25 августа 1882 года, 9 часов вечера

Лето в Нью-Йорк Сити выдалось особенно знойным, самое жаркое лето из когда-либо описанных (и не сочтите совпадением, что это было вообще первое лето, которое потрудились описать). Судя по всему, тот вечер обещал быть всего лишь еще одним в долгой череде дней мертвого сезона, пахнущих словно кусок расплывшегося сыра бри, поданного на ломте заплесневелой французской булки и залитого кружкой нагревшегося Кламато. День лениво и мучительно медленно переплавлялся в следующий с изматывающей монотонностью. Горячий юго-западный ветер, насвистывая, пробирался сквозь исторически точные узкие улицы, мощенные грубым булыжником и залитые газовым светом; он резвился на Пятой авеню, поджаривая и превращая в жесткий хрупкий пергамент листья манговых и банановых деревьев, выстроившихся вдоль фешенебельного бульвара. Словом, лето 1882 года было почти таким же скучным, как этот первый абзац, и я благодарен вам за терпение.

На Тридцать третьей улице солнце перевалило через выстроенный из стали и бетона новехонький «утюг» Флэтайрон Билдинг, прозванный так за новаторскую форму, а также в честь своего безумного архитектора Хосе Эммануэля Флитаррона. В 1882 году это здание было самым высоким на Манхэттене, хотя через год оно покажется кукольным домиком в сравнении со зданием «Пан Американ», строительство которого уже шло полным ходом. Улица была усеяна бумажными ленточками, конфетти, растерзанными воздушными шарами и брошенными деревянными протезами. Обезумевшие уборщики носились взад-вперед, задрав головы и размахивая руками: они старались поймать кружащиеся в воздухе перышки, порхавшие подобно маленьким привидениям и упорно не желавшие оказываться в пределах досягаемости. Перышки остались от ежегодного парада Ряженых, который закончился всего лишь час назад. Двое уборщиков нечаянно врезались друг в друга, и завязалась ужасная потасовка.

А кварталом восточнее, в неприметном кирпичном особняке, убийца расставлял последние точки в письме, адресованном в «Вечерние новости». Он лизнул марку, которую выпустили в память казни на электрическом стуле Гигантского Слона Джамбо, с триумфом проведенной Томасом Эдисоном, запечатал конверт восковой печатью с изображением скрещенных костей и черепа в шляпе-котелке, а затем положил послание на стопку такой же издевательской корреспонденции, предназначенной к отправке. Облачившись в черное пальто и цилиндр, убийца прихватил портплед из грубой ткани, в котором таскал свои орудия смерти и рабочий комбинезон, затем задул свечу. (С тех пор как затонул «Пекод», цены на китовый жир взлетели до небес, и убийца уже несколько месяцев не оплачивал счета.) Затем – пружинистым шагом и с песнею в сердце – он вышел в темную душную ночь.

А на другом конце города, в «веселом квартале», находилась обветшалая развалюха, всю обстановку которой составляли кровать, дровяная печь да ферротипия в рамочке на стене, изображавшая кошку, что висела, уцепившись лапами за железный прут. Подпись гласила: «Умоляю: не сдавайся, крошка», – что должно было слегка подбодрить обитателя лачуги, несомненно, нуждавшегося в этом. Жила здесь Салли Дженкинс – давно вышедшая в тираж проститутка по прозвищу Беззубая Старушка Салли. И сейчас она готовилась к еще одной долгой ночной смене: зашнуровала стоптанные башмаки, поправила тяжелую юбку, чтобы швы оказались на месте, и смочила подмышки терпентином. Поймав свое отражение в зеркале, она хихикнула: «Ну не красотка ли?»

Ее кудахтающий смешок тут же сменился приступом неудержимого кашля, который, казалось, никогда не прекратится. Соседи принялись колотить в стену. В конце концов Салли отхаркнула громадный сгусток мокроты: словно пушечное ядро он вырвался из ее легких, пролетел через комнатушку и плюхнулся в стоящую на печи кастрюльку с закипающей овсянкой.

– Вот черт, – сказала она, поднося огонь к потухшей, наполовину выкуренной сигаре. – В кашу наплевала.

И с этими словами Беззубая Салли повалилась на кровать.

* * *

Часов в девять Бродвей заполнился театралами, которые в антракте вывалили на улицу за глотком спертого горячего воздуха. В пораженных нищетой соседних кварталах бедняцкая детвора открыла пожарные гидранты и плескалась в грязных канавах вместе с холерными вибрионами. А в зажиточном районе шикарные типы вроде Вандербилтов, Блюмингдейлов и Трампов, посмеиваясь над бедняками, потягивали мятные джулепы и развлекались на частных пляжах Ист-Ривер, где обитала все та же холера.

В этот вечер Марк Твен играл с веревочкой в Линкольн-центре, Гудини показывал свой трюк со смирительной рубашкой в Эвери Фишер Холле, а Джон Меррик, Человек-слон, как обычно, пел свои песни и танцевал для горстки балдеющих зевак на летней эстраде Центрального парка. Все забегаловки и бордели были забиты до отказа, рестораны тоже были переполнены.

