сварганить что-нибудь нестандартное. Не такое, как все эти старомодные «Посмотрите на меня, вот я в выходном костюме, не правда ли, я чертовски привлекателен?» Я решил, пусть в портрете будет некое обаяние, какая-то изюминка.

– Единственный, кого вы сможете обаять, – ваш ручной гиппопотам.

– Это ты в точку, старина! – радостно ухнул Рузвельт, снова ничуть не заметив ядовитого выпада.

Калеб покачал головой. Неожиданно из фойе послышался знакомый голос гориллы:

– Здорово, братва…

– Еще гости! Вот будет весело! – воскликнул Тедди.

– Спенсер? Рузвельт? – Это была Лиза.

– Назад! – взвыл Калеб. – Ради бога, мэр, накиньте на себя хоть что-нибудь к приходу дамы.

Рузвельт едва успел обернуться в шкуру зебры, как в оранжерею влетела Лиза.

– Вам стоило бы запирать дверь, Тедди, – сказала она.

– Да, я знаю, тут в моей оборонительной системе брешь.

– У тебя все в порядке? – спросил Калеб. – По телефону у тебя был очень напутанный голос.

Если его забота и тронула Лизу, то виду она не подала. Во всяком случае, присутствие Калеба, похоже, заставляло ее изображать «железную леди».

– Сегодня утром в редакцию для меня пришло письмо. Оно подписано Джеком Веселым Крушителем. Мне кажется, вы оба должны на него взглянуть.

Лиза протянула письмо Калебу. Пока тот читал, ее внимание привлекло ярко-розовое пятно справа. Тедди усмехнулся и помахал ей розой. Она улыбнулась в ответ, затем снова неторопливо перевела взгляд на Калеба.

– Ну, все! – сказал Калеб, дочитав письмо. Он опустился на одно колено, извлек свой мобильный телефон, откупорил бачок, открыл фляжку с керосином и начал заправлять аппарат.

– Что ты делаешь?

– Звоню в участок. Вызываю вооруженного охранника, чтобы отвести тебя домой. Он будет рядом с тобой днем и ночью.

– Я готов пойти добровольцем! – сказал Тедди и промурлыкал: – Правда, я не в форме…

– А мне дадут право голоса, Калеб?

– Ты выходишь из дела. Это слишком опасно. Я не могу подвергать риску гражданское лицо.

Калеб постучал пальцами по донышку фляги, пытаясь вытряхнуть из нее остатки топлива.

– Тпру, полегче! Я думал, мы закрыли эту тему еще вчера, – громогласно вмешался Рузвельт, поддергивая шкуру зебры и сходя со своего места. – На сегодня хватит, Франсуа, спасибо.

Он протянул художнику деньги.

Уходя, Франсуа вполголоса сказал Калебу:

– Проще выскребать китовые горбы на свечной фабрике.

– Позвольте-ка взглянуть на это дурацкое письмо, – сказал Рузвельт. – Я решительно уверен, что пугаться нет причины.

Он нацепил очки, прокашлялся и начал читать.

Элизабет присела рядом с Калебом.

– Про тебя и Тедди здесь тоже сказано, не только про меня! Я знаю, что я тебе небезразлична, но ты не можешь так поступить!

– Могу и поступлю. И мои чувства здесь ни при чем, я не позволяю им вмешиваться в мою работу.

– Я слишком хорошо знаю тебя, Калеб, – сказала Лиза, – И если есть что-то, над чем ты не властен, так это твои чувства.

– Матерь Зимбабвийская! – ахнул Рузвельт.

Пожилой мэр побледнел, словно призрак. Что-то в этом письме явно расстроило его.

– Неужели человек и впрямь может до такого додуматься?

Лиза взяла письмо.

– Этот извращенец угрожает нам троим, но написал он мне. Не тебе, Калеб, а мне. И могу поспорить, эти письма прекратятся, как только меня выведут из дела.

– А ты и так не в деле. Ты репортер, а не полицейская…

– Это ты верно заметил.

– То есть?

– Я репортер. И именно в качестве репортера намерена заняться этим делом. Я тоже напишу убийце, причем на первой полосе «Вечерних новостей».

Она собралась уходить.

– Стой! – приказал Калеб. Он поднялся и перебросил свой тяжеленный мобильник через плечо. – У меня весь керосин вышел. Я… гм… остался без связи. Тебе придется побыть со мной, пока я не найду кого-нибудь, кто сможет о тебе позаботиться.

Лиза с улыбкой обернулась и потянулась, чтобы обнять его.

– Я знала, что небезразлична тебе!

– Хорошо, хорошо, давай не будем терять голов, – сказал Калеб, принимая объятие, но держа руки по швам.

– Ой, не надо про головы, – сказал Рузвельт, потирая шею. – Мне и так еще несколько месяцев будут мерещиться штопоры и яйцерезки.

Калеб принялся вышагивать взад-вперед.

– Итак, вернемся к делу. Он шарахнул по голове Беззубую Старушку Салли. Затем вырядил ее в какой-то клоунский наряд. Я определенно вижу связь между этим и упоминанием Ряженых в нацарапанном на стене послании.

– Возможно, – сказала Лиза. – Только это не обычный клоунский костюм.

– В письме он угрожает нам троим и предупреждает, чтобы мы держались подальше. Но в то же время он заявляет, что сегодня ночью собирается убить снова в качестве подготовки к ритуальному убийству, которое планируют Ряженые. По его словам, оно произойдет завтра в полночь. Да еще эти странные стихи:

– Ну и дальше в том же духе.

– Толщина одного – худоба другого, – заявил Рузвельт. – Того, который… гм… еще толще.

– Он явно хочет, чтобы мы занялись этим делом, однако не дает никакой зацепки, где состоится ритуальное убийство. Но почему?

– Возможно, он просто морочит нам голову, – сказал Рузвельт. – У маньяков-убийц превосходное чувство юмора, по крайней мере я так слышал.

Он разломил апельсин и кинул несколько долек сквозь прутья клетки индейцу.

– А знаете, в словах нашего упитанного мэра что-то есть, – сказал Калеб. – Я имею в виду, это уж слишком очевидно.

– Что именно?

– Ритуальное убийство. Я на это не куплюсь. Если он играет с нами в какую-то игру, то убийство может быть частью игры. Возможно, он вовсе не из Ряженых.

– Да нет, из них, это наверняка, – сказал незнакомый интеллигентный голос позади них.

– Кто это говорит?

– Я.

Это был Иши, индеец из клетки. Он сидел в набедренной повязке на табуретке и говорил с отчетливым оксфордским акцентом.

– Иши, – укоризненно сказал Рузвельт. – Оставь этих добропорядочных господ в покое.

Затем обратился к Лизе и Калебу с извинительными словами:

– Он иногда разговаривает. Как попугай.

– Ваш подозреваемый, – продолжал Иши, – цитирует языческое заклинание, обращенное к богине земли. Она…

– Богиня Ерд, – подхватила Лиза дрогнувшим голосом. – Но откуда вы…

– Много читаю, – вздохнул Иши. Только теперь они заметили разложенные по клетке и погребенные под фруктовой кожурой и рыбьими скелетами стопки томов в кожаных переплетах. – Заняться тут нечем, а разговоры не поощряются.

– Он иногда любит играть с книгами из моей библиотеки, – сказал Рузвельт. – Они так забавны, когда считают себя людьми.

– В чем дело, Лиза? – поинтересовался Калеб. – Ты что-то не договариваешь?

Элизабет начала говорить, и в оранжерее воцарилась тишина. Все внимательно слушали, даже звери, казалось, тоже вслушиваются в ее слова.

– Это заклинание использовали англосаксы в дохристианские времена, – сказала она. – Так они благословляли свой урожай, свои земли и богатства. Ряженые – потомки этих англосаксов. Их парады могут казаться забавными и безобидными, однако они полны скрытой магии.

– Даже пятилетний ребенок сообразил бы, что ваш подозреваемый использует культ языческого божества, причем наихудшим способом. – Иши зевнул.

– Что вы имеете в виду?

– Он имеет в виду жертвоприношения, – пояснила Лиза. – Ритуальное убийство – часть культовой церемонии.

– Хороший мальчик, Иши, – сказал Рузвельт и швырнул в него пригоршню апельсиновых косточек. – Пора мыться!

С этими словами Тедди схватил шланг и окатил Иши мощной струей холодной воды.

– А Беззубая Старушка Салли Дженкинс?

– Салли просто оказалась первой. Будут и другие. Ряженые считают, что Ерд требует жертвоприношений до, во время и после самого ритуала.

– Ты все это знаешь потому, что твой отец был Ряженым? – спросил Калеб.

– Мой отец был Ряженым, и моя мать, и я сама тоже!

Рузвельт уставился на нее.

– Боже мой, она и есть Крушитель. Зовите констебля!

– Болван, – пробормотал Иши.

– Успокойтесь, Тедди, она не Крушитель, – сказал Калеб. – А констебль – я.

– Ну, конечно, ты. Извиняюсь, мисс Смит, просто события прошлой ночи слегка выбили меня из колеи. Я сегодня с утра едва мог шевельнуться. Слишком много спермацетовых блинчиков.

– Вот и славно. Однако у нас мало времени, господа, – озабоченно сказала Элизабет. – Мы должны выяснить, где состоится ритуал. От этого зависят человеческие жизни. Возможно, наши собственные.

Калеб еще немного послонялся, а затем сказал:

– Насколько я знаю, единственный, кто может нам помочь, это Фосфорный Фил. Однако визит к нему будет опасным, он живет в Бандитском Логовище.

– И что? – поинтересовалась Лиза.

– А то, что Бандитское Логовище – неподходящее место для дамы.

– Господи, – пробормотал Иши. – Может, не будем повторять все сначала? Это утомляет.

Он надел очки и открыл книгу.

– Почему бы вам двоим не помириться – и дело с концом?

– Нам всем в равной мере грозит опасность, господин начальник полиции, – сказала Лиза. – Тут уж ничего не попишешь. Поэтому мы встретим ее вместе.

– Сегодня утром в редакцию пришло письмо. Оно подписано Джеком Веселым Крушителем.

– Круто! Вот это разговор, – разволновался Тедди. – Люблю рискованные приключения. Помните: человеческая трусость – непростительный грех! Может, по дороге в Бандитское Логовище заскочим в «Дельмоникос», подкрепимся круассанами с сыром? Да и кружка горячего нежного свиного жира, наверное, поможет выгнать из печенок все, что там сидит.

Рузвельт скинул шкуру зебры и двинулся наверх по винтовой лестнице.

– Встретимся на улице, мне нужна пара минут, чтобы приодеться для нашей отчаянной вылазки.

Калеб поблагодарил Иши за помощь и добавил:

– Если мы что-то можем для тебя сделать…

– Да ладно, не дайте только этому шуту поместить мои кости в Британский музей.

Лиза и Калеб вышли. Иши удостоверился, что никого не осталось, пошарил под своей набедренной повязкой, вытащил эдисоновский мобильник, зажег горелку, повернул ручку завода, крутанул вертушку и начал набирать номер.

А на другом конце города на Одиннадцатой авеню в резной кабинке возле самой «Настоящей Пиццы Рэя» зазвонил телефон. Уродливо-жирный альбинос, поразительно похожий на двух вчерашних, снял трубку. Сперва он только молча слушал, затем сказал:

– Я передам. Слава Ерд, – и повесил трубку.

* * *

 

 

Глава 3

В которой зловещее видение приводит к потере солидного уважаемого коллеги

Я сидел один в своей любимой и недорогой квартире в «Дакоте» (которую по закону не имел права занимать, поскольку формально являюсь жителем Эквадора; впрочем, это долгая история) и прочесывал Глобальную Сеть, чем нынче с легкостью занимаются все ребятишки. Мне пришло в голову, что многие из наших современных технологий мы принимаем как само собой разумеющееся. А ведь тогда, в 1882 году, Всемирная Паутина была доступна только в дешевых игровых автоматах в Хрустальном Дворце, да и то лишь одна страница: на ней злобный мул бил человека копытом по голове.

Провозившись всего часа два со свечами зажигания, экранированными проводами и мигающими лампочками, я сумел найти кнопку запуска и включить компьютер. Затем мне потребовалось от восьми до шестнадцати часов на многократные звонки детям моих друзей, чтобы на меня хлынул поток альтернативных версий преступлений Крушителя (см. www.altematethwa ckertheories.com).

В одном из сценариев предполагалось, что это работа Джона Уилкса Бута, убийцы Авраама Линкольна. По данной теории он не был застрелен на табачной ферме в 1865 году, а сбежал в Нью-Йорк и открыл первую эротическую пекарню в Гринвич Виллидж. А впал он в неистовство и снова стал убивать, когда саудиты взвинтили цены на сахарную глазурь (телесного цвета) для украшения пениса.

Другая теория гласила, что этих убийств никогда и не было, что это просто недоразумение и что Спенсер, Смит и Рузвельт были не командой сыщиков, а музыкальным фолк-трио, главный хит которого назывался «Не сокрушайся, Крушитель». По мнению автора предложенной версии, в 1930 году была сделана запись этой песни, ставшая очень популярной. Есть предположение, что, после того как песню прокрутили по радио, неверная трактовка ее текста разожгла в стране настоящую панику. Охваченные ужасом горожане хлынули в сельскую местность и принялись смертным боем лупить продавцов яблок их собственными мешками. Тысячи невиновных, ложно обвиненных в убийствах проституток, были без всякой необходимости жестоко умерщвлены, а Вуди Гатри вынудили принести извинения по национальному радио, после чего тут же казнили.

У этой теории имелись два недостатка. Первый – она игнорировала все фотоулики, полицейские и медицинские записи, газетные заметки и сами трупы. И второй: автором теории был десятилетний пацан, чей веб-сайт также содержал теорию внедрения покемонов в мир «Звездных войн». Ах да, и, в-третьих, Вуди Гатри никто никогда не пытался казнить.

Я даже выдвинул свою собственную версию, по которой убийцей был знаменитый художник Винсент Ван Гог. Разумеется, как и указывалось во многих письмах, присланных на сайт, во время вспышки убийств он находился в Париже под неусыпным наблюдением своего брата Тео. Конечно, у него не было абсолютно никаких мотивов или возможностей совершить эти злодеяния, однако… вы когда-нибудь присматривались внимательно к его картинам? У этого парня явно были не все дома! И если бы не угроза преследования за диффамацию со стороны его потомков, я бы занялся более тщательной разработкой моей версии. Пусть это послужит всем вам уроком: если когда-нибудь попытаетесь обвинять в серийных убийствах невинно почившего в бозе художника, убедитесь, что у него не осталось живых родственников. (Вот, например, Уолтер Сикерт, он бы отлично подошел!)

И вдруг меня осенило. Улика! Была же улика!

Я пошарил в своей сумке и извлек дагерротип Салли Дженкинс. «Танцовщица гоу-гоу», – подумал я. Ну, конечно! «Гоу!» Это слово так и прыгало у меня в голове. Не «гоу-гоу», а просто «гоу». «Иди!» Все ясно: перед нами послание убийцы, и «гоу» – лишь первое слово!

Погрузившись в размышления, я выглянул в окно, выходившее на Центральный парк, и подумал: «Только взгляните на жалкие ничтожества там, внизу. Готов поспорить, что я заработал денег больше, чем все они вместе взятые».

«Иди… холодно… холодно… холодно… вот, уже теплее!» Иди – КУДА? В послании должно говориться о каком-то МЕСТЕ! Мои размышления прервал телефонный звонок.

– Да, это я. А, привет, Майрон. Как делишки в Лаландии? – При любой возможности я называл Лос-Анджелес (в обиходе – Л.А.) Лаландией. Людям это нравилось и укрепляло мою репутацию записного хохмача.

Звонил мой агент, чтобы сообщить, что на сегодня мне назначено прослушивание.

– Серьезно? А где? Отлично. Да, я просто в восторге. Я, как говорят в Голливуде, уже завелся. Спасибо, Майрон. Джингл беллз! – и повесил трубку.

Отбор проводился на роль старой корзинки для мелочи в детской постановке «Волшебная будка». И хотя я, как и говорил, уже «завелся» начать подготовку, сначала мне хотелось завершить свое исследование встречи нашей троицы с Фосфорным Филом в Бандитском Логовище.

* * *

В 1882 году разница между теми, кто «имеет», «не имеет», «никогда не заимеет», «хочет того, что имеют другие» и «имеет, что имеет, только потому, что их мамы и папы тоже это имеют», – так вот, разница между такими людьми нигде не проявлялась очевиднее, чем в Нью-Йорке. Там на Пятой авеню хвастливо красовались особняки Корнелиуса Вандербилта и Джона Дж. Астора, замок Генри Дж. Вилларда и шале «Великий Компостный Холм» мадемуазель Стюарт. А в другой части города, где сходились Бродвей, бульвар Сансет и Шестьдесят шестое шоссе, образуя треугольник, известный как Малбери-Бенд, картина выглядела совсем иначе. Этот район был беднейшим из бедных. Грязные трущобы, рассеченные беспорядочным лабиринтом темных улиц и узких переулков, в которых в два счета можно было заблудиться; убогие лачуги, дешевые меблирашки, деревянные ящики и палатки «Л.Л. Бин» служили пристанищем для тысяч бесприютных бродяг, беспризорников, старьевщиков, продавцов буррито и бездарных комиков – проклятых обитателей этого захолустья. Бандитское Логовище, расположенное почти в самом сердце района, являло собою именно такую негостеприимную дыру.

В написанной в 1885 году обличительной статье Джейкоба А. Риса «Малбери-Бенд – безнадежная нищета или мечта застройщика?» автор впервые описывает жизнь в этих местах:

«Полуобглоданные мулы, коровы и пироги жарились под палящим солнцем, становясь добычей бесчисленных мух и личинок. Чахлые свиньи, паршивые собаки и сбитые с толку морские львы рыскали по улицам. В канавах проходили канализационные стоки, а загаженные и заблеванные тротуары были усыпаны мерзкими отбросами и нечистотами. От одного только запаха на улицах Малбери слезились глаза, и большинство здешних жителей старались дышать через импровизированные маски, сделанные из вонючих старых носков, запах которых, хоть и был ужасен, казался благоуханным дуновением из подмышек юной девственницы – в сравнении с окружающим воздухом. Убийства, воровство, голод и нищета свирепствовали здесь повсеместно. Но там, где для одних – Преисподняя, мудрый инвестор видит Перспективу! Никогда еще пропасть между возможным и действительным не была шире! Ценам на здешнюю недвижимость падать некуда, поэтому им остается только расти!»

Однако в этих краях случалось не только время для дела, но и час для потехи. По правде сказать, дела-то как раз тут и не было, одна потеха. По вторникам благотворительные фургоны съезжали с Пятой авеню и оставляли на каждом углу бочки с объедками и пахнущей вином бурдой. А когда благотворители не появлялись, местные жители отправлялись в подпольные кабаки, салуны и вонючие пивнушки, где они могли подцепить легкую добычу, к которой относились «транжиры», «без вести пропавшие», «надменные придурки, за счет которых легко поживиться» и «туристы». Несчастные души запросто могли обнаружить, что их треснули по голове, обобрали и сбросили в стремительный поток «загадочной грязи», протекавший внизу. Этот поток жуткой коричневой жижи протекал под Пятиугольником, впадая в конце концов в Гудзон.

Потом воры, проституты и прочие сукины дети и сукины папаши растрачивали свои скудные трофеи на шлюх, пьянки или участие в самом жестоком из всех видов спорта – крысобойне.

Занятие считалось сомнительным даже в те времена, когда еще не существовало Общества предотвращения жестокости по отношению к животным. Одни считали, что крысам нужно обеспечить трехразовую сытную еду и чистую подстилку для сна, другим же, вроде завсегдатаев Клуба спортсменов Кита Бернса – популярного места сборищ крысобоев, – нравилось смотреть, как от крыс остается только мокрое место.

Было далеко за полдень, когда экипаж с командой сыщиков въехал в лабиринт узких улочек, известных как Бандитское Логовище. «Заскок» Тедди в «Дельмоникос» обернулся поздним завтраком из десяти блюд; между тем Калеб и Элизабет торопились найти Фосфорного Фила, прежде чем Крушитель нанесет очередной удар.

– М-м-м! Понюхайте воздух, – блаженно прорычал Рузвельт, раздувая ноздри и вдыхая полной грудью. – Вот это я называю свежестью!

– Ты останешься здесь до нашего возвращения, – приказал вознице Калеб, прижимая к носу платок.

– Как скажете, начальник, – ответил тот. Но едва пассажиры ступили на булыжную мостовую, он стегнул лошадей, и повозка исчезла из виду.

Троица осталась в одиночестве, не зная, куда бежать в случае опасности.

– Ну и что будем делать? – спросил Калеб.

– Отправимся в Бандитское Логовище, что же еще? – сказала Элизабет.

В это время Рузвельт уже успел зачерпнуть жестянкой какого-то пойла из благотворительной бочки на углу.

– Странно, – пробормотал он, отхлебнув. – Похоже на то, чем меня потчевали на прошлой неделе у Максвелла Шермахорна…

Он заметил еще одну бочку чуть дальше по переулку.

– Похмельная мокрота! – воскликнул он.

– Рузвельт, хватит с нас ваших задержек, – сказал Калеб. – За то время, что вы упустили сегодня, Крушитель мог бы сокрушить еще чью-нибудь голову и уйти на покой.

Но Рузвельт, со зверской безмятежностью на лице, уже поднес черпак к губам.

– Не волнуйся за него, Калеб. Я с тобой, так что ты в безопасности. – Элизабет взяла его за руку.

В обычной обстановке Калеб остро отреагировал бы на столь явную дискредитацию его принадлежности к сильному полу. Однако он почувствовал, что Лиза дрожит от страха.

– Нет, нам лучше держаться вместе. В таверне будет жуткое количество народа, и мы можем потерять друг друга.

– В таверне? – вскричал Тедди.

– Да. В Клубе спортсменов Кита Бернса. Там подают один из лучших элей в здешних местах, по крайней мере так говорят выжившие.

– Зашибись! – заорал Рузвельт, припустивший вслед за Калебом и Элизабет, которые уже ступили на территорию Логовища.

Похоже, за ними внимательно наблюдали из каждой щели. Наверху за мутными окнами появились любопытные физиономии. Бледные от голода, с апатичными глазами вследствие долгих лет, прожитых без всякой надежды, они больше напоминали привидения, чем живых людей.

Переулок резко сворачивал направо, его начало тут же затерялось позади пришедших. Не то простыня, не то покрывало болталось на веревке у них над головами. В тишине послышался звук, похожий на шипение.

– Тихо, – сказал Калеб. – Кто-то шепчется?

Звук повторился. На этот раз он был выше и пронзительнее.

– Похоже на детский смех, – сказала Лиза.

Внезапно звук перешел в раскатистый рык, похожий на рев взбешенного верблюда. Лиза метнулась к Спенсеру, тот обернулся, чтобы выяснить обстановку сзади.

Однако позади них были только тени и Рузвельт, скромно разглядывающий собственные ботинки.

– Йо-хо? – несмело поинтересовался он.

Калеб, не сдержавшись, заорал:

– Ради бога, мэр, попытайтесь держать себя в руках! Мы и так здесь как на ладони.

Не успел Рузвельт ответить, как Элизабет вскрикнула. Обернувшись, Калеб увидел толпу головорезов в лохмотьях и котелках, быстро наступавшую со всех сторон.

Лица в окнах исчезли; ставни поочередно закрылись. Элизабет прижалась к Калебу.

– Не бойся, я с тобой, – сказал он.

Кинув на него благодарный взгляд, она подумала: «Калеб со мной. В конце концов, он мужчина сильный. Правда, годы не пощадили его. Он что, уже лысеет? И почему у него такая лоснящаяся кожа? Бог мой, как же я могла спать с ним?»

Вожаком в окружившей их толпе был верзила, покрытый шрамами и оспинами. Его крошечные глазки смотрели, почти не мигая. Но самой примечательной чертой – вернее, ее отсутствием – был его подбородок. Точнее, его просто не существовало. У него вообще не имелось нижней челюсти. Она отсутствовала как таковая. Вместо этого гортань прикрывала кожаная заплатка, похожая на лист пожухлого салата. Пожелтевшие верхние зубы торчали диковинными сталактитами, а кроваво-красный язык то появлялся, то исчезал в провале, который с натяжкой можно было бы назвать ртом. С нёба, не встречая препятствий, сочилась слюна.

Лиза и Калеб оглянулись. Окружавшие их головорезы отличались тем же уродством, что и их предводитель.

– Бог ты мой! – ахнула Лиза.

– Надо же, они все в одинаковых шляпах! – воскликнул Тедди.

Главарь плотоядно разглядывал Лизу. Он подмигнул ей, игриво склонил набок голову и попытался заговорить, добившись, однако, лишь невнятной шамкающей тарабарщины.

Испуганный вид Лизы словно молил: «Пожалуйста, не убивай меня! Я чиста и невинна, как утренний снег. Ну, приблизительно. Скажем, как вечерний снег».

– Нет, Фил, – сказал Калеб верзиле. – Уверяю тебя, она не согласится на «это» ни за какое количество «блестящих золотых дублонов».

Он обернулся к спутнице.

– Все в порядке, дорогая. Этот человек нам и нужен.

* * *

Клуб спортсменов Кита Бернса представлял собой мрачный полуподвал с низкими потолками, стойкой бара и немногочисленными столами. На стенах были укреплены две мигающие масляные лампы, а красный занавес в глубине прикрывал вход в «крысиную яму».

Фил провел гостей через питейный зал, где веселье было уже в самом разгаре. Шумная орава бранящихся негодяев, головорезов и шлюх толпилась в вонючей забегаловке, сгрудившись возле стойки, словно стадо оголодавшего скота, рвущегося лизнуть соли. В дальнем конце стойки и в самом деле имелся соляной ком, весьма популярный среди юнцов Малбери-Бенд, которые норовили разок-другой лизнуть его, прежде чем накатиться новомодной текилой – так по-испански называлась чрезвычайно заразная болезнь языка.

– Бармен, мне нужен добрый глоток самой крепкой живой воды, будь любезен! – крикнул Тедди, швыряя на прилавок шиллинг.

– Мэр! – воскликнул Калеб. – У нас нет времени…

– Одну секундочку, дорогой начальник полиции. От соленой еды в «Дельмоникос» у меня во рту пересохло.

Фил уже готов был скрыться за шторой.

– Оставь его, – сказала Лиза. – Мы разберемся с Филом, а потом найдем кого-нибудь, кто отвезет Тедди домой.

Смит и Спенсер последовали за информатором как раз в тот момент, когда бармен указал Тедди на три громадных деревянных бочонка. Каждый из них был открыт сверху и снабжен этикеткой. Из первого, с надписью «Мерзкий свинтус», торчала, слегка покачиваясь, задница какой-то убиенной хавроньи. Над другим, подписанным «Китайское огненное пойло», виднелась лишенная тела голова – китайца, разумеется, однако с трудом распознаваемого. Но внимание Тедди привлек третий бочонок – вернее, живая голая толстуха, которая из него высовывалась. Ее коренастые ноги болтались в воздухе, а округлая задница утопала в дурманящей жидкости. Девица засмеялась и притворно-стыдливо поманила Рузвельта пальцем.

Надпись на ее бочонке гласила: «Грог «Отрава толстой шлюхи». Предупреждаем, может быть смертельно опасен для вашего здоровья!»

– Пожалуй, испробую напиток этой упитанной милашки, – сказал Рузвельт и сунул в рот тянувшийся от бочки резиновый шланг. В те времена простонародье редко пользовалось стаканами, предпочитая вышеупомянутый способ «сунь-и-пей».

– Йо-хо! – завопил мэр, как следует насосавшись. – А теперь поглядим, что может предложить разборчивому вкусу этот китаец!

Он швырнул на стойку еще шиллинг и припал к «Огненному пойлу».

Тут к Тедди подгребли бандит и хулиган. Они с первого взгляда определили легкую добычу. А в темном углу зала среди крапчатых теней, порождаемых неверным светом масляных ламп и разными другими зловещими явлениями, сидела, недоступная взгляду Рузвельта, фигура в черном одеянии с капюшоном и следила за каждым его движением.

* * *

– Чем сегодня порадуете, господин Эллиот?

Голос донесся из темноты зрительного зала.

Яркие лампы слепили меня. Я прищурился, пытаясь разглядеть принадлежавшее голосу лицо.

– Здравствуйте.

– Да, господин Эллиот, здравствуйте. Мы вас видим. Так что вы нам покажете?

– Здравствуйте.

– Да, и вам того же, господин Эллиот. Не соблаговолите ли вы начать? У нас мало времени.

– Здравствуйте.

Первое правило успешного прослушивания состоит в том, чтобы установить контакт с режиссером.

– Да делайте уже что-нибудь!

– Нам доводилось прежде работать вместе? – спросил я.

– Нет, не приходилось.

– Ваш голос кажется мне знакомым. Вы, случаем, не Чита Ривера?

– Я мужчина, господин Эллиот. – В голосе из зала слышалось нарастающее нетерпение.

– Мне хотелось бы, чтобы вы знали, какая честь для меня это прослушивание, организованное Детским театром «Арлекин» для постановки «Волшебной будки». Это мой любимый рассказ Эдгара Аллана По, – сказал я.

Невидимый голос не отвечал. Возможно, ему была известна только искаженная версия Нортона Джастера, где мальчик остается жив.

– Следующий, пожалуйста.

Пятно прожектора сползло с меня, чтобы осветить ожидающих своей очереди за кулисами. Вот тут-то я и увидел – в зале, двумя рядами выше Читы Риверы – фигуру в черном плаще и высоком черном цилиндре, почему-то с масляной лампой на коленях – возможно, чтобы придать лицу зловещий вид.

Меня охватила неуемная дрожь. Из родничка на макушке начал сочиться пот, стекая струйками в глаза, отчего зрение мое затуманилось.

– Гхм… Могу я начать снова?

– Вы же еще ничего и не начали, господин Эллиот.

– Тогда почему у вас такой сердитый голос? – сказал я, чувствуя себя выставленным на всеобщее обозрение, что было весьма неуютно. У меня сомкнулись колени.

Неизвестный в цилиндре провел пальцем по горлу. Я знал, о чем он думал. От этого я поперхнулся.

– А сейчас я… исполню небольшую песенку; возможно, вы ее даже слышали… э-э-э… если вы знаете толк в песенках…

Я чуть не плакал. Я чувствовал, как неуместная горячая струйка мочи потекла у меня по ноге. Клей, державший накладку на моей голове, размяк от пота, и паричок пополз на лоб. Странный незнакомец приподнял лампу, я ахнул, поперхнулся временной коронкой переднего зуба, и мне пришлось несколько минут выкашливать ее обратно. За это время паричок отклеился окончательно и свалился мне под ноги. От волнения мне показалось, что на меня напал какой-то грызун, и я принялся топтать его, да так, что сорвал подошвенную бородавку и взвыл от боли.

Голос из зала показался мне на этот раз несколько раздраженным:

– Господин Эллиот, или вы участвуете в прослушивании, или уходите отсюда! Нам еще нужно отсмотреть массу народа!

– Да-да, конечно, я понимаю. Времени на болтовню нет, – подхватил я, прохромал к пианисту и отдал ему листок с нотами. Прожектор снова переполз на меня, и я уже не мог видеть незнакомца в зале. Мне хотелось перехватить его после прослушивания и сказать, как сильно он мне кого-то напоминает, только непонятно, кого именно…

– Вы можете играть в ре-минор, или до-мажор, или фа-диез, как вам удобнее, а я подстроюсь, – объяснил я пианисту и, хромая, вернулся на середину сцены. – Ладно, попытка не пытка.

– Наконец-то, – сказал голос из зала.

– Что? – переспросил я.

– Ничего. Ни-че-го! Давайте уже, начинайте! О господи! – взвыл он.

– Хорошо, – сказал я и знаком велел пианисту начинать.

Он и не подумал. Тогда я запел:

Затем я взглянул вправо от сцены. Незнакомец все еще был там, в своем цилиндре и плаще с пелериной, и он снова проделал недвусмысленный жест, обозначающий отделение головы от тела и последующее использование означенной головы как шара в кегельбане. Меня осенило: да он охотник за головами, то бишь охотник за талантами! Должно быть, он из тех, кто выискивает будущих звезд. Значит, мне светит не только какая-то детская постановка! У меня аж дыхание сперло от волнения.

– Ик, – единственное, что сумел выдавить я. – Ик, ик, ик.

– Спасибо! Этого достаточно.

Железная дверь служебного входа Детского театра «Арлекин» захлопнулась за мной с пугающей непреклонностью. Оказавшись один в темном переулке, я не смог удержаться от улыбки.

– Есть! – сказал я. – Я их сделал!

И поспешил к себе в «Дакоту» – позвонить моему агенту Майрону и рассказать, как великолепно прошло мое прослушивание.

Вам-то, дорогие читатели, может показаться, что моя проба на роль старой мудрой корзинки для мелочи в «Волшебной будке» ни на йоту не продвинула мое расследование дела Крушителя. Но, во-первых, вы должны помнить, что я прежде всего актер, потом танцор, затем, от случая к случаю, контрабандист, а уж только после всего – детектив. Во-вторых, как мне суждено было убедиться впоследствии, этот охотник за талантами был совсем не тем, кем казался.

Ну а теперь вернемся к нашей истории, которая шла своим чередом…

* * *

Лиза неловко присела на деревянный столик напротив Фосфорного Фила. Стульев в этом доме было явно недостаточно, и Калеб стоял, прислонившись к стене возле двери в соседнюю комнату. Оттуда доносились кошмарные, хоть и невнятные звуки, и Лиза пыталась не думать об их происхождении.

Ей было нелегко смотреть на Фила, но больше смотреть было не на что: ведро, несколько порнографических ферротипии на стенах да полка, на которой покоилась коллекция деревянных челюстей. Все они были разного размера и помечены именами: дядя Хайман, тетя Дороти, Малютка Хезер, Микки, Буба-Рыба и пр.

«Что с ними случилось?» – одними глазами спросила Лиза у Калеба.

Фил приладил деревянную челюсть и пару раз щелкнул ею, дабы убедиться, что она встала на место. Теперь он мог изъясняться без помех на отличном английском.

– Это результат стремления нашего города расширяться до бесконечности, – сказал Фил, словно разгадав ее взгляд. – Больше домов на Пятой авеню, больше парового оборудования для их постройки, а значит – больше нефти. Больше нефти – больше барж, следовательно – больше лошадей… А лошади едят зерно, а это значит… Ну, короче, последнее звено в этой цепи – спички. Спички сегодня нужны каждому.

Неожиданно из соседней комнаты выскочили два подростка.

– Эй, а ну марш обратно в залу! – прикрикнул Фил. – И вставляйте челюсти, когда в доме гости!

Прежде чем мальчишки захлопнули дверь, Лиза успела мельком увидеть остальных членов семьи, громоздившихся кучей малой в крохотной комнатушке. Их было человек пятьдесят – дети, тети, дяди, бабушки и дедушки, – и все без челюстей, даже кошка.

– Видите ли, мы все работаем на спичечной фабрике, – сказал Фил.

Лиза по-прежнему пребывала в недоумении.

– Это все фосфор, – пояснил Калеб. – Его используют при изготовлении спичек. Длительное воздействие фосфора ведет к повреждению суставов, особенно хрящей, которые соединяют челюсть с костями черепа.

– Фосфорный некроз челюсти, – пояснил Фил, сворачивая папиросу. – Ужасная штука. Но, полагаю, вы вряд ли слышали про такое у себя на Пятой авеню.

– Я не живу на Пятой авеню, – огрызнулась Лиза.

– Нет? – переспросил Фил. – А стоило бы. Такому брильянтику там самое место.

Он взял ее руку, чтобы поцеловать – весьма галантно, хоть и неумело, – но не успел поднести пальцы к губам, как его челюсть вывалилась и с грохотом упала на стол. Он пробормотал что-то неразборчивое и быстро вставил деревянный протез на место.

– Фил, нам нужна информация, – сказал Калеб.

– Я знаю, почему вы здесь, – сказал Фил, прикуривая. – Из-за вчерашнего убийства.

– Нам кажется, оно может быть связано с тайным обществом Ряженых.

– А что вы думаете, мисс Смит? – поинтересовался Фил. – В конце концов, у вас же есть собственный опыт общения с ними, не правда ли?

Элизабет обернулась к Спенсеру.

– Все в порядке, – успокоил ее Калеб. – Лучшие информаторы знают все.

– Верно, начальник. А кроме того, лучшие информаторы ничего не рассказывают… за так. Правда?

Калеб зыркнул на Фосфорного Фила, полез в карман плаща, извлек увесистую пачку банкнот и бросил ее на стол.

* * *

А в охрипшей дальней комнате Клуба спортсменов тоже летели на стол увесистые пачки купюр. Пари на травлю крыс были быстрыми и жаркими. Половина орущей толпы скандировала: «Рузвельт! Рузвельт!», другая же горланила: «Крысы, крысы!» А в специальном манеже, гордо выпятив грудь, прохаживался Рузвельт, обутый в сапоги со свинцовыми подошвами. Его карманы оттопыривались от наличных, а под ногами валялись раздавленные крысы.

– Йо-хо! – покрикивал он, и толпа – не имея понятия, что это значит, и зная только, что кричит он так уже целый вечер, – йохала в унисон. Какой-то человек в шелковом цилиндре и красной клетчатой куртке пробрался сквозь толпу, держа в руках большой джутовый мешок.

– Ставки сделаны! – заорал он, и толпа притихла.

Рузвельт пригладил взъерошенные волосы, разделив их идеальным пробором. Достав белый носовой платок, он протер очки и театральным жестом водрузил их на нос. Затем он принял традиционную позу борцов сумо и замер в ожидании.

– А теперь – последний и решающий раунд! – объявил человек в цилиндре.

Пока ведущий живописал зверские характеры крыс, которых он собирался выпустить на арену, один из сидевшего у стойки тандема – бандит, а не хулиган – вытащил из своего мешка громадную злобную крысу. Потом он извлек из кармана флакончик с надписью «пиццин» и влил изрядную порцию зеленой жидкости крысе в пасть.

Когда человек в цилиндре открыл свой баул и вывалил в яму три дюжины мерзких существ, никто не заметил, что к ним присоединилась еще одна особь; никто не обратил внимания и на смертоносную зеленую пену, сочившуюся из ее пасти.

Армия мохнатых тварей немедленно выстроилась в шеренги напротив Рузвельта и испустила душераздирающий визг. Рузвельт заткнул уши пальцами и завизжал в ответ. Зрители затопали ногами. От царившего вокруг шума легко было оглохнуть.

Прозвенел звонок.

Тедди сделал жест, будто извлекает меч из ножен, и заорал: «Вперед!»

Толпа обезумела, видя, как Рузвельт бросился в лобовую атаку. Он метался по яме, топая подбитыми свинцом сапогами, превращая крыс в мохнатые лепешки. Одна из тварей вцепилась ему в штанину, но Тедди стряхнул ее и с силой опустил ногу на обнаглевшего грызуна – только брызги полетели. Крысы попытались обойти его с флангов, однако упитанный мэр оказался на удивление вертким.

– Знаю я ваши уловки, желтопузые ублюдки! – вопил он.

Постепенно ему удалось проредить безродные полчища. Уцелевшие крысы в панике пытались втиснуться под ограждение арены, становясь легкой мишенью для пьяного, ошалевшего от адреналина мэра.

Это была настоящая бойня. Крысы были безжалостно уничтожены. Несколько раненых полураздавленных грызунов лежали неподвижно, притворяясь дохлыми. И тогда здоровенная крыса, доведенная до бешенства пиццином, прыгнула на Тедди, приземлилась аккурат на его свежепричесанную шевелюру и начала дергать, тянуть и жевать ее.

– Ах ты мелкий… – Он сгреб грызуна и швырнул его на пол. Крыса воззрилась на мэра, дрожа от страха и сцепив передние лапы на груди, словно моля о пощаде.

– Имей в виду, приятель, – сказал Рузвельт. – Человек, который способен пролить кровь за свое отечество, заслуживает, чтобы с ним поступали по справедливости и впредь.

Крыса казалась сконфуженной; последним, что она увидела в этом прекрасном мире, была свинцовая подошва мэрского сапога.

А несколько мгновений спустя у Рузвельта закружилась голова. Комната поплыла вокруг него, краски стали ярче, а обыденные предметы вдруг приобрели несвойственную им значимость. Тедди облизал окровавленные губы, словно смакуя вино. На его лице проступило блаженство пробудившихся воспоминаний.

– О, да неужто это венесуэльский яд для дротиков? Его делают из экстракта вываренного бородавчатого пигмея. Со студенческих лет не пробовал этой штуки!

С этими словами, к полнейшему смятению бандита, хулигана, а также их хозяина в балахоне с капюшоном, торжествующий Рузвельт пустился в пляс.

* * *

– Вы хотите знать, где ваш убийца нанесет очередной удар? Я прав? – спросил Фил, зажав короткую горящую папироску между желтыми зубами и фальшивой челюстью.

– Если это связано с неким ритуалом, – ответил Калеб, – то наверняка он должен действовать по какой-то схеме, возможно, включающей нечто символическое. Наш убийца слишком… не то чтобы умен, скорее он слишком педантичен, чтобы действовать наобум.

– Ах да, вы о Ряженых. Самое зловещее и загадочное из тайных обществ.

Фил затянулся папиросой, которая опасно тлела уже возле самого его подбородка. Лиза с тревогой наблюдала за ним.

– До вчерашнего дня я готов был поклясться, что это не более чем компания клоунов.

Фил хмыкнул.

– Клоуны? Ну-ну. Да вы хоть представляете, как высоко они забрались? В нашем городе есть чрезвычайно важные и могущественные люди, которые участвуют в деятельности Ряженых. Мы же все-таки говорим не о масонах, не о храмовниках и не о клубе «Фрайерс, мы говорим о Ряженых! И я не уверен, что вы вполне осознаете, во что влезли!

Раскаленный докрасна кончик папиросы уже обжигал его деревянную челюсть, но, разумеется, Фил этого не чувствовал. Лизе не хотелось быть невежливой. Вместо того чтобы встать и сказать: «Эй, Фил, у тебя подбородок горит», – она неловко поерзала на стуле и внятно покашляла, пытаясь привлечь его внимание.

– Я знаю только, что вчера ночью была зверски убита женщина, и моя работа – найти преступника, – сказал Калеб.

– Женщина с сомнительным положением в обществе, которую никто не станет искать. Может, лучше вообще бросить это дело, – заметил Фил, чья челюсть уже начала дымиться.

Лиза громко кашлянула.

– Черт побери, Фил, она тоже была человеком! – воскликнул Калеб, в сердцах стукнув кулаком о ладонь. – Я плачу тебе хорошие деньги, и мне нужна информация. Расскажи мне все, что знаешь. Зачем Ряженым украшать голову жертвы ее собственными кишками? Что это значит?

– Возможно, ничего. Возможно, это никак не связано с Ряжеными. Возможно, – Фил подмигнул, – убийца пытается что-то вам сообщить.

Фил подмигнул еще пять раз. Похоже, ему в глаза попал дым.

– Возможно, он и сам этого не знает, – добавил он.

– Что ты несешь? – Калеб рассердился. – Как он может оставлять сообщение, не осознавая этого?

– Есть многое на свете, друг мой Калеб, что неподвластно нашему разумению. Люди порой совершают действия, не задумываясь об их значении. Возможно, вам стоит повнимательнее отнестись к следующей жертве.

– Следующей не будет.

– О, будет, и не одна. Вы, конечно, остановите его рано или поздно, но жертвы еще будут.

На подбородке Фила заплясал язычок пламени.

– Гхм, Фил… – начала Лиза.

– Ничего страшного, – спокойно произнес Фил. Похоже, такое с ним случалось уже не раз. – Где тут у меня вода?

Лиза в панике схватила красное ведерко с надписью «пожарное».

– Вот оно, вот, – сказала она и решительно опустошила его прямо в лицо Фосфорного.

Буме! Килограмм крупнозернистого песка ударил в физиономию Фила, погасив огонь. Несколько мгновений Фил стоял неподвижно. Затем он невозмутимо извлек обугленную челюсть и положил на стол, после чего посмотрел на Лизу и издал какие-то отвратительные утробные звуки.

Калеб перевел:

– Он говорит, что имел в виду стакан воды, но все равно – спасибо.

* * *

А в Клубе спортсменов Рузвельт отплясывал, вскарабкавшись на стойку бара, – с голым торсом, не выпуская изо рта резиновый шланг от бочки с продажной толстухой. Круг за кругом заказывая выпивку на всех, он спускал свой выигрыш под одобрительные крики толпы. Стена позади Тедди была утыкана всевозможными смертоносными орудиями, которые швыряли в него бандит и хулиган: ножи, метательные топоры, дротики, арбалетные стрелы и даже призовая рыба-меч, содранная со своей подставки. И все напрасно. Яд – вместо того чтобы убить Рузвельта – придал ему сверхъестественную ловкость. Чем бы ни швыряли в него потенциальные убийцы, он воспринимал это как игру и отскакивал, рассказывая им о состязаниях в метании топора у индейцев Юты. Бандит и хулиган посовещались в углу с человеком в капюшоне. Тот казался рассерженным – насколько вообще можно определить настроение человека, чье лицо закрыто капюшоном.

– Ого, я так не веселился с тех пор, как обыграл этого мерзавца Дж. П. Моргана в покер на раздевание, – заявил Рузвельт. – Я вам, ребята, про это уже рассказывал? Мы с ним были в круизе на «Бегемоте» судоходной компании «Белая звезда», когда…

Пока он рассказывал, к нему подошел хулиган и знаком показал, чтобы Тедди слез со стойки.

– …и скажу вам, что никогда в жизни я не видел, чтобы человек так быстро скисал, – громогласно объявил Рузвельт и разразился радостным уханьем.

– Э-э… господин Розивельд, – заговорил хулиган. – А че бы нам тут не присесть да не накатить разок-другой? Мы угощаем.

Предложение было встречено всеобщими аплодисментами. Рузвельт слез со стойки и взгромоздился на табурет.

– Скажу тебе, старина: лучше дармовой жратвы может быть лишь дармовая выпивка.

– Может, и так. Садитесь-ка вот сюда, – хулиган указал ему на другой табурет. – Это… э-э-э… особое место. Для самых дорогих гостей.

– Конечно, старина. Кто я такой, чтобы спорить с традициями вашей вонючей забегаловки…

Рузвельт умолк. Действие пигмейского яда достигло своего пика или, как говорили тогда, в 1882 году, «вызвало ощущение зияющей бездны, в которой, словно в мутном зеркале, отражалась вся предыдущая жизнь, или что-то в этом роде, о господи, мне лучше прилечь». Тедди сидел неподвижно, уставившись на свою короткопалую пятерню.

Хулиган обернулся к человеку в балахоне. На сей раз неизвестный в капюшоне кивнул. Разбойники поняли, что это значит. Бандит подкрался к Рузвельту и потянулся к рычагу под стойкой бара.

– Моя рука, – ахнул Тедди. – Она похожа на детскую ручонку. Что ж, все мы немножко де…

Конец фразы остался неизвестным истории, поскольку в этот момент мэр провалился сквозь потайной люк в поток загадочной грязи внизу. Послышалось лишь отдаленное «Йо-хо!», а затем всплеск. Для завсегдатаев кабака такие спектакли не были в диковину, поэтому почти сразу в таверне возобновился обычный шум.

* * *

– И это все, что ты можешь нам сообщить? – спросил Калеб, не скрывая досады. – Что дело и дальше пойдет в том же духе? Кругами и кругами?

– Вот именно, а еще верхами и низами, не забывай, – сказал Фил, успевший вставить другую челюсть. Правда, она ему была явно маловата. На ней значилось: «Малышка Мисси».

– Я не плачу денег по пустякам.

– Ты хорошо платишь, и я это ценю. Но даже если мне скинется весь Нью-Йорк, я не стану катить бочку на Щегольскую Бригаду.

– О, только не Щеголи! – воскликнула Элизабет.

– А что? – спросил Калеб. – Кто они такие?

– Щегольская Бригада – элитное подразделение Ряженых. Они призваны не только охранять самые важные церемонии, но и отправлять на тот свет недругов тайного общества. Если они тут замешаны, то наше дело плохо.

– Больше ты ничего не хочешь нам рассказать, Фил? – спросил Калеб.

– Я и так сказал слишком много. Могу добавить, что в этом деле не без урода, если вы понимаете, о чем я. Та еще веселуха будет. Кто другой, возможно, даже пошел бы дальше и назвал бы это «парком аттракционов с большим чертовым колесом».

– Хватит! – рявкнул Калеб. – Я уже сыт по горло этой чушью. Пойдем, Лиза.

– Подождите! Есть еще кое-что, – сказал Фил, снова закуривая. Элизабет закатила глаза: «Этот парень неисправим!»

– Чего еще? – поинтересовался Калеб. – Что это дело будет типа шпагоглотания во время прыжка с вышки в стакан воды? Уж пожалуйста, просветите нас.

– Не хочется мне вас огорчать, но… за вами ведется слежка.

– Кем? – спросила Лиза.

– Кем-то или даже чем-то не желающим, чтобы вы раскрыли это дело.

– Имя! – потребовал Калеб.

– Нет, – пыхнул папироской Фил. – А вам не приходило в голову, что, возможно, Крушитель предупреждает вас, чтобы вы держались подальше от него по какой-то иной причине, а вовсе не из страха быть пойманным?

– Какая может быть еще причина? – удивилась Лиза.

– Возможно, он понимает, что его используют. Возможно, он беспокоится, что вас устранят и некому будет оценить его замечательную работу. Все, что я могу вам сказать, это следующее: кто-то очень хочет разделаться с вами троими, и вовсе не обязательно, что этот кто-то – Крушитель.

Откуда-то донеслись звуки клавесина, исполняющего «Зеленые рукава». Все трое переглянулись. Фил сказал:

– О, извините. Это меня.

Он вытащил из-под стола свой мобильный «Эдисон». Как и подобало представителю его класса, у него была одна из самых старых и громоздких, окованных железом моделей, которая приводилась в действие крысой, бегающей в колесе.

Тедди сделал жест, будто извлекает меч из ножен, и заорал: «Вперед!»

– Да? – сказал он. – Ох-хо. Да? Гм. Я боялся, что нечто подобное может произойти.

Он убрал телефон.

– Это мой человек. Вам пора объявить в розыск вашего друга с большими усами. Он пропал.

Калеб и Лиза встревоженно переглянулись и бросились на поиски Тедди.

– Будьте осторожны, вы двое наверняка следующие! – крикнул им вслед Фосфорный Фил с порога своей лачуги, но они уже исчезли из виду.

Затем он услышал скрип.

– Э-эй? Здесь кто-то есть?

 

Глава 4

В которой пара несчастных душ с вполне понятным трепетом встречает свою погибель от рук опасного злодея

Тысяча восемьсот восемьдесят второй год в Нью-Йорке оказался воистину рекордным на исторические события. Отставим пока убийства, совершенные Джеком Крушителем, много чего было и помимо них. Так, Роберт Одлэм стал первым человеком, успешно сиганувшим с Бруклинского моста (впрочем, успешным был сам прыжок, но не приземление). Жители Нью-Йорка стали свидетелями последней публичной казни (повесили Рейни Бети – за то, что плевал на Таймс-сквер). Вдобавок город перенес вспышку эпидемического зоба, атаку флебита, несколько волн чумы и эпидемию конъюнктивита 1882–1883 годов.

А еще в 1882 году в Нью-Йорке впервые прошел городской марафон. Его официальным победителем стал олимпийский чемпион Льюис Таннер, который впоследствии был дисквалифицирован за то, что в его трусах были обнаружены кубики льда (очевидно, для охлаждения). Кроме того, он пользовался кедами на паровой тяге. Крах на рынке акций 1884 года уже был не за горами, но гораздо более примечательным было открытие Рентгеновского Балагана и Салона Расовой Трансформации на Мэдисон-авеню. За несколько лет до этого Вильгельм Конрад Рентген получил Нобелевскую премию за открытие своих знаменитых лучей. А теперь, с появлением Балагана, любой житель Нью-Йорка мог испытать проникновенное волшебство радиации. В Салон Расовой Трансформации цветные заходили через черный ход. Внутри их облучали большими дозами рассеянной радиации, пока их кожа не приобретала мертвенно-бледный цвет. Затем им вручали новенький, с иголочки, костюм от братьев Брукс и выводили к парадному выходу в новый, привилегированный мир, где к человеку – особенно если это состоятельный мужчина, который знаком кое с кем, кто знает еще кое-кого, – сограждане будут относиться уважительно и как к равному, по крайней мере те б – 9 месяцев, что ему остается прожить.

Как вы могли заключить из моего небольшого экскурса в историю, на этой стадии расследования я зашел в тупик. Меня одолевала хандра, и я даже подумывал бросить свои изыскания. Но, к счастью, я позвонил своему другу Венделлу, и он предложил отправиться в 19-й участок, где прежде трудился Калеб, чтобы покопаться в полицейских архивах.

Я слегка удивился, когда дежурный сержант заявил, что даже не слышал о деле Джека Веселого Крушителя.

– Парни, скажите-ка мне еще раз, чего вы хотите? Мы тут все-таки не в бирюльки играем.

Мы с Венделлом озадаченно переглянулись. Свою цель мы уже объяснили ему два раза.

– Дело Крушителя, – сказал я. – Я веду исследование для своей книги.

– Джек Крушитель, – добавил Венделл.

– Грешитель?

– Нет, это не то, – сказал Венделл. Сержант крикнул через плечо:

– Тео, ты что-нибудь знаешь о Джеке Врушителе?

– Про Джека Врушителя нам ничего не надо, – сказал я. – С ним мы и так хорошо знакомы.

– Да я с ним здороваюсь не меньше трех раз в день, – сказал Венделл.

– Уж не меньше, – поддержал я.

– Вы тут, ребята, что, на грубость нарываетесь? Мы в участке такими вещами не балуемся.

– Нет, сэр, мы серьезно, – сказал я. – В девятнадцатом веке его делом занимался как раз этот участок. Кру-ши-тель.

– Девятнадцатый век? Это что, «Джетсоны»? Эй, Тео, тут ребята утверждают, что они из будущего.

– Нет, это тысяча восьмисотые годы. Совсем точно – тысяча восемьсот восемьдесят второй, – сказал я.

– Тысяча восемьсот восемьдесят второй? – переспросил сержант. – Это же сотни две лет назад. Надо же, эти чуваки спрашивают меня о том времени, когда я даже еще не родился.

– Кто им нужен? Глушитель? – крикнул Тео из дальней комнаты.

– Слушайте, парни, мы называем это истекшим сроком давности. Кто-то кого-то грабанул в средние века, сейчас-то что до этого?

– Позвольте, сэр, – сказал Венделл. – Неужели вы не храните архивы – записи – прошлых дел? Чтобы при случае можно было сравнить их с текущими делами, извлечь уроки и не повторять прошлых ошибок?

– Архивы, говоришь? Как в «Месте преступления»?

– Да, – сказал Венделл, незаметно вздохнув. – Как в телевизоре.

– Эй, Тео, у нас есть эти – как вы сказали? – архивы?

– Та комнатенка в подвале, где все эти ящики?

– Ты имеешь в виду хранилище? Так бы сразу и сказали. А то все про какие-то глушители… Это в подвале. Езжайте на лифте – вон там, слева.

Мы двинулись к лифту.

– Эй, пацаны, никаких там шалостей, ладно? У нас тут этим не занимаются, мы не из таковских.

– Да, сэр, – сказал я.

«Очень мило, когда тебя называют пацаном, – подумал я, заходя вслед за Венделлом в лифт. – Особенно если учесть, что нам обоим по сорок четыре».

После аналогичных препирательств с архивистом в подвале нас препроводили к столу и вручили две объемистые коробки с надписью «Улики по делу Крушителя».

Прежде чем позволить нам копаться в уликах, архивист попросил нас сначала вымыть руки, затем натянуть хирургические перчатки, а потом надеть зеленые халаты и маски, которые он извлек из УВЧ-стерилизатора.

– Кое-что из этого старья весьма чувствительно, а? – спросил я.

– Не-е, – протянул архивист. – Просто грязное.

Мы с Венделлом принялись осматривать содержимое коробок.

– Взгляни-ка сюда, – сказал Венделл.

Это был сделанный коронером дагерротип второй и третьей жертв. Мне было интересно, имеется ли и здесь ниточка под названием «Иди!», которую мне удалось обнаружить на посмертной фотографии Салли. Но, поглядев на снимок, я испытал сильнейший приступ тошноты и чуть не растерял съеденное перед этим печенье. От того, что сделал этот душегуб с их внутренностями, можно было просто охренеть! (Нам предстоит узнать об этом более подробно, когда мой рассказ дойдет до второго и третьего убийств, но сначала я вернусь домой, чтобы съесть фаршированную цыплячью грудку.)

Я заглянул в свою коробку и вытащил джутовый мешок с надписью «Яблоки Макинтоша». Случайно ли Крушитель выбрал такое орудие убийства?

Из второй коробки Венделл извлек еще один предмет и понюхал его через маску. Это был бюстгальтер. Я быстро выхватил у него вещицу.

При ближайшем рассмотрении на нем обнаружились вышитые инициалы: «Э.С.». «Почему лифчик Элизабет оказался в коробке с уликами?» – удивился я и в свою очередь обнюхал его. Недоуменно пожав плечами, я сунул вещицу в карман – до лучших времен.

Мы потратили большую часть дня, разбирая полицейские рапорты, свидетельские показания, газетные вырезки и прочее. Однако не обнаружили почти ничего, что дополняло бы уже опубликованные сведения по делу.

Мы уже собирались уходить, когда на дне моей коробки я нашел нечто стоящее. Оно было завернуто в кружевной носовой платок и перевязано ленточкой. Стянув ленту, я осторожно развернул кружево.

Передо мной лежали две небольшие книжки. Одна была в потрепанной обложке коричневой кожи с вытисненным значком сыщика НПУДВа. На твердом черном переплете второй красовался розовый пудель.

– Венделл, похоже, я что-то нашел.

Мы оба нацепили монокли и открыли книжицы на титульных страницах. Мой экземпляр гласил:

Личные воспоминания начальника полиции Калеба Р. Спенсера, относящиеся к жуткому делу печально знаменитого Джека Крушителя

На титульной страничке у Венделла значилось:

Личный дневник мисс Элизабет Смит, свидетельствующий о мерзавце Веселом Джеке, а также о моем романе с неустрашимым начальником полиции Калебом Р. Спенсером

– Есть!

– Мы наткнулись на жилу! – воскликнул Венделл.

– Дневники Лизы и Калеба! Можно ли было желать большего?

– Закрываемся! – крикнул нам архивист.

– Да, сэр, большое спасибо! Мы уже закончили, – откликнулся я.

Мы с Венделлом переглянулись. Мы знали, что надо делать. Приподняв полы наших хирургических халатов, мы засунули книжки в карманы брюк. Затем быстро выпрямились и спешно двинулись к лифту.

Когда мы уходили, архивист сказал:

– Странно. Столько интереса к этому Крушителю в последнее время.

– Неужели? – сказал я, пытаясь скрыть выпуклость на брюках. Впрочем, это было мне не впервой.

– Ну, во всяком случае, был тут один, такой троих стоит, хе-хе. Странный такой, в черной пелерине и цилиндре. Похоже, у него насморк или что-то вроде того. Пришлось шугануть этого типа, когда я застал его за обнюхиванием лифчика.

