Я сидел в кухне своей квартиры в «Дакоте» и вертел в руках поблекший дагерротип. Гора оладий, испеченных мною час назад, уже остыла. Потягивая молочный коктейль «Карнейшн» с клубникой, я сидел напротив пустого стула и ломал голову, что такое могло произойти с моим любезным другом Венделлом. Если бы что-то стряслось во время его выступления на ипподроме, я наверняка об этом услышал бы. Или еще услышу?

А возможно, и нет. В смысле – мне-то кто об этом сообщит? Я просмотрел газеты – нет ли там упоминаний о каких-либо нью-йоркских такси со склонными к конфронтации пассажирами, которые прошлой ночью, возможно, повзрывались в Нью-Джерси к чертовой матери? Но нет, такая удача меня не постигла. Поэтому я взял трубку своего телефона, сделанную в форме пышного бюста Мэй Уэст, прижался к ней ухом и быстро набрал номер.

– Госпожа Пирс? Это Крис Эллиот.

– Что тебе надо? Я смотрю «Реджис».

– Извините за беспокойство. Я просто хотел спросить, не знаете ли вы часом, где ваш сын?

– Разумеется. А он что, не говорил тебе? Он вместе с президентом в Кэмп-Дэвиде, утрясают новый мирный договор Израиля с Палестиной. Он звонил с час назад, сказал, что обе стороны подписались, а теперь они с президентом спорят, кто сорвет банк – Билл О'Рили или Ал Шарптон. И какого дьявола, собственно, я должна знать, где малыш Винстон?

– Венделл.

– Что? Слушай, парню уже почти полтинник, и ему не нужен сигнал к отбою. Ясно?

– Да, но…

– Кстати, я видела тебя в повторном показе «Пирамиды». Какого черта ты ответил: «Чих», если вопрос был: «Вещи, которые жужжат»?

С мамашей Венделла всегда было трудно разговаривать, и я никак не мог понять, почему. По-моему, она считала меня кем-то вроде хитрого белого дьявола, но наезжать на мое искусство… Черт побери, никто не посмеет пренебрежительно отзываться о моем блестящем выступлении на шоу «Пирамида в сто тысяч долларов»!

– Это потому, госпожа Пирс, что я пытался заставить игрока понять очевидную связь между простуженным человеком, который все время чихает, ставит на плиту чайник, но засыпает, а вода кипит, и от жара загорается кухонное полотенце, и начинается пожар, от которого включается пожарная сигнализация и жужжит. Вам понятно? Это была лучшая подсказка в мире, если бы участница не растерялась от яркого света и моих попыток отстучать ей ответ морзянкой.

– Пожарная сигнализация не жужжит, придурок! Она звенит или воет, причем громко! Кстати, твоя физиономия в телевизоре выглядит еще толще, чем в жизни.

– Госпожа Пирс, я беспокоюсь за Венделла. Он должен был…

– Слушай, я же сказала. Я не требую от парня звонить мамочке каждый раз, когда ему захочется смочить фитиль.

– А он что теперь, свечки отливает?

– Ты бы лучше попробовал звякнуть его новой подружке, а мне тут пора… Очень мило было тебя услышать. Надеюсь, твоя карьера сдвинется с места и ты больше не будешь звонить сюда, хорошо? А теперь – пока.

Я повесил трубку и шатаясь – можно сказать, сомнамбулически – побрел в свою роскошную гостиную, где рухнул в кресло.

«Неужели у Венделла новая подружка? Наверняка какая-нибудь хорошенькая смышленая чертовка! – По моей унылой физиономии, выражавшей: «Ну почему же у меня нет девушки-то?!», скатилась слезинка, и я горестно вздохнул. – Вот шустрый кобелина! Но как это так, что он мне ничего не сказал?»

* * *

– Он не из наших. Тогда зачем нам с ним цацкаться? – ворчала Молли Фря, точа шипы своей палицы.

– Потому что вождь сказал, что с этого бродяги мы получим хороший навар, – сказал Бамбино, разогревая добытую где-то вчерашнюю яичницу-болтунью.

– По мне, так это все фигня, – встряла Резвушка, в своеобразном реверансе принюхиваясь к своему подгузнику, дабы убедиться, что его еще не пора менять. – Раньше нам ни с кем не приходилось любезничать, и все было в порядке. И жили мы тут – просто припеваючи!

– Всего один день в год. Думаю, мы выдюжим. – Бамбино помешал яичницу пальцем.

Молли Фря стояла, не сводя глаз с Цыпочки и незнакомца.

