Для меня Музей естественной истории всегда представлялся волшебным миром с темными закоулками, скелетами динозавров, магическими кристаллами и – иногда – мельком увиденным обнаженным телом пещерной женщины в диораме. В таком месте легко было потеряться. Да я и терялся каждый раз, когда мои родители приводили меня туда. Иногда терялись и они сами, так что несколько раз возвращались домой без меня. Впрочем, это послужило мне хорошим уроком, и теперь меня не загнать в подобное место без моего персонального именного жетона, понятно вам?

Музей, расположенный между Семьдесят седьмой и Восемьдесят первой улицами, был воздвигнут в тот же год, что и моя «Дакота», и довольно долго оба эти здания числились единственными достопримечательностями Верхнего Ист-Сайда (не считая, конечно, гастрономчика «Шим Си» и прачечной самообслуживания, которые до сих пор находятся на пересечении Восемьдесят пятой и авеню Колумба).

Если бы я жил во времена Крушителя, окно моей спальни выходило бы не на жилой дом через дорогу, где грудастая тетка, упорно раздевающаяся перед окошком ванной каждый вечер в половине одиннадцатого, все больше заставляет меня думать, что ей пора бы уже скинуть килограммчик-другой, – нет, у меня из окна открывался бы вид прямо на Музей естественной истории, и, возможно, время от времени мне даже попадался бы на глаза какой-нибудь старый музейный смотритель, который, осатанев после многих часов, проведенных в Эскимосском зале, или еще от какой-нибудь ерунды, бестолково исполняет вудуистский танец. Извините, мне не стоило бы такое говорить. Музейные смотрители и толстые женщины тоже люди. Просто я до сих пор взбешен из-за Венделла.

Если бы я жил в девятнадцатом веке, в округе нашлось бы совсем немного мест, где мог бы спрятаться мой «двойник». И все же некоторое время я его не замечал. Сначала он был всего лишь одним из тех звуков, которые можно приписать собственным шагам. Или одним из тех звуков, когда кто-то, стараясь остаться незаметным, подстраивается под ваши шаги. Однако через некоторое время он принялся сопеть. Я пошел быстрее. К тому времени, как я добрался до лестницы у входа в музей, он уже совсем сбил дыхание и принялся бормотать что-то вроде: «К чему так лететь, неужели нельзя идти помедленнее?»

Я обернулся, чтобы встретиться с ним лицом к лицу.

– Вот что я хочу у вас спросить, – сказал я, – если вы и впрямь ищете таланты, зачем вы разгуливаете повсюду, разодевшись, как участник «Монополии»?

– Не ходите в музей, – просипел он. Голос у него был резкий и скрипучий, словно у обретшей дар речи камнедробилки. – Вы не понимаете! Люди здесь чудовищны! Еда отвратительна! Они собираются затеять, типа, девятнадцать войн, и ни в одной из них не будет ни малейшего смысла!

– Послушайте, вообще-то я спешу. Музей вот-вот закроется. Может, просто оставите мне свою визитку?

– Я не охотник за талантами. Нет, нет, нет, я – это я. Я – это и есть я!

Человек сорвал свой цилиндр, и я наконец смог как следует разглядеть… самого противного старикашку, какого мне только доводилось видеть. Ему, наверное, было лет сто пятьдесят. Его совершенно лысая голова усохла до размера головенки енота.

– Да-а, старик, ты выглядишь просто круто!

– Ты меня не узнаешь? Неужто я так постарел? А ведь я был таким милягой. Прямо как ты сейчас.

Я недоверчиво взглянул на него.

– Дон Имус?

– Нет, я не Дон Имус, идиот! Я – это ты! И я здесь для того, чтобы… Ох, вот уже и не помню, зачем я сюда приперся. Я так устал!

– Послушайте, кем бы вы ни были, мне действительно очень жаль, что вас постигла неудача. Вот вам четвертак, а мне пора.

(На самом деле я протянул ему не четвертак, а пуговицу. Он такой старый, решил я, что не заметит разницу.)

– Я попытался испугать тебя на прослушивании, – сказал старикашка, – но это не сработало. Поэтому я решил добраться до дневников… Видишь ли, я думал, что если смогу тебя остановить, то мне удастся предотвратить все то, что сейчас происходит. А потом я совсем запутался, и дело кончилось тем, что я четыре часа обнюхивал этот лифчик, а клерк выгнал меня вон. Он даже не разрешил мне оставить у себя маску и перчатки.