– А что за лазутчик? Чего он хотел?

Но тут подошел лифт, и Венделл, боясь разоблачения, втолкнул меня в кабину.

– Пока, сержант. Спасибо. Вы просто душка! – крикнул я напоследок, и мы бросились прочь из участка, так и не сняв халаты и маски.

– Вот засранцы, – пробормотал дежурный сержант.

Я с нетерпением предвкушал, как по возвращении в «Дакоту» наброшусь на обнаруженные дневники, не говоря уже о том, чтобы закончить обнюхивание лифчика. Наверняка эти записи смогут пролить какой-то свет на дело и подсказать, почему оно оставалось нераскрытым все эти годы. Но сначала я должен был позвонить Майрону и просветить его насчет моих последних открытий. Тот лазутчик был вовсе не лазутчиком, а голливудским продюсером, который намеревался поставить по моей книге фильм. В конце концов, я тридцать лет вкалывал, прозябая в безвестности, но теперь моя карьера наверняка взлетит.

Однако сперва мы должны вернуться к истории, ради которой вы и купили эту книгу, мои жалкие эгоистичные читатели. Я знаю, вам недосуг, совсем недосуг побеспокоиться о проблемах Криса Эллиота. Вы наверняка хотите услышать о том, как Лиза и Калеб всю ночь напролет тщетно пытались найти Рузвельта. О том, как они обнаружили ловушку в Клубе спортсменов, о том, что бандит и хулиган исчезли, а в таверне никто не желал с ними разговаривать. Ну да ладно, я вам все расскажу.

* * *

Был объявлен розыск, и Калеб привлек всех, кого только мог, к поискам мэра. Нескольких полицейских он отправил стоять наготове у сливного отверстия, откуда грязный поток, протекавший под Малбери-Бенд, выхлестывал в реку Гудзон, – Спенсер надеялся, что рано или поздно Тедди оттуда выплывет. Однако прошло пять часов, с тех пор как он исчез, а на возвращение мэра по-прежнему не было и намека. Тогда они с Лизой в последней отчаянной попытке решили обыскать дом Рузвельта.

– Здорово, братва. Тедди скоро появится, – объявила горилла.

Измученные Калеб и Лиза вошли в темный притихший дом.

– Тедди! Тедди? – окликнула Элизабет.

– Рузвельт, где вы, черт побери?! – гаркнул Калеб.

В ответ послышался лишь приветственный щебет ночных птиц из рузвельтова зверинца. Калеб зажег масляную лампу, ее сияние озарило портрет нагого мэра. Подойдя поближе, Лиза внимательно осмотрела картину.

– Ух ты, – сказала она. – А я и не знала, что у него пирсинг на… то есть в…

– Он сделал его на Фиджи, – невозмутимо пояснил Калеб. – Там все это делали. Сережка изготовлена из жемчужины, которой он подавился, когда ел устрицы с королем Баузером Купалупой. Тедди хотел сохранить что-нибудь на память о том вечере.

– Из-за этого такое впечатление, что у него два… ну, понимаешь… – Лиза вздохнула. – О, Калеб, я боюсь, что произошло самое ужасное.

– Лиза, что бы ни произошло с Рузвельтом, это угрожает и нам тоже.

Спенсер посветил лампой по сторонам.

– Мы должны быть чрезвычайно бдительны и приложить все усилия, чтобы себя защитить. Я хочу, чтобы ты взяла кое-что. Эта вещь принадлежала моей семье долгие годы. Я не хотел, чтобы до этого дошло, но она может тебе пригодиться. Только будь осторожна, она может оказаться опасной.

Калеб пошарил в кармане и достал полицейский свисток с перламутровой ручкой. Лиза была потрясена.

– Послушай, я уверен, что Тедди где-нибудь объявится, – сказал Спенсер. – И, надеюсь, целым и невредимым. Он и не в такие переделки попадал. Бог его бережет. Ну а пока мы должны попытаться выяснить, где Крушитель нанесет очередной удар.

– Одно дело – найти убийцу, и я совершенно уверена, что тебе это удастся. Ты же быстро поймал того Питера-Писуна. Но Тедди – другое дело. Мы не можем его бросить. Он же беспомощный, Калеб, и, очень возможно, умственно отсталый.

– Если он мертв, то мертв, Лиза, и здесь уже ничего не поделаешь. Если же Тедди жив и на свободе, он отыщет нас. А если он оказался в какой-то ловушке, единственный способ найти его – разгадать эту тайну.

– Как ты можешь рассуждать столь хладнокровно?

– Потому что я должен так рассуждать. Наш мир безумен, и на карту поставлены человеческие жизни. Так вот, если Крушитель виноват в исчезновении Тедди – или если он знает, кто виноват, – значит, он знает и то, что мы постепенно исчерпаем все свои возможности и вернемся сюда. А раз он так любит оставлять послания, мы, вероятно, найдем одно из них где-нибудь здесь, в этом доме.

Спенсер поводил лампой по периметру оранжереи. Его лицо было сурово-сосредоточенным, взгляд выискивал хоть какую-нибудь зацепку.

– Спенсер, гляди! – вдруг ахнула Лиза.

– Что? О нет!

Свет лампы упал на клетку Иши. Дверца была распахнута, а сама клетка пуста, если не считать апельсиновых корок и объеденных капустных кочанов. Кто-то выпустил дикого индейца яхи на свободу.

– Будь осторожна, Лиза, и держи руку на свистке. Возможно, мы не одни.

Калеб понюхал пол клетки.

– Какого ты там…

– Тсс! Стул еще теплый, – сказал он, указывая на кучку в углу. – А «Моби Дик» оставлен открытым на середине главы. Должно быть, он торопился.

– Ты просто выпендриваешься.

– Ну конечно! – Калеб хлопнул себя по лбу. – Что сказал Фил? Урод. Урод – это Иши. А еще что? «Кругами и кругами, и верхами, и низами».

Он сделал круг, освещая оранжерею.

– Калеб, ты хватаешься за соломинку.

– Подожди. Смотри!

– Что?

Свет упал на винтовую лестницу.

– Вот оно. «Кругами и кругами, и верхами, и низами».

– Ты сошел с ума.

Держа лампу, Калеб взбежал по лестнице. Лиза поплелась за ним. В спальне Тедди ничего необычного не обнаружилось, кроме разве что множества предметов коррекционного белья сверхбольшого размера с притороченными к ним шкивами, тросами и талями.

– Грыжи, – шепнул Калеб, торопливо направляясь в следующую комнату.

Пока Спенсер безуспешно прочесывал помещения, в темноте дома лишь поскрипывали дубовые половицы. Калеб ворошил чемоданы, нырял под кровати, вытряхивал содержимое многочисленных мемориальных плевательниц; его тень отплясывала чечетку на стенах и высоких потолках (это была именно чечетка, я проверял). В конце длинного коридора на третьем этаже он наткнулся на закрытый стенной шкаф.

– Интересно, а тут у нас что?

Рывком он распахнул дверь.

Элизабет вскрикнула и схватилась за свисток.

В стенном шкафу стоял человек – самый здоровенный, какого им когда-либо приходилось видеть.

Калеб расхохотался.

– Извини, Лиза. Не мог удержаться.

– Ты просто несносный ребенок, – сказала Элизабет и шлепнула Калеба по руке. – Нам, возможно, грозит смерть, а ты шутки шутишь.

– А ты и попалась, так? «Кругами и кругами, и верхами, и низами»! Отмечено крестиком! – Калеб снова рассмеялся и увернулся от Лизы, попытавшейся затолкать свисток ему в глотку. – Он не настоящий. Это всего лишь одна из игрушек Тедди, вроде той механической гориллы внизу. Он совершенно безобиден.

– Это не игрушка, – сказала Элизабет. Она взяла у Калеба масляную лампу и посветила на здоровяка. – И он совершенно НЕ безобиден.

Человек был сделан из железа и олова. На его лице располагались два круглых отверстия – глаза – и отверстие побольше, обозначавшее рот. Конечности присоединялись к телу грозного размера втулками и еще более грозного вида заклепками. На голове у него красовался металлический шлем, а в руке он держал ружье. Две ленты с патронами крест-накрест пересекали его бочкообразную грудь.

– Supériorité des Anglo-Saxons, – произнесла Лиза. – «Сверхчеловек». Машина для убийства. Создать из таких армию, и ни одному человеку из плоти и крови больше не придется умирать на поле боя. Его официальное имя – Бойлерплейт, но Тедди обычно называл его своим механическим мулом. Это настоящий робот, опытный образец солдата и смертельного оружия в одном лице.

– Эта жестянка?

– Уверяю тебя, Бойлерплейт не просто жестянка. Он весьма успешно сражался бок о бок с Тедди и его «Мужественными всадниками» во время испано-американской войны.

– О нет, и ты туда же! Эта война начнется только в тысяча восемьсот девяносто восьмом!

Лиза посмотрела на Калеба как на умалишенного.

– Ладно, так и быть… – проворчал Калеб. – Но скажи-ка, если эта штука и впрямь так успешно действует, почему мы еще не создали целую армию из таких вот Бойлерплейтов?

– Да, в этом и состоит одна из величайших насмешек истории, не так ли? Бойлерплейт стал технологической вехой, оставаясь при этом бездушным солдатом. На войне, Калеб, не только рискуют телом. Война – это и высочайшее духовное испытание… во многом похожее на любовную связь.

(Это слова Элизабет, но я-то знал, что она имела в виду на самом деле. Она думала: «Я говорю о нас, однако ты считаешь, что я говорю о Бойлерплейте, ты ведь такой толстокожий, просто не въезжаешь! Но я все еще могла бы заняться с тобой сексом в конце этой книжки». Я жадно обнюхал ее лифчик и возобновил исследование.)

– В любом случае, – продолжала она, – такие человеческие качества, как честь, отвага и самопожертвование, Бойлерплейту недоступны. Поэтому любая победа на поле боя, лишенная чувств, окажется впустую. Какая разница, сколько Бойлерплейтов доставят домой в мешках? Они же не люди! И пока у противников будет хватать механических солдат, война никогда не кончится, для этого просто не будет причин.

– А ты такой спец в этом вопросе потому, что…

– Потому что я знаю его создателя. Это профессор Аркибалд Кампион. Он, конечно, порядочный идеалист и оч-чень непростой человек, но личность выдающаяся!

Казалось, Лиза погрузилась в воспоминания.

– Еще один старый приятель, да? – ехидно спросил Калеб. – И сколько же трофеев – таких, как я, – тебе удалось собрать в твоей охотничьей коллекции?

Лиза предпочла не заметить его выпада:

– К сожалению, он сошел с ума. Последнее, что я о нем слышала, – его поместили в Психушку Бельвю.

Спенсер тем временем собрался спускаться по лестнице.

– Что ж, неудивительно. Каждый, кто изобретает подобные штуковины, наверняка слегка не в себе.

– Non compos mentis, – тихо сказала Лиза и пошла за ним следом.

В оранжерее Калеб снова остановился перед портретом.

– Толстый старый дурак.

– Ой, да перестань строить из себя крутого и признайся, что тебе его не хватает, – сказала Лиза.

– Ага, как дырки в голове, – вздохнул Калеб. – Которую я непонятно зачем холю и лелею. Надеюсь, с ним все в порядке.

– Ну вот, не так уж это сложно, правда? – Лиза заправила за ухо Спенсера упавшую прядь, убрав ее со лба, который последнее время стремительно увеличивался, выдавая явные признаки облысения. – Знаешь, а ты еще весьма привлекателен для своего возраста.

– Лиза… Даже среди всего этого жуткого безобразия не могу не сказать, что я тоже заметил…

– Заметил что?

– Это просто удивительно.

– Что именно?

– Что ты выглядишь точно так же, как в тот день, когда мы познакомились.

Лиза считала, что утратила способность краснеть, но все-таки покраснела – комплимент затронул романтическую струнку в ее душе. Она сделала вид, что закашлялась.

(Но я-то знаю, о чем она подумала. А подумала она вот что: «Давай просто вернемся к делу, ладно? Иначе я буду вынуждена повалить тебя на пол и заняться сексом прямо здесь, а это сейчас совсем некстати, поскольку до конца всей истории еще далеко». Наверное, мне тут стоит добавить, что в девятнадцатом веке краситель для бюстгальтеров делался из летучей смеси скипидара и радия и не предназначался для вдыхания.)

Внезапно раздался оглушительный хлопок.

Стекло в потолочном окне разлетелось вдребезги. Масляная лампа погасла, и оранжерея погрузилась во тьму.

Лиза взвизгнула.

– Калеб, ты где? – закричала она.

Что-то большое рухнуло на пол. Лиза принялась шарить по ковру, пытаясь понять, что упало. Ее рука наткнулась на распростертое тело бывшего возлюбленного, застонавшего от боли.

– Калеб, Калеб, ты меня слышишь?

– Лиза, – сказал Спенсер слабым голосом. – Кажись, в меня попали.

И он отключился.

* * *

История, рисуя стерильный портрет так называемого Золотого века, давно позабыла Франни Роз Мелочевку и Эмму Мэй Щепотку. Наша память обладает потрясающей способностью стирать неприятные картины прошлого. (По крайней мере так всегда твердили мои мама и папа, говоря обо мне.)

Франни Мелочевка и Эмма Щепотка были карлицами-проститутками с Малбери-Бенд. Они дружили с детства, и их почти никогда не видели порознь. За пятьдесят лет нелегкой жизни они перепробовали множество занятий: были старьевщицами, соплеподтирщицами, чистили грызунов и укладывали сосиски в хот-доги фирмы Сабретт. Но свое истинное призвание они нашли в торговле собственными шкурами.

Странная парочка была очаровательна, насколько это слово можно применить к грязным шлюхам. В другой жизни, вероятно, их могли бы называть «дорогая тетя Эмма» и «милая тетя Франни», но в этой жизни их звали еще «Эмма-Наводчица» и «Франни-Брызгалка».

Ничего необычного в них не было (если не считать того, что Эмма на самом деле доводилась внучкой герцогине Уэльской и наверняка унаследовала бы громадное состояние, если бы знала о своем истинном происхождении). Эти непутевые создания болтались, словно щепки, в бурных волнах Малбери-Бенд. Единственное, чем они могли бы гордиться, так только тем, что им посчастливилось стать второй и третьей жертвами Джека Веселого Крушителя, и уж на них парень оттянулся по-настоящему.

А тем временем в неприметном кирпичном особняке душегуб, облачившись для убийства, запер свою дверь и спустился по лестнице.

Внизу он наткнулся на любопытную домохозяйку госпожу О'Лири, которая вышла из боковой двери гостиной.

– О, добрый вечер, доктор. Хотите прогуляться вечерком по городу? Я слышала, в «Орфее» дают «Маленьких Фоев», да. Но, возможно, вас больше привлекают негритянские песенки? «С каблука на носок и обратно прыг-скок, я пляшу как Джим Кроу, и кружится все вокруг». Эта «Банда шаркунов» – настоящий ураган, вот что. А их намазанные белым рты! Бог мой, но ведь они…

Киллер прижал указательный палец к губам госпожи О'Лири. Он вложил ей в руки письмо и затем так же неторопливо убрал палец.

– О, простите, – сказала госпожа О'Лири. – Я могу так еще долго, правда ведь? Полагаю, вы хотите, чтобы я его отправила?

Странный доктор кивнул, подхватил свой портплед и вышел из дома. Госпожа О'Лири крикнула ему вслед:

– Тогда приятно вам провести вечер!

В 10.20 вечера Франни Роз Мелочевка и Эмма Мэй Щепотка разделались со своим скудным ужином, получившим прозвание «бедняцкий харч», и вернулись на улицу. В их планы входило насшибать деньжат, чтоб хватило на грязный матрас в только что построенном «Хайятте», включавшем ночлежку и номера. Но бизнес шел вяло, и «гонять мышку в норке» им приходилось не чаще, чем примерно раз в полчаса.

– Говорю тебе, Эмма, за этим делом – будущее.

– За каким?

– За профсоюзами!

– Про – что?

– Да не про что, а за чем! За профсоюзами. Слушай, когда-нибудь все эти бандиты и головорезы соберутся в это… междусобойное братанство. А мы что, хуже? – Франни отличалась неиссякаемым оптимизмом в его самой наивной и непритязательной форме.

– Так этот про… союз будет союзом проституток?

– Ну да! Наконец-то до тебя дошло.

– Не знаю… Что-то мне не хочется выряжаться и ходить на всякие там митинги и не знаю чего еще.

– Митинги? Что за чушь? Не придется тебе ходить ни на какие митинги.

– Нет?

– Нет, ты сможешь передать свой голос по доверенности. Я обо всем позабочусь, дорогая, хорошо?

– И что бы я без тебя делала? – сказала Эмма.

– Милая моя, мы с тобой, как говорится, два сапога пара, – рассудительно заявила Франни, приобняв товарку за плечи. – Дай-ка своей закадычной подруге отхлебнуть чуток из твоей фляжечки.

– Конечно, Франни. Но только немножко, как обещала… Не забудь, от этой штуки ты… нехорошо себя чувствуешь.

– Фи, какие глупости!

Легкий ветерок взъерошил давно немытые волосы Франни; она отхлебнула разок… потом еще разок… а затем жадными глотками осушила фляжку до дна.

– Ох, Франни, – начала Эмма. – Я, конечно, не разбираюсь в про-всяких-там-союзах… но не лучше ли нам с тобой вдвоем сесть на пароход и доплыть до Саратоги, а там мы открыли бы на Главной улице чайную лавочку со всякими кружевными салфетками и китайским фарфором. Ведь это было бы здорово, а, Франни? Правда же? Франни?

Без малейшего предупреждения Франни съездила Эмме по физиономии, отчего та рухнула на булыжную мостовую.

– Что я такого сказала? – пробормотала ошарашенная Эмма. – Что такого?

– Ах ты мелкая грязная вонючая кучка лошадиного дерьма! Я щас из тебя котлету сделаю. Ну, держись, сударыня!

С этими словами Франни кинулась на Эмму и принялась лупить ее почем зря. Франни оказывалась не такой уж милашкой, стоило ей принять на грудь огненной воды.

Пара мутузящих друг друга проституток в Нью-Йорке девятнадцатого века была не в диковинку. Пешеходы и полицейские почти никогда не обращали внимания на подобные разборки. Поэтому Эмма и Франни очень удивились, когда на их сцепившиеся тела в изодранных нарядах упала длинная черная тень. Еще больше они поразились, когда незнакомец, которому и принадлежала эта тень, заговорил:

– Добрый вечер, дамы! Ай-яй-яй, какая незадача. Могу я чем-нибудь помочь? Я доктор.

Парочка уселась на мостовую. Эмма выплюнула деревянный зуб. Изо рта у нее тонкой струйкой сочилась кровь. Обе пригладили волосы, стараясь выглядеть по возможности привлекательнее.

– Такому любезному господину, право, не стоило беспокоиться, – сказала Франни.

– Так, пустяковая размолвка, вот и все, – добавила Эмма.

– Понятно, – сказал таинственный незнакомец. – Что ж, тогда, наверное, мне стоит пойти своей дорогой и позволить двум очаровательным дамам продолжить их… дискуссию.

– Да ладно вам, подождите, сударь. Может быть, прыг-скок, прыг-скок – в нашу щелку ваш сверчок? – предложила Франни.

– Обойдется всего в фунт, – добавила Эмма.

– Ну-ну, – сказал незнакомец, словно обдумывая предложение. – Какая восхитительная возможность… Я так понимаю, купив одну, я получаю вторую в придачу?

Продажные малютки рассмеялись. Франни ткнула Эмму локтем.

– Одну купил – одну в придачу! Вот смех-то! Мне понравилось. А он ничего, забавный, правда?

– Еще и смекалистый, это точно, – сказала Эмма.

Мужчина подошел ближе и словно бы навис над неудачницами, все еще сидевшими на мостовой.

– Однако, дорогие дамы, насчет меня вы немного заблуждаетесь.

– Supériorité des Anglo-Saxons, – произнесла Лиза. – «Сверхчеловек». Машина для убийства.

– Что это у вас там такое, господин хороший? – спросила Франни, увидев, как тот достает что-то тяжелое из своего мешка.

– Я не то чтобы ничего. Я очень даже ничего себе. Во всяком случае, друзья говорят, я тот еще весельчак.

* * *

Придя в себя, Калеб обнаружил, что он сидит, укутанный одеялом, в экипаже. Он замерз, голова раскалывалась. Элизабет, улыбаясь, сидела напротив.

– Ты очнулся, вот и хорошо.

– Куда мы едем? Меня везут в больницу?

– Вряд ли, – хмыкнула Элизабет.

Ощупав свою грудную клетку, Калеб обнаружил болезненное место, однако дырки от пули не было.

– Что… Что произошло?

– В тебя стреляли. Ты что, не помнишь?

– Ноя…

– Вот этим. – Лиза протянула ему восковую пулю. – Пустышка. Явно предупреждающий выстрел. А затем ты потерял сознание.

– Я… потерял сознание?

– Как слабонервная барышня. Да еще стукнулся головой об пол. Все, что мы смогли, – это погрузить тебя в коляску.

– Мы? Кто это мы?

– Ату его! – крикнул знакомый голос. – Давай, мочи! Ура! Типпекано и Тайлер тоже!

Калеб приподнял голову и разглядел осанистый силуэт на козлах экипажа.

– Вы живы?

– Здоров и крепок как пороховой бочонок с двойным зарядом!

– Что случилось?

– Он вернулся домой, как мы и думали, – сказала Лиза. – Похоже, падение пошло ему на пользу. Оно, можно сказать, расширило его словарный запас.

– Что бы ни было, лишь бы потешить ваше воображение, дорогая! – воскликнул Тедди.

– Нет, Лиза, что случилось до того? Я там что-то такое сказал…

– О, я была и вправду польщена. Если слышишь подобное от большого сильного мужчины вроде тебя, это что-нибудь да значит. Я себя чувствую в полной безопасности – ну разве что Щегольская Бригада вооружится пробковыми ружьями.

– Очень смешно. – Калеб похлопал себя по ногам. – А где моя мобила?

Лиза пнула сундук, стоявший у ее ног.

– Я попросила Тедди притащить его. Мне подумалось, ты захочешь связаться с участком, чтобы они прислали пару человек для моей защиты – на случай, если ты опять свалишься на меня в обмороке.

Не обращая внимания на Лизу, Калеб крутил ручку автоответчика. Витки телеграфной ленты выползали ему в руки. Закончив читать сообщения, он сказал:

– Мы опоздали. Произошло еще убийство. Или, правильнее сказать, убийства. – Он помедлил. – Нет, серьезно, как правильнее – убийство или убийства?

 

Глава 5

В коей автор сталкивается с причудливым видением, которое способствует – если такое возможно – углублению тайны

25 августа 1882 года

Дорогой дневник!

Рука, что делает запись этим вечером, ужасно слаба, поскольку последние двадцать четыре часа ураганом закрутили меня, и теперь я выжата как лимон, а голова идет кругом. И все-таки я чувствую себя обязанной заранее скромно принести свои извинения за последующий текст, поскольку, боюсь, он не дотянет до моего обычного артистизма. Молю только, чтобы это не оказалось губительным для моего положения в тех кругах, которые частенько посещает ваша покорная слуга.

– О чем это она, черт возьми? – спросил Венделл.

– Не знаю, – ответил я. – Думаю, это просто тогдашняя манера вести дневник.

– Она все это пишет вечером перед сном?

– Нуда.

– Ничего себе она выражается, прямо какой-то словесный поток!

– Видишь ли, были иные времена. Люди больше внимания уделяли языку.

– Ага, со всякими выкрутасами и прочей фигней.

День начался как обычно. Я с удовольствием позавтракала чашкой инжира с теплым рисовым йогуртом в своем номере каирской гостиницы «Герб Каира» и приготовилась еще один день копаться в пыли вместе с лордом Карнарвоном. (Какой же он зануда! Такое впечатление, что у него промеж ног нет ничего примечательного. Не то что этот душка Говард Картер, с которым я бы не отказалась сами-знаете-от-чего!)

В десять утра портье (прелесть!!! но ростом не вышел; не мой тип) принес почту, и вот тогда-то я и обнаружила послание от одного давно забытого «знакомого». Это было предупреждение. Несколько жизней находились в опасности, и мне предлагалось держаться подальше. Ну это вряд ли! Я воспользовалась первой же возможностью попасть в Штаты и оказалась – вряд ли случайно – рядом с Т.Р. и моим давним другом Калебом. (Думаю, дневник, ты его помнишь, а?)

– Все это нам уже известно.

– Нет, здесь есть и кое-что новенькое, – сказал я. – Ее предупредили. В Каире она получила письмо с неким предостережением. Вот почему она вернулась. Вдобавок она закавычила слово «знакомый». Любопытно.

– Почему бы ей тогда просто не рассказать, в чем дело?

– Я не уверен, что она в точности это знает. Однако она явно что-то скрывает от Калеба.

– Ладно, я уже опаздываю. Мне надо в Инглиштаун, в Нью-Джерси, на ипподром.

После ухода Венделла я еще часа три слонялся по квартире, обдумывая странную запись в дневнике Лизы. Квартиры в «Дакоте» огромные, и там часами можно бродить, не заходя дважды в одну и ту же комнату. Я услышал, как в своей студии звукозаписи Йоко пустила петуха, и мое давление подскочило, едва не сорвав крышу. Тогда я заварил себе ромашковый чай и вытащил из шкафа клетчатый плед моей бывшей жены.

В последнее время я обнаружил, что одежда моей бывшей супруги оказывает на меня чрезвычайно благотворное (в смысле успокоения) действие. Поэтому я натянул ее юбку и лакированные лодочки, после чего устроился в кресле, прихватив чашку с чаем и дневники Лизы и Калеба.

Мне вдруг пришло в голову, что в моем распоряжении оказалось нечто из прошлого, реальное и осязаемое. Нечто, чего касались и о чем пеклись Лиза и Калеб. Я вспомнил слова Йоко про яблоко и покрылся мурашками. «Неужто они посылали мне сообщение из могилы?»

И тут меня пробило: Калеб и Лиза были настоящими! Они жили и любили больше сотни лет назад, но они были реальными! Это вам не какие-то вымышленные персонажи из дешевого, не стоящего затраченных на него денег дрянного романа, написанного третьеразрядным актеришкой, возомнившим себя писателем. Нет, они состояли из живой плоти, и крови, и костей (и волос!). Они, скорее всего, ходили по тем же улицам, что хожу сейчас я, а может, даже посещали «Дакоту», поскольку она как стояла в их времена, так и осталась стоять на том же месте.

Мне стало любопытно: смогли бы мы подружиться, или они сочли бы меня болваном? После тщательного рассмотрения данного вопроса я решил, что мы трое стали бы просто распрекрасными друзьями (именно это от меня и было бы нужно Лизе).

В какой-то миг очертания комнаты стали нечеткими, словно при затемнении в телефильме, и мне показалось, что я очутился в девятнадцатом веке. Во всяком случае, он был так близко, что мне даже почудился запах немытых тел. Затем вернулась привычная обстановка «Дакоты».

Я ощутил новый порыв страсти. Мне больше прежнего захотелось раскрыть дело Крушителя. Более того, теперь мне хотелось помочь моим друзьям из девятнадцатого века разгадать эту шараду.

Я решил, что еще немного почитаю, потом лягу спать, а продолжу утром, на свежую голову.

Но в это мгновение – прямо как в кино – из дневника Спенсера выпал поблекший дагерротип с надписью: «Главный подозреваемый». Я поднял его и посмотрел на изображенное там лицо. И лицо это потом всю ночь не давало мне покоя.

«Неужто они посылали мне сообщение из могилы?»

* * *

 

 

Глава 6

В которой начальник полиции Спенсер преисполняется недоверия к любезному давнему товарищу, что, очевидно, обижает мисс Смит

Нью-Йорк девятнадцатого века на многое закрывал глаза, особенно если это касалось вспомоществования его детям. Орды малолетних отщепенцев беспрепятственно рыскали по городу и его окрестностям. От Пятиугольника до Гарлема, от Ист-Сайда до Вест-Сайда по ночам правили оравы юных грабителей и воришек, доносчики в ползунках и контрабандисты в подгузниках и ходунках. И хотя Общество предотвращения жестокости по отношению ко всякой живности за несколько лет до описываемых событий включило их в список своих подзащитных, рапорты из 19-го участка свидетельствуют, что в 1880 году на сто тысяч арестов девяносто тысяч приходилось на задержанных, не достигших пяти дет, а оставшиеся десять тысяч – на лиц, перешагнувших 96-летний рубеж.

Мы частенько забываем, что в Золоченом веке царила жесткая классовая иерархия, ценившая богатство и жестокость. Дети, особенно из «неблагополучных слоев», быстро вырастали и зачастую обучались клянчить, занимать и воровать, прежде чем вставали на обе ноги. Зажиточные детки в своих матросских костюмчиках и нежных кружевах могли позволить себе такие удовольствия, как хорошее образование, браки по расчету, романы по расчету и разводы по расчету. А широкие массы, сыновья и дочери ворошителей городских помоек, хотели они того или нет, были вынуждены покидать родительский кров по достижении пяти лет. Им приходилось выбирать между тяжким трудом на потогонном производстве и вступлением в одну из уличных банд, в которых, по иронии судьбы, имелась своя классовая система, и нередко представители низших классов по достижении семи лет возвращались домой и шли работать на то же потогонное производство и пахали там лет до тринадцати, а потом обзаводились собственным потомством, которое, в свою очередь, в пятилетнем возрасте выбрасывалось на улицу. Этот порочный круг породил сотни мелких поселений вроде тех, что описаны в «Повелителе мух», – они были разбросаны по берегам рек, в крысиных норах и под вонючими насыпями вдоль кромки грязной воды.

Одно такое сообщество называлось «Замарашки». Полсотни его членов нашли себе пристанище возле реки Гудзон за свалкой на улице Ривингтон. Клан состоял из представителей обоих полов всех больших и малых народов (равные возможности в бандах малолеток были большой редкостью в те дни) в возрасте от двух до семи лет. Возглавлял банду свирепый шестилетка по прозвищу Цыпочка. Его правой рукой числился крутой мексиканский пацан Бамбино; третье место занимала пятилетняя чернокожая девочка, дочь освободившихся рабов, которая предпочитала, чтобы ее звали по крестильному имени – Молли Фря.

Прочесывая свалки в поисках пропитания, задирая бродяг и грабя прохожих при каждом удобном случае, Замарашки что было сил боролись за право на спокойную жизнь, затевая войну с соседними бандами лишь тогда, когда чувствовали, что кто-то покушается на их территорию, или если они чего-нибудь перенанюхались, или если шел дождь и прохожие были слишком мокрые и выскальзывали из рук.

Тлеющий очаг под навесом на улице Ривингтон почти не давал представления о дикой оргии предыдущим вечером, когда Замарашки устроили свою ритуальную дождевую пляску. Теперь же, наутро после убийства Франни Роз Мелочевки и Эммы Мэй Щепотки, они лежали тесными кучками, прижавшись друг к другу на жестком цементном гравии, служившем для них пляжем (весь песок из их района давно вывезли, чтобы расширить пляжи в Хэмптонс). Их сон казался столь мирным и безмятежным, что казалось, будто они пребывают в летнем лагере, а не в ежедневной борьбе за существование.

Их страж и талисман Бутуз – странная помесь ирландского сеттера, бигля и дикобраза – принюхался к кромке воды и обнаружил крабовый панцирь, который стоило попробовать. Заглотнув добычу, Бутуз приметил большую кучу одежды, выстиранной накануне вечером. В запахе тряпья было что-то необычное. Он трижды громко гавкнул и встопорщил иголки, что означало интересную находку.

Молли Фря заворочалась на самодельной постели из всевозможного тряпья и, вытащив шипастую дубинку, приготовилась драться.

– Что такое? Внезапное нападение? Я им задам! Бамбино, проснись!

Бамбино сел.

– Что? В чем дело?

– Бутуз что-то заметил и залаял.

Бамбино вздохнул:

– Ну, небось нашел что-нибудь. А где Цыпочка?

– Уже почти здесь. Шевели тушкой.

Несколько членов банды проснулись. Детские тела, весьма мускулистые для их возраста, покрывала засохшая, местами растрескавшаяся грязь. Разномастные лохмотья, наскоро соединенные с помощью веревок, проволок и цепей, были призваны изображать юбки и рубашки. Ноги детей так загрубели и обросли грязью, что казались обутыми в черные башмаки. Разминая затекшие конечности, Замарашки потянулись и, рассовав предметы вооружения за пояса, пошли вниз к реке.

Цыпочка остановился возле черной груды тряпья, покрытой водорослями и грязью. Любой кусок ткани здесь весьма приветствовался. Подобный объект потребления был не только полезен сам по себе, за него на улице можно было выручить кругленькую сумму.

– Переверни-ка, – велел он.

Воспользовавшись палкой, Бамбино выполнил указание. Куча тряпья на поверку оказалась человеческим телом.

И оно все еще дышало.

Дети переглянулись, не зная, что делать. Если они обратятся в полицию, там решат, что это дело рук самих Замарашек. Конечно, для их племени было бы лучше столкнуть этого человека, пока он не пришел в сознание, в реку – пусть себе плывет до стоянки какой-нибудь другой банды. Окончательное решение было за Цыпочкой. Он прохаживался взад-вперед и размышлял. Несмотря на всю свирепость Цыпочки, в его характере была и мягкая струнка. Тут-то и настало время ей зазвучать. Цыпочка повернулся, скинул штаны и выпустил длинную тугую струю. Когда он закончил, стало ясно: решение принято.

– Эй, Резвушка! – крикнул он, сунул в зубы трубку из кукурузного початка и раскурил ее.

Бамбино и Молли Фря переглянулись. Они знали, что им предстоит выслушать еще одну «вдохновенную» речь предводителя. К ним подползла пухлощекая двухлетняя девчушка в подгузнике и тоже с трубкой в зубах.

– Да, сэр! – сказала она.

– Лети в столовку на Вишневой улице за несяком.

– Да, сэр.

– И найди кого-нибудь сменить тебе подгузник!

– Да, сэр.

Малютка унеслась на четвереньках, да так стремительно, что взрослый только бегом смог бы поспеть за ней. Цыпочка трижды хлопнул в ладоши, и Бутуз со всей остальной командой принялись вытаскивать тело из воды.

* * *

В 06.20 горстка зевак, привлеченная необычно ранней работой полиции, собралась у переулка на Двадцать шестой улице, между Одиннадцатой и Двенадцатой авеню. Прочесав район десятью минутами ранее, полицейские ожидали теперь приезда следственной группы и коротали время, поглощая кофе и колечки с мармеладом.

На этот раз трупы были обнаружены итальянцем, сборщиком навоза, катившим свою тележку с экскрементами в Вестсайдский перерабатывающий центр. В девятнадцатом веке навоз использовался для изготовления множества полезных в домашнем хозяйстве штуковин – особенно праздничных кексов с изюмом, женских зимних шляпок, накладных гульфиков и лобковых паричков. Перерабатывающий центр хорошо платил за собранное сырье.

Примерно в 06.22 к месту преступления подкатила коляска с Калебом, Лизой и Рузвельтом. Едва они вышли из экипажа, засверкали вспышки магния, оставляя клубы дыма, и репортеры из грошовых газет осадили прибывших.

– Скажите, это дело рук Крушителя?

– Злодей нанес новый удар?

– У вас роман с Лизой Смит?

– Правда ли, что у мэра жемчужная серьга в…?

– Уберите этих людей подальше! – приказал Калеб, и трое постовых вытолкали фотографов за ограждение. – Имена жертв!

– Мелочевка и Щепотка, сэр.

– Черт, я знавал эту парочку, – покачал головой Калеб, глядя под ноги.

– Я думаю, мы все знавали этих малышек, по меньшей мере разок-другой, если вы понимаете, что я имею в виду, – подмигнул сержант и пояснил: – Я говорю, что они проститутки, а мы все…

Калеб строго взглянул на него:

– Где они, сержант?

– В переулке, сэр.

– Отлично, опять переулок.

– Может, у него такой стиль? – предположила Элизабет.

– Я начинаю спрашивать себя: а есть ли в этом хоть какой-нибудь стиль?

Тедди украдкой извлек из кармана брошюру «Памятные изречения XIX века» Бартлета, заглянул в нее и сунул обратно. Затем он откашлялся и изрек:

– «Средний человек всегда трус, Гек!»

Его круглая физиономия расцвела довольной ухмылкой.

Лиза, Калеб и сержант недоуменно воззрились на него.

– Это все, сержант, – сказал Калеб, и сержант удалился.

– Тедди, с вами все в порядке?

– Абсолютно, мой мальчик. Никогда не чувствовал себя лучше. Запомни: «Цветная капуста – не что иное, как обыкновенная капуста с высшим образованием».

– Ну да.

Когда они втроем вошли в переулок, Лиза шепнула Калебу:

– Ты понял хоть слово из того, что тут наговорил Тедди?

– Нет. Нам лучше за ним приглядывать. Он ведет себя как-то странно. В смысле, более странно, чем обычно.

Переулок представлял собой очередной темный узкий кирпичный коридор, похожий на тот, где нашли тело Беззубой Старушки Салли. Здесь было сыро, ржавая вода капала со стен, собираясь в коричневые лужицы. Масляная лампа в руках Спенсера еле-еле освещала это жуткое место.

– Там впереди что-то есть, – сказала Лиза.

– Я тоже вижу.

– Йо-хай! – воскликнул Тедди.

Его спутники недоуменно воззрились на него.

– Йо-хи?

Молчание.

– Йо… йо? А, вот: йо-мойо!

Смит и Спенсер покачали головами, и все трое углубились в переулок. В темноте виднелся лишь слабый огонек впереди.

– Вот оно, – сказала Элизабет.

Созданная убийцей картина преступления на этот раз была воистину чудовищной. Бездыханные тела Эммы и Франни были усажены за детский столик, что, по всей видимости, должно было изображать именинную вечеринку. На обеих были бумажные шляпки; Франни прижимала к губам дуделку в форме рожка, а на руках у Эммы покоилась кукла. Внутренности Франни возвышались горкой в центре стола в виде праздничного пирога и украшены свечкой. Кишки Эммы гирляндами висели вокруг.

– Что же это за человек такой, черт побери? – спросил Калеб. – Он что, считает все это каким-то… этим…

– Развлечением? – подхватила Лиза. – Я согласна, это чудовищно – использовать чужую жизнь ради собственной забавы.

– Забавы… – повторил Рузвельт, поглаживая подбородок. – Я бы рискнул высказать предположение, что эта сцена может иметь отношение к тому, о чем вчера вечером говорил Фосфорный Фил. Разве он не советовал вам как следует осмотреть места преступлений в поиске ключа к разгадке?

Спенсер и Смит были потрясены. Рузвельт и в самом деле сказал нечто стоящее! Неужели такое возможно?

– Вероятно, в чем-то вы правы, Тедди, – сказал Калеб и шепнул Лизе: – Может, это падение превратило его в гениального идиота?

– Я просто пытаюсь выполнять свой гражданский долг, Калеб. Запомни: «король – он и есть король, что с него возьмешь. А вообще все они дрянь порядочная. Так уж воспитаны».

– А, ну да… Пожалуй, в этом, Тедди, я с вами соглашусь.

Лиза потрогала лоб Рузвельта.

– Тедди, вы уверены, что хорошо себя чувствуете?

– Женщина, в тех краях, откуда я родом, это звучит как приглашение потрахаться, – прорычал он и похотливо засмеялся.

Лиза нахмурилась. Тедди всегда был распутником, но казался более или менее безобидным. Внезапно она почувствовала, что побаивается его.

– Ну-ка, ну-ка, припомним… Фил говорит о спичках… Пятая авеню… Фосфор… «Сколько золотых дублонов за красотку?» Потом опять базар насчет уродцев и воздушных шаров. И затем делает упор на чертовом колесе!

– На чертовом колесе?

– Вот именно! В точку! – сказал мэр.

– Но какое отношение чертово колесо имеет к Мелочевке и Щепотке?

Рузвельт прочистил глотку.

– Разве ваш информатор не говорил насчет уродов?

Калеб хлопнул себя по лбу.

– Урод! Ну конечно! Уродцы! Яхи ни при чем! Это лилипуты! На Кони-Айленде есть целая лилипутская колония.

– «Парк развлечений с чертовым колесом»!

– Очень флавно, очень мило, мои фыплятки, – сказал голос позади них, и из мрака возник бородатый человек, объемом покрупнее Тедди и значительно пышнее. – Приятно видеть, что наши драгофенные доллары не рафходуются впуфтую.

В его фигуре, несмотря на рыхлость, чувствовалось явное превосходство. На человеке был белый парусиновый костюм и короткие гетры, в руках – трость с золотым набалдашником; голову венчал белый меховой цилиндр. Атласный сюртук поблескивал в свете танцующего огонька лампы Калеба, и казалось, что сей предмет одежды – не просто кричащий сам по себе, но сам по себе живой. Голос человека мог бы показаться злым, если бы не легкий женственный оттенок, сквозивший в этом теноре. Калеб, Элизабет и Рузвельт моментально узнали обладателя голоса.

Уильям «Босс» Твид был коррумпированным городским политиком весом около ста тридцати килограммов. Он успел побывать членом местного законодательного собрания и даже сенатором штата, прежде чем его провозгласили (не так давно) Великим Вождем Таммани-холла. В таковом качестве он приобрел влияние, завоевав голоса иммигрантов и сделав состояние на взятках, откатах и непрерывном воровстве. И все же он был человеком, чья политика «выкручивания рук» принесла ему осторожное почтение относительно более честных деятелей типа Тедди. Эти двое, которые многие годы буквально сталкивались лбами – и в переносном смысле, и в прямом, – терпеть не могли друг друга.

– Доброе утро, мэр Ружвельт, – сказал Твид, подмигивая мэру.

– Рад тебя видеть, старина Вилли, – поддержал Тедди, подмигивая в ответ.

– Мой дорогой начальник полифии, – сказал Твид. – Вижу, вижу, как вфегда в нужном месте в нужное время. Молодчина!

Здоровяк приблизился к Элизабет и приложил руку к своему меховому цилиндру.

– Мифф Фмит, ваше фияние наполняет меня фвежефтью вефны.

– Благодарю, господин Твид. Или мне лучше называть вас «Босс»? – Лиза игриво хихикнула – так, чтобы Калеб это заметил. – Однако вовсе не я, а вы сияете, словно майский полдень.

Калеб только закатил глаза.

– Я флышал, он нажывает фебя Крушитель?

– Верно, – неохотно ответил Калеб. Он терпеть не мог, когда за ним надзирало начальство, а уж Великий Вождь несомненно был начальством, и еще каким!

– И он прифлал мифф Фмит пифмо в «Но-вофти»?

– Так и есть.

– А фколько пифем вы получили, мифф Фмит?

– Только одно, – сказала Лиза.

– Вы фовершенно уверены? – спросил Твид.

– Да, совершенно уверена.

– Потому что крайне важно, чтобы вы фообщили нам, ефли этот префтупник фнова пришлет вам пифмо.

– Я вам гарантирую, Вилли, что мисс Смит проинформирует нас, как только получит новое письмо от Крушителя. Правда, Лизок? – проворковал Тедди, приобняв Элизабет и крепко стиснув ее плечо. Она выскользнула из его объятий, все еще недоуменно поглядывая на мэра.

– Разумеется, – сказала она.

– Вот и флавно.

Затем Твид повернулся к Калебу.

– Хочу фказать вам, начальник, мы в Таммани-холле профлышали, что вы увлеклифь некими конфпирологичефкими теориями. Неужели вы еще не вырофли из этих мыфлей о фекретных общефтвах?

Калебу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать услышанное.

– Это некоторым образом не ваша забота, сэр, но нам кажется, что здесь есть связь с Ряжеными, – сказал он. – Мы полагаем, что убийца либо сам из их числа, либо может иметь к ним какое-то отношение…

– Дорогой мой, уверяю ваф, тут нет ну проф-то никакой швяжи ф Ряжеными, – властно перебил его Босс Твид. – Это дело рук какого-то пфиха, вот и вфе.

– Странно, – сказал Калеб. – Насколько я помню, следствие тут веду я.

– А нафколько я помню, Великий Вождь поважнее полифейфкого начальника. Пофле Великого Вождя идут Малые Вожди, мэры, букмекеры, кофтоломы, мороженщики и только потом – начальники полифии.

Калеб вынужден был признать свое поражение.

– Начальник Фпенфер, я политик. Жирный продажный политик. Но ефли я в чем и разбираюфь, так это в фекретных общефтвах. Эти Ряженые – профто бежобидная горфтка клоунов. И ефли вы хотите навефить на них эти убийфтва, то у меня возникают фомнения в вашем трежвом раффудке.

– Со всем моим почтением, господин Твид, мне кажется, мой рассудок в полной бежопаф-нофти… безопасности. Я фовершенно ждоров.

Калеб тряхнул головой: шепелявость оказалась заразительной.

– Ваш убийфа – наверняка фумафшедший иммигрант, который вряд ли как-то швяжан ф Кони-Айлендом и уж тем более ф Лилибургом…

– Но убийца упоминал Ряженых, – попыталась было протестовать Лиза, однако Калеб жестом остановил ее.

– Лиза, Твид прав, – сказал он. – В нашем городе и впрямь есть очень важные люди, которые участвуют в деятельности Ряженых. Мы же не хотим обидеть кого-нибудь из них, выдвигая безосновательные обвинения?

– Я бы прифлушался к вашему товарищу, мифф Фмит. Вам фледует понять, что фпутанное фожнание пфиха редко пожволяет ему выражаться напрямик. Поэтому его пофлание надо читать между фтрок. Возможно, под Ряжеными он понимает тех, кто рядится в мафку без рта, а жначит – хранит молчание. В молчании есть некая добродетель, не так ли? Кто помалкивает, тот и живет обычно подольше.

Твид извлек грошовую газетенку, которую держал под мышкой, и развернул ее так, чтобы Калеб непременно увидел заголовок: «Легендарный информатор без челюсти найден убитым!» Затем он откашлялся и сунул газету обратно под мышку.

– Я в курсе, – мрачно сказал Калеб, бросив тревожный взгляд на Лизу.

– Нафиональная Органижафия Ряженых делает щедрые пожертвования нашему великому городу, и я жнаю наверняка, что она фофтоит из выдающихфя выфокоображованных, почтенных белых протефтантов, которые терпеть не могут негров…

Тедди проглотил смешок.

– …и которые никоим ображом не могли фоучафтвовать в фтоль гнуфном префтуплении. Нет, птенчики мои, забудьте о Ряженых, это лишь пуфтая трата времени. – Твид потыкал Калеба в грудь набалдашником трости. – Я яфно объяфняю, начальник Фпенфер?

– Исключительно, сэр.

Лиза смотрела на Калеба со смешанным выражением недоверия и замешательства. Калеб кинул на нее ответный взгляд, в котором сочетались трепет, лепет и смятенье, тряска поджилок и крутизна сваренных яиц.

– Вот и прекрафно, – сказал Твид. – Тогда я фо вфеми прощаюфь и желаю вам вфячефких уфпехов.

Крутанувшись на каблуках, Уильям «Босс» Твид двинулся к выходу из переулка.

– Будь спок, Вилли! – крикнул вслед ему Рузвельт, но тут же резко прикрыл рот ладонями, словно выдал какую-то тайну. – Я хотел сказать, те из нас, кто пытается в поте лица рассеять тьму, были изумлены…

– Что вы такое… – начала Лиза.

Калеб предостерегающе поднял палец.

– Тсс! Послушайте, Тедди…

– Да, гаспадина началника?

– Не могли бы вы сообщить нашему вознице, что сегодня он нам больше не понадобится? Мы поедем в Бруклин надземкой.

– Как скажешь, начальник. Значит, мы отправляемся на Кони-Айленд? Несмотря на то, что сказал Босс Твид?

– Совершенно верно. И давайте побыстрее.

– Да-да, только штаны подтяну. – Тедди потащился прочь, бубня под нос, что он-де в прислуги к Спенсеру не нанимался.

Когда он отошел за пределы слышимости, Лиза сказала:

– Так ты полагаешь, что Тедди тоже замешан?

– С ним творится что-то странное. Он слишком приветлив с Твидом.

– Зато со мной он обращался на удивление грубо. И то, что он говорил… Прошлой ночью, пока ты был в отключке, он предложил «отполировать мне бампер» – уж не знаю, что это означало.

– Твид явно не желает, чтобы мы разрабатывали версию с Ряжеными. Это хорошо, поскольку означает, что мы на верном пути. Он из кожи лез, чтобы отговорить нас ехать на Кони-Айленд.

– Но ведь поехать туда предложил сам Тедди.

– Верно.

Лиза вздохнула:

– Как ни крути, нам все равно надо ехать туда, разве не так?

– Если только не отыщется веская причина этого не делать. – Калеб достал свой шестизарядный револьвер калибра 32 («точка-тридцать-два») и проверил, полон ли барабан.

– А если эти двое в сговоре, разве они не постараются сбить нас с толку? Направить нас по ложному следу?

– Именно так они и пытаются поступить. Сомневаюсь, что смерть Фосфорного Фила могла быть случайным совпадением.

– И что нам теперь делать с Тедди?

– Хотелось бы верить ему, но уж больно странно он себя ведет. И все-таки мне не хочется оставлять его без присмотра.

– Вот и я так думаю. Если они чем-то его зацепили, лучше за ним приглядывать. Может, мы сумеем ему помочь.

– По крайней мере, он будет у нас на глазах. Но, чур, больше его ни во что не посвящать!

– Тогда прежде чем он вернется, тебе стоит прочитать вот это.

Лиза вытащила из сумочки конверт и протянула Калебу.

– Стало быть, это от Крушителя. Почему ты не отдала мне его раньше?

– А сам ты как думаешь?

– Не знаю, Лиза. Все так запуталось. Я никогда не подумал бы, что Тедди может работать против нас, но теперь… Уж и не знаю, кому я могу доверять.

– Извини, я получила его только сегодня утром. Неужели ты бы хотел, чтобы я отдала его в присутствии нашего мэра, который столь необычно себя ведет?

Калеб оглядел ее с головы до ног.

– Ты можешь мне верить, Калеб, и ты знаешь это, разве не так?

– Извини, я не поэтому. Я просто сражен твоей красотой.

– О, прошу тебя, – Лиза притворилась смущенной. – Я бы тебя поцеловала, начальник, но боюсь, ты снова лишишься чувств.

* * *

Возможно, следственная бригада и отчаялась найти некий стиль в действиях злодея, но из того факта, что теперь Крушитель избрал две жертвы, мне было совершенно ясно, что он придает какое-то значение этому числу. Казалось, наших сыщиков такая возможность интересует меньше, чем надуманная связь с Ряжеными, которую я лично уже начал считать пустой тратой времени, особенно если такой выдающийся гражданин, как Босс Твид, готов был поручиться за эту организацию. Нет, на мой взгляд, ключ был в цифре «два». Два трупа… Второе убийство… Два и два… Дважды два… Четыре… Че-ты-ре…

Пока я ходил взад-вперед по своим апартаментам, вновь и вновь прокручивая в голове создавшееся положение, меня словно кирпичом ударило: «Иди!», «ЧЕ-тыре»… «ЧЕ-рез…»! Убийца, как я и подозревал, хитроумно зашифровал свое послание: «Иди через…»! Я так возгордился своим открытием, что наградил себя чувственным поцелуем в предплечье, как делал всегда, когда считал, что заслуживаю этого.

И все же мое озарение было омрачено физиономией с поблекшего дагерротипа, подписанного «Главный подозреваемый», который выпал из дневника Спенсера. Что бы это могло значить? Подробности расследования наверняка поразят чье угодно воображение, а то и вообще перетряхнут глубинные представления человечества о мире. Я несколько раз набрал номер сотового телефона Венделла.

– Венделл? Венделл? Ты меня слышишь?

Связь была неважной.

– У тебя голос, словно ты в сортире.

– Так и есть. Меня вот-вот разорвет.

– О, извини, я не вовремя?

– У тебя 30 секунд.

– Как публика?

– Полупусто. Такое время года. Знаешь, дети пошли в школу…

– Ну да, конечно. Ладно, не стану тебя задерживать. Я нашел кое-что действительно стоящее. В дневнике Калеба – снимок главного подозреваемого. Того парня, которого они считали Крушителем. Теперь я знаю, почему это дело так и не было раскрыто. Сможешь заскочить ко мне утром?

– Может быть. Если сделаешь мне оладьи.

– Не буду я тебе делать никакие оладьи. Позавтракай заранее. Я тебе не кухарка.

– Если уж я должен тебе помогать, ты мог бы по меньшей мере покормить меня завтраком.

– Эй, я не нуждаюсь в твоей помощи! Я просто хотел показать тебе снимок. У меня от него просто мурашки бегут. Невероятно, но я знаю, кто этот парень!..

Неожиданно на том конце провода послышался громкий треск, затем все смолкло.

– Венделл? Венделл? А, ладно, – сказал я. – Утром расскажу. Отдыхай!

Я повесил трубку и снова рухнул в свое уютное кресло. В течение последующих шести часов я играл в гляделки со знакомцем на дагерротипе. (Нет нужды говорить, что он выиграл.)

* * *

В тот момент, когда Рузвельт, Смит и Спенсер садились на Геральд-сквер в надземку, чтобы добраться до Кони-Айленда, маленькая Резвушка из банды Замарашек шустро ползла через бульвар; на ней был чистый подгузник, а в зубах она держала ручку небольшого ведерка.

Возле свалки на улице Ривингтон Замарашки собрались вокруг лежавшего в забытьи мужчины. Они уже обтерли грязь с его лица, но никому из них он не был знаком.

– Покушать, видать, он любит, это уж точно, – сказал Цыпочка.

– Мы рискуем, если оставим его здесь, – сказала Молли Фря, все еще держа в руках палицу. – Предоставьте его мне. Мы можем натолкать в карманы камней и утопить его.

– Камни денег стоят, – возразил Цыпочка. – А за эти карманы можно выручить целое состояние.

– Но он подвергает опасности все племя, – настаивала Молли Фря.

– Говорю же, поджарим его и съедим, – сказал Бамбино. Предложение встретило радостный отклик. – Этого толстопуза нам надолго хватит.

– Я сказал, у меня другие планы.

– Но почему, босс? – загомонили остальные.

В этот момент появилась Резвушка.

– Давай сюда несяк, – велел Цыпочка.

Бамбино забрал у Резвушки ведерко и передал главному. Тот поднес его ко рту и отхлебнул. Очевидно, эта емкость с пивом именно «несяком» и называлась.

– Слушайте сюда, – сказал Цыпочка, обращаясь ко всем. – Мы – свирепые и могучие Замарашки. Мы воруем, грабим и насильничаем. Не знаю, правда, что в точности означает последнее слово, но если нечто плохое, значит, это про нашего брата! И нет малолетней банды страшенней нас. А среди нас никто не любит вкус человеческой крови сильнее меня. Но я должен предостеречь вас, мои соплеменники, что за нами наблюдает невидимая сила. Сила, что ведет нас через битвы к победам и обеспечивает нам все те роскошества жизни, которыми мы наслаждаемся.

Тут Резвушка выплюнула отвратительный комок жевательного табака, который до сих пор держала во рту, подняла его, затолкала в свою трубку и закурила.

– Эта сила требует от нас кое-что взамен, – продолжал Цыпочка. – Проявлять доброту к другому живому существу – раз в год, всего лишь раз в год! – и тогда мы с чистой совестью можем продолжать жить так, как жили наши предки поколение за поколением.

Цыпочка воздел к небу ведерко с пивом.

– И я говорю: пусть сей уродливый куль бесполезной взрослой плоти будет нашим добрым делом в этом году. Будем же холить и лелеять его, пока он не обретет прежнее здравие и не отправится вновь своим путем. А когда мы исполним свой долг, мы сможем опять поджаривать бродяг и грабить невинных прохожих. Вот что решил я, ваш глава и предводитель. И да будет так!

Замарашки радостно заголосили все разом.

Бамбино поинтересовался:

– А потом мы его съедим?

Цыпочка пожал плечами:

– Почему бы и нет?

Затем он опустился на колени и поднес ведерко к губам незнакомца. Бамбино приподнял ему голову, и они влили пиво в глотку уродливого куля бесполезной взрослой плоти.

Толстяк закашлялся, потом застонал. Они влили еще. После того как толстяку все же удалось проглотить немного жидкости, его веки дрогнули, а на губах появилось подобие улыбки.

– Йо-хо! – слабым голосом произнес он.

Бездыханные тела Эммы и Франни были усажены за детский столик, что, по всей видимости, должно было изображать именинную вечеринку.

 

Глава 7

В которой ваш скромный автор полностью исчерпывает прежде обильные ресурсы своего весьма ограниченного словарного запаса

Лиза коротала время, наблюдая за двумя белобрысыми взъерошенными мальчишками, которые подпрыгивали и ерзали на сиденьях напротив.

– Я хочу на Сан-Францисское Землетрясение, Вонючку и Поезд-Лягушку.

– А я на Бешеное Смоляное Ведро, Землетрясение, Поезд-Лягушку и Чудной Фонтан.

– А давай сначала на Горячую Рыбожарку!

– А потом на Бешеное Ведро!

– Есть же еще Жуткий Электрический Стул!

– Да, пошли туда, а потом на Землетрясение!

Мальчишки едва сдерживали переполнявшее их волнение; Лиза улыбнулась, но, поглощенные разработкой планов на день, они лишь скользнули по ней взглядами.

– Тише, тише, дети, – проворчала их мать. – Умерьте ваш пыл и возьмите себя в руки. Помните, мама везет вас на побережье ради целебного соленого воздуха, а еще – чтобы прогуляться по променаду с другими представителями нашего крута. И вряд ли мы станем участвовать в каких-либо вульгарных развлечениях вроде Чудного Фонтана или Землетрясения.

– Да, мама, – сказали разочарованные мальчики; ветер энтузиазма, надувавший их паруса, сник до слабого дуновения.

– Но если вы будете вести себя достойно, я позволю вам потратить ваши сбережения на открытки, при условии, что картинки на них будут пристойными и поучительными.

– Да, мама.

Мальчишки прекратили ерзать и отрешенно уставились в окно поезда на ограждения нового Бруклинского моста. Лиза нарочито нахмурилась, а занудная мамаша, перехватив ее взгляд, в свою очередь так зыркнула на Элизабет, что лишь очарование дня помогло ей устоять. Лизе уже приходилось встречаться с подобными дамами, поэтому ей не в новинку была такая манера, словно говорившая: «Займись своими делишками, ты, нахалка! Ты наверняка слишком стара, чтобы иметь собственных детей! Такая выскочка даже не имеет права взглянуть в глаза столь добропорядочной матери семейства, как я!»

– О, это послание еще более загадочное, чем первое, – шепнул Спенсер, складывая письмо Крушителя. Они с Лизой старались не разбудить Рузвельта, который раскинулся на двух обтянутых бархатом сиденьях напротив них.

– Как ты думаешь, что убийца имел в виду под словами «меня два»? – поинтересовался Калеб.

Лиза покачала головой и процитировала:

– А в конце, разумеется, приписка с его обычными издевками насчет комплекции Рузвельта, – добавил Калеб.

– Ты не думаешь, что в этом деле замешаны два злодея? – спросила Лиза.

– Возможно, и так.

Рузвельт зашевелился и что-то забормотал во сне. Его попутчики, которые теперь относились к своему товарищу с крайней подозрительностью, прислушались.