– Что ж, надо так надо, – сказала она. – Но это будет плохой пример для молодых бойцов. И в глазах других племен мы окажемся слабаками.

– Кому понравится, если в его омлет из голубиных яиц плюхают толику рокфора с червями?!

Сам же пришелец, облаченный в лохмотья от Замарашек, стоял по колено в воде, время от времени прикладываясь к несяку с пивом, а Цыпочка вглядывался в движущиеся тени под водой, готовясь вонзить копье в извивающееся тело угря.

– Ты здесь неплохо устроился, парень, – громогласно заявил чужак. – Скажи мне, а ты когда-нибудь охотился на дичь покрупнее? Жирафы, взрослые гориллы, волосатые мамонты и всякое такое?

– Только на волосатых бомжей, – ответил Цыпочка.

Возникла пауза. Незнакомцу потребовалось несколько секунд на раздумье.

– Спокойно, спокойно, дружище, – сказал он расхохотавшись. – Чувство юмора важнее скромности, хотя я поклонник того и другого. Я вот о чем: не будете ли вы так любезны сообщить, как далеко отсюда до канала?

– Канала?

– Панамского канала, парень! Мне позарез надо сказать пару слов тамошнему начальнику. Когда я в последний раз проходил через шлюзы, он так мухлевал с уровнем воды, что в конце концов мое каноэ оцарапало себе брюхо!

– Кхм. Мои познания в истории не столь сильны, мистер, ведь в школу я никогда не ходил, да и не очень-то хотелось, но все же я уверен, что Панамский канал будет построен только в 1914 году.

– Зашибись! Просто какое-то мычание ягнят!

Цыпочка резко наклонился, ударил копьем, но юркая добыча ускользнула.

– Зашибись… Интересно, и какого хрена я только что так выразился?… И еще про мычание ягнят… И… это странное имя – Дельмо. Оно так и крутится у меня в голове. Я не помню никого с таким именем, однако оно кажется мне знакомым.

– Эй, а ну-ка ты попробуй! – сказал главарь Замарашек, протягивая копье чужаку. – Дождись, пока он окажется прямо возле тебя, а потом…

– Есть!

Бродяга метнул копье в реку, пронзив громадного черного угря. Он вытащил его и бросил взгляд на извивающуюся тушу, издав при этом пронзительный вопль, словно разъяренная банши. Чужак выскочил из воды, его набедренная повязка упала, отчего он споткнулся и ничком рухнул на землю. Бутуз – полупес, полудикобраз – ухватил его лохмотья и умчался прочь. Цыпочка поднял гарпун и осмотрел превосходную добычу.

– Тут жратвы на неделю! – воскликнул он и посмотрел на голозадого бродягу, который, пыхтя, взбирался на берег под всеобщие одобрительные восклицания.

– Эй, чужак! – окликнул Цыпочка. Толстяк наконец выбрался на берег и рухнул на гравий, распластавшись как выброшенный на сушу кит. – Воистину ты обладаешь духом Замарашек. Эй, Медуз!

– Да, сэр!

– Сделай ему тату.

Медуз, шести с половиной лет, был с младенчества слепым – стараниями одной гуманитарной организации. Предназначением этих филантропов было лишать зрения бедных сирот, чтобы потом они не страдали от отсутствия окон в их спаленках. Медуза держали в банде, поскольку отсутствие зрения обострило все остальные чувства, особенно иронию, вспыльчивость и жестокость к животным – все, что составляло для Замарашек основу добродетели. Но самое главное, он был великолепным художником: его выполненные вслепую каракули смотрелись в девятнадцатом веке ничем не хуже, чем творения Ротко или Поллока в веке двадцатом; вот он-то и был призван для торжественного нанесения на тело чужака фирменной татуировки Замарашек в духе абстрактных импрессионистов.

В течение следующих двух часов вся округа, вплоть до улицы Кешью (западная часть), оглашалась жалобными воплями чужака, над спиной которого трудился Медуз, орудуя ржавой иглой, заполненной дегтем и углем.

– Вы меня убьете! Пожалуйста, хватит! – молил толстяк. – Клянусь, я не знаю, когда кавалерия пойдет в атаку!

Его спина представляла собой беспорядочную мешанину красного и черного – крови и чернил, – в которой отдаленно угадывались невидимые птицы, порхавшие в воображаемом лесу.

– Я лишь скромный пехотинец! Вам стоило бы заняться майором Ливингстоном. Вот кто вам нужен!