– Ха! А мне свои удалось сохранить!

– Он все еще у тебя? Я имею в виду лифчик. Я знаю, ты унес лифчик с собой. Отдай мне его! – Сумасшедший принялся хватать меня своими стариковскими чешуйчатыми лапами, напоминающими бруски старого прокисшего масла. – Я бы родную мамашу замочил, чтобы еще разок нюхнуть его!

– Э-эй, а ну-ка убирайся!

– Пожалуйста! Ты должен мне поверить! Если ты войдешь туда, я закончу свои дни в… То есть я хочу сказать… О боже, все это так сложно!.. Сто двадцать три года!..

– Псих, псих! – кричал я, отпихиваясь локтями. Поскольку он был очень стар, то сразу же осел на землю.

– Псих, псих! – продолжал кричать я, вбегая в музей.

Я промчался мимо поста контролера и остановился только тогда, когда очутился в громадном зале «Жизнь океана» и увидел колоссального голубого кита, подвешенного к потолку. Его невозмутимое величие подействовало на меня успокаивающе.

«Боже, чего бы я только ни отдал, чтобы стать гигантским голубым китом!» – подумал я.

Точно такое же впечатление он производил на меня, когда я был еще ребенком. Я вздохнул. После нескольких минут глубокого дыхания и десятка воображаемых обливаний я почувствовал себя лучше.

– Balaenoptera musculus, – сказала невысокая морщинистая женщина.

– Извините, я не говорю по-будапештски.

Женщина добродушно засмеялась.

– Нет-нет. Это настоящее название вида. «Голубой кит» – просто общеупотребительное имя.

– Ага, понял. И откуда вы это знаете?

– Я смотрительница музея. Меня зовут Эллен Флаттер, – сказала женщина, протягивая мне ладонь для рукопожатия.

– О, очень извиняюсь, мадам Флаттер, – сказал я, делая поклон и опускаясь на колено. – Мне следовало знать, что я нахожусь в присутствии человека с обширнейшими познаниями, а вовсе не с тем, кто проводит вечера, отплясывая в Эскимосском зале.

Я нервно хихикнул, поскольку совершенно не понимал, что за бред я несу.

– Ах, ну да… – Смотрительница тоже явно недоумевала.

– И… гм… сколько же он весит? – поинтересовался я.

– Кит такого размера весит примерно сто восемьдесят тонн.

– Нет, я имел в виду Эскимосский зал. Ладно, все в порядке, вы не обязаны знать все до малейших подробностей только потому, что приставлены присматривать за всем этим. Уверен, я смогу найти нужные данные в буклете.

– Кхм…

– Сто восемьдесят тонн, говорите? Ну-ну. Увесистый, – заметил я. – А что они едят?

– Поверите ли, но такие киты питаются только крилем. Это всякая креветкообразная мелочь.

– Верю. Я тоже люблю такое. Всякий раз, оказываясь в «Красном омаре», я первым делом беру тарелку жареного креветкообразного криля. И не нужно мне никакого поддельного подметкообразного крабового мяса! Только криль, бухалово – и все путем, до встречи через час в сортире!

– Интересная мысль. Знаете, а ваша внешность мне кажется знакомой, – сказала женщина, оценивающе разглядывая мое упитанное тело.

– Возможно. Я – известный исполнитель. Вероятно, вы видели мои выступления. У меня было небольшое шоу под названием «Разуй глаза!»

– Неужели? Ну и гадость же это ваше шоу! Но я сейчас думаю о другом…

– В одном фильмике, снятом для телевидения, я изображал Марка Хэмилла. Ах да, и еще сыграл роль буйного Третьего Осла в «Эквусе»… а скоро появлюсь в «Волшебной будке» в роли…

– Вы – парень из фильма «Один дома», да?

– Нет-нет, там не я. Там другой актер, Дэниел Стерн.

– Ох… а он хорош. Так где вы еще играли?

– Ну, как я уже говорил, возможно, вы видели «Историю Марка Хэмилла» на «Ти-Эн-Ти», и…

– Постойте, я знаю! Вы играли в «Франкенштейне», правильно?