– Перестаньте. Нет, нет! Щекотно! Да, я знаю, это последний писк моды, но это неестественно и совершенно не годится!

Лиза и Калеб устало переглянулись и откинулись на спинки своих бархатных кресел. Три дня напряженного расследования вкупе с двумя бессонными ночами в конце концов подкосили их, и, когда поезд древней линии Чаттануга – Саскеханна – Кони-Айленд вышел, дребезжа, на финишную прямую, ведущую к Брайтон-Бич, бывшие любовники оставили мысли об убийствах, увечьях, Ряженых и позволили себе погрузиться в заслуженный сон.

Вот тут, дорогие читатели, я должен сказать вам, что вывел сложное уравнение, дающее возможность установить, что видел во сне человек, спавший сто с лишним лет назад в определенный день и определенный час в определенном поезде, шедшем в Кони-Айленд; и уравнение это весьма незамысловатое (по крайней мере для меня). Для начала надо знать, кормился ли тот субъект грудью, и если да, то как долго (чем дольше, тем лучше). Затем берете коэффициент а (который на самом деле Ь) и умножаете на остаток фактора ху, и при помощи некоего квадратного уравнения высчитываете расстояние между глазами (цвет не важен) данного субъекта с дистрибутивностью х – 2 = 0, а затем… ох, простите, я понимаю – для некоторых мозгов это будет, вероятно, чересчур. Достаточно сказать, что результат всегда верный, и рассказ всегда идет от первого лица, словно исходит с кушетки психотерапевта:

Я стою перед запряженным экипажем. Мне всего три годика. Передо мной возвышается рослый мужчина в расшитом блестками одеянии и ярком головном уборе индейского вождя.

«Ты должна уйти! – властно говорит он мне. – И не должна возвращаться!»

«Но я не хочу уходить», – говорю я и начинаю плакать.

«Ты должна уйти! И ты меня больше никогда не увидишь. Не пытайся найти меня! Потому что я не желаю, чтобы мои глаза снова на тебя смотрели».

Я плачу сильнее. Затем кто-то заталкивает меня в экипаж. Коляска отъезжает, а я смотрю в заднее окошко. Человек, что казался таким злым минуту назад, теперь выглядит печальным. Он склоняет в мою сторону свой украшенный перьями головной убор и начинает танцевать – или, точнее, медленно и скорбно вышагивать. Коляска набирает ход, человек становится все меньше, меньше…

«Нет, я хочу остаться! – кричу я. – Пожалуйста, не надо!»

«Папочка! Папа!»

– Элизабет?!

Она проснулась и увидела, что Калеб трясет ее за плечи.

– Лиза, Лиза! Тебе снился дурной сон. Все, ты проснулась. Ты затерялась в каком-то ужасном сумрачном лесу. И ты пускала слюни! С тобой все в порядке?

Лиза вспотела и явно расстроилась. Другие пассажиры обернулись посмотреть, в чем дело. Вредная мамаша двух мальчишек метнула на Лизу полный отвращения взгляд, ясно говоривший: «Как смеешь ты видеть кошмарные сны в общественном поезде, да еще после Дня труда, да еще в таком платье?! Боже мой, ты выглядишь просто глупой провинциалкой!»

Лиза извинилась и спрятала голову на груди Калеба.

Кроме того, что отец был Ряженым, Элизабет знала о нем очень мало. Она выросла в убеждении, что отец оставил их с матерью, когда Лиза была еще совсем ребенком. Затем Элизабет переехала к родственникам в Мэн, где ее кормили сосновыми шишками, морскими водорослями и жареными моллюсками. Она никогда не была уверена, происходило ли наяву то, о чем рассказывал этот навязчиво повторяющийся сон, или его породила игра воображения.

– Ну-ну, все хорошо, – сказал Калеб. – Сделай глубокий вдох, потом медленно выдохни и просто расслабься.

«Утешать Лизу – все равно что кататься на велосипеде, – подумал он. – Один раз научившись, уже не забудешь».

Тепло ее тела, запах ее духов, ее дыхание в такт его собственному и романтическое постукивание колес поезда встряхнули в нем калейдоскоп воспоминаний. Как странно, что судьба (если это и впрямь была судьба) вновь соединила их с Лизой при столь мрачных обстоятельствах. Он припомнил рассуждения о любви из «Песен опыта» Уильяма Блейка и, растаяв от чувств, негромко продекламировал с невесть зачем утрированным британским акцентом:

И Лиза грезила (Господь ее храни!), и шеф полиции младой вдыхал ее волос помаду, и на мгновенье замерли они, соорудив свой краткий рай средь бездны ада. (Эй, это я просто так прикололся, рифмы ради!) Вдруг Калеб заметил, что Рузвельт уже совсем проснулся и похотливо разглядывает каждое его движение. Он одарил Спенсера порочной улыбочкой и подмигнул, словно говоря: «Хорошенькую ты попку отхватил, приятель! Почему бы тебе не отвести ее в клозет и не поучить кое-чему?» Романтический момент был разрушен, и Калеб мягко отстранил Лизу.

– Ну что, тебе уже лучше?

– Да-да, вполне. Спасибо.

Поезд подъехал к станции на перекрестке Оушен-авеню и бульвара Гранд-Кайман-Ай-ленд. Спенсер, Смит и Рузвельт вышли первыми; однако из соседнего вагона на платформу шагнула знакомая фигура и зловеще двинулась сквозь клубы пара, словно тень следуя за нашей троицей. Это был не кто иной, как загадочный, похожий на монаха наблюдатель-призрак из Клуба спортсменов Кита Бернса.

* * *

В девятнадцатом веке на Кони-Айленде располагались три гигантских парка развлечений: Стипль-чез, Луна-парк и Страна Мечталия, соединенные длинными променадами. Каждый из этих парков предлагал всевозможные увеселения. В центре Стипль-чеза можно было полюбо-ватьсяскачками. гдемеханическиечистокровные скакуны натуральной величины галопировали вдоль магнитной дорожки. Луна-парк оживал после захода солнца, когда ярким белым светом вспыхивали все его 250 тысяч лампочек. Но наибольшее число посетителей притягивала Мечталия. Оснащенная самыми свежими хитроумными изобретениями, она предлагала заглянуть в мир будущего и была Эпкот-центром во времена, предшествующие эпохе потребительской безопасности. Пройдя через громадную арку, вы оказывались в тени железной башни маяка, чей мощный луч простирался вдаль, обшаривая пространство над Атлантикой.

– О, Калеб, неужели все это не пробуждает в тебе воспоминаний?

– Лиза, мы здесь не для того, чтобы предаваться прогулкам по волнам нашей памяти. Давай-ка порасспрашиваем этот народец.

В Мечталии нашла себе пристанище экспериментальная коммуна лилипутов, создавшая целый город – Лилибург, где на глазах посетителей, готовых заплатить за необычное шоу, обитали три сотни карликов. Принимая во внимание совет Фила и энергичный протест Босса Твида, расследование вполне можно было начинать отсюда.

– А если это окажется ловушкой? – спросила Лиза.

– Придется постараться быть на шаг впереди, – ответил Калеб.

– Ах да, – сказал Рузвельт, – это мне напоминает, как я однажды сподобился… позировать для портрета.

Он указал на фотографа, делавшего дагерротипы людей, которые просовывали головы в отверстия в фанерных щитах с нарисованными на них туловищами в дурацких позах. На каждый снимок уходило пятнадцать минут, и по болезненно-согбенной походке легко было догадаться, кто из гуляющих только что покинул эту лавочку.

– Мы здесь по делу, Тедди, – заметил Калеб.

– Спокуха, – сказал тот. – Я на минуту.

Внезапно в середине променада блеснула вспышка и заклубился дым. Рука Спенсера дернулась к револьверу. Но когда дым рассеялся, на дорожке не обнаружилось никого, кроме невзрачного пожилого человека в капюшоне и ярких лосинах. На его рубашке было написано: «Леопольд, Удивительно Взрывной Человек». Толпа на променаде весело загомонила, послышались аплодисменты.

– Дилетант, – пробормотал Рузвельт.

– Мы собираемся поговорить с Мальчиком-С-Пальчик, Тедди, – сказала Лиза. – Можете присоединиться к нам попозже, когда освободитесь.

– Конечно, ребята, я вас потом отловлю. Э-э, то есть «прощай, прощай, до новой встречи», пока-пока, наше вам с кисточкой и все такое. И помните, ничто так не нуждается в исправлении, как чужие привычки.

С этими словами мэр устремился к тенту фотографа.

Калеб прищурился.

– Спокуха? – удивилась Элизабет. – А что это означает?

– Должно быть, Тедди повредил мозги, когда провалился в люк. Повреждение наложилось на ущерб от ударов головой о стену – в течение многих лет он на спор демонстрировал всем желающим болванам крепость своего черепа. Должно быть, все вместе и подкосило его.

– Надеюсь, что дело обстоит именно так.

Направляясь по дорожке к Лилибургу, они миновали семейку пластических акробатов «Задом Наперед», тележки с майонезным эскимо «Хорошая Шутка», а также опти-пахо-графическую будку, где механическая цыганка за гривенник измеряла шаговый шов мужских брюк. И за все это время они ни разу не заметили фигуру в балахоне, следившую за ними из тени.

– А что именно мы хотим от этих лилипутов? – спросила Лиза.

– Мелочевка и Щепотка были такими же малоросликами. Фил говорил, что надо искать стиль, даже если о его существовании не догадывается сам убийца.

– Если честно, мне кажется, это пустая трата времени.

– Может, и так, – ответил Калеб. – Но у нас нет другой возможности, кроме как подстраховаться. Вдобавок, если Твид и впрямь замешан в этом – по крайней мере, настолько, чтобы встать на защиту Ряженых, – значит, есть причина, почему он хотел, чтобы мы приехали сюда. Вот мы и выясним, почему.

Убийца оставил им не так уж много времени, однако они не смогли отказать себе в удовольствии поглазеть на вопящих пассажиров битком набитой надувной лодки, стремительно слетающей по желобу водяной горки. Внизу пассажиры триумфально плюхались в залив, откуда их баграми вылавливали скучающие служители парка.

Они миновали «Поезд-Лягушку» – леденящий душу аттракцион, где два поезда неслись навстречу друг другу, словно соревнуясь в безрассудной смелости. За секунду до столкновения один из них стремительно взлетал на верхний путь, буквально перепрыгивая через другой. Эта опасная хореография срабатывала всего пять раз из десяти, но даже при таких шансах на выживание люди выстраивались в многочасовые очереди, чтобы попасть сюда. Лиза надеялась, что взъерошенным мальчишкам удастся уговорить их противную мамашу прокатиться.

Затем они вышли к аттракциону «Бешеное Приключение В Руках Линчевателей», которым управлял Жирный Моисей; эта забава всегда кончалась повреждением позвоночника, зато те, кому удавалось остаться в сознании до самого финала, вознаграждались превосходной панорамой всех трех парков.

– Ой, Калеб, смотри! – воскликнула Лиза, заметив впереди еще один знакомый аттракцион.

– Некоторые события нашего прошлого мне даже неловко вспоминать, – ответил Калеб.

Лиза имела в виду «Амбар-Инкубатор» доктора Кортни – красное здание, крышу которого венчал аист со свертком в клюве. Проходя мимо, они услышали доносящиеся из дверей сладкие напевы банджо – в точности как тогда, в 1875-м, когда Элизабет впервые притащила сюда нерешительного юного полицейского по имени Калеб. Несмотря на имидж независимой суфражистки, ее всегда странно пленяло это место.

(Сейчас будет короткий обратный кадр – взгляд в прошлое на любовный роман Калеба и Лизы. Это я специально пояснил, чтоб вы не запутались. Итак, год 1875.)

– Ты только посмотри на них, – сказала Лиза, с благоговейным трепетом разглядывая сотни нерожденных малюток, выставленных в стеклянных емкостях; на головах у мальчиков были голубые ленточки, у девочек – розовые. – Взгляни на их крохотные ручки. Они же размером с мой большой палец!

– Да, детишки довольно… невзрачные, – сказал Спенсер.

– Ничего подобного! Невзрачные! Они просто изумительны.

– Я ничего такого не хотел… Я имел в виду… э-э… они очень маленькие. И ужасно беспомощные. Как думаешь, а не пойти ли нам к «Танцующим Штанам»?

– Вот я думаю, а вдруг у нас появится недоношенный малыш? – задумалась Лиза, не сводя глаз с херувимчиков за стеклом.

– Надеюсь, нет. Когда и если у нас появятся дети, они должны быть крепкими, выносливыми, не меньше четырех с половиной кило живого веса, я так думаю. Я полагаю, что мой сын к двум годам будет способен сам чистить и заряжать пистолет.

– «Когда и если»? Значит, ты не уверен, что хочешь иметь детей?

Калеб сообразил, что своими неосторожными словами разворошил змеиное гнездо.

– Ну, я только хотел сказать, что когда и если… то есть… если и когда… Я уверен, в будущем… Я просто… сейчас…

Лиза прижала его к стенке инкубатора.

– Калеб, разве ты не хочешь иметь от меня детей?

Она погладила его по щеке.

– Конечно, хочу. Только… не сейчас.

– Нет? – переспросила Лиза. – Ты уверен?

С этими словами она ухватила Калеба, толкнула его за инкубатор и яростно набросилась на пуговицы кителя.

– Элизабет, что за черт… Это же семейное заведение!

– В таком случае постарайся не шуметь.

Она расстегнула его портупею, китель и отшвырнула в сторону фетровую шляпу. Через мгновение была расстегнута и рубашка, и Лиза принялась покрывать Калеба страстными поцелуями, в то время как ее руки скользнули вниз и стиснули его ягодицы.

– За Бога и Отечество! – воскликнул Калеб, непроизвольно салютуя.

Еще миг – и он уже лежал на спине, а Лиза, подхватив водопад юбок и приспустив прошитое свинцом белье (женщины носили такое, чтобы отвадить настырных самцов, подглядывающих при помощи рентгеновских зеркалец), решительно оседлала его.

Еще две минуты – и окрестности огласились исступленным криком (разумеется, Калеба)…

Застегивая мундир, он вышел из-за утла, взмокший и раскрасневшийся, и тут же столкнулся нос к носу с перепуганной воспитательницей и ее восемью маленькими подопечными в школьной форме; все они глазели на него, раскрыв рты.

– Добрый день, – сказал он, приподнимая шляпу при виде дамы.

Секундой позже появилась Лиза, одергивая платье и приглаживая волосы.

– Э-э… он помогал мне с туфлей, – пояснила она. – Каблук застрял.

– Боже мой, – сказала воспитательница. – Кажется, на меня напала внезапная и необъяснимая слепота.

Лиза сделала книксен, шлепнула Калеба по заднице, и они бросились прочь.

– Бежим к «Танцующим Штанам»! – крикнула она, и Калеб хвостиком утянулся за ней.

Но это было семь лет назад. Теперь же, в 1882-м, их отношения стали совершенно иными. (Здесь лирическое отступление кончается. Вам больше нет необходимости чрезмерно напрягать свои мозги.)

– Думаю, ты не станешь возражать против небольшого экскурса в старые времена, не так ли? – поддразнила Лиза, когда они поравнялись с амбаром.

– У нас нет времени.

– Насколько я помню, это много времени не отняло, – сказала Лиза.

Калеб только хмыкнул. Он был поглощен пересчитыванием монет, чтобы заплатить пятицентовый сбор за вход в Лилибург.

Если бы начальник полиции в этот момент оглянулся, он увидел бы, что к ним быстро приближаются уже не одна, а три фигуры в капюшонах.

Пригнувшись, Калеб и Лиза прошли через арку, что вела в мир маленьких людей. Монахи остановились неподалеку от входа. Необычно высокого роста, они двигались как-то скованно. Низкая арка, похоже, привела их в замешательство, словно они не могли как следует согнуться, чтобы пройти под ней. Фигуры в капюшонах повернули к расположенному через дорогу «Балагану Уродцев» Ф.Т. Барнума, где наслаждался перекуром уродливо-тучный альбинос по имени Роб Рой; в свое время он был очень знаменит, поскольку на его животе была вытатуирована целая карта с указанием морей и городов, где обитают демоны. Заметив, что монахи вошли в Балаган, он затоптал окурок и устремился за ними.

В Лилибурге Спенсера и Смит встретил приветливый коротышка ростом чуть более полуметра в гольфах и цилиндре; согласно историческим документам, его звали как-то вроде Джимми Кэгни.

– Эй, как поживаете, юные любовнички? Добро пожаловать в Лилибург!

– Боже мой, вы же Том Пальчик! Том Мальчик-С-Пальчик!

– Спокойно, Калеб, – сказала Лиза.

– Но, Лиза, это же Мальчик-С-Пальчик! Вы не представляете, мистер Пальчик, я ваш самый большой поклонник, – изливался Калеб, протягивая свой блокнот для получения автографа. – Вы не могли бы… э-э…

– Конечно, приятель, – сказал Мальчик-С-Пальчик. – Хотя я не понимаю, чего именно вы поклонник, поскольку вся моя заслуга состоит в том, что в пять лет я перестал расти, затем претерпел несколько десятилетий насмешек и жестокости, а потом напялил цилиндр и принялся веселить зевак. Что мне написать?

– На имя Калеба Р. Спенсера. Могли бы вы написать что-то вроде: «Самому лучшему дылде в мире»?

Лиза хмуро удивлялась поведению бывшего бойфренда. «Если ты думаешь, что хорошо знаешь человека, то это, по сути, еще ни о чем не говорит…» – подумала она.

– Вот, пожалуйста, дружище, – сказал Мальчик-С-Пальчик. – И что же привело знаменитого нью-йоркского сыщика в наш невзрачный городишко? Пришли посмотреть, как плетут корзинки в городском парке?

– На самом деле нам нужна кое-какая информация, – сказала Лиза.

– Ах, информация, – схватившись за живот, коротышка расхохотался. – Что может маломерок вроде меня знать о происходящем в великом и огромном городе? Ведь для меня Нью-Йорк – все равно что для вас Африка.

– Пожалуйста, господин Пальчик. Вы не могли бы сказать, не приходилось ли вам в последнее время наблюдать нечто необычное?

Все трое огляделись – вокруг открывался полный обзор лилипутской столицы. Крохотные пожарные тушили пламя, которое выбивалось из-под соломенной крыши маленького домика; колонна миниатюрных суфражисток шествовала по главной улице, в то время как банда миниатюрных воинственно настроенных хулиганов преследовала их, размахивая палочками и цепочками. Перед городской ратушей петух гонялся за мэром; на одной из лужаек в полном разгаре было поросячье родео; над площадью проплывала модель дирижабля, крошечный пилот швырял вниз петарды.

– Ничего необычного, – сказал ухмыляясь Мальчик-С-Пальчик.

– Нет, вы не поняли, – сказала Лиза. – Мы серьезно.

– Почему бы вам, милые, не прогуляться вокруг речушки Ссыкушки, поглазеть на наши попытки вести нормальную жизнь, заплатить денежки и убраться отсюда, а? Лилипуты больше не имеют никаких дел с Ряжеными, ясно? А теперь, если вы не против, я займусь своими делами.

– А ведь мы ничего не говорили о Ряженых, господин Пальчик.

Том Мальчик-С-Пальчик, который уже успел повернуться к ним спиной, в ярости сжал кулаки. Голос его упал на пару октав, и он заговорил с явным акцентом жителей Бронкса:

– О, черт. И вот вы приперлись, чтобы докопаться до этого, верно?

Он обернулся, его плакатная улыбка исчезла.

– Мое настоящее имя – Чарли. Чарли Страттон, – сказал он. – Вам лучше пойти со мной.

Дом Страттона был достаточно велик для Лилибурга, но Калебу и Лизе все равно пришлось опуститься на колени возле кухонного стола, поскольку табуретки были слишком маленькие, чтобы на них сесть, не сломав.

– Могу я предложить вам чаю? – спросил Том. – Хотя лично я предпочту бурбон.

Калеб и Лиза тоже предпочли напитки покрепче, их подала малюсенькая чернокожая служанка, которую Чарли называл Нянюшкой. Когда она забыла положить лед в стакан Калебу, Чарли прикрикнул на нее. Элизабет заметила, что в его обращении не было той сентиментальности, которую можно было бы ожидать от человека, всю жизнь прожившего лилипутом.

– Для начала бросьте эту фигню про Мальчика-С-Пальчик. Да, я карлик, лилипут, – если уж вам как-то нужно меня называть.

Он сделал добрый глоток бурбона.

– Нянюшка, зайди сюда, нужно освежить, ладно? Я тут просто подыхаю. Так вот теперь слушайте, вы оба. Мы не хотим влезать в дела больших людей. Они нас не любят. Честно говоря, мы их тоже. Были у нас некоторые с амбициями: воображали себе мир, которым управляют лилипуты и в котором большие люди призваны лишь развлекать нас, маленьких.

Он посмотрел на свой стакан.

– Воздушные замки, вот чем оказалось все это. Хотя одно время ОВЛ имела некоторое влияние на то, что творилось в мире.

– ОВЛ? – переспросил Калеб.

– Организация Воинствующих Лилипутов, – пояснила Лиза.

– Мы организовали мощный союз с Ряжеными и проникли в самые что ни на есть высшие эшелоны власти. Забирались друг другу на плечи в два-три яруса, надевали длинный просторный плащ и выставляли свои кандидатуры на государственные и муниципальные должности. А ночью мы прокрадывались к нашим врагам и одним ударом ставили их на колени. Эх, были времена… Поначалу это срабатывало превосходно. А потом нас предал новый лидер Ряженых, человек могущественный и безжалостный, самая крупная из всех шишек. Я не могу назвать его имя, но вы его знаете. Он занимает высокий пост в этом городе, и он жутко шепелявит.

– Думаю, нам вполне понятно, кого вы имеете в виду, – сказал Калеб, повернулся к Лизе и одними губами просигнализировал: – О ком, черт побери, он толкует?

От долгого сидения на коленях ноги его начали затекать.

– Он хотел от нас отделаться, но нас было слишком много. В те времена маленькие ручки ОВЛ простирались по всему свету; кроме того, нам были известны все секреты Ряженых. Поэтому в обмен на наше молчание они помогли нам построить поселения вроде этого, где мы могли бы спокойно жить в стороне от остального мира, сохраняя наши обычаи с достоинством и самоуважением…

Мэр Лилибурга с воплем пронесся мимо окна, спасаясь от гнавшегося за ним петуха. Следом бежали несколько нормального роста ребятишек, гомоня и швыряясь арахисом. Двое мальчишек остановились и заглянули в окно.

– Эй, глянь, Брэдли, у одного из коротышек чаепитие!

Его приятель постучал в стекло:

– Эй, малявка, скажи что-нибудь смешное!

– Да пошел ты!.. – заорал Чарли, швыряя свой бокал в окно. Бокал ударился о подоконник и разлетелся вдребезги. Мальчишки вскрикнули и убежали.

– Нянюшка, принеси еще один стакан. И зашторь это окно, хорошо? – Страттон вздохнул. – Но постепенно Ряженые перестали нас бояться, и этот денежный ручей иссяк. Нам пришлось работать на публику за деньги. Отсюда и этот цилиндр, и это… – Его голос взлетел на октаву: – «Здравствуйте, мэм! Я Мальчик-С-Пальчик! Я родился, когда солнечный свет пролился в чашечку лютика…»

– Тогда почему вы решили помочь нам сейчас? – спросил Калеб.

– Причина в двух словах: Мелочевка и Щепотка. – Вид у Чарли был измученный. Он промокнул глаза уголком скатерти. – О, это были славные девчата в свое время, но им претило выступать заради ужина, им не нравилось, когда люди глазеют на них, пялятся в их окна, подглядывают за ними. Поэтому они решили свалить отсюда и попытаться, так сказать, устроить собственную жизнь… как-нибудь помаленьку.

Лиза была растрогана. Она протянула Чарли свой носовой платок и сказала:

– И они стали проститутками.

– Как это – «стали»? Они уже ими были. Они просто смотались.

– Вы можете помочь нам поймать человека, который это сделал? – спросил Калеб.

– Не знаю, как много я могу вам рассказать. Для начала – этот маньяк всего лишь пешка. Бедный больной парень, делает за Ряженых их работу. У меня опять пустой стакан. Ради всего святого, Нянюшка, просто принеси мне бутылку. Во-вторых, до церемонии должно произойти только еще одно убийство. Ряженые никакого особого стиля в этих убийствах не предполагают. Им лишь требуется, чтобы они происходили по меньшей мере по одному за ночь. А сам убийца, может, и имеет какой-то собственный почерк, но тут я вам ничем помочь не в силах.

– Мы знаем, когда должна произойти церемония, но не знаем, где, – сказала Лиза.

– Ряженые принесут кого-то в жертву земному воплощению своей богини Ерд. Это вовсе не то, что убийства проституток, и, возможно, совсем не забава. Земную богиню с рождения готовят для этой роли, так что вам еще до церемонии придется выяснить, кто она, и постараться добраться до нее раньше, чем это сделают Ряженые.

– А у вас есть какие-нибудь предположения насчет ее личности? – спросил Калеб.

– Насколько я знаю, чтобы выбрать ее, они пользуются астрологией или еще какой-то ерундой в том же духе. Они начинают искать эту богиню с самого ее рождения, а когда находят – забирают ее. Это все, что я знаю.

– Значит, возможно, они ее пока не нашли, – сказал Калеб.

– Возможно. В мое время этот ритуал стал редкостью. Ряженые в течение многих лет пытались его искоренить. В последний раз он проводился, когда я был еще мальчишкой. И пока я жив, мне не хотелось бы видеть подобное снова.

– Но где? – спросила Лиза. – Вы можете сказать нам, где это произойдет?

– Я вам скажу, но и вы должны кое-что для меня сделать. Когда придет время, – он вытащил из кармана пистолет с раструбом, – я хочу поквитаться с Твидом. За Мелочевку и Щепотку – и во славу непримиримых лилипутов.

– Я начальник полиции, – сказал Калеб. – Я не могу позволить вам этого. Впрочем… если я буду слишком занят… возможно, я не смогу воспрепятствовать вам.

– И на том спасибо. Все, что мне нужно – один меткий выстрел. Церемония состоится…

Внезапно снаружи раздался страшный грохот, а затем – крики сотен голосов.

– Что за черт? – воскликнул Калеб.

Лиза отдернула штору. В одной из внешних стен Лилибурга зияла громадная дыра, вокруг которой кружились и опадали мелкие обломки. Здоровенный кусок штукатурки пробил крышу кухни и рухнул на стол.

Калеб схватил одну из крохотных табуреток и разбил ею окно.

– Выскакиваем наружу, пока крыша не обвалилась!

Облако пыли постепенно рассеивалось, и Калеб увидел взрослого африканского слона, методично вытаптывавшего игрушечный городок и его жителей. Большинство строений уже были разрушены.

– Он здесь все снесет, – объявил Калеб. – Нам лучше убраться отсюда и отвести тебя в безопасное место.

Прежде чем Лиза успела возразить, он вскинул ее себе на плечо.

– Калеб, я могу идти сама.

– Я… – Колени у Спенсера подкосились, и он уронил Лизу на пол. – Не могу… Мои ноги… Они не слушаются!

Страттон был уже во дворе и целился в слона из своего пугача.

– Эй, думаешь, ты такой здоровый, да? А ну давай! Получай свою пулю!

Он выстрелил, и слон, испугавшись безвредного, но звучного хлопка, попятился в облако пыли. А секундой позже его ножища опустилась прямехонько на господина Мальчика-С-Пальчик.

– Лиза, спасайся! – крикнул Калеб, хлопая себя по ногам, чтобы оживить их.

– Вот уж дудки! – фыркнула Лиза.

Она забросила Калеба себе на плечо и, не разбирая дороги, бросилась сквозь град штукатурки. В конце концов она выбралась на дорожку метрах в ста от дома, от которого осталась лишь груда обломков. Маленький народец уже убрался из опасного места. Несколько служителей догнали слона и теперь успокаивали его.

– Ты можешь поставить меня, Лиза? – сказал Калеб.

– Ты уверен, что сможешь стоять? Может, я лучше отнесу тебя домой?

– Нет уж, поставь.

Лиза опустила Калеба на дорожку и стряхнула пыль с его брюк.

– Бедный Чарли, – сказал он. – Ему так и не удастся отомстить.

– А нам – получить информацию.

Калеб ощутил внезапный тычок под ребра. Он обернулся и увидел Нянюшку, крохотную служанку, которая протягивала ему большую старинную книгу. На кожаном переплете были вытиснены символы, равных которым Калебу еще не доводилось видеть.

– Что это? Она имеет отношение к Ряженым?

Нянюшка ничего не ответила, лишь протянула руку.

– Спасибо, Нянюшка, – сказала Лиза, беря ее за руку. – Если мы что-то можем для вас сделать…

Малютка отдернула ручонку и вновь протянула ее.

– Гм, – сказала Элизабет.

– Вы думаете, я кинулась спасать эту штуковину ради собственного удовольствия? Из-за вас двоих я без дома осталась, так что платите!

Лиза ошарашено пробормотала:

– Я не понимаю, в чем наша…

Калеб вытряхнул в маленькую ладошку свой кошелек.

– Я сомневаюсь, Лиза, что этот слон сумел освободиться без посторонней помощи, – сказал он.

Внезапно раздался еще один вопль. Калеб окинул глазами дорожку.

– Похоже, веселье не закончилось. Кто-то где-то кричал:

– Ради всего святого, спасайтесь! Зип на свободе!

– Сначала женщины и дети, – распорядилась вредная мамаша двух белобрысых мальчишек, проносясь мимо Лизы и Калеба к выходу.

Спенсер и Смит обернулись и увидели Зипа, темнокожего микроцефала, который, насвистывая, неторопливо брел по дорожке, заткнув большие пальцы за пояс меховых штанов. Завидев его, люди вопили и разбегались кто куда. Он выглядел смущенным. Какая-то леди, пробегая мимо, стукнула его зонтиком. Зип явно расстроился от такого пренебрежения. Он раскинул руки и предложил:

– Обнимемся?

– Ради бога, бегите! – заголосил кто-то. – Спасайся кто может! Барнумский дикий негрозоид-шизомоид выбрался из кандалов!

Зип казался вполне безобидным, но вот вызванная его появлением паника привела к настоящему хаосу. Люди топтали друг друга, сбивали киоски сувениров и поджигали урны с мусором для создания большей неразберихи.

– Сюда! – крикнул Калеб, схватил Лизину руку и повлек в сторону бегущей толпы.

– Куда ты? – перекрикивая шум, спросила она.

– Попробуем выйти, откуда вошли!

Они бросились назад к маяку, вынужденные продираться сквозь обезумевшую толпу, которая драпала в противоположном направлении. Почти у выхода они наткнулись на шеренгу облаченных в смокинги представителей высшего общества Нью-Йорка – Вандербилтов, Асторов и Карнеги, – которые сочли неподобающим для своих важных персон присоединиться к всеобщей суматохе и продолжали чинно шествовать по променаду.

– Мы надели свое лучшее платье, – сказал господин Карнеги, – и ожидаем, что нас затопчут как джентльменов, если уж этого не избежать.

В его словах можно было почти явственно расслышать волнующие аккорды «Ближе, Господь, к Тебе».

– Скорее, Лиза! – взвизгнул Калеб.

Они бросились прочь из царившего вокруг бедлама и в конце концов добрались до выхода. Однако, к их разочарованию, выход оказался перекрытым – его блокировали три железных рысака из Стипльчеза, на которых восседали воплощения самой Смерти, преследовавшие Лизу и Калеба.

– Каких еще дьявольских злодеев послал нам этот Старый Козел Сатана? – возопил Калеб, вытаскивая револьвер.

Возникла небольшая пауза, после чего монахи вонзили шпоры в бока механических коней и понеслись прямо на Спенсера и Лизу.

– Эй, Калеб, мне кажется, они хотят нас убить, – сказала Лиза.

Спенсер опустился на колено, прицелился из своей «точки-тридцать-два» и выстрелил. Мощный разряд его оружия прозвучал как хлопок детского пугача, а пули так лениво отправились в путь, что можно было проследить их траекторию, пока они не плюхнулись на дорожку, изрядно не долетев до цели.

Калеб хмуро посмотрел на револьвер и заглянул в барабан.

– Лиза, спасайся, – приказал он, неуклюже запихивая новые пули, в то время как зловещие всадники неумолимо приближались к ним.

Однако, вместо того чтобы бежать, храбрая девушка решительно встала между начальником полиции и железными конями.

– Именем Гарриет Бичер Стоу, что ты, по-твоему, делаешь?

– Спасаю твою жизнь, как обычно, – ответила Лиза, вытащила свисток, который он дал ей накануне, и что есть силы дунула в него. Пронзительный душераздирающий звук, лезвием рассекший воздух, возымел на механических коней неожиданное действие. Они звонко заржали, встали на дыбы и вскинулись «свечкой», отправив своих всадников прямиком в небеса. Калеб ошарашено смотрел на застывших на задних ногах коней, словно кто-то просто их выключил. Бум! Три монаха тяжело шлепнулись на землю и остались лежать в полной неподвижности.

Лиза забросила Калеба себе на плечо и, не разбирая дороги, бросилась сквозь град штукатурки.

– Что это было? – удивленно спросил Калеб.

– Шумоповеденческая модификация, – пояснила Лиза. – Эти механические твари устроены так, что, если на Стипль-чезе произойдет несчастный случай, по аварийному свистку скачки немедленно прекращаются.

Калеб глядел на Лизу, поражаясь ее неиссякаемому запасу бесполезных знаний.

– Браво, – сказал он, слишком потрясенный, чтобы скрывать свое восхищение. – Здорово сработало. Правда здорово.

– С тебя причитается. У нас есть проблема посерьезней.

Они подошли к монахам, неподвижно лежавшим на дорожке. Калеб все еще потирал свою пятую точку и прихрамывал, надеясь, что Лиза этого не заметит.

Она откинула с одного из монахов капюшон – под ним обнаружилась доброжелательная физиономия белого мужчины с лихо закрученными усами. Из глазниц сыпались искры, балахон слегка дымился.

– Занятно, – сказала Лиза. Она откинула капюшоны двух других монахов и улыбнулась, довольная своей догадкой. Все лица были похожи как капли воды.

– Я так и думала. Это роботы-францисканцы.

Морщась, Калеб склонился, чтобы рассмотреть их поближе.

– Определенно, более совершенная технология, чем у Бойлерплейта, – сказала Лиза. – Заметил, как они похожи на живых?

Она открутила одну из голов и теперь внимательно разглядывала ее.

– Этот мерзавец Твид подставил нас. Спрашивается: почему? И на что ему эти роботы?

– Есть лишь один человек, который мог создать эти штуки. Тот же, кто сконструировал Бойлерплейта.

– Профессор Аркибалд Кампион?

– Точно.

– Но ты говорила, он свихнулся.

– Тоже верно.

– Тогда как?…

– Возможно, он продолжает трудиться в своей камере в Психушке Бельвю. А может, он создал их прежде, чем сошел с ума, не знаю. Знаю только, что он единственный в мире человек, чьих знаний достало бы для решения подобной задачи.

– Стало быть, нам придется нанести визит нашему славному профессору, – сказал Калеб, не желавший, чтобы Лиза встречалась тет-а-тет со своим бывшеньким – не важно, насколько тот лишился рассудка.

– Ты пойдешь туда один. Мне совсем не хочется видеть этого человека. А я попытаюсь разобраться в содержании книги.

– Лиза, нам безопаснее держаться вместе.

– У нас нет времени. Крушитель нанесет новый удар еще до полуночи, а до смертельного ритуала Ряженых осталось всего шесть часов.

Она зашагала прочь.

– Поговоришь с Кампионом, и через два часа мы встретимся в «Дельмоникос». Я подозреваю, что наш странноватый мэр уже там и наслаждается горячим ягодичным пирогом с…

Уже почти у выхода она вдруг обнаружила, что Калеба рядом нет. Он плелся в нескольких метрах позади нее.

– Охо-хо-нюшки! Наверное, все дело в четвертом поясничном позвонке, охо-хо, – кряхтел он, потирая поясницу.

Лиза фыркнула, покачала головой и возвела очи горе, прося Создателя маленько подсобить. Затем она одним броском взвалила начальника полиции на плечо и потащила к поезду.

 

Глава 8

В которой на свет является лысый череп незнакомца

Я сидел в кухне своей квартиры в «Дакоте» и вертел в руках поблекший дагерротип. Гора оладий, испеченных мною час назад, уже остыла. Потягивая молочный коктейль «Карнейшн» с клубникой, я сидел напротив пустого стула и ломал голову, что такое могло произойти с моим любезным другом Венделлом. Если бы что-то стряслось во время его выступления на ипподроме, я наверняка об этом услышал бы. Или еще услышу?

А возможно, и нет. В смысле – мне-то кто об этом сообщит? Я просмотрел газеты – нет ли там упоминаний о каких-либо нью-йоркских такси со склонными к конфронтации пассажирами, которые прошлой ночью, возможно, повзрывались в Нью-Джерси к чертовой матери? Но нет, такая удача меня не постигла. Поэтому я взял трубку своего телефона, сделанную в форме пышного бюста Мэй Уэст, прижался к ней ухом и быстро набрал номер.

– Госпожа Пирс? Это Крис Эллиот.

– Что тебе надо? Я смотрю «Реджис».

– Извините за беспокойство. Я просто хотел спросить, не знаете ли вы часом, где ваш сын?

– Разумеется. А он что, не говорил тебе? Он вместе с президентом в Кэмп-Дэвиде, утрясают новый мирный договор Израиля с Палестиной. Он звонил с час назад, сказал, что обе стороны подписались, а теперь они с президентом спорят, кто сорвет банк – Билл О'Рили или Ал Шарптон. И какого дьявола, собственно, я должна знать, где малыш Винстон?

– Венделл.

– Что? Слушай, парню уже почти полтинник, и ему не нужен сигнал к отбою. Ясно?

– Да, но…

– Кстати, я видела тебя в повторном показе «Пирамиды». Какого черта ты ответил: «Чих», если вопрос был: «Вещи, которые жужжат»?

С мамашей Венделла всегда было трудно разговаривать, и я никак не мог понять, почему. По-моему, она считала меня кем-то вроде хитрого белого дьявола, но наезжать на мое искусство… Черт побери, никто не посмеет пренебрежительно отзываться о моем блестящем выступлении на шоу «Пирамида в сто тысяч долларов»!

– Это потому, госпожа Пирс, что я пытался заставить игрока понять очевидную связь между простуженным человеком, который все время чихает, ставит на плиту чайник, но засыпает, а вода кипит, и от жара загорается кухонное полотенце, и начинается пожар, от которого включается пожарная сигнализация и жужжит. Вам понятно? Это была лучшая подсказка в мире, если бы участница не растерялась от яркого света и моих попыток отстучать ей ответ морзянкой.

– Пожарная сигнализация не жужжит, придурок! Она звенит или воет, причем громко! Кстати, твоя физиономия в телевизоре выглядит еще толще, чем в жизни.

– Госпожа Пирс, я беспокоюсь за Венделла. Он должен был…

– Слушай, я же сказала. Я не требую от парня звонить мамочке каждый раз, когда ему захочется смочить фитиль.

– А он что теперь, свечки отливает?

– Ты бы лучше попробовал звякнуть его новой подружке, а мне тут пора… Очень мило было тебя услышать. Надеюсь, твоя карьера сдвинется с места и ты больше не будешь звонить сюда, хорошо? А теперь – пока.

Я повесил трубку и шатаясь – можно сказать, сомнамбулически – побрел в свою роскошную гостиную, где рухнул в кресло.

«Неужели у Венделла новая подружка? Наверняка какая-нибудь хорошенькая смышленая чертовка! – По моей унылой физиономии, выражавшей: «Ну почему же у меня нет девушки-то?!», скатилась слезинка, и я горестно вздохнул. – Вот шустрый кобелина! Но как это так, что он мне ничего не сказал?»

* * *

– Он не из наших. Тогда зачем нам с ним цацкаться? – ворчала Молли Фря, точа шипы своей палицы.

– Потому что вождь сказал, что с этого бродяги мы получим хороший навар, – сказал Бамбино, разогревая добытую где-то вчерашнюю яичницу-болтунью.

– По мне, так это все фигня, – встряла Резвушка, в своеобразном реверансе принюхиваясь к своему подгузнику, дабы убедиться, что его еще не пора менять. – Раньше нам ни с кем не приходилось любезничать, и все было в порядке. И жили мы тут – просто припеваючи!

– Всего один день в год. Думаю, мы выдюжим. – Бамбино помешал яичницу пальцем.

Молли Фря стояла, не сводя глаз с Цыпочки и незнакомца.

– Что ж, надо так надо, – сказала она. – Но это будет плохой пример для молодых бойцов. И в глазах других племен мы окажемся слабаками.

– Кому понравится, если в его омлет из голубиных яиц плюхают толику рокфора с червями?!

Сам же пришелец, облаченный в лохмотья от Замарашек, стоял по колено в воде, время от времени прикладываясь к несяку с пивом, а Цыпочка вглядывался в движущиеся тени под водой, готовясь вонзить копье в извивающееся тело угря.

– Ты здесь неплохо устроился, парень, – громогласно заявил чужак. – Скажи мне, а ты когда-нибудь охотился на дичь покрупнее? Жирафы, взрослые гориллы, волосатые мамонты и всякое такое?

– Только на волосатых бомжей, – ответил Цыпочка.

Возникла пауза. Незнакомцу потребовалось несколько секунд на раздумье.

– Спокойно, спокойно, дружище, – сказал он расхохотавшись. – Чувство юмора важнее скромности, хотя я поклонник того и другого. Я вот о чем: не будете ли вы так любезны сообщить, как далеко отсюда до канала?

– Канала?

– Панамского канала, парень! Мне позарез надо сказать пару слов тамошнему начальнику. Когда я в последний раз проходил через шлюзы, он так мухлевал с уровнем воды, что в конце концов мое каноэ оцарапало себе брюхо!

– Кхм. Мои познания в истории не столь сильны, мистер, ведь в школу я никогда не ходил, да и не очень-то хотелось, но все же я уверен, что Панамский канал будет построен только в 1914 году.

– Зашибись! Просто какое-то мычание ягнят!

Цыпочка резко наклонился, ударил копьем, но юркая добыча ускользнула.

– Зашибись… Интересно, и какого хрена я только что так выразился?… И еще про мычание ягнят… И… это странное имя – Дельмо. Оно так и крутится у меня в голове. Я не помню никого с таким именем, однако оно кажется мне знакомым.

– Эй, а ну-ка ты попробуй! – сказал главарь Замарашек, протягивая копье чужаку. – Дождись, пока он окажется прямо возле тебя, а потом…

– Есть!

Бродяга метнул копье в реку, пронзив громадного черного угря. Он вытащил его и бросил взгляд на извивающуюся тушу, издав при этом пронзительный вопль, словно разъяренная банши. Чужак выскочил из воды, его набедренная повязка упала, отчего он споткнулся и ничком рухнул на землю. Бутуз – полупес, полудикобраз – ухватил его лохмотья и умчался прочь. Цыпочка поднял гарпун и осмотрел превосходную добычу.

– Тут жратвы на неделю! – воскликнул он и посмотрел на голозадого бродягу, который, пыхтя, взбирался на берег под всеобщие одобрительные восклицания.

– Эй, чужак! – окликнул Цыпочка. Толстяк наконец выбрался на берег и рухнул на гравий, распластавшись как выброшенный на сушу кит. – Воистину ты обладаешь духом Замарашек. Эй, Медуз!

– Да, сэр!

– Сделай ему тату.

Медуз, шести с половиной лет, был с младенчества слепым – стараниями одной гуманитарной организации. Предназначением этих филантропов было лишать зрения бедных сирот, чтобы потом они не страдали от отсутствия окон в их спаленках. Медуза держали в банде, поскольку отсутствие зрения обострило все остальные чувства, особенно иронию, вспыльчивость и жестокость к животным – все, что составляло для Замарашек основу добродетели. Но самое главное, он был великолепным художником: его выполненные вслепую каракули смотрелись в девятнадцатом веке ничем не хуже, чем творения Ротко или Поллока в веке двадцатом; вот он-то и был призван для торжественного нанесения на тело чужака фирменной татуировки Замарашек в духе абстрактных импрессионистов.

В течение следующих двух часов вся округа, вплоть до улицы Кешью (западная часть), оглашалась жалобными воплями чужака, над спиной которого трудился Медуз, орудуя ржавой иглой, заполненной дегтем и углем.

– Вы меня убьете! Пожалуйста, хватит! – молил толстяк. – Клянусь, я не знаю, когда кавалерия пойдет в атаку!

Его спина представляла собой беспорядочную мешанину красного и черного – крови и чернил, – в которой отдаленно угадывались невидимые птицы, порхавшие в воображаемом лесу.

– Я лишь скромный пехотинец! Вам стоило бы заняться майором Ливингстоном. Вот кто вам нужен!

Молли Фря, Бамбино и Резвушка топтались поблизости, наслаждаясь агонией жирного пришельца. Когда все было закончено, Бамбино и Молли Фря под присмотром Цыпочки наложили толстый слой грязи на лицо и тело чужака. Резвушка вскочила на спину испытуемого, отчего он снова завопил от боли, водрузила ему на голову церемониальную пустую жестянку из-под фасоли, а потом несколько раз ударила по ней церемониальной монтировкой. Вновь обращенный растроганно всплакнул – его признали своим! – поскольку для него, лишенного памяти, эта пестрая орава отныне стала единственной семьей. Отныне он был счастлив находиться в обществе Замарашек и вполне смирился с перспективой жизни под откосом.

– Не знаю, с чего и начать, – начал он, сделав солидный глоток из несяка и громко рыгнув. – Это был самый чудесный день в моей жизни. Впрочем, никакого другого я и не помню.

Раздались смешки. Бамбино ткнул Молли Фря под ребра:

– Мы все еще можем съесть его, а?

Молли пожала плечами:

– Как решит Цыпочка.

– Я просто думаю, какие вы ужасно замечательные! Бамбино и Молли Фря, я люблю вас, ребята, и по прошествии лет, я уверен, вы тоже меня полюбите. Согласны? Возможно? Ну хоть чуть-чуть?

Он выпятил губы и показал пальцами, насколько чуть-чуть, а затем хохотнул:

– Вы двое – самые лучшие!..

Названные двое недоуменно переглянулись.

– …А про маленькую Резвушку могу сказать только одно. Я знаю, что под грубой маской, говорящей: «Отвали, или я размажу по стенке твою жирную задницу!» – таится душа истинной леди, и я благодарен ей за поддержку.

Резвушка не обращала никакого внимания на происходящее, сосредоточенно раскуривая сигару.

– Ну и наконец мистер Цыпочка. Я благодарен вам, сэр, что вы извлекли меня из ледяной воды и предоставили мне кров, и стол, и, разумеется, этот новый наряд. – Он вальяжно повернулся, демонстрируя свои лохмотья. – Я даже полагаю, он льстит моему непростому телосложению. Так или иначе, я хочу сказать Замарашкам – всем и каждому, – что до конца жизни буду трудиться, дабы завоевать ваше уважение. Это самое малое, что я могу сделать в уплату за ваше щедрое великодушие. И сейчас, на этой освященной земле, мне припомнилась одна древняя китайская поговорка. Она короткая и незатейливая, однако в ней скрыт важный смысл, весьма подходящий для данного случая…

Вновь обращенный разразился тирадой, состоящей из странных звуков, непривычных для ушей Замарашек, однако явно изреченной на безупречном кантонском диалекте, почерпнутом чужаком от няни, уроженки Гонконга. Закончив цитату, он пояснил:

– …Что в вольном переводе означает: «Со мною к старости иди, ведь счастье – впереди».

Под гробовое молчание племени бродяга оглядел потрясенные лица чумазой ребятни и удовлетворенно кивнул, явно довольный произведенным впечатлением.

– Ну что же – кто готовит обед?

– Чужак заговорил! – объявил Цыпочка. – Мы сделали наше доброе дело на этот год, подобрав незнакомца и вернув его к жизни. Но теперь он один из нас и должен подчиняться правилам племени. Чужак!

– Да, капитан, – откликнулся тот. – Я готов.

– Мы не знаем, кто ты, но тебе явно больше семи лет, а следовательно, как принято у Замарашек, тебе пора покинуть нас.

Банда поддержала его шквалом выкриков. Бродяга смутился:

– Что? Но я…

– Выход здесь, чужак.

Несколько человек подтолкнули его к верху насыпи.

– Там север, – показал копьем Цыпочка. – Вон там – юг, туда – запад, сюда – восток.

– Да, но у меня сложилось впечатление, что…

Медуз протянул ему джутовый мешок:

– Мы тут все скинулись и собрали для тебя кое-что… Немного: несколько крабовых панцирей, кусок сушеного угря и шмат жевательного табака – мы все по очереди пожевали его, чтобы сделать табак для тебя более сочным и вкусным.

– Спасибо, Медуз, но…

– А что касается этого Дельмо, то в наших краях нет никого с таким именем. На твоем месте я пошел бы на север, – посоветовал Цыпочка. – Надеюсь, ты найдешь того, кого ищешь.

Он протянул копье.

– Это тебе, мой толстый сбившийся с пути друг. Никогда в жизни не видел, чтобы городской хлыщ так бил угря.

– Знаешь, на самом деле мне никуда не нужно идти, поскольку…

– Прощай, чужак. Мы больше тебя не знаем, и, если однажды кто-нибудь из нас наткнется на тебя в темном переулке, не обессудь, если он поджарит тебя, потому что так и положено Замарашкам.

– Это утешает.

– Но если настанет день, когда ты окажешься в смертельной опасности, грозящей не от нас, а от кого-то другого, – пошли нам весточку, и Замарашки бросятся тебе на помощь. Ибо мы можем быть несносными, жестокими и невоспитанными хулиганами, но у нас золотые сердца, и обычно мы не забываем своих. А теперь скатертью дорожка.

Цыпочка обнял чужака. Потом каждый из Замарашек по очереди подошел, чтобы дружески ткнуть его в плечо на прощание. Молли Фря двинула ему палицей в живот, а Бамбино попытался откусить порцию его дряблого предплечья.

Мгновенье спустя Замарашки снова исчезли под насыпью, и толстяк остался в одиночестве на улице Ривингтон – босой, в лохмотьях, с мешком и копьем в руках. В его большой круглой голове теплилось смутное знание о существовании аппетитных пигмеев, Панамского канала и кого-то по имени Дельмо.

– Ну не зашибись ли? – всхлипнул он.

* * *

А в это время в полутемной квартире на третьем этаже неприметного кирпичного особняка страдал убийца: обхватив руками голову, он буквально колотился о стену.

– Нет, нет, нет! Пусть это прекратится! Мама, останови это! Зачем? Зачем? Это не я! Я этого не делал! Я хороший мальчик! Люди любят меня! Они считают меня милым! Почему я должен совершать эти ужасные поступки? Я не хочу убивать! Я хочу петь! Хочу танцевать!

Он потянулся через стопку надоевшей корреспонденции и вынул из сумки с инструментами цилиндр и тросточку.

– Танцевать, танцевать, я должен танцевать! Расступитесь, дайте место – буду танцевать!

С этими словами убийца пустился в пляс на манер Фреда Астера, перепрыгивая с одного предмета мебели на другой. Вскочив на неубранную кровать, он пропел скороговоркой:

Убийца отвесил поклон воображаемой публике и, отдуваясь, повалился на постель, весь взмокший. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок; его воображение выискивало зверюшек в трещинах штукатурки. «Вот тигр, а там – гиппопотам… А вот пара беззаботных проституток прохаживаются по переулку… Но что это позади них?».

– Нет! – закричал он; удары сердца отдавались в голове басовым барабаном. – Нет, нет, нет! Не убегайте! Вернитесь, спойте со мной! Мы исполним веселую песенку.

И, наращивая темп, он продекламировал нараспев:

– Все они так ужасны, эти девчушки. Ходят по улицам со своими грязными кудряшками-завитушками, выставляя напоказ потные буфера и заскорузлые титьки. Но, по крайней мере, им известно, что они плохие, очень плохие, просто злюки злющие. Не то что дамы из общества в чистых-пречистых платьях. Как Эмили Дикинсон и Гарриет Бичер Стоу. А эта противная Лиза Смит? Нет, моя дорогая Лиза, ты не была умницей-разумницей. На самом деле ты была злюкой злющею. И что же делать с этим Веселому Джеку?

Тук-тук-тук.

– Только не тогда, когда я пою!

– Так я, что ль, не нужна вам, доктор? Мне послышалось, вы позвали меня по имени, истинно говорю, – сказала госпожа О'Лири.

– Нет, госпожа О'Лири, – отозвался убийца с кровати. – Это была прелестная песенка про О'Грейди, а вовсе не про О'Лири. Но все равно спасибо. А сейчас можете идти.

– Тут еще одно убийство прошлой ночью было, да, – продолжала госпожа О'Лири. – Два, ежели точнее, вот. А всего выходит три, вот как!

– Можем устроить и четвертое, госпожа О'Лири, – промурлыкал убийца. – Буквально сейчас, если пожелаете.

– Что это вы такое сказали – вот прям только что?

Ее слова были встречены зловещим молчанием.

– Сказали б вы лучше своей мисс Рози О'Грейди не соваться нонче на улицу, ежели она беспокоится о своих лепесточках и всяких прочих нежностях. Говорят, эти двое несчастных лишились ключиц, небных язычков и аорт, вот как! Каким же надо быть очумелым психом, чтобы сбежать с женской ключицей, спрошу я вас?

– Возможно, иммигрант, – ответил маньяк. – Многие из них приезжают в нашу прекрасную страну, едва ли вообще имея какие-либо ключицы, а потом у них достает наглости разгуливать здесь, похищая наши.

– Вот и я в точности так думаю, доктор!

Дзынь-дзынь-дзынь!

Убийца поднял трубку, а госпожа О'Лири припала ухом к двери. Она слышала, как доктор говорил – тихо, голосом все более низким и мрачным.

– Да, я понимаю. Ерд бродит среди нас.

Возникла пауза. Домовладелице страсть как хотелось услышать побольше. Она нагнулась и попыталась заглянуть в замочную скважину.

Внезапно дверь комнаты распахнулась, и убийца предстал перед ней – абсолютно голый.

– О господи, принимаем ванну, а, доктор?

– Время, госпожа О'Лири! Умоляю, который час?

– Половина шестого, да, – ответила она. – Приближается закат, и, говорят, этот мясник сегодня наверняка нанесет очередной удар, не иначе как!

– Вот это надо срочно постирать и отгладить, госпожа О'Лири. Поскольку платье понадобится мне сегодня вечером, немного позднее. – Монстр протянул ей куль пропитанной кровью одежды. – И на этот раз – никакого крахмала!

– Как пожелаете, доктор.

– Ох, да, госпожа О'Лири, будьте любезны отправить это.

Убийца подал ей коробку, адресованную в «Вечерние новости» для передачи госпоже Элизабет Смит; на обертке было выведено ярко-красными буквами: «Внимание, биологические отходы! Обращаться с осторожностью».

– Уже иду, доктор!

Убийца закрыл дверь, и госпожа О'Лири заковыляла вниз по лестнице, разглядывая окровавленную одежду.

– Ох-хо-хо!.. Уж лучше бы доктор не надевал костюм, когда занимается живописью, вот что!

* * *

Лиза сидела в угловом кабинете ресторана, окруженная стопками книг, которые она позаимствовала в библиотеке. В «Дельмоникос» существовал строгий закон, по которому женщинам запрещалось обедать в одиночестве. Еще более суровое правило возбраняло им читать за столом. И хотя нарушение последнего закона Лоренцо Дельмонико мог спустить дерзкой репортерше, но позволить ей обедать без компании он был просто не в состоянии. Поэтому Лизе был предоставлен суррогатный кавалер – средних лет джентльмен в плохо подогнанном фраке.

– Добрый вечер, меня зовут Текс, но все называют меня Менингитка.

– Отлично. Тогда просто присаживайтесь и ведите себя тихо, мне нужно кое-что сделать.

– Ф-фу, а здесь гораздо прохладнее. Я проторчал в котельной целую вечность, – сказал он, обмахиваясь меню. – Тихий вечер для незамужней дамы, я полагаю. Ух, поглядите-ка, у них тут нынче сладкие пирожки и жареные черепашьи яйца.

– Ш-ш-ш, – предостерегающе напомнила Лиза, уткнувшись в книгу с иероглифами.

– Простите, мне очень неловко. Я вижу, вы над чем-то трудитесь.

Подошел официант.

– Сударыня, могу я для начала предложить вам коктейль?

– Я бы с удовольствием выпил тернового джина с шипучкой, – сказал мужчина, облизывая губы.

– Стакана воды джентльмену, – огрызнулся официант. – Что будет дама?

– Один Божий Клистир.

– Возможно, дама предпочла бы нечто более… гм, утонченное?

Лиза метнула на официанта взгляд, выразительно свидетельствующий, что именно она думает об утонченности.

– Позвольте мне спросить, над чем это вы работаете? – полюбопытствовал Текс.

– Послушайте, я не против сопровождения, однако мне некогда, и… – Подняв глаза, Лиза увидела, как ее спутник отчаянно распихивает по карманам сырые овощи.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Да, вполне. Просто эти закуски так изысканны, я подумал, неплохо бы забрать немного домой…

Лиза скептически посмотрела на него. Джентльмен горестно понурился.

– Если бы… если бы только он у меня был. Здешнее руководство столь любезно, что предоставило в мое распоряжение соломенный тюфяк в котельной, пока я не улажу… э-э… некоторые финансовые разногласия между мной и этим учреждением, для чего мне приходится мыть посуду, топить печь и время от времени оказывать услуги… э-э… выступать в роли сопровождающего одиноких дам. Но, безусловно, я не стану вам мешать. Извините.

Сердце Лизы смягчилось. Она закрыла книгу и переключила все свое внимание на компаньона.

– Простите, как вы сказали, вас зовут?

– Текс. Но все называют меня Менингитка.

– Ладно, для начала – почему Текс?

Мужчина поднял палец, поскольку рот его был набит хлебом; наконец он проглотил и сказал:

– Прошу прощения, чуток проголодался. Два дня не ел. Текс – это укороченная форма моего крестильного имени: Теренс Ксандерторп Третий.

– Звучит по-королевски.

– Что толку. Мои родители дали мне такое имя в надежде, что оно позволит мне продвинуться в обществе. Но это всего лишь имя, а в жизни – сколько бы усилий человек ни затратил, он не сможет избавиться от наследия Малбери-Бенд, разве не так?

– А почему вас кличут Менингитка? Это ведь название шапочки.

– О, тут все очень просто.

Текс положил булочку и вытер руки. Запустив пальцы в свою шевелюру и несколько раз от души дернув, он отделил ее от головы – словно бы снял шапочку, – обнажив голый, словно бильярдный шар, череп.

– Ой! – Лиза прикрыла рот ладошкой, пытаясь скрыть изумление.

– Ничего страшного, сударыня. Можете смеяться. Я и сам так делаю. Это довольно забавно.

– Извините, что спрашиваю, а вот так дергать – не больно?

– Да нет, уже нет, – ответил Текс, разглядывая парик в своих руках. – Видите ли, я облысел в очень юном возрасте, и все из-за хлорида натрия в наших простынях. Мы жили по соседству с фабрикой селитры. И вот, прежде чем я покинул отчий дом, родители мои поскребли по сусекам и на свои скудные сбережения купили мне парик. Им пришлось переплатить за неслетающую модель, чтобы я не оконфузился при сильном ветре.

