Приблизительно в 7.45 вечера Голубая Китиха, как называли эту «ночную бабочку», только завершила превосходный двойной пузочмокер с малиновым соусом на пьяном матросе возле свалки на Восьмой авеню. Теперь, получив два дуката за оказанные услуги, дородная девица пересекла Сорок третью улицу и поплелась на восток.
Нигде, ни в каких генеалогических архивах, ни в каких данных переписей, начиная с 1882 года, не сохранилось ее настоящего имени. Однако в ходе моих исследований я выявил стародавний обычай, по которому некрасивых детишек именовали в честь схожих с ними животных, и таким образом мы вправе допустить, что эту шлюху и впрямь могли окрестить Голубой Китихой. Впрочем, в записях о рождениях я не нашел никакой «Китихи», зато с грустью обнаружил в одном из списков «Жирную Корову». Не стоит недооценивать жестокость родителей в девятнадцатом веке. Возможно, девочке было неловко с таким унизительным прозвищем, и она сменила его на куда более звучное: Голубая Китиха. (Звучит неубедительно, не правда ли? Разве только девочка была столь же скудоумной, сколь и ширококостной.)
В свои сорок пять лет она весила добрых сто шестьдесят килограммов. Голубая Китиха была способна хладнокровно обломать любого наглеца, который вознамерился бы поживиться за счет уличной девки. Китиха заслуженно считалась самой успешной проституткой в Нью-Йорке. То, что она принимала плату планктоном и прочей морской мелочевкой, снискало ей особую популярность среди торговцев рыбой; все обитатели Бенда знали ее и принадлежавшие ей многочисленные бордели в Верхнем Ист-Сайде.
Китиха могла удовлетворить самый взыскательный вкус, чем и привлекала зажиточных клиентов, которые хорошо платили за первоклассное персональное обслуживание; вдобавок она умела ублажить и тех толстосумов, чьи вкусы отличались от общепринятых. Следя за последними новинками фетишистской моды, Китиха снабдила свои дома свиданий отдельными кабинетами для «рестлинга большими пальцами в грязи», «жевания носовых платков» и «нюханья восточных ковров». В самом же популярном борделе на Шестьдесят четвертой улице она предлагала комнаты с такими слоганами, как «Леди, не хотите ли кубинской сигарой?», «Эй, эти поросячьи чресла воняют!» и – самым популярным – «Притворись, что ты моя теща и пьешь чай с огуречными сандвичами в компании других леди, пока я трахаю тебя сзади».
Но, несмотря на все успехи, Китиха никогда не забывала, откуда она родом. Вот и сегодня вечером, обходя с проверкой подведомственные бордели, она не отказалась добавить себе немного на карманные расходы, заложив по-быстрому за щеку несколько горячих блинчиков за мусорными баками и в темных подворотнях.
Едва она сошла на мостовую на пересечении Двадцать пятой и Лексингтон, как ее спугнуло громыхание деревянных колес по булыжнику. Из-за угла, плюхая по уличным канавам и расплескивая во все стороны грязную, кишащую насекомыми воду, выскочил черный экипаж, отчего Китиха просто-таки отлетела на тротуар. Черная карета резко затормозила.
– Ах ты, чума на твою голову! – заорала мадам, потрясая кулаком. – Косоглазый недоносок!
Упершись руками в мостовую, она попыталась подняться.
Тем временем из экипажа вывалилась откидная лесенка, после чего дверца медленно отворилась. Оттуда вышел странный господин. Широкими шагами он подошел к Голубой Китихе.
– Вы не пострадали? – спросил он, помогая ей подняться на ноги.
– Разве что моя гордость, – сказала Китиха. – И мое манто.
– Боже, да оно насквозь промокло! Приношу свои глубочайшие извинения. Мой водитель совершенно не понимает правильного английского. Подозреваю, он только что сошел на берег и наверняка получил права не далее как сегодня.
– Да ладно, все в порядке. Ничего страшного… начальник Спенсер.
(Вот видите, это наш герой Калеб, а вовсе не Крушитель. Готов поспорить, я вас слегка провел!)
– Уверяю вас, департамент примет счет из химчистки, если вы… Простите, разве мы знакомы?
– А вы не помните? Вы как-то раз меня загребли, примерно год назад.
– Ну конечно, Китиха! Я просто не сразу сообразил. То-то габариты мне показались знакомыми. Я лишь подумал – может, это моя бывшая учительница физкультуры?
Китиха расхохоталась.
– Ну уж нет. Вы меня и рядом со спортзалом не найдете. Разве что по долгу службы.
– Это точно. А вообще – как делишки? – усмехнулся Калеб, отдав должное остроумному ответу.
– Вы же меня знаете, вся в трудах, ни минуты передышки. Я, можно сказать, трудоголик.
Но мне почему-то кажется, вы снова хотите меня арестовать за мои маленькие развлечения во время ночных прогулок.
– Да стоило бы – ради твоей же безопасности. Однако у меня нет времени.
– Моей – чего?…
– Безопасности. Я бы посоветовал тебе сегодня зависнуть в одном из твоих увеселительных заведений. На улицах небезопасно. Особенно для представительниц твоей профессии.
– Да ладно вам, начальник, посмотрите на меня. Вы и впрямь полагаете, что какой-нибудь чокнутый иммигрант с мешком яблок может причинить вред могучей Китихе?
– Пусть так, но я счел бы персональным одолжением, если бы ты не совалась на улицу и предупредила о том же своих товарок.
– Коли так, пойду-ка я в «Клуб 64», куда, собственно, и собиралась. – Китиха придвинулась к Спенсеру и пробежалась пухлыми пальцами по его лацканам. – Может, вы там и за химчистку рассчитаетесь? Скажем, в половине одиннадцатого, пойдет?