– А?… Нет… То есть… А какого «Франкенштейна» вы имеете в…

Внезапно прозвенел звонок.

– Извините, мы закрываемся, – сказала она.

– Боже, это провал. Я надеялся сегодня раскрыть одно загадочное старинное убийство. Видите ли, я пишу книгу, и мне казалось, что все ниточки ведут к голубому киту. Но, наверное, я ошибался. Здесь ничего необычного нет… Так что отдыхайте, и спасибо за сведения, мисс Фатер.

– Флаттер.

– Да, я знаю, я тороплюсь. Пока!

– Господин Стерн, – сказала она, ухватив меня за локоть. – Видите ли, в нашем скромном музее нечасто появляются знаменитости вашего масштаба. Не хотите ли, мы вам устроим приватный просмотр шоу «В поисках Инопланетянина»? Прямо здесь, в нашем планетарии в Роуз-центре?

– Ладно. А в чем подвох? Сколько стоит? И предупреждаю сразу: я не собираюсь заниматься с вами сексом лишь потому, что мне покажут флэш-кадрами всякую там дешевую порнуху, в то время как туманность Ортега будет взрываться, разлетаясь миллионом галактик. Этот отстой я уже видал, ясно?

– Нет-нет, планетарий теперь стал гораздо сложнее, и это будет совершенно бесплатно. Я приглашаю. Конечно, если вам понравится, может, вы замолвите за нас словечко перед своими голливудскими друзьями, например, перед партнерами по «Один дома»? Мы всецело зависим от частных пожертвований таких людей, как Джо Пеши и ему подобных.

– Понятно. Думаю, сударыня, мы с вами нашли общий язык.

– Откровенно говоря, я сомневаюсь.

– Тут у вас живут и процветают откаты, не так ли?

– Вроде того. Вдобавок, в последнее время никто не посещает это шоу, а нам приходится хотя бы раз в день запускать механизм, чтобы на лампочках не оседала пыль. Так что скажете? Хотите посмотреть?

Я поскреб щеку.

– Ну, в планетарии я не бывал давненько, к тому же у меня вошло в привычку не отказываться ни от какой халявы.

(Это было трудно скрыть, поскольку мой прикид как раз из халявных вещичек и состоял: на мне были бейсболка с надписью «Разуй глаза!», футболка, оставшаяся от «Позднего шоу с Дэвидом Леттерманом», и непромокаемый плащ из фильма «Юнга».)

– Кроме того, до приезда инвалидной коляски остается еще больше часа… Так почему бы и нет?

– Вот и славно.

Госпожа Флаффер взяла меня за руку и повела в Роуз-центр, и я почувствовал, как мое волнение от предстоящего космического шоу нарастает с каждой минутой; я поймал себя на том, что лопочу какую-то невразумительную ерунду, словно несмышленый школьник.

– Когда я был в планетарии в прошлый раз, он назывался планетарий Хейдена. Он до сих пор так называется или его теперь переименовали в Роуз-центр? Я был на рождественском представлении в 1967 году. Но мне кажется, что вы, ребята, теперь не устраиваете подобных зрелищ? Из-за пресловутой политкорректности и всякого такого? Потому что не все празднуют Рождество. Некоторые отмечают Хаччнику, другие почитают Коалу, мы должны уважать любые традиции, верно? Моя мамочка привела меня на рождественское представление, но куда-то подевалась, и мне пришлось взять такси до дома, а там выяснилось, что она ненароком сменила замки. Постойте, нет! Сотрите это! Что я несу?!

Госпожа Флаттер вздохнула и склонила голову набок, хрустнув шеей.

– Нет, я ошибся, последний раз я был в планетарии в двенадцатом классе с компанией друзей. Мы пошли туда, чтобы прибалдеть от лазера. О, это было круто! Бац, бац, лазерные вспышки во все стороны, «Пинк Флойд» ревет! У меня просто крышу снесло, леди, вот что я вам скажу. Просто! Снесло! Крышу!

Я ощупал плащ, чтобы удостовериться, что мои «3 мушкетера» все еще при мне.