– Похоже, ваши родители были весьма предусмотрительны.

– Это верно, мисс. Они были солью земли. Без шуток.

– Пожалуйста, зовите меня Элизабет, – сказала она, протягивая Тексу ладонь для рукопожатия.

– Вот ваш – гхм – клистир, сударыня. – Официант протянул Лизе прикрытый зонтиком бокал.

– А мой терновый джин?

– И твоя – гхм – вода, Менингитка. – Официант брякнул на стол перед новым знакомым Лизы стакан с жидкостью. Текс осушил его одним глотком. – И ради бога, Менингитка, верни парик на свою кошмарную черепушку, иначе господин Дельмонико отправит тебя назад в котельную.

Официант повернулся, чтобы уйти.

– Одну минутку, официант. Немедленно извинитесь перед господином Ксандерторпом.

– Сударыня, он просто прикидывается…

– Извинитесь!

– Мисс, в этом, право, нет нужды, – смущенно произнес Текс. – Он только делает свою работу. Мне полагается просто сидеть здесь и притворяться баснословно богатым игроком, промышляющим на речных судах.

– Глупости, Теренс. Этот человек вел себя с вами непочтительно, и я жду от него извинений. В противном случае я буду вынуждена поговорить с самим Лоренцо Дельмонико! – Последняя фраза была обращена к официанту.

Тот одеревенел, стиснул зубы, а затем кивнул Теренсу:

– Мои глубочайшие извинения, сэр. Я не хотел показаться невежливым.

– Отлично, – сказала Лиза. – Теперь вот что. Мой друг просил джина. Так что ступайте и принесите, да побыстрее.

– Хорошо, сударыня.

Униженный официант поспешно удалился.

– Спасибо, мисс…

– Просто Элизабет.

– …Но мне нечем отплатить вам.

– Не беспокойтесь, Теренс, я просто включу это в свой счет.

He привыкший к улыбкам хорошеньких женщин, Текс быстро перевел голодный взгляд с Лизы на корзинку с булочками. И пока он набивал щеки, Лиза вернулась к своей работе – расшифровке фолианта, который передала ей Нянюшка.

– Это иероглифы, да? Так вы археолог?

– Что-то вроде. Я весь вечер пытаюсь разобраться в этой книге, но мне уже кажется, что ее писали на сотне языков сразу.

Текс глянул на Лизины заметки.

– Возможно, у меня есть чем вам отплатить.

– Теренс, очень мило с вашей стороны, но, боюсь, для вас это чересчур…

Менингитка наугад ткнул в один из значков.

– Этот символ означает «крупный представитель кошачьих» или «жирный кот». Хотя на языке древних кельтов это «морганна».

– Верно, но я не вижу связи…

– А предыдущие знаки «йа па» могут казаться бессмыслицей, если только не рассматривать их как инициалы. Читается «йа па», а если применить джава-апплет, получается «JP», «Джей Пи». Сложите вместе и получите «йа-па-морганна» или «Джей Пи Морган», то есть Джон Пирпонт Морган.

Лиза открыла рот от удивления.

– Бог мой, как вам это удалось?

– Покинув отчий дом, я долгое время жил в катакомбах под публичной библиотекой. По ночам я пробирался туда и жадно глотал все, что мне удавалось раздобыть почитать. Особенно меня заинтриговал наш язык. Его корни, история и взаимосвязи. И мне это наконец пригодилось, разве нет?

– Теренс, я и сама немного разбираюсь в иероглифах, – сказала Лиза, – но я не смогла бы перевести это как «Джей Пи Морган». Я думала, символы означают «одноглазый бумажный носок с тяжелым случаем герпеса».

– Совершенно верно, если расшифровывать это как текст, написанный исключительно на древнеегипетском и древнегреческом языках (древнегреческий – времен Птолемеев, разумеется), – вроде того, что найден на Розеттском камне. Но у вас тут гораздо более сложная штука. Перед вами очень древний, тайный язык, дорогая. Язык, который был создан из множества других и совершенствовался на протяжении столетий ради одной-единственной цели – хранить секреты. Он сочетает ранние формы священных текстов с семитским алфавитом и примитивными языческими идеограммами. Он до сих пор в ходу у самых допотопных тайных обществ, например, у храмовников и…

– …и Ряженых?

– Да, и у Ряженых, разумеется.

– Джин, ваше величество, – сказал официант.

– Давайте сюда, – приказала Лиза.

– Не желают ли дама и… э-э… джентльмен пообедать?

– Принесите нам фирменное меню от шефа, – сказала Лиза, не глядя на официанта.

– Но, сударыня, это же целый банкет с десятью переменами…

– Тогда вам лучше приступить немедленно. Поторопитесь.

– Да, сударыня.

Лиза положила массивный том перед Теренсом и подсела к нему поближе.

– А вот здесь, Теренс? Что это значит?

– Давайте поглядим. О боже. Довольно рискованный знак, а? Фаллос означает «несгибаемость», или «то, что стоит прямо», а произносится это – «станфа». Символ снежинки означает отсутствие цвета, иначе говоря, отбеливатель, или же растворитель, то есть уайт-спирит.

– Иначе говоря, уайт, да?

– Верно. А вместе – «станфа-уайт».

– Стэнфорд Уайт.

– Знаменитый архитектор, не так ли?

Лиза приходила все в большее волнение, по мере того как Теренс расшифровывал все новые и новые имена.

– Вот, поглядим, – продолжал он. – Здесь у нас символ, означающий «то, что слишком мощно для паха», или «грыжа», в простонародье «херня какая-то». Затем знак «мокрая грязь», иначе – «клей». А рядом – «украшение тела», ну там татуировка, пирсинг и все такое, в общем, «фрик». Значит, у нас тут выходит «херня-клей-фрик», или более точно – Генри Клей Фрик, великий промышленник.

– Но вот это место я никак в толк не возьму, – сказал Теренс, подталкивая книгу Лизе. – Здесь и «свод ноги», и «чистый шар», и «тот, кто недолго живет без удобств на природе». Не представляю, что это могло бы значить.

– Тут все просто, – сказала Лиза. – «Свод ноги» – это арка, «чистая сфера» – «лысая балда». – Она постучала пальцем по черепушке Теренса и продолжила: – А «тот, кто недолго живет без удобств на природе» – это турист, компанейский человек. Компания – кампания – камп. Получается «арка-балда-камп», или Аркибалд Кампион.

– А, тот печально известный профессор, который сошел с ума.

Лиза на секунду замолчала.

– Non compos mentis, – тихо произнесла она.

– А вот тут непонятно. Список имен прерывается чем-то вроде стихотворения. И оно на фонетическом английском, словно его предполагается читать вслух:

Лиза коснулась пальцами лба; казалось, она вот-вот потеряет сознание. Она чуть не упала со стула, но Теренс подхватил ее.

– Элизабет, что с вами?

– Не знаю, что на меня нашло. Я думала о моем… об Аркибалде, и у меня вдруг возникло ощущение дежавю. Я в какой-то комнатушке, может, в кладовке. Там пахнет залежалым сыром. Кто-то произносит эти слова. Я знаю, что мне положено прятаться, но эти слова… Они зовут меня… танцевать!

Лиза почти непроизвольно поднялась, раскинув руки.

– Да, танцевать! Я чувствую зов танца всем телом.

– Думаю, это программа какой-то церемонии, – сказал Теренс. – Возможно, раньше вы принимали участие в чем-то подобном, поскольку явно имели в прошлом дело с Ряжеными.

Все еще пританцовывая, Лиза сказала:

– Об этом что, в газетах писали? Есть хоть один человек, кто еще не знает этого?

– Ну, в таком случае пункт А: у вас имеется данная книга. Вряд ли вы взяли ее в местной библиотеке; во всяком случае, в той, под которой жил я, таких не водилось. И пункт Б: в этом списке имен есть следующее сочетание знаков – сибирская пиктограмма, означающая «лизать»; синяя лента победителя на соревнованиях бетонщиков, принадлежавшая древнему жителю Айовы; и человек с револьвером – судя по всему, «Смит энд Вессоном». Лизать, бетон, Смит.

Лиза остановилась как вкопанная.

– Это же… Элизабет Смит!

– Эй, Лиза! – раздался голос с другого конца зала.

– Похоже, у вас есть поклонник, – заметил Теренс.

– Я вас, ребята, обыскался, – заорал Тедди от входа в «Дельмоникос». – Куда вы, черт возьми, запропастились? Меня чуть не затоптал этот болван.

– Ваш друг?

– Раньше и я так думала.

Лиза быстро сунула книгу под салфетку.

– Окажите мне услугу, – шепнула она Тексу. – Забудьте все, о чем мы только что говорили, ладно?

– На моих устах уже лежит печать. Жизнь в подвалах, лифтовых шахтах и мужских туалетах научила меня благоразумию.

Тедди подошел к Элизабет сзади и положил руки ей на плечи.

– Эй, красавица! То есть, э-э, госпожа Смит. Мы должны встретиться с Калебом у меня – господибожемой, как его… – в жилище, вот как! Он ждет нас. Ату!

– Вы же только что сказали, что искали повсюду нас двоих, разве не так? – осторожно спросила Лиза.

– Я… гм… имел в виду других двоих, тех… в общем, других, – сказал он, подтолкнув ее. – Давай, нам надо идти, ясно? Там снаружи нас ждет экипаж.

Прямо за окном рядом с пальмами в горшках, что обрамляли вход, Лиза увидела двоих в черных одеяниях – по одному у каждой пальмы; они изо всех сил пытались спрятаться за чахлыми стволами. Можно что угодно говорить об их гнусности, но эти двое явно были не самыми умными головорезами, с которыми Лизе приходилось сталкиваться.

– Ах да, понимаю. Что ж, пошли?

Официант принес первое фирменное блюдо – тарелку с чипсами из мексиканской тортильи, облитыми вязким плавленым сыром. Лиза отвела официанта в сторону.

– Счет должен быть целиком выписан на меня. Вот вам на чай, и чтобы вы обращались с этим человеком как с королем. Понятно?

– Да, сударыня.

– Очень жаль, что я должна уйти, Теренс. Не знаю, как вас и благодарить. Вот моя визитка.

Лиза положила карточку на салфетку и демонстративно похлопала по ней.

– Если вам все-таки удастся найти решение той замечательной головоломки, которую мы с вами обсуждали, не сочтите за труд сообщить мне о результатах по этому номеру. А если я по какой-либо причине окажусь недоступна – Калебу Спенсеру из НПУДВа.

С этими словами Лиза склонилась к Менингитке и нежно поцеловала его в лысую макушку.

– И, кстати, – грустно сказала она, – вам не нужен этот глупый парик. Я думаю, вы и так неотразимы.

Теренса разрывало от чувств, когда он смотрел вслед доброй незамужней леди; он даже всплакнул бы, если бы солеочистительное производство, которому Текс отдал юные годы, не иссушило его слезные железы.

– Это вам спасибо, Элизабет, – прошептал он.

Текс смотрел и смотрел, как она выходит на пропитанную дождем улицу, как несколько человек сажают ее в экипаж, как коляска трогается с места…

А неподалеку от Текса стоял высокий мужчина с длинными тонкими кистями (и разбитыми костяшками пальцев). Скрытый сумраком, он тоже наблюдал, как экипаж исчезает в дальнем конце улицы.

Бродяга метнул копье в реку, пронзив громадного черного угря.

* * *

 

 

Глава 9

В которой невинная, хоть и крупная дамочка становится жертвой жуткого злодейства, а безумец устраивает побег

Приблизительно в 7.45 вечера Голубая Китиха, как называли эту «ночную бабочку», только завершила превосходный двойной пузочмокер с малиновым соусом на пьяном матросе возле свалки на Восьмой авеню. Теперь, получив два дуката за оказанные услуги, дородная девица пересекла Сорок третью улицу и поплелась на восток.

Нигде, ни в каких генеалогических архивах, ни в каких данных переписей, начиная с 1882 года, не сохранилось ее настоящего имени. Однако в ходе моих исследований я выявил стародавний обычай, по которому некрасивых детишек именовали в честь схожих с ними животных, и таким образом мы вправе допустить, что эту шлюху и впрямь могли окрестить Голубой Китихой. Впрочем, в записях о рождениях я не нашел никакой «Китихи», зато с грустью обнаружил в одном из списков «Жирную Корову». Не стоит недооценивать жестокость родителей в девятнадцатом веке. Возможно, девочке было неловко с таким унизительным прозвищем, и она сменила его на куда более звучное: Голубая Китиха. (Звучит неубедительно, не правда ли? Разве только девочка была столь же скудоумной, сколь и ширококостной.)

В свои сорок пять лет она весила добрых сто шестьдесят килограммов. Голубая Китиха была способна хладнокровно обломать любого наглеца, который вознамерился бы поживиться за счет уличной девки. Китиха заслуженно считалась самой успешной проституткой в Нью-Йорке. То, что она принимала плату планктоном и прочей морской мелочевкой, снискало ей особую популярность среди торговцев рыбой; все обитатели Бенда знали ее и принадлежавшие ей многочисленные бордели в Верхнем Ист-Сайде.

Китиха могла удовлетворить самый взыскательный вкус, чем и привлекала зажиточных клиентов, которые хорошо платили за первоклассное персональное обслуживание; вдобавок она умела ублажить и тех толстосумов, чьи вкусы отличались от общепринятых. Следя за последними новинками фетишистской моды, Китиха снабдила свои дома свиданий отдельными кабинетами для «рестлинга большими пальцами в грязи», «жевания носовых платков» и «нюханья восточных ковров». В самом же популярном борделе на Шестьдесят четвертой улице она предлагала комнаты с такими слоганами, как «Леди, не хотите ли кубинской сигарой?», «Эй, эти поросячьи чресла воняют!» и – самым популярным – «Притворись, что ты моя теща и пьешь чай с огуречными сандвичами в компании других леди, пока я трахаю тебя сзади».

Но, несмотря на все успехи, Китиха никогда не забывала, откуда она родом. Вот и сегодня вечером, обходя с проверкой подведомственные бордели, она не отказалась добавить себе немного на карманные расходы, заложив по-быстрому за щеку несколько горячих блинчиков за мусорными баками и в темных подворотнях.

Едва она сошла на мостовую на пересечении Двадцать пятой и Лексингтон, как ее спугнуло громыхание деревянных колес по булыжнику. Из-за угла, плюхая по уличным канавам и расплескивая во все стороны грязную, кишащую насекомыми воду, выскочил черный экипаж, отчего Китиха просто-таки отлетела на тротуар. Черная карета резко затормозила.

– Ах ты, чума на твою голову! – заорала мадам, потрясая кулаком. – Косоглазый недоносок!

Упершись руками в мостовую, она попыталась подняться.

Тем временем из экипажа вывалилась откидная лесенка, после чего дверца медленно отворилась. Оттуда вышел странный господин. Широкими шагами он подошел к Голубой Китихе.

– Вы не пострадали? – спросил он, помогая ей подняться на ноги.

– Разве что моя гордость, – сказала Китиха. – И мое манто.

– Боже, да оно насквозь промокло! Приношу свои глубочайшие извинения. Мой водитель совершенно не понимает правильного английского. Подозреваю, он только что сошел на берег и наверняка получил права не далее как сегодня.

– Да ладно, все в порядке. Ничего страшного… начальник Спенсер.

(Вот видите, это наш герой Калеб, а вовсе не Крушитель. Готов поспорить, я вас слегка провел!)

– Уверяю вас, департамент примет счет из химчистки, если вы… Простите, разве мы знакомы?

– А вы не помните? Вы как-то раз меня загребли, примерно год назад.

– Ну конечно, Китиха! Я просто не сразу сообразил. То-то габариты мне показались знакомыми. Я лишь подумал – может, это моя бывшая учительница физкультуры?

Китиха расхохоталась.

– Ну уж нет. Вы меня и рядом со спортзалом не найдете. Разве что по долгу службы.

– Это точно. А вообще – как делишки? – усмехнулся Калеб, отдав должное остроумному ответу.

– Вы же меня знаете, вся в трудах, ни минуты передышки. Я, можно сказать, трудоголик.

Но мне почему-то кажется, вы снова хотите меня арестовать за мои маленькие развлечения во время ночных прогулок.

– Да стоило бы – ради твоей же безопасности. Однако у меня нет времени.

– Моей – чего?…

– Безопасности. Я бы посоветовал тебе сегодня зависнуть в одном из твоих увеселительных заведений. На улицах небезопасно. Особенно для представительниц твоей профессии.

– Да ладно вам, начальник, посмотрите на меня. Вы и впрямь полагаете, что какой-нибудь чокнутый иммигрант с мешком яблок может причинить вред могучей Китихе?

– Пусть так, но я счел бы персональным одолжением, если бы ты не совалась на улицу и предупредила о том же своих товарок.

– Коли так, пойду-ка я в «Клуб 64», куда, собственно, и собиралась. – Китиха придвинулась к Спенсеру и пробежалась пухлыми пальцами по его лацканам. – Может, вы там и за химчистку рассчитаетесь? Скажем, в половине одиннадцатого, пойдет?

Калеб криво усмехнулся и подмигнул ей.

– Я, конечно, польщен, дорогуша, но я не тот, кто тебе нужен.

– Не пойму я, о чем вы. Я просто была бы признательна, если бы кто-нибудь из вашего отдела подбросил мне деньжат на чистку – попозже, часиков в десять или пол-одиннадцатого.

– Ах, вот оно что! А я уж было подумал… Лучше пришли счет в девятнадцатый участок. А теперь позволь подвезти тебя на Шестьдесят четвертую. Так мне будет спокойнее.

– Ну надо же, Китиха в компании начальника полиции! – сказала она, подхватывая его под руку. – И что только подумают сплетники?

Тем временем на другой стороне улицы прозвучал сильный хлопок, заклубился дым, и из тени мангового дерева вышел приземистый человечек с бакенбардами и напомаженными волосами. Его имени история не сохранила (на самом деле это не так, но мне сейчас лень его искать). Человечек проследил, как начальник полиции и проститутка погрузились в экипаж Калеба и с грохотом укатили, направляясь на север, в сторону Верхнего Ист-Сайда.

Наблюдатель что-то черкнул в блокноте, закинул на плечо штатив с фотоаппаратом и забрался в свой экипаж. Безжалостно нахлестывая лошадь, он сорвался с места и унесся прочь, рискуя сломать шею. На боку экипажа неясно маячила витиеватая викторианская надпись, которую можно было разобрать лишь с большим трудом:

«Дешевые газеты – Сенсации от Дж. Р. Беннета.

Новости, которые не напечатает больше никто!

Особое внимание – к непристойным делишкам нашего лучшего сыщика, молодого начальника полиции Калеба Р. Спенсера!»

* * *

Сумасшедший дом и магазин подарков в Бельвю, на углу Тридцать шестой и Второй улиц, был первым заведением, предназначенным для реабилитации «слабоумных и одержимых». Он был основан в Новом Амстердаме в 1658 году, когда, как и сейчас, слабоумные и одержимые были предметом развлечений для большинства ньюйоркцев.

Основал заведение достопочтенный доктор Якоб Ферренфаргонхофф, чье имя связывают с разработкой комплексного лечения людей, страдающих психическими расстройствами, он же предложил революционный метод лечения геморроя – «хватай, тащи и молись».

Ферренфаргонхофф полагал, что лучшим лечением для душевнобольных – «идиотофф», как он их называл, – будет содержать их в кандалах в сырых, кишащих насекомыми темницах, заставлять их есть приготовленные его женой спагетти и терпеть ночные пытки под присмотром персонала, состоящего из одержимых психиатров под успешным руководством безумных тюремщиков.

Приемная в Бельвю представляла собой полутемную комнату с несколькими деревянными скамьями и массивной резной конторкой, за которой стоял больничный администратор – представительный лысый мужчина с застывшей улыбкой.

– Добрый вечер. Чем могу помочь?

– НПУДВ. Я бы хотел поговорить с одним из ваших пациентов, – сказал Калеб, сверкнув полицейской бляхой в кожаном футляре.

– Хорошо. Вы бывали у нас?

– Последнее время нет.

– Тогда, наверное, вас уже нет в нашей картотеке. Присаживайтесь пока и заполняйте эти бланки. Доктор скоренько к вам подойдет.

Он протянул Спенсеру планшет с бумагами и проводил его к скамье. Среди отчаявшихся призраков, жаждущих лечения, Калеб заметил знакомое лицо, с улыбкой выглядывающее из-за вышивания. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто это.

– Мэри Тодд Линкольн! – воскликнул он.

– Приветик, Эйб! – сказала она, посылая Калебу воздушный поцелуй.

Человек за стойкой снова обратился к Калебу:

– У вас есть при себе страховая карточка? Мы принимаем любые, кроме медицинских.

– Вы не поняли. Я не пациент. Мне нужно поговорить с пациентом.

– Ага, понимаю. А с кем именно вам, так сказать, нужно поговорить?

– С профессором Аркибалдом Кампионом.

– О, прямо-таки с профессором? – Администратор потер подбородок и смерил Калеба взглядом. – Трудновато… но возможно. Вам это обойдется…

– Что? Я не собираюсь ничего платить тебе, шарлатан!

– Ага, значит, вот вы как. Ладно, я отведу вас к Кампиону, но сначала вы должны доказать, что вы этого достойны.

– Достоен?

– Я предложу вам серию задач, одна другой заковыристее. А для начала принесите мне помело Злой Колдуньи Запада, и я обдумаю вашу просьбу.

– Что ты несешь? Этот фильм появится только в 1939 году, гораздо позже изобретения кино, которое, кстати, и само еще не появилось.

– Принесете помело, и все тут!

Доктор Якоб Ферренфаргонхофф IV открыл дверь своего кабинета и выпроводил оттуда какого-то урода. Им оказался знаменитый чечеточник и комедиант Джон Меррик, Человек-слон.

– Ну что, Джон, сегодня мы добились значительного улучшения, правда?

– О да, доктор, мне кажется, с каждым сеансом моя голова становится все меньше и меньше, по мере того как я избавляюсь от переполняющих ее проклятых видений.

Меррик накрыл свою бесформенную голову грязной наволочкой, которую так любила видеть на нем публика.

– Непременно пьем сернокислый тоник два раза в день и используем как можно больше увлажняющего крема. На следующей неделе увидимся. Так? Проходите, господин Баум. Надо же, мы носим смирительную рубашку, даже когда мы не в камере! Да?

Баум, лысый человек за конторкой, юркнул в кабинет Ферренфаргонхоффа.

– Мы можем быть чем-то вам полезны, Сэр?

– Калеб Спенсер, начальник полиции.

– Да-да, конечно, это вы и есть. Одну секундочку! Госпожа Линкольн? Мы немного задержимся сегодня вечером, скажем, на часок. Да?

– Хорошо, доктор Ферренфаргонхофф, – сказала бывшая первая леди. – Я пока пробегусь по магазинам.

– Так чем мы можем вам помочь, начальник Спенсер?

– Ну что же, – начал Калеб, в голосе которого явно прозвучали нотки досады, – как я уже сообщил господину, оказавшемуся вашим пациентом, мне нужно поговорить с профессором Кампионом по чрезвычайно важному делу. Оно касается текущего расследования.

– Понимаю. Хорошо, но сначала вам придется доказать, что вы этого достойны.

– Ой, я вас умоляю…

– Да это просто местная шутка, начальник. В дурдоме не обойтись без какой-нибудь дурки, правильно? Так вот. Мы понимаем, что профессор действительно весьма опасен, да. На прошлой неделе он шарахнул одного из наших охранников самодельным двухкилограммовым утюгом. Затейливая работа, ничего не скажешь. Сварганил его из полосок туалетной бумаги, слепленных так плотно, что можно было поклясться, будто он сделан из железа. А мы ведь не можем рисковать вашей безопасностью, да?

– Мы и сами можем за себя постоять, да? – сказал Калеб, демонстративно помахав дубинкой, которой он всегда не прочь был похвастаться перед окружающими; в таких случаях он энергично полировал ее замшевым лоскутом. Калеб и сейчас взялся было за полировку, но доктор остановил его.

– Хорошо, хорошо. Один из наших надзирателей составит вам компанию. Но вам понадобится еще и это, да?

Доктор протянул ему прямоугольную птичью клетку с деревянными прутьями. Калеб озадаченно нахмурился.

– Вы наденете ее на голову. Это для вашей безопасности, да? Правила нашего дурдома. Даже мы, психи, должны время от времени соблюдать правило-другое.

* * *

Господин Финнеган, местный надзиратель и бывший военнопленный из южан, был одет в свою старую конфедератскую форму. Его объемистую талию украшал ремень, с которого свисали сотни ключей, а также разнообразные орудия нападения: дубинки, медные кастеты, молотки, боксерские перчатки и новый эдисоновский экспериментальный электрошокер, у которого была одна неприятная особенность: при каждом его использовании в психушке начинался пожар.

К прутьям клетки Финнегана был прикреплен ссохшийся шматок вяленого мяса, вероятно, сохранившийся со времен его службы в бригаде «Каменной стены» Джексона, причем так, чтобы здоровяк южанин в любой момент мог дотянуться до него языком.

– Давайте-ка пройдем напрямик через операционную театру, – сказал Финнеган, выбрал большой ключ и отпер дверь.

Пробираясь вслед за охранником по балкону, Калеб с любопытством рассматривал происходившую внизу показательную операцию. Пышноусые старики повставали с дешевых зрительских мест, стараясь получше разглядеть человека, привязанного к виндзорскому креслу. Над ним нависал хирург в поварском колпаке, готовый к операции. (Принято считать, что хирурги работали еще и брадобреями, но это заблуждение; на самом деле они были французскими кулинарами, которых считали недостаточно аккуратными, чтобы доверять им приготовление настоящего крем-брюле, вот беднягам и приходилось пробиваться в жизни как-нибудь иначе.)

– Этот пациент несет на себе проклятие, известное ныне как бессонница, или insomnia-protemtia, n'est-ce pas? На нас, врачевателях, лежит обязанность устранить сей ужасный и грозящий жизни недуг, oui?

Произнося эту речь, хирург прикидывал, какая из двух кривозубых пил, находившихся в его руках, больше подойдет для намеченной процедуры.

– Мои дела не так уж плохи! – запротестовал пациент. – Я лишь засыпаю немного дольше, чем моя жена, вот и все!

Кулинар-француз сделал знак своей команде, сгрудившейся вокруг пациента; те мигом накинули на лицо бедняги салфетку и крепко прижали к его рту и носу. Через минуту он перестал дергаться и заснул с безмятежной улыбкой на лице.

– Будь у каждого страдающего от insomnia-protemtia бутылка хлороформа, припасенная в кладовке, нам не пришлось бы возиться с этими жуткими операциями, n'est-ce pas?

Затем, щелкнув каблуками, кулинар принялся отпиливать верхушку черепа. Калеба скрутила рвота: не столько из-за тошнотворности зрелища – за время пребывания в должности он видал и кое-что похуже, – сколько от омерзительного звука распиливаемой кости. Начальник полиции поспешно достал носовой платок и прикрыл им рот, пытаясь изгнать из головы ужасную картину и перестроиться на что-нибудь приятное вроде цветочков, мотылечков или воздушного омлета с сосиской от Джимми Дина.

– То, что вы здесь видите, – это «сладкое мясо» под соусом из жирных сливок и трюфелей, n'est-ce pas?

Калеб отвел глаза и двинулся дальше. А вот его спутник явно наслаждался чудовищным зрелищем.

– Люблю, когда мозги наружу лезут. Хе-хе, мне это напоминает битву у ручья Антьетам. Не дрейфь, янки, я тебя мигом отсюда вытащу.

Он открыл еще одну дверь и вывел Калеба на лестницу.

– Этот хлороформ – воистину потрясающая штука, – попытался завязать разговор Финнеган, продолжая пожевывать шматок вяленой говядины. – Слышь, а ведь это еще одно изобретение южан. Вроде копченой свинины, кадрили и близкородственного спаривания для получения генетического совершенства. Пока не было хлороформа, приходилось крепко держать беднягу, пока его вскрывали. А сейчас красота, пара вдохов – и на два дня в отключке.

«На два дня? И впрямь неплохая штуковина», – подумал Калеб.

Пройдя по извилистому коридору, они вошли в какую-то непонятную кладовку, где отставной сержант зажег масляную лампу и принялся искать потайную дверь, бормоча:

– Она где-то здесь.

Калебу наконец удалось совладать с рвотными позывами. Теперь, когда тошнота и дрожь в коленях прошли, он снова почувствовал себя самим собой.

– А, вот она где! Через эту дверь мы попадем в змеиную яму, а уж оттуда – в камеру профессора, – пояснил Финнеган.

Пока старый вояка ощупывал ремень в поисках нужного ключа, Спенсер оглядывал комнатушку. На стенах громоздились полки с одеялами, хирургическими инструментами, музыкальными инструментами, орудиями пыток и консервированной овсянкой. Его взгляд упал на полку, уставленную бутылочками с надписью «Хлороформ».

«Готов поспорить, с этой штукой эфирно-опийный десерт на дробленом льду будет еще круче», – подумал он и незаметно сунул один из флаконов в карман.

– Держись поближе, – предупредил надзиратель, вытащив свой электрошокер и несколько раз передернув затвор, чтобы привести его в боевую готовность. – И остерегайся змей.

– Змей? – воскликнул Калеб. – Да что же у вас тут за дурдом-то?

– Это была идея доктора Ферренфаргон-хоффа. Большинство здешних психов настолько ненормальны, что видят змей там, где их нет. А если они будут видеть змей по-настоящему, значит, они нормальны. Это называется гомеопатия.

– Да это просто неле… – начал Калеб, но тут же осекся, услышав шипение. Нечто чешуйчатое скользнуло сквозь клетку на его голове.

– Какого… – снова начал было он.

– Просто веди себя естественно, – посоветовал Финнеган.

Наконец они добрались до самой сердцевины лечебницы. Это мрачное место заполняли все мыслимые и немыслимые образчики сумасшествия. Одни безумцы бродили туда-сюда, хихикая себе под нос, другие увлеченно спорили с невидимыми собеседниками, некоторые были заперты в стоящие на полу небольшие клетки, еще кто-то носил старинные кандалы из каталога «Инквизиция: новые пыточные и купальные принадлежности». Множество надсмотрщиков в птичьих клетках на головах слонялись по залу, время от времени нанося удар по голове какому-нибудь ничего не подозревающему обитателю этого бедлама и уворачиваясь от плевков гремучих змей.

«И чего я сюда полез? – подумал Калеб. – Возможно, Кампион – всего лишь еще один ложный след».

Какая-то сумасшедшая старая итальянка подскочила к нему и уцепилась за рукав.

– Дружбанчик, зачем ты так со мной? Дружбанчик, прошу тебя! – взывала она, пока надзиратель не пыхнул на нее из своего шокера.

Итальянку, словно тряпичную куклу, отбросило к стене, где шамкающий старикашка мирно играл в криббедж с кучкой экскрементов. Ее тельце трепетало и вихлялось, словно она отплясывала джиттербаг.

– Д-д-др-р-руж-б-б-бан-н-н-чик, з-з-зачем т-т-т-ты…

– Валяй, покажи им, кто тут главный, – сказал бывший мятежник, не обращая внимания на вспыхнувшую на полу солому. Из-за оглушительного шума ему приходилось орать, чтобы Калеб его услышал.

– Кампион – хитрый янки! Этот желтопу-зый мерзавец подкрадется к тебе во тьме ночной по Телеграфной дороге и нападет без жалости, пока ты спишь в отсыревшей скатке в грязи на вершине Пи-Ридж.

– Я слышал про случай с утюгом! – прокричал Спенсер.

– У меня с ним свои счеты. Вот почему он в одиночной камере. Он натолкал в яблочный мешок комканой туалетной бумаги, будто это и есть яблоки, и шарахнул меня им по голове!

– Что? – завопил Калеб, пытаясь не обращать внимания на ораву гогочущих придурков, которые хватали его за одежду и дергали за прутья клетки.

– Это чудовище – в конце коридора, – сообщил надзиратель, когда они перешли в другое помещение, где было чуть потише, и миновали один за другим ряды с заключенными маньяками. В некотором смысле тщательно охраняемое заведение в Бельвю представляло собой метафорическое отражение многонационального бурлящего котла, в который стремительно превращался и сам Нью-Йорк. В то же время это была большая клетка, заполненная меньшинствами. В одной из камер на койке сидел какой-то итальянец, беспрестанно кивая; в другой русская женщина выделывала балетные па, что-то напевая себе под нос; еще в одной немецкий пастух в смирительной рубашке радостно глодал человеческую кость.

– Вы держите Кампиона в одиночке?

– Приходится… Он же чокнутый, забыли? Но мы надели на него смирительную рубашку, цепи и увесистые кандалы, так что не бойтесь, он будет смирным как пленный юнионист, страдающий тяжелым поносом. Хе-хе-хе-хе. А кстати, неприятно вам напоминать, но смирительная рубашка – тоже одно из великих изобретений южан.

Они остановились перед массивной железной дверью, и надзиратель три раза постучал.

– Профессор, это к вам! Мы заходим. Ведите себя на этот раз прилично. Неприятности нам не нужны.

Он сунул ключ в замочную скважину, отпер несколько засовов и, поднатужившись, сдвинул тяжеленную дверь.

– Начальник Спенсер, позвольте вам представить профессора Кампи… Что за черт?

Камера была пуста!

На полу валялись наручники и смирительная рубашка узника. Надзиратель схватил свой свисток и что было сил дунул в него.

– Побег! Побег! Перекрыть все входы и выходы! – завопил он. – Псих на воле! Тюремщики, хватайте ваши чашки!

Послышалась череда свистков – стража передавала сигнал тревоги по цепочке. Сконфуженный надзиратель, качая головой, поднял брошенные вещи.

– Как же этот хитрый дьявол умудрился ускользнуть?

Калеб, обшаривая взглядом темницу, и сам пытался найти ответ на этот вопрос. Стены, пол и потолок были испещрены какими-то невразумительными каракулями, алгебраическими уравнениями, чертежами Бойлерплейта и многочисленными рисунками, изображавшими громадный шар, заключенный в стеклянный куб.

Похоже, гениальный профессор все еще продолжал изобретать. Но что? И для кого?

«Окон нет, – размышлял Калеб. – Дверь одна, заперта снаружи… Да еще цепи и смирительная рубашка. Просто невероятно! Если только… если не… Нет, это нелепо. Такого не может быть».

Его разум лихорадочно искал иное решение загадки, но не находил.

«Если только это не дело рук… Неужели Гудини?»

– Гудини! – прошептал Калеб и обернулся к южанину. – Что это вы там говорили? Насчет яблок?

– Я сказал, что Кампион сварганил из туалетной бумаги мешок с яблоками и шарахнул меня им по голове.

В этот момент на глаза Калебу попалась надпись, нацарапанная на стене. Он прочитал:

РЯЖИНЫЕ НЕ BEНОВАТЫ, А ВЫ СВАЕ ПАЛУЧИТЕ

– Боже мой! – воскликнул Калеб, вытаращив глаза.

«Это он!»

Затем Спенсер перевел взгляд на миски с несъеденной овсянкой, стоявшие на полу.

– Как часто его кормят?

– Один раз в день… подсовывают под дверь.

«Три миски с овсянкой, – подумал Спенсер. – А убийства начались как раз три дня назад!»

От резкого выброса адреналина в Калебе закипела кровь. Вот тот, кого он ищет! Он выхватил свой мобильный телефон, опустился на одно колено, зажег маленькую горелку за панелью в задней стенке аппарата и принялся набирать номер Лизы.

– Эй, это одна из новомодных говорилок, да? Нам бы такие в той битве за высоту Свинячий Жир! Мы, конечно, задали жару вам, северянам, но связь у нас была никудышная. Мы пытались писать на пушечных ядрах и стрелять ими друг в друга, но получалось не так здорово, как можно поду…

– Ш-ш-ш!

Гудок. Еще гудок. И еще…

– Ну, Лиза, давай! Возьми трубку!

– Рада сообщить, это Шиза-Лиза. Я сейчас не могу подойти к телефону. Возможно, я сейчас ужинаю или танцую с каким-нибудь потрясающе красивым и невероятно богатым молодым господином, который принимает меня такой, какая я есть, и не ожидает, что я стану придерживаться требований современного общества, то есть сидеть дома и печь пирожки, подобно другим девушкам.

Калеб возвел глаза к небу.

– Ну ладно, ладно, давай уже!

– Если вы захотите оставить мне небольшое сообщение, будьте так добры сделать это после музыкального сигнальчика, а я попозже перезвоню вам. Если, конечно, у моего приятеля не окажется других планов.

Затем последовал мелодичный сигнал.

– Элизабет, это Калеб, выслушай меня. Профессор Аркибалд Кампион и есть Крушитель. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Он сбежал из лечебницы в Бельвю три дня назад, когда и началась череда убийств. Я также считаю, что он убивает своих жертв, нанося им сзади сокрушительный удар мешком с яблоками, сделанными из плотных комков туалетной бумаги. Но держись крепче, это еще не все. Я уверен, что ему помогает фокусник, знаменитый Гарри Гудини! Я знаю, обвинение звучит безумно. Знаю, что Гудини начнет устраивать свои представления только лет через двадцать. Но испано-американская война тоже еще не начиналась, а «Волшебник страны Оз»… ладно, может, я чуток сбрендил, зациклился на порядке исторических событий. Но это пройдет. Теперь ты имеешь дело с совершенно другим начальником полиции. Калеб Спенсер станет более решительным и дерзким, он самостоятельно сможет выбирать себе галстук и развлечение на вечер. Хочешь узнать еще кое-что об этом новом Спенсере? Он по уши…

Обернувшись, Калеб увидел, что Финнеган поднял миску с кашей, сунул в нее палец, вытащил изрядный шматок и теперь усердно пытался пропихнуть его сквозь прутья клетки себе в рот.

– Отставить! Это улика! – спохватился Калеб, едва не бросив трубку.

– Чертовы янки, считают себя главными аж со времен войны. Ну ладно, попомните мои слова, Юг еще восстанет! Ибо на этой земле…

– А теперь, Лиза, слушай внимательно, – продолжал Калеб; меряя шагами камеру, он уже не утруждал себя говорить в трубку. – Мы не можем ставить в известность участок. У Твида все схвачено. Нам придется действовать самостоятельно. Вы с Рузвельтом можете не дергаться, а я отправляюсь в театр «Лицей» арестовывать Гудини. Все сходится, Лиза! Мы его раскусили! Крушитель – это Кампион и Гудини. Возможно даже, это вообще один и тот же человек! И я готов ставить десять к одному, оба они – из Ряженых!

Элизабет слышала слабый голос Калеба, исходивший из большого раструба автоответчика, который соединялся с ее шикарным мобильным телефоном. Но сейчас она не была настроена брать трубку. Она подумала, что использованное Калебом выражение «не дергаться» звучало в высшей степени иронично, если принять во внимание то затруднительное положение, в котором она пребывала. Ее связали по рукам и ногам, заткнули рот кляпом и заперли в клетке индейца яхи в оранжерее Рузвельта. Невнятные призывы на помощь не возымели действия и вызвали только недоуменные взгляды птиц, крокодилов и драконов с острова Комодо, населявших оранжерею.

Со своего места на табурете Иши она могла видеть, что кто-то испортил портрет обнаженного Рузвельта, нацарапав над головой мэра в «облачке», какие рисуют в комиксах, следующие слова: «Привет, я жирдяй! И от меня воняет!» Лиза просидела связанной уже более часа; она изо всех сил пыталась ослабить тугие путы, когда из гостиной послышались мужские голоса. Говорили шепотом. Лиза тут же прекратила ерзать и прильнула ухом к прутьям.

– Она фопротивлялафь?

– Да, черт ее подери! Она мне своими когтями по яйцам заехала, причем два раза! Слушай, мы так не договаривались! Мое дело было явиться сюда, пошпионить за следствием и смотаться. Ну, может, подкинуть им пару ложных следов, чтобы сбить с курса. Одна нога здесь, другая там – и все дела!

– Мало ли кто о чем договаривалфа. Чефтно говоря, я не жнаю, какова твоя роль, и мне до этого нет дела. Но уж коли ты тут, будешь играть по правилам девятнадцатого века, и фейчаф это жначит, что ты работаешь на меня. Яфно? А теперь – где Именофлов?

– Не волнуйтесь. Он… э-э… в безопасности.

– Я хочу получить его.

– Вы его получите. Но лишь тогда, когда я снова окажусь в том агрегате, и ни секундой раньше. Вы же понимаете, это моя страховка. Я не хочу, чтобы и меня кто-нибудь треснул по голове.

– А понимаешь ли ты, приятель, что ефли эта книга вфплывет, вефь план пойдет нафмарку, включая и твою долю?

– Она не всплывет, пока все исправно играют свои роли. Я слыхал про ваших негодяев, бандитов и головорезов. Я презираю ваш так называемый Золоченый век. Он золоченый только для тех, кто богат, имеет белую кожу, владеет собственностью и не страдает каким-нибудь брюшным тифом или чем-то в том же духе. Вы получите свою книгу, как только я свалю из этого вонючего мира.

До Лизы донеслись несколько музыкальных аккордов. «Остролист и Плющ», – подумала она.

– Алло?… В фамом деле? Я приеду прямо туда. Это был Дж. Р. Беннет. Похоже, один иж его репортеров, Лони Бойл…

Так вот как звали парня, имя которого я пытался вспомнить! И мне даже не пришлось рыться в словарях! Бог ты мой, я был готов за это чмокнуть собственный локоть!

– …фкрытно продолжать увлекательную флежку жа нашим начальником Фпенфером. Офтанешся ждефь и прифмотришь за дамой. Я фообщу тебе, когда дофтавить ее в Вифта Крэг.

– Вот уж обломайся!

– Это ты мне? Обломайфа?

– Ага. Но через «с».

– Мы еще пофмотрим, кто иж нас обломаетфа, когда ты ужнаешь фекрет Удивительной Времяпреодолительной Машины.

– О чем ты говоришь?

– Неужели твоя подружка не говорила тебе?

– Чего не говорила?

– Приятель, она обвела тебя вокруг пальца. Профто кинула, парень. Теперь твой дом ждефь, и никуда ты уже не денешься. На твоем мефте я понемногу фтал бы прифпофабливатьфа к цилиндру и камербанду. Так что прощевайте, фэр, или лучше фкажать… катитефь в…

Лиза услышала мужской смех. Затем хлопнула дверь.

– Пока! – весело заорала механическая горилла. – Тедди был просто счастлив, что вы к нам заглянули. Приходите еще, и поскорее, слышите?

* * *

Калеб перекинул телефон через плечо.

– Благодарю за проявленную бдительность, сержант, – съязвил он. – Если бы еще ваши пациенты не сбегали, было бы вообще отлично.

На пороге он остановился и обернулся к старому вояке:

– Кстати, не хочется вас огорчать лишний раз, но Север-то победил!

С этими словами он вышел.

Надзиратель сделался похожим на готовый взорваться паровой котел. Балансируя на грани конфедератской гордости над пропастью беспредельной глупости, он пал на колени и горестно возопил: «Не-е-е-т!» Заметавшись среди стен, этот крик вырвался наружу лишь слабым эхом, но Калеб услышал его и, садясь в экипаж, улыбнулся. Он направлялся на другой конец города – в театр «Лицей» для встречи с Гудини.

Хотя от внимательного взгляда Калеба не ускользнула надпись на стене, кое-что важное он все же пропустил. На полу в углу камеры была еще одна надпись – совершенно иного характера, и она-то имела весьма серьезные последствия и для Элизабет, и для Калеба, и для Рузвельта, а также для вашего покорного слуги.

Надпись эта гласила:

«Я не умалишенный! Но я чувствую себя болваном, олухом и тупицей (да в придачу полным дураком). Мне так жаль, малышка Ерд. Прошу, прости меня».

* * *

Готическая пятиэтажка – дом 121 по Восточной Шестьдесят четвертой улице – сегодня одна из самых почитаемых достопримечательностей города. Но раньше, в 1882 году, это был всего лишь один из многих доходных домов, возведенных в фешенебельном квартале между Лексингтон и Парк-авеню. Хотя заморские витражи и островерхая крыша придавали ему сходство с церковью и тем самым отличали от прочих зданий, более ничем иным дом не выделялся.

Тем не менее у этого здания есть любопытная история, которая заслуживает, чтобы о ней здесь рассказать. Некоторое время дом служил пристанищем знаменитого застройщика Роберта Мозеса, который прославился следующим утверждением: «Чтобы афроамериканцы не пользовались общественными бассейнами в «белых» районах, нужно сделать температуру воды ПО-НАСТОЯЩЕМУ НИЗКОЙ».

В 1960-е годы Боб (или Рэй – вечно я их путаю) из популярного комического дуэта руководил подземной железной дорогой, «эль андеграундо», для вывоза из этого здания мексиканских нелегалов. Его идея состояла в том, что если уж нелегалы ухитрились протянуть дорогу до его дома, они могут тем же манером проделать весь путь на север по Восточному побережью, перебираясь из одного убежища в другое, – и так до самой Канады, пока не придут наконец к свободе. К несчастью, большинство нелегалов были остановлены на границе Калифорнии, прежде чем они успели даже попробовать совершить бросок на шесть с лишним тысяч километров через всю страну до «Убежища Боба», и потому – увы! – секретная железная дорога загнулась и потерялась для истории. Тем не менее попытка была благородной, и мы выражаем свое искреннее восхищение Бобу (или Рэю, или кто бы там ни был) за то, что они по крайней мере хотели как лучше. А сейчас, в то время как печатается эта книга, в доме 121 обосновались горячо любимая мною актриса Бриджит Нильсен, ее суженый, бармен Матиа Десси, и рэпер Флэвор Флав. Я полагаю, вы не откажетесь вместе со мной пожелать им всяческих успехов.

Однако в 1882 году бесхитростное сходство этого дома с культовым зданием делало его идеальным местом для публичного дома, который держала Китиха и который пользовался большой популярностью.

– У вас клиент в номере «Однажды в парке», – сообщила Лили, бойкая девушка по вызову, когда Китиха закончила дела с клиентом из номера «Ляжки или Пирожки».

– Кто-нибудь из завсегдатаев?

– Законник. Говорит, начальник полиции, не больше и не меньше.

– Ах, да. Наверное, принес отступные за мою испорченную шубу.

Темную комнату под названием «Однажды в парке» украшали выполненные на бархате чудовищные картины, изображавшие четырех всадников Апокалипсиса, а также разномастных псов, играющих в карты. Но самое главное впечатление для попавшего сюда заключалось в том, что он будто бы оказывался внутри теплой матки, снабжающей его пищей, – правда, матки, которая требовала оплаты каждые пятнадцать минут. Это физическое ощущение усиливала круглая красная лампа, источавшая сияние на все чрево – то бишь комнату. Там и сям валялись разнообразные атрибуты верховой езды: галифе, высокие сапоги, кнуты, шоры, седла и торбы.

– Так-так. Вижу, девочки не позаботились прибраться тут после дерби, – пробормотала Китиха, поднимая кусочки сахара и морковные огрызки. – Эй, начальник Спенсер, вы здесь?

Ответом ей было гробовое молчание. Затем из-за безвкусно раскрашенной восточной ширмы вышел человек во фраке и цилиндре.

– Добрый вечер, – сказал он.

– Вы не начальник Спенсер.

– Боюсь, что нет.

– Значит, один из его прихвостней, да? Отлично. С вас двадцатка. Но хочу предупредить: если я не смогу вытряхнуть из моей шерстки вошек, – придется добавить.

– Ой-ой-ой, как же мы торопимся! А где находчивость и остроумие? Где душевный разговор, чтобы растопить лед? Нет – прямиком к грязному делу, чтобы побыстрее с ним покончить! Разве так делается?

– Слышь, легавый, у меня мало времени. Мне надо возвращаться.

Мужчина швырнул на неубранную железную кровать пачку денег. У Китихи загорелись глаза.

– Я так понимаю… – начала она, предположив, что ее первичное предположение как раз и было тем, что следовало предположить. – Нам тут придется задержаться, правильно? Ну, тогда я пошла за гарпуном.

– Не трудитесь, – произнес незнакомец, улыбаясь улыбкой, которая была совсем не улыбкой, а призывом к лучшим чувствам проститутки – мольбой внять и уйти, бежать, извергнуть себя из этого лона, пока не поздно. К несчастью для Китихи, она приняла выражение лица визитера просто за улыбку извращенца и начала стягивать платье и прошитый свинцом пояс – это было одно из ее последних действий на этом свете.

– Брюки для верховой езды можете примерить за ширмой, – предложила она, заголяя обвислое тело, покрытое сотнями татуировок с изображениями кита. – У вас, должно быть, шаговый шов 86 сантиметров. А если есть желание по-настоящему ощутить себя Ахавом – под столом, кажется, валяется протез, его туда зашвырнул последний посетитель.

– Протез не понадобится, – сказал гость. Он вытащил из сумки небольшой ящичек, поставил его на стол и чрезвычайно аккуратно открыл. По комнате поплыл милый напев незатейливой песенки «Сладкая Рози О’Грейди».

– О, музыкальная шкатулка! Какая прелесть! Повышает настроение, правда? Ну а теперь… Как вас величать, кроме как «красавчик»?

– Хороший вопрос. Однако я затрудняюсь на него ответить. Видите ли, разные люди зовут меня по-разному.

Незнакомец потушил масляную лампу, ее красное сияние сменилось мерцанием углей в камине.

– Гхм… Хорошо, – сказала Китиха, полагая, что это некая новая игра. – Ну, тогда… Я должна угадать?

– Да! Действительно, почему бы и нет? Это будет весьма… – Он вздохнул. – Будет весьма забавно… наверное.

– Хорошо. Так. Ну-ка… Может, Фредерик? Нет, не Фредерик. Гм… Фердинанд? Вольфганг? Вернер? Малахия? Нет, это все вам не подходит. Я знаю! Джон! Вас наверняка зовут Джон. Отныне, когда я буду вспоминать вас, я буду думать о вас как о Джоне.

– Как ты догадлива! По такому случаю можешь величать меня моим прозвищем. Я совершенно уверен… – Вздох. – Совершенно уверен, ты его слышала. Ох, да что ж такое?

– В чем дело, мистер? Хочется да не можется, а?

– Увы… Боюсь, весь мой запал вышел.

– Ну, это мы поправим, не сомневайтесь. Там, внизу, в кухонном шкафчике есть ртутная соль. Одна пилюлька, и столбик устремляется вверх, а через полчасика ваша мачта торчит столь же гордо, как на том корабле, что доставил сюда наших предков, будьте уверены.

– Приветик, Эйб!

– А тебе никогда не хотелось, дорогая моя великанша, чтобы в жизни было еще что-нибудь, кроме грошового «перепиха», или как вы, дамочки, сейчас это называете? Никогда не мечталось?

– Да уж, конечно, Джон, все девчонки не прочь помечтать. Но, как говаривала моя мамуля, подставь мечтам одну горсть, а дерьму другую, и погляди, какая быстрее наполнится.

Китиха расхохоталась, хлопая себя по ляжкам, отчего ее толстая шкура пошла рябью.

– Что касается меня, – вздохнул посетитель, – я всегда мечтал стать танцором.

– Всего-то? – рассмеялась Китиха. – И что? Почему же вы не танцуете?

– Если бы все было так просто. Боюсь, моя жизнь покатилась по кривой дорожке туда, откуда нет возврата.

– Ох уж эти мужчины! Да супротив танцев нет никакого закона, как он есть почти против всего остального. Если вам хочется – пляшите! А если опосля вам вздумается порезвиться с девчонкой, так и ладно! Кто сказал, что нельзя и то и другое?

– Что ж, моя необъятная матрона, я думаю, ты права. Не вижу причины не осуществить обе мои мечты.

– Вот это другое дело. Так что вы скажете, взять мне гарпун?

– О да, мой милый ангел, но сначала ты должна угадать мое прозвище. Я уверен, ты его слышала. – Похоже, мужчина воспрянул духом. В его голосе послышались почти истерические нотки. – Много раз слышала, не сомневаюсь. Возможно даже, ты дожила до сего дня именно затем, чтоб испытать пред ним благоговейный ужас…

– Гм… Ладно. И что бы это могло быть?

Мужчина полез в свою сумку.

– Ничего особенного, леди. Мое прозвище – просто скромное имя, которое вскоре будет известно всему миру: Джек – Веселый Крушитель!

Вопль Китихи потонул среди исступленных стонов и криков, доносившихся из соседних номеров. Все случилось очень быстро – сокрушительный удар мешком с надписью «Макинтош», глухой удар, чих, отрыжка, – и дело кончено. Несмотря на самонадеянные заверения Китихи, что она может за себя постоять, толстой шлюхе не под силу было тягаться с лжедоктором и его мешком яблок.

Не желая, чтобы его прерывали, Крушитель запер дверь, уделил минуту, дабы поддержать затухающий огонь, а затем вытащил из своей неизменной сумки инструменты. На этот раз, в отличие от других убийств, он располагал временем и мог, не торопясь, отдаться дьявольскому искусству. Работая с таким сложным материалом, как человеческие внутренности, он позволял рукам действовать по велению своей жестокой музы. Закончив дело, Крушитель немного отступил, любуясь содеянным. Он понимал, что в эту ночь создал свой главный и единственный настоящий шедевр. Это была самая жуткая, мерзкая и отвратительная картина преступления, которую только можно вообразить. (Представьте самую омерзительную картину смерти. Умножьте на десять. Не, и близко не лежит.)

И все это время он танцевал.

* * *

Девятнадцатый участок гудел как улей, что было необычно для столь позднего часа, когда госпожа О'Лири вперевалку зашла туда и кротко осведомилась у дежурного сержанта, с кем она может поговорить насчет своего постояльца, который снова накануне вернулся домой весь в крови. Дежурный велел ей отправляться домой, поскольку Крушитель уже опознан свидетелем последнего убийства.

– Да, но мне, кажется, все-таки стоит поговорить с начальником… очень-очень кажется, понимаете ли…

– Сударыня, начальник Спенсер более не занимается этим расследованием, – сказал голос у нее за спиной. – Теперь это мое дело.

У госпожи О'Лири глаза полезли на лоб, она судорожно сглотнула и сделала глубокий реверанс перед щеголеватым человеком в костюме детектива.

– О, господин Бирнс, неужто ваше?! Приятно познакомиться, очень даже, – сказала она, от волнения поправляя пучок на затылке. – Видите ли, я слежу за расследованием по бульварным газетам, и сдается мне, человек, которого вы ищете, обосновался в моем доме.

– Моя дорогая, – сказал давний соперник Спенсера, галантно беря ее руку в свои, – в нашем участке мы весьма ценим любую помощь граждан и в этом деле, и во всех прочих. Несомненно, выполнение поставленных перед нами задач, как бы мы ни старались, было бы невозможно без содействия таких сознательных граждан, как вы, чья неутомимая забота об исполнении правосудия и утверждении в обществе высокой морали будет запечатлена на скрижалях истории.

– Ой, да я просто хотела, чтобы он перестал пачкать кровью мое постельное белье, вот что, но коли вы говорите…

– А если вы потратите минутку, чтобы внимательно прочитать сей предварительный оттиск нашей дешевой газетки, то вы сразу увидите, что ваша озабоченность хоть и похвальна, но безосновательна.

Бирнс протянул ей первую полосу утреннего выпуска. Госпожа О'Лири ахнула:

– Боже мой, нет, говорю я вам! И говорю, и говорила! Нет!

КИТИХА ИСКРОМСАНА НА КУСКИ

Веселый Джек – Калеб Спенсер!

Весь город в поисках маньяка.

Начальник полиции – КРУШИТЕЛЬ!

А под заголовком был помещен снимок Лони Бойла, на котором Спенсер и Китиха усаживались в экипаж начальника полиции.

– Так что, уважаемая гражданочка, можете спать спокойно, поскольку мы точно, просто наверняка знаем, кто такой Крушитель. И теперь только вопрос времени – взять его… живым или мертвым.

 

Глава 10

В которой маркиза де Мертей при помощи интриг мстит виконту де Вальмону (в исполнении Джона Малковича), в то время как мадам де Турвель делает ноги

«Иди… через… Голубая Китиха… Ну, допустим, не китиха, а просто – голубой кит…»

В чем все-таки крылись суть и смысл посланий Крушителя? «Иди через что-то к голубому киту»? Если даже так – что это, черт побери, значит? С тем же успехом он мог бы изъясняться на иностранном языке. И все-таки – через ЧТО идти-то? Я решил снова рассмотреть последние жуткие фотогравюры, чтобы в точности определить, какой именно смысл пытался заложить убийца в свои послания.

На этот раз посмертная психопатическая картина производила еще большее впечатление, чем все предыдущие. Дородная Китиха была подвешена к потолку комнаты, носившей название «Однажды в парке». Кишки убитой лежали на полу, свернутые кольцом, словно бухта каната; один их конец убийца протянул через тяжелый шкив, накрепко привязанный к талии Китихи, – очевидно, таким образом она и была подтянута к потолку.

Едва я увидел эту картину, мои мозги защелкали быстрее прежнего. Чик-чик-чик! – работал мой разум, пока соседи не принялись колотить в стену. «Иди… через… однажды в парке… китиха…» И в конце концов меня шарахнуло, словно на голову обрушилась тонна вечно любимых кирпичей: «Иди через парк к киту».

Теперь я все понял! (Правда, мне по-прежнему казалось, что «ЧЕтверка», превратившаяся в «ЧЕрез», – это некоторая натяжка.)

В любом случае, сейчас, как и тогда, был только один «голубой кит», к которому можно было «гоу-гоу», то есть «идти-идти» «через парк», и был это двадцатипятиметровый левиафан, подвешенный к потолку Зала семьи Милстейн («Жизнь океана») в Музее естественной истории, что на углу Восемьдесят первой и Западной улицы Центрального парка.

Мой разум стрекотал так громко, что едва не лопались барабанные перепонки. Така-така-така-так, и так далее. Почему же следственная бригада в 1882 году не пришла к тому же умозаключению? Впрочем, я и сам точно знал, почему, не так ли?

(Это я к вам обращаюсь: «Не так ли?» Ладно, проехали. Чтобы я еще раз обратился к вам с вопросом? Да никогда!)

А все потому, что их слишком занимали ухаживания, похищения и арестовывания друг друга. Они не могли осознать, что происходит на самом деле. Вот почему! (Так мне думается.)

Я спрятал завистливое негодование (вкупе с уважением к Венделлу и его новой пылкой подружке) в шкатулку из поддельного оникса в моей перегруженной башке и торопливо принялся укладывать рюкзак, сунув туда фотоаппарат, ноутбук, средство для упышнения волос, свое резюме, фотографии и перцовую приправу в аэрозольном баллончике (на случай, если я решу подкрепиться безвкусной едой в музейной кафешке; понятия не имею, почему они сами никак не разживутся такой перечно-соленой приправой). В целях безопасности я прицепил к плащу личный жетон с указанием имени, группы крови и телефона, по которому следует позвонить, если я потеряюсь, – в моем случае это был номер мамаши Венделла, поскольку мои собственные родители в присутствии посторонних всегда делают вид, что впервые меня видят (по словам моего папочки, исключительно из налоговых соображений). А затем я отправился приятно провести день в музее.

Я также прихватил выцветший дагерротип, который выпал из дневника Спенсера. Если б я только знал, сколько неприятностей принесет мне эта штуковина, то с удовольствием оставил бы ее, а то и вообще разорвал, сжег и спустил в унитаз.