Калеб криво усмехнулся и подмигнул ей.
– Я, конечно, польщен, дорогуша, но я не тот, кто тебе нужен.
– Не пойму я, о чем вы. Я просто была бы признательна, если бы кто-нибудь из вашего отдела подбросил мне деньжат на чистку – попозже, часиков в десять или пол-одиннадцатого.
– Ах, вот оно что! А я уж было подумал… Лучше пришли счет в девятнадцатый участок. А теперь позволь подвезти тебя на Шестьдесят четвертую. Так мне будет спокойнее.
– Ну надо же, Китиха в компании начальника полиции! – сказала она, подхватывая его под руку. – И что только подумают сплетники?
Тем временем на другой стороне улицы прозвучал сильный хлопок, заклубился дым, и из тени мангового дерева вышел приземистый человечек с бакенбардами и напомаженными волосами. Его имени история не сохранила (на самом деле это не так, но мне сейчас лень его искать). Человечек проследил, как начальник полиции и проститутка погрузились в экипаж Калеба и с грохотом укатили, направляясь на север, в сторону Верхнего Ист-Сайда.
Наблюдатель что-то черкнул в блокноте, закинул на плечо штатив с фотоаппаратом и забрался в свой экипаж. Безжалостно нахлестывая лошадь, он сорвался с места и унесся прочь, рискуя сломать шею. На боку экипажа неясно маячила витиеватая викторианская надпись, которую можно было разобрать лишь с большим трудом:
«Дешевые газеты – Сенсации от Дж. Р. Беннета.
Новости, которые не напечатает больше никто!
Особое внимание – к непристойным делишкам нашего лучшего сыщика, молодого начальника полиции Калеба Р. Спенсера!»
* * *
Сумасшедший дом и магазин подарков в Бельвю, на углу Тридцать шестой и Второй улиц, был первым заведением, предназначенным для реабилитации «слабоумных и одержимых». Он был основан в Новом Амстердаме в 1658 году, когда, как и сейчас, слабоумные и одержимые были предметом развлечений для большинства ньюйоркцев.
Основал заведение достопочтенный доктор Якоб Ферренфаргонхофф, чье имя связывают с разработкой комплексного лечения людей, страдающих психическими расстройствами, он же предложил революционный метод лечения геморроя – «хватай, тащи и молись».
Ферренфаргонхофф полагал, что лучшим лечением для душевнобольных – «идиотофф», как он их называл, – будет содержать их в кандалах в сырых, кишащих насекомыми темницах, заставлять их есть приготовленные его женой спагетти и терпеть ночные пытки под присмотром персонала, состоящего из одержимых психиатров под успешным руководством безумных тюремщиков.
Приемная в Бельвю представляла собой полутемную комнату с несколькими деревянными скамьями и массивной резной конторкой, за которой стоял больничный администратор – представительный лысый мужчина с застывшей улыбкой.
– Добрый вечер. Чем могу помочь?
– НПУДВ. Я бы хотел поговорить с одним из ваших пациентов, – сказал Калеб, сверкнув полицейской бляхой в кожаном футляре.
– Хорошо. Вы бывали у нас?
– Последнее время нет.
– Тогда, наверное, вас уже нет в нашей картотеке. Присаживайтесь пока и заполняйте эти бланки. Доктор скоренько к вам подойдет.
Он протянул Спенсеру планшет с бумагами и проводил его к скамье. Среди отчаявшихся призраков, жаждущих лечения, Калеб заметил знакомое лицо, с улыбкой выглядывающее из-за вышивания. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кто это.
– Мэри Тодд Линкольн! – воскликнул он.
– Приветик, Эйб! – сказала она, посылая Калебу воздушный поцелуй.
Человек за стойкой снова обратился к Калебу:
– У вас есть при себе страховая карточка? Мы принимаем любые, кроме медицинских.
– Вы не поняли. Я не пациент. Мне нужно поговорить с пациентом.
– Ага, понимаю. А с кем именно вам, так сказать, нужно поговорить?
– С профессором Аркибалдом Кампионом.
– О, прямо-таки с профессором? – Администратор потер подбородок и смерил Калеба взглядом. – Трудновато… но возможно. Вам это обойдется…
– Что? Я не собираюсь ничего платить тебе, шарлатан!
– Ага, значит, вот вы как. Ладно, я отведу вас к Кампиону, но сначала вы должны доказать, что вы этого достойны.
– Достоен?
– Я предложу вам серию задач, одна другой заковыристее. А для начала принесите мне помело Злой Колдуньи Запада, и я обдумаю вашу просьбу.
– Что ты несешь? Этот фильм появится только в 1939 году, гораздо позже изобретения кино, которое, кстати, и само еще не появилось.
– Принесете помело, и все тут!
Доктор Якоб Ферренфаргонхофф IV открыл дверь своего кабинета и выпроводил оттуда какого-то урода. Им оказался знаменитый чечеточник и комедиант Джон Меррик, Человек-слон.
– Ну что, Джон, сегодня мы добились значительного улучшения, правда?
– О да, доктор, мне кажется, с каждым сеансом моя голова становится все меньше и меньше, по мере того как я избавляюсь от переполняющих ее проклятых видений.
Меррик накрыл свою бесформенную голову грязной наволочкой, которую так любила видеть на нем публика.
– Непременно пьем сернокислый тоник два раза в день и используем как можно больше увлажняющего крема. На следующей неделе увидимся. Так? Проходите, господин Баум. Надо же, мы носим смирительную рубашку, даже когда мы не в камере! Да?
Баум, лысый человек за конторкой, юркнул в кабинет Ферренфаргонхоффа.
– Мы можем быть чем-то вам полезны, Сэр?
– Калеб Спенсер, начальник полиции.