Молли Фря, Бамбино и Резвушка топтались поблизости, наслаждаясь агонией жирного пришельца. Когда все было закончено, Бамбино и Молли Фря под присмотром Цыпочки наложили толстый слой грязи на лицо и тело чужака. Резвушка вскочила на спину испытуемого, отчего он снова завопил от боли, водрузила ему на голову церемониальную пустую жестянку из-под фасоли, а потом несколько раз ударила по ней церемониальной монтировкой. Вновь обращенный растроганно всплакнул – его признали своим! – поскольку для него, лишенного памяти, эта пестрая орава отныне стала единственной семьей. Отныне он был счастлив находиться в обществе Замарашек и вполне смирился с перспективой жизни под откосом.

– Не знаю, с чего и начать, – начал он, сделав солидный глоток из несяка и громко рыгнув. – Это был самый чудесный день в моей жизни. Впрочем, никакого другого я и не помню.

Раздались смешки. Бамбино ткнул Молли Фря под ребра:

– Мы все еще можем съесть его, а?

Молли пожала плечами:

– Как решит Цыпочка.

– Я просто думаю, какие вы ужасно замечательные! Бамбино и Молли Фря, я люблю вас, ребята, и по прошествии лет, я уверен, вы тоже меня полюбите. Согласны? Возможно? Ну хоть чуть-чуть?

Он выпятил губы и показал пальцами, насколько чуть-чуть, а затем хохотнул:

– Вы двое – самые лучшие!..

Названные двое недоуменно переглянулись.

– …А про маленькую Резвушку могу сказать только одно. Я знаю, что под грубой маской, говорящей: «Отвали, или я размажу по стенке твою жирную задницу!» – таится душа истинной леди, и я благодарен ей за поддержку.

Резвушка не обращала никакого внимания на происходящее, сосредоточенно раскуривая сигару.

– Ну и наконец мистер Цыпочка. Я благодарен вам, сэр, что вы извлекли меня из ледяной воды и предоставили мне кров, и стол, и, разумеется, этот новый наряд. – Он вальяжно повернулся, демонстрируя свои лохмотья. – Я даже полагаю, он льстит моему непростому телосложению. Так или иначе, я хочу сказать Замарашкам – всем и каждому, – что до конца жизни буду трудиться, дабы завоевать ваше уважение. Это самое малое, что я могу сделать в уплату за ваше щедрое великодушие. И сейчас, на этой освященной земле, мне припомнилась одна древняя китайская поговорка. Она короткая и незатейливая, однако в ней скрыт важный смысл, весьма подходящий для данного случая…

Вновь обращенный разразился тирадой, состоящей из странных звуков, непривычных для ушей Замарашек, однако явно изреченной на безупречном кантонском диалекте, почерпнутом чужаком от няни, уроженки Гонконга. Закончив цитату, он пояснил:

– …Что в вольном переводе означает: «Со мною к старости иди, ведь счастье – впереди».

Под гробовое молчание племени бродяга оглядел потрясенные лица чумазой ребятни и удовлетворенно кивнул, явно довольный произведенным впечатлением.

– Ну что же – кто готовит обед?

– Чужак заговорил! – объявил Цыпочка. – Мы сделали наше доброе дело на этот год, подобрав незнакомца и вернув его к жизни. Но теперь он один из нас и должен подчиняться правилам племени. Чужак!

– Да, капитан, – откликнулся тот. – Я готов.

– Мы не знаем, кто ты, но тебе явно больше семи лет, а следовательно, как принято у Замарашек, тебе пора покинуть нас.

Банда поддержала его шквалом выкриков. Бродяга смутился:

– Что? Но я…

– Выход здесь, чужак.

Несколько человек подтолкнули его к верху насыпи.

– Там север, – показал копьем Цыпочка. – Вон там – юг, туда – запад, сюда – восток.

– Да, но у меня сложилось впечатление, что…

Медуз протянул ему джутовый мешок:

– Мы тут все скинулись и собрали для тебя кое-что… Немного: несколько крабовых панцирей, кусок сушеного угря и шмат жевательного табака – мы все по очереди пожевали его, чтобы сделать табак для тебя более сочным и вкусным.

– Спасибо, Медуз, но…

– А что касается этого Дельмо, то в наших краях нет никого с таким именем. На твоем месте я пошел бы на север, – посоветовал Цыпочка. – Надеюсь, ты найдешь того, кого ищешь.

Он протянул копье.

– Это тебе, мой толстый сбившийся с пути друг. Никогда в жизни не видел, чтобы городской хлыщ так бил угря.