* * *

К десяти часам театр «Лицей» был уже набит битком. Все ждали выступления Гудини. Калеб вынужден был пристроиться возле обнаженной бронзовой статуи, изображавшей какого-то древнего грека, чей сморщенный выпирающий элемент маячил аккурат на уровне глаз Спенсера.

Тем временем Гудини, невысокий мускулистый человек с пронзительным голосом, исполнял на подмостках свой знаменитый номер – освобождение из бочки с простоквашей. Он проделывал этот трюк уже сотни раз без всяких затруднений, но сегодня все шло наперекосяк. Гудини больше двадцати минут просидел в небольшом запертом бидоне, полном густого кислого молока, и публика начала беспокоиться. Оркестр наяривал какую-то импровизацию. Тем временем Бесс, очаровательная ассистентка иллюзиониста, мило улыбаясь, расхаживала взад-вперед перед этим бидоном, который неистово содрогался в ответ на отчаянные попытки Гудини оттуда выбраться.

Бесс посмотрела на часы и, решив, что все это продолжается уже достаточно долго, подала сигнал оркестру, чтобы тот перешел к финальному крещендо. Она отперла и откинула крышку бидона. В то же мгновение фонтан вонючего непастеризованного молока окатил ее и залил всю сцену. В кисломолочном потоке возник сгусток плоти, сотрясавшийся от икоты. Гудини все еще был скован цепями от шеи до лодыжек. Он пытался самостоятельно подняться на четвереньки, срыгивая свернувшееся молоко к явному отвращению изумленной публики. Его жизнерадостная ассистентка призывала аудиторию подбодрить иллюзиониста аплодисментами и, несмотря на некоторое замешательство зрителей, ей это удалось.

– Что, черт побери, вы тут со мной вытворяете? – брызгая простоквашей, пропищал он.

– Это тебе за прошлую ночь, – сказала Бесс, не меняя своей замороженной улыбки и продолжая фланировать перед иллюзионистом, который никак не мог отплеваться.

– Я говорил тебе, что не виноват… Это все мой толстожопый братец!

Его брат Хардин считался одним из ведущих специалистов по рентгеновским лучам, и Гудини несколько раз вызывался быть подопытным кроликом для его экспериментов. Неоднократное облучение лишило его способности приводить свой реактивный снаряд в состояние боеготовности. И хотя Бесс великодушно мирилась с его недостатком, время от времени (в зависимости от фазы лунного цикла) ее это не на шутку бесило.

Сложив на груди руки, Калеб облокотился на статую грека, при этом выпирающий элемент плотно угнездился в полицейском ухе.

– И это великий Гудини? – спросил он изваяние, но древний грек хранил молчание, поскольку был не настоящим, а даже если и настоящим, вряд ли говорил по-английски.

Подбежавшие из-за кулис помощники освободили мага от оков, и Гудини, будучи все же великим шоуменом, отвесил глубокий поклон, после которого его снова вырвало.

Бесс бочком прошлась по сцене, как это делают девушки на шоу в Вегасе, в руках у нее был большой транспарант с надписью: «Великий вызов».

– А сейчас, дамы и господа, – объявил Гудини, – я предлагаю любому из вас подняться сюда и как следует ударить меня в живот. Поскольку мой железный пресс может противостоять…

Бумс!

Бесс резко развернулась и нанесла коротышке мощный удар в солнечное сплетение. Гудини согнулся, скорчил гримасу и выкашлял пеструю коллекцию бутылочных осколков, швейных иголок, бритвенных лезвий, а также пяток сосисок от Оскара Майера, проглоченных им во время двадцатиминутного обеденного перерыва.

– Я был не готов, – прошипел он.

«Та-дам!» – разразился мощным аккордом оркестр, и Гудини, морщась, отвесил еще один глубокий поклон.

– И наконец, дамы и господа, – сказал он, выталкивая Бесс за кулисы, – если в зрительном зале присутствует какой-либо представитель правоохранительных органов, который позаботится надеть на меня наручники, я был бы рад продемонстрировать, как легко могу избавиться от сей хитроумной штуковины.

– Я это сделаю, – сказал Калеб, выходя к рампе.

– Дамы и господа! Перед вами не кто иной, как наш начальник полиции Калеб Спенсер!

Толпа зааплодировала, еще не зная о заголовках в последних выпусках бульварных газет, захлестнувших улицы. Спенсер взобрался на подмостки и вытащил стальные наручники.

– Сломайте ему указательные пальцы, тогда он не сможет высвободиться, – шепнула Бесс из-за кулис.

– Скажите, начальник Спенсер, чем мы обязаны этому неожиданному визиту?

– Говоря по правде, господин Гудини, я пришел сюда, чтобы арестовать вас.

Публика засмеялась.

– Арестовать меня, говорите? Ну, я надеюсь, вам не понадобится вот это?

Гудини протянул Спенсеру его собственную полицейскую дубинку. В зале раздались аплодисменты. Несмотря на неподдельное изумление, охватившее Калеба, он все же приготовился надеть наручники на ловкого престидижитатора.

– Или вот это?

Теперь в руках у Гудини был пистолет Спенсера. Калеб схватился за кобуру, но оружия там не оказалось. Публика гоготала и хлопала.

– Именем распаленной Эмили Дикинсон, как вам это удалось?

– И, разумеется, это вам сейчас тоже не потребуется, не правда ли?

Гудини продемонстрировал фривольные розовые трусики с очень некстати обнаружившейся на них коричневой полоской.

Пока смущенный начальник полиции неистово ощупывал свою задницу, аудитория исходила хохотом. Поняв, что он оказался на сцене без нижнего белья, Калеб сделался пунцовым.

– Где, черт возьми? Как, черт возьми?

– Магия, дорогой констебль, обычное волшебство. Но не просите меня удалить это неприличное пятно! Это не в моих силах, сэр!

И прежде чем Калеб успел ответить, он обнаружил, что закован в свои собственные наручники. Гудини самодовольно побренчал ключами у него перед носом. Толпа безумствовала: повскакав с мест, люди оглушительно хлопали. Бесс возвела глаза небу с видом полной невинности.

– Так что, видите, начальник, это не я арестован, а вовсе даже вы!

Публика веселилась, оркестр снова разразился торжествующим аккордом, и Гудини отвесил низкий поклон.

Внезапно зажегся верхний свет, и голос из глубины зала объявил:

– Превосходная работа, господин Гудини!

Детектив Томас Бирнс появился в сопровождении многочисленного отряда полицейских в форме и в штатском, которые быстро вскарабкались на сцену и окружили Калеба. Толпа притихла.

– Властью, данной мне глубокоуважаемым и достопочтенным Марафетом и горячо любимой ассоциацией Таммани, я пришел сюда арестовать начальника полиции Спенсера.

– Боже мой, этого не может быть! По какому обвинению, Бирнс? – вскричал Гудини.

– По обвинению в убийстве, дорогой кудесник. В убийстве Беззубой Салли Дженкинс, Эммы Мэй Мелочевки, Франни Роз Щепотки и толстухи, известной широкой публике как Голубая Китиха. Дамы и господа, вас это может удивить – я и сам поначалу обалдел, – но внешне приличный и скромный государственный служащий, которого вы видите перед собой, – не кто иной, как печально знаменитый Джек Веселый Крушитель!

Публика молча глазела на происходящее, ошалев от столь пространной речи.

– Спенсер и есть Крушитель, – пояснил Бирнс. – А я здесь, чтобы его арестовать.

В толпе раздались радостные выкрики и аплодисменты. Однако, сообразив, что аплодирует маньяку-убийце, публика сменила милость на гнев, заухала и принялась швыряться гнилыми помидорами.

– Повесить психа!

– Сжечь нечистого!

– Побить мартышку!

– Кончай его!

– Бирнс, ах ты ублюдок! – заорал Калеб, перекрывая хриплый рев толпы. – А ты каким боком в этом деле? Кто тебе платит? Ты… ты… Ряженый прихвостень, вот ты кто!

– Мне жаль, что так вышло, Калеб. Годы вашей службы стали бесценным вкладом в жизнь нашего города, однако это не может служить оправданием вычурных экспозиций из плоти «ночных бабочек»! Уведите его, ребята! – приказал Бирнс.

Полицейские стащили Калеба со сцены и посадили в «воронок», чтобы увезти в страшную городскую тюрьму, получившую прозвище «Могила».

Оставшаяся в зале толпа совершенно осатанела. Едва закрылся занавес, Бесс вышла из кулис и набросила на плечи Гудини полотенце.

– Я полагаю, мы немедленно отправляемся его спасать, так? – спросила она.

– Разумеется. Иначе нас замучают угрызения совести… Правда, боюсь, нам предстоит нелегкая ночка… Домой мы наверняка доберемся совершенно обессиленными, и я сомневаюсь, что смогу…

Бамс! Бесс опять нанесла ему неожиданный удар под ложечку.

– Черт возьми, женщина, я же сказал – подожди, пока я подготовлюсь!

* * *

Бездомный бродяга в набедренной повязке и с копьем в руке, весь покрытый засохшей грязью, жуя уже пережеванный табак, бесцельно брел по Двадцать второй улице в сторону центра города.

– Дельмо? – с надеждой вопрошал он каждого прохожего, однако в ответ встречал только недоуменные взгляды. Озабоченные своими собственными делами, пешеходы старались обходить его стороной.

(Разумная привычка избегать сумасшедших бомжей появилась в Нью-Йорке в 1800 году, и я рад сообщить, что это одна из тех малочисленных традиций Золоченого века, которые выдержали разрушительное воздействие времени и до сих пор практикуются большинством горожан, включая самих бездомных – по крайней мере тех немногих из них, кто чуть благоразумнее остальных.)

Еле передвигая ноги, бродяга миновал «Иден-Мюзе» на Двадцать третьей улице. Фасад «Мюзе» был украшен амальгамой и отделан громадными фигурами французского литья, а также восемнадцатью барельефами, изображавшими тыльные части отцов-основателей (маленький каприз архитектора-француза, который он добавил для собственного развлечения). «Мюзе» было ответом Нью-Йорка знаменитому лондонскому музею мадам Тюссо и содержал коллекцию восковых фигур, представляющих воображаемые исторические или мифическиесцены. Зал ужасов привлекал особое внимание публики и тешил викторианское воображение всевозможными египетскими штуковинами, среди которых самой модной считалась подгнившая мумия. Однако внимание татуированного бродяги привлекла сцена в витрине, подписанная следующим образом; «Любимое занятие зулусов на досуге (насколько нам известно)». Сцена изображала обнаженную африканскую женщину, взгромоздившуюся на обнаженного африканского мужчину.

– Эй, а я такое празднование уже видел! – взревел бродяга, ощутив легкое дуновение под набедренной повязкой в районе филейной части. – Но тогда она еще и подпрыгивала, причем довольно шустро.

Бродяга потянул за ручку двери и вошел в «Мюзе». Блуждая по залам, он почувствовал, что это место кажется ему очень знакомым: здесь были восковые фигуры юного Джорджа Вашингтона, рубящего вишневое дерево, Лиззи Борден, зарубившей свою мать, и Питера Стайвесанта, рубившегося с коренными американцами. «Мюзе» было передовым учреждением в области ваяния из воска и уже выставило для обозрения срочно подготовленную сцену, изображавшую Беззубую Салли Дженкинс в тюрбане из собственных потрохов, которой вот-вот нанесет удар затаившаяся в темноте фигура с закрытым маской лицом. «Будет ли когда-нибудь схвачен этот чертяка?» – гласила подпись.

Однако, прознав про вечерние события в «Лицее», мастеровые уже усердно трудились над восковой головой начальника полиции Спенсера, дабы приделать ее к телу киллера.

Замарашка-переросток обернулся и наткнулся на потрясающе жизнеподобную восковую фигуру не кого иного, как мэра Тедди Рузвельта. И если до этого он ощутил лишь легкое дуновение под набедренной повязкой, то теперь почувствовал мощный порыв.

«Кто же сей столь знакомый потрясающий красавец с мраморными глазами?»

Бродяга не знал этого. Он знал только, что, сколько бы ни весила эта фигура, ее следовало заполучить. Главным образом потому, что на ней был совершенно умопомрачительный костюм.

«Сейчас или никогда!» – решил бродяга. Одним рывком он стащил манекен с места и метнулся к двери. Дуя в свистки, охранники бросились в погоню. У входа кряжистый караульный схватил его за руку:

– Стой, ворюга! Стой!

Однако бомж заорал:

– Ату его! – и тараном бросился на охранника, отправив его прямиком в диораму, где стоял Букер Т. Вашингтон, окруженный куклуксклановцами в балахонах с капюшонами; в руках они держали цепи, плетки и веревки, а подпись гласила: «Рождественское напутствие от клана».

Бродяга выскочил из музея и бросился в узкий проулок, сжимая грязными руками негнущуюся фигуру мэра, которая подпрыгивала в такт его шагам.

* * *

В двух шагах от двери я вдруг подумал, что в Музее естественной истории мне захочется подкрепиться чем-нибудь вкусненьким. Поэтому я вернулся в кухню и достал батончик «3 мушкетера». Без задержек миновав гостиную, я застрял возле груды материалов о Крушителе, сваленной на полу.

«Если со мной что-нибудь стрясется в музее – что-то ужасное и непредсказуемое, – подумал я, – кто сможет разобраться во всем этом хламе? Уж конечно, не мой друг Венделл, который так занят своей новой подружкой, что даже не перезвонил мне!»

Учитывая всю сложность предшествующего расследования, мне представилось благоразумным привести все эти материалы в порядок.

(Этот фрагмент текста станет к тому же полезным тормозом для чересчур ретивых читателей. Но чтобы вы, самые продвинутые ребята, не заскучали, я добавил сюда еще и кое-какие предсказания.)

На данный момент моих изысканий Калеб арестован детективом Бирнсом, обвинен в том, что он и есть Крушитель, и отправлен сидеть в собственном дерьме в камере жуткой «Могилы». (Калеб очень чистоплотный человек, поэтому дерьмо приходилось доставлять в его камеру извне.)

Лизу похитили – предположительно это сделали Рузвельт (ведущий себя довольно странно) и Босс Твид, – и теперь она сидела, привязанная к стулу, и давилась кляпом за решеткой клетки Иши в оранжерее рузвельтова дома.

Рузвельт (ведущий себя довольно странно) рассказал Твиду, что Именослов находится у него, но также предупредил, что не собирается отдавать книгу, пока не будет снова в безопасности «в том агрегате», как бы эта чертова штука ни называлась на самом деле. Но я-то знал, что он блефует, поскольку Лиза предусмотрительно оставила книгу в заслуживающих доверия руках Текса из «Дельмоникос».

Тем временем сам Текс наслаждался обедом из десяти блюд за счет Элизабет, продолжая расшифровку имен знаменитостей из высшего света Нью-Йорка, упомянутых на страницах книги в списках Ряженых.

Покрытый грязью, потерявший память бродяга (и кто бы это мог быть?) шатался по улицам Манхэттена с украденным восковым изваянием мэра Тедди Рузвельта под мышкой.

Что касается самого Крушителя, то, возможно, он вернулся в свое темное прибежище в неприметном кирпичном особняке и в очередной раз сражался со своей совестью (или просто отбивался от нее). Для маньяка-убийцы он, казалось, чересчур остро переживал содеянное, хотя все равно не мог совладать с собой. Впрочем, скоро его пыл иссякнет, и он сам станет мишенью – если уж быть точным, своей собственной мишенью, – помяните мое слово!

Я все еще не мог взять в толк, почему Гарри Гудини и Бесс отправились помогать Калебу, но полагал, что Гудини и впрямь состоит в сговоре с безумным профессором Аркибалдом Кампионом и что вскоре я выясню их подлинную роль в событиях.

У меня на полу царил такой беспорядок, что я, не заметив, перешагнул через письмо, которое кто-то подсунул мне под дверь. Прочитать его мне так никогда и не удастся, однако в дальнейшем я узнаю достаточно, чтобы постичь истинный смысл его содержимого:

Господин Эллиот,

Встретьтесь со мною в Музее естественной истории, что на углу Восемьдесят второй и Западной улицы Центрального парка. У меня есть для Вас сообщение по делу Крушителя. Приходите один.

Клянусь, я не тот.

К счастью, словно по какому-то невероятному совпадению, туда-то я и направлялся. Фосфорный Фил, наверное, был прав – все вокруг как-то взаимосвязано. Так или иначе, с самоотверженной решительностью и непоколебимой отвагой (и комлектом белья про запас) я шел вперед, невзирая на те опасности, которые наверняка подстерегали меня в темноте зала «Жизнь океана».

«Кто же сей столь знакомый потрясающий красавец с мраморными глазами?»

 

Глава 11

Понятия не имею, о чем эта глава

Для меня Музей естественной истории всегда представлялся волшебным миром с темными закоулками, скелетами динозавров, магическими кристаллами и – иногда – мельком увиденным обнаженным телом пещерной женщины в диораме. В таком месте легко было потеряться. Да я и терялся каждый раз, когда мои родители приводили меня туда. Иногда терялись и они сами, так что несколько раз возвращались домой без меня. Впрочем, это послужило мне хорошим уроком, и теперь меня не загнать в подобное место без моего персонального именного жетона, понятно вам?

Музей, расположенный между Семьдесят седьмой и Восемьдесят первой улицами, был воздвигнут в тот же год, что и моя «Дакота», и довольно долго оба эти здания числились единственными достопримечательностями Верхнего Ист-Сайда (не считая, конечно, гастрономчика «Шим Си» и прачечной самообслуживания, которые до сих пор находятся на пересечении Восемьдесят пятой и авеню Колумба).

Если бы я жил во времена Крушителя, окно моей спальни выходило бы не на жилой дом через дорогу, где грудастая тетка, упорно раздевающаяся перед окошком ванной каждый вечер в половине одиннадцатого, все больше заставляет меня думать, что ей пора бы уже скинуть килограммчик-другой, – нет, у меня из окна открывался бы вид прямо на Музей естественной истории, и, возможно, время от времени мне даже попадался бы на глаза какой-нибудь старый музейный смотритель, который, осатанев после многих часов, проведенных в Эскимосском зале, или еще от какой-нибудь ерунды, бестолково исполняет вудуистский танец. Извините, мне не стоило бы такое говорить. Музейные смотрители и толстые женщины тоже люди. Просто я до сих пор взбешен из-за Венделла.

Если бы я жил в девятнадцатом веке, в округе нашлось бы совсем немного мест, где мог бы спрятаться мой «двойник». И все же некоторое время я его не замечал. Сначала он был всего лишь одним из тех звуков, которые можно приписать собственным шагам. Или одним из тех звуков, когда кто-то, стараясь остаться незаметным, подстраивается под ваши шаги. Однако через некоторое время он принялся сопеть. Я пошел быстрее. К тому времени, как я добрался до лестницы у входа в музей, он уже совсем сбил дыхание и принялся бормотать что-то вроде: «К чему так лететь, неужели нельзя идти помедленнее?»

Я обернулся, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

– Вот что я хочу у вас спросить, – сказал я, – если вы и впрямь ищете таланты, зачем вы разгуливаете повсюду, разодевшись, как участник «Монополии»?

– Не ходите в музей, – просипел он. Голос у него был резкий и скрипучий, словно у обретшей дар речи камнедробилки. – Вы не понимаете! Люди здесь чудовищны! Еда отвратительна! Они собираются затеять, типа, девятнадцать войн, и ни в одной из них не будет ни малейшего смысла!

– Послушайте, вообще-то я спешу. Музей вот-вот закроется. Может, просто оставите мне свою визитку?

– Я не охотник за талантами. Нет, нет, нет, я – это я. Я – это и есть я!

Человек сорвал свой цилиндр, и я наконец смог как следует разглядеть… самого противного старикашку, какого мне только доводилось видеть. Ему, наверное, было лет сто пятьдесят. Его совершенно лысая голова усохла до размера головенки енота.

– Да-а, старик, ты выглядишь просто круто!

– Ты меня не узнаешь? Неужто я так постарел? А ведь я был таким милягой. Прямо как ты сейчас.

Я недоверчиво взглянул на него.

– Дон Имус?

– Нет, я не Дон Имус, идиот! Я – это ты! И я здесь для того, чтобы… Ох, вот уже и не помню, зачем я сюда приперся. Я так устал!

– Послушайте, кем бы вы ни были, мне действительно очень жаль, что вас постигла неудача. Вот вам четвертак, а мне пора.

(На самом деле я протянул ему не четвертак, а пуговицу. Он такой старый, решил я, что не заметит разницу.)

– Я попытался испугать тебя на прослушивании, – сказал старикашка, – но это не сработало. Поэтому я решил добраться до дневников… Видишь ли, я думал, что если смогу тебя остановить, то мне удастся предотвратить все то, что сейчас происходит. А потом я совсем запутался, и дело кончилось тем, что я четыре часа обнюхивал этот лифчик, а клерк выгнал меня вон. Он даже не разрешил мне оставить у себя маску и перчатки.

– Ха! А мне свои удалось сохранить!

– Он все еще у тебя? Я имею в виду лифчик. Я знаю, ты унес лифчик с собой. Отдай мне его! – Сумасшедший принялся хватать меня своими стариковскими чешуйчатыми лапами, напоминающими бруски старого прокисшего масла. – Я бы родную мамашу замочил, чтобы еще разок нюхнуть его!

– Э-эй, а ну-ка убирайся!

– Пожалуйста! Ты должен мне поверить! Если ты войдешь туда, я закончу свои дни в… То есть я хочу сказать… О боже, все это так сложно!.. Сто двадцать три года!..

– Псих, псих! – кричал я, отпихиваясь локтями. Поскольку он был очень стар, то сразу же осел на землю.

– Псих, псих! – продолжал кричать я, вбегая в музей.

Я промчался мимо поста контролера и остановился только тогда, когда очутился в громадном зале «Жизнь океана» и увидел колоссального голубого кита, подвешенного к потолку. Его невозмутимое величие подействовало на меня успокаивающе.

«Боже, чего бы я только ни отдал, чтобы стать гигантским голубым китом!» – подумал я.

Точно такое же впечатление он производил на меня, когда я был еще ребенком. Я вздохнул. После нескольких минут глубокого дыхания и десятка воображаемых обливаний я почувствовал себя лучше.

– Balaenoptera musculus, – сказала невысокая морщинистая женщина.

– Извините, я не говорю по-будапештски.

Женщина добродушно засмеялась.

– Нет-нет. Это настоящее название вида. «Голубой кит» – просто общеупотребительное имя.

– Ага, понял. И откуда вы это знаете?

– Я смотрительница музея. Меня зовут Эллен Флаттер, – сказала женщина, протягивая мне ладонь для рукопожатия.

– О, очень извиняюсь, мадам Флаттер, – сказал я, делая поклон и опускаясь на колено. – Мне следовало знать, что я нахожусь в присутствии человека с обширнейшими познаниями, а вовсе не с тем, кто проводит вечера, отплясывая в Эскимосском зале.

Я нервно хихикнул, поскольку совершенно не понимал, что за бред я несу.

– Ах, ну да… – Смотрительница тоже явно недоумевала.

– И… гм… сколько же он весит? – поинтересовался я.

– Кит такого размера весит примерно сто восемьдесят тонн.

– Нет, я имел в виду Эскимосский зал. Ладно, все в порядке, вы не обязаны знать все до малейших подробностей только потому, что приставлены присматривать за всем этим. Уверен, я смогу найти нужные данные в буклете.

– Кхм…

– Сто восемьдесят тонн, говорите? Ну-ну. Увесистый, – заметил я. – А что они едят?

– Поверите ли, но такие киты питаются только крилем. Это всякая креветкообразная мелочь.

– Верю. Я тоже люблю такое. Всякий раз, оказываясь в «Красном омаре», я первым делом беру тарелку жареного креветкообразного криля. И не нужно мне никакого поддельного подметкообразного крабового мяса! Только криль, бухалово – и все путем, до встречи через час в сортире!

– Интересная мысль. Знаете, а ваша внешность мне кажется знакомой, – сказала женщина, оценивающе разглядывая мое упитанное тело.

– Возможно. Я – известный исполнитель. Вероятно, вы видели мои выступления. У меня было небольшое шоу под названием «Разуй глаза!»

– Неужели? Ну и гадость же это ваше шоу! Но я сейчас думаю о другом…

– В одном фильмике, снятом для телевидения, я изображал Марка Хэмилла. Ах да, и еще сыграл роль буйного Третьего Осла в «Эквусе»… а скоро появлюсь в «Волшебной будке» в роли…

– Вы – парень из фильма «Один дома», да?

– Нет-нет, там не я. Там другой актер, Дэниел Стерн.

– Ох… а он хорош. Так где вы еще играли?

– Ну, как я уже говорил, возможно, вы видели «Историю Марка Хэмилла» на «Ти-Эн-Ти», и…

– Постойте, я знаю! Вы играли в «Франкенштейне», правильно?

– А?… Нет… То есть… А какого «Франкенштейна» вы имеете в…

Внезапно прозвенел звонок.

– Извините, мы закрываемся, – сказала она.

– Боже, это провал. Я надеялся сегодня раскрыть одно загадочное старинное убийство. Видите ли, я пишу книгу, и мне казалось, что все ниточки ведут к голубому киту. Но, наверное, я ошибался. Здесь ничего необычного нет… Так что отдыхайте, и спасибо за сведения, мисс Фатер.

– Флаттер.

– Да, я знаю, я тороплюсь. Пока!

– Господин Стерн, – сказала она, ухватив меня за локоть. – Видите ли, в нашем скромном музее нечасто появляются знаменитости вашего масштаба. Не хотите ли, мы вам устроим приватный просмотр шоу «В поисках Инопланетянина»? Прямо здесь, в нашем планетарии в Роуз-центре?

– Ладно. А в чем подвох? Сколько стоит? И предупреждаю сразу: я не собираюсь заниматься с вами сексом лишь потому, что мне покажут флэш-кадрами всякую там дешевую порнуху, в то время как туманность Ортега будет взрываться, разлетаясь миллионом галактик. Этот отстой я уже видал, ясно?

– Нет-нет, планетарий теперь стал гораздо сложнее, и это будет совершенно бесплатно. Я приглашаю. Конечно, если вам понравится, может, вы замолвите за нас словечко перед своими голливудскими друзьями, например, перед партнерами по «Один дома»? Мы всецело зависим от частных пожертвований таких людей, как Джо Пеши и ему подобных.

– Понятно. Думаю, сударыня, мы с вами нашли общий язык.

– Откровенно говоря, я сомневаюсь.

– Тут у вас живут и процветают откаты, не так ли?

– Вроде того. Вдобавок, в последнее время никто не посещает это шоу, а нам приходится хотя бы раз в день запускать механизм, чтобы на лампочках не оседала пыль. Так что скажете? Хотите посмотреть?

Я поскреб щеку.

– Ну, в планетарии я не бывал давненько, к тому же у меня вошло в привычку не отказываться ни от какой халявы.

(Это было трудно скрыть, поскольку мой прикид как раз из халявных вещичек и состоял: на мне были бейсболка с надписью «Разуй глаза!», футболка, оставшаяся от «Позднего шоу с Дэвидом Леттерманом», и непромокаемый плащ из фильма «Юнга».)

– Кроме того, до приезда инвалидной коляски остается еще больше часа… Так почему бы и нет?

– Вот и славно.

Госпожа Флаффер взяла меня за руку и повела в Роуз-центр, и я почувствовал, как мое волнение от предстоящего космического шоу нарастает с каждой минутой; я поймал себя на том, что лопочу какую-то невразумительную ерунду, словно несмышленый школьник.

– Когда я был в планетарии в прошлый раз, он назывался планетарий Хейдена. Он до сих пор так называется или его теперь переименовали в Роуз-центр? Я был на рождественском представлении в 1967 году. Но мне кажется, что вы, ребята, теперь не устраиваете подобных зрелищ? Из-за пресловутой политкорректности и всякого такого? Потому что не все празднуют Рождество. Некоторые отмечают Хаччнику, другие почитают Коалу, мы должны уважать любые традиции, верно? Моя мамочка привела меня на рождественское представление, но куда-то подевалась, и мне пришлось взять такси до дома, а там выяснилось, что она ненароком сменила замки. Постойте, нет! Сотрите это! Что я несу?!

Госпожа Флаттер вздохнула и склонила голову набок, хрустнув шеей.

– Нет, я ошибся, последний раз я был в планетарии в двенадцатом классе с компанией друзей. Мы пошли туда, чтобы прибалдеть от лазера. О, это было круто! Бац, бац, лазерные вспышки во все стороны, «Пинк Флойд» ревет! У меня просто крышу снесло, леди, вот что я вам скажу. Просто! Снесло! Крышу!

Я ощупал плащ, чтобы удостовериться, что мои «3 мушкетера» все еще при мне.

– А на самом деле, если я правильно помню, мои друзья в тот вечер вроде как потерялись…

Мы подошли к входу в «Футуристический Роуз-центр Земли и Космоса», и госпожа Флаттер сделала знак охраннику, чтобы тот пропустил нас. Внутри было нечто потрясающее – словно бы мы оказались в фильме про Джеймса Бонда. Гаргантюанский белый шар, изображающий Землю, был заключен в гигантский стеклянный куб, что, с одной стороны, позволяло посетителям обойти всю сферу, а с другой – давало публике возможность наблюдать за происходящим снаружи, с Восемьдесят первой улицы. Конструкция напоминала огромный инопланетный космический корабль, готовый вот-вот взлететь. Хоть я и не фанат прогресса и предпочел бы, чтобы город оставался таким же, как в Век Невинности, я вынужден признать, что новый планетарий – серьезный шаг вперед по сравнению с прежним, который мог похвастаться лишь темными кирпичными стенами, карликовым зеленым куполом и механическими чернокожими слугами.

– Удачного вам путешествия, господин Эллиот, то есть… наслаждайтесь новым опытом, который, образно говоря, можно назвать своего рода путешествием.

– Ужасно мило с вашей стороны.

– Да что вы, это мне очень приятно. Только запомните: если вас начнет тошнить – сдерживайтесь изо всех сил и глотайте. Наш персонал неодобрительно относится к блюющим посетителям, да и вы вряд ли захотите прибыть в пункт назначения эдаким… пахучим. А там, в пункте назначения, к подобным вещам относятся еще строже.

– Без проблем, буду блевать в рукав. Но что вы имеете в виду под пунктом назначения?

– Это я так… иносказательно. Лезьте-ка лучше в машину, шалун.

С этими словами дамочка втолкнула меня в кабину, захлопнула дверь, и я остался один в темном круглом помещении.

Я обнаружил громадное супермягкое кресло – не иначе как для очень важных гостей, смекнул я, – и только принялся разворачивать «мушкетерский» батончик, как меня спугнул сердитый окрик госпожи Флаттер из громкоговорителя:

– Здесь нельзя пить и есть! А также:

Никаких фотовспышек!

Никаких разговоров!

Никакого засыпания!

И никакого рукоблудия, господин Эллиот!

«Ладно, по крайней мере она наконец-то начинает правильно меня называть», – подумал я.

Внезапно купол над моей головой ожил миллиардами рассыпанных по галактике звезд, и я оказался один на один со всей Вселенной. В динамиках загромыхало крутое «техно»; перекрывая музыку, зазвучал мужской голос:

– Привет, que pasa? Я Гаррисон Форд. Когда я выезжаю на свое ранчо в Вайоминг, я люблю посидеть вечерком на крылечке, глядя на безбрежный космос, который нас окружает и заставляет нас чувствовать собственное ничтожество. И я при этом размышляю о налогах на недвижимость, которые просто съедают меня заживо. То есть я, конечно, богат, но никто не может быть богат НАСТОЛЬКО! Таким образом, не надеясь на изменение нашего налогового законодательства, я намереваюсь слегка подзаработать в качестве вашего экскурсовода на этом или других представлениях, которые устраиваются в планетарии. Не думайте, однако, что это мне по душе. Тем не менее сегодня чудесный вечер, не правда ли? Давным-давно, и очень даже давно, в одной галактике не так уж далеко отсюда намечались удивительные события…

Купол взорвался мерцающим белым светом, затем, путем примитивного эффекта пузырьков в шампанском, земля пришла в фокус.

– Ну, зашибись! – сказал я, что на моем тайном языке означало «полная фигня».

– Большой взрыв! – продолжал Форд. – А теперь узрите – Земля! В данном контексте «узреть» всего лишь глагол, и любые ассоциации с последующим и, скажем, Библией, стоит рассматривать как чистое совпадение, поскольку – давайте признаем – то, что описано в Ветхом Завете, не слишком убеждает. Но чтобы оценить возможность жизни на других планетах, мы должны сначала понять, как зарождалась жизнь здесь, на Земле…

Я собрался с силами, предчувствуя, что шоу будет весьма и весьма занудным.

Гаррисон продолжал:

– В самом начале мир непрерывно содрогался от катастрофических взрывов. Нашу планету то и дело бомбардировали гигантские метеориты; ее окутывала вонючая пелена серных окислов, что делало Землю похожей на протухший лимбургский сыр. Пройдут еще миллиарды лет, пока на планете не появятся зачатки жизни и первые крохотные организмы, названные долбочертеняшками, не поползут из распаренных болот. И совершенно никоим образом это не могло случиться за семь дней, как утверждается в вашей ненаглядной Библии. Но давайте хорошенько рассмотрим те незапамятные времена…

Я откинулся в кресле, мои веки начали тяжелеть, и тут музыка в стиле «техно» сменилась начальными аккордами «Вольной птицы». Я сел поудобнее, наслаждаясь мелодией. Гаррисон умолк, а на потолке замелькали странные картины, перемежавшиеся беспорядочно выскакивающими надписями. Неужели мне это снилось? И какое, черт возьми, все это имеет отношение к инопланетянам?

Мать.

Страна.

Отец.

Придурок.

Каждое слово отделялось чередой тревожных образов: война, ураган, землетрясение, встреча актерского состава телесериала «Даллас» на двадцатилетие показа первой серии – все эти картины вспыхивали и гасли вокруг меня и над моей головой. Вспышки были такими короткими, что я едва успевал понять, что я вижу.

Музыка звучала все громче и громче, картинки мелькали быстрее и быстрее.

«Если я исчезну завтра, будешь помнить ли меня?»

– Что это за чертово космическое шоу, от которого крыша едет? Какая-то выпендрежная фигня в духе Джина Роденберри? – заорал я, ни к кому не обращаясь, поскольку никого, кроме меня, там и не было.

Тут я почувствовал тошноту и принялся усиленно глотать, понимая, что все равно не смогу долго удерживать на месте содержимое желудка. Я поджал руку в рукаве, чтобы получилось нечто вроде мешка.

Картинки теперь представляли собой мозаику из цветных и черно-белых фотографий, создававших раздражающий стробоскопический эффект; калейдоскоп быстро сменяющихся десятилетии кружил меня и проносился по куполу над моей головой.

Из глубин моего организма донеслось глухое урчание. Я подумал, что у меня несварение желудка, но внезапно ощутил мощный газовый выброс – слишком мощный, чтобы он исходил от меня. Гравитация прижала меня к креслу. Впечатление было такое, словно сам планетарий отделился от своего основания и завис в воздухе, подобно летающей тарелке. Он подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону, а затем начал поворачиваться. Сперва планетарий вращался медленно, но, постепенно набирая скорость, он стал вращаться все быстрее, быстрее, быстрее… он вертелся, крутился… крутовертелся, вертокружился… – и в неуправляемом вихре рождался бурный водоворот красочных пятен, искаженных образов и потусторонних звуков и языков. Этот водоворот засасывал меня в самую сердцевину кружащегося хаоса. Мое лицо деформировалось как резиновая маска: щеки обвисли под влиянием мощной гравитации, а младенческие завитушки – все, чем я мог похвастаться в смысле прически, – намагнитившись, встали дыбом.

– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!

Я больше не мог сдерживаться и блеванул в галактику. Вселенная сделала оборот, и мне в морду шмякнулось то, что мгновение назад было послано в пространство.

Я услышал чей-то смех, обернулся и увидел, что рядом со мной стоит Джон Ф. Кеннеди.

– Вот что я называю болтанкой! – сказал он.

Кеннеди оказался далеко не так остроумен, как мне представлялось.

– Ох, срань небесная! Уноси ноги! – добавил он, взвизгнул и помчался через весь планетарий. По пятам за ним гнался Ли Харви Освальд, изображавший Граучо Маркса.

– Назови пароль, – сказал Освальд, – тогда прилетит утка и наградит каждого из вас сексуальной Мэрилин Монро.

– Мне кажется, это уже выходит за пределы хорошего вкуса, а, Крис? – сказала Мэрилин Монро, возникшая рядом со мной в чем мать родила; она запивала пригоршню пилюль бокалом шампанского, а Бобби Кеннеди при этом обрабатывал ее с тыла.

– Единственное, чего нам приходится опасаться, так это самой Мэрилин! – прокомментировал Франклин Рузвельт, прокатившись по куполу. – Э-эгей! – добавил он.

– Что происходит? – заорал я.

Прямо на меня маршировала бригада «Пекарят Пиллсбери» в касках времен Второй мировой войны. Я вскрикнул и спрятался под сиденье.

Казалось, время перестало существовать, и все же я чувствовал, что мое путешествие длится уже много часов. Я съежился под креслом, боясь открыть глаза. Мне срочно требовалось отлить, и я надеялся, что мы вскоре остановимся на какой-нибудь автозаправке.

– Не бойся, все в порядке, никто тебя не обидит.

Я открыл глаза и увидел перед собой гигантский рожок ванильного мороженого. Судя по ярко-красной помаде и длинным светлым волосам, я предположил, что он все-таки женского пола. Он – или она? – одним словом, это недоразумение глядело на меня, сладострастно хлопая пышными ресницами.

Я снова закричал.

– Ну-ну, успокойся, милый, – сказала порция мороженого, успокаивая меня. – Ты почти дома. Только запомни, этим заведением руководит мой супруг, поэтому будь умницей, не серди его и ничего не говори о его обсыпке. Он очень раним, но, если захочет, может стать настоящей скотиной. Я думаю, у него не хватает ванильных шариков, если ты, конечно, понимаешь, на что я намекаю.

Она поцеловала меня, подмигнула и исчезла из виду.

«Мне конец! – подумал я. – Мне подмешали какой-то дряни в молочный коктейль "Карнейшн"».

Я учащенно дышал, с меня лил пот. Мое ошалевшее сознание было готово к любому абсурду. Чувствуя, что вот-вот отключусь, а то и вовсе отдам концы, я вдруг услышал натужное бельканто моцартовской Симфонии № 35 ре мажор, и это убедило меня, что можно пожить подольше. Понятия не имею, откуда я знал, что это именно Моцарт, Симфония № 35 ре мажор, – просто знал и все.

На потолке тем временем стремительно появлялись и пропадали старые фотографии – или даже дагерротипы. Что они изображали? Картинки слишком быстро исчезали. Я нахмурился, прищурился, и оставшиеся клочки моего сознания опознали в мелькающих изображениях фотогравюры старого Нью-Йорка: «Утюг», «Свиной жир и сухари Набиско», «Великий Компостный Холм» мадемуазель Стюарт, а также гигантское изваяние Натана Бедфорда Форреста, высоко несущего свой прославленный горящий крест. Все это показалось мне очень знакомым, а потом среди картинок возникли еще и слова:

ТЫ

…Малбери-Бенд, Бандитское Логовище, полусъеденные пирожки и сбитые с толку морские львы, Беззубая Старушка Салли Дженкинс, неприметный кирпичный особняк…

ЭТО

…волнующая симфония Моцарта перешла в крещендо… госпожа О'Лири в разных ракурсах с точки зрения убийцы… темный переулок, крошки Франни Роз Мелочевка и Эмма Мэй Щепотка… руки убийцы – или это были мои собственные руки? – украшающие переулок гирляндами из потрохов…

ОН!

Мои органы чувств были задавлены оглушительной музыкой и потоком видений: громадная туша Китихи, поднятая к потолку номера «Однажды в парке», шествие Ряженых, Босс Твид, Рузвельт, Спенсер, красавица Лиза Смит…

Круглая комната начала падать: вниз – вниз – вниз…

ТЫ И ЕСТЬ

вниз – вниз – вниз…

Теперь по потолку неслись черные цилиндры, холщовые сумки, яблоки, Винсент Прайс, Кристофер Ли, Питер Кашинг, Оливер Рид, кадры из всех фильмов про Джека Крушителя, когда-либо снятых… Как только музыка подошла к своему грозному финалу, планетарий содрогнулся с оглушительным грохотом, и меня чуть не выбросило из кресла.

– Ой! – воскликнул я.

Вокруг – ни звука, ни шороха. Порядок и спокойствие воцарились в мире.

Я увидел, как под куполом среди звезд проступило последнее слово…

КРУШИТЕЛЬ!

Я разинул рот. «Ты – это Крушитель!» Каким-то образом, несмотря на всю бессмысленность, я уже знал, что по меньшей мере имею какое-то отношение к названному чудовищу. Я вытащил дагерротип с надписью «Главный подозреваемый» и уставился на бородатую рожу своего, надо полагать, дальнего родича. Портрет, над которым я размышлял с тех самых пор, как он выпал из дневника Спенсера. Физиономия, о которой я так хотел рассказать моему другу Венделлу. И она что – выходит, моя?

– Не хотелось бы вас торопить, достопочтенный сэр. Но мы закрываемся.

Я вытаращил глаза. Мой взгляд устремился к свету, падавшему из открытой двери. Затем я прищурился, вглядываясь в силуэт, попросивший меня освободить помещение.

Поднявшись, я на непослушных ногах поплелся к двери; голова моя нещадно кружилась, словно в ней запустили безостановочно бегущую карусель.

– Ваши плащ и шляпа, сэр, – сказал человек в бордовой униформе посыльного и шапочке-«таблетке».

Насколько мне помнилось, когда я сюда пришел, на мне не было ни плаща, ни тем более цилиндра. Я опустил глаза, дабы убедиться, что по-прежнему одет в футболку с надписью «Позднее шоу с Дэвидом Леттерманом» и непромокающий плащ из «Юнги».

– Ваша трость, сэр. – Посыльный протянул мне палку с серебряным набалдашником. – И ваш портплед.

– Это все мне? Вы в своем уме?

– Что вас так возмущает, уважаемый господин? Вы же сами оставили у меня вещи, когда пришли сюда.

Он помог мне надеть поверх дождевика плащ, пришедшийся впору – тютелька в тютельку.

– Я надеюсь, вы сочли наше небесное фотопредставление достаточно поучительным? Что до меня, то я полагаю наиболее похвальными эпизоды, связанные с Вифлеемской звездой и говорящие о том, насколько значима наша благословенная Библия, особенно в сии беспокойные времена.

Человек в униформе энергично обмахнул мои плечи колючей щеткой и нахлобучил цилиндр прямо поверх бейсболки.

– Вы разве не согласны, сэр?

– А? Гм, ну да, конечно. А теперь… э-э… как мне отсюда выбраться?

– Вверх по лестнице прямо, а потом направо – выйдете как раз на Восемьдесят первую. Подогнать таратайку?

– Подогнать – кого? А, нет, девочки меня не интересуют.

Я одарил его одной из самых своих обворожительных улыбок, но в ответ он поглядел на меня с опаской и, пропуская меня в дверь, отступил подальше.

Толкнув тяжелую створку чугунных ворот, я вышел на улицу. Мне как-то не пришло в голову удивиться, что фасад планетария оказался не стеклянным, а из потемневшего от времени кирпича и железа, что вместо гигантской белой сферы был всего лишь небольшой зеленый купол и что невзрачная вывеска приглашала посетителей не в Роуз-центр, а в «Небесную консерваторию Нью-Хейден».

Первое, что я заметил, был дождь. Он лил как из ведра. Отрицательные ионы порхали в воздухе, и мои органы чувств слегка взбодрились под ветерком, теребившим листья в парке на другой стороне улицы.

Нещадно поливаемый дождем, я стоял на углу Восемьдесят первой и Западной улицы Центрального парка и пытался решить, взять ли мне такси до моей «Дакоты» или пойти домой пешком. Впрочем, решение возникло само собой, поскольку ни одного такси поблизости я не обнаружил. В дождливую погоду они всегда устраивают себе каникулы – этот феномен, помню, подметил еще мой добрый друг Венделл; при этом он подмигнул и улыбнулся своей всезнающей улыбкой, – но, по правде говоря, на Западной вообще не было никаких машин. «Наверное, сегодня вечером снимают очередную серию "Закона и порядка"», – подумал я.

Все еще на нетвердых ногах я двинулся в южную сторону, но вдруг заметил некую странность, смутившую меня. И это было не скопление экипажей возле Музея естественной истории – они вечно толпились там в ожидании туристов. И не пешие прохожие в исторических костюмах, стремившиеся найти ближайшее укрытие от дождям – вероятно, в «Таверне на лужайке» проходила какая-то костюмированная вечеринка. И не тот странный факт, что мне не удавалось различить привычное многоцветье окружающего мира, – весь город, казалось, был затянут желтовато-коричневой пеленой, словно омыт раствором сепии, и напоминал оживший дагерротип. Возможно, мощное космическое шоу все еще играло шутки с моими гляделками. Нет, друзья, не эти вещи показались мне диковинными.

Что меня действительно сильно обеспокоило, так это тот факт, что я мог беспрепятственно видеть пространство до самой «Дакоты». На всем протяжении не оказалось ни единого здания. Куда они все делись? Где жилой дом, закрывавший мне вид на музей, дом, в котором пышногрудая девица раздевалась перед окошком ванной? К моему изумлению, городской квартал впереди попросту отсутствовал, – и только грязный промокший пустырь пролегал между музеем и моими апартаментами.

Я обмяк. Могло ли произойти невероятное? Неужели террористы сбросили «грязную бомбу», отправившую нас в прошлое? Мои колени подкосились и попытались ускользнуть от меня, но я удержался, схватившись за фонарь.

– Вам помочь?

Я попытался сфокусировать взгляд на субъекте неопределенной анатомии в полицейском плаще под черным зонтом.

– Сэр, я еще раз спрашиваю: помощь нужна?

– А где вечеринка? – спросил я подвыпившим голосом.

– Что, простите?

– Костюмированная вечеринка! – Я старался убедить себя, что разговариваю с гулякой, вырядившимся как «Пенсильванские копы», но в глубине души начал осознавать истинное положение вещей.

– Что тут у нас, О'Халлоран? – спросил второй полицейский, подошедший в дождевой пелене.

– Да так, сержант, пьянь какая-то. Небось, перебрал огненной воды. Фу, да он еще и обтрухался весь, вот уж точно.

– Ну-ка давай его в «воронок» и отправляй в «Могилу». Дадим богатенькому мерзавцу достойно проспаться.

– Ес-с-сть-сэр!

– Секунду, – сказал сержант. – Давай глянем, что у него в мешке.

Полицейские ухватились за мою сумку.

– Эй, полегче, – сказал я.

– Умолкни. – Не обращая внимания на мой рюкзак, сержант пошарил в сумке и вытащил джутовый мешок с надписью «Яблоки Макинтоша», покрытый пятнами засохшей крови.

– Святой Диббук в униформе! Что это у нас тут? – воскликнул сержант. – Проверь-ка его документы.

Патрульный О'Халлоран извлек бумажник из кармана моего длинного черного плаща.

– Зовут Крис Эллиот. Проживает в особняке, номер 240 по Девятнадцатой Восточной.

– Эй, неправда! Я живу в «Дакоте». – Я ощупал карманы в поисках удостоверения личности, но оно как в воду кануло. Наверняка чертов бродяга его у меня помылил.

– Сержант, до того как детектив Бирнс арестовал Спенсера, вроде бы к нам заходила какая-то домовладелица и сообщила, что Крушитель снимает у нее квартиру. Не по этому ли адресу?

– Раз спрашиваешь, значит, так оно и есть.

– А что вы об этом скажете, сэр? – О'Халлоран протянул сержанту дагерротип с надписью «Главный подозреваемый».

Оба полицейских медленно повернулись ко мне.

– Но поймите, этого не может быть! Я нездешний. Я из 2005 года!

– Да чтоб тебя! В то время как наш доблестный начальник сидит по уши в дерьме в «Могиле», у нас тут нарисовывается настоящий Крушитель – прямо сам к нам в распростертые объятья пришел, ни больше ни меньше. Знаешь, О'Халлоран, я никогда не питал симпатии к нашему начальничку, и по мне, так пусть и сидел бы он в своем собственном или еще чьем-либо дерьме до скончания века, но сейчас небесам было угодно передать этого, бедолагу в мои руки. Не понял? Он – мой счастливый билет на золотую шпалу. Только представь, что появится в бульварных газетах: Бирнс арестовал не того, а вот я обнаружил настоящего Крушителя! Я теперь наверняка получу повышение, невзирая на то, сколько пью и как издеваюсь над закованными в наручники злоумышленниками, не способными сказать и двух слов на настоящем английском.

– Да, ребята, вам крупно подфартило, – съязвил я.

– Надевай на него браслеты, доставим в девятнадцатый.

– Фигушки, – сказал я, вытащил свой перцовый баллончик и прыснул в обоих копов. Они вскрикнули и зажмурились, а я что было мочи бросился наутек.

– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!

 

Глава 12

В которой сосланный в прошлое ваш покорный слуга встречается с молодым, но уже подающим надежды Ларри Кингом

Подгоняемый полицейскими свистками я бежал, бежал, бежал… Возможно, разумнее было бы вернуться в музей. Однако если бы я тогда знал то, что знаю сейчас, когда пишу эти строки, выкроив несколько драгоценных минут, в шуме и сутолоке подвальной забегаловки, которую мне теперь приходится называть своим домом, я бы понял, что это бессмысленно. Так или иначе, в панике я инстинктивно помчался к «Дакоте».

Все это время в моей голове отчетливо звучало (причем не обычным «клик-клик-клик», а определенно старинным «кланкети-кланкети-кланк»): «Неужто меня действительно забросило во времени назад? Неужели планетарий был некой машиной времени? Подставила ли госпожа Флаттер меня как Джека Крушителя? Или я и впрямь – это он?»

Продвигаться вперед становилось все труднее, поскольку с каждой перебежкой мои «Валлаби» с супинаторами все глубже погружались в смешанную с навозом грязь. Никакие предварительные исследования не могли подготовить меня к запаху, царившему в этом городе. Он был ужасен. Воздух был настолько нечист, что казался коричневым. Мне пришло в голову, что те желтоватые отпечатки, которые мы называем дагерротипами, на самом деле – грубые и примитивные цветные фотографии. (Может быть, именно поэтому ту эпоху называют «Золоченым веком»?) Вдалеке я заприметил непонятный объект. По мере приближения он быстро увеличивался, и я сообразил, что это тележка с большим зонтиком, которую катил продавец хот-догов.

Подняв воротник, я с опаской подошел к нему. Мне нужно было выяснить, обоснованны ли мои опасения или я просто спятил.

– Извините, какой сейчас год? – прокричал я сквозь бушующий ливень.

– Прошу вас, сударь, повторите, ибо ревущая буря не позволила мне достойно внимать вашим словам, – ответил он точно так же, как в наши дни ответил бы любой торговец хот-догами в Нью-Йорке. Стало быть, это мне ничего не дало.

– Я говорю, год! – снова заорал я. – Какой сейчас год?

– Как же, милостью Господа нашего тысяча восемьсот восемьдесят второй, это точно. Добро пожаловать в Америку, мой друг. Вы, похоже, так долго пробыли на корабле, что потеряли счет годам, да? Немножко не в себе, так ведь? Бедный, бедный иммигрант…

– О-о-о, это правда… – простонал я.

– Что именно, сударь?

– Я переместился в прошлое.

Этот вывод был и удивительным, и путающим. Как такое могло случиться? Может быть, у меня просто галлюцинации? Некоторые ученые утверждают, что время – всего лишь одно из состояний нашего сознания. Неужели я так долго корпел над этой книгой, ежедневно переносясь в прошлое на каждой странице, что мое сознание сбилось с привычного курса? Кстати, блестящая идея для романа, правда? Одним словом, голова моя шла кругом. И вдобавок я проголодался.

– Э-э-э… Дайте-ка мне одну такую, только с горчицей и капустой, пожалуйста.

– Извините, друг мой, только никакой горчицы у нас нет. А мысль, кстати, отличная! Надо будет надоумить старину Хеллмана.

Торговец протянул мне рожок, наполненный густым майонезом и украшенный горкой дымящейся тушеной капусты.

– С вас два грошика.

На самом деле я предпочел бы сосиску, но, должен признать, меня разобрало любопытство: что же это за майонезное помешательство, о котором я так много читал? Я пожал плечами.

«Какого черта, я ведь всего лишь переместился назад во времени», – подумал я и вытащил свою карточку «Клуба гурманов».

– Вам что, не поменяли валюту на острове Эллис? – спросил продавец.

«Ну конечно! Он же наверняка понятия не имеет о кредитках!»

– Что это? Понты или и впрямь денежка?

Тут я заметил «воронок» на Западной улице Центрального парка. На козлах сидели патрульный О'Халлоран и сержант, яростно нахлестывавшие лошадей.

– Вот что я вам скажу, – заявил торговец, – пусть это будет моим угощением. Господь милостив к вам, мой друг. И помните, мы все когда-то были иммигрантами, но на вашем месте я постарался бы избавиться от акцента. Арриведерчи!

Я поблагодарил торговца за любезность и спросил, как его зовут, чтобы иметь возможность позже послать ему какой-нибудь подарок.

– Ларри Кинг, – ответил он.

Я пытался лизать рожок на бегу, но – увы! – мне удалось сделать лишь один хороший глоток, прежде чем дождь начисто смыл майонез. Однако могу с полной ответственностью сказать: это был глоток настоящего масляного нектара.

Хотя мой организм сотрясался от адреналина, я не мог остаться равнодушным к новой для меня обстановке и с интересом озирался по сторонам. В конце концов я попал именно в тот период истории Нью-Йорка, который более всего увлекал меня. Величественная архитектура, изысканные манеры, незамысловатая жизнь, безразличие к согражданам, мор, свирепствующая коррупция, вопиющий расизм и безудержное насилие – все то, что наши бабушки и дедушки называли «добрыми старыми временами». И все то, что занимало мое воображение в свободное от работы время, когда я сиживал в нарядах своей бывшей жены и пытался представить, каково было бы пройтись по Нью-Йорку девятнадцатого века. Все это теперь превратилось в будоражащую действительность, которая норовила со мной разделаться. К счастью, я был специалистом по той эпохе.

Например, на бегу я заметил вигвамы, которыми пестрел окружающий ландшафт. Ничего удивительного: эта территория хоть и разрасталась, чтобы затем превратиться в фешенебельный Верхний Вестсайд, но в 1882-м ее все еще населяли немногочисленные индейцы дакота. (Отсюда и название дома, в котором я жил. Готов поспорить, вы об этом и не догадывались, правда?)

Индейцы влачили жалкое существование, мастеря сувениры для туристов: цилиндры из кукурузных облаток с надписью «Я просто обожаю Н-Й», табакерки из кукурузных же кочерыжек с надписью «Я люблю Н-Й», статуэтки Натана Бедфорда Форреста, сделанные из высушенного кукурузного теста, и, разумеется, кондомы из свиного пузыря, украшенные тисненым изображением неизменной зубастой улыбки мэра, под которой размещался знаменитый трюизм Тедди: «В этой стране нет места неамериканским американцам».

– Да чтоб им тут всем повылазило! – запричитал я, утопив в навозной жиже ботинок – замечательный ботинок с особо толстым резиновым каблуком. Я ужасно расстроился, однако нельзя было терять ни минуты.

«Дакоту» спроектировал Генри Джей Харденберг. Он же спроектировал «Дакоту», «Плаза», Университетский клуб, а еще – принципиально новый ресторан «Цыпленок жареный Попая», который должен был появиться на Таймс-сквер. Назвать этот десятиэтажный шедевр великолепным было все равно что назвать римский акведук просто «водопроводом». В центральный двор вела гигантская арка, которая была и остается украшением этого здания, выполненного в готическом стиле. Харденберг украсил свое детище невероятным количеством ниш, альковов, впадинок, углублений, закоулков и прочих укромных уголков. Несметные эркеры гостеприимно позволяли обозревать лучшие виды Центрального парка, и в 1882 году, если выйти на один из верхних балконов и посмотреть на север, можно было увидеть впавшую в величественный столбняк дикую скотину, которая свободно паслась на лужайках, что станут впоследствии Гринвичем, штат Коннектикут.

Дождь немного приутих, когда я свернул на Семьдесят вторую улицу и воровато нырнул в какую-то впадинку (или нишу, уж не помню что). Осторожно выглянув оттуда, я увидел целый легион небольших конных экипажей, из которых выходили нарядные дамы и господа. Стоявшие на обочине лакеи в ливреях проверяли пригласительные билеты у прибывающих гостей. Я решил пробраться в «Дакоту», смешавшись с толпой. Поправив цилиндр, я поплотнее запахнул плащ и, пытаясь не хромать (ботинок-то я потерял), вошел в парадную.

– Постойте-ка, приятель. Чем мы можем вам помочь? – Два здоровенных швейцара преградили мне путь.

– Да я просто иду к себе, господа, – сблефовал я.

– Ив какую же квартиру, сэр?

– Восемь «с», если это вас так интересует. Вы что, новенькие?

– Ах, восемь «с»! Стало быть, вы направляетесь на званый обед к мадам Огюст Бельмонт, не так ли?

– А? Ну, разумеется. Званый обед у мадам Огюст Бельмонт, восемь «с». Куда же еще? Вы что, туго соображаете?

– Прошу прощения, сэр. Могу я посмотреть ваше приглашение?

– Приглашение?

– Да, пригласительный билет.

– Видите ли, при мне его нет. Он у моей жены. Возможно, вы о ней слышали, некая… э-э… госпожа Рандолф… Пэ… Мокро… долбер. Третья… Лимитед. А она уже поднялась наверх. Поэтому, если вы позволите…

– Стало быть, вы – господин Мокродолбер?

– Да, лорд Мокродолбер, так будет точнее.

Швейцары переглянулись, а затем ехидно уставились на мою необутую конечность.

– Отлично, лорд Мокродолбер, а теперь разворачивайтесь и валите откуда пришли.

Они подхватили меня под руки и вытряхнули из парадной.

– Подождите, вы не поняли. Я действительно тут живу. Только не сейчас… Я буду здесь жить в 2005 году… Я просто зашел взглянуть, покрасили уже мою гостиную или еще нет.

Стражи от души расхохотались, и я понуро захромал прочь по Семьдесят второй.

«Не пустить меня в собственный дом! Какая подлость!»

Эта квартира давным-давно принадлежала нашей семье, однако в своем генеалогическом древе я не мог припомнить никакой мадам Бельмонт.

Возле черного хода мальчишки в белых фартуках выгружали из повозки ящики с шампанским и уносили их к грузовому лифту. Я услышал полицейские свистки, громыхание «воронка» по брусчатке и понял, что выбора нет. Собравшись с духом, я поднапрягся, схватил один из ящиков и решительно потащил в подвал.

В грузовом лифте я поставил свой ящик поверх других и, пока никто не видел, сам затаился в глубине кабины. Дверь мягко закрылась, и я почувствовал, как лифт пошел вверх.

– Поживее, Мэри, – послышался мужской голос. – Они требуют еще «Блан-де-блан».

Дверь кабины открылась, и приземистая пожилая тетка в платье горничной принялась вытаскивать ящики.

– Да знаю, знаю. Не суетись, – сказала она. – Они этой шипучкой весь вечер накачиваются, могут и перерывчик сделать.