– А на самом деле, если я правильно помню, мои друзья в тот вечер вроде как потерялись…

Мы подошли к входу в «Футуристический Роуз-центр Земли и Космоса», и госпожа Флаттер сделала знак охраннику, чтобы тот пропустил нас. Внутри было нечто потрясающее – словно бы мы оказались в фильме про Джеймса Бонда. Гаргантюанский белый шар, изображающий Землю, был заключен в гигантский стеклянный куб, что, с одной стороны, позволяло посетителям обойти всю сферу, а с другой – давало публике возможность наблюдать за происходящим снаружи, с Восемьдесят первой улицы. Конструкция напоминала огромный инопланетный космический корабль, готовый вот-вот взлететь. Хоть я и не фанат прогресса и предпочел бы, чтобы город оставался таким же, как в Век Невинности, я вынужден признать, что новый планетарий – серьезный шаг вперед по сравнению с прежним, который мог похвастаться лишь темными кирпичными стенами, карликовым зеленым куполом и механическими чернокожими слугами.

– Удачного вам путешествия, господин Эллиот, то есть… наслаждайтесь новым опытом, который, образно говоря, можно назвать своего рода путешествием.

– Ужасно мило с вашей стороны.

– Да что вы, это мне очень приятно. Только запомните: если вас начнет тошнить – сдерживайтесь изо всех сил и глотайте. Наш персонал неодобрительно относится к блюющим посетителям, да и вы вряд ли захотите прибыть в пункт назначения эдаким… пахучим. А там, в пункте назначения, к подобным вещам относятся еще строже.

– Без проблем, буду блевать в рукав. Но что вы имеете в виду под пунктом назначения?

– Это я так… иносказательно. Лезьте-ка лучше в машину, шалун.

С этими словами дамочка втолкнула меня в кабину, захлопнула дверь, и я остался один в темном круглом помещении.

Я обнаружил громадное супермягкое кресло – не иначе как для очень важных гостей, смекнул я, – и только принялся разворачивать «мушкетерский» батончик, как меня спугнул сердитый окрик госпожи Флаттер из громкоговорителя:

– Здесь нельзя пить и есть! А также:

Никаких фотовспышек!

Никаких разговоров!

Никакого засыпания!

И никакого рукоблудия, господин Эллиот!

«Ладно, по крайней мере она наконец-то начинает правильно меня называть», – подумал я.

Внезапно купол над моей головой ожил миллиардами рассыпанных по галактике звезд, и я оказался один на один со всей Вселенной. В динамиках загромыхало крутое «техно»; перекрывая музыку, зазвучал мужской голос:

– Привет, que pasa? Я Гаррисон Форд. Когда я выезжаю на свое ранчо в Вайоминг, я люблю посидеть вечерком на крылечке, глядя на безбрежный космос, который нас окружает и заставляет нас чувствовать собственное ничтожество. И я при этом размышляю о налогах на недвижимость, которые просто съедают меня заживо. То есть я, конечно, богат, но никто не может быть богат НАСТОЛЬКО! Таким образом, не надеясь на изменение нашего налогового законодательства, я намереваюсь слегка подзаработать в качестве вашего экскурсовода на этом или других представлениях, которые устраиваются в планетарии. Не думайте, однако, что это мне по душе. Тем не менее сегодня чудесный вечер, не правда ли? Давным-давно, и очень даже давно, в одной галактике не так уж далеко отсюда намечались удивительные события…

Купол взорвался мерцающим белым светом, затем, путем примитивного эффекта пузырьков в шампанском, земля пришла в фокус.

– Ну, зашибись! – сказал я, что на моем тайном языке означало «полная фигня».

– Большой взрыв! – продолжал Форд. – А теперь узрите – Земля! В данном контексте «узреть» всего лишь глагол, и любые ассоциации с последующим и, скажем, Библией, стоит рассматривать как чистое совпадение, поскольку – давайте признаем – то, что описано в Ветхом Завете, не слишком убеждает. Но чтобы оценить возможность жизни на других планетах, мы должны сначала понять, как зарождалась жизнь здесь, на Земле…

Я собрался с силами, предчувствуя, что шоу будет весьма и весьма занудным.