– Знаешь, на самом деле мне никуда не нужно идти, поскольку…

– Прощай, чужак. Мы больше тебя не знаем, и, если однажды кто-нибудь из нас наткнется на тебя в темном переулке, не обессудь, если он поджарит тебя, потому что так и положено Замарашкам.

– Это утешает.

– Но если настанет день, когда ты окажешься в смертельной опасности, грозящей не от нас, а от кого-то другого, – пошли нам весточку, и Замарашки бросятся тебе на помощь. Ибо мы можем быть несносными, жестокими и невоспитанными хулиганами, но у нас золотые сердца, и обычно мы не забываем своих. А теперь скатертью дорожка.

Цыпочка обнял чужака. Потом каждый из Замарашек по очереди подошел, чтобы дружески ткнуть его в плечо на прощание. Молли Фря двинула ему палицей в живот, а Бамбино попытался откусить порцию его дряблого предплечья.

Мгновенье спустя Замарашки снова исчезли под насыпью, и толстяк остался в одиночестве на улице Ривингтон – босой, в лохмотьях, с мешком и копьем в руках. В его большой круглой голове теплилось смутное знание о существовании аппетитных пигмеев, Панамского канала и кого-то по имени Дельмо.

– Ну не зашибись ли? – всхлипнул он.

* * *

А в это время в полутемной квартире на третьем этаже неприметного кирпичного особняка страдал убийца: обхватив руками голову, он буквально колотился о стену.

– Нет, нет, нет! Пусть это прекратится! Мама, останови это! Зачем? Зачем? Это не я! Я этого не делал! Я хороший мальчик! Люди любят меня! Они считают меня милым! Почему я должен совершать эти ужасные поступки? Я не хочу убивать! Я хочу петь! Хочу танцевать!

Он потянулся через стопку надоевшей корреспонденции и вынул из сумки с инструментами цилиндр и тросточку.

– Танцевать, танцевать, я должен танцевать! Расступитесь, дайте место – буду танцевать!

С этими словами убийца пустился в пляс на манер Фреда Астера, перепрыгивая с одного предмета мебели на другой. Вскочив на неубранную кровать, он пропел скороговоркой:

Убийца отвесил поклон воображаемой публике и, отдуваясь, повалился на постель, весь взмокший. Некоторое время он лежал, уставившись в потолок; его воображение выискивало зверюшек в трещинах штукатурки. «Вот тигр, а там – гиппопотам… А вот пара беззаботных проституток прохаживаются по переулку… Но что это позади них?».

– Нет! – закричал он; удары сердца отдавались в голове басовым барабаном. – Нет, нет, нет! Не убегайте! Вернитесь, спойте со мной! Мы исполним веселую песенку.

И, наращивая темп, он продекламировал нараспев:

– Все они так ужасны, эти девчушки. Ходят по улицам со своими грязными кудряшками-завитушками, выставляя напоказ потные буфера и заскорузлые титьки. Но, по крайней мере, им известно, что они плохие, очень плохие, просто злюки злющие. Не то что дамы из общества в чистых-пречистых платьях. Как Эмили Дикинсон и Гарриет Бичер Стоу. А эта противная Лиза Смит? Нет, моя дорогая Лиза, ты не была умницей-разумницей. На самом деле ты была злюкой злющею. И что же делать с этим Веселому Джеку?

Тук-тук-тук.

– Только не тогда, когда я пою!

– Так я, что ль, не нужна вам, доктор? Мне послышалось, вы позвали меня по имени, истинно говорю, – сказала госпожа О'Лири.

– Нет, госпожа О'Лири, – отозвался убийца с кровати. – Это была прелестная песенка про О'Грейди, а вовсе не про О'Лири. Но все равно спасибо. А сейчас можете идти.

– Тут еще одно убийство прошлой ночью было, да, – продолжала госпожа О'Лири. – Два, ежели точнее, вот. А всего выходит три, вот как!

– Можем устроить и четвертое, госпожа О'Лири, – промурлыкал убийца. – Буквально сейчас, если пожелаете.

– Что это вы такое сказали – вот прям только что?

Ее слова были встречены зловещим молчанием.

– Сказали б вы лучше своей мисс Рози О'Грейди не соваться нонче на улицу, ежели она беспокоится о своих лепесточках и всяких прочих нежностях. Говорят, эти двое несчастных лишились ключиц, небных язычков и аорт, вот как! Каким же надо быть очумелым психом, чтобы сбежать с женской ключицей, спрошу я вас?