Дерзкая тетка с пронзительным голосом выглядела раза в два старше меня. Она была не слишком привлекательна – ее даже можно было бы назвать отталкивающей, вроде некоторых персонажей Феллини, и все же в ней было что-то почти… человеческое. Во всяком случае, похоже, воспитывали ее все-таки люди. Вытащив последний ящик, тетка увидела меня, съежившегося в углу кабины.

– Эге, а это еще кто? Какого хрена тебе тут надо?

– Сударыня, я актер, – прошептал я. – Я тут жил… то есть живу… то есть буду жить… Послушайте, я крупно влип. Полиция считает, что я кое-что сделал, но я в этом – клянусь! – не виновен. Мне нужно спрятаться. Хоть ненадолго, чтобы я мог обдумать, как мне быть. Пожалуйста, помогите мне.

Тетка оценивающе посмотрела на меня. Уперши руки в боки, она разглядывала меня с ног до головы, взвешивая все «за» и «против» укрывательства беглеца. Ей самой в этом не было никакого проку, во всяком случае, так мне тогда казалось. Но я чувствовал, что она понимает обуявшую меня панику и мою беспомощность. А может, она просто была старой, сексуально озабоченной горничной образца 1882 года.

Много лет спустя, сочиняя мемуары в своей одиночной палате на острове Норт Бразер, что посреди Ист-Ривер, она писала о нашей встрече так:

«Его лицо обладало глупым выражением дохлой рыбы фугу. Голова его казалась странно маленькой для поросячьего туловища, консистенцией напоминавшего сырое тесто или не слишком густую овсянку, а его слова, если брать их во всей совокупности, представляли собой настоящий кладезь явной чепухи.

И все же было в этом никчемном придурке нечто такое, что заставляло бродить старые соки, если вы понимаете, что я имею в виду, и мне ничего не хотелось иного, кроме как отпарить его не сходя с места».

– Ладно, красавчик, расслабься, – сказала тетка. – Я тебя не сдам. Надень-ка вот это и помоги мне с той хреновиной. – Она швырнула мне белый фартук, который я повязал поверх плаща.

Я начал вытаскивать шампанское.

– Мэри, что это еще за оборванец, черт побери? – поинтересовалась вторая служанка.

– Закрой воронку, Клодин, и не лезь не в свое дело. Этот парнишка со мной, усекла?

Клодин отступила, а старая горничная придвинулась ко мне поближе.

– Они больше тебя не побеспокоят, во всяком случае, пока они знают, что ты – мой!

Она ухмыльнулась желто-гнилозубой улыбкой, и я едва не окочурился от ее смрадного дыхания.

Я оглядел свою кухню. Это действительно была моя кухня! Она выглядела почти точно так же, как в мое время, за исключением шкафчиков: они не были выкрашены в мой счастливый лиловый цвет, а представляли собой первоначальные уродливые полированные ореховые панели с инкрустацией из красного дерева. Я взглянул на телефон – вместо моей грудастой Мэй Уэст я увидел вычурную Сару Бернар, а трубкой служила ее фальшивая деревянная нога. (Впрочем, о вкусах не спорят.)

Повара, дворецкие и горничные сновали взад-вперед; то и дело слышны были распоряжения:

– Еще икры!

– Еще тушеной лососины!

– Еще корндогов!

– Мадам Резерфорд требует уборщика, чтобы он прибрал перед ней на столе, прежде чем подадут следующее блюдо.

– Кто-нибудь знает, где найти герра Хеймлиха? Коммодор Уэллс подавился беличьим когтем.

– Эй, красавчик, отнеси это к смешивателю в винную кладовую, – велела старая горгона, хлопая непомерными ресницами, и протянула мне бутылку шампанского.

– Да, мэм.

– Мэм? Мамашу мою так называй, а меня звать Мэри.

Она подмигнула и шлепнула меня по заднице; должен признать, мне слегка поплохело – я почувствовал себя каким-то дешевым «мальчиком по вызову» (впрочем, это не самое худшее ощущение). «Если самой Мэри, поди, за восемьдесят, – думал я по пути в кладовую, – сколько же стукнуло ее мамаше?»

Смешиватель озадаченно взял у меня бутылку и отнес в мою столовую. Дверь закрылась неплотно, и мне удалось заглянуть в комнату.

Увидев переустройство (или лучше сказать предустройство), которое учинила мадам Бельмонт в моей столовой, я просто обалдел, притом что понимал: все это в прошлом, задолго до моего рождения и до того, как эта квартира стала моей. (Попробуйте вообразить себе такое!) Громадный, от стены до стены, лохматый ковер цвета авокадо исчез, и гигантское полотно на стене, изображавшее меня в виде Персиваля в сверкающих доспехах верхом на белом коне, тоже пропало, как и мой очиститель воздуха «Шарпер Имидж», а уж, поверьте, он сейчас был бы весьма кстати. Воняло здесь жутко.

По обе стороны длинного стола, изысканно сервированного великолепным китайским фарфором и хрусталем Баккара, сидели по меньшей мере три десятка выдающихся и могущественных жителей Нью-Йорка 1882 года. Благодаря своим исследованиям я сразу их узнал: Джон Джейкоб Астор, Уильям Л. Шермерхорн, Джон Пирпонт Морган, Корнелиус Вандербилт, Арчибальд Кинг, У.С. Райнлендер и среди прочих – Роберт Гуле. На женщинах были великолепные платья из атласа и набивного ситца, сияние бриллиантовых брошей и браслетов слепило глаза. Джентльмены были в смокингах, на головах – венки из оливковых ветвей. (Ладно, братаны, ну не венки, как хотите.) Некая эфемерная девица в костюме ангела раскачивалась на трапеции над столом, наигрывая на лютне и распевая «Я вижу во сне русовласую Джинни».

Пока дворецкий медленно обходил стол, подливая в бокалы шампанское, я не мог удержаться, чтобы не подслушать настоящую беседу представителей высшего общества девятнадцатого века.

Уард МакАллистер сетовал, какой «блеклый и пердучий» фейерверк вышел в этом году на 4 июля, и госпожа Уильям Дункан, всегда готовая соглашаться, поддакнула ему, добавив, что шоу получилось и впрямь «прескучишным». Старый Генри Дж. Клуз заметил, что «в один прекрасный день ужасная толпа необразованных азиатов снова восстанет против призыва». Эта реплика вызвала за столом сдержанные смешки, а молодой жене старого Клуза – Люси Уортингтон Клуз – пришлось наклониться к нему и мягко напомнить, что в настоящее время призыв уже не практикуется, а Гражданская война закончилась почти двадцать лет назад.

– Несомненно, – воскликнул Генри Дж. Клуз, – несомненно! Отлично сыграно, дорогая, просто отлично! – При этом мадам Бельмонт подала отчетливый знак виночерпию, чтобы тот перестал подливать старику шипучку.

Недавно принятая в светское общество Салли Харгоус изложила в мельчайших деталях историю своего тяжелого выздоровления в Ньюпорте после нервного истощения, вызванного навязчивым видением бездомного бродяги, писающего на цветочную клумбу перед ее особняком на Пятой авеню.

Продолжая стоять, я стал понемногу клевать носом, когда Корнелиус Вандербилт и Джон Джейкоб Астор вдруг поднялись из-за стола, чтобы размяться, и отошли к двери в кладовку.

– Все готово? – понизив голос, поинтересовался Вандербилт.

– По словам Твида, готово, – ответил Астор.

– У всех есть банджо и головные уборы?

– Да, насколько я знаю.

– Правда ли, что нашли земное воплощение богини?

– Да.

– А Именослов?

– В безопасности.

– Значит, это будет настоящая сатурналия, – сказал Вандербилт, и они чокнулись бокалами с шампанским.

– За полночь и замок на Утесе Виста Крэг, – провозгласил Астор.

– За смерть земного божества, – сказал Вандербилт, – и за возвышение Щегольской Бригады.

Астор ухмыльнулся и ехидно добавил:

– Слава Ерд.

Вандербилт хмыкнул:

– Да уж, слава… скажем так… в последний раз!

Они осушили бокалы и вернулись на свои места за столом. Я ощутил, как у меня по спине прокатилась ледяная волна, как закололо шею и скрутило живот, – все эти признаки обычно свидетельствовали о приближении приступа диареи. Но я постарался об этом не думать и вам в подобной ситуации советую то же самое.

Я вырос в Нью-Йорке, поэтому точно знал, что такое «замок на Виста Крэг». Это замок Бельведер в Центральном парке. Там-то и должен был состояться в полночь смертельный ритуал. Внезапно я понял, почему капризный перст судьбы забросил меня в 1882 год: чтобы я смог доставить по сообщение моим друзьям – Калебу и Лизе.

Однако едва я дернулся прочь из кладовки…

– Эй, к чему такая спешка? Где пожар? Может, у меня под юбкой? – проскрипела Мэри, хватая меня за руку.

– Да нет никакого пожара! Просто мне нужно выбраться отсюда. Я должен кое-кому помочь.

– Ну так воспользуйся телефоном, красавчик.

Вредная карга оказалась довольно сильной, ей без особого труда удалось вытолкнуть меня на лестницу черного хода.

– Клодин, если кто спросит, у меня пятиминутка, – крякнула она, и дверь за нами закрылась.

Прошло несколько тягостных мгновений. Мэри стояла, глядя на меня в упор. «Что, черт побери, она от меня хочет?» – подумал я.

Карга прислонилась к чугунным перилам, достала кисет и скрутила папиросу.

– Послушайте, Мэри, я хочу сказать вам спасибо за то, что вы не завопили при виде меня, но мне и правда нужно уходить.

– Знаешь, – сказала она, уверенно лизнув край папиросной бумаги, – повидала я на своем веку всяких неблагодарных тварей, но ты – это что-то.

– Что? Нет! Я очень вам благодарен. Разве вы не слышали? Я сказал: «Спасибо». Но я должен спешить.

Она чиркнула спичкой о свою задницу и прикурила.

– Разве я спрашивала тебя, почему ты драпал от фараонов?

– Э-э… да вроде бы нет.

– Может, потому что я видела вот это?

Она протянула мне листок бумаги с аляповатым портретом бородатого лысого человека, чья прыщавая физиономия поразительно напоминала таковую вашего покорного слуги. Подпись гласила:

Разыскивается слабоумный в связи с делом Крушителя!

Возможно, начальник Спенсер – не убийца!

– Ух ты, надо же, быстро они подсуетились, – сказал я. – Можно подумать, прямо ждали меня. Кафкианство какое-то… Или окаянство… Не знаю, что лучше подходит…

Мэри глубоко затянулась и выпустила дым мне в лицо.

– Вот я и думаю: тебя сдать сейчас или попозже? А, господин Крушитель?

– Но вы же не сделаете этого, правда? Я вовсе ни при чем.

– Все мы, дорогуша, ни при чем. Кто знает? Может, я уже им стуканула. А может, нет. Может, они уже на пути сюда. А может, нет.

– Что вы от меня хотите?

– О, думаю, ты знаешь, малыш. Возможно, прошло немало времени, однако старая лопоухая варежка все помнит.

– Ой-ёй.

Она швырнула папиросу на пол и затоптала окурок.

– Придется тебе сказать «спасибо» по-настоящему, ясно?

Она решительно притянула меня к себе и впилась слюнявым поцелуем мне в рот.

Я попытался отстраниться, однако силы были не равны. Я вспомнил фильм, где Деми Мур трахает Майкла Дугласа – но тут было другое дело. Возможно, потому что дамочка оказалась явно староватой. Она набрала побольше воздуха, закашлялась мне в лицо, а затем снова впилась мне в губы. Потом карга прижала меня к стене и задрала юбку.

– Давай, ковбой, сымай портки.

Я чувствовал, что слабею. Меня мутило, желудок протестующе сжимался.

– Да ты что, издеваешься? – рявкнула она.

– Это просто сухой кашель, я в порядке. Честно, я в порядке. Кажется, я в порядке… Подождите… Нет, это не сухой кашель! Это все «3 мушкетера», майонез и капуста! О боже!

Меня наверняка стошнило бы, но тут из кухни послышался шум – множество возбужденных сердитых голосов пытались перекричать друг друга:

– Что это значит?…

– Это возмутительное насилие!..

– Полиция! Всем оставаться на местах!..

– Но мы еще не пробовали крем-брюле!..

– А я только нацелился на эту египетскую перепелочку…

– Не волнуйтесь, граждане, мы сейчас по-быстрому кое-кого арестуем, и все!..

– Спасибо большое! – гневно сказал я и кинулся к черному ходу.

– Эй, Крушитель, если что, у меня есть камфарный спирт! – крикнула Мэри мне вослед.

Дверь черного хода распахнулась, и на лестницу ворвалась орава полицейских. Мэри выхватила кухонный нож и принялась им размахивать.

– Стой, где стоишь! – крикнул один из копов.

– Побереги задницу, топтун! – взвизгнула Мэри и бросилась напролом в строй синих мундиров. Я стоял одним пролетом ниже и с этой удобной и безопасной позиции наблюдал за потасовкой. Я не питал симпатии к старой карге, однако мне не хотелось, чтобы она пострадала из-за меня.

– Ты арестована, Маллон, за предумышленное распространение заразной болезни, – объявил другой полицейский, крепко ухватив покрытую бородавками руку Мэри.

Только тогда я понял, что полиция нагрянула сюда вовсе не из-за меня.

– Черта с два, засранец! – гаркнула Мэри, а затем завизжала как недорезанная свинья: – Я невиновна! В жизни не болела ни дня! Я не вернусь в кутузку!

Чтобы справиться со старой матерщинницей, потребовались пять крепких полицейских. Она копила и брыкалась, а когда ее тащили прочь, крикнула мне:

– Добро пожаловать в мир брюшного тифа, господин Крушитель!»

Дверь захлопнулась, по мраморной лестнице раскатилось эхо бурного ареста. Тяжело дыша, Я стоял в одиночестве под мигающей газовой лампой.

«Что, черт возьми, произошло?» – подумал я.

– Мэри Маллон? – спросил я сам себя вслух. – Бог ты мой! Тифозная Мэри!

И, словно в подтверждение этих слов, я закашлялся.

– О нет, нет! Скажите мне, что это все неправда!

Я кашлял, и плевался, и отчаянно пытался избавиться от густой слюны старой карги, попавшей мне в рот. Некоторое время, потеряв над собой контроль, я бился в истерике: лопотал на аппаллачских наречиях, отплясывал джигу и колотился головой о стену. Внезапно мне пришло в голову, что я, возможно, захватил с собой амоксициллин – мощный антибиотик, который я принимаю каждый раз, когда воспаляются мои подошвенные бородавки. Я похлопал себя по карманам и поспешно нащупал пузырек. Я был так счастлив от этой находки, что вознаградил себя долгим страстным поцелуем.

– Спасибо, спасибо, спасибо! – снова и снова прочувствованно повторял я, вытряхивая таблетки.

Мне сразу же полегчало. Может, я и растерялся в новом, непривычном мне мире (да еще полуобутый), но уж тут я обставил этих викторианцев. «Как это там? А мне отдайте из глубин бездонных свои болезни, тифы и чуму, Пошлите мне немытых, прокаженных… А фиг вам! У меня в кармане – чудо-лекарство двадцать первого века! И теперь мне все нипочем!»

Я слетел по лестнице и выскользнул из боковой двери «Дакоты». Стремительно преодолев путь до площади Колумба, я остановился у памятника великому путешественнику, чтобы перевести дух. Вокруг царили тишина и спокойствие. Я даже изумился, каким тихим может быть вечер. Если не считать редкого цокота лошадиных копыт, коровьего мычания или вскриков какой-нибудь избиваемой жены, можно было бы услышать, как пролетает муха. Мало-помалу я осознал, что мой слух ласкает доносящаяся откуда-то издалека фортепьянная мелодия. Я легко распознал знакомый регтайм – «Утешение» Скотта Джоплина, поскольку смотрел «Аферу» раз, наверное, тыщу. Это один из моих любимых фильмов. (Но все равно я по-прежнему не понимаю, чему фэбээровцы так радуются в конце.)

Я знал, что где-то в районе площади Колумба существовал танцклуб, и вот теперь, подгоняемый неким врожденным предчувствием, присущим, очевидно, девятнадцатому веку, я повернул направо, и там, прямо через улицу, оказались «Танцы-шманцы-обниманцы» Ресника. Сердце мое запрыгало. Времени было в обрез, но вряд ли мне подвернется другой случай испытать волнение и энергетику, которой славилось знаменитое заведение Ресника. «Неужели я не заслужил того, чтобы позволить себе хотя бы заглянуть туда, раз уж я оказался в 1882 году?» – подумал я.

Заведение Ресника было легендарным, оно делало звезд из таких, как Софи Такер, Эл Джонсон и Чарли Чаплин (не их самих, а им подобных). Это была «Студия 54» образца 1882 года, сейчас совершенно невозможно найти такую же, если не считать, пожалуй, «Рокси», «Китайского клуба», «Кробара», клуба «Нью-Йорк», «Выпивляндии», «Горца» (в прошлом «Спа»), клуба «Капитали» и «Шляпной Коробки Моей Мамочки».

А еще я почувствовал непреодолимое желание двигаться – нет, танцевать, – поскольку в душе я истинный танцор. Вот то, что я люблю больше всего на свете – танцевать (знакомые слова?) «Классно было бы сплясать бути с местными крошками», – подумал я. Взглянув на часы, которые автоматически перевелись в 1882 год, я увидел, что было еще только десять; до ритуального убийства целых два часа. Времени навалом.

Что у меня отсутствовало, так это деньги. Наверняка у Ресника не примут мою карточку «Клуба едоков», и в кармане надо было бы иметь немного капусты на случай, если повезет со здешними, то есть тогдашними дамами. Оставалось одно – просить подаяние.

Задача представлялась не из легких, поскольку я в жизни никого ни о чем не просил и толком не знал, как это делается.

– Отец, не одолжите четвертак бывшему служке? Я католик. А еще я вете…

– Неужели, сэр? Ветеран? – переспросил дружелюбный на вид пожилой священник, который остановился возле распростертого на земле бедолаги в одном ботинке. – А не соблаговолите ли сказать, в каком полку служили? И кто был вашим командиром? А в каких битвах вы победоносно участвовали? И, кстати, на какой стороне вы сражались? За Север или за Юг? Мне очень любопытно.

Я почувствовал, что старым святошей движет не только любопытство.

– Э-э, нет, вы не так поняли, я ветеринар, – сказал я. – Несколько полупенсовиков меня вполне устроят.

– Меня не устроят, – оборвал священник, из дружелюбного сразу став зловредным. – В наше время многим не хватает средств. Надо учиться по одежке протягивать ножки. Из-за вас и рушится наш великий город. Вы ничего не дождетесь от меня, кроме «Всего хорошего!».

И он затопал прочь.

«Как это из-за меня может рушиться город? Я же только что сюда попал?»

Я решил сменить тактику.

– Мелочишкой не ссудите? – умоляюще обратился я к подошедшей паре. – Я несчастный голодный бесприютный сирота. – И протянул раскрытую ладонь.

– Зажми нос, Лукреция, – посоветовал мужчина. – Запах низших классов содержит крохотные споры, которые, попадая в ноздри, могут нанести серьезный ущерб детородной системе женщины.

– Обадиа, ни за что! – воскликнула Лукреция, зажимая пальцами нос.

– Приятного вам вечера, сэр. – Это все, что мог предложить мне в ответ Обадиа, слегка коснувшись шляпы и пропустив мимо ушей мою просьбу.

Так продолжалось и дальше: жители Нью-Йорка один за другим либо вообще не замечали меня, либо, проходя мимо, отпускали ядовитые замечания. Внезапно я понял, что такое быть бедным и бездомным, подобным тем многочисленным отверженным, которых я сторонился по дороге домой. В тот же миг не сходя с места я принял решение, что по возвращении в двадцать первый век буду прилагать все усилия, чтобы по крайней мере улыбаться и кивать, прежде чем обходить этих несчастных стороной.

Конечно, следующая мысль, пришедшая мне в голову, была морально ущербной, однако, прожив в девятнадцатом веке не более часа и уже будучи заподозрен в серийных убийствах, я подумал: «Неужто небольшое хулиганство ухудшит мое положение?» Своей уловкой с попрошайничеством я ничего не добился. Когда вернусь в настоящее, все это уйдет в историю. («Все это уйдет в историю». – Хорошо сказано, мне понравилось.)

Я отчаянно нуждался в деньгах – не только для того, чтобы купить билет на танцы к Реснику. Мне нужно было приобрести второй ботинок и прочие предметы первой необходимости, поесть, заплатить за такси и еще… Что ж, я мог бы и дальше оправдываться: мол, как начинающий путешественник во времени я в полном праве, и совесть моя чиста.

Я натянул футболку до самого носа, нахлобучил обе свои шляпы и стал ждать, затаившись в тени. Ощущение было противное, мои действия походили на непристойную реализацию тайных фантазий человека, мечтающего стать нью-йоркским грабителем. Ведь каждый втихаря воображает себе нечто подобное, не только я, верно?

Долго ждать мне не пришлось: вскоре показалась состоятельная пожилая пара. Я улучил подходящий момент, выскочил, тут же поскользнулся и упал.

– Ладно. Стоять на месте! – сказал я хриплым голосом.

– Да, конечно. Вам требуется помощь, сэр? – спросил мужчина.

– Что? Нет! Да что с вами, викторианцами, такое? Мне не нужна ваша помощь, мне нужны наши деньги! – Я сделал вид, что у меня в руке пистолет.

Мужчина оторопел.

– Мои деньги, сэр? Что ж, мои денежные средства, если вы именно их имеете в виду, вложены в свежеизобретенный экипаж на угольной тяге, паровой тостер и новомодную керосиновую домашнюю стиральную машину.

– Послушайте совет знающего человека: вам стоит вложиться в бумаги «Дженерал Электрик». Дело верняк, приятель! – Я ухмыльнулся, стараясь не подать виду, насколько был доволен своим остроумием.

– Сэр, вы поражаете меня! Я предпочитаю не иметь дела с сомнительными «знатоками» и скажу вам: шли бы вы подальше со своими подсказками, поищите какого-нибудь другого неразборчивого простофилю. А теперь, если вы не против, позвольте пожелать вам доброй ночи, сэр.

Я вытаращил глаза.

– Да, конечно, но прежде чем вы уйдете, позвольте мне ваши денежки!

– Финеас, – сказала дама, – я полагаю, этот джентльмен намерен нас обокрасть!

– Не обокрасть, сударыня. Ограбить! Это называется «ограбить». Запомните!

– У меня только два четвертака, – сказал мужчина. Его руки дрожали, когда он передавал мне мелочь.

– Отлично, Финеас, сгодится, – сказал я. – Так вот, ничего не случилось, поняли? Это был только сон. Поверьте, я не пошел бы на такое, если бы не нужда. Я славный парень, и, когда устроюсь на конвейер, или в уличную банду, или еще куда, я вам их пришлю. А теперь можете продолжить путь, и… В общем, доброй ночи вам обоим.

Парочка поспешила удалиться, но, перед тем как уйти, Финеас обернулся и приподнял шляпу.

– И вам тоже доброй ночи, сэр, – откликнулся он.

Так и будет записано: в десять часов вечера 26 августа 1882 года Финеаса Т. Титинджера и его жену Обидиенс «Биби» Титинджер ограбил под дулом пистолета преступник нового типа. С гордостью могу сообщить, что в тот день благодаря мне новоиспеченный термин впервые в истории вошел в разговорный обиход. На самом деле, поскольку никто ни на кого прежде таким манером не нападал, возможно, именно я и стал зачинателем последующей вакханалии уличных грабежей.

Все прошло столь удачно, что я подумал: «Попробую еще раз, хуже не будет». В смысле, если уж начинать новую, честную жизнь, надо иметь какую-нибудь заначку. То есть коль скоро я так попал и стал грабителем и все такое, можно прокутить всю ночь напролет.

Я снова спрятался в кустах, поджидая следующего незадачливого прохожего. Вскоре на улице появился мужчина в пелерине и цилиндре; он шел довольно нервно, в руках у него были трость и сумка. Я не мог разглядеть черты лица прохожего, но моментально понял, кто это. Даже характерная крадущаяся походка – он двигался незаметно, украдкой, сторонясь полицейских – в точности напоминала мою. Затем я разглядел его сумку – это был холщовый мешок – и теперь уже окончательно уверился.

«Похожи ли мы друг на друга? Возможно, он лыс, бородат и тоже прыщав».

Я знал только, что если мне придется доказывать свою невиновность, придется предъявить настоящего Крушителя. Поэтому я решил последовать за таинственным человеком в цилиндре, какой бы зловещий финал ни ждал нас впереди.

Я решил последовать за таинственным человеком в цилиндре, какой бы зловещий финал ни ждал нас впереди.

 

Глава 13

В которой наш герой спасается бегством, начинаются переговоры, союзник гибнет, а в Бруклине вырастает дерево

В квартале севернее Сити Холла располагался Дворец правосудия, более известный как «Могила». Тюрьма, построенная для содержания не более чем сотни заключенных одновременно, к 1882 году вмещала более пяти тысяч узников. Большинство из них отбывали срок нагишом, поскольку для их одежды места уже не оставалось, – все были сплющены наподобие оладий и пластались один на другом в просторных камерах шесть на шесть.

Прообразом каменного строения послужил рисунок настоящей египетской гробницы, выгравированный на стали, а интерьер был вдохновлен другой гравюрой на стали, изображавшей холостяцкую каморку Оскара Уайльда, предоставленную тому городским судьей в фешенебельном округе Восточного Лондона.

Заключенных распределяли по камерам в соответствии с их преступлениями. Например, верхний ярус занимали подозреваемые в идиотских правонарушениях, таких, как стирка чужой одежды, подсчет карт Таро на игорных столах, поддразнивание проституток путем скашивания глаз и непомытие рук после «карманного бильярда». Второй ярус предназначался для более серьезных проступков: здесь находились те, кто тормозил очередь в банке, чистил зубы пальцем, а также те, что упорно голосовали за «Партию зеленых». И, наконец, в нижнем ярусе сидели осужденные за участие в христианских импровизационных комедиях, подпольные гинекологи и подозреваемые на роль Джека Веселого Крушителя. Из последних имелся один – Калеб. Вот он-то и сидел на койке в маленькой одиночной камере, размышляя об ужасных событиях, которые привели его в нынешнее унылое и затруднительное положение.

Пуфф!

Откуда ни возьмись, возникло облако дыма. Из него шагнули Гарри Гудини и Бесс. Все три яруса заключенных радостно захлопали в ладоши.

– Именем ловкача Джека, в чем дело? – спросил Калеб, схватившись за холодные прутья своей камеры.

– Не бойся, добрый человек! Я пришел, чтобы освободить тебя! Ибо если существует смертный, который ходит по твердой земле и может вызволить тебя из этой цитадели правосудия, так это я, Великий Гудини!

Из всех камер послышались новые возгласы; заключенные вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее. Они привыкли к более заурядным представлениям, вроде исполнения пары-другой гимнов сестрами милосердия или второсортных сценок типа «Панч и Джуди», в лучшем случае – тюремного родео. Так что шоу Гудини для них было особым праздником.

– Вы пришли спасать меня? Почему? Я знаю, что вы с профессором Аркибалдом Кампионом наверняка и есть Крушитель! У меня в этом нет ни капли сомнений.

– Вы ошибаетесь, сэр! – попытался оправдаться Гудини. Он театрально сорвал сверкающий плащ и подал его своей возлюбленной ассистентке Бесс. Затем приник к прутьям камеры Спенсера, поднес сложенные лодочкой руки ко рту и прошептал: – Арки только придумывает мои фокусы, вот и все. Но об этом – молчок.

Гудини отступил от камеры и снова превратился в невозмутимого шоумена.

– А теперь, дамы и господа… о, простите, я имел в виду, господа и господа… если позволите, я представлю вам свой первый магический трюк. Бесс?

Помощница Гудини подняла плакат с надписью «Великий Вышивальщик». Узники захлопали.

– Если он пришел, чтобы вытащить меня отсюда, почему бы так и не сделать? – прошептал Калеб ассистентке через решетку.

– Это единственный способ, который ему знаком. Гудини не умеет работать без публики.

Калеб изумленно уставился на Бесс.

– Да знаю, знаю, можете не говорить, полное сумасшествие! Видели бы вы, каков этот парень в сексе. Извините, но вам придется дождаться грандиозного финала.

Гудини сделал большой глоток воды и прочистил глотку.

– Бесс, могу я получить иголку, нитку, кусок ткани и какую-нибудь набивку, если не трудно?

Она подала требуемое, и фокусник медленно, один за другим проглотил все полученные предметы, шутовски кривляясь и показывая, каков на вкус каждый из них. Затем скорчился в рвотных позывах – столь неистовых, что даже Калеб начал за него беспокоиться. А через десять секунд Гудини изверг из себя небольшую подушечку, на лицевой стороне которой красовался искусно вышитый портрет молодого начальника полиции.

Толпа заключенных пришла в неистовство и принялась колотить жестяными кружками по прутьям. Гудини поклонился.

– Это позволит слегка приукрасить ваш летний домик, начальник! – сказал он, сверкнув ослепительной белозубой улыбкой, и швырнул подушку сквозь решетку Калебу.

– Да, потрясающе, но…

– А теперь мне потребуется доброволец.

Гудини подошел к соседней с Калебом камере, положил руки на висячий замок и без какого бы то ни было усилия отпер дверь. Сбитый с толку подпольный гинеколог, волоча ноги, выбрался наружу.

– Эй, я здесь! Откройте мою камеру! – жалобно вскричал Спенсер. – Мне же надо людей спасать!

– Спокойствие, только спокойствие, дорогой начальник. Я как раз собираюсь вами заняться. А теперь, сэр, будьте так любезны затянуть на мне смирительную рубашку, как то положено делать со всеми сумасшедшими.

Узник выполнил просьбу атлетически сложенного мага.

– Теперь, пожалуйста, не откажите в любезности, прикуйте мои лодыжки к цепи, которую мы видите вон там, на полу.

Узник снова послушно подчинился.

– Да быстрее же, быстрее, – простонал Калеб.

– Друзья мои, вам выпала удача стать свидетелями того, что не происходило еще нигде и никогда, – увидеть соединение двух моих самых знаменитых и рискованных трюков: «Освобождения из Оков» и «Превращения».

Калеб вяло похлопал.

– Ладно, ладно, браво. Вы сбежите из смирительной рубашки… Замечательно. Но пожалуйста, я вас умоляю… На карту поставлены человеческие жизни.

Бесс принялась что есть сил тянуть за веревку, и чародей медленно вознесся в воздух. Метрах в шести от пола он остановился, вися вниз головой в центре тюремного блока.

Подневольная публика свистела и топала ногами.

Гудини извивался и корчился, скручивая свое жилистое тело в изнурительной схватке с тугой смирительной рубашкой, как вдруг…

Пуфф!

Облако дыма – и он исчез.

– Боже, как он это сделал?

– Куда он делся, бог мой?

– Господи, что произошло?

– О господи, у меня, должно быть, видения!

– Господь всемогущий, может, Гудини и есть наш всемогущий Господь собственной персоной? – и так далее и тому подобное.

Пуфф!

Маг появился снова – уже на полу перед камерой Калеба, все еще сражаясь с удушающими путами смирительной рубашки.

– Возможно, на сей раз мне не совладать с этой чертовой штуковиной, начальничек, – сказал Гудини.

Однако прежде чем Калеб успел ответить…

Пуфф!

Гудини снова дематериализовался. Затем…

Пуфф!

Он вернулся! На этот раз голова его торчала из дренажного отверстия в камере Спенсера.

– Да бросьте вы эту смирительную рубашку! Как мне, черт возьми, отсюда выбраться?

Пуфф!

Еще одно облако дыма, и новые возгласы: «Куда он делся?», «Где он?», «Что же?», «Где же?», «Когда же?».

– Вон он! – завопил кто-то из узников, и все посмотрели вверх, где теперь уже Калеб висел в смирительной рубашке в шести метрах от пола. А потом…

Пуфф!

Калеб снова очутился в своей камере.

– Покупаешь их пачками или скручиваешь сам, начальник?

Гудини, в шелковом смокинге и широком галстуке, невозмутимо восседал по-турецки на столе в камере Спенсера и с любопытством разглядывал папиросу.

– Я предпочитаю сворачивать их сам, – сообщил фокусник, продувая мундштук. – Экономит деньги, развивает сосредоточенность.

Калеб шагнул к нему.

– Господин Гудини, я страшно тороплюсь. Крушитель может нанести удар в любой…

Пуфф!

Гудини исчез в дымовой завесе.

Теперь он появился, вися в воздухе на цепи. Фокусник бешено извивался, пытаясь освободиться от прочных пут.

– Я ужасно извиняюсь, господа, – сказал Гудини и лукаво подмигнул. – Похоже, на этот раз мне не выбраться.

Заключенные бурно веселились и аплодировали.

– Та-да! – провозгласила Бесс, не слишком убедительно заменяя оркестр.

Весь тюремный блок бушевал в неистовом возбуждении.

Калеб разочарованно покачал головой, поднял горящую папиросу, оставленную чародеем, и вздохнул. Затем он плюхнулся на койку и закурил. Несомненно, пройдет еще немало времени, прежде чем Гудини доберется до «грандиозного финала».

Начальник полиции даже задремал беспокойным прерывистым сном. Гудини тем временем успел распилить Бесс пополам, спастись из бочки с пираньями и заглотнуть, а затем изрыгнуть целый сейф. Калеб почувствовал, что вот-вот потеряет рассудок, когда дверь его камеры распахнулась.

– Та-да, – сказала Бесс.

– Та-да? И все? После всех этих фанфар? – взъярился Калеб. – Это и есть финал?

– Но ведь здесь очень простой замок, – сказал Гудини. – Я удивляюсь, как это вы сами с ним не совладали.

– Так что же вы до сих пор… – Калеб сумел взять себя в руки, памятуя о своем предназначении. – Мне пора. Сердечно благодарю за поддержку.

Внезапно дверь тюремного блока открылась, и появился детектив Бирнс. Гудини и Бесс исчезли в облаке дыма, прежде чем он успел заметил их присутствие. Тюремный блок взорвался свистом, гиканьем и пронзительным дудением, словно все увидели не полицейского, а голую женщину. Ревностный служака Бирнс застыл на месте и презрительно огляделся, всем своим видом говоря: «Молчать, или я каждому уполовиню порцию комбижира!»

В тюрьме воцарилась мертвая тишина.

– Что здесь творится, Калеб, черт побери?! Почему ваша дверь открыта?

– Я ухожу, Бирнс. Мне нужно раскрыть преступление.

– Сомневаюсь. Я знаю, что вы задумали, изобретя дело так называемого «другого Крушителя». Ко мне в контору заявился рожок ванильного мороженого и вручил одну из тех листовок, которые вы распространили по всему городу. Он хотел, чтобы я вас освободил, но я не согласился. По мне, все это кажется чересчур складным.

– Что кажется складным? Какие листовки?

– Можно подумать, вы все еще не осведомлены. Лишь только я вас арестовал, как эти листовки появились повсюду, словно лежали наготове для такого случая.

Бирнс протянул Калебу одну из них:

– Это явное надувательство. Не бывает людей с такой маленькой головой.

– И кто их распространял?

– Кто-кто, да подельники ваши, кто же еще! Враги «тайного общества», на которое вы все время ссылались в письмах в «Вечерние новости». Весьма изобретательно – сфабриковать преступника, чтобы спровоцировать захват филантропического общества Ряженых, куда входят самые добропорядочные представители нашего города.

– О чем это вы толкуете?

– Мне потребовалось немало времени, чтобы свести концы с концами. Я отследил путь к некоему Фосфорному Филу, информатору с весьма характерным уродством…

– Да-да, я в курсе насчет его челюсти!

– Ага, так я и знал! Всего лишь проверка. Видите ли, там след остыл – я бы сказал, он холоден, как липкая рука смерти. Похоже, вы успели о нем позаботиться. Вам бы и это сошло с рук, если бы вы – в безумии, вызванном вашей кровожадной яростью, – не оказались столь беспечны, чтоб оставить вот это.

Бирнс передал Калебу белый клейкий листок бумаги:

ПРИВЕТ МЕНЯ ЗОВУТ

начальник полиции Калеб Спенсер

– Бирнс, вы идиот.

– У меня пока не все сходится, но, по счастью, меня удостоил визитом высокопоставленный деятель из Таммани-холла.

– Твид.

– Он мне все разъяснил. Щегольская Бригада, видите ли, – это радикальное крыло Ряженых, они вознамерились поднять бунт и превратить организацию из воинства добра в воинство, ведомое жадностью и страстью к подавлению всех вокруг. Хорошо, что их лидер оказался в моих руках.

– Бирнс, вас провели. У меня нет времени объяснять, но если вы позволите…

Бирнс вытащил пистолет.

– Никуда ты, Спенсер, не пойдешь. Ты опозорил доброе имя департамента и вообще доброе имя сыщика. Ты изговнял навозом подол платья доброй леди Порядочности…

– О, силы небесные, – произнес голос Гудини.

Руки Бирнса заволокло дымом, а его оружие внезапно очутилось у Калеба.

– Что за чертовщина?

Новый хлопок, снова дым, и во рту у Бирнса оказался кляп. Тюрьма взорвалась криками и аплодисментами. Очередной выброс дыма явил Бирнса затянутым в смирительную рубашку и подвешенным вниз головой к потолку в камере Спенсера.

– Спасибо, сэр, – сказал Калеб бесплотному голосу. – Если бы я мог еще вернуть свой мобильный телефон…

Очередная дымовая завеса – и в руке у Калеба оказался его мобильник. Последний хлопок доставил его дубинку и «точку-тридцать-два».

– Возможно, Лиза оставила мне сообщение.

Калеб извлек из аппарата длинную ленту и погрузился в чтение. Однако сообщение было не от Лизы.

Алло? Начальник Спенсер? О… ненавижу эти проклятые устройства… м-м… Я не могу добраться до мисс Смит, так что по ее просьбе я звоню вам. Меня зовут Текс, я друг. Мисс Смит доверила мне Именослов, и я немало потрудился над его расшифровкой. Похоже, все влиятельные патриархи Нью-Йорка принадлежат к тому или иному крылу тайного общества Ряженых, и втянуты они в смертельную игру. Книга сообщает, где состоится ритуальное убийство. Оно намечено на полночь в… хр-р… бр-р… что-то… у меня в спине… нож… кажется… может, вилка… наверняка не ложка! Возможно, тесак… Я умираю, я… Начальник Спенсер, боюсь, Лизе Смит суждено стать жертвой на этой церемонии… ой… у меня в голове пуля… со мной все кончено… Пожалуйста, спасите Лизу Смит!.. И скажите ей спасибо от меня. Это были самые восхитительные начо, черт побери, которые я когда-либо ел!

Тут сообщение резко прервалось.

– Мне жаль, Бирнс, оставлять вас вот так, – сказал Калеб, уходя. – Но это ради вашей же пользы.

На улице, на лестнице за воротами «Могилы», Калеб обнаружил Гудини и Бесс. Он быстро зарядил револьвер.

– Вот что, у меня нет времени играть в игрушки, мне нужны ответы – и немедленно!

– Я могу вам сообщить не так уж и много, – ответил Гудини. – Мои трюки разрабатывает Кампион, а взамен я навещаю его и держу в курсе деятельности Ряженых – парады, съезды и всякое такое.

– Зачем? Какое ему до них дело?

– Не знаю. Он человек странный и не самый приятный в жизни, но зато блестящий мыслитель. Я у него в кармане, поскольку он знает секреты всех моих трюков. Поэтому я делаю все, о чем он просит. Но если Крушитель – он, то, уверяю вас, никакой поддержки ему от меня не видать. Даю слово, сэр.

– Ладно. Если честно, я и не верил, что вы во все это замешаны, – признался Калеб. – Я к тому, что вы знаменитость, а всем известно, что знаменитости людей не убивают. Но я надеялся поприжать вас, чтобы вы сказали, где найти Кампиона.

– Клянусь, не знаю. Но он хотел, чтобы я доставил вам вот это. – Фокусник протянул Калебу конверт. – Удачи, начальник Спенсер. Надеюсь, вы сумеете спасти Лизу Смит. Я всегда любил читать ее колонку. Я бы помог, но у нас вечернее представление. Так что до встречи…

Гудини схватил Бесс и театрально крутанул ее на месте.

Пуфф!

Раздался хлопок, и они исчезли в клубах дыма.

Шутка. На самом деле не было ни дыма, ни хлопка, и Бесс с Гудини не исчезли, а так и остались стоять на месте.

– Бесс, в чем дело?

– Не спрашивай меня. Может, ты уже истратил весь жидкий дым? Ты пускал его весь вечер!

– Ой, да ради бога! Ладно, поймаем такси.

По мере того как они удалялись по Центральной улице в поисках экипажа с шашечками, их сварливые голоса звучали все тише и тише. Тем временем Калеб открыл послание, которое передал ему Гудини:

Уважаемый начальник Спенсер,

Нам нужно многое обсудить, и сейчас для этого самое время.

Если вам дорога жизнь Элизабет, встретимся безотлагательно в доме мэра Рузвельта. Я все объясню.

Ваш профессор Аркибалд Кампион.

– Не бойся, добрый человек! Это я, Великий Гудини!

 

Глава 14

В которой ваш любезный рассказчик преследует подлого душегуба и приходит в смятение от его неожиданного обращения с некой опьяневшей проституткой

Ускользнуть от полиции оказалось легче, нежели следовать за таинственным человеком в цилиндре. Судя по его поведению, он тоже уклонялся от встречи с властями. Незнакомец то и дело прятался в дверных проемах, вынуждая меня проделывать то же самое в нескольких метрах позади него. Затем, почувствовав, что путь свободен, он возобновлял свою поспешную и утомительную прогулку. Похоже, никакой специальной цели у него не было, поскольку двигался он какими-то невразумительными зигзагами, часто меняя направление, как говорится, «два шага налево, два шага направо». Менял он и походку: то делал гигантские шаги, то семенил, то принимался прыгать как мальчишка, то пританцовывал, напевая «Милая Рози О’Грэйди». Как только он менял шаг, я делал то же самое. Я твердо решил не упускать его из виду.

Мы прошли через район красных фонарей, и через район очень красных фонарей, и через район, в котором всем всё до фонаря (он еще называется округ Колумбия), прежде чем добрались до Геральд-сквер, где незнакомец поддернул штаны и медленно побрел через навозное море. Скрепя сердце, я сделал то же самое.

На другой стороне площади он резко свернул налево. Так мы попали в темный пустынный проулок на Двадцать первой между Седьмой и Восьмой авеню. Я сразу понял, где мы – это были излюбленные охотничьи угодья Крушителя. «Настоящая Пицца Рэя» была всего в квартале отсюда.

Ноги человека в цилиндре размеренно шаркали по мокрому булыжнику, в то время как мои шаги прерывались, словно у одноногого калеки (я ведь потерял правый ботинок, помните?). Иногда он останавливался и озирался, будто догадывался о слежке, и мне приходилось нырять в дверной проем, или мусорную кучу, или сточную канаву, чтобы не быть обнаруженным.

Метрах в шести от конца квартала из переулка вышла потрепанная нетрезвая проститутка и прямо рухнула в объятия человека в цилиндре. Я остановился и присел, заняв наблюдательную позицию за мусорным баком.

– Пардон, сэр, не заметила вас! – прочирикала женщина и рыгнула. – Как насчет отсосать по-быстрому?

– Что? – недоверчиво спросил мужчина.

– Извини, командир, девушки на улице теперь только так и выражаются. Я в смысле, не желаете ли, чтобы я исполнила вальсок на вашей старой волынке?

– А, теперь понимаю, – сказал человек в цилиндре. – «Отсосать» звучит как-то… нескромно.

Времена, как и линия горизонта в великом городе, определенно менялись, и в анналы истории войдет, что в 10.45 вечера 26 августа 1882 года мерзкое слово «отсосать» было впервые использовано в разговорной практике Нью-Йорка (увы и ах, поскольку я искренне надеялся внедрить его сам). С этого момента и проституция, и семейная жизнь, и щенячья подростковая любовь уже никогда не будут прежними.

– Так что скажете? Всего-то полпенни или два.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал странный человек. – Однако я не привык к подобному великодушию. Видите ли, я и сам не особенно добр.

Я выпрямился. Я знал, что должно было произойти, и знал, что должен это предотвратить. В то же время меня парализовал инстинкт, присущий всем родившимся в Нью-Йорке, – не вмешиваться.

– О, – хихикнула шлюха, поигрывая пуговицами сюртука незнакомца и норовя прильнуть к его груди. – Так, значит, ты озорник?

– Не то чтобы, дорогуша. Скорее весельчак.

Я медленно приближался, шепча: «Нет, нет, не делай этого! Нет, нет! Бегите, леди, бегите!»

– И что мы теперь будем делать? – спросил мужчина.

– Все, что тебе заблагорассудится, дружок, – сказала поддатая шлюха, сворачивая голову бутылке с ромом и надолго прилипая к горлышку.

Я ускорил шаг. «Нет, нет, нет! Хватит так хватит…»

– Я хочу дать тебе кое-что. Это нечто такое, без чего я никогда не выхожу из дома, – сказал человек и медленно полез в свою сумку.

А потом…

Я бросился бежать со всех ног, однако недооценил, насколько далеко от них я был. Я не успею!

…а потом…

…а потом незнакомец вытащил музыкальную шкатулку и подал ее проститутке.

Не добежав каких-то десяти ярдов, я замер, а затем рухнул ничком на мостовую.

– Эта штука мне больше не нужна, – сказал он. – Пусть она останется у тебя. Хотелось бы совершить хоть одно доброе дело, прежде чем я покину этот нечестивый мир.

Мужчина приподнял цилиндр.

– Доброй вам ночи, сударыня, – сказал он и продолжил свой путь.

«Что произошло? Никакого головокрушения? Никакого смертоубийства? Никакой кишкографии?» (Почему я чувствовал себя слегка разочарованным? Фу, как гадко!)

– Эй, гляди-ка, что мне подарил этот добрый сударь. Она еще и работает! Я смогу выручить за нее пятьдесят монет, – прокудахтала осчастливленная шлюха, когда я поравнялся с ней. – Ух, а ты на него здорово похож! Ты ему, что ли, брат?

Я не ответил. Вспоминая череду совершенных убийств, я думал о Беззубой Старушке Салли Дженкинс и других жертвах Крушителя, который по какой-то неизвестной причине – возможно, в приступе угрызений совести или просто от скуки – отпустил свою последнюю жертву.

– Ну и ладно, можешь не отвечать! – крикнула проститутка. Затем она принялась подпевать: «Ах ты ж, О’Грэйди, ты ж мой нежный цвет!»

Хриплые звуки ее голоса затихли в шуме и грохоте повозок, шлепках мусорщиков, гудении парогазовых ламп и шорохе манговых листьев. Теперь больше походило на то, что не я преследую этого человека, а он ведет меня. Сейчас я шел за ним на опасно близком расстоянии, но ничуть не беспокоился. Я был уверен, что все это отвратительное дело закончится нынешним вечером.

Мы свернули за угол на Девятнадцатую улицу и прошли до середины квартала, где мужчина взбежал по ступеням неприметного кирпичного особняка. Он вытащил связку ключей и отпер дверь. Я кинулся через дорогу, чтобы получше разглядеть здание. Его фасад был зловеще непримечателен, как лицо спящего убийцы. Мужчина повернул ключ, засов отодвинулся, и входная дверь приоткрылась. Он остановился. «Что он, черт возьми, делает?» – подумал я.

Мужчина обернулся и посмотрел прямо на меня.

Тут мужчина обернулся и посмотрел прямо на меня.

Впервые я увидел это чудовище в лицо. Увидел – и обомлел. У него было мое лицо! Он был мной. Я был им. Мы были близнецами!

Я стоял, застыв на месте, а убийца поднял руку и поманил меня – словно Ахав, прикованный к большому белому киту, чья рука безжизненно призывала команду последовать за ним в водную могилу. Но я не пошел. Во всяком случае, в ту же секунду.

Мужчина вошел и закрыл за собой дверь. Секунду спустя мутное окно на третьем этаже загорелось тусклым светом, и я разглядел силуэт убийцы, расхаживавшего по комнате. Я знал, что мне предстоит вступить с ним в схватку, но также я знал, что еще одна жизнь в ту ночь находилась в опасности – жизнь Элизабет.

Часы показывали 11.15, времени оставалось в обрез. Я должен был доставить сообщение – «в полночь в замке Бельведер», – но сначала следовало уладить одно важное дельце в неприметном особняке.

 

Глава 15

В которой скользкого мелкого жулика ожидает разоблачение, а порочная мадам Смит и дородный мэр Рузвельт оказываются в ужасно затруднительном положении, которое точнее можно определить как «смертельная опасность»

От тугих веревок у Лизы онемели конечности, и она пыталась шевелиться, чтобы восстановить кровообращение. Время летело. Стремительно приближалась полночь.

– М-м-м бр-р-р у-у-у-у м-м-р-р, – в отчаянии простонала она через кляп.

Неожиданно в зимний сад ворвался Рузвельт. Он явно удивился, обнаружив Лизу в столь плачевном положении.

– О, дорогая, что они с вами сделали! – проревел Тедди, открыл клетку и поспешил освободить Лизу от веревок и кляпа. – Боже мой, не следует обращаться подобным образом с дамой. Если бы кто-нибудь из моего полка посмел действовать столь невоспитанно, я бы отхлестал его… хлыстом!

Едва он вытащил кляп, Лиза разразилась проклятиями:

– Отвали от меня, ублюдок!

– Но мисс Смит, это я, Тедди!

– Не прикидывайся. Я знаю, что и ты в этом замазан. Ты в сговоре с Твидом. Я все знаю, я слышала ваш разговор в гостиной.

– Уверяю вас, сударыня, я американский патриот и откровенный индивидуалист, который не может сговориться ни с кем, кроме самого себя, да и то не всегда!

– Послушайте, мистер Как-вас-там, я слышала весь разговор. Всю эту ерунду насчет того, чтобы явиться сюда пошпионить, насчет подбрасывания нам «копченой селедки», насчет вашей «доли»… «хитроумной штуковины». Вам это ничего не напоминает, а, Биппи-бой?

Рузвельт поднял три пальца.

– Клянусь вам тарабарской честью скаута! Я понятия не имею, о чем вы говорите, сударыня, но признаю, что время от времени балуюсь копченой селедкой, поскольку нахожу ее не столь соленой, как более распространенная копченая пикша.

– Очень мило. А теперь назад! И руки вверх!

Лиза вытащила свой перламутровый свисток и, держа его словно пистолет, направила на Рузвельта. Он отступил с поднятыми руками.

– Но, Диззи-Лиззи, мне казалось, мы друзья. Честно говоря, я даже думал, что немного больше.

Во всяком случае, я очень старался. – Он подмигнул и послал ей воздушный поцелуй.

– Да, но друзья друзей не похищают, или вы об этом позабыли?

– Дорогая мисс Смит, я пошел в «Дельмоникос», потому что получил срочное сообщение от начальника Спенсера с просьбой привезти вас сюда. Последнее, что я помню, это как я помогал вам сесть в экипаж:, а затем…

– Что затем?

Рузвельт потер затылок.

– …а затем меня, должно быть, ударили сзади, и я вырубился, поскольку, когда сознание ко мне вернулось, я лежал на мостовой. Разумеется, первое, что я сделал, это поспешил домой.

– Все, закрыли тему. А теперь свяжите себя! – Лиза швырнула ему веревки. – И затем полезайте в клетку!

– Как пожелаете, но могу я задать вам вопрос?

– Да, а потом у меня к вам тоже найдутся вопросы. Например, где должно состояться ритуальное убийство?

Рузвельт принялся возиться с веревками.

– Ну, для начала: как мне себя связать?

– Руки за спину. Лодыжки к запястьям. Сообразите сами.

– Да, все верно. – Здоровяк шлепнулся на пол, перекатился на бок и начал неуклюже ворочаться, пытаясь найти наиболее эффективный способ самосвязывания. Он переваливался взад-вперед как выброшенный на сушу кит, раскраснелся и источал знаменитый запах рузвельтова пота.

– …И, во-вторых, мисс Смит, вы и в самом деле видели, что именно я похищал вас?

– О чем вы говорите? Кто же еще? Вы и похитили. А теперь просто умолкните.

– Да, но откуда вы знаете? То есть вы действительно меня видели?

– Как я могла вас видеть? Вы же надели мне на голову капюшон!

– Я? Нет, это был не я. К тому времени я уже отключился. Но, может быть, это один из тех… зловредных монахов? А?

Лиза разглядывала корчившегося на полу мужчину. Неужели она ошиблась? Она была уверена, что один из голосов, долетавших из гостиной, принадлежал Твиду – его шепелявость невозможно было не узнать, – но вот второй… Может ли она сказать наверняка, что слышала голос Рузвельта? Лиза еще раз припомнила картину похищения.

«Когда мы вышли из «Дельмоникос», я шла впереди Тедди. Значит, кто-то другой вполне мог накинуть капюшон мне на голову и затолкать в экипаж. Полагаю, это вполне вероятно».

Ее уверенность невозможно было поколебать, если только дело не касалось близких ей людей.

– Я не могу рисковать, – сказала она. – Вы очень странно вели себя, Тедди. А теперь потуже затяните узлы.

– Я странно себя вел из-за того, что треснулся тыквой, когда провалился в люк. Но, похоже, тот последний удар в «Дельмоникос» привел меня в чувство. Я даже снова способен цитировать себя. Вот, послушайте: «Всегда лучше быть оригиналом, чем имитацией». – Рузвельт разразился добродушным уханьем, означающим смех. – Весьма кстати, я бы сказал, не так ли? Это круто, верно? Йо-хо!

Губы Лизы тронула улыбка. Неужели это ее прежний Тедди?

– Я знал, что вы вернулись из Каира, что нас всех ожидало приключение, но я не думал, что оно окажется таким волнительным. Я и впрямь убеждаюсь, мисс Смит, что запутанные и рискованные события следуют за вами повсюду. Вы неотразимая хозяйка колонки «Вечерних новостей»!

Точно так же он представлял ее Калебу в тот вечер, когда она заявилась в «Дельмоникос».

«Это должен быть он!»

– Тедди? – сказала Лиза со слезами, выступившими на ее усталых глазах.

– Ну конечно же я, дорогая моя. Это все время был я. – Рузвельт отбросил веревки, встал и раскинул руки.

– О, Тедди! – Она позволила заключить себя в сладострастные медвежьи объятия.

– Ну-ну, Лизок, все в порядке. Теперь дядя Тедди о вас позаботится.

– Извините, что я сомневалась.

– Все хорошо, дорогая. Я уверен, что на вас излишне повлиял молодой Спенсер. Он отличный начальник полиции, но все-таки еще зелен. Он склонен срываться, он чересчур быстро хватается за оружие и, похоже, не всегда обращает внимание на…

Лиза отпрянула.

– Калеб! Я чуть не забыла про Калеба. Он отправился в театр «Лицей» арестовывать Гудини. Он считает, что Гудини и Аркибалд Кампион действуют сообща в качестве Крушителя. Я всегда подозревала Кампиона… но Гудини? Что ж, возможно, это одна из… странностей Калеба.

– Да-да, тем не менее это не говорит нам о том, где состоится ритуальное убийство. Нужен Именослов. Я совершенно уверен, что там где-нибудь это написано.

– Не беспокойтесь о книге.

– Но у нас мало времени. Ритуал назначен на полночь. – Рузвельт достал из кармана часы. – Осталось меньше часа.

Неожиданно они услышали радостное приветствие механической гориллы.

– Здорово, братва! Тедди сейчас к вам присоединится, а пока почему бы вам не накатить в гостиной?

Они оба замерли, затем Лиза шепнула:

– Кто-то здесь есть.

– Спокойно, – сказал Рузвельт. – Я с этим управлюсь.

Он снял со стены охотничью винтовку «Сэвидж» калибра 22 и проверил, заряжена ли она.

– Вы уверены, что знаете, как с ней обращаться? – прошептала Лиза.

– Моя дорогая юная леди, когда вы еще играли в бирюльки и безик, я уже вышибал мозги беспомощным диким зверям из всего списка исчезающих видов, и вообще, «я покажу вам свою писю-мисю, если вы покажете мне свою».

Он опустился на колено, навел винтовку на дверь и взвел курок.

Лиза присела сзади.

– Только не стреляйте, пока не увидите, кто это, – предостерегла она.

Послышались шаги.

– Замрите, – прошептала Лиза.

Створки двери резко распахнулись.

Бабах!

Тедди выстрелил, отдача завалила его на Лизу, и они оба плюхнулись в неглубокий пруд позади них.

Когда дым рассеялся, посреди оранжереи обнаружилась фигура пришельца.

Это был Калеб? Профессор Аркибалд Кампион? Это был я?

НЕТ, ПРИДУРОК! Не угадал!

Это был грязный татуированный бродяга в набедренной повязке; он по-прежнему держал копье, джутовый мешок и восковую фигуру, украденную в «Иден-Мюзе», – правда, фигура была без головы, ее начисто снесло выстрелом, воротничок еще дымился.

– Именем благословенной девственницы, читающей свежий выпуск еженедельника «Харпер», что происходит?! – заорал бродяга. – Э, да кажется, я потерял голову!

Он расхохотался, швырнул манекен на пол и затоптал язычки пламени.

– Ой-ой-ой, горячо! Это мне напоминает времена, когда мы с моим старым друганом Махатмой Ганди чуть-чуть перебрали черного гангла и решили поразвлечься и поплясать босиком на костре.

Лиза отскочила, схватила винтовку и встала поодаль, наводя прицел то на одного, то на другого.

– Так, ну и кто мне объяснит, что здесь творится?

Оба мужчины повернулись к ней. Они были совершенно одинаковы: та же комплекция, те же усы, тот же прищур – два абсолютно неотличимых Рузвельта, только один – в набедренной повязке и с толстым слоем грязи на лице.

– Боже мой! Митти никогда не говорила мне, что у меня есть брат-близнец, – заявил бродяга, а потом вытянул свои большие сильные руки. – Обнимемся, брат?

– Не подходи ко мне! – сказал второй. – Лиза, этот человек самозванец. Тедди Рузвельт – я! Вперед, нам нужно достать этот Именослов!

– Самозванец? Как бы не так, уважаемый! – взревел полуголый пришелец. Он грозно подбоченился, а его маленькие круглые глазки налились яростью. – Да будет вам известно, сэр, что я четвертый ребенок несравненной мисс Марты «Митти» Буллок из Росвела, Джорджия, и моего дорогого отца, великого нью-йоркского филантропа и пылкого верноподданного Теодора Рузвельта-старшего, а также достойный брат Эллиота, Бейли и Коринны. Не прошло и сорока лет, как я родился здесь, на втором этаже этого дома. Я честно служил этой стране вместе с моими «Мужественными всадниками» во время испано-американской войны…

– Но она еще не нача…

– Не говорите так! – Бродяга воздел указательный палец. – Я состоял на государственной службе как министр военно-морских сил и комиссар полиции, а в настоящее время состою мэром этого прекрасного города и тружусь рука об руку с очаровательной мисс Смит и отважным начальником полиции Спенсером над раскрытием чудовищных злодеяний Крушителя. Кем только не называли меня, сэр, но самозванцем – никогда! Я самый что ни на есть настоящий, могу вас уверить. Ибо «гораздо лучше быть оригиналом, чем имитацией». Это всем известно!