– Да-да, конечно, это вы и есть. Одну секундочку! Госпожа Линкольн? Мы немного задержимся сегодня вечером, скажем, на часок. Да?
– Хорошо, доктор Ферренфаргонхофф, – сказала бывшая первая леди. – Я пока пробегусь по магазинам.
– Так чем мы можем вам помочь, начальник Спенсер?
– Ну что же, – начал Калеб, в голосе которого явно прозвучали нотки досады, – как я уже сообщил господину, оказавшемуся вашим пациентом, мне нужно поговорить с профессором Кампионом по чрезвычайно важному делу. Оно касается текущего расследования.
– Понимаю. Хорошо, но сначала вам придется доказать, что вы этого достойны.
– Ой, я вас умоляю…
– Да это просто местная шутка, начальник. В дурдоме не обойтись без какой-нибудь дурки, правильно? Так вот. Мы понимаем, что профессор действительно весьма опасен, да. На прошлой неделе он шарахнул одного из наших охранников самодельным двухкилограммовым утюгом. Затейливая работа, ничего не скажешь. Сварганил его из полосок туалетной бумаги, слепленных так плотно, что можно было поклясться, будто он сделан из железа. А мы ведь не можем рисковать вашей безопасностью, да?
– Мы и сами можем за себя постоять, да? – сказал Калеб, демонстративно помахав дубинкой, которой он всегда не прочь был похвастаться перед окружающими; в таких случаях он энергично полировал ее замшевым лоскутом. Калеб и сейчас взялся было за полировку, но доктор остановил его.
– Хорошо, хорошо. Один из наших надзирателей составит вам компанию. Но вам понадобится еще и это, да?
Доктор протянул ему прямоугольную птичью клетку с деревянными прутьями. Калеб озадаченно нахмурился.
– Вы наденете ее на голову. Это для вашей безопасности, да? Правила нашего дурдома. Даже мы, психи, должны время от времени соблюдать правило-другое.
* * *
Господин Финнеган, местный надзиратель и бывший военнопленный из южан, был одет в свою старую конфедератскую форму. Его объемистую талию украшал ремень, с которого свисали сотни ключей, а также разнообразные орудия нападения: дубинки, медные кастеты, молотки, боксерские перчатки и новый эдисоновский экспериментальный электрошокер, у которого была одна неприятная особенность: при каждом его использовании в психушке начинался пожар.
К прутьям клетки Финнегана был прикреплен ссохшийся шматок вяленого мяса, вероятно, сохранившийся со времен его службы в бригаде «Каменной стены» Джексона, причем так, чтобы здоровяк южанин в любой момент мог дотянуться до него языком.
– Давайте-ка пройдем напрямик через операционную театру, – сказал Финнеган, выбрал большой ключ и отпер дверь.
Пробираясь вслед за охранником по балкону, Калеб с любопытством рассматривал происходившую внизу показательную операцию. Пышноусые старики повставали с дешевых зрительских мест, стараясь получше разглядеть человека, привязанного к виндзорскому креслу. Над ним нависал хирург в поварском колпаке, готовый к операции. (Принято считать, что хирурги работали еще и брадобреями, но это заблуждение; на самом деле они были французскими кулинарами, которых считали недостаточно аккуратными, чтобы доверять им приготовление настоящего крем-брюле, вот беднягам и приходилось пробиваться в жизни как-нибудь иначе.)
– Этот пациент несет на себе проклятие, известное ныне как бессонница, или insomnia-protemtia, n'est-ce pas? На нас, врачевателях, лежит обязанность устранить сей ужасный и грозящий жизни недуг, oui?
Произнося эту речь, хирург прикидывал, какая из двух кривозубых пил, находившихся в его руках, больше подойдет для намеченной процедуры.
– Мои дела не так уж плохи! – запротестовал пациент. – Я лишь засыпаю немного дольше, чем моя жена, вот и все!
Кулинар-француз сделал знак своей команде, сгрудившейся вокруг пациента; те мигом накинули на лицо бедняги салфетку и крепко прижали к его рту и носу. Через минуту он перестал дергаться и заснул с безмятежной улыбкой на лице.
– Будь у каждого страдающего от insomnia-protemtia бутылка хлороформа, припасенная в кладовке, нам не пришлось бы возиться с этими жуткими операциями, n'est-ce pas?
Затем, щелкнув каблуками, кулинар принялся отпиливать верхушку черепа. Калеба скрутила рвота: не столько из-за тошнотворности зрелища – за время пребывания в должности он видал и кое-что похуже, – сколько от омерзительного звука распиливаемой кости. Начальник полиции поспешно достал носовой платок и прикрыл им рот, пытаясь изгнать из головы ужасную картину и перестроиться на что-нибудь приятное вроде цветочков, мотылечков или воздушного омлета с сосиской от Джимми Дина.
– То, что вы здесь видите, – это «сладкое мясо» под соусом из жирных сливок и трюфелей, n'est-ce pas?
Калеб отвел глаза и двинулся дальше. А вот его спутник явно наслаждался чудовищным зрелищем.
– Люблю, когда мозги наружу лезут. Хе-хе, мне это напоминает битву у ручья Антьетам. Не дрейфь, янки, я тебя мигом отсюда вытащу.
Он открыл еще одну дверь и вывел Калеба на лестницу.
– Этот хлороформ – воистину потрясающая штука, – попытался завязать разговор Финнеган, продолжая пожевывать шматок вяленой говядины. – Слышь, а ведь это еще одно изобретение южан. Вроде копченой свинины, кадрили и близкородственного спаривания для получения генетического совершенства. Пока не было хлороформа, приходилось крепко держать беднягу, пока его вскрывали. А сейчас красота, пара вдохов – и на два дня в отключке.
«На два дня? И впрямь неплохая штуковина», – подумал Калеб.