– Возможно, иммигрант, – ответил маньяк. – Многие из них приезжают в нашу прекрасную страну, едва ли вообще имея какие-либо ключицы, а потом у них достает наглости разгуливать здесь, похищая наши.

– Вот и я в точности так думаю, доктор!

Дзынь-дзынь-дзынь!

Убийца поднял трубку, а госпожа О'Лири припала ухом к двери. Она слышала, как доктор говорил – тихо, голосом все более низким и мрачным.

– Да, я понимаю. Ерд бродит среди нас.

Возникла пауза. Домовладелице страсть как хотелось услышать побольше. Она нагнулась и попыталась заглянуть в замочную скважину.

Внезапно дверь комнаты распахнулась, и убийца предстал перед ней – абсолютно голый.

– О господи, принимаем ванну, а, доктор?

– Время, госпожа О'Лири! Умоляю, который час?

– Половина шестого, да, – ответила она. – Приближается закат, и, говорят, этот мясник сегодня наверняка нанесет очередной удар, не иначе как!

– Вот это надо срочно постирать и отгладить, госпожа О'Лири. Поскольку платье понадобится мне сегодня вечером, немного позднее. – Монстр протянул ей куль пропитанной кровью одежды. – И на этот раз – никакого крахмала!

– Как пожелаете, доктор.

– Ох, да, госпожа О'Лири, будьте любезны отправить это.

Убийца подал ей коробку, адресованную в «Вечерние новости» для передачи госпоже Элизабет Смит; на обертке было выведено ярко-красными буквами: «Внимание, биологические отходы! Обращаться с осторожностью».

– Уже иду, доктор!

Убийца закрыл дверь, и госпожа О'Лири заковыляла вниз по лестнице, разглядывая окровавленную одежду.

– Ох-хо-хо!.. Уж лучше бы доктор не надевал костюм, когда занимается живописью, вот что!

* * *

Лиза сидела в угловом кабинете ресторана, окруженная стопками книг, которые она позаимствовала в библиотеке. В «Дельмоникос» существовал строгий закон, по которому женщинам запрещалось обедать в одиночестве. Еще более суровое правило возбраняло им читать за столом. И хотя нарушение последнего закона Лоренцо Дельмонико мог спустить дерзкой репортерше, но позволить ей обедать без компании он был просто не в состоянии. Поэтому Лизе был предоставлен суррогатный кавалер – средних лет джентльмен в плохо подогнанном фраке.

– Добрый вечер, меня зовут Текс, но все называют меня Менингитка.

– Отлично. Тогда просто присаживайтесь и ведите себя тихо, мне нужно кое-что сделать.

– Ф-фу, а здесь гораздо прохладнее. Я проторчал в котельной целую вечность, – сказал он, обмахиваясь меню. – Тихий вечер для незамужней дамы, я полагаю. Ух, поглядите-ка, у них тут нынче сладкие пирожки и жареные черепашьи яйца.

– Ш-ш-ш, – предостерегающе напомнила Лиза, уткнувшись в книгу с иероглифами.

– Простите, мне очень неловко. Я вижу, вы над чем-то трудитесь.

Подошел официант.

– Сударыня, могу я для начала предложить вам коктейль?

– Я бы с удовольствием выпил тернового джина с шипучкой, – сказал мужчина, облизывая губы.

– Стакана воды джентльмену, – огрызнулся официант. – Что будет дама?

– Один Божий Клистир.

– Возможно, дама предпочла бы нечто более… гм, утонченное?

Лиза метнула на официанта взгляд, выразительно свидетельствующий, что именно она думает об утонченности.

– Позвольте мне спросить, над чем это вы работаете? – полюбопытствовал Текс.

– Послушайте, я не против сопровождения, однако мне некогда, и… – Подняв глаза, Лиза увидела, как ее спутник отчаянно распихивает по карманам сырые овощи.

– С вами все в порядке? – спросила она.

– Да, вполне. Просто эти закуски так изысканны, я подумал, неплохо бы забрать немного домой…

Лиза скептически посмотрела на него. Джентльмен горестно понурился.

– Если бы… если бы только он у меня был. Здешнее руководство столь любезно, что предоставило в мое распоряжение соломенный тюфяк в котельной, пока я не улажу… э-э… некоторые финансовые разногласия между мной и этим учреждением, для чего мне приходится мыть посуду, топить печь и время от времени оказывать услуги… э-э… выступать в роли сопровождающего одиноких дам. Но, безусловно, я не стану вам мешать. Извините.