Повисла долгая тягостная пауза. Наконец Лиза, кашлянув, прочистила горло.

– Что, он уже так говорил? – спросил Рузвельт странного вида.

– Да, говорил, потому что это МОЯ фраза, – заявил Рузвельт странного поведения. – Только я так говорю. Потому что Тедди Рузвельт это я.

– Что ж, похоже, мы тут слегка запутались, не так ли? – сказала Лиза. – Полагаю, есть лишь один способ убедиться…

– Слушайте сюда! – проревел бродяга. – Не для того я получил по башке, проплыл восемь километров по канализации, полной экскрементов со всего Малбери-Бенд, вытерпел мерзкую и ужасающую инициацию племени Замарашек и оказался на улице без единого воспоминания о дивных неспешных летних деньках, когда я выстрелами сшибал банки с голов туземцев Занзибара! Так вот, не для того я все это пережил, чтобы играть в «кто-здесь-Тедди?» с каким-то недоумком, дешевым подражателем, не способным отличить исчезающую армянскую острохребетную свиносову от перистой аргентинской совосвиньи, даже если от этого будет зависеть его жизнь. Я слишком много времени потратил, не имея даже такой малости, как собственное имя, чтобы потерять его сейчас, и я, возможно, никогда не обрел бы его снова, если бы не довольно лестная восковая копия, на которую я набрел в «Иден-Мюзе»! Я нес ее по мрачным городским улицам, держа перед собой, как держат пруток лозы пигмеи-водоискатели Нигерии, теперь, увы, полностью истребленные из-за их, к несчастью, превосходного меха…

– К чему все это, самозванец? – спросил другой Рузвельт.

– И все это время у меня в ушах звучал шепот: «Дельмо, Дельмо, Дельмо…» И вот я пришел туда, в Авалон закусочных, кулинарный Камелот, который я помнил даже тогда, когда не мог вспомнить имени моей дражайшей Митти, – «Дельмоникос». И что еще лучше, там оказался устричный вечер «съешь-все-что-сможешь». Я был потрясен. Орудуя статуей как щитом, а моим копьем… э-э… как копьем, я взошел по ступеням. Да, это заведение строгих правил, и появляться там положено во фраке, но на свете не было силы, которая сумела бы удержать меня при виде неподражаемых моллюсков. Обслуга пыталась защищаться опрокинутыми стульями и отбивать удары моего копья крышками супниц, но тщетно. Как только я вступил победителем в бар, отпихивая ногами распростертые тела противников, с моей драгоценной статуей под мышкой и целой кастрюлей дымящихся мидий, проскакивающих в глотку прямо неочищенными, мои воспоминания стали возвращаться ко мне с каждым аппетитным кусочком, – и тогда я понял, я действительно понял, кто я такой. А вы, сэр, вы, жалкое подобие Тедди Рузвельта, я скажу вам то, что говорил и тогда, что говорил всем своим поверженным врагам…

С этими словами бродяга задрал набедренную повязку и выставил на всеобщее обозрение подарок короля Баузера Купалупы, сделанный много лет назад на Фиджи.

– Подлецы, мошенники и прочие болваны, падите пред моим перлом!

Лиза хихикнула и прикрыла глаза. Тогда Тедди, последнее время называемый «бомжем», «бродягой», «чужаком», «пришельцем» и т. п. (я рад, что надобность в этом отпала, поскольку начал уже испытывать нехватку определений), обернулся к самозванцу (бывшему «Тедди странного поведения») и спросил:

– А у тебя такой имеется? Что скажешь, амиго?

– Вы, ребята, просто чокнутые! – воскликнул самозванец и бросился к двери.

– Лиза, винтовку, быстро!

Лиза перебросила оружие Рузвельту, он прицелился и выстрелил. Но пуля прошла мимо, разнеся его призовую коллекцию фарфора за победы в борьбе сумо.

– Вот черт!

– Оставьте его, Тедди, – сказала Лиза. – Это просто один из прихвостней Твида. У нас есть более важные дела.

– Твид? А он тут каким боком?

– Нам с вами еще во многом надо разобраться, господин мэр.

– Дорогая моя сударыня, как же вы могли поверить этому обманскому шарлатану, что он – ваш милый медвежонок Тедди?

– А я всегда знала, что он самозванец, – сказала Лиза, лукаво склонив голову. – Мне просто хотелось увидеть вашу знаменитую жемчужину.

– Падите пред моим перлом!

Тедди зарделся, опустил глаза и принялся ковырять ногой пол.

– Вам стоило только попросить, – смущенно произнес он.

Лиза нежно чмокнула его в щеку.

– Ваша горилла не сказала обычного «здорово», перед тем как этот тип вошел в оранжерею. Из этого я сделала вывод, что он уже находился в доме и наверняка был тем вторым голосом, который я слышала из гостиной. И, что еще важнее, он не знал, как себя связать.

– Кто же этого не знает?

– Вот-вот. Но, Тедди, где же вы пропадали? – спросила Лиза, разглядывая диковинные татуировки на спине Рузвельта и отряхивая грязь с его лица.

– Дорогая, сейчас нет времени вдаваться в детали. Достаточно сказать, что отныне я не стану иметь дела ни с какими бандитами и хулиганами, которые только и думают, что убить меня.

– Да, мы так и решили, что произошло нечто в этом духе.

– Значит, Фосфорный Фил сообщил что-то полезное?

– Фосфорный Фил! – скептически повторила Лиза. – Это имя кажется мне каким-то далеким воспоминанием.

– Эй, а куда подевался мой малыш Иши?

Элизабет закатила глаза.

– Ах, Тедди, – начала она с покровительственными нотками в голосе. – Почему бы вам не присесть и не дать мне восполнить ваши знания о том, что произошло.

– Мисс Смит, вы ведь знаете, что произошло еще одно убийство, не так ли? – спросил Тедди, оглядываясь в поисках каких-нибудь следов пропавшего яхи.

– Что?

– Да, убили проститутку по прозвищу Голубая Китиха. Но еще хуже, что в преступлении обвиняют начальника Спенсера.

– Боже мой! Почему мне никто не сказал?

– Пока мы тут болтаем, его держат в «Могиле». – Тедди взял в руки свой портрет, испорченный граффити, и набычился. – Кто посмел совершить подобную гнусность? Я хочу, чтобы этих подростков нашли, и пусть Бастер Браун проучит их!

– Да ладно вам, Тедди. Мы должны спасти Калеба.

В этот момент что-то прокатилось по плиткам зимнего сада и остановилось у их ног. Тедди нагнулся и поднял голову механической гориллы.

– Что за…

В дверях оранжереи стояли пять монахов в капюшонах.

– Боюфь, это невожможно, мифф Фмит, – сказал Босс Твид, выходя из-за спин своих злобных прислужников.

– Вы оба пойдете фо мной. Уж полночь ближитфя, а это жначит, пора готовитьфя к ритуальному убийфтву.

– А нельзя ли по крайней мере на минутку заскочить по дороге в «Дельмоникос»? – робко поинтересовался Тедди, – А то у меня от этих устриц жуткий сушняк.

 

Глава 16

В которой единодушные братья по оружию расправляются со зловредным Крушителем, а легкомысленный автор довольно поспешно им становится (и горе нам от такого нечестивого слияния)

Теперь, оглядываясь назад, я не могу понять, почему чувствовал необходимость отвечать на докучливые расспросы госпожи О'Лири голосом своего злобного близнеца. Возможно, я больше боялся погибнуть, как ведьма, на костре за свое путешествие во времени, чем на виселице – как маньяк-убийца. Я всегда предпочитал виселицу костру, даже ребенком. Все потому, что сожжение занимает больше времени и весьма болезненно, а когда тебя вешают, ты просто засыпаешь.

– Я был в «Танцах-обжиманцах», госпожа О'Лири, а затем немного прогулялся, – объяснил я, стоя в прихожей неприметного особняка. – Надеюсь, я ответил на ваш вопрос.

– Вы сегодня вечером то приходите, доктор, то уходите, – заметила госпожа О'Лири, нервно теребя накрахмаленный фартук. – Что же вы так?

– А что, мадам, это противозаконно? – спросил я голосом как можно более зловещим. – Потому что я не хочу нарушать закон. А если я когда и нарушал закон, то надеялся, что этого никто не заметит – ради собственного же блага, разумеется.

У госпожи О'Лири от страха округлились глаза, она судорожно глотнула.

– Нет, против этого нету закона, доктор. Совсем нету. А вы, значит, снова попросите меня постирать окровавленную… то есть испачканную одежду?

– В этом не будет никакой необходимости, госпожа О'Лири. – Я грозно придвинулся к ней. – Почему бы вам просто не заняться своими делами?

Она подхватила ведро и швабру.

– Да, конечно, делами. Своими. Мыла я тут, вот. Пойду-ка уложу спать цыплят, может быть, плесну помоев свиньям… подою коров. Вот именно, подою коров. И уж конечно, ничего не сообщу властям, ни за что. Доброй ночи, доктор, скажу я вам… Меня уже нет… Была, да вся вышла…

Напутанная женщина поплелась к черному ходу, путаясь в собственных ногах. Я хихикнул. «А неплохой из меня Крушитель, – подумал я. – Пожалуй, воспользуюсь этим на следующий Хэллоуин – если, конечно, книга принесет успех».

Я поднялся на третий этаж. Заметив, что дверь в комнату приоткрыта, я толкнул ее. Единственными источниками света были две свечи, которые убийца держал перед собой. Тусклый свет делал его более похожим не на меня, а на негатив моей фотографии.

– Не хотите ли войти? – любезно предложил он голосом, не похожим на мой. Когда я вошел, убийца протянул мне свечу.

– Забавно, – пробормотал я.

– Да уж, не правда ли? – подхватил он.

– У вас мои не совсем симметричные глаза, мой нездоровый цвет лица, мой вечно текущий нос и даже тот же шрам, который остался у меня, после того как я угодил головой в шлифовальный станок.

– Будьте как дома.

Я посветил по сторонам и заметил, что стены оклеены вырезками из газет. Статьи о Джеке Крушителе и его убийственных деяниях соседствовали с будоражащими заголовками вроде: «Бездомный заколол троих на Бродвее», «Взрыв пожарной машины, дюжина трупов», «Муж убивает жену», «Малыш убивает няню», «Собака расстреливает кота», «Кот убивает мышь», «Мышь убивает сыр», «Сыр убивает себя сам».

Одна стена была отведена под нелепые конспирологические теории убийства Линкольна, в одной из которых, к примеру, говорилось, что второй вооруженный злодей, переодевшись дирижером, стрелял из оркестровой ямы. Привлекшая мое внимание заметка в нижнем углу почти у самого пола гласила: «Джон Уэйн Гэйси обвиняется в нескольких убийствах».

– Это лишь одно из дел, заинтересовавших меня, – любезно пояснил Крушитель. – Есть и другие.

Он поднес горящую свечу поближе к стене, и я потрясенно уставился на вырезки из газет, где сообщалось про убийцу с Зеленой Реки, Зодиакального убийцу, Бостонского душителя, Чарльза Мэнсона, Сына Сэма и Теда Банди.

– Что-то я не понимаю… – пробормотал я.

– В самом деле? Это мое домашнее задание. Не хотите ли чашечку чаю?

– А нет ли чего покрепче? – спросил я, чувствуя, что для продолжения разговора мне нужно подкрепиться. (Вам тоже, возможно, потребуется подкрепиться, чтобы дочитать эту главу.)

– После успеха, которое имело первое убийство, они прислали мне корзину водки «Скай» и целый набор сыров и крекеров, – сказал он. – Я понял, что водка «Скай» – единственное спиртное, от которого у меня наутро нет похмелья. Да, эти задаваки из девятнадцатого века такого еще не научились производить.

– Я тоже. В смысле, «Скай» и моя любимая водка.

– Ну что ж, вряд ли это можно счесть совпадением. – Убийца налил нам по рюмке и сел в кресло. – Пожалуйста, присаживайтесь.

Я уселся на его кровать.

– За будущее! – предложил он. Мы залпом выпили и снова наполнили рюмки.

– «Они прислали»? Кто это «они»?

– Ряженые, разумеется. Очаровательные люди… Я не слишком хорошо знаком с ними, кроме их Великого Пубы.

– Твида?

– Босса… Моего босса.

– Ты знаешь, этот сорт водки и эти газетные вырезки… они все из будущего, – заметил я. – Так ты – это Я из будущего?

Каким-то образом я осознавал, что это не так, поскольку был совершенно уверен, что я и есть Я из будущего, но, мне кажется, я просто пытался мысленно применить теорию параллельных вселенных, ну там, «Стар Трек» и все такое.

– Нет, это ты из будущего. А я из своего времени. Освежим? – И он снова налил.

– Так, быстро – где я родился? – придирчиво спросил я.

– В Нью-Йорке.

– Когда?

– В тысяча девятьсот шестидесятом.

– Где учился?

– В Академии Адама для конкретно мелкоголовых.

– Прорвался на сцену в качестве кого?

– В качестве милого, но болтливого Шестого Жеребца в «Эквусе».

– Женат?

– Разведен.

– Почему?

– По причинам… интимного характера.

– А точнее?

– Секс.

– Ты просто ублюдок! Почему?

– Твоей жене не нравилось, что приходилось связывать тебя и завязывать тебе глаза каждый раз, когда вы занимались любовью.

– Дважды ублюдок! Почему?

– Потому что она работала в «Международной Амнистии» и считала подобную практику конфликтом интересов.

– Откуда, чертпобери, ты все это знаешь?! – заорал я.

Мы опустошили рюмки и снова налили.

– Потому что я – это ты девятнадцатого века. Не спрашивай, как такое получается, я и сам не въезжаю. Но давай выпьем! Это же просто с ума сойти! – Мы осушили наше зелье и вновь наполнили посуду.

– Ты мог отказаться! – заявил я.

– Ага, как и ты! – ответил он.

– Ну ты сказанул! – И мы оба рассмеялись.

– Между нами есть одна большая разница… «доктор», – сказал я, чувствуя, что хмелею. – Я никогда никого не убивал. То есть грабил – да, кто же этого не делал, но убивать – никогда!

Убийца встал и подошел к своему столу, чтобы полить небольшое растение в горшке.

– Я плохо помню раннее детство. Но в какой-то момент Босс Твид занялся моим воспитанием… или промывкой мозгов. Я был запрограммирован на те ужасные поступки, которые я совершал впоследствии. Меня посадили в клетку с электрическим муляжом матери, отказывавшимся приласкать меня, пока я кого-нибудь не убью, да не просто кого-нибудь, а именно проститутку, только сначала они мне этого не говорили. А когда я сообразил, чего они хотят, стало еще хуже. «Крисси, ну давай, убей для мамочки еще просей», – говорила она. И тут же добавляла: «Ты ведь любишь мамочку, да?» А если мои преступления были не слишком жестоки, объятия муляжа сопровождались ужасающим электрошоком. Это был тягостный путь проб и ошибок, но в конце концов я действительно стал испытывать непреодолимую тягу украшать место преступления потрохами убитых шлюх. Но вот в чем они просчитались: я появился на свет, имея совесть – твою совесть, полагаю я. И не важно, насколько упорно пытались они превратить меня в тупого убийцу, – всегда какая-то часть меня сознавала, что я поступаю дурно. Вот почему я оставлял подсказки, чтобы помочь Спенсеру, Смит и Рузвельту.

Вдруг убийца схватился за голову, словно от внезапного приступа боли.

– Нет, нет, нет! Мама, пусть это прекратится! Останови это!

– Вроде писем к Лизе Смит? И загадочных стихов на стене, где упомянуты Ряженые? – спросил я.

– Верно. Спасибо моей – нашей! – совести. Я сумел указать на этих злобных клоунов, и поверь мне, они не обрадовались.

– А сообщения на местах преступлений?

– Омерзительный антураж предназначался только для того, чтобы ты его расшифровал и отправился в прошлое. Я-то считаю, что было бы намного легче просто сунуть тебя в мешок и закинуть сюда, но кого волнует мое мнение? Я всего лишь маньяк-убийца, не так ли?

Он опрокинул рюмку и снова наполнил ее.

– Наверняка это не все, но я рассказал тебе свою часть, парень.

Затем его ноги проделали что-то вроде шарк-шах, топ, шших-шух. И еще, пожалуй, вжик.

– Все это, кажется, так просто, – сказал я. – И тем не менее я как-то ничего не понимаю. Наверное, это от водки.

Я встал и непроизвольно сделал топ-чоп-шлеп и переворот (что было довольно трудно в одном ботинке).

– Ты не против, если я спрошу? – сказал он.

– Валяй, детка!

Он сделал триплет, каблучок, шаг, хлоп-топ и перескок. Я ответил тем же, но добавил перекат, чоп-шлеп, тайм-степ и рифф-дроп.

– Как там, в будущем? Мне же никогда не удастся его увидеть!

– Да не так уж замечательно. – Я сделал быстрый хлоп-шлеп-топ.

– О, я не могу в это поверить, – ответил он, а вместе с этим – хлоп, шлеп-топ-хлоп-шлеп-топ-тум. – Скажи: разум и справедливость наконец объединились, чтобы усовершенствовать человеческое общество и воплотить в жизнь блистательную и бессмертную утопию?

Хлоп-шлеп-топ-тум-чоп-плам-клап.

– Ну, более или менее.

Хоп-переход-шших-шух!

И, прежде чем мы сами это осознали, мы уже отплясывали, отбивали чечетку по всей квартире, словно два спятивших Фреда Астера. Мы меняли шаг, ритм, рисунок, обменивались все более сложными комбинациями. Мы перестук-скок-скакивали с одного предмета мебели на другой, пока совсем не выбились из сил и не рухнули – он в кресло, я – на кровать.

– Кстати, – сказал он, пытаясь отдышаться и снова наливая нам водки, – как ты борешься с этими чертовыми подошвенными бородавками?

– О, это проще прост-т-того, – сказал я, уже изрядно набравшись. – На, вот, выт-т-тряхни пару шт-тук вот эт-т-того.

Я перекинул ему пузырек с антибиотиком.

– Только они все равно совсем не исчезнут. Знаешь, они же растут под кожей, прямо как картошка.

– Я не знал, – сказал он.

– А теперь у меня, сэр, к тебе вопросик.

– Пожалуйста, прошу.

– Как тут обстоит дело с владением на правах аренды? – спросил я, с восхищением разглядывая высокие потолки и довоенную лепнину. – Поскольку, если я смогу сейчас захватить такое местечко, это стало бы офигенной инвестицией, когда я вернусь в 2005-й.

– Ты не вернешься.

– Да, забыл, сначала я должен спасти Лизу Смит.

– Машина времени действует лишь в одну сторону. Ты можешь перенестись в прошлое, можешь – в будущее, но если ты уже сделал это, вернуться ты не в силах. Она не предназначена для перемещений туда-сюда.

– Что? Вот облом! – Я вскочил, и комната поплыла вокруг меня. – И что мне теперь делать, черт побери?

– Еще выпить! – ответил он.

Я снова шлепнулся на кровать и немедленно выпил.

– Это ужасно.

– Кстати, а тебя ведь тоже подставили, – сообщил он.

– Но кто? И зачем? Кому я помешал? Я просто пытался прожить свою жизнь этаким благородным шутом.

Хлоп-шлеп-топ-тум-чоп-плам-клап.

– Кто – не знаю. Но Твид явно снюхался с кем-то из будущего, таким вот образом он и раздобыл мне и водку, и газетные статьи о будущих серийных убийствах.

– Из будущего? Кто это может быть?

– В том-то и загвоздка. Ну, за грядущее!

Мы подняли стаканы и отхлебнули еще крепкой жидкости.

– А теперь, мой друг, мы должны проститься, поскольку мое участие в кошмарных событиях наконец завершено. Видишь ли, я запрограммирован покончить с собой, как только все убийства будут исполнены.

– Нет!

– И самостоятельно избавиться от тела.

– Как так?

– Да, тут в программе возник небольшой сбой – я не рискну объяснить, как это у них вышло, – но потом я сообразил. Я собираюсь отстрелить себе голову возле открытого люка мусоросжигателя, тело скатится по желобу и сгорит.

С этими словами он достал из-под стула «Магнум» калибра.44 и положил себе на колени.

– Но тогда я не смогу доказать свою невиновность!

– Вероятно, в этом и состоял их план. Плакаты «Разыскивается» с твоей физиономией уже расклеены по всему городу. – Он снова схватился за голову. – Нет, мама, я не пьян, клянусь! Да, я помню, я собираюсь сделать это прямо сейчас. Минуточку!

– Не хочу, мне тут не нравится! – взвыл я и топнул ногой.

– Мне тоже. Но, к счастью, в этом мире я долго не задержусь.

Мой двойник встал и направился в коридор.

– Нет, пожалуйста, ты должен мне помочь. Не убивай себя. Ты единственная моя надежда! Пожалуйста! – взмолился я.

– Прости, друг. Я бы рад помочь, но, если бы меня даже не запрограммировали на самоубийство, мне все равно пришлось бы покончить с собой. Я не смогу жить после того, что я совершил.

Я преградил ему путь.

– Да ладно прикидываться, у тебя получится. Не так все и ужасно. Это же были проститутки! В том-то и штука! Они деньги получают за то, чтобы быть убитыми серийными маньяками. Такова традиция! И должен сказать тебе, некоторые из твоих дизайнерских экспериментов с потрохами получились весьма интересными.

– Прочь с дороги! – потребовал он. – Мне не хочется тебя бить, поскольку это все равно что бить самого себя, а я не мазохист. Вдобавок, было бы нелепо…

– Я не могу тебе этого позволить!

Я обхватил его и яростно втолкнул обратно в комнату. Мы налетели на стол, сбив стоявший на нем горшок с цветком. Горшок свалился на пол и разбился. Мы боролись, передвигаясь от одной стены к другой, и мне казалось, что этот поединок будет продолжаться до бесконечности, поскольку наши силы были равны. Однако потасовке суждено было закончиться раньше, чем я думал.

Находившаяся во дворе госпожа О'Лири ничего не знала о яростном сражении наверху, но приблизительно в 11.25, когда она услышала оглушительный «бах!» «Магнума» калибра.44, у нее чуть не случился сердечный приступ, как и у ее цыплят. Она поспешила наверх узнать, что произошло.

Впопыхах госпожа О'Лири не обратила внимания на масляную лампу, которую только что опрокинула ее корова. В этот момент начали тлеть лишь отдельные соломинки, однако через два часа весь город будет объят пламенем.

Вот так и начался Великий Чикагский Пожар.

 

Глава 17

В которой все объясняется (я так думаю)

Чтобы ускорить свой путь к дому Рузвельта, Калеб экспроприировал тюремный фургон, более известный как «Черная Мария». Влекомый конной тягой, фургон нещадно прыгал по булыжной мостовой и опасно кренился то вправо, то влево на каждом повороте, норовя и вовсе опрокинуться. Его груз – уличных бродяг, хулиганов, бандитов и проституток – болтало и швыряло друг на друга, все это чрезвычайно напоминало художественно-кулинарный салат из негодяев. (Сегодня «Черная Мария» – популярный холодный коктейль, который получил свое имя от той плачевной поездки оравы преступников.)

Спенсер остановился возле дома приблизительно в 11.30 вечера. С «точкой-тридцать-два» в руке он опасливо подошел к входной двери. Как обычно, она была не заперта. Внутри царила темень. Первое, что удалось ему разглядеть, было обезглавленное тулово гориллы, чья механическая рука все еще покачивалась, будто приветствуя гостей.

– Эй, есть кто дома? – позвал Калеб. Никто не откликнулся.

Он вошел в гостиную. «Все вроде наместе», – подумал он. Чучела, словно средневековые горгульи, следили сверху за каждым его шагом. Снова направившись к оранжерее, Калеб споткнулся о чучело водосвинки.

– Черт побери ваши выдумки, Рузвельт, – пробормотал он.

Поток голубого лунного света вливался сквозь стеклянную крышу, освещая некий высокий объект, стоящий посреди оранжереи. Подойдя ближе, Калеб разглядел фигуру в длинном одеянии с капюшоном, застывшую с низко опущенной головой, словно изваяние.

– Кампион?

Ответа не последовало.

– Кампион?!

– Пистолет не понадобится, начальник. По крайней мере пока, – тихо произнесла фигура на редкость унылым голосом.

– Ну, это уж мне судить.

Человек в плаще поднял голову и длинными костлявыми пальцами откинул капюшон. Это был худой мужчина с глубоко посаженными глазами, высокими угловатыми скулами и грязной седой шевелюрой. Он выглядел измученным, а в его печальных карих глазах едва теплилась жизнь. Вокруг рта пролегли глубокие складки, явно вызванные многолетними страданиями – и физическими, и душевными. И все же что-то потаенно-доброе крылось в его внешности – в уголках губ, вокруг глаз и за громадными ушами.

– Что вы думаете о времени, начальник Спенсер? – спросил он.

– Полагаю, у меня его немного. Так что лучше говорите быстрее.

– Время и вера – близнецы-братья. Они неуловимы, неосязаемы, однако могучи и способны исказить действительность.

– Я не за проповедью пришел, профессор.

– Мне нужно, чтобы вы поверили в то, что я собираюсь рассказать вам, Калеб, поскольку поверить будет весьма нелегко. Но понять это жизненно необходимо, чтобы спасти Элизабет.

– Я жду.

Расхаживая взад-вперед, Кампион принялся рассказывать, стараясь не наступить на змей, игуан и прочую живность, ползавшую по кафельному полу.

– Несколько лет назад – или несколько лет вперед, это как посмотреть, – я отправился в путешествие во времени: из двадцатого века в девятнадцатый.

Калеб вытаращил глаза.

– Моей целью была – или должна была стать – разработка метода воссоздания клеток человеческого организма в надежде вылечить многие из тех болезней, которые продолжают косить человечество и в будущем. Для этого мне требовалась помощь – точнее, финансовая поддержка. Потому я и обратился к Тайному обществу Ряженых, членом которого имею честь состоять. Я входил в Математическую Бригаду. Эта организация уже финансировала мои проекты в прошлом – я имею в виду в двадцатом веке. Однако они отказались содействовать мне в том, что я намеревался сделать – воссоздать, или клонировать (так это называется, точнее, будет называться) реальный человеческий организм, сотворить дубликат, точную копию оригинала.

Калеб вздохнул. «Чего еще можно было ожидать от сбежавшего психа?» – подумал он, но затем припомнил странное поведение Рузвельта.

– Видите ли, в мое время клонирование человека запрещено, – продолжал Кампион. – А Математики – весьма консервативная часть Ряженых, они настороженно относятся к этически неоднозначным вопросам. Я понимал, что единственный способ изыскать средства для столь сомнительных исследований – это найти какое-нибудь сообщество, обладающее немалым состоянием и менее трепетным отношением к простонародью. И я подумал: а что если представить клонирование как новомодное изобретение в те времена, когда крупные промышленники и капиталисты вкладывали состояния в любые новации, которые мог предложить мир будущего? С такой поддержкой моя затея имела шансы на успех.

– Продолжайте.

– Поэтому в планетарии, где я работал, я построил себе машину времени – что, кстати, оказалось не так уж сложно – и отправился назад, в девятнадцатый век, где мои исследования по клонированию были поддержаны богатыми и влиятельными патриархами Нью-Йорка, известными также как Щегольская Бригада Тайного общества Ряженых.

Калеб извлек свой эдисоновский диктофон и несколько раз крутанул ручку завода.

– Никто этому не поверит! Вы, стало быть, путешествующий во времени доктор Франкенштейн? И вы будете мне говорить, что создали человеческое существо из ничего? И как же именно это делается, а, профессор?

– Переносом ядра соматической клетки. На самом деле все просто. Ядра клеток… Видите ли, человеческое тело, как будет открыто, состоит из миллионов крошечных простых организмов, называемых клетками, и у каждой такой клетки есть ядро. Берете у донора обыкновенный волос, извлекаете из него клетки и их содержимое внедряете в яйцеклетку…

По озадаченному виду Калеба профессор заключил, что тот по-прежнему не догоняет.

– Понимаете, человеческая жизнь возникает, когда сперматозоид мужчины соединяется с яйцеклеткой женщины… гм… внутри женского тела. И там, и там содержится половинка ДНК… ax ты, господи, про это вы тоже не знаете. Так вот, обычно я брал чуток этой волшебной животворной субстанции у взрослого мужчины и помещал в женщину… ну, правда, не общепринятым способом. Я пользовался иглой и микроскопом.

– Вы просто свихнувшийся неудачник, Кампион!

– Ну и ладно. Зато вот что действительно важно: в результате реакции появился эмбрион… – Профессор нахмурился, его голос помрачнел. – Зародыш, в котором был ОН.

– Он?

– Крушитель.

– Профессор…

– Умоляю вас, поверьте мне!

Калеб внял пылкой мольбе и решил не перебивать.

– Года шли, я женился, у меня появилась дочурка. О, это были счастливые дни, добрые времена. Так продолжалось до тех пор, пока я не обнаружил, что Ряженые попросту пользуются мной и что я нечаянно клонировал живого человека из двадцатого века, человека, на которого они и собирались свалить злодеяния Крушителя. Видите ли, Босс Твид вступил в сговор с одной ужасной женщиной из будущего, так вот она-то и хочет подставить этого бедолагу.

– Она? И кто она такая?

– Смотрительница Музея естественной истории… по крайней мере в будущем. В двадцатом веке она была моей начальницей… Госпожа Флаттер.

– Но зачем?

– Понятия не имею.

– Знаете, все, что вам пока удалось, – это убедить меня, что вам стоит вернуться в вашу камеру в Бельвю.

– Увы, моя способность убеждать иссякла, как и желание жить. Единственное, что меня еще волнует в сём презренном мире, – это моя дочь.

Голос профессора звучал настолько искренне, что это тронуло Калеба и он решил постараться быть непредвзятым.

– Значит, если рассказанное вами – правда, то именно госпожа Флаттер устроила так, что человек из будущего вошел в историю под именем Джека Крушителя?

Глаза профессора засияли.

– Да, так оно и есть, – сказал Кампион. – Наверное, она действовала из каких-то эгоистических соображений.

– А настоящие убийства совершал этот клон, то есть перенесшийся во времени двойник?

– Точно, господин начальник.

– А зачем это Боссу Твиду и Ряженым? Кампион вытянул руку, на нее села птица.

– «Букорвус абиссиникус», более известный как рогатый ворон. Птичка не слишком привлекательная, но…

– Пожалуйста, профессор, помогите мне помочь вам. Какая выгода Ряженым от всего этого?

Сидя на бортике фонтана с пираньями, Кампион бросал рыбам крошечные кусочки апельсиновой кожуры.

– Знаете, когда я в школе изучал этот исторический период, я был потрясен, как обычные, ax ты, господи, про это вы тоже не знаете. Так вот, обычно я брал чуток этой волшебной животворной субстанции у взрослого мужчины и помещал в женщину… ну, правда, не общепринятым способом. Я пользовался иглой и микроскопом.

– Вы просто свихнувшийся неудачник, Кампион!

– Ну и ладно. Зато вот что действительно важно: в результате реакции появился эмбрион… – Профессор нахмурился, его голос помрачнел. – Зародыш, в котором был ОН.

– Он?

– Крушитель.

– Профессор…

– Умоляю вас, поверьте мне!

Калеб внял пылкой мольбе и решил не перебивать.

– Года шли, я женился, у меня появилась дочурка. О, это были счастливые дни, добрые времена. Так продолжалось до тех пор, пока я не обнаружил, что Ряженые попросту пользуются мной и что я нечаянно клонировал живого человека из двадцатого века, человека, на которого они и собирались свалить злодеяния Крушителя. Видите ли, Босс Твид вступил в сговор с одной ужасной женщиной из будущего, так вот она-то и хочет подставить этого бедолагу.

– Она? И кто она такая?

– Смотрительница Музея естественной истории… по крайней мере в будущем. В двадцатом веке она была моей начальницей… Госпожа Флаттер.

– Но зачем?

– Понятия не имею.

– Знаете, все, что вам пока удалось, – это убедить меня, что вам стоит вернуться в вашу камеру в Бельвю.

– Увы, моя способность убеждать иссякла, как и желание жить. Единственное, что меня еще волнует в сём презренном мире, – это моя дочь.

Голос профессора звучал настолько искренне, что это тронуло Калеба и он решил постараться быть непредвзятым.

– Значит, если рассказанное вами – правда, то именно госпожа Флаттер устроила так, что человек из будущего вошел в историю под именем Джека Крушителя?

Глаза профессора засияли.

– Да, так оно и есть, – сказал Кампион. – Наверное, она действовала из каких-то эгоистических соображений.

– А настоящие убийства совершал этот клон, то есть перенесшийся во времени двойник?

– Точно, господин начальник.

– А зачем это Боссу Твиду и Ряженым?

Кампион вытянул руку, на нее села птица.

– «Букорвус абиссиникус», более известный как рогатый ворон. Птичка не слишком привлекательная, но…

– Пожалуйста, профессор, помогите мне помочь вам. Какая выгода Ряженым от всего этого?

Сидя на бортике фонтана с пираньями, Кампион бросал рыбам крошечные кусочки апельсиновой кожуры.

– Знаете, когда я в школе изучал этот исторический период, я был потрясен, как обычные, ничем не выдающиеся люди умудрялись сколачивать фантастические состояния на простой спекуляции. Почему некоторые, родившиеся в столь же ужасающей нищете, что и отверженные обитатели Малбери-Бенд, сумели вынырнуть, в то время как другим это не удалось? Они что, настолько умнее и сообразительнее остальных? Но теперь я знаю: это была не просто спекуляция. Все дело в информации – сведениях, которые поступали к ним из будущего.

– Госпожа Флаттер сообщала Твиду, что происходит в будущем?

– Твид всего лишь пешка. Флаттер снабжала его сведениями о грядущих войнах, природных катаклизмах, изобретениях, событиях в политике и экономике… Вся эта информация гарантировала, что влиятельные люди данного города останутся богатыми и приумножат свое богатство. Нет большей власти, чем власть предвидения.

– Но как?

– Моя машина времени работает в две стороны, вперед и назад. Но ее можно использовать и как переговорное устройство.

– Своего рода телефон в будущее?

– Я сделал его прежде, чем сконструировал саму машину. Мне нужно было удостовериться, что кто-нибудь здесь возьмется финансировать мои планы… Однако в мое отсутствие аппарат, очевидно, попал не в те руки.

Калеб запустил пятерню в свою редеющую шевелюру.

– Профессор, мне хочется вам верить, но… Я имею в виду… Зачем им ритуальное убийство?

– Я покинул эту организацию, когда Босс Твид и старейшины вернулись к мрачным древним обрядам первых Ряженых… Обрядам, включавшим человеческие жертвоприношения.

– Да, я про такое слышал. От Мальчика-С-Пальчик и других лилипутов.

– Ой, только не надо про них. Эти ребята получили по заслугам.

Профессор погладил домашнюю анаконду Рузвельта и вздохнул, против воли вновь переживая тягостный момент своей жизни.

– Когда они узнали, что я собираюсь обратиться к властям и рассказать им обо всем… о клоне, человеческих жертвоприношениях, машине времени… они… э-э-э… они пригрозили отнять у меня дочь… поэтому я отослал ее.

– И куда вы ее отправили, профессор?

– Они заявили, что день рождения моей дочери совпадает с древним предсказанием, которое свято чтут Ряженые, – с предсказанием о пришествии истинной земной богини, Ерд. Я не хотел, чтобы мою дочь вмешивали в этот жуткий культ… Я сделал это ради ее безопасности.

– И куда вы дели свою дочь, профессор?

– Отправил к родным… в Мэн.

– Мэн? Но это значит…

– Да, начальник Спенсер, Элизабет Смит – моя дочь.

Калеб нахмурился.

– А кто бы это еще мог быть?

– И вы пытались предупредить ее, не так ли? – У Калеба постепенно начинала складываться целостная картина.

– Он совершенно подлинный.

– И вдобавок пьяный, – сказал Калеб.

– Эй, я заправляю свой арест, – путано сказал я. – То есть я заявляю свой протест. Ну, хлопнули мы с этим убийцей по маленькой, вот и все. Он такой чертовски классный танцор… был… был чертовским танцором…

Меня вдруг охватила скорбь; я снял свой цилиндр и бейсболку, прижал их к груди и склонил голову.

– Почтим десятиминуткой молчания нашего дорогого усопшего Крушителя! – На этом я залился безудержным смехом.

Калеб, нахмурившись, гневно зыркнул на меня.

– Какого черта вам надо было клонировать вот этого? – с подозрением спросил он Кампиона.

– Я не знал, кого я клонирую, вот в чем штука. Я полагал, что Твид взял донорский волос от какого-нибудь трупа из прозекторской, а не с головы живого придурка из будущего.

– Эй, не очень-то вы вежливы, эль-профессатори, – прогнусавил я, плюхнулся на иол, скрестил ноги по-индейски, а затем, воскликнув: – Моя звать вигвам! – повалился навзничь.

– Ну хорошо, Кампион, – сказал Калеб, снова начав ходить туда-сюда. – Положим, я вам верю. И что же нам теперь делать?

– Ряженые захватили мэра и Лизу, и я могу предположить с большой долей уверенности, что они намерены принести Рузвельта ей в жертву, проложив таким образом дорогу Ряженым к еще большей славе. Бредовый предрассудок.

– Полагаю, к двадцать первому веку вы избавились от подобной чепухи, – сказал Калеб. – Для вас, наверное, нестерпимо находиться в окружении религиозных фанатиков и жадной до власти бестолочи.

– Ну, не сказать, чтобы дело обстояло именно так, однако мы совершили прорыв в массовом производстве пластиковых безделушек.

– Эй, а не хотите послушать, что известно мне? – поинтересовался я, лежа на полу.

– Если бы мы только знали, где должно состояться ритуальное убийство, – задумчиво произнес Кампион.

– Мы пытаемся выяснить это уже три дня, и все без толку! – уныло сказал Калеб.

– Эй, люди!

– Да, я знаю, они мастера по части секретности, и понятно, почему.

– Кроме того, у нас мало времени, – сказал Калеб, поглядев на свои карманные часы.

– Але, народ, я знаю, где это случится!

– Что-то я упустил, какую-то ниточку, – убивался Калеб. – Из-за моей неосмотрительности Лиза и мэр теперь в большой опасности.

Он в отчаянии закрыл лицо ладонями.

– Не вините себя, Калеб, вы сделали все возможное. – Кампион положил руку на плечо начальника полиции.

– Ладно, бросьте, – сказал я. – Сдаюсь. Я так понимаю, вам не хочется услышать о замке Бельведер?

– Что вы сказали? – переспросил Кампион. – Вы упомянули замок Бельведер?

– Можешь дать на отсечение свою любимую задницу – угадал! Я подслушал, как Вандербилт и Астор говорили об этом у мадам Бельмонт… мунт… И скажу вам еще кое-что. Мне кажется, они затевают путч или еще какую-то фигню вроде того, чтобы привести к власти Ряженых. Чао-какао!

И я снова повалился навзничь.

– Звучит разумно, – сказал Кампион. – Замок Бельведер – таинственное место, отлично подходящее для сатурналии. Понятно также, что Вандербилт и Астор намерены собрать под единым знаменем всех своих сторонников, создав Национальную Коалицию Ряженых. И тогда их власть будет простираться от западного побережья до восточного.

Теперь уже оба – и Кампион, и Калеб – расхаживали взад-вперед.

– Но Ряженые – люди истовые, – продолжал профессор. – Они преданы своим идолам, следовательно, единственно верный способ, каким Щеголи могут добиться наибольшего могущества, – это уничтожение божества, которому все они обычно поклоняются, их живоначального женского символа.

– Ерд?

– Я имею в виду земное воплощение богини.

– Элизабет!

– Мы должны немедленно отправиться в Центральный парк и остановить их.

– Как вы намерены это сделать? Нас же только двое, да в придачу этот пьяный идиот. Они явно превосходят нас числом.

– Люси! – возопил я, по-прежнему распростертый на полу. Затем меня снова вырвало, и я отключился.

– Числом – возможно, – с хитрым прищуром сказал Кампион. – А вот хитростью… У меня есть идея.

– Терпеть не могу, когда она так говорит! Люси! – возопил я, по-прежнему распростертый на полу. Затем меня снова вырвало, и я отключился.

 

Глава 18

Предупреждение для слабонервных: на этих страницах содержится описание битвы столь кровавой, что даже самых стойких может вывернуть наизнанку. Читайте, если хотите, – но на свой страх и риск

Пожар, устроенный коровой госпожи О'Лири, охватил уже весь квартал на Девятнадцатой улице.

Тем временем в Центральном парке примерно в 12.05 пополудни из тумана, что изящно разлегся на дорожках к северу от замка Бельведер, появилось странное видение. Из-за гигантских секвой, древних медных буков и мощных орехов вынырнул Бойлерплейт, механический воин Кампиона, и затопал вперед с непоколебимой решительностью (блестящая идея профессора!).

В каждой руке робот держал по человеку. Калеб восседал на его правой ладони, я – на левой. Сам Кампион взгромоздился ему на плечи и управлял хитроумной машиной при помощи громоздкого пульта.

Замок Бельведер (что по-итальянски означает «убойный вид») восседал на самой значительной возвышенности этих мест – скалистом утесе под названием Виста Крэг (что значит «убойного вида каменюка»).

Этот замок – первый образец внушительной готической архитектуры – изобиловал щербатыми каменными стенами, многочисленными террасами и грозными башнями. Его воздвигли Фредерик Лоу Олмстед и Калверт Вокс на руинах друидского храма. Коренные американцы, заселившие Центральный парк много лет спустя после того, как друиды вернулись к себе в… э-э… Ливерпуль, считали, что в этих местах обитают призраки странных существ, которые являлись им в виде полулюдей, полузверей, а еще – «головастые серые карлики, сошедшие со звезд, чтобы воткнуть волшебный стрелолист в задницы достойнейших».

Сегодня никто не может сказать, зачем нужен этот замок, наряду со Стоунхенджем, кругами на полях и переходом на «летнее время». Однако Бельведер остается Меккой для орд несовершеннолетних готов, викканцев-неоязычников и прочих заблудших юнцов, подсевших на наркоту, крэк и прохладительные напитки и жаждущих найти ответы на важные вопросы в этом безумно запутанном месте, которое мы называем Землей.

В 1882 году у подножия скалы Виста Крэг появилось озеро Бельведер – небольшой залив старого водохранилища Кротон. Сейчас это озеро называется Черепаший пруд, и его безмятежный характер не дает представления о мрачном прошлом водоема. Но в те времена не только безобидные черепахи обитали в этих темных водах. Здесь водилось несметное множество смертоносных рептилий, насекомых и чешуйчатых амфибий. Голодные аллигаторы бороздили поверхность озера или дремали на берегу, а громадные боа-констрикторы прятались в камышовых зарослях на мелководье. Свирепого вида стрекозы мелькали, едва касаясь воды; страшные грифы несли неусыпную вахту в ожидании, когда какая-нибудь мертвечинка всплывет на поверхность.

Таким образом, замок с окружавшим его смертоносным водоемом представлял собой идеальное место для полуночной вакханалии Ряженых.

– Все, достаточно, – сказал Калеб, и мы остановились под грубым деревянным навесом в форме пагоды, где нас нельзя было увидеть из замка.

С мягким гидравлическим пыхтением Бойлерплейт опустил правую руку и осторожно поставил на землю Калеба, затем затарахтел и перевернул левую ладонь, сбросив меня прямо в грязь.

– Извините, – хихикнул Кампион. – Наверное надо кое-что доработать.

С нашей удобной позиции можно было видеть горящие факелы вокруг замка. Огромные готические двери украшал колоссальный приветственный транспарант.

На другой стороне озера мы заметили движение возле постамента статуи короля Владислава Ягелло, литовского князя XV века, который, по слухам, перебил тысячи тевтонских рыцарей в Грюнвальдской битве, а затем объявил, что сделал это по несознанке. Я знаю точно, поскольку я фанат короля Владислава Ягелло – всегда был и всегда буду.

– Они собираются, – сказал Калеб. – Нужно найти место с лучшим обзором.

Кампион поднял массивный пульт управления и нажал несколько кнопок. Неожиданно Бойлерплейт схватил Калеба под мышки и поднял высоко в воздух.

– Ну как? – спросил Кампион.

– Отлично. Если кто и увидит меня, подумает, что я болтаюсь на статуе Ганса Христиана Андерсена.

Я все еще был изрядно под мухой, иначе не вглядывался бы так старательно через бинокль Калеба прямо в затылок Кампиона, который маячил всего в пятнадцати сантиметрах от меня. Спенсер жестом потребовал бинокль, и Кампион забрал его у меня.

– Эй, а мне-то поглядеть, вредина!

– Конъюнктивит подхватишь, – сказал профессор, хохотнув, и передал бинокль Калебу.

– Черт, что с вами такое, люди девятнадцатого века? Вы только и делаете, что распространяете вашу заразу… по всей вселенной, – пробурчал я, не вполне понимая, что несу.

Калеб навел фокус на противоположный берег, где к замку начала неспешно двигаться целая процессия.

– Началось, – сказал он. – Они расставили механических монахов по всему утесу.

– Значит, чего-то ждут, – заметил Кампион. – Придется быть осторожными.

Шествие возглавлял человек с факелом, одетый в яркие цветные лоскуты, за ним двигалась фигура в перьях с головы до ног. Она держала штандарт, украшенный гербом Щегольской Бригады – скрещенными мечом и банджо. Далее гуськом шли сотни причудливо одетых Ряженых, одни несли факелы, другие – знамена с гербами своих подразделений. По мере их приближения мы все отчетливее слышали бормотание:

– Ерд, Терра Матер, Ерд, Терра Матер…

Калеб мотнул головой.

– Первосортные болваны! – буркнул он.

– Вы что-нибудь видите? – шепотом спросил профессор Калеба.

– Ничего противозаконного. Если, конечно, они получили разрешение на проведение парада.

От шутки Калеба меня обуял истерический смех. Не то чтобы она была такой уж забавной, просто я не мог совладать с собой, а затем мой смех быстро сменился слезами.

– Я скучаю по Венделлу, – всхлипнул я. – Он мой лучший друг… и…

– Ш-ш-ш! – негодующе одернули меня Калеб и профессор.

– О-о, моя извиняйся, – сказал я с невесть откуда взявшимся азиатским акцентом.

– Ладно, спускайте меня, – распорядился Калеб.

Бойлерплейт осторожно поставил его на землю и обернулся ко мне. Мне показалось, что робот ухмылялся.

– Порядок, – сказал Калеб. – Пригнитесь и следуйте за мной.

Согнувшись, мы пробрались через колючие заросли тсуги, окружавшие водоем, и вышли к дальней стороне неприступного замка. Бойлерплейт двигался быстро и довольно ловко для такой махины. «Кампион действительно знает толк в роботах», – подумал я, когда мы притаились за огромным камнем, обдумывая наш следующий шаг.

Внезапно прямо над нашими головами объявилось чучело в капюшоне.

– Надо избавиться от него, – прошептал Калеб. – А потом забраться наверх.

– Смотрите, что я нашел, – сказал я, вытаскивая из озера что-то белое. Это был бюстгальтер с вышитыми на нем инициалами «Э.С.». Я подмигнул Бойлерплейту, и он сладострастно зажужжал. Калеб и Кампион с тревогой посмотрели на вещицу и переглянулись. «Интересно, не тот ли это, из коробки с уликами?» – подумал я, вытащил из кармана свой волшебный маркер и написал на лифчике: «Хватит нюхать меня, извращенец!»

«Ха! – мысленно развеселился я. – От этого у меня в будущем точно башню снесет!»

– Сначала я займусь Призраком Будущего Рождества, – решил Калеб. Он вскарабкался по твердому корпусу Бойлерплейта и перелез на скалу всего в трех метрах ниже стражника. Медленно и осторожно он подполз туда, где мог достать до нижних конечностей злодея. Затем, в своей коронной манере, вытащил дубинку и со всего маху двинул по лодыжкам призрака в клобуке, сбив его со скалы. Часовой рухнул в мрачные воды озера.

Всплеск был скромным и на удивление тихим; мгновенно орды ненасытных, не говоря уже, что тупых аллигаторов окружили это место и попытались сожрать механического призрака.

– Чисто! – шепнул Калеб и полез вверх по утесу.

После дождя камни стали мокрыми и скользкими, удержаться на них было непросто.

– Помню, я проделывал такое в старших классах, – шепотом сообщил я.

– Ш-ш-ш, тихо!

– Тогда я тоже был пьян.

Неожиданно я потерял равновесие и сорвался. Кувыркнувшись в воздухе несколько тысяч раз, я ощутил резкий болезненный рывок за шею и чуть не задохнулся. Оказалось, Бойлер-плейт поймал меня за воротник. Он втянул меня наверх, и я устроился у него на спине, держась за плечи и обхватив ногами железный торс, чтобы немного отдохнуть. Он хоть и механический, но все же друг.

Мы поднялись по южной стороне замка, затем один за другим перелезли через парапет и притаились за громадной колонной на галерее, нависавшей над обширным внутренним двором, стараясь не попасться на глаза монахам в балахонах, которые расхаживали по галерее взад-вперед.

Процессия Ряженых уже добралась до замка, и двор заполнили все известные человечеству разновидности клоунов: рыжие клоуны, белые клоуны, бродячие клоуны, скоморохи, шуты, комики из «Комеди Клаб», комики-буфф, адвокаты – все они были здесь.

Щегольская Бригада, самое грозное подразделение Ряженых, состояла из людей в ярких масках; за спиной у них развевались громадные крылья из перьев. Они пританцовывали, безукоризненно изображая знаменитый шаг Ряженых – важную и неестественную походку, под аккомпанемент Струнников, которые наигрывали «Я ищу клевер с четырьмя листочками».

Человек-Пугало отплясывал, словно шаман, а переодетая в женщин Бригада Комиков изображала нелепый пародийный стриптиз. Вдоль наружных стен протянулся строй деревянных бочек, и пиво лилось рекой.

Причудливые костюмы, слепяще-яркие цвета и какофония оглушительно-веселых голосов наводили на мысль о безобидной вечеринке, устроенной группой разгоряченных спиртным делегатов съезда. На самом же деле это была только прелюдия к древнему языческому обряду плодородия, который веками практиковали вавилоняне, шумеры, египтяне и кельты, то есть селтики (ну да-да, те самые баскетболисты, из Бостона), а его неотвратимый ужасный финал требовал разбить не пиньяту в форме осла, но принести в жертву человека. Точнее, двух.

– Полнолуние, – тихо сказал Кампион. – Символ могущества богини.

Калеб посмотрел вверх и ухмыльнулся.

– Орион – символ могущества охотника! – произнес он и ударил себя кулаком в грудь.

– Млечный путь, символ слишком-косого-для-всей-этой-фигни путешественника во времени, – сказал я и хихикнул.

Бойлерплейт тоже посмотрел вверх, но – увы! – сложная машина была лишена дара речи, и мы так никогда и не узнаем, какое блестящее замечание обдумывал великодушный гигант.

– Там Лиза, – сказал Калеб с облегчением. – Она жива!

Элизабет сидела, скрестив ноги, на высокой бамбуковой платформе, служившей, видимо, своеобразным алтарем. Она была полуобнажена, обряжена во что-то вроде первобытного белья из перьев, которое чудесным образом скрывало то, что вам хотелось бы увидеть в этой главе. Ее кожу украшали яркие цветные иероглифы, на шее болтались многочисленные клановые ожерелья, на запястьях и лодыжках красовались медные браслеты. Под тяжестью гигантского головного убора из павлиньих перьев голова Лизы моталась из стороны в сторону. Глаза были закрыты; казалось, она пребывает под действием каких-то чар, или наркотиков, или того и другого.

– Но я не вижу Рузвельта.

– Если он предназначен в жертву, то его, вероятно, сейчас натирают миндальным маслом, – сказал Кампион.

– Почему-то мне кажется, что ему это понравится.

Праздник достиг наивысшего накала. Струнники наяривали «Янки Дудл». От шума трещоток, выкриков, завываний и треньканья банджо можно было оглохнуть.

Человек-Пугало добрался до бочонка с порохом и бросил пригоршню в костер. Раздался взрыв, искры взметнулись в небеса.

Ни звука.

Я всеми силами старался удержаться от смеха. Ничего смешного не происходило, однако не забывайте, в какой я был кондиции.

– Я обойду с другой стороны. Ждите моего сигнала, – шепнул Калеб.

Кампион кивнул. Бойлерплейт салютнул. Я рыгнул.

Кампион протянул Калебу свой монашеский балахон и остался в поношенной дурдомовской пижаме.

– Вам это может пригодиться. А теперь идите, спасите мою дочь. И желаю удачи.

Молодой начальник полиции пригнулся и, перебегая от одной колонны к другой, добрался до той стороны галереи, под которой сидела на алтаре Лиза.

Откуда-то сверху с замковых башен доносились диковинные завывания диджериду – духового инструмента австралийских туземцев (или чего-то в том же роде). Трижды пропели трубы, подавая сигнал к молитве, и толпа Ряженых затянула:

– Ерд, Ерд. Терра Матер, Терра Матер. Ерд, Ерд. Терра Матер, Терра Матер.

Калеб накинул монашеский балахон, надвинул клобук и прошел по галерее неузнанным. Сейчас он находился в своей стихии – переодевание ему всегда превосходно удавалось.

Пока Ряженые были поглощены своими распевами, Спенсер выскользнул по лестнице во двор.

Сделав несколько быстрых перебежек, Спенсер занял позицию рядом с Элизабет, затем юркнул за спину сторожившего ее монаха и достал свой выкидной нож. Аккуратно ощупав сзади балахон стража, он обнаружил у монаха пониже спины маленькую дверку и, поддев ножом, открыл ее. Сунув туда руку, Калеб выдернул пучок проводов. Полетели искры, повалил дым, и монах рухнул дымящейся грудой.

– Терра Матер. Терра Матер. Терра Матер. Терра Матер, – бубнила толпа, раскачиваясь.

Кто-то ударил в тамбурин.

И только было Калеб изготовился схватить Элизабет…

Бабах!

Громкий взрыв сотряс двор, и из клубов дыма выступил Великий Пуба Ряженых – Уильям «Босс» Твид.

Толстяк вымазал физиономию белым гримом и обрядился в белые перья и вычурные боа. Голову его венчал белоснежный убор индейского вождя, а к каждой руке были приделаны огромные крылья из белых перьев.

– Посмотри на этого чокнутого, – шепнул я Бойлерплейту.

– Не стоит его недооценивать, – предупредил Кампион. – Твид – плутократ, и очень могущественный. Он управляет всем ритуалом, и говорят, что у него дурной глаз… Он может убить… – Кампион выкатил очи и, наклонившись, вплотную приблизил ко мне лицо, – одним только взглядом!

– Эй, отвали, псих. Все равно я считаю, что он чокнутый. – Я подставил ладонь Бойлерплейту, чтобы он хлопнул по ней, однако тот не стал.

Твид обратился к собравшимся:

Толпа разразилась приветствиями столь бурными, что содрогнулись стены замка. Калеб стащил Элизабет с платформы, и она упала в его объятия.

– Лиза, Лиза, это я, Калеб. – Он похлопал ее по щекам. Внезапно Элизабет открыла глаза и закатила ему ответную оплеуху.

– Лиза, бож-ты-мой, я тут пытаюсь тебя спасти, а ты…

– Калеб? О, Калеб, я думала, это Твид. – Она заключила его в объятия и наградила долгим чувственным поцелуем.

– Все хорошо, милая, не спеши выскакивать из трусов, пока мы отсюда не выберемся, – ухмыльнулся Калеб.

– Прежде чем мы начнем, – сказал Твид, – я хочу фообщить вам, что благодаря нашему уфпешному параду и фъежду на Мэдифон Фквер Гарден, мы фобрали рекордную фумму в двефти двадцать шефть долларов и вофемьдефят три цента, которые будут потрачены на наш фледующий ежегодный флёт. Поздравляю вфех!

Коленопреклоненные слушатели ответили новым шквалом одобрения. Калеб укутал Лизу в рясу монаха-расстриги, и они поспешили взобраться по ступеням на балкон.

– Еще одно перфональное жамечание: выражаю офобую благодарнофть Жакуфочникам – ореховые пирожки были профто объеденье!

Ряженые отозвались смехом, а Закусочники принялись хлопать друг друга по спинам.

Калеб и Лиза быстро и незаметно добрались до нас. Плутократ вытащил большую книгу, открыл ее и затянул нараспев:

Лиза встала как вкопанная. Казалось, она зачарована церемонией.

– Лиза, нам надо спешить, – шепотом напомнил Калеб.

– Подожди. Сейчас появятся оборотни.

Пока толстяк продолжал бормотать, некоторые участники шоу начали вести себя довольно странно. Кто-то бился в конвульсиях, кто-то, казалось, парил над землей, хотя, приглядевшись, Калеб сообразил, что тот всего-навсего приподнялся на цыпочки. Третий выл на луну, а еще один прыгал на четвереньках, квакая по-лягушачьи.

Струнники заиграли ускоренную версию «Игрушечной страны», и во двор промаршировала колонна уродливо-толстых альбиносов под предводительством Роба Роя, урода-альбиноса с Кони-Айленда, в одних набедренных повязках. На длинном шесте они несли подвешенного за лодыжки и запястья Тедди, тоже в набедренной повязке.

– Лиза, мы должны поторопиться, – снова прошептал Калеб.

Но Элизабет не отвечала. Погрузившись в транс, она смотрела прямо перед собой немигающим остекленевшим взглядом. Какая-то невидимая сила завладела ее телом и разумом.

– Это я. Это я, – тихо повторяла она.

– Что-то не так, – произнес Кампион, а я локтем толкнул Бойлерплейта, словно говоря: «Слыхал?»

Во дворе Твид размахивал ножом, а орда альбиносов пристраивала Рузвельта на импровизированную деревянную жаровню над костром. Человек-Пугало пританцовывал вокруг, улюлюкая и тряся погремушкой перед носом Тедди.

– Боже мой, вы хотите поджарить меня живьем? Йо-хо!

Языки пламени на миг взметнулись, опалив подол его набедренной повязки. Твид угрожающе приблизился к Рузвельту и начал свой финальный речитатив:

– Твид, я знаю, у нас с тобой имелись разногласия в прошлом, но почему бы нам теперь не пойти на мировую? Разрежь мои веревки и покончим с этой дурацкой языческой халабудой!

– Тедди, дружище, ефли б ты жнал, как мне хотелофь перережать тебе глотку ф того фамого дня, как мы вфтретилифь! – И Твид сунул нож под челюсть мэру.

– ЭТО Я!

Тишина объяла двор, и все головы повернулись вверх.

Элизабет, сбросив монашеский наряд, стояла на балюстраде во всей красе. Налетел порыв ветра, и перья на ее символическом наряде заколыхались (впрочем, все равно вы ничего ТАКОГО не увидели бы).

– Лиза, ты что творишь? – прошипел Калеб.

Корнелиус Вандербилт и Джон Джей Астор стояли меж соратников из Щегольской Бригады; они стянули с себя маски и потянулись к спрятанным под перьями кинжалам.

– Я та, кто вам нужен! Я – девственная мать Ряженых!.. Ну, насчет девственности, положим, не очень… И все же это я! И пусть начнется настоящая сатурналия!

С этими словами она раскинула, словно крылья, руки, присела, поджала попку и бросилась с балюстрады.

– Лиза, нет! – закричал Калеб.

Она приземлилась аккурат на Щеголей и была переправлена на руках к Плутократу. Вандербилт и Астор стояли по бокам от Твида с кинжалами наголо.