В ресторане «Дельмоникос» мэр Тедди Рузвельт поглощал ягодичный пирог и вареную капусту. Его гостем в тот вечер был Калеб Спенсер, главный сыщик НПУДВа. Они вдвоем отмечали состоявшийся днем ранее арест Денди Дена по прозвищу Поливальщик. В течение нескольких месяцев тот терроризировал юные парочки в Центральном парке. Пока романтическая встреча только набирала обороты, злоумышленник прятался в кустах, ворча и скрежеща зубами. Затем, выбрав самый подходящий момент, он на четвереньках выскакивал из кустов, задирал ногу и окатывал тугой струей нарядное девичье платье.

Спенсер применил свой собственный метод поимки преступника. Не доверяя в таком необычном деле исполнительному служаке детективу Томасу Бирнсу и его инспекторам, Спенсер предпочел действовать в одиночку под прикрытием. Облачившись в костюм, представлявший собой с одной стороны смокинг, а с другой – бальное платье, Спенсер изображал мужчину и женщину одновременно. Одеяние получилось весьма хитроумным и работало безупречно: когда Калеб стремительно поворачивался, вы могли бы поклясться, что это парочка юных любовников кружится в сладострастном танго. (Ну, может, лично вы и не поклялись бы, но этих стремительных поворотов хватило, чтобы одурачить человека, проводившего большую часть дня в кустах.)

В общем, Калеб не лишен был творческой жилки, чего нельзя сказать о детективе Бирнсе. Они вместе выдержали суровые испытания в полицейской академии, однако чем дальше, тем больше соперничество детективов усиливалось, а после быстрого повышения Калеба по службе их отношения, и без того натянутые, просто лопнули. Теперь Калеб стал начальником Бирнса, и Бирнсу такое положение дел не нравилось.

Рузвельт постучал ложечкой о стакан.

– Послушай, дружище, расскажи-ка мне поподробнее, как тебе удалось изловить этого негодяя. Люблю хорошие истории!

– Что ж, – начал Калеб, – лишь только я успел натянуть свою «сладкую парочку», как увидел этого лающего господина на четвереньках. Я подумал: «Вот что удиви…»

– Зашибись! – перебил Рузвельт.

Калеб вздохнул. Мэр, конечно, любил хорошие истории, но только свои собственные.

– Мой дорогой Спенсер, я тебе уже рассказывал, как мне пришлось ночевать в туше водяного буйвола, уже четыре дня как выпотрошенной?

– Думаю, да. Если быть точным, вы рассказывали об этом уже несколько раз, но поскольку я никогда не слушал, можете считать, что этого не было.

– Вот и отлично! – С этими словами мэр пустился в очередное занудное повествование о своих подвигах.

Калеб не переставал удивляться, насколько идеально круглая голова Рузвельта оказывалась неуязвимой для его сарказма. Издевательское подшучивание над мэром, не замечавшим этого, стало для Спенсера своеобразной игрой, тайным развлечением. (Спенсер всегда отличался некоторой замкнутостью и развлекаться предпочитал тихо сам с собою.)

В свои тридцать три года он был уже матерым ветераном-силовиком. Вступив в ряды полиции всего пяти лет от роду – управляться с агрегатом для полировки жетонов, – он быстро продвинулся и к шести годам стал лейтенантом. Его упертость и деловая сметка, его вид – «только глянь на меня косо и получишь под зад так, что долетишь до Китая», – произвели впечатление на сослуживцев, хоть те и были старше, толще и несдержаннее. К моменту своего назначения начальником полиции молодой борец с криминалом приобрел репутацию не просто отличного копа. Если верить редакционной статье в «Вечерних новостях»:

«…он производит впечатление столь сногсшибательного мачо, что любая женщина детородного возраста напрочь теряет голову, стоит ей только представить молодого начальника полиции в костюме Адама и ковбойской шляпе».

Однако многое изменилось с тех пор, как эти слова сорвались с кончика пера. Калеб перестал встречаться со звездой «Вечерних новостей», да и время обошлось с ним сурово. Три коротких года надзора за самым коррумпированным городом в мире, царством преступности, состарили его. Шевелюра поредела, а ее остатки быстро седели. А тут еще и Рузвельт, который подкараулил его на месте ареста Денди Дена и настоял, чтобы Спенсер отобедал с ним, так что у Калеба даже не было времени сменить свой маскировочный наряд. Изнуренный ночной охотой и велеречивыми диатрибами мэра, он сидел в сползшем набок полублондинистом парике, расточая едкие винные испарения. Его смокинг был испачкан, а бальное платье порвано. Сейчас он больше походил не на лихого начальника полиции, а на Бетт Дейвис в «Тише, тише, милая Шарлотта» – после того, как по ней проехался паровой каток.

– Надо же, а время-то! – воскликнул Спенсер, убирая карманные часы в расшитую блестками сумочку, которую он прижимал к своей женской половине. – Мэр, я благодарен вам за чудный вечер. Ваши истории столь же самодовольны, сколь пространны и бестолковы, но сейчас мне пора идти.

– Давай-ка выпьем! – взревел мэр, поднимая бокал «Умбриа Виттионо» пятьдесят четвертого года – крепкое мерло, настоянное на великолепной смеси красного винограда из долины Напа и эссенции чистого героина (совершенно легального в Век Невинности и упоминавшегося как «Божье Снадобье»).