Сердце Лизы смягчилось. Она закрыла книгу и переключила все свое внимание на компаньона.

– Простите, как вы сказали, вас зовут?

– Текс. Но все называют меня Менингитка.

– Ладно, для начала – почему Текс?

Мужчина поднял палец, поскольку рот его был набит хлебом; наконец он проглотил и сказал:

– Прошу прощения, чуток проголодался. Два дня не ел. Текс – это укороченная форма моего крестильного имени: Теренс Ксандерторп Третий.

– Звучит по-королевски.

– Что толку. Мои родители дали мне такое имя в надежде, что оно позволит мне продвинуться в обществе. Но это всего лишь имя, а в жизни – сколько бы усилий человек ни затратил, он не сможет избавиться от наследия Малбери-Бенд, разве не так?

– А почему вас кличут Менингитка? Это ведь название шапочки.

– О, тут все очень просто.

Текс положил булочку и вытер руки. Запустив пальцы в свою шевелюру и несколько раз от души дернув, он отделил ее от головы – словно бы снял шапочку, – обнажив голый, словно бильярдный шар, череп.

– Ой! – Лиза прикрыла рот ладошкой, пытаясь скрыть изумление.

– Ничего страшного, сударыня. Можете смеяться. Я и сам так делаю. Это довольно забавно.

– Извините, что спрашиваю, а вот так дергать – не больно?

– Да нет, уже нет, – ответил Текс, разглядывая парик в своих руках. – Видите ли, я облысел в очень юном возрасте, и все из-за хлорида натрия в наших простынях. Мы жили по соседству с фабрикой селитры. И вот, прежде чем я покинул отчий дом, родители мои поскребли по сусекам и на свои скудные сбережения купили мне парик. Им пришлось переплатить за неслетающую модель, чтобы я не оконфузился при сильном ветре.

– Похоже, ваши родители были весьма предусмотрительны.

– Это верно, мисс. Они были солью земли. Без шуток.

– Пожалуйста, зовите меня Элизабет, – сказала она, протягивая Тексу ладонь для рукопожатия.

– Вот ваш – гхм – клистир, сударыня. – Официант протянул Лизе прикрытый зонтиком бокал.

– А мой терновый джин?

– И твоя – гхм – вода, Менингитка. – Официант брякнул на стол перед новым знакомым Лизы стакан с жидкостью. Текс осушил его одним глотком. – И ради бога, Менингитка, верни парик на свою кошмарную черепушку, иначе господин Дельмонико отправит тебя назад в котельную.

Официант повернулся, чтобы уйти.

– Одну минутку, официант. Немедленно извинитесь перед господином Ксандерторпом.

– Сударыня, он просто прикидывается…

– Извинитесь!

– Мисс, в этом, право, нет нужды, – смущенно произнес Текс. – Он только делает свою работу. Мне полагается просто сидеть здесь и притворяться баснословно богатым игроком, промышляющим на речных судах.

– Глупости, Теренс. Этот человек вел себя с вами непочтительно, и я жду от него извинений. В противном случае я буду вынуждена поговорить с самим Лоренцо Дельмонико! – Последняя фраза была обращена к официанту.

Тот одеревенел, стиснул зубы, а затем кивнул Теренсу:

– Мои глубочайшие извинения, сэр. Я не хотел показаться невежливым.

– Отлично, – сказала Лиза. – Теперь вот что. Мой друг просил джина. Так что ступайте и принесите, да побыстрее.

– Хорошо, сударыня.

Униженный официант поспешно удалился.

– Спасибо, мисс…

– Просто Элизабет.

– …Но мне нечем отплатить вам.

– Не беспокойтесь, Теренс, я просто включу это в свой счет.

He привыкший к улыбкам хорошеньких женщин, Текс быстро перевел голодный взгляд с Лизы на корзинку с булочками. И пока он набивал щеки, Лиза вернулась к своей работе – расшифровке фолианта, который передала ей Нянюшка.

– Это иероглифы, да? Так вы археолог?

– Что-то вроде. Я весь вечер пытаюсь разобраться в этой книге, но мне уже кажется, что ее писали на сотне языков сразу.

Текс глянул на Лизины заметки.

– Возможно, у меня есть чем вам отплатить.

– Теренс, очень мило с вашей стороны, но, боюсь, для вас это чересчур…

Менингитка наугад ткнул в один из значков.

– Этот символ означает «крупный представитель кошачьих» или «жирный кот». Хотя на языке древних кельтов это «морганна».