Гаррисон продолжал:

– В самом начале мир непрерывно содрогался от катастрофических взрывов. Нашу планету то и дело бомбардировали гигантские метеориты; ее окутывала вонючая пелена серных окислов, что делало Землю похожей на протухший лимбургский сыр. Пройдут еще миллиарды лет, пока на планете не появятся зачатки жизни и первые крохотные организмы, названные долбочертеняшками, не поползут из распаренных болот. И совершенно никоим образом это не могло случиться за семь дней, как утверждается в вашей ненаглядной Библии. Но давайте хорошенько рассмотрим те незапамятные времена…

Я откинулся в кресле, мои веки начали тяжелеть, и тут музыка в стиле «техно» сменилась начальными аккордами «Вольной птицы». Я сел поудобнее, наслаждаясь мелодией. Гаррисон умолк, а на потолке замелькали странные картины, перемежавшиеся беспорядочно выскакивающими надписями. Неужели мне это снилось? И какое, черт возьми, все это имеет отношение к инопланетянам?

Мать.

Страна.

Отец.

Придурок.

Каждое слово отделялось чередой тревожных образов: война, ураган, землетрясение, встреча актерского состава телесериала «Даллас» на двадцатилетие показа первой серии – все эти картины вспыхивали и гасли вокруг меня и над моей головой. Вспышки были такими короткими, что я едва успевал понять, что я вижу.

Музыка звучала все громче и громче, картинки мелькали быстрее и быстрее.

«Если я исчезну завтра, будешь помнить ли меня?»

– Что это за чертово космическое шоу, от которого крыша едет? Какая-то выпендрежная фигня в духе Джина Роденберри? – заорал я, ни к кому не обращаясь, поскольку никого, кроме меня, там и не было.

Тут я почувствовал тошноту и принялся усиленно глотать, понимая, что все равно не смогу долго удерживать на месте содержимое желудка. Я поджал руку в рукаве, чтобы получилось нечто вроде мешка.

Картинки теперь представляли собой мозаику из цветных и черно-белых фотографий, создававших раздражающий стробоскопический эффект; калейдоскоп быстро сменяющихся десятилетии кружил меня и проносился по куполу над моей головой.

Из глубин моего организма донеслось глухое урчание. Я подумал, что у меня несварение желудка, но внезапно ощутил мощный газовый выброс – слишком мощный, чтобы он исходил от меня. Гравитация прижала меня к креслу. Впечатление было такое, словно сам планетарий отделился от своего основания и завис в воздухе, подобно летающей тарелке. Он подпрыгивал и раскачивался из стороны в сторону, а затем начал поворачиваться. Сперва планетарий вращался медленно, но, постепенно набирая скорость, он стал вращаться все быстрее, быстрее, быстрее… он вертелся, крутился… крутовертелся, вертокружился… – и в неуправляемом вихре рождался бурный водоворот красочных пятен, искаженных образов и потусторонних звуков и языков. Этот водоворот засасывал меня в самую сердцевину кружащегося хаоса. Мое лицо деформировалось как резиновая маска: щеки обвисли под влиянием мощной гравитации, а младенческие завитушки – все, чем я мог похвастаться в смысле прически, – намагнитившись, встали дыбом.

– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!

Я больше не мог сдерживаться и блеванул в галактику. Вселенная сделала оборот, и мне в морду шмякнулось то, что мгновение назад было послано в пространство.

Я услышал чей-то смех, обернулся и увидел, что рядом со мной стоит Джон Ф. Кеннеди.

– Вот что я называю болтанкой! – сказал он.

Кеннеди оказался далеко не так остроумен, как мне представлялось.

– Ох, срань небесная! Уноси ноги! – добавил он, взвизгнул и помчался через весь планетарий. По пятам за ним гнался Ли Харви Освальд, изображавший Граучо Маркса.

– Назови пароль, – сказал Освальд, – тогда прилетит утка и наградит каждого из вас сексуальной Мэрилин Монро.

– Мне кажется, это уже выходит за пределы хорошего вкуса, а, Крис? – сказала Мэрилин Монро, возникшая рядом со мной в чем мать родила; она запивала пригоршню пилюль бокалом шампанского, а Бобби Кеннеди при этом обрабатывал ее с тыла.

– Единственное, чего нам приходится опасаться, так это самой Мэрилин! – прокомментировал Франклин Рузвельт, прокатившись по куполу. – Э-эгей! – добавил он.

– Что происходит? – заорал я.