Калеб, стеснявшийся любых восхвалений, знал, что этот тост поднят в его честь. Поэтому, чтобы побороть смущение, он воздел свой пламенеющий сухой мартини, приправленный чистым кокаином и жидким мышьяком (и то, и другое также было абсолютно законно и известно как «Божья Понюшка» и «Божий Крысомор» соответственно).

– За те годы, что я состою мэром, мне несколько раз предоставлялась честь быть свидетелем героических действий, совершенных нашими правоохранительными органами.

«Ну, началось!» – подумал Калеб.

– Но ничто не может сравниться с тем, с чем я столкнулся, возглавляя горстку прожженных и закаленных бойцов в той роковой атаке на знаменитом холме Сан-Хуан.

– Испано-американская война произойдет не раньше 1898 года, – прервал его Калеб. – Если уж вы намерены заставить меня выслушивать ваши россказни, по крайней мере придерживайтесь фактов.

– Вы называете меня лжецом, господин Спенсер? – обиделся Рузвельт.

Калеб вздохнул. Самой неприятной частью его работы была необходимость щадить крайне деликатные чувства богатых и сильных мира сего. И все же он предпочитал иметь дело с Рузвельтом, который был всего лишь напыщенным себялюбцем, а не с негодяями, вроде Дж. П. Моргана и Рокфеллеров. А уж Уильям «Босс» Твид был худшим из всех. Спенсеру не раз приходилось обедать с Боссом Твидом, и каждый раз, выходя из-за стола, он чувствовал себя испачканным с головы до ног. Рузвельт, при всей своей высокопарности и неистребимой самовлюбленности, был его единственным союзником в борьбе против Твида и его коррумпированных подельников-демократов из Таммани.

– Отнюдь нет, господин мэр. Продолжайте, пожалуйста.

– И вот я на своем верном коне по кличке Забияка, в одной руке горн, в другой – на отлете – сабля. А кругом, со всех сторон, насколько хватает взгляда, – кровожадные индейцы.

Если все это должно было закончиться тостом в честь Калеба, следовало набраться терпения и подождать. Начальник полиции снова украдкой взглянул на часы: 9.23. Взгляд его остекленел, очертания рук расплылись и затуманились. Голос Рузвельта бубнил и бубнил, мерно и завораживающе, и это размеренное бормотание все сильнее погружало Калеба в оцепенение.

* * *

А на Десятой авеню Беззубая Старушка Салли наконец собралась и вышла торговать своими прелестями.

– Привет, командир! Как насчет погонять мышку в норке?

«Погонять мышку в норке» стоило ровнехонько шесть пенсов, «мокрая качалка» обходилась в 1–2 полупенсовика, в то время как «рыбка с соусом тартар» тянула на все два пенса. Если кто-то желал получить на всю ночь «неутомимую милашку» или «трехслойную бурилку», это оплачивалось дополнительно, и Салли всегда давала понять заранее, что не потерпит никаких извращений.

Приблизительно в 9.20 некий уродливо-жирный альбинос, выходя из самой «Настоящей Пиццы Рэя» на Одиннадцатой авеню, заметил, как Салли вперевалку брела по Восьмой улице. Позже он сообщил, что она рыгнула, выковыряла что-то из уха, отхаркнула комок «невероятного размера», а затем свернула на Девятую, направляясь на запад.

Так ее видели живой в последний раз, поскольку аккурат в тот же момент убийца уже шел через район Пятиугольника в нижнем Манхэттене. Шел он осторожно, ибо даже для него эти места представляли опасность. Здесь обитали многочисленные уличные банды, носившие необычные названия, типа «Блин с сиропом», «Чесночные головки», «Кофейки со сливками» или «Хрустелки со шмеером». Нередко эти шайки затевали яростные и шумные потасовки, которые продолжались всю ночь и после которых как минимум один член одной банды убегал домой в слезах. Однако сегодня вечером убийце везло. В районе Пятиугольника было тихо. Он двинулся по Бродвею, где остановился возле лоточника, чтобы купить стаканчик майонеза. В 1882 году человек по фамилии Хеллман только-только изобрел это масляно-яичное лакомство, но еще не сообразил, как им торговать. Он стал продавать его как мороженое, с уличных тележек. Жители Нью-Йорка просто обезумели от предложенного новшества и теперь с наслаждением поедали его ложечками из стаканчиков или из сахарных рожков посыпанным шоколадными крошками.

Покончив с майонезом, убийца прибавил шагу. В его жилах бурлила жажда убивать, увечить и калечить. Он быстро прошел три квартала до Геральд-сквер, где, подтянув повыше шерстяные брюки, перешел вброд глубокую, доходившую до пояса лужу навоза. В те времена еще не было автомобилей, и запряженные в экипажи лошади оставляли за собой солидные кучи. Чашеобразная форма Геральд-сквер (которая к тому же находилась ниже уровня моря) стала причиной того, что сюда стекалась большая часть городских экскрементов, а также большинство пропавших без вести граждан.

Ему предстояло пройти какие-то десять ярдов, чтобы попасть в учебники. Беззубой Старушке Салли Дженкинс оставалось всего лишь разок пронзительно прокудахтать, прежде чем стать первой незадачливой жертвой Джека Веселого Крушителя.

* * *

– И вот тогда я и решил, что из слоновьей ноги выйдет крутейший кофейный столик! – Рузвельт разразился хохотом, который вернул Калеба к действительности.