– Верно, но я не вижу связи…

– А предыдущие знаки «йа па» могут казаться бессмыслицей, если только не рассматривать их как инициалы. Читается «йа па», а если применить джава-апплет, получается «JP», «Джей Пи». Сложите вместе и получите «йа-па-морганна» или «Джей Пи Морган», то есть Джон Пирпонт Морган.

Лиза открыла рот от удивления.

– Бог мой, как вам это удалось?

– Покинув отчий дом, я долгое время жил в катакомбах под публичной библиотекой. По ночам я пробирался туда и жадно глотал все, что мне удавалось раздобыть почитать. Особенно меня заинтриговал наш язык. Его корни, история и взаимосвязи. И мне это наконец пригодилось, разве нет?

– Теренс, я и сама немного разбираюсь в иероглифах, – сказала Лиза, – но я не смогла бы перевести это как «Джей Пи Морган». Я думала, символы означают «одноглазый бумажный носок с тяжелым случаем герпеса».

– Совершенно верно, если расшифровывать это как текст, написанный исключительно на древнеегипетском и древнегреческом языках (древнегреческий – времен Птолемеев, разумеется), – вроде того, что найден на Розеттском камне. Но у вас тут гораздо более сложная штука. Перед вами очень древний, тайный язык, дорогая. Язык, который был создан из множества других и совершенствовался на протяжении столетий ради одной-единственной цели – хранить секреты. Он сочетает ранние формы священных текстов с семитским алфавитом и примитивными языческими идеограммами. Он до сих пор в ходу у самых допотопных тайных обществ, например, у храмовников и…

– …и Ряженых?

– Да, и у Ряженых, разумеется.

– Джин, ваше величество, – сказал официант.

– Давайте сюда, – приказала Лиза.

– Не желают ли дама и… э-э… джентльмен пообедать?

– Принесите нам фирменное меню от шефа, – сказала Лиза, не глядя на официанта.

– Но, сударыня, это же целый банкет с десятью переменами…

– Тогда вам лучше приступить немедленно. Поторопитесь.

– Да, сударыня.

Лиза положила массивный том перед Теренсом и подсела к нему поближе.

– А вот здесь, Теренс? Что это значит?

– Давайте поглядим. О боже. Довольно рискованный знак, а? Фаллос означает «несгибаемость», или «то, что стоит прямо», а произносится это – «станфа». Символ снежинки означает отсутствие цвета, иначе говоря, отбеливатель, или же растворитель, то есть уайт-спирит.

– Иначе говоря, уайт, да?

– Верно. А вместе – «станфа-уайт».

– Стэнфорд Уайт.

– Знаменитый архитектор, не так ли?

Лиза приходила все в большее волнение, по мере того как Теренс расшифровывал все новые и новые имена.

– Вот, поглядим, – продолжал он. – Здесь у нас символ, означающий «то, что слишком мощно для паха», или «грыжа», в простонародье «херня какая-то». Затем знак «мокрая грязь», иначе – «клей». А рядом – «украшение тела», ну там татуировка, пирсинг и все такое, в общем, «фрик». Значит, у нас тут выходит «херня-клей-фрик», или более точно – Генри Клей Фрик, великий промышленник.

– Но вот это место я никак в толк не возьму, – сказал Теренс, подталкивая книгу Лизе. – Здесь и «свод ноги», и «чистый шар», и «тот, кто недолго живет без удобств на природе». Не представляю, что это могло бы значить.

– Тут все просто, – сказала Лиза. – «Свод ноги» – это арка, «чистая сфера» – «лысая балда». – Она постучала пальцем по черепушке Теренса и продолжила: – А «тот, кто недолго живет без удобств на природе» – это турист, компанейский человек. Компания – кампания – камп. Получается «арка-балда-камп», или Аркибалд Кампион.

– А, тот печально известный профессор, который сошел с ума.

Лиза на секунду замолчала.

– Non compos mentis, – тихо произнесла она.

– А вот тут непонятно. Список имен прерывается чем-то вроде стихотворения. И оно на фонетическом английском, словно его предполагается читать вслух:

Лиза коснулась пальцами лба; казалось, она вот-вот потеряет сознание. Она чуть не упала со стула, но Теренс подхватил ее.

– Элизабет, что с вами?

– Не знаю, что на меня нашло. Я думала о моем… об Аркибалде, и у меня вдруг возникло ощущение дежавю. Я в какой-то комнатушке, может, в кладовке. Там пахнет залежалым сыром. Кто-то произносит эти слова. Я знаю, что мне положено прятаться, но эти слова… Они зовут меня… танцевать!