Пройдя по извилистому коридору, они вошли в какую-то непонятную кладовку, где отставной сержант зажег масляную лампу и принялся искать потайную дверь, бормоча:
– Она где-то здесь.
Калебу наконец удалось совладать с рвотными позывами. Теперь, когда тошнота и дрожь в коленях прошли, он снова почувствовал себя самим собой.
– А, вот она где! Через эту дверь мы попадем в змеиную яму, а уж оттуда – в камеру профессора, – пояснил Финнеган.
Пока старый вояка ощупывал ремень в поисках нужного ключа, Спенсер оглядывал комнатушку. На стенах громоздились полки с одеялами, хирургическими инструментами, музыкальными инструментами, орудиями пыток и консервированной овсянкой. Его взгляд упал на полку, уставленную бутылочками с надписью «Хлороформ».
«Готов поспорить, с этой штукой эфирно-опийный десерт на дробленом льду будет еще круче», – подумал он и незаметно сунул один из флаконов в карман.
– Держись поближе, – предупредил надзиратель, вытащив свой электрошокер и несколько раз передернув затвор, чтобы привести его в боевую готовность. – И остерегайся змей.
– Змей? – воскликнул Калеб. – Да что же у вас тут за дурдом-то?
– Это была идея доктора Ферренфаргон-хоффа. Большинство здешних психов настолько ненормальны, что видят змей там, где их нет. А если они будут видеть змей по-настоящему, значит, они нормальны. Это называется гомеопатия.
– Да это просто неле… – начал Калеб, но тут же осекся, услышав шипение. Нечто чешуйчатое скользнуло сквозь клетку на его голове.
– Какого… – снова начал было он.
– Просто веди себя естественно, – посоветовал Финнеган.
Наконец они добрались до самой сердцевины лечебницы. Это мрачное место заполняли все мыслимые и немыслимые образчики сумасшествия. Одни безумцы бродили туда-сюда, хихикая себе под нос, другие увлеченно спорили с невидимыми собеседниками, некоторые были заперты в стоящие на полу небольшие клетки, еще кто-то носил старинные кандалы из каталога «Инквизиция: новые пыточные и купальные принадлежности». Множество надсмотрщиков в птичьих клетках на головах слонялись по залу, время от времени нанося удар по голове какому-нибудь ничего не подозревающему обитателю этого бедлама и уворачиваясь от плевков гремучих змей.
«И чего я сюда полез? – подумал Калеб. – Возможно, Кампион – всего лишь еще один ложный след».
Какая-то сумасшедшая старая итальянка подскочила к нему и уцепилась за рукав.
– Дружбанчик, зачем ты так со мной? Дружбанчик, прошу тебя! – взывала она, пока надзиратель не пыхнул на нее из своего шокера.
Итальянку, словно тряпичную куклу, отбросило к стене, где шамкающий старикашка мирно играл в криббедж с кучкой экскрементов. Ее тельце трепетало и вихлялось, словно она отплясывала джиттербаг.
– Д-д-др-р-руж-б-б-бан-н-н-чик, з-з-зачем т-т-т-ты…
– Валяй, покажи им, кто тут главный, – сказал бывший мятежник, не обращая внимания на вспыхнувшую на полу солому. Из-за оглушительного шума ему приходилось орать, чтобы Калеб его услышал.
– Кампион – хитрый янки! Этот желтопу-зый мерзавец подкрадется к тебе во тьме ночной по Телеграфной дороге и нападет без жалости, пока ты спишь в отсыревшей скатке в грязи на вершине Пи-Ридж.
– Я слышал про случай с утюгом! – прокричал Спенсер.
– У меня с ним свои счеты. Вот почему он в одиночной камере. Он натолкал в яблочный мешок комканой туалетной бумаги, будто это и есть яблоки, и шарахнул меня им по голове!
– Что? – завопил Калеб, пытаясь не обращать внимания на ораву гогочущих придурков, которые хватали его за одежду и дергали за прутья клетки.
– Это чудовище – в конце коридора, – сообщил надзиратель, когда они перешли в другое помещение, где было чуть потише, и миновали один за другим ряды с заключенными маньяками. В некотором смысле тщательно охраняемое заведение в Бельвю представляло собой метафорическое отражение многонационального бурлящего котла, в который стремительно превращался и сам Нью-Йорк. В то же время это была большая клетка, заполненная меньшинствами. В одной из камер на койке сидел какой-то итальянец, беспрестанно кивая; в другой русская женщина выделывала балетные па, что-то напевая себе под нос; еще в одной немецкий пастух в смирительной рубашке радостно глодал человеческую кость.
– Вы держите Кампиона в одиночке?
– Приходится… Он же чокнутый, забыли? Но мы надели на него смирительную рубашку, цепи и увесистые кандалы, так что не бойтесь, он будет смирным как пленный юнионист, страдающий тяжелым поносом. Хе-хе-хе-хе. А кстати, неприятно вам напоминать, но смирительная рубашка – тоже одно из великих изобретений южан.
Они остановились перед массивной железной дверью, и надзиратель три раза постучал.
– Профессор, это к вам! Мы заходим. Ведите себя на этот раз прилично. Неприятности нам не нужны.
Он сунул ключ в замочную скважину, отпер несколько засовов и, поднатужившись, сдвинул тяжеленную дверь.
– Начальник Спенсер, позвольте вам представить профессора Кампи… Что за черт?
Камера была пуста!
На полу валялись наручники и смирительная рубашка узника. Надзиратель схватил свой свисток и что было сил дунул в него.
– Побег! Побег! Перекрыть все входы и выходы! – завопил он. – Псих на воле! Тюремщики, хватайте ваши чашки!
Послышалась череда свистков – стража передавала сигнал тревоги по цепочке. Сконфуженный надзиратель, качая головой, поднял брошенные вещи.