– Так, а эту за меня, – взревел Тедди. – Многая мне лета! Чин-чин, дружище!

Калеб с мэром чокнулись.

– Присоединяюсь, джентльмены, – произнес женский голос.

– Ух ты, господи всемогущий! Это кого же к нам занесло? – завопил Рузвельт. Он поднялся. За ним, зацепившись, потянулась скатерть. Содержимое стаканов опрокинулось на Калеба. Многострадальный начальник полиции даже не вздохнул, а только промокнул мокрые штаны салфеткой.

– Никак это наша очаровательная Элизабет Смит, неотразимая хозяйка колонки «Вечерних новостей»? – пропел Рузвельт, нежно ухватив протянутую ладошку.

Кого-кого, а ее Калеб хотел видеть меньше всего, особенно в своем нынешнем положении.

– О, господин мэр, вас так легко покорить?

– Все наоборот, милочка, покорить меня невозможно. Но силен я как лось, и вся эта сила к вашим услугам! – С этими словами мэр щелкнул каблуками и поцеловал руку Элизабет.

– Даже не представляю, о чем это вы, – сказала она, по-прежнему улыбаясь.

– А я думал, вы в командировке где-то в Японии, – сказал Рузвельт.

– Да нет, поближе. Если точнее, в Египте. Изучала деяния господина Говарда Картера и лорда Карнарвона. Они раскопали древние жилища, принадлежавшие рабам, которые строили гробницу Рамзеса Шестого. Все это было жутко скучно, пока они не докопались до двери, которая никак не сдвигалась с места. Они заявили, что с другой стороны находится нечто невероятное, но к тому времени я уже была сыта по горло песком, пылью и грязью. Они забирались мне в… – Элизабет помедлила, словно подбирая подходящие слова. – Во все имеющиеся отверстия.

Она снова сделала паузу и нахмурилась, словно это были явно не те слова:

– Я имею в виду, что мне просто надо было вернуться домой, и вот я здесь.

– Тем лучше для нас, – проворковал мэр. – Скажите, а господину Картеру и лорду Карнарвону все-таки удалось открыть ту дверь?

– Понятия не имею. А это что за трансформер? – спросила Элизабет, кивая на Калеба.

– Прошу прощения. Начальник полиции Спенсер, позвольте представить вам мисс Элизабет Смит.

Калеб неохотно поднялся, с несчастным видом глядя на мокрую ширинку.

– Привет, Лиза, – пробормотал он.

– Калеб! – изумленно воскликнула Элизабет. – Ой, извини. Я тебя не узнала в женском наряде. Да, я читала о твоих приключениях с этим Поливальщиком, пока летела из Каира.

Она протянула ручку для поцелуя.

– Да ладно, пустяки, – сказал Калеб, ограничившись показным рукопожатием. – Кроме того, если ты заметила, я только наполовину в женском платье.

Он скользнул обратно на свое место.

– Пардон, а вы, оказывается, знакомы? – спросил Рузвельт.

– Ну, можно сказать и так. Впрочем, наше предыдущее знакомство закончилось плачевно, – Лиза снова нахмурилась, словно хотела выразиться более изящно, но потом просто дернула плечиком и посмотрела на Калеба с улыбкой типа «помнишь-какой-у-нас-был-классный-секс?».

Калеб не мог не отметить, что Лиза выглядела великолепно. Зачесанные назад густые каштановые волосы открывали изумительную шейку, линия которой уводила взгляд ниже, к точеной фигурке, формой напоминавшей песочные часы.

– Ну, зашибись! Тогда присоединяйтесь к нам промочить горло после обеда. Вы как раз вовремя. Вечернее представление вот-вот начнется. И если вы присядете тут рядышком с вашим мэром, вам будет отлично видно.

Неожиданно слово взял Калеб:

– Прошу прощения, но мне пора.

– Глупости, – сказал Рузвельт. – Не будь грубияном. Мисс Смит, пожалуйста, присаживайтесь.

– Ну, если только ненадолго.

– Замечательно! – воскликнул Тедди, пододвигая ей стул. – Как насчет десерта?

– Нет, спасибо. Я на диете. Пытаюсь сохранить форму ради всех тех молодых поклонников, которые постоянно осаждают мою дверь и того и гляди снесут ее.

– Да-да, вы совершенно правы. Мне и самому, пожалуй, стоит воздержаться, – Тедди похлопал себя по внушительному животу. – Однако ближе к телу, Теодор!

Он разразился жизнерадостным смехом. Лиза хихикнула, но Спенсер продолжал сидеть с прежним мрачным видом. Он ненавидел афоризмы мэра почти так же, как его истории.

– Что вам заказать? – поинтересовался Тедди.

– Что-нибудь легкое. Калеб, дорогой, что за чудесный напиток мы обычно заказывали у «Херлиз»? – Она в упор смотрела на начальника полиции, но тот не поднимал на нее глаз. – А, вспомнила. Я буду порошковый опиум с охлажденным эфиром и рюмку чистой опиумной настойки.

– Официант! – крикнул мэр. – Один Божий Клистир!

Калеб закатил глаза. Похоже, ночь предстояла долгая.

Внезапно раздался громкий голос:

– Дамы и господа! Снова на нашей эстраде в «Дельмоникос»! Встречайте, прошу: непревзойденный дуэт двух безбашенных отщепенцев, навеки погрязших в сетях унылого супружества… единые в двух лицах – Панч и Джуди!