Лиза почти непроизвольно поднялась, раскинув руки.

– Да, танцевать! Я чувствую зов танца всем телом.

– Думаю, это программа какой-то церемонии, – сказал Теренс. – Возможно, раньше вы принимали участие в чем-то подобном, поскольку явно имели в прошлом дело с Ряжеными.

Все еще пританцовывая, Лиза сказала:

– Об этом что, в газетах писали? Есть хоть один человек, кто еще не знает этого?

– Ну, в таком случае пункт А: у вас имеется данная книга. Вряд ли вы взяли ее в местной библиотеке; во всяком случае, в той, под которой жил я, таких не водилось. И пункт Б: в этом списке имен есть следующее сочетание знаков – сибирская пиктограмма, означающая «лизать»; синяя лента победителя на соревнованиях бетонщиков, принадлежавшая древнему жителю Айовы; и человек с револьвером – судя по всему, «Смит энд Вессоном». Лизать, бетон, Смит.

Лиза остановилась как вкопанная.

– Это же… Элизабет Смит!

– Эй, Лиза! – раздался голос с другого конца зала.

– Похоже, у вас есть поклонник, – заметил Теренс.

– Я вас, ребята, обыскался, – заорал Тедди от входа в «Дельмоникос». – Куда вы, черт возьми, запропастились? Меня чуть не затоптал этот болван.

– Ваш друг?

– Раньше и я так думала.

Лиза быстро сунула книгу под салфетку.

– Окажите мне услугу, – шепнула она Тексу. – Забудьте все, о чем мы только что говорили, ладно?

– На моих устах уже лежит печать. Жизнь в подвалах, лифтовых шахтах и мужских туалетах научила меня благоразумию.

Тедди подошел к Элизабет сзади и положил руки ей на плечи.

– Эй, красавица! То есть, э-э, госпожа Смит. Мы должны встретиться с Калебом у меня – господибожемой, как его… – в жилище, вот как! Он ждет нас. Ату!

– Вы же только что сказали, что искали повсюду нас двоих, разве не так? – осторожно спросила Лиза.

– Я… гм… имел в виду других двоих, тех… в общем, других, – сказал он, подтолкнув ее. – Давай, нам надо идти, ясно? Там снаружи нас ждет экипаж.

Прямо за окном рядом с пальмами в горшках, что обрамляли вход, Лиза увидела двоих в черных одеяниях – по одному у каждой пальмы; они изо всех сил пытались спрятаться за чахлыми стволами. Можно что угодно говорить об их гнусности, но эти двое явно были не самыми умными головорезами, с которыми Лизе приходилось сталкиваться.

– Ах да, понимаю. Что ж, пошли?

Официант принес первое фирменное блюдо – тарелку с чипсами из мексиканской тортильи, облитыми вязким плавленым сыром. Лиза отвела официанта в сторону.

– Счет должен быть целиком выписан на меня. Вот вам на чай, и чтобы вы обращались с этим человеком как с королем. Понятно?

– Да, сударыня.

– Очень жаль, что я должна уйти, Теренс. Не знаю, как вас и благодарить. Вот моя визитка.

Лиза положила карточку на салфетку и демонстративно похлопала по ней.

– Если вам все-таки удастся найти решение той замечательной головоломки, которую мы с вами обсуждали, не сочтите за труд сообщить мне о результатах по этому номеру. А если я по какой-либо причине окажусь недоступна – Калебу Спенсеру из НПУДВа.

С этими словами Лиза склонилась к Менингитке и нежно поцеловала его в лысую макушку.

– И, кстати, – грустно сказала она, – вам не нужен этот глупый парик. Я думаю, вы и так неотразимы.

Теренса разрывало от чувств, когда он смотрел вслед доброй незамужней леди; он даже всплакнул бы, если бы солеочистительное производство, которому Текс отдал юные годы, не иссушило его слезные железы.

– Это вам спасибо, Элизабет, – прошептал он.

Текс смотрел и смотрел, как она выходит на пропитанную дождем улицу, как несколько человек сажают ее в экипаж, как коляска трогается с места…

А неподалеку от Текса стоял высокий мужчина с длинными тонкими кистями (и разбитыми костяшками пальцев). Скрытый сумраком, он тоже наблюдал, как экипаж исчезает в дальнем конце улицы.

Бродяга метнул копье в реку, пронзив громадного черного угря.

* * *