– Как же этот хитрый дьявол умудрился ускользнуть?
Калеб, обшаривая взглядом темницу, и сам пытался найти ответ на этот вопрос. Стены, пол и потолок были испещрены какими-то невразумительными каракулями, алгебраическими уравнениями, чертежами Бойлерплейта и многочисленными рисунками, изображавшими громадный шар, заключенный в стеклянный куб.
Похоже, гениальный профессор все еще продолжал изобретать. Но что? И для кого?
«Окон нет, – размышлял Калеб. – Дверь одна, заперта снаружи… Да еще цепи и смирительная рубашка. Просто невероятно! Если только… если не… Нет, это нелепо. Такого не может быть».
Его разум лихорадочно искал иное решение загадки, но не находил.
«Если только это не дело рук… Неужели Гудини?»
– Гудини! – прошептал Калеб и обернулся к южанину. – Что это вы там говорили? Насчет яблок?
– Я сказал, что Кампион сварганил из туалетной бумаги мешок с яблоками и шарахнул меня им по голове.
В этот момент на глаза Калебу попалась надпись, нацарапанная на стене. Он прочитал:
РЯЖИНЫЕ НЕ BEНОВАТЫ, А ВЫ СВАЕ ПАЛУЧИТЕ
– Боже мой! – воскликнул Калеб, вытаращив глаза.
«Это он!»
Затем Спенсер перевел взгляд на миски с несъеденной овсянкой, стоявшие на полу.
– Как часто его кормят?
– Один раз в день… подсовывают под дверь.
«Три миски с овсянкой, – подумал Спенсер. – А убийства начались как раз три дня назад!»
От резкого выброса адреналина в Калебе закипела кровь. Вот тот, кого он ищет! Он выхватил свой мобильный телефон, опустился на одно колено, зажег маленькую горелку за панелью в задней стенке аппарата и принялся набирать номер Лизы.
– Эй, это одна из новомодных говорилок, да? Нам бы такие в той битве за высоту Свинячий Жир! Мы, конечно, задали жару вам, северянам, но связь у нас была никудышная. Мы пытались писать на пушечных ядрах и стрелять ими друг в друга, но получалось не так здорово, как можно поду…
– Ш-ш-ш!
Гудок. Еще гудок. И еще…
– Ну, Лиза, давай! Возьми трубку!
– Рада сообщить, это Шиза-Лиза. Я сейчас не могу подойти к телефону. Возможно, я сейчас ужинаю или танцую с каким-нибудь потрясающе красивым и невероятно богатым молодым господином, который принимает меня такой, какая я есть, и не ожидает, что я стану придерживаться требований современного общества, то есть сидеть дома и печь пирожки, подобно другим девушкам.
Калеб возвел глаза к небу.
– Ну ладно, ладно, давай уже!
– Если вы захотите оставить мне небольшое сообщение, будьте так добры сделать это после музыкального сигнальчика, а я попозже перезвоню вам. Если, конечно, у моего приятеля не окажется других планов.
Затем последовал мелодичный сигнал.
– Элизабет, это Калеб, выслушай меня. Профессор Аркибалд Кампион и есть Крушитель. Я в этом нисколько не сомневаюсь. Он сбежал из лечебницы в Бельвю три дня назад, когда и началась череда убийств. Я также считаю, что он убивает своих жертв, нанося им сзади сокрушительный удар мешком с яблоками, сделанными из плотных комков туалетной бумаги. Но держись крепче, это еще не все. Я уверен, что ему помогает фокусник, знаменитый Гарри Гудини! Я знаю, обвинение звучит безумно. Знаю, что Гудини начнет устраивать свои представления только лет через двадцать. Но испано-американская война тоже еще не начиналась, а «Волшебник страны Оз»… ладно, может, я чуток сбрендил, зациклился на порядке исторических событий. Но это пройдет. Теперь ты имеешь дело с совершенно другим начальником полиции. Калеб Спенсер станет более решительным и дерзким, он самостоятельно сможет выбирать себе галстук и развлечение на вечер. Хочешь узнать еще кое-что об этом новом Спенсере? Он по уши…
Обернувшись, Калеб увидел, что Финнеган поднял миску с кашей, сунул в нее палец, вытащил изрядный шматок и теперь усердно пытался пропихнуть его сквозь прутья клетки себе в рот.
– Отставить! Это улика! – спохватился Калеб, едва не бросив трубку.
– Чертовы янки, считают себя главными аж со времен войны. Ну ладно, попомните мои слова, Юг еще восстанет! Ибо на этой земле…
– А теперь, Лиза, слушай внимательно, – продолжал Калеб; меряя шагами камеру, он уже не утруждал себя говорить в трубку. – Мы не можем ставить в известность участок. У Твида все схвачено. Нам придется действовать самостоятельно. Вы с Рузвельтом можете не дергаться, а я отправляюсь в театр «Лицей» арестовывать Гудини. Все сходится, Лиза! Мы его раскусили! Крушитель – это Кампион и Гудини. Возможно даже, это вообще один и тот же человек! И я готов ставить десять к одному, оба они – из Ряженых!
Элизабет слышала слабый голос Калеба, исходивший из большого раструба автоответчика, который соединялся с ее шикарным мобильным телефоном. Но сейчас она не была настроена брать трубку. Она подумала, что использованное Калебом выражение «не дергаться» звучало в высшей степени иронично, если принять во внимание то затруднительное положение, в котором она пребывала. Ее связали по рукам и ногам, заткнули рот кляпом и заперли в клетке индейца яхи в оранжерее Рузвельта. Невнятные призывы на помощь не возымели действия и вызвали только недоуменные взгляды птиц, крокодилов и драконов с острова Комодо, населявших оранжерею.