– Ах, очаровашки! – воскликнул Тедди. – Обожаю их.

Публика принялась аплодировать. На середину зала приковыляла коренастая тетка с большим накладным носом. На ней был красный клоунский костюм с колокольчиками на шляпе и башмаках.

– О горе мне! Что за ослиный труд эта благословенная совместная жизнь! – запричитала Джуди. Публика тут же начала выражать шумное неодобрение. – Надеюсь, мой сожитель найдет сегодня подходящую работенку, ведь нам нужна еда, а денег на нее нетути…

Толпа зашипела, раздался свист.

Затем появился похожий на огромную бочку мужик, обряженный в такой же дурацкий красный наряд, только ему костюмчик был явно маловат. Обезумевшие зрители колотили кулаками по столам, орали и улюлюкали. Панч, несомненно, был их любимцем.

– Хозяйка, я дома! – объявил он. – Готов ли для меня стол, полный яств? Ибо я изголодался и истомился от жажды!

– Нет, мой хозяин и господин, у нас к обеду лишь протухшие харчи. Ты же не владеешь никаким ремеслом, за которое платили бы достаточно, чтобы покупать такие деликатесы!

Публика внезапно смолкла. Похоже, зрители знали, что будет дальше. Панч расхаживал взад-вперед, закатывая глаза и распаляя себя; его лицо быстро наливалось кровью. Наконец он вытащил нечто вроде клоунского «батона» – длинную раздвижную колотушку в форме весла.

– Что ж, дорогуша, – заявил он. – Придется преподать тебе урок.

– О нет, добрый господин, пожалейте!

Панч принялся гонять Джуди по всему залу, забираясь под столы, а иногда и запрыгивая на них. Зрители бились в истерике. Рузвельт от смеха аж побагровел. Калеб же, казалось, вот-вот уснет.

Элизабет наклонилась к нему.

– Ты полагаешь, вот в это превратилась бы и наша семейная жизнь? – шепнула она.

– Только палка была бы в твоих руках, – огрызнулся он.

– Да уж наверняка!

– Зачем ты сюда примчалась, в самом-то деле? – спросил Калеб.

– Дорогой господин Спенсер, на что это вы намекаете?

– Я тебя знаю, ты бы ни за что не уехала из Египта, если б здесь не заварилась какая-то каша.

– Вы оскорбляете меня, сэр. Откуда ты знаешь, что я приехала не для того, чтобы раздуть тлеющие угли нашей любви?

– Уверяю тебя: они прогорели дотла.

Элизабет слегка отодвинулась.

– А я могу тебя заверить, что и с моей стороны ничего не осталось, начальник, так что можешь оставить свои иллюзии на этот счет. Разумеется, я здесь по делу.

Внезапно штаны Калеба разразились колокольным перезвоном. Он и Лиза с любопытством посмотрели на его ширинку.

– Извини, – сказал Калеб, извлек из кармана большой деревянный ящик и поставил его на стол. Корпус из тика – и красного дерева был украшен причудливой мозаикой, на передней панели красовалась надпись «Эдисон», выбитая золотом. Калеб открыл маленькую дверку в задней стенке, зажег спичку и налил керосина в топливный бачок своего мобильного телефона.

– Я смотрю, у тебя «Эдисон», – заметила Лиза. – А я предпочитаю «Белл». Прием гораздо лучше, и не надо ждать до полуночи, чтобы позвонить по межгороду.

– Извини еще раз, – сказал Калеб и встал, чтобы уйти подальше от царящего в зале шума.

– Теперь-то я доберусь до тебя, неблагодарная потаскуха! – объявил Панч и метнул свою колотушку. Послышался тошнотворный глухой удар. В лицо Рузвельту брызнула кровь. Мэр хохотал так, что едва не лопнул.

– Вот, получи! – взвизгивал Панч, продолжая лупить Джуди палкой. Благовоспитанная публика позапрошлого века не могла налюбоваться на кровавое побоище. Последовала настоящая овация, и Панч поклонился оглушительно аплодировавшей публике, вскочившей со своих мест. Два официанта уволокли тело его женушки. За оставшийся до следующего представления час Панчу еще предстояло привести ее в чувство.

– Должен признаться, – сказал Тедди, снова поворачиваясь к Элизабет, – не знаю, сколько раз я это смотрел, но с каждым разом они все смешнее и смешнее.

К столу вернулся Спенсер.

– Это из участка. Похоже, произошло какое-то жуткое убийство. Вынужден проститься.

– Погодь-ка, начальник, – прорычал Тедди. – Я, пожалуй, двину с тобой.

Спенсер вздохнул. Вот уж чего ему сейчас хотелось менее всего.

– Прошу прощения, мисс Смит, – сказал Рузвельт, снова прикладываясь к ее ручке. – К сожалению, наш вечер, который обещал быть весьма… воодушевляющим, придется отложить. Долг зовет!

– Знаете, мэр, вообще-то долг зовет меня, а не вас. А вы бы лучше оставались тут и наслаждались продолжением этого… шоу.

– Глупости, мой мальчик. Я буду помогать тебе всеми возможными способами. Пойдем-ка!

Калеб отвесил поклон Лизе.