Прямо на меня маршировала бригада «Пекарят Пиллсбери» в касках времен Второй мировой войны. Я вскрикнул и спрятался под сиденье.

Казалось, время перестало существовать, и все же я чувствовал, что мое путешествие длится уже много часов. Я съежился под креслом, боясь открыть глаза. Мне срочно требовалось отлить, и я надеялся, что мы вскоре остановимся на какой-нибудь автозаправке.

– Не бойся, все в порядке, никто тебя не обидит.

Я открыл глаза и увидел перед собой гигантский рожок ванильного мороженого. Судя по ярко-красной помаде и длинным светлым волосам, я предположил, что он все-таки женского пола. Он – или она? – одним словом, это недоразумение глядело на меня, сладострастно хлопая пышными ресницами.

Я снова закричал.

– Ну-ну, успокойся, милый, – сказала порция мороженого, успокаивая меня. – Ты почти дома. Только запомни, этим заведением руководит мой супруг, поэтому будь умницей, не серди его и ничего не говори о его обсыпке. Он очень раним, но, если захочет, может стать настоящей скотиной. Я думаю, у него не хватает ванильных шариков, если ты, конечно, понимаешь, на что я намекаю.

Она поцеловала меня, подмигнула и исчезла из виду.

«Мне конец! – подумал я. – Мне подмешали какой-то дряни в молочный коктейль "Карнейшн"».

Я учащенно дышал, с меня лил пот. Мое ошалевшее сознание было готово к любому абсурду. Чувствуя, что вот-вот отключусь, а то и вовсе отдам концы, я вдруг услышал натужное бельканто моцартовской Симфонии № 35 ре мажор, и это убедило меня, что можно пожить подольше. Понятия не имею, откуда я знал, что это именно Моцарт, Симфония № 35 ре мажор, – просто знал и все.

На потолке тем временем стремительно появлялись и пропадали старые фотографии – или даже дагерротипы. Что они изображали? Картинки слишком быстро исчезали. Я нахмурился, прищурился, и оставшиеся клочки моего сознания опознали в мелькающих изображениях фотогравюры старого Нью-Йорка: «Утюг», «Свиной жир и сухари Набиско», «Великий Компостный Холм» мадемуазель Стюарт, а также гигантское изваяние Натана Бедфорда Форреста, высоко несущего свой прославленный горящий крест. Все это показалось мне очень знакомым, а потом среди картинок возникли еще и слова:

ТЫ

…Малбери-Бенд, Бандитское Логовище, полусъеденные пирожки и сбитые с толку морские львы, Беззубая Старушка Салли Дженкинс, неприметный кирпичный особняк…

ЭТО

…волнующая симфония Моцарта перешла в крещендо… госпожа О'Лири в разных ракурсах с точки зрения убийцы… темный переулок, крошки Франни Роз Мелочевка и Эмма Мэй Щепотка… руки убийцы – или это были мои собственные руки? – украшающие переулок гирляндами из потрохов…

ОН!

Мои органы чувств были задавлены оглушительной музыкой и потоком видений: громадная туша Китихи, поднятая к потолку номера «Однажды в парке», шествие Ряженых, Босс Твид, Рузвельт, Спенсер, красавица Лиза Смит…

Круглая комната начала падать: вниз – вниз – вниз…

ТЫ И ЕСТЬ

вниз – вниз – вниз…

Теперь по потолку неслись черные цилиндры, холщовые сумки, яблоки, Винсент Прайс, Кристофер Ли, Питер Кашинг, Оливер Рид, кадры из всех фильмов про Джека Крушителя, когда-либо снятых… Как только музыка подошла к своему грозному финалу, планетарий содрогнулся с оглушительным грохотом, и меня чуть не выбросило из кресла.

– Ой! – воскликнул я.

Вокруг – ни звука, ни шороха. Порядок и спокойствие воцарились в мире.

Я увидел, как под куполом среди звезд проступило последнее слово…

КРУШИТЕЛЬ!

Я разинул рот. «Ты – это Крушитель!» Каким-то образом, несмотря на всю бессмысленность, я уже знал, что по меньшей мере имею какое-то отношение к названному чудовищу. Я вытащил дагерротип с надписью «Главный подозреваемый» и уставился на бородатую рожу своего, надо полагать, дальнего родича. Портрет, над которым я размышлял с тех самых пор, как он выпал из дневника Спенсера. Физиономия, о которой я так хотел рассказать моему другу Венделлу. И она что – выходит, моя?