– Не двигаться! Вы все арестованы! – гаркнул Калеб, но среди криков толпы никто не услышал его.

– Тихо! Это она, Ерд! – заявил Твид. – Но вжгляните на нее, братья! Она не богиня… Она профтая фмертная. Предадим ее кажни и отправим нажад в преифподнюю, и больше не фтанем поклонятьфя лживым идолам. Мы объединимфя. Единый фоюз Ряженых. Под Единым Жнаменем. Жнаменем Щегольфкой Бригады!

Единственным подразделением, которое поддержало его, были, конечно, Щеголи. Остальные разочарованно возроптали.

– Это нужно сделать быстро, пока они не взбунтовались, – шепнул Твиду Вандербилт и занес кинжал над Лизой, которую удерживал Астор.

Калеб выстрелил, однако с солидным недолетом. Он посмотрел на свой жалкий маленький револьвер. «Надо будет обзавестись оружием покруче», – подумал Спенсер.

Почувствовав, что настал подходящий момент (как это свойственно любому роботу), Бойлерплейт отпихнул в сторону меня и Кампиона и вышел из-за колонны. С гидравлическим шипением его руки согнулись в локтях. Клацнув, открылись запястья, и оттуда выдвинулись блоки стволов двух картечниц Гатлинга.

Тра-та-та-та-та-та-та-та…

Началось форменное светопреставление. Ряженые кинулись врассыпную в поисках укрытия. Вандербилт и Астор бросили Элизабет, и она тут же пришла в себя.

– Именем половой мощи Чарлза Диккенса, что здесь происходит?! – вскричала Лиза.

– Бойлерплейт! – воскликнул Рузвельт. – Ты наконец вылез из шкафа!

Бочки с пивом разлетелись в щепки, погнав пенистое цунами в ряды паникующих арлекинов. Пули ложились в опасной близости от бочонка с порохом. Пустые гильзы ливнем сыпались к ногам стреляющей машины.

– Вперед! – крикнул Вандербилт. Щегольская Бригада повытаскивала шипастые тамбурины и банджо с примкнутыми штыками и ринулась в бой вместе с другими отрядами Ряженых.

– Силы небесные! Пугало схватило Лизу! – ахнул Рузвельт, в то время как его жирок запекался над костром.

Молодой начальник полиции Калеб Р. Спенсер кинулся к Элизабет Смит и решительным пинком отбросил Пугало назад, прямо в костер. Соломенный наряд тут же вспыхнул, и человек покатился по земле, пытаясь сбить пламя.

Лиза выхватила у Калеба нож и перерезала веревки, стягивавшие Тедди.

Прежде чем сбежать из замка, Твид стрельнул в Калеба, Рузвельта и Смит злобным глазом, однако не убил их. Тогда он показал им злобный средний палец и поспешно исчез под прикрытием дыма от картечниц Гатлинга.

– Быстро наверх! Пора сматываться! – скомандовал Калеб.

– Да, конечно, – сказал Рузвельт. – «Как листья сухие пред шквалом летят…» и так далее. Но постойте!

Он замер.

– Меня глаза подводят, или это малыш Иши?

Соломенный наряд Путала прогорел, и перед ними предстал дымящийся индеец.

– Иши плохой! Плохой мальчик! – напустился на него Рузвельт.

– Дико извиняюсь, старина. Я не испытываю к тебе никакой враждебности. Просто ты охренительный зануда, вот и все! – Индеец издал устрашающе-воинственный вопль и метнул в Тедди свой томагавк. Громко лязгнув, оружие отскочило от головы Рузвельта, а Иши дал деру.

– Никогда не доверял этим яхи. Жуткие дикари, – проворчал Рузвельт.

Их все еще окружали превосходящие силы Щеголей. Калеб что есть мочи колотил нападавших дубинкой по головам, взбешенная раскрасневшаяся Лиза направо и налево раздавала удары промеж прикрытых перьями ног, а Рузвельт, действуя в своей манере, отбивал атакующих головой в живот, – и все же они проигрывали сражение.

– Щеголей слишком много! – крикнула Лиза.

– Нам надо попасть на галерею! – сказал Калеб.

– Вы идите, a y меня тут славная охота, – заявил Тедди, вышибая дух из очередного фигляра своим черепом, не уступающим по убойной силе пушечному ядру.

– Тедди, вы пойдете с нами! – распорядилась Лиза.

– Дорогой начальник Спенсер, будьте любезны сопроводить мисс Смит на галерею. За меня не беспокойтесь. Если потребуется, я буду более чем рад принести себя в жертву. Поскольку это именно то, что злодеи и рассчитывают получить от добрых людей.

Спенсер успел достать бутылочку с хлороформом, которую он прикарманил в Бельвю, и сунул ее мэру под нос. Тедди моментально осел ему на руки и с помощью Лизы Спенсер втащил его наверх.

А в районе Вашингтон-хайтс ворота старого музея «Клойстерс» со скрипом отворились, и оттуда двинулись колонны механических монахов в клобуках – сотни и сотни, по десять в ряд. Они прошли через парк форта Трайон, через Бродвей к Пятой авеню, вошли в Центральный парк и направились к замку Бельведер на помощь Щегольской Бригаде.

Тра-та-та-та-та-та-та-та!

– Что? Кто сказал? Где я? – встрепенулся Тедди. – Что ж, Бойлерплейт, приятно видеть тебя снова в действии, мой старый боевой железный конь.

Он хлопнул робота по спине, и тот разразился новой очередью.

Калеб уставился на этикетку, приклеенную к бутылочке с хлороформом.

– Я думал, эта штука отключает человека часа на два, – сказал он сам себе. – Наверное, все зависит от веса.

Кампион вышел из-за колонны и подошел к дочери.

– Здравствуй, Элизабет.

Лиза оцепенела.

– Папа?

В этот миг, несмотря на царящий вокруг хаос, мир для них остановился. В скорбных глазах Кампиона отражались чистосердечное признание вины за все печальные события, которые до сих пор определяли их жизнь, а также искренняя мольба о прощении и дальнейшем примирении. Элизабет не хотелось вдаваться в подробности, поскольку чувствовала, как и он, несомненную боль утраты, причиненную им обоим годами разобщенности, и она понимала, насколько тяжела та ноша, которую отец столь самоотверженно нес все это время – из любви к ней… В это мгновение, пока мир оставался недвижим, она хотела лишь одного – папиных объятий.

И они обнялись.

Я непроизвольно разрыдался. Бойлерплейт открыл небольшой отсек на своем предплечье, достал салфетку и протянул мне, а затем вернулся к стрельбе.

– Мне так много нужно тебе сказать, – признался Кампион.

– Не сейчас, папочка. Скажи мне только, ведь ты не Крушитель, верно?

Ответ прозвучал из моих уст.

– Нет, Крушитель – это я, – шмыгая и утирая покрасневший нос, сказал я. – Ну, не совсем я, Крушитель – это мой двойник, но он мертв. Так что не волнуйтесь.

Лиза недоуменно и как будто с некоторым отвращением посмотрела на меня.

– Извиняюсь, мэм, разрешите вашему покорному слуге представиться. Меня зовут Крис Эллиот. Я актер, писатель и бонвиван из двадцать первого века. – Я щелкнул каблуками, взял ее руку и запечатлел на ней французский поцелуй.

– Но-но, – сказала Лиза, отдергивая руку.

– Прошу прощения, я еще слегка поддамши.

– Не беспокойся, он безвреден, – сказал Калеб. – Я потом объясню. А сейчас нам надо убираться отсюда.

– Легко сказать, труднее сделать, начальник! – пророкотал Рузвельт, поскольку армия монахов уже пересекла Великий Луг и быстро приближалась к замку.

– Силы небесные, их, должно быть, тысячи! – воскликнул Калеб.

– Все пропало, – простонала Лиза.

– Не обязательно. Вы недооцениваете мощь… Замарашек! – объявил Рузвельт. Он открыл дверку на спине Бойлерплейта, вытащил старый помятый горн, дунул в него и заорал: «Вперед!»

Из густых зарослей тсуги, окружавших замок, выскочило племя Замарашек в полном составе, вооруженных и готовых к бою. Цыпочка взглянул на мэра. Они улыбнулись друг другу. Затем Тедди указал на Великий Луг, и юный вождь понимающе кивнул.

– Но они же только дети… и совсем младенцы, – сказала изумленная Лиза.

– Да, дети, младенцы, но весьма сведущие в искусстве войны, дорогая, – возразил Рузвельт, перекидывая через перила одного из монахов.

– М-м, это не слишком благоприятно характеризует ваше общество, вам не кажется? – заметил я, но никто даже ухом не повел. – Алё, я все еще тут! – закричал я. Никакой реакции. Тогда я ограничился тем, что угрюмо пробормотал себе под нос: «И все-таки это правила уже не девятнадцатого, а двадцать первого века!»

Несметное войско монахов и орава чумазых оборванцев, вопящих во всю мощь своих легких, схлестнулись на головокружительной скорости.

– Плохая идея! – крикнула Молли Фря, замахиваясь своей шипастой палицей.

– Да ладно тебе, – гаркнул в ответ Бамбино. – Мы уже давно никого не увечили и не калечили. Нужно попрактиковаться!

– Резвушка! А ну, сюда! – взревел Цыпочка. Малютка в подгузнике и с сигарой в зубах вылезла в первые ряды, но, услышав окрик, притормозила. – Останешься возле нас.

Две армии сошлись на Великом Лугу; взметнувшаяся к небесам пыль стеной скрыла происходящее, однако мы слышали ужасные, нечеловеческие звуки, доносившиеся из-за мутной пелены.

Чудовищный взрыв прокатился по замку Бельведер.

Битва была лихой и краткой, и, когда пыль улеглась, Замарашки стояли на вершине огромной кучи искореженного металла. Малыши таки сумели надрать противнику задницы. Замарашки издали победный воинственный клич, и Цыпочка помахал Рузвельту. Тедди отсалютовал в ответ и показал ему оттопыренные в знак одобрения большие пальцы.

– Такого мы не ожидали, – сказал Вандербилт Астору. – А без этих монахов мы в явном меньшинстве. Полагаю, у нас все же есть возможность на будущий год собрать побольше Ряженых.

– Думаю, да, – ответил Астор.

– Труби отбой. Я возвращаюсь к себе на Пятую авеню, поскольку просто валюсь с ног. Что скажешь, если мы перенесем захват власти среди Ряженых на следующий год, а остаток этого проведем среди красот Барбадоса?

Астор призвал к отступлению, и Щегольская Бригада сложила оружие. Сражение кончилось. Уцелевшие Ряженые ликовали.

– Ура! Эгей! Хо-хо! Ага! – Мы все прыгали от радости. Рузвельт обнял Кампиона, Лиза стиснула Калеба, я хлопнул Бойлерплейта по спине, и…

Тра-та-та-та-та-та-та!

Пулеметы робота выплюнули последнюю очередь, которая, к сожалению, угодила прямиком в бочонок с порохом. Чудовищный взрыв прокатился по замку Бельведер, подорвав заодно и стоявший в углу двора ящик с надписью «Фейерверки после жертвоприношения».

– Прыгайте! – взвыл Калеб, и мы сиганули с балюстрады в черноту озера, в то время как готический каприз Олмстеда и Бокса взлетел на воздух устрашающим калейдоскопом огненных шаров, сверкающих брызг, искрящихся римских свечей и перламутрово-синих комет.

 

Глава 19

В которой содержится развязка столь сомнительная, что она всколыхнет самые основы религии, политики и нью-йоркской недвижимости

Пока все это происходило в Центральном парке, большая часть Южного Манхэттена была охвачена огнем благодаря неуклюжей корове госпожи О'Лири.

В 1882 году муниципальная пожарная служба еще не появилась, так что в борьбе со стихией городу приходилось полагаться на добровольцев. К несчастью, организации волонтеров состояли из бандитов и головорезов, крепко связанных с различными группировками политических конкурентов. По сути, они представляли собой не более чем уличные банды с шлангами наперевес. Пожарные отряды выступали под звучными именами: «Почетные Дубы», «Селедочные Брюшки», «Старый Хлам» и «Леди Вашингтоне»; их члены были полностью лояльны своим спонсорам и политическим лидерам.

Поэтому члены «Большого Шепеля» – компании, принадлежавшей Боссу Твиду, – тратили больше воды на полив «Твердолобых Усатых Очкариков» из компании Рузвельта, чем на сам пожар.

И таким образом, поскольку никаких соответствующих мер предпринято не было, Великий Пожар 1882 года стал неуклонно продвигаться на север.

* * *

Мириады каменных осколков, безумных головных уборов, искореженных инструментов, дымящихся карнавальных костюмов, облаченных в балахоны монахов, Ряженых и альбиносов ссыпались в Бельведерское озеро.

А на дальнем берегу мы тем временем выбрались из водоема и рухнули у ног короля Ягелло. Нам удалось избежать нападения аллигатора или боа-констриктора; изголодавшиеся зверюги предпочли упитанных альбиносов нашим худым жилистым телам. Мы наблюдали, как замок рассыпался в прах, белые перья плавно кружили над нами, и парк уже наводнялся печальными клоунами.

– Какая жалость, – вздохнул Тедди.

– Я уверена, его отстроят заново, – сказала Лиза.

– Да я не о том. Я имею в виду, что с удовольствием померялся бы силами с какой-нибудь из этих крокодил.

Спенсер пробурчал:

– Они к вашим услугам, милости просим.

– Молодой человек, я был бы рад поздравить вас, – пророкотал Рузвельт, и Спенсер выпятил грудь: теперь он был готов и совсем не прочь получить заслуженную похвалу.

– Вы в конце концов изменили свое мнение о нашей маленькой леди, не так ли? – сказал мэр, обхватив Элизабет своей ручищей. – Она оказалась настоящей спасительницей, не так ли?

Лиза кротко улыбнулась Калебу.

– Я бы не удивился, сделай вы ее своим заместителем в вашей полицейской лавочке.

Калеб вытаращил глаза.

– Смотрите, вон там! Мне кажется, это летит Босс Твид! – сообщил Кампион, глядя в бинокль.

Ряженый толстяк мчался в направлении известной достопримечательности Центрального парка – Иглы Клеопатры.

– Быстрее, мы должны арестовать его, – завопил Калеб, и мы все бросились в погоню.

Двадцатиметровый обелиск по сей день стоит на Граувакковом холмике. Нью-Йорку его подарил хедив Египта; сам обелиск относится к 461 году до Рождества Христова. Хотя монумент называли Иглой Клеопатры, на самом деле его возвели в честь Тутмоса III, и ни к какой Клеопатре обелиск не имел ровным счетом никакого отношения. Некоторые даже полагали, что он вовсе не египетский, а просто остаток декорации популярного мюзикла «Иосиф и его чудесное цветное платье», впервые потрясшего бродвейскую публику в 1866 году.

Мы пробежали через густые заросли японского тиса, магнолий и диких яблонь вверх по насыпи к Граувакковому холмику и огляделись в поисках Твида. Однако Босс как сквозь землю провалился.

– Где он? – спросил я.

– Кажется, у меня есть идея, – сказала Лиза.

Она принялась ощупывать основание обелиска, скользя пальцами по выпуклым иероглифам. Найдя два искомых символа, Лиза ухватилась за них и стала поворачивать каждый против часовой стрелки, пока не раздался щелчок.

Бойлерплейт одной рукой отодвинул полуметровой толщины каменную дверь, и перед нами открылась ведущая вниз крутая лестница.

– Откуда ты про это узнала? – спросил у Лизы Калеб.

– Один из плюсов работы с археологами. Мы с Говардом Картером как-то раз полдничали фигами и лепешками у меня в номере, и он рассказал мне, что из Александрии прибыл не только обелиск – вместе с ним доставили всю сеть лежавших под ним катакомб. Это была часть шутки пьяного братства его археологической школы. Туннели внизу оканчиваются выходом где-то в западной стороне. Давайте выясним, куда они ведут.

– Я смотрю, вы там с Говардом Картером совсем закорешились, – ревниво заметил Калеб.

– Если и так, что с того?

– О, пожалуйста, давайте не будем снова затевать разборки, – взмолился Рузвельт. – . Мисс Смит, раз уж вы так хорошо знакомы с этой старой штуковиной, почему бы вам не показать нам дорогу?

– С удовольствием.

Лиза зажгла факел и начала спускаться по ступеням.

Где и когда мы сможем выбраться (если выберемся вообще), оставалось только догадываться. (А вы как думаете?)

* * *

В Музее естественной истории коротышку в малиновой униформе билетера нервно расхаживал перед двойными дверями планетария. Они были заперты изнутри, и оттуда доносились странные звуки. Синий мерцающий свет пробивался из-под дверей и разливался перед ним по полу.

– Нет-нет, уже все закрыто. Никто не должен оставаться под небесным куполом. Я весьма недоволен. Да, я очень даже недоволен.

Затем он услышал из гардероба нечто, напоминающее чечетку, и отправился на разведку. Напуганный непрекращающимся звуком, коротышка постоял, дрожа, в пустом зале, а затем разглядел в полу крышку люка. Отодвинув засов, он поднял крышку.

В ту же секунду снизу появилась Элизабет, застигнутая на полуфразе:

– …значит, вы хотите сказать, что мой отец изобрел машину времени, да вдобавок создал живое человеческое существо?

Билетер был потрясен видом полуодетой дамочки, вылезающей из-под пола – на самом деле он был бы потрясен видом любой вылезающей из-под пола дамочки, даже в полной экипировке.

– О, прошу прощения! Добрый вечер, сэр, – сказала Лиза и сделала реверанс.

– Да уж. Самого доброго вечера и вам, мадам, – отозвался опешивший билетер.

– Именно об этом я вам и толкую, – заявил Калеб, тоже вылезая из люка. За ним последовали Рузвельт и Кампион.

– Добрый вечер, – сказал билетеру Кампион.

– Вот это щеголь, а! Какая форма! – проревел Рузвельт, дергая за эполеты билетерского кителя. – Какого полка, служивый?

– Служивый, сэр? – переспросил ошеломленный билетер. – Я не состою на военной службе, сэр.

Он был настолько потрясен происходящим, что крышка люка выскользнула из его пальцев и грохнулась аккурат мне на голову.

– Ай!

– Ох, я вас не видел, – сказал билетер, снова откидывая крышку.

– И из всего народонаселения мира ты выбрал для копирования… вот это? – Лиза указала на меня. Я как раз выбирался наверх, потирая голову.

– Меня провели, – объяснил Кампион уже не в первый раз.

Затем из люка вылез Бойлерплейт и навис над малорослым билетером, который, бросив единственный взгляд на железного великана, пробормотал: «Д-д-добрый вечер», – и немедленно испарился.

– Все же остается вопрос: с чего бы госпоже Флаттер подставлять бедного простака? – заключила Лиза.

– Верно, – сказал Калеб.

– Эй, ребята, не так уж я прост. А некоторые так и вообще считают меня довольно замысловатым. – Я чувствовал, что протрезвел после холодного купания в Бельведерском озере. – Вы, оказывается, не такие миляги, какими я вас описывал в своей книжке.

– Сынок! – гаркнул Тедди, ухватив меня за плечи своими маленькими пухлыми, но сильными ручками. – Запомни, сынок, зависть такой же грех, как и гордыня!

И он отвесил мне смачную оплеуху.

– Ой…

Бойлерплейт хмыкнул и выпустил струю пара.

– Возможно, мы найдем ответы на наши вопросы прямо здесь, – предложил умный старый профессор Кампион. – Давайте-ка посмотрим, куда это мы попали.

– Музей! – определила Элизабет.

Калеб подошел к запертым двойным дверям.

– А за этими дверями расположен планетарий.

– Да! И мой обратный билет домой! – вскричали.

Кампион поднял указательный палец.

– Должен вам напомнить, что машина времени…

– Да-да, я знаю, – подхватил я. – Работает только в одну сторону. Знаете, толковый парень вроде вас мог бы придумать, как заставить эту штуку действовать и туда, и сюда.

– Не все сразу, – проворчал он. – Сами попробовали бы как-нибудь поискривлять пространственно-временной континуум на профессорское-то жалованье…

Бойлерплейт с силой дернул за ручки, и тяжеленные двери соскочили с петель. Из планетария вырвался вихрь горячего воздуха, а откуда-то изнутри ударил слепящий голубой луч.

Круглый зал сиял и переливался статическим электричеством. Посередине, прямо под куполом, стоял Босс Твид – рядом с устройством, проецирующим звезды на потолок (я пытался вспомнить, как оно называется, но, по-моему, у него нет никакого специального наименования; что бы там ни было, к этому моменту меня уже тошнило от любых исследований). В руках Твид держал Именослов и – пистолет.

– Милофти прошу. Вы как раж вовремя.

Мы прошли между креслами до середины прохода, когда Твид остановил нас:

– Вполне дофтаточно. Прифаживайтефь.

– Вовремя – для чего, Твид? – спросил Калеб.

– Фтать фвидетелями моего грандиожного отбытия иж этой эпохи. Ижвефтно ли вам, что в будущем ефть штука, нажываемая телевидением, когда человек может нафлаждатьфя шоу менефтрелей, не покидая фобфтвенной уютной гофтиной? А еще там ефть «быфтрая пища»…

Вид у всех был озадаченный.

– Фастфуд, – пояснил я шепотом.

– …которую подают мигом и гигантфкими порциями. Новый Нью-Йорк больше не поделен между имущими и неимущими – он пол-нофтью принадлежит имущим! И я фобираюфь фтать его чафтью!

Твид уже потянул было рычаг звездного проектора (ой, вот так он и называется… я заслужил еще один поцелуй), когда внезапно купол ожил, заискрился светом и засиял звездами. Голос Гаррисона Форда начал свой рассказ:

– Давным-давно…

– Расслабьтесь, – шепнул я Рузвельту. – Я уже это видел. Скучища.

Я плюхнулся на сиденье и пристроил голову ему на плечо. Тедди пересел в другое кресло.

Внезапно раздался оглушительный «бум!», словно что-то преодолело звуковой барьер, и в ореоле электромагнитного излучения прямо посреди зала материализовался гигантский портал.

Изображение в центре портала начало приобретать форму. Мы наблюдали, как картинка становится все четче и четче, пока не появилось – ошибки быть не могло – морщинистое лицо госпожи Флаттер, смотрительницы музея. Похоже было, что мы смотрим на гигантский телеэкран с трансляцией из будущего (словно некое паршивое шоу на Пи-Би-Эс).

– Что, черт побери, здесь творится столько времени? – раздраженно поинтересовалась госпожа Флаттер.

– Это она! Это госпожа Флиттер! – воскликнул я, вскакивая и тыча в нее пальцем.

– Флаттер, – поправила она, закатив глаза.

– Это и есть та ведьма, которая отправила меня назад во времени!

Тедди передвинулся еще на одно кресло.

– Да, это она.

– О, приветствую вас, профессор, – сказала госпожа Флаттер. – А я думала, вы в дурдоме, разве нет? Вы уже придумали, как заставить машину работать в обе стороны?

– Я над этим работаю, – пробурчал Кампион. – Это на самом деле гораздо сложнее, чем можно подумать.

– Оставайся на месте, – шепнул Калеб Лизе и двинулся вдоль ряда, намереваясь обойти Твида с фланга.

– Калеб, ты куда собрался? – прошептала Элизабет, но ответа не получила. Ее любопытство, как обычно, возобладало, и она скользнула вслед за Спенсером.

– Твид, у тебя есть что мне ответить? – спросила госпожа Флаттер. – Или так и будешь торчать тут, окорок шепелявый!

– Прошу прощения, мадам Флаттер, но план провалилфя. У клона обнаружилафь фовефть! Он впутал в дело не только этого профтофилю, но и Ряженых!

– Плевать мне на Ряженых! Почему этот хмырь не в камере?

– Потому что все поверили мне! Ха-ха! – торжествующе воскликнул я. – А теперь и мне хотелось бы получить от вас ответ, мадам Футтер-нуттер…

– Да заткнись ты, выскочка, и сядь на место, – скомандовала она, однако я не повиновался.

– Почему меня? – спросил я. – Почему вы решили посадить именно меня?

– Да, почему его? – спросила Лиза, выскакивая в первый ряд.

– Лиза, назад! – приказал Калеб, выдав тем самым свое местоположение – всего в каком-нибудь метре от Твида. Тот резко обернулся и наставил пистолет на Калеба.

– Фтой где фтоишь, Фпенфер, или я буду фтрелять!

– Что я такого вам сделал? – спросил я великаншу в мерцающем зареве.

– Да, скажи ему, почему! Правда, скажи нам всем – почему! – произнес новый голос откуда-то из темноты зала. А затем из сумрака вышел лже-Рузвельт. – Расскажи им всё!

– Ой, да посмотрите только, кто у нас тут есть! Это тот самый поддельный я! – воскликнул Тедди. – Молодой человек, мне придется вас наказать и задать вам хорошую трепку.

– Вы и его клонировали? – спросил я Кампиона.

– Так-так… Кто-то клонировал Рузвельта? – спросил сконфуженный профессор Кампион. – Уж я этого точно не делал.

– Что до меня, то я не клон. – Фальшивый Рузвельт завел пальцы за уши и принялся стаскивать свою маску.

Мне потребовалось лишь одно мгновение, чтобы сообразить, кто это.

– Венделл!

– Кто такой Венделл? – спросила Лиза.

– Мой наилучшайший друг во всей Вселенной. Однако скажи мне – что ты здесь делаешь? Я думал, ты торчишь у своей новой подружки.

– Крис, позволь представить тебе мою новую подругу – госпожу Флаттер.

Возникла неловкая пауза. Госпожа Флаттер явно была смущена.

– Ох ты, да что ж такое… Все равно все пошло ко всем чертям.

И она тоже стянула маску, обнаружив еще более обезоруживающее хладнокровие, скрывавшееся под нею.

– Йоко?

– Кто такая Йоко? – спросила Лиза.

– Моя соседка. Живет в «Дакоте» рядом со мной.

– Ну объясни ему, Йоко! – сказал Венделл.

Йоко выглядела озабоченной, словно у нее не было времени на подобную чепуху.

– Скажи ему!

– Потому что мне нужна была более просторная студия звукозаписи, ясно? – объяснила Йоко.

Я молчал, пытаясь переварить новую информацию.

– Секундочку. То есть, вы говорите, что все это… ВСЕ ЭТО… только из-за твоего желания заполучить мою квартиру?!

Надоедливый тик, от которого Калеб избавился много лет назад, вновь объявился в уголках его глаз.

– Ну да, а ты… ты все никак не мог убраться оттуда! – ответила Йоко. – Не умираешь… не переезжаешь… ничего не делаешь! Пришлось придумывать что-то еще… Мне нужна твоя квартира!

– Видишь ли, Крис, – сказал Венделл. – Немногие избранные ньюйоркцы знают о машине времени Кампиона.

– Но, Венделл, ты-то зачем в это впутался?

– Она втянула меня, чувак. В тот самый день, в лифте. В тот день, когда я предложил тебе попробовать разгадать дело Джека Крушителя. Родился план отправить тебя назад во времени и арестовать за эти убийства, чтобы она смогла заполучить твою берлогу… а потом я бы жил с ней долго и счастливо.

Йоко хихикнула.

– Но ведь ты был моим лучшим другом! – сказал я дрогнувшим голосом.

– Да, но ты никогда меня не слушал! Тебе всегда было не до того. Вдобавок ты вечно наводил на меня это дурацкое видение кавалер-кинг-чарлз-спаниеля, лакающего из бутылки рутбир… Доходило до того, что это становилось единственным, о чем я мог думать даже в свое личное время.

– Но…

– Ты должен понять, Крис… Я любил ее!

Йоко засмеялась:

– Ну и дурень!

– Так было, пока Твид не рассказал мне, что на машине времени можно переместиться только в одну сторону; тогда-то я и понял, что она пытается избавиться от меня – так же, как пыталась избавиться от тебя.

Калеб вздохнул и прижал веки пальцами, пытаясь унять подергивание.

Йоко обратилась к кому-то «за кадром» (так оно и было):

– Нет! Не клади его туда! Идиот! Это шампунь, а не заправка для салата! Вон! Ты уволен! Убирайся!

Воцарилось тягостное молчание, и первым, кто нарушил его, был профессор Кампион. Казалось, он размышляет вслух.

– Но… поскольку моя машина действует лишь в одном направлении…

– Ну и?… – нетерпеливо встряла Йоко.

– …тогда зачем вам нужны были такие выверты, чтобы посадить этого невиновного парня, Эллиота? Он и так застрял бы в 1882 году.

Йоко смешалась.

– Верно, об этом я и не подумала, – призналась она. – Возможно, потому, что он мне не нравился. И вообще, я все равно получила эту квартиру, так что пошли вы все, видала я вас… в комиксах.

При этих словах ее лицо исчезло, сменившись разноцветным миганием в центре портала.

– Ну и подлюка, – сказал я.

– Мне очень жаль, Крис. Меня просто использовали против тебя, – сокрушенно всхлипнул Венделл. – Можем ли мы по-прежнему оставаться друзьями?

– Конечно, Вен. Мне же нужна будет компания тут, в девятнадцатом веке, правда? – И мы обнялись.

– Что ж, я рад, что вфе довольны. Фчафтливого пути вфем и каждому. Я отбываю в грядущее! – и Твид шагнул к порталу.

– Эй, толстяк, никуда ты не пойдешь, разве что в преисподнюю!

Мы все обернулись и увидели Нянюшку. Она стояла в проходе, целясь в Твида воронкообразным дулом пистолета Мальчика-С-Пальчик.

– Это за Чарли, – сказала она. – И во славу Организации Воинствующих Лилипутов!

– Берегись! – заорал Калеб.

Блям!

Нянюшкин пистолет выстрелил.

Инстинкт Калеба «служить и защищать» – даже если защищать нужно было совершенно никудышного гражданина – сработал. Спенсер прыгнул к Твиду.

– Калеб, нет! – закричала Лиза.

Пуля миновала обоих, но Калеб и Твид повалились в пульсирующий провал и исчезли.

Лиза вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Черт, – выругалась Нянюшка. – У нас, коротышек, одни обломы, не одно, так другое.

Она заковыляла назад по проходу, бормоча, что, мол, эти дылды вечно изгадят всю малину.

– Он пропал! Пропал! – кричала Лиза, молотя кулачками по отцовской груди. – Верни его! Верни сейчас же!

Кампион попытался успокоить дочь.

– Не могу, дорогая, прости.

Очевидно, он был не силен в утешениях.

– Тогда я тоже ухожу! – заявила Лиза.

– Ты знаешь, что это значит, дитя мое?

– Да, знаю. Это значит, я не смогу вернуться – во всяком случае, пока ты не придумаешь, как это сделать. Но, папа, однажды я уже теряла его. Я не могу потерять его снова. Я люблю его! И… и он меня любит!

У нас с Венделлом навернулись слезы.

– Поскольку я на двадцать лет лишил тебя отцовской заботы, я не ожидаю, что ты будешь подчиняться отеческим пожеланиям. Да и когда я находился рядом, меня было трудно назвать хорошим отцом… а уж хорошим мужем и подавно. Я это к тому… неудивительно, что твоя мать покончила с собой… разве я тебе не говорил? Многое случилось, пока ты жила в Мэне, – но сейчас не до того! Ты должна пойти, куда велит твое сердце, милая. А моя любовь всегда будет следовать за тобой.

– И я! – взревел Рузвельт. – Я тоже всегда буду следовать за тобой.

И он затопал по проходу.

– Тедди, нет! Вам нельзя идти. У вас впереди карьера политика. Вы должны остаться. Вы нужны стране.

– Но, дорогая мисс Смит, моя душа жаждет приключений, а не политики! Кроме того, кто-то же должен присматривать за вами и этим молодым полицейским начальником. Ведь, как я погляжу, будущее очень похоже на весьма опасные джунгли.

Он приложил ко рту ладонь и наклонился к Лизе:

– И, кстати, вы заметили, что Калеб отличается некоторой несдержанностью?

– Ох, Тедди, – сказала Лиза и обняла своего друга, похожего на большого плюшевого медведя.

– Я тоже иду! – завопил человек в цилиндре, с тростью и большой сумкой в руках. – Эге-гей! – крикнул он, пробежал по проходу между креслами и скакнул прямо в бурлящее свечение.

– Кто это, черт побери? – спросил Венделл.

– Это его клон! – ответил Кампион, указывая на вашего покорного слугу.

Все воззрились на меня.

– Мне кажется… Пострадали только мягкие ткани. Трудно ожидать такое от «Магнума» калибра.44, но ведь стрелок был изрядно навеселе.

– Зашибись! – рявкнул Рузвельт. – Тем больше причин, чтобы я сопровождал мисс Смит в грядущее. В конце концов, мы – команда, и у нас есть новая миссия: теперь мы обязаны выследить Крушителя в двадцать первом веке! Я только искренне надеюсь, что там найдется подходящая замена «Дельмоникос».

– Найдется, – сказал я. – Она называется «Эпплбиз».

– Всем адью! – гаркнул Т.Р. – И помните: мы сейчас стоим лицом к лицу с нашей судьбой, и мы должны встретить ее с непоколебимой решительностью!

После этих слов он в последний раз испустил свое коронное йо-хо, ступил в сияющий провал и сгинул.

– Ух ты, а эта последняя сентенция и впрямь разумна, – сказала Элизабет, зажимая нос.

Затем она отсалютовала Бойлерплейту, на чьи круглые металлические глаза, не побоюсь сказать, навернулись капельки масла. Бойлер-плейт промокнул их салфеткой.

Лиза кивнула и улыбнулась Венделлу, он помахал ей в ответ.

Потом Лиза обвила руками профессора Кампиона, приподнялась на цыпочки и сжала его в объятиях – возможно, в последний раз.

Она двинулась к порталу – но на полпути остановилась, оглянулась и подошла ко мне.

– Прощайте, «покорный слуга» Эллиот. Я не уверена, что когда-нибудь пойму вас по-настоящему, но я недурно разбираюсь в людях и вижу, что у вас хорошее сердце.

– Да уж. Я, правда, не проверял его последнее время, но думаю, оно в порядке; вот простата беспокоит меня больше… да еще печеночные пятна.

Я протянул ей руку, однако она не обратила на нее внимания и нежно поцеловала меня в щеку.

Мы улыбнулись друг другу, и у меня выпала передняя коронка.

Затем она шагнула в портал и скрылась в грядущем.

– Потому что мне нужна была более просторная студия звукозаписи!

* * *

 

 

Глава 20

В которой, увы, большой пожар поглощает великий город и начинает свой долгий путь на запад до… Чикаго

– Пожар! Пожар! – кричал билетер. – Весь город полыхает!

И словно в подтверждение его слов, планетарий заполнился клубами дыма.

– Поторопитесь, мы должны убираться отсюда! – скомандовал Кампион.

– Венделл, что ты делаешь? Нам надо сматываться! – крикнул я.

Венделл сосредоточенно натягивал на себя маску Рузвельта.

– Если уж мне придется отправиться на жительство в то дерьмовое время, я хочу жить там белым человеком. И ходить в по-настоящему хорошие рестораны!

Я не винил его. Мы вчетвером кинулись прочь из музея.

Воздух снаружи был мутным и маслянистым. Мы посмотрели на юг, в сторону Западной улицы Центрального парка и ошеломленно замерли с отвисшими челюстями. Большая часть Нью-Йорка, включая Музей естественной истории, действительно была объята пламенем.

– Ух ты! Ну все, пропала архитектура, – сказал я. – Всей этой красотище – хана!

– И моей машине времени.

Некоторое время мы созерцали это ужасающее зрелище.

– Чем теперь займетесь, профессор? – спросил я.

– Думаю отправиться назад в сумасшедший дом Бельвю, если он еще цел, и продолжить работу.

– В Бельвю? Зачем вам возвращаться в эту дыру?

– Там не так уж дурно. У меня есть собственная комната, горячая овсянка, и это всего за два пенса – цена для Нью-Йорка просто неслыханная.

– Что? Вы платите за свое заточение?

– Разумеется. Тут все стоит денег, вы же знаете. Я даже надеюсь выкупить эту жилплощадь, когда наш дом станет кооперативом.

– М-м-да, наверное, это было бы неплохим вложением средств на будущее.

– Удачи вам, юноша. К нынешним временам приспосабливаешься не сразу, но вы справитесь, как сумел это сделать я. Держитесь только подальше от холодных закусок «Дельмоникос», и все будет прекрасно.

Кампион вскарабкался на плечи к Бойлер-плейту.

– Прощайте, Венделл, или, лучше сказать, господин Рузвельт!

Венделлу явно понравилось такое обращение. Он выпятил грудь и проорал:

– Вот это круто! Зашибись! За-ши-бии-сь!

– Давай через парк, Бойлерплейт, – распорядился Кампион. – Мне кажется, так короче.

Бойлерплейт кивнул мне и, словно говоря «до свидания», громко свистнул, выпустив струю пара. Можете счесть меня сентиментальным, но мне кажется, здоровенный железный чурбан успел полюбить меня за то время, что мы провели вместе. Кампион нажал кнопку на панели управления, и робот с пассажиром на плечах с грохотом потопал через улицу к Центральному парку.

У края тротуара они остановились, и Кампион крикнул:

– А еще – приятного вечера вам обоим!

* * *

Великий пожар 1882 года бушевал три дня и три ночи, пока не сдался под напором летнего дождя.

Большая часть города осталась лежать в дымящихся руинах. К счастью, «Дакота» выстояла, как и «Утюг», «Свиной жир и сухари Набиско», а также Салон Расовой Трансформации Конрада Рентгена.

Грандиозное бедствие затмило растерянность от злодеяний Крушителя, и все расследование странных событий в замке Бельведер убрали на полку. Набив нужные карманы взятками, Вандербилт и Астор избежали ареста, а также обвинений в связях с Ряжеными. Кстати сказать, Ряженых с каждым годом все лучше и лучше принимали в обществе, поскольку их съезды и парады приносили хороший доход отчаянно нуждавшемуся в средствах городу.

Со временем Нью-Йорк отстроится, и жизнь войдет в норму – во всяком случае, в то, что представляется мне таковой.

Венделл продолжал безупречно играть роль Рузвельта и считался уважаемым и любимым мэром. Его удостоили почетной медали, после того как он бок о бок с Бойлерплейтом и «Мужественными всадниками» прошел испано-американскую войну, все-таки случившуюся в 1898 году. Со временем ему суждено будет стать первым афроамериканцем на посту президента Соединенных Штатов – хотя, к счастью для него, страна об этом не узнает.

Что касается меня, моя судьба была решена в ту ночь, когда я стоял на Западной улице Центрального парка и смотрел на пылающий город, – она была начертана огненными буквами на полицейских листовках, расклеенных по всему великому городу. (Каким-то образом они оказались огнеупорными.)

С тех пор я перебиваюсь случайными заработками, получая ничтожные крохи. Последний раз меня можно было видеть в роли Джуди в слепленной на скорую руку уличной постановке «Панч приходит домой пьяным и взбешенным»; наградой за мои труды стал месяц отдыха в Бельвю.

Правда заключается в том, что все дни и ночи напролет мне – беглецу, застрявшему в чужой эпохе, – приходится продолжать свое поспешное бегство, меняя места и постоянно оглядываясь; и все это по милости простодушного фаната, который отказывается бросить свое преследование: назойливый детектив Томас А. Бирнс, став начальником полиции, поклялся выследить меня во что бы то ни стало.

Чем и объясняются те жалкие условия, в которых я живу, и то место, где я сейчас пишу эти заключительные строки.

Видите ли, в 1882 году в Нью-Йорке имелось более десяти тысяч опиумных курилен, китайских борделей и забегаловок типа «шаурма для ума», расположенных в основном в центре города. Главным среди них был притон Ли Кая на улице Перл.

Сомнительное подвальное заведение предоставляло клиентам жесткую лежанку с деревянным чурбаком вместо подушки, а также разнообразные средства для изменения сознания из обширного меню, украшенного красными кисточками.

При всех своих китайских проклятиях и плевках мне в затылок, Ли Кай был неплохим боссом. Он даже недавно сделал меня метрдотелем.

– Добро пожаловать к Ли Каю, где всегда есть что-то особенное, чтобы утолить вашу страсть. Позвольте предложить вам наше специальное угощение. Сегодня у нас свежий Ли Юэнь в высоком Янь Цзин каль-янь, он весьма недешев и приберегается для важных персон, но я очень его рекомендую. Настоятельно… вы понимаете? Мы также предлагаем Янь Цза-ши-бень, Янь Дурь и Янь Гау-но – все по вполне умеренной цене, а в придачу набор для инь-ек-ций, который вы можете взять с собой и использовать при следующем визите к нам. Ну, а если вы стеснены в средствах, мы можем позволить вам подышать тем, что витает в воздухе нашего зала.

По ночам я лежу без сна на своей нижней полке и думаю о друзьях из двадцать первого века. Я не слишком беспокоюсь за Калеба и Лизу. Уверен, что сегодня Калеб уже стал главой Министерства национальной безопасности, а Лиза наверняка ведет светскую колонку в какой-нибудь нью-йоркской газете. Надеюсь, они счастливы. Тедди? Трудно сказать наверняка, чем занимается Тедди, – возможно, устраивает заседания в «Эпплбиз» и позирует в неглиже для студентов из Лиги искусств. Но я знаю: если он захочет когда-нибудь попробовать свои силы в шоу-бизнесе, для него есть отличная роль в «Мышьяке и старых кружевах».

Мне гораздо любопытнее, как там «доктор». Интересно, продолжает ли он жить в моей «Дакоте»? Любопытно также, притворяется ли он мною, пожиная щедрый урожай моих почестей и наград? Иногда я задаюсь вопросом – разгуливает ли он по-прежнему по темным улицам Нью-Йорка, вновь отдавшись своему ужасающему ремеслу?

Так вот, дорогие читатели, в начале этой истории я посулил вам потрясающую развязку и, сдается, выполнил обещание. Но теперь и вы должны мне кое-что пообещать. Обещайте, что, если эта рукопись попадет когда-нибудь в двадцать первый век и вам доведется прочитать ее, вы окажете мне любезность и предупредите власти. Скажите им, что Крис Эллиот, богатый и знаменитый актер и всеобщий любимец – мошенник! Скажите им, что настоящий Крис Эллиот застрял в прошлом и приговорен оставаться там, если не придет помощь. Это в ваших силах, мои дорогие читатели, если вы хотите снова увидеть оригинал. Вы – моя последняя надежда!

А теперь я должен отложить перо и облачиться в плащ и цилиндр, поскольку вечером холодно, а ветер неустанно шелестит на узких мощеных улицах, словно призрак из старых документальных лент о Джеке Веселом Крушителе, которые демонстрирует канал «История». Мне надо торопиться на свое первое полночное собрание.

Дело в том, что не так давно я подал заявку и был с радостью принят в Бригаду Узколобых тайного общества Ряженых. Это совсем новая и быстро растущая бригада – сейчас нас уже двое, я и загадочный Зип, любимый уродец Барнума. Наш первый сбор пройдет сегодня в ракушке Центрального парка, и я не хочу опаздывать. Я уверен, что эта встреча может оказаться весьма поучительной.

И вот, мои благосклонные читатели, мне остается лишь горячо поблагодарить вас за проявленное терпение к моим отчаянным усилиям всучить вам этот скромный манускрипт и от всей души пожелать, чтобы все, кто может, помедлили, прежде чем воспользоваться моими благословениями… Доброй вам ночи.

И слава Ерд.

 

Эпилог

Привет, меня зовут Майрон Столпер. Я представляю Криса Эллиота, а также множество других потрясающе талантливых знаменитостей и эстрадных звезд.

Как-то раз, когда я дремал в своей постели, меня разбудил телефонный звонок (за мой счет!) от индивидуума, который, предпочитая остаться неназванным, хотел поздравить меня с днем рождения. Поскольку я родился в високосном году и мой день рождения уже прошел, а до следующего оставалось еще почти четыре года, я заподозрил неладное. Но я люблю сюрпризы. Я решил, что это просто шутка одного из моих приятелей из «Агентства Объединенных Суперталантов Инкорпорейтед» (222, Беверли драйв, между Ла Боболито и Йор Бинака), и принял вызов.

Связь была неважнецкой, и я с трудом понимал, что мне говорят. Мне удалось разобрать лишь: «Иди в Роуз-центр, иди в Роуз-центр».

Единственным известным мне Роуз-центр был Центр Роуз Мари для пожилых актрис, похожих на пожилых актеров, и я не видел никакой причины возвращаться туда. Последний раз находясь там, я случайно обратился к Кай Баллард «господин Боргнайн».

Я выбросил из головы этот звонок и вспомнил о нем только в конце месяца, когда пришел счет за телефон. «Не может быть! Разговор шел не больше 30 секунд!», но телефонная компания AT amp;T заверила меня, что в этом космическом тарифе все верно (кстати, я никогда не мог разобраться в программе, на которую подписался). К счастью, работа с «Суперталантами» позволила мне сколотить кое-какой капиталец, так что мне удалось запустить руку в собственный сберегательный счет и оплатить этот разговор, а также алименты и липосакцию моему сенбернару.

Спустя две недели я оказался в Нью-Йорке, чтобы отпраздновать триумфальное возвращение на Бродвей моего главного, моего нумеро уно – Криса Эллиота – в роли Синей Ели в пьесе Юджина О'Нила «О, молодость!». Вбухав кучу денег, премьеру решили отметить в клубе «Веснушки», бывшем «Угольке», который прежде назывался «Золотой Палец», но первоначально, в 1800-х, это были «Танцы-шманцы-обниманцы» Ресника.

Приехав, я сразу же понял, что вечеринка затевается в стиле девятнадцатого века. «Отлично, вот и повеселимся!» – подумал я. Тематическая вечеринка там или нет, это всегда хорошая возможность потусоваться.

Народу набилось столько, что мне никак не удавалось пробраться к Эллиоту. Его окружала стайка аппетитных крошек, и я решил, что сейчас не самый подходящий момент поздравлять его с блестящим выступлением – я никогда не видел, чтобы кто-нибудь выстоял так долго и так неподвижно. От этого просто дух захватывало.

Помещение было декорировано в стиле тех времен, когда оно еще называлось «Танцы-обниманцы» – легендарное горячее местечко, где из обычных людей с улицы делали двойников звезд. Раскачивались бумажные фонарики, с потолка свисали крутящиеся зеркальные газовые шары, а за длинной стойкой бармены – или, как их называли в прежние дни, смешиватели – безуспешно пытались жонглировать здоровенными деревянными бочонками с выпивкой. В зале толпились более молодые знаменитости в исторически выдержанных костюмах. Они заполонили танцплощадку и оттягивались под жаркие фортепьянные мелодии начала прошлого века. Одни кружились в чувственном венском вальсе, другие неистово отбивали чечетку, некоторые исполняли вирджинскую кадриль, в то время как еще кое-кто пытался воссоздать страстный и почти забытый «эль тако де белле».

Заразительные вибрации регтайма проникали в мое тело до самого мозга костей; и я продолжал непроизвольно подергивать головой, рассматривая последние приобретения клуба. Там было несколько клевых телок в макияже из сепии, Я скользил по танцплощадке, прищелкивая пальцами и демонстрируя свои достоинства, по пути высматривая потенциальную госпожу Майрон Столпер номер четыре. Мне хотелось подобраться к маэстро.

Он не просто играл музыку Скотта Джоплина, он его изображал, и притом весьма убедительно. Не могу сказать, что я точно знаю, как выглядел Скотт Джоплин, однако на этом парне были рубашка с высоким воротничком и котелок, и у него был тот самый характерный стиль удара, который отличал старую афроамериканскую школу.

Я глядел, как его руки летают по клавиатуре, создавая беспокойные «Отборные синкопы». Когда он закончил, мне оставалось лишь вручить ему свою визитку.

– Эй, старина, ты великолепен! Если тебе потребуется агент, позвони нам. Мы также представляем интересы вон того парня, Криса Эллиота, и еще целой толпы эстрадных знаменитостей.

– Это не Крис Эллиот, – сказал он.

– Нет? – переспросил я с ухмылкой, оценив его чувство юмора. – Ну ладно, как скажешь. А кто тогда этот тип?

– Он только его изображает.

– Ага, ясно, как ты – Скотта Джоплина.

– Я и есть Скотт Джоплин. Нам надо поговорить, Столпер.

– Откуда ты знаешь мое имя? – Неожиданно у меня по спине пробежал холодок. «Может, и впрямь этот парень – реинкарнация знаменитого пианиста?»

– Ты только что дал мне свою карточку, – ответил он.

– Ах да, забыл.

Музыкант отвел меня в угол для разговора.

– Крис хотел, чтобы я отдал тебе вот это, – сказал он и подал мне большой тяжелый конверт.

– Что здесь?

– Книга. Книга, над которой он работал. Она закончена. А еще несколько билетов в синематограф, которые он хотел, чтобы ты переслал его бухгалтеру.

– Забавно. Я как раз на днях думал об этом. Некоторое время назад он сказал, что ищет что-то для книги, но больше никогда не заговаривал об этом. Я решил, что Крис бросил эту затею, поскольку нужно знать, что делаешь, когда берешься писать, – я это к тому, что нужно быть ОЧЕНЬ талантливым и ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ умным, а также головокружительно, по-мальчишески обаятельным и… я уже говорил о таланте?

– Просто прочти это, болван, и все станет ясно, – сказал музыкант и направился к роялю.

– Минутку. А как эта книга оказалась у тебя? – спросил я.

– Я его друг.

– Да, но я агент Криса Эллиота.

– Не настоящего Криса Эллиота.

– Слышь, приятель, я знаю, у вас, музыкантов, всякие тараканы на чердаке, но…

– Тебе надо было сходить в Роуз-центр, Майрон, – перебил он.

– Э-э-э… так это был ты?! Послушай, ты мне кое-что должен за тот телефонный звонок.

– Почему ты не пошел?

– Потому что там пахнет мокрыми пеленками.

Двойник Джоплина извлек кисет и принялся сворачивать папиросу.

– Ух ты! Вот уж действительно забытое искусство, – заметил я.

Он не удостоил меня вниманием, прикурил и глубоко затянулся. Я понял, что это не табак.

– Профессор Кампион изобрел способ звонить в будущее – за счет вызываемого. Вот Крис тебе и позвонил и велел пойти в Роуз-центр Музея естественной истории. Он собирался передать тебе рукопись через портал в планетарии.

– Ну-ну.

– Он не может вернуться, пока Кампион не сообразит, как заставить машину работать в обе стороны. Но когда ты не явился, Крис впал в отчаяние. Поэтому я сказал, что доставлю книгу. Я считал, что в долгу у него, с тех пор как он написал мне вступительную импровизацию к «Артисту эстрады».

Я засмеялся.

– Это здорово. Правда, здорово, – сказал я. – Значит, Эллиот втянул тебя в это, а? Сколько он тебе платит? Что-то вроде старинного антиперформанса Энди Кауфмана типа «это все взаправду, или это Меморекс?», та же фигня. Мне нравится!

Пианист затянулся через кулак и продолжил:

– К сожалению, теперь я застрял тут, и позволь мне кое-что тебе сказать: ваше будущее совсем не так круто, как могло бы. Лучше бы мне оставаться в мире Джима Кроу, откуда и вышел. По крайней мере там люди понимали мою музыку А тут какие-то глупые тематические вечеринки вроде этой да случайные эпизоды в концовках фильмов Вуди Аллена для заработка.

– Слушай, парень. Спасибо за книгу. Я скажу Крису, что ты отлично справился с заданием и порекомендую тебя…

– Тебе нет нужды меня рекомендовать куда бы то ни было. Просто прочти чертову книгу. От этого зависит жизнь твоего клиента.

С этими словами музыкант набросил плащ и ушел с вечеринки.

У меня не было возможности поговорить с Крисом в тот вечер, но, когда я вернулся в A.A., я не раз пользовался двухчасовыми перерывами между сеансами Ботокса, чтобы прочесть хотя бы по нескольку строчек из каждой главы. Спустя год или около того я закончил читать, и, должен сказать, моя жизнь изменилась. Я был просто сражен.

Да, это невероятно, может быть, неправдоподобно, и наверное, просто бред сумасшедшего, – но, черт возьми, я верю!

Я рванул отдать книгу в издательство «Мирамакс» для публикации, но по пути столкнулся с дилеммой. Дилемма была довольно внушительной, минимум двух метров ростом и весом не менее ста тридцати килограммов. Вместо того чтобы обойти ее, я решил обратиться напрямую.

– Что вам от меня нужно?

– Ты знаешь, – услышал я в ответ. – Тебе придется сделать выбор.

– Я сделал.

– Неужели?

– Да! Я должен спасти своего настоящего клиента и сообщить властям о местопребывании Крушителя. В данный момент он в Канаде, снимается в одном из эпизодов сериала «Место преступления Майами».

– Ты уверен в своем выборе?

– Разумеется. Абсолютно. И это единственно правильный шаг.

– Я не припомню, чтобы настоящего Криса Эллиота когда-либо задействовали в «Месте преступления». Он и впрямь снимался там?

– Нет. Его однажды пробовали, но Дэниэл Стерн обошел его.

– А ты уже договорился с Крушителем на три картины, так?

– Да, и что ты хочешь этим сказать?

– Сдается мне, ты ладишь со своим новым клиентом лучше, чем с прежним. Могу я сказать, что Джек Веселый Крушитель более талантлив, чем его предыдущее воплощение?

– Ну, я имел в виду…

– А ведь ты каждый месяц имеешь неплохой навар, Майрон, не так ли?

– Да, но я могу сделать его… и как-нибудь еще.

– На твоем месте я задумался бы об этом. Вы с Крушителем могли бы такое сотворить!

Я задумался… секунд на тридцать. Дилемма была права. Что толку возвращать Крушителя из прошлого? Срок давности уже вышел, и Крушитель не может быть обвинен в тех преступлениях, так что он просто будет связан присутствием другого, менее талантливого Криса Эллиота. Мне показалось это сомнительным. Я поблагодарил дилемму и сказал ей, что стоило бы как-нибудь вместе попить пивка.

Несколько месяцев спустя издательство «Мирамакс» выпустило книгу «Плащ душегуба», и я счастлив сообщить, что Веселый Джек, да и я тоже, неплохо на этом заработали. Я не уверен, что таково было намерение Криса, но так уж легла фишка, верно?

Крушитель живет в «Дакоте» со своей новой зазнобой, Йоко Оно. Они снесли стенки между квартирами и устроили там навороченную студию звукозаписи.

Что касается меня, мне как с гуся вода. Вы могли подумать, что я пал жертвой угрызений совести, оставив Криса гнить в собственном дерьме… вы могли так подумать и ошиблись бы. Не забывайте, я – агент. Я никогда не оглядываюсь. Это единственно верный путь. Я сожалею лишь о том, что та самая дилемма, к которой я успел проникнуться самыми теплыми чувствами, страдала от коронарной недостаточности и скончалась – наверняка из-за пристрастия к жирной пище. На ее похоронах присутствовали только немногочисленные члены семьи и, разумеется, искренне ваш. Она была похоронена на «Лесной Лужайке» под простым камнем, на котором написано «Здесь лежит моя дилемма».

(О, постойте, кажется, моя дилемма посылает мне посмертное мысленное послание. Она говорит, что лучше об этом не писать. Где на этой штуке клавиша «удалить»? Э-э, я к тому, что все это шутка. Нет никакого поддельного Криса Эллиота. Но если бы и был, на вашем месте я не стал бы его спасать. Я сделал это имя торговой маркой, получил права на его труд и патент на его ДНК. Говоря гипотетически, было бы просто ужасно увязнуть в длительной тяжбе за права с «Суперталантами Лимитед», хе-хе. Намек улавливаете?)

Жизнь моя идет своим чередом, я завел четвертую жену, Зи, и с тех пор назаключал контрактов с уймой знаменитостей и эстрадных звезд. А первым в списке значится сам Скотт Джоплин, и я знаю, он не против, чтобы я вам об этом сказал, поскольку сам он слишком застенчив и хвастаться не будет. Так что если вы как следует прислушаетесь, вы легко различите «Артиста эстрады» в основе действительно прелестной и, полагаю, с большим вкусом сделанной рекламной заставки в ролике про пятновыводитель для ковров.

И поверьте, нет ничего, чем мой главный клиент, Скотт Джоплин, гордился бы больше.

 

Последние признания

Поскольку я хотел бы, чтобы к сему безупречному манускрипту отнеслись с полным доверием, я чувствую необходимость сообщить о том существенном вкладе, который внесли в него другие, за что несут равную со мной ответственность и заслуживают виселицы не меньше, чем я.

Упомянутая ответственность лежит на моих редакторах, деспотичном Джонатане Барнеме и непогрешимом Робе Вейбахе, а также на моем издателе – неподражаемой Кэти Шнейдер; я глубоко признателен им за непоколебимую поддержку и чуткое руководство оказавшейся на удивление приятной работой, а их лаконичные пояснения освежили меня новым знанием. Хотя поначалу я и не понимал, что они понимают под «ad nauseam».

Чувствуя вину и предвидя неизбежно грозящие всем нам нападки мелких сутяг, я сердечно благодарю Кристин Пауэрс, Джил-Элин Райли, Клэр Маккинни, Эндрю Бивана, Кэрри О'Мэйли, Ноа Леви и Ричарда Флореста, а также остальной народ из «Мирамакса», чьи имена я не потрудился запомнить, – все они без устали трудились, чтобы превратить эту книгу в великолепный образчик… э-э, совершенства, каковым она стала на сегодняшний день.

Мой друг Джонни Шмидт также несет немалую долю вины. Подключившись к работе с самого начала, он не только помогал мне пробираться через хитросплетения сюжета, но еще и склеивал и шлифовал неуклюжие диалоги, доводил до блеска тусклую прозу и убеждался, что я поставил окончание туда, куда нужно, – то есть в конец. (Блестящий ход!)

Моя жена Пола Нидерт Эллиот заслуживает особой благодарности за то, что мужественно разбирала мои черновики и ухитрялась распознать слова, от которых категорически отплевывалась программа проверки орфографии. Большое спасибо и моим настоящим вдохновителям – дочерям Эбби и Брайди: плата за учебу в колледже может быть отличным мотивом.

Спасибо моим друзьям Адаму Реснику, Джону Альтшулеру, Дэйву Крински и Джону Кольеру за их пинательные усилия («усилия», как же, обхохочешься!), а еще моему брату Бобу Эллиоту-младшему за его глубокие исследования. (Да, хотите верьте, хотите нет, но исследования действительно были предприняты: вы не сможете изобрести что-то вроде Бойлерплейта – ну, вообще-то сможете, но гораздо проще, если ваш братец покажет вам картинку.) И спасибо моему зятю Стиву Хиггинсу, чья одобрительная реакция на первую половину книги побудила меня закончить и вторую половину.

Конечно, я благодарен моему менеджеру Тому Демко, который подал мне идею поставить написание книги на первое место (главным образом потому, что остальная моя карьера пребывала в глубокой… э-э… яме).

И особо сердечное спасибо я адресую парню, который во время всех этих изнурительных трепов даже старался не поглядывать на свой смартфон, – моему литературному агенту, искрометно обаятельному Давиду Вильяно; это он делает дни моей жизни исполненными смысла – главным образом потому, что каждый из них гораздо лучше, чем любой его день.

И наконец, эта книга посвящается моим папе и маме – Бобу и Ли, популярному комедийному дуэту. Спасибо, что вырастили меня в Нью-Йорке, – как бы мне хотелось, чтобы я мог себе позволить вернуться туда!