– Доброй ночи, мисс Смит, и… прощайте.

Голос его был холоден, а слова звучали категорично. Затем он и мэр поспешили к выходу из ресторана. У дверей их уже поджидал экипаж.

– И тебе доброй ночи, начальник Спенсер, – тихо сказала Лиза. – Хотя я уверена, что уже очень скоро мы увидимся опять.

* * *

Приблизительно в полночь их экипаж, проскакав по булыжной Девятой улице, остановился перед местом преступления между Седьмой и Бродвеем. Полиция огородила вход в темный переулок и теперь тешила себя заслуженными кофе и пончиками.

– Ну, что тут у нас?

– Желе, пудра и крем, – отрапортовал дежурный сержант.

– Я спрашиваю о преступлении, – сказал Калеб, медленно закипая.

– Конечно, сэр, прошу прощения. Жертва – некая Салли Дженкинс, она же – Беззубая Старушка Салли, шестидесяти трех лет от роду, проститутка с Малбери-Бенд, о родных ничего не известно. Ее нашел вот этот господин. – Полицейский указал на уродливо-жирного альбиноса. – Примерно три четверти часа назад.

– А заварных колечек не осталось? – спросил Тедди.

– Простите, господин мэр. Они первыми кончились.

Калеб делал записи в блокноте.

– Кто последним видел ее живой? – спросил он.

– Должно быть, он. – Сержант указал на того же самого альбиноса.

– Вы утверждаете, что последний, кто видел ее живой, и первый, кто нашел ее мертвой, – один и тот же человек?

– Нет, сэр, – сказал сержант.

– Но мне показалось…

– Нет, сэр. Этот жирный альбинос нашел жертву. А вот этот жирный альбинос был последним, кто ее видел.

Калеб нацепил очки. Только теперь он понял, что их двое.

– Вы что, близнецы? – спросил он.

Толстяк слева надулся:

– Никогда в жизни его не видел!

Калеб захлопнул блокнот.

– Похоже, дело можно открыть и закрыть! – провозгласил Тедди. – Пошли, вернемся в «Дельмоникос».

– Пожалуйста, если хотите, можете возвращаться…

– Сэр, не сочтите за дерзость, – сказал сержант, – но если вы взглянете на тело, то увидите, что ни один из этих парней не смог бы такого совершить.

– Об этом судить мне, сержант, – возразил Калеб.

– Конечно, конечно, сэр, – пробормотал сержант. – В конце концов, вы шеф полиции, а стало быть, мой начальник, а я кто такой? Паршивый топтун вдвое старше вас, которому годами не дают повышения – говорят, выпиваю. А такое может случиться, подчеркиваю, может, но не обязательно должно, да и то после долгого дня неблагодарной работы, увенчавшегося мелким инцидентом так называемого неподобающего применения моей дубинки. Зачем кому-то слушать меня? Место преступления – прямо по переулку, господа.

– Спасибо, сержант.

Полицейский все еще сердился, что ему пришлось отчитываться перед этим молодым выскочкой Спенсером, и, когда начальник полиции и Рузвельт отвернулись, сержант показал Калебу язык.

Рузвельт и Спенсер, приподняв веревку, вошли в переулок. Калеб приподнял масляную лампу и чиркнул спичкой о стену. Спичка взорвалась огненным шаром, опалив ему брови.

– Йо-хо! – воскликнул бочкообразный Рузвельт.

– Чудесно, – прошипел Спенсер, слишком хорошо осведомленный, что кроется за этим йоханьем. – Даже и не знаю, мэр, что я люблю больше – ваши истории или эти ваши… возгласы.

– Не боись, дружище Калеб. У меня и того и другого полно! – Рузвельт похлопал себя по животу.

– Безмерно рад. А сейчас, если вы будете так любезны отойти назад, я все-таки осмотрю место преступления.

– Должен сказать, я повидал на своем веку немало жестокости, как, например, в тот раз, когда я охотился на гигантских игуан на пыльных просторах Австралии. Их самки могут быть весьма отважными и…

– Сейчас не время для рассказов, господин мэр!

– Ты просто завидуешь, потому что никогда не видел самку игуаны, которая глотает в один присест взрослого аборигена. Скажу тебе, мой мальчик, у тебя волосы на груди встали бы дыбом.

– Господа, – послышался знакомый женский голос, – почему бы вам на время не перестать меряться вашими мужскими достоинствами и не обследовать место преступления, а?

– О, черт, – пробормотал Калеб. Элизабет Смит шагнула из тени.

– Я совершенно уверена, что позже у вас двоих будет масса возможностей сравнить ваши… гм… – Она задумалась. На этот раз она собиралась высказаться изящнее. – Ваши… мышечные рельефы.

Мисс Смит вздохнула. «Ах, Лиза, – упрекнула она себя, – и зачем ты вообще рот раскрыла?»

– Как, черт побери, ты сюда попала? – резко спросил Калеб.

– Не смей таким тоном разговаривать с молодой дамой! – заявил Рузвельт, спешно принимая сторону Элизабет. – Но как, черт побери, ты сюда попала, дорогая? Вроде бы на место преступления посторонних не допускают.

– Патрульный оказал мне любезность и пропустил. Я просто объяснила ему, как сильно вы нуждаетесь в моей помощи.