– Не хотелось бы вас торопить, достопочтенный сэр. Но мы закрываемся.

Я вытаращил глаза. Мой взгляд устремился к свету, падавшему из открытой двери. Затем я прищурился, вглядываясь в силуэт, попросивший меня освободить помещение.

Поднявшись, я на непослушных ногах поплелся к двери; голова моя нещадно кружилась, словно в ней запустили безостановочно бегущую карусель.

– Ваши плащ и шляпа, сэр, – сказал человек в бордовой униформе посыльного и шапочке-«таблетке».

Насколько мне помнилось, когда я сюда пришел, на мне не было ни плаща, ни тем более цилиндра. Я опустил глаза, дабы убедиться, что по-прежнему одет в футболку с надписью «Позднее шоу с Дэвидом Леттерманом» и непромокающий плащ из «Юнги».

– Ваша трость, сэр. – Посыльный протянул мне палку с серебряным набалдашником. – И ваш портплед.

– Это все мне? Вы в своем уме?

– Что вас так возмущает, уважаемый господин? Вы же сами оставили у меня вещи, когда пришли сюда.

Он помог мне надеть поверх дождевика плащ, пришедшийся впору – тютелька в тютельку.

– Я надеюсь, вы сочли наше небесное фотопредставление достаточно поучительным? Что до меня, то я полагаю наиболее похвальными эпизоды, связанные с Вифлеемской звездой и говорящие о том, насколько значима наша благословенная Библия, особенно в сии беспокойные времена.

Человек в униформе энергично обмахнул мои плечи колючей щеткой и нахлобучил цилиндр прямо поверх бейсболки.

– Вы разве не согласны, сэр?

– А? Гм, ну да, конечно. А теперь… э-э… как мне отсюда выбраться?

– Вверх по лестнице прямо, а потом направо – выйдете как раз на Восемьдесят первую. Подогнать таратайку?

– Подогнать – кого? А, нет, девочки меня не интересуют.

Я одарил его одной из самых своих обворожительных улыбок, но в ответ он поглядел на меня с опаской и, пропуская меня в дверь, отступил подальше.

Толкнув тяжелую створку чугунных ворот, я вышел на улицу. Мне как-то не пришло в голову удивиться, что фасад планетария оказался не стеклянным, а из потемневшего от времени кирпича и железа, что вместо гигантской белой сферы был всего лишь небольшой зеленый купол и что невзрачная вывеска приглашала посетителей не в Роуз-центр, а в «Небесную консерваторию Нью-Хейден».

Первое, что я заметил, был дождь. Он лил как из ведра. Отрицательные ионы порхали в воздухе, и мои органы чувств слегка взбодрились под ветерком, теребившим листья в парке на другой стороне улицы.

Нещадно поливаемый дождем, я стоял на углу Восемьдесят первой и Западной улицы Центрального парка и пытался решить, взять ли мне такси до моей «Дакоты» или пойти домой пешком. Впрочем, решение возникло само собой, поскольку ни одного такси поблизости я не обнаружил. В дождливую погоду они всегда устраивают себе каникулы – этот феномен, помню, подметил еще мой добрый друг Венделл; при этом он подмигнул и улыбнулся своей всезнающей улыбкой, – но, по правде говоря, на Западной вообще не было никаких машин. «Наверное, сегодня вечером снимают очередную серию "Закона и порядка"», – подумал я.

Все еще на нетвердых ногах я двинулся в южную сторону, но вдруг заметил некую странность, смутившую меня. И это было не скопление экипажей возле Музея естественной истории – они вечно толпились там в ожидании туристов. И не пешие прохожие в исторических костюмах, стремившиеся найти ближайшее укрытие от дождям – вероятно, в «Таверне на лужайке» проходила какая-то костюмированная вечеринка. И не тот странный факт, что мне не удавалось различить привычное многоцветье окружающего мира, – весь город, казалось, был затянут желтовато-коричневой пеленой, словно омыт раствором сепии, и напоминал оживший дагерротип. Возможно, мощное космическое шоу все еще играло шутки с моими гляделками. Нет, друзья, не эти вещи показались мне диковинными.