Со своего места на табурете Иши она могла видеть, что кто-то испортил портрет обнаженного Рузвельта, нацарапав над головой мэра в «облачке», какие рисуют в комиксах, следующие слова: «Привет, я жирдяй! И от меня воняет!» Лиза просидела связанной уже более часа; она изо всех сил пыталась ослабить тугие путы, когда из гостиной послышались мужские голоса. Говорили шепотом. Лиза тут же прекратила ерзать и прильнула ухом к прутьям.
– Она фопротивлялафь?
– Да, черт ее подери! Она мне своими когтями по яйцам заехала, причем два раза! Слушай, мы так не договаривались! Мое дело было явиться сюда, пошпионить за следствием и смотаться. Ну, может, подкинуть им пару ложных следов, чтобы сбить с курса. Одна нога здесь, другая там – и все дела!
– Мало ли кто о чем договаривалфа. Чефтно говоря, я не жнаю, какова твоя роль, и мне до этого нет дела. Но уж коли ты тут, будешь играть по правилам девятнадцатого века, и фейчаф это жначит, что ты работаешь на меня. Яфно? А теперь – где Именофлов?
– Не волнуйтесь. Он… э-э… в безопасности.
– Я хочу получить его.
– Вы его получите. Но лишь тогда, когда я снова окажусь в том агрегате, и ни секундой раньше. Вы же понимаете, это моя страховка. Я не хочу, чтобы и меня кто-нибудь треснул по голове.
– А понимаешь ли ты, приятель, что ефли эта книга вфплывет, вефь план пойдет нафмарку, включая и твою долю?
– Она не всплывет, пока все исправно играют свои роли. Я слыхал про ваших негодяев, бандитов и головорезов. Я презираю ваш так называемый Золоченый век. Он золоченый только для тех, кто богат, имеет белую кожу, владеет собственностью и не страдает каким-нибудь брюшным тифом или чем-то в том же духе. Вы получите свою книгу, как только я свалю из этого вонючего мира.
До Лизы донеслись несколько музыкальных аккордов. «Остролист и Плющ», – подумала она.
– Алло?… В фамом деле? Я приеду прямо туда. Это был Дж. Р. Беннет. Похоже, один иж его репортеров, Лони Бойл…
Так вот как звали парня, имя которого я пытался вспомнить! И мне даже не пришлось рыться в словарях! Бог ты мой, я был готов за это чмокнуть собственный локоть!
– …фкрытно продолжать увлекательную флежку жа нашим начальником Фпенфером. Офтанешся ждефь и прифмотришь за дамой. Я фообщу тебе, когда дофтавить ее в Вифта Крэг.
– Вот уж обломайся!
– Это ты мне? Обломайфа?
– Ага. Но через «с».
– Мы еще пофмотрим, кто иж нас обломаетфа, когда ты ужнаешь фекрет Удивительной Времяпреодолительной Машины.
– О чем ты говоришь?
– Неужели твоя подружка не говорила тебе?
– Чего не говорила?
– Приятель, она обвела тебя вокруг пальца. Профто кинула, парень. Теперь твой дом ждефь, и никуда ты уже не денешься. На твоем мефте я понемногу фтал бы прифпофабливатьфа к цилиндру и камербанду. Так что прощевайте, фэр, или лучше фкажать… катитефь в…
Лиза услышала мужской смех. Затем хлопнула дверь.
– Пока! – весело заорала механическая горилла. – Тедди был просто счастлив, что вы к нам заглянули. Приходите еще, и поскорее, слышите?
* * *
Калеб перекинул телефон через плечо.
– Благодарю за проявленную бдительность, сержант, – съязвил он. – Если бы еще ваши пациенты не сбегали, было бы вообще отлично.
На пороге он остановился и обернулся к старому вояке:
– Кстати, не хочется вас огорчать лишний раз, но Север-то победил!
С этими словами он вышел.
Надзиратель сделался похожим на готовый взорваться паровой котел. Балансируя на грани конфедератской гордости над пропастью беспредельной глупости, он пал на колени и горестно возопил: «Не-е-е-т!» Заметавшись среди стен, этот крик вырвался наружу лишь слабым эхом, но Калеб услышал его и, садясь в экипаж, улыбнулся. Он направлялся на другой конец города – в театр «Лицей» для встречи с Гудини.
Хотя от внимательного взгляда Калеба не ускользнула надпись на стене, кое-что важное он все же пропустил. На полу в углу камеры была еще одна надпись – совершенно иного характера, и она-то имела весьма серьезные последствия и для Элизабет, и для Калеба, и для Рузвельта, а также для вашего покорного слуги.
Надпись эта гласила:
«Я не умалишенный! Но я чувствую себя болваном, олухом и тупицей (да в придачу полным дураком). Мне так жаль, малышка Ерд. Прошу, прости меня».
* * *
Готическая пятиэтажка – дом 121 по Восточной Шестьдесят четвертой улице – сегодня одна из самых почитаемых достопримечательностей города. Но раньше, в 1882 году, это был всего лишь один из многих доходных домов, возведенных в фешенебельном квартале между Лексингтон и Парк-авеню. Хотя заморские витражи и островерхая крыша придавали ему сходство с церковью и тем самым отличали от прочих зданий, более ничем иным дом не выделялся.
Тем не менее у этого здания есть любопытная история, которая заслуживает, чтобы о ней здесь рассказать. Некоторое время дом служил пристанищем знаменитого застройщика Роберта Мозеса, который прославился следующим утверждением: «Чтобы афроамериканцы не пользовались общественными бассейнами в «белых» районах, нужно сделать температуру воды ПО-НАСТОЯЩЕМУ НИЗКОЙ».