– Весьма находчиво, – одобрил мэр.

– Ну, в твоей помощи мы не нуждаемся, – возразил Калеб. – Я был бы очень тебе признателен, если бы ты покинула место происшествия, чтобы мы – то есть я – мог приступить к работе.

Спенсер взял Элизабет за руку и повел к выходу из переулка.

– Тедди, – взмолилась она, – но ведь ничего страшного не случится, если я посмотрю. Мне ужасно хотелось бы увидеть лучшую команду сыщиков в деле.

– Мы не… – начал было Калеб.

– Юная дама могла бы здесь кое-что узнать, начальник.

– Она могла бы узнать, что значит ваше «Йо-хо».

Мэр склонился к уху Калеба и шепнул:

– А она горячая штучка! – Затем повернулся к Лизе и погрозил ей пальцем. – Только поклянись, что не будешь ничего здесь трогать, конфетка!

– Даю слово, ваша честь, – сказала она.

– Послушайте, вы оба, я предпочитаю работать один. Мое… одиночество для меня очень ценно, и…

– Эгей, полегче, сорвиголова! Мне кажется, здесь только один главный. Насколько мне известно, мэры поважнее начальников полиции. После мэров идут букмекеры, костоломы, мороженщики, а потом уже начальники полиции. Леди остается – я сказал!

Мэр нечасто напоминал ему о своем служебном положении, и Спенсер молча стоял, обдумывая дальнейший ход. Калебу не нравилось, когда ему указывали, как вести расследование, не нравилось присутствие мэра, и он определенно не хотел, чтобы его бывшая подруга болталась рядом и совала во все свой нос. Но что он мог поделать?

– Хорошо, только стойте в стороне и закройте рты, понятно?

– О, мы начинаем чувствовать себя большой шишкой, не так ли? – откликнулась Лиза. – Впрочем, как обычно.

Спенсер отвечать не стал, зажег лампу, поднял ее и осветил ужасающую картину.

Все трое застыли, раскрыв рты. На первый взгляд странное зрелище напоминало скорее экспозицию в музее восковых фигур, чем место преступления. Тело стояло (а не лежало вверх лицом, с подсунутой под голову расшитой подушкой, аккуратно сложенными на груди руками и благопристойно скрещенными ногами, как в те времена обычно оставляли проституток, убитых в темных переулках). Трупное окоченение наступило быстро, позволив убийце манипулировать телом как куклой с подвижными суставами. Ему даже удалось поставить ее, используя палку и деревянный ящик для опоры.

– Это просто зверство, – сказал Калеб.

– Ритуальное убийство, – прошептала Лиза.

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

Беззубая Старушка Салли, незадачливая жертва маньяка, была не просто убита (ударом сзади, возможно, нанесенным мешком яблок). Убийце хватило времени, чтобы проделать довольно загадочные действия с ее телом.

Спенсер вытащил свой новехонький эдисоновский диктофон и несколько раз повернул ручку завода. Затем он заговорил в раструб микрофона профессиональным, лишенным эмоций голосом:

– Платье жертвы обрезано, кромка подола на добрых сорок сантиметров выше колен.

– В наше время такие юбки не носят, – вмешалась Лиза.

– Цыц! – скомандовал Калеб. – Вдобавок множество ярких круглых кусков материи… каждое примерно пять сантиметров в диаметре… аккуратно пришиты на одежду, создавая рисунок в беспорядочный горошек. Похоже, убийца снял с жертвы туфли, заменил подметки, покрасил в белый цвет, начистил и снова надел. Э-э… внутренности пострадавшей извлечены и помещены ей на голову. Они уложены, напоминая прическу в виде… улья?

Он запнулся, выключил магнитофон и повернулся к Лизе.

– С чего бы ему делать такое? – прошептал он.

Лиза пожала плечами.

– Первый раз в жизни вижу подобную прическу.

Убийца также оставил метку на лице Салли: небольшой надрез под линией челюсти позволил ему оттянуть ее щеки и заколоть булавками за ушами; сегодня такое мы назвали бы подтяжкой.

Лиза обратила внимание, что грубый грим Салли, в который входило свиное сало и горчица, был стерт, а вместо него нанесен прекрасный макияж (говоря точнее, легкий тональный крем от «Макс Фактор», если верить одному моему другу, который… гм… много знает о макияже). Ее губы были накрашены потрясающей фуксией, длинные черные ресницы приклеены к неподвижным открытым глазам, а на щеке карандашом для бровей был нарисован странный знак. Никто из троих не смог узнать этот символ. Он включал круг, разделенный вертикальной линией, еще две черты, образуя острые углы, шли от центра вниз и в стороны.

– «Пи-эй-си», – прочитал Рузвельт надпись на рисунке. – Что бы это могло значить? Кто-нибудь из вас знает латынь?

Но внимание Калеба привлекло кое-что еще – улыбка жертвы. Каждый, кто был знаком с ней, мог заметить гнилые бурые пеньки, обеспечившие Салли ее прозвище. Теперь же окоченевший рот проститутки украшал голливудский набор белоснежных сверкающих кусалок. Убийца снабдил ее коронками!

Принимая в расчет, когда в последний раз Салли видели в живых на улице возле самой «Настоящей Пиццы Рэя» и то, когда второй уродливо-жирный альбинос обнаружил ее мертвой, накинув время, которое потребовалось убийце для создания костюма и обширной работы с зубами, Спенсер пришел к выводу, что встреча Салли с душегубом длилась по меньшей мере три минуты.