Что меня действительно сильно обеспокоило, так это тот факт, что я мог беспрепятственно видеть пространство до самой «Дакоты». На всем протяжении не оказалось ни единого здания. Куда они все делись? Где жилой дом, закрывавший мне вид на музей, дом, в котором пышногрудая девица раздевалась перед окошком ванной? К моему изумлению, городской квартал впереди попросту отсутствовал, – и только грязный промокший пустырь пролегал между музеем и моими апартаментами.

Я обмяк. Могло ли произойти невероятное? Неужели террористы сбросили «грязную бомбу», отправившую нас в прошлое? Мои колени подкосились и попытались ускользнуть от меня, но я удержался, схватившись за фонарь.

– Вам помочь?

Я попытался сфокусировать взгляд на субъекте неопределенной анатомии в полицейском плаще под черным зонтом.

– Сэр, я еще раз спрашиваю: помощь нужна?

– А где вечеринка? – спросил я подвыпившим голосом.

– Что, простите?

– Костюмированная вечеринка! – Я старался убедить себя, что разговариваю с гулякой, вырядившимся как «Пенсильванские копы», но в глубине души начал осознавать истинное положение вещей.

– Что тут у нас, О'Халлоран? – спросил второй полицейский, подошедший в дождевой пелене.

– Да так, сержант, пьянь какая-то. Небось, перебрал огненной воды. Фу, да он еще и обтрухался весь, вот уж точно.

– Ну-ка давай его в «воронок» и отправляй в «Могилу». Дадим богатенькому мерзавцу достойно проспаться.

– Ес-с-сть-сэр!

– Секунду, – сказал сержант. – Давай глянем, что у него в мешке.

Полицейские ухватились за мою сумку.

– Эй, полегче, – сказал я.

– Умолкни. – Не обращая внимания на мой рюкзак, сержант пошарил в сумке и вытащил джутовый мешок с надписью «Яблоки Макинтоша», покрытый пятнами засохшей крови.

– Святой Диббук в униформе! Что это у нас тут? – воскликнул сержант. – Проверь-ка его документы.

Патрульный О'Халлоран извлек бумажник из кармана моего длинного черного плаща.

– Зовут Крис Эллиот. Проживает в особняке, номер 240 по Девятнадцатой Восточной.

– Эй, неправда! Я живу в «Дакоте». – Я ощупал карманы в поисках удостоверения личности, но оно как в воду кануло. Наверняка чертов бродяга его у меня помылил.

– Сержант, до того как детектив Бирнс арестовал Спенсера, вроде бы к нам заходила какая-то домовладелица и сообщила, что Крушитель снимает у нее квартиру. Не по этому ли адресу?

– Раз спрашиваешь, значит, так оно и есть.

– А что вы об этом скажете, сэр? – О'Халлоран протянул сержанту дагерротип с надписью «Главный подозреваемый».

Оба полицейских медленно повернулись ко мне.

– Но поймите, этого не может быть! Я нездешний. Я из 2005 года!

– Да чтоб тебя! В то время как наш доблестный начальник сидит по уши в дерьме в «Могиле», у нас тут нарисовывается настоящий Крушитель – прямо сам к нам в распростертые объятья пришел, ни больше ни меньше. Знаешь, О'Халлоран, я никогда не питал симпатии к нашему начальничку, и по мне, так пусть и сидел бы он в своем собственном или еще чьем-либо дерьме до скончания века, но сейчас небесам было угодно передать этого, бедолагу в мои руки. Не понял? Он – мой счастливый билет на золотую шпалу. Только представь, что появится в бульварных газетах: Бирнс арестовал не того, а вот я обнаружил настоящего Крушителя! Я теперь наверняка получу повышение, невзирая на то, сколько пью и как издеваюсь над закованными в наручники злоумышленниками, не способными сказать и двух слов на настоящем английском.

– Да, ребята, вам крупно подфартило, – съязвил я.

– Надевай на него браслеты, доставим в девятнадцатый.

– Фигушки, – сказал я, вытащил свой перцовый баллончик и прыснул в обоих копов. Они вскрикнули и зажмурились, а я что было мочи бросился наутек.

– Боже мой, меня сейчас порвет на части! – завопил я. Но это было все же гораздо круче лазерного шоу!