В 1960-е годы Боб (или Рэй – вечно я их путаю) из популярного комического дуэта руководил подземной железной дорогой, «эль андеграундо», для вывоза из этого здания мексиканских нелегалов. Его идея состояла в том, что если уж нелегалы ухитрились протянуть дорогу до его дома, они могут тем же манером проделать весь путь на север по Восточному побережью, перебираясь из одного убежища в другое, – и так до самой Канады, пока не придут наконец к свободе. К несчастью, большинство нелегалов были остановлены на границе Калифорнии, прежде чем они успели даже попробовать совершить бросок на шесть с лишним тысяч километров через всю страну до «Убежища Боба», и потому – увы! – секретная железная дорога загнулась и потерялась для истории. Тем не менее попытка была благородной, и мы выражаем свое искреннее восхищение Бобу (или Рэю, или кто бы там ни был) за то, что они по крайней мере хотели как лучше. А сейчас, в то время как печатается эта книга, в доме 121 обосновались горячо любимая мною актриса Бриджит Нильсен, ее суженый, бармен Матиа Десси, и рэпер Флэвор Флав. Я полагаю, вы не откажетесь вместе со мной пожелать им всяческих успехов.
Однако в 1882 году бесхитростное сходство этого дома с культовым зданием делало его идеальным местом для публичного дома, который держала Китиха и который пользовался большой популярностью.
– У вас клиент в номере «Однажды в парке», – сообщила Лили, бойкая девушка по вызову, когда Китиха закончила дела с клиентом из номера «Ляжки или Пирожки».
– Кто-нибудь из завсегдатаев?
– Законник. Говорит, начальник полиции, не больше и не меньше.
– Ах, да. Наверное, принес отступные за мою испорченную шубу.
Темную комнату под названием «Однажды в парке» украшали выполненные на бархате чудовищные картины, изображавшие четырех всадников Апокалипсиса, а также разномастных псов, играющих в карты. Но самое главное впечатление для попавшего сюда заключалось в том, что он будто бы оказывался внутри теплой матки, снабжающей его пищей, – правда, матки, которая требовала оплаты каждые пятнадцать минут. Это физическое ощущение усиливала круглая красная лампа, источавшая сияние на все чрево – то бишь комнату. Там и сям валялись разнообразные атрибуты верховой езды: галифе, высокие сапоги, кнуты, шоры, седла и торбы.
– Так-так. Вижу, девочки не позаботились прибраться тут после дерби, – пробормотала Китиха, поднимая кусочки сахара и морковные огрызки. – Эй, начальник Спенсер, вы здесь?
Ответом ей было гробовое молчание. Затем из-за безвкусно раскрашенной восточной ширмы вышел человек во фраке и цилиндре.
– Добрый вечер, – сказал он.
– Вы не начальник Спенсер.
– Боюсь, что нет.
– Значит, один из его прихвостней, да? Отлично. С вас двадцатка. Но хочу предупредить: если я не смогу вытряхнуть из моей шерстки вошек, – придется добавить.
– Ой-ой-ой, как же мы торопимся! А где находчивость и остроумие? Где душевный разговор, чтобы растопить лед? Нет – прямиком к грязному делу, чтобы побыстрее с ним покончить! Разве так делается?
– Слышь, легавый, у меня мало времени. Мне надо возвращаться.
Мужчина швырнул на неубранную железную кровать пачку денег. У Китихи загорелись глаза.
– Я так понимаю… – начала она, предположив, что ее первичное предположение как раз и было тем, что следовало предположить. – Нам тут придется задержаться, правильно? Ну, тогда я пошла за гарпуном.
– Не трудитесь, – произнес незнакомец, улыбаясь улыбкой, которая была совсем не улыбкой, а призывом к лучшим чувствам проститутки – мольбой внять и уйти, бежать, извергнуть себя из этого лона, пока не поздно. К несчастью для Китихи, она приняла выражение лица визитера просто за улыбку извращенца и начала стягивать платье и прошитый свинцом пояс – это было одно из ее последних действий на этом свете.
– Брюки для верховой езды можете примерить за ширмой, – предложила она, заголяя обвислое тело, покрытое сотнями татуировок с изображениями кита. – У вас, должно быть, шаговый шов 86 сантиметров. А если есть желание по-настоящему ощутить себя Ахавом – под столом, кажется, валяется протез, его туда зашвырнул последний посетитель.
– Протез не понадобится, – сказал гость. Он вытащил из сумки небольшой ящичек, поставил его на стол и чрезвычайно аккуратно открыл. По комнате поплыл милый напев незатейливой песенки «Сладкая Рози О’Грейди».
– О, музыкальная шкатулка! Какая прелесть! Повышает настроение, правда? Ну а теперь… Как вас величать, кроме как «красавчик»?
– Хороший вопрос. Однако я затрудняюсь на него ответить. Видите ли, разные люди зовут меня по-разному.
Незнакомец потушил масляную лампу, ее красное сияние сменилось мерцанием углей в камине.
– Гхм… Хорошо, – сказала Китиха, полагая, что это некая новая игра. – Ну, тогда… Я должна угадать?
– Да! Действительно, почему бы и нет? Это будет весьма… – Он вздохнул. – Будет весьма забавно… наверное.
– Хорошо. Так. Ну-ка… Может, Фредерик? Нет, не Фредерик. Гм… Фердинанд? Вольфганг? Вернер? Малахия? Нет, это все вам не подходит. Я знаю! Джон! Вас наверняка зовут Джон. Отныне, когда я буду вспоминать вас, я буду думать о вас как о Джоне.
– Как ты догадлива! По такому случаю можешь величать меня моим прозвищем. Я совершенно уверен… – Вздох. – Совершенно уверен, ты его слышала. Ох, да что ж такое?
– В чем дело, мистер? Хочется да не можется, а?
– Увы… Боюсь, весь мой запал вышел.