Тедди Рузвельт всплеснул руками.

– И что же, черт возьми, нам делать? – взревел он. – Как я понимаю, наш подозреваемый – искусный хирург, дантист, сапожник, портной, визажист и вдобавок любитель дамских причесок! Боже правый, да в этом городе как минимум тысяча таких парней найдется!

Спенсер отчаянно пытался сосредоточиться.

– Плюс к тому, он безграмотен. – Элизабет указала на угол переулка. Как будто оставленных улик показалось убийце недостаточно, и он еще присовокупил к ним таинственное послание, нацарапанное мелом на кирпичной стене:

Рузвельт сжал кулаки. Его глаза покраснели, что спутники мэра сочли результатом нахлынувшей ярости. Густая маслянистая жидкость сконденсировалась в двух круглых каплях, которые залили глаза, выкатились на щеки и – в неожиданно холодном ночном воздухе – затуманили очки. Большой плюшевый медведь плакал.

– Это лучшие стихи, которые мне только доводилось читать, – всхлипнул он, достал носовой платок и оглушительно высморкался.

– Йо-хо, – добавил он нерешительно. Видно, сморкательное усилие вызвало некий порыв в его организме.

– Ну все, хватит! Больше я не вынесу! Я хочу, чтобы вы оба убрались с моего места преступления, сию же секунду!

– Стоять, Калеб! – скомандовала Элизабет, а затем, сменив тон, продолжала: – Послушай меня. Убийца упоминает Ряженых – вот где главный ключ.

– Да, и что? При чем тут эти клоуны, что наряжаются в птичьи перья и расхаживают, попивая пиво?

– Нападение акулы! – воскликнул мэр.

– Не скажи, – возразила Лиза. – Ряженые не просто устраивают ежегодный парад. У них существует древнее тайное общество, оно появилось в Англии, в Сассексе, много сотен лет назад. Само слово обозначает человека, который наряжается и участвует в пантомиме. Между прочим, уже у греков было слово «ряжа», ну или что-то похожее, что означало «маска». Использование масок и костюмов приобрело популярность в четырнадцатом веке. Кроме того, что они наряжаются, устраивают представления и парады, Ряженые также поклоняются языческим богам плодородия.

– Похоже, это и мои божества, если вы понимаете, что я имею в виду, – сказал мэр, делая выразительное движение бедрами.

– Но что все это значит? – спросил Калеб.

– Так ты признаешь, что тебе нужна моя помощь?

– Я признаю, что именно в данный момент твоя осведомленность может сэкономить мое время…

– Зашибись! – воскликнул Рузвельт. – Значит, эта лапочка останется в команде.

– Нет никакой команды! – взорвался Калеб.

Рузвельт сник и, казалось, готов был снова расплакаться:

– Нет команды?…

Лиза нахмурилась.

– Не знаю, что нам это даст, но ежегодный парад Ряженых проходил сегодня в центре. Предлагаю отправиться туда, попытаемся свести концы с концами.

Калеб попробовал запротестовать, но Лиза его опередила:

– Я нужна тебе в этом деле. Мой отец был Ряженым, так что я смогу кое-что подсказать.

Крыть было нечем, хотя такое положение ему не нравилось.

– А если убийца будет снова мудрить с прическами, тебе понадобится моя женская сообразительность.

– Ну да, а если дело осложнится, может, нам удастся увидеть ее без юбки! – прошептал Рузвельт на ухо Калебу.

– Ладно, пошли, – наконец сдался Калеб.

– Зашибись! – заорал сами-знаете-кто. – Эх, вместе весело шагать!

Неожиданно Лиза оживилась.

– Слушай, Калеб. Каждый год члены секретного общества Ряженых устраивают в Нью-Йорке свой съезд. Если наш убийца – из них, возможно, он все еще здесь. Но пробудет он в городе еще только день. Мы не можем терять время.

– Правильно, – сказал Рузвельт, осознав наконец весь ужас ситуации. – Так что пошли скорей в «Дельмоникос» и быстренько закончим нашу послеобеденную выпивку.

* * *

Свежеиспеченная команда сыщиков сумела провести некоторые изыскания. Конечно, они изрядно продвинулись в расшифровке улик, но в своем рвении следовать линии Ряженых не обратили внимания на один очевидный ключ, оставленный убийцей, – положение тела жертвы! Возникал вопрос: они просто пропустили его или же не смогли понять его смысла?

Да, Беззубую Старушку Салли оставили в стоячем положении, но ее поза! Одна нога согнута в колене и приподнята, руки разведены и согнуты в запястьях. Учитывая замысловатую прическу, скрученную душегубом из ее потрохов, а также белые ботинки, макияж, мини-юбку в горошек, позу и знак на щеке, картина становилась совершенно ясной. Впрочем, разумеется, не для человека девятнадцатого столетия. Очевидно было для меня в моем двадцать первом веке – убийца, несомненно, представил бедную Салли Дженкинс в образе танцовщицы зажигательного танца гоу-гоу конца 1960-х годов!

Неделю или две спустя мне пришло в голову, что в этом деле явно присутствовало нечто из ряда вон выходящее.