– Ну, это мы поправим, не сомневайтесь. Там, внизу, в кухонном шкафчике есть ртутная соль. Одна пилюлька, и столбик устремляется вверх, а через полчасика ваша мачта торчит столь же гордо, как на том корабле, что доставил сюда наших предков, будьте уверены.
– Приветик, Эйб!
– А тебе никогда не хотелось, дорогая моя великанша, чтобы в жизни было еще что-нибудь, кроме грошового «перепиха», или как вы, дамочки, сейчас это называете? Никогда не мечталось?
– Да уж, конечно, Джон, все девчонки не прочь помечтать. Но, как говаривала моя мамуля, подставь мечтам одну горсть, а дерьму другую, и погляди, какая быстрее наполнится.
Китиха расхохоталась, хлопая себя по ляжкам, отчего ее толстая шкура пошла рябью.
– Что касается меня, – вздохнул посетитель, – я всегда мечтал стать танцором.
– Всего-то? – рассмеялась Китиха. – И что? Почему же вы не танцуете?
– Если бы все было так просто. Боюсь, моя жизнь покатилась по кривой дорожке туда, откуда нет возврата.
– Ох уж эти мужчины! Да супротив танцев нет никакого закона, как он есть почти против всего остального. Если вам хочется – пляшите! А если опосля вам вздумается порезвиться с девчонкой, так и ладно! Кто сказал, что нельзя и то и другое?
– Что ж, моя необъятная матрона, я думаю, ты права. Не вижу причины не осуществить обе мои мечты.
– Вот это другое дело. Так что вы скажете, взять мне гарпун?
– О да, мой милый ангел, но сначала ты должна угадать мое прозвище. Я уверен, ты его слышала. – Похоже, мужчина воспрянул духом. В его голосе послышались почти истерические нотки. – Много раз слышала, не сомневаюсь. Возможно даже, ты дожила до сего дня именно затем, чтоб испытать пред ним благоговейный ужас…
– Гм… Ладно. И что бы это могло быть?
Мужчина полез в свою сумку.
– Ничего особенного, леди. Мое прозвище – просто скромное имя, которое вскоре будет известно всему миру: Джек – Веселый Крушитель!
Вопль Китихи потонул среди исступленных стонов и криков, доносившихся из соседних номеров. Все случилось очень быстро – сокрушительный удар мешком с надписью «Макинтош», глухой удар, чих, отрыжка, – и дело кончено. Несмотря на самонадеянные заверения Китихи, что она может за себя постоять, толстой шлюхе не под силу было тягаться с лжедоктором и его мешком яблок.
Не желая, чтобы его прерывали, Крушитель запер дверь, уделил минуту, дабы поддержать затухающий огонь, а затем вытащил из своей неизменной сумки инструменты. На этот раз, в отличие от других убийств, он располагал временем и мог, не торопясь, отдаться дьявольскому искусству. Работая с таким сложным материалом, как человеческие внутренности, он позволял рукам действовать по велению своей жестокой музы. Закончив дело, Крушитель немного отступил, любуясь содеянным. Он понимал, что в эту ночь создал свой главный и единственный настоящий шедевр. Это была самая жуткая, мерзкая и отвратительная картина преступления, которую только можно вообразить. (Представьте самую омерзительную картину смерти. Умножьте на десять. Не, и близко не лежит.)
И все это время он танцевал.
* * *
Девятнадцатый участок гудел как улей, что было необычно для столь позднего часа, когда госпожа О'Лири вперевалку зашла туда и кротко осведомилась у дежурного сержанта, с кем она может поговорить насчет своего постояльца, который снова накануне вернулся домой весь в крови. Дежурный велел ей отправляться домой, поскольку Крушитель уже опознан свидетелем последнего убийства.
– Да, но мне, кажется, все-таки стоит поговорить с начальником… очень-очень кажется, понимаете ли…
– Сударыня, начальник Спенсер более не занимается этим расследованием, – сказал голос у нее за спиной. – Теперь это мое дело.
У госпожи О'Лири глаза полезли на лоб, она судорожно сглотнула и сделала глубокий реверанс перед щеголеватым человеком в костюме детектива.
– О, господин Бирнс, неужто ваше?! Приятно познакомиться, очень даже, – сказала она, от волнения поправляя пучок на затылке. – Видите ли, я слежу за расследованием по бульварным газетам, и сдается мне, человек, которого вы ищете, обосновался в моем доме.
– Моя дорогая, – сказал давний соперник Спенсера, галантно беря ее руку в свои, – в нашем участке мы весьма ценим любую помощь граждан и в этом деле, и во всех прочих. Несомненно, выполнение поставленных перед нами задач, как бы мы ни старались, было бы невозможно без содействия таких сознательных граждан, как вы, чья неутомимая забота об исполнении правосудия и утверждении в обществе высокой морали будет запечатлена на скрижалях истории.
– Ой, да я просто хотела, чтобы он перестал пачкать кровью мое постельное белье, вот что, но коли вы говорите…
– А если вы потратите минутку, чтобы внимательно прочитать сей предварительный оттиск нашей дешевой газетки, то вы сразу увидите, что ваша озабоченность хоть и похвальна, но безосновательна.
Бирнс протянул ей первую полосу утреннего выпуска. Госпожа О'Лири ахнула:
– Боже мой, нет, говорю я вам! И говорю, и говорила! Нет!
КИТИХА ИСКРОМСАНА НА КУСКИ
Веселый Джек – Калеб Спенсер!
Весь город в поисках маньяка.
Начальник полиции – КРУШИТЕЛЬ!
А под заголовком был помещен снимок Лони Бойла, на котором Спенсер и Китиха усаживались в экипаж начальника полиции.
– Так что, уважаемая гражданочка, можете спать спокойно, поскольку мы точно, просто наверняка знаем, кто такой Крушитель. И теперь только вопрос времени – взять его… живым или мертвым.