— Ну вот.

— Ну вот.

— Пустой дом. — Он выразительно посмотрел по сторонам.

Я усмехнулась.

— Пустой магазин, Чарли, и не так скоро. Я больше не хочу в чулан для швабр!

— Ты права, — улыбнулся он. — Смиренно приношу извинения за мое отвратительное поведение вчера. Увы, я потерял голову от желания, и это ты во всем виновата, потому что ты так невероятно хороша собой и зажгла во мне огонь. Но обещаю, сегодня я буду образцом сдержанности. Слово бойскаута. Более того, я буду вести себя, как настоящий джентльмен, и для начала… О черт! — Он хлопнул себя рукой по лбу. — Забыл их в машине.

— Что?

Но он уже выбежал на улицу и вернулся через минуту, широко улыбаясь, с большим букетом лилий и пакетиком пирожных из датской кондитерской.

— Это тебе.

— О, мои любимые, — проговорила я, жадно глядя на пирожные. — Вкуснятина. Цветы я поставлю в воду. — Я восторженно приняла букет. — Даже не могу вспомнить, когда мне в последний раз дарили цветы.

— Бред, не верю ни одному слову, — отмахнулся он, развалившись на одном из мягких диванов Кита. — Скорее, я склонен думать, что у тебя целая куча поклонников, о которых ты почему-то умалчиваешь. Как бы то ни было, это маленький символ моей привязанности и отчасти — нового обещания относиться к тебе с глубочайшим уважением, не напрыгивать на тебя и не зацеловывать до смерти в ту самую секунду, когда тебя увижу. Если честно, именно это мне хочется сделать прямо сейчас. Видишь, как мужественно я сопротивляюсь? Видишь? — Он помахал руками.

— Ты ангел, — согласилась я, раскладывая пирожные на красивой тарелке китайского фарфора, — и ты абсолютно прав. Надо сначала узнать друг друга, а не просто завалиться в кровать, Чарли, — сурово проговорила я, поворачиваясь, чтобы включить чайник.

— Но мы-то даже этого еще не сделали, — задумчиво вздохнул он. — Я имею в виду постель. Так что прошу, давай не будем говорить об этом, а то я опять весь разгорячусь. Хотя, может, втайне ты все-таки хочешь, чтобы я перепрыгнул через кофейный столик и растерзал тебя на кресле эпохи короля Георга? В таком случае я поступлю так с радостью.

Я рассмеялась и изящно присела напротив, твердо решив, что наше чаепитие не перерастет во что-то большее.

— К твоему сведению, это кресло припасено для богача с соседней улицы, который дает за него хорошую цену и в любую минуту может за ним явиться. Не уверена, что смогу поговорить с ним о покупке, лежа полностью обнаженной на кресле.

Он простонал.

— Вот видишь! Ты опять за свое! Если будешь говорить о сексе, не обещаю, что смогу вести себя достойно, Люси. — Он поднялся на ноги и сунул руки в карманы, позвякивая мелочью. — Более того, сейчас мне придется сесть на твой диван и научить тебя уму-разуму, и ты сама в этом виновата.

— Сидеть! — скомандовала я. — Нет, Чарли, я строго тебе запрещаю! И настаиваю, чтобы между нами был столик! Стой здесь, пока я буду варить кофе. — Я подскочила и осторожно пробежала мимо Чарли к закипевшему чайнику. — Сам посуди, я же на работе, и ты мог бы вести себя нормально! Я хочу поговорить с тобой, узнать тебя поближе и все такое.

— Ну вот, — вздохнул он и послушно плюхнулся на свой диван, закатив глаза. — Тогда мне придется думать о курсе евро или чем-нибудь таком, может, даже о министре финансов. О чем-нибудь антисексуальном, а глаза тем временем будут любоваться твоим аппетитным задом, пока ты разливаешь кофе. — Он повел бровями.

Я оглянулась.

— Мой сын говорит, что эта юбка слишком узкая. И мне надо носить платье. Наверное, больше всего ему бы понравились балахоны для беременных.

— По-моему, Люси, для тебя это был бы огромный шаг назад, — промурлыкал Чарли. — Я большой поклонник стиля барокко, и, по-моему, твой зад просто идеален. Сама посуди, кому захочется обниматься с вешалкой, у которой ребра, как стиральная доска?

«И правда, никому не захочется», — подумала я, помешивая кофе. И все же его жена, которую он, наверное, любил, раз женился, была именно такой вешалкой. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление, когда я мельком увидела ее у их фермерского дома. Высокая блондинка, и очень худенькая — вот повезло! Я вздохнула и отнесла кофе на подносе к столу, поставив его между нами. Села и взяла пирожное.

— М-м-м-м-м… — простонала я, откусывая кусочек и зажмуривая глаза. По подбородку потек крем. — Объедение. — Я облизнула пальцы, испачканные сахарной пудрой, и поспешно отвела глаза: он опять смотрел на меня зловеще-голодным взглядом.

— Итак, — бодро прощебетала я, смахивая крошки с колен и выпрямляясь. — Что ты сегодня будешь делать, Чарли? Не считая ухаживаний за пухленькими продавщицами антикварных магазинов и умасливания их калорийными пирожными и цветами?

— О боже, — вздохнул он, покорно откидывая голову. — Всякие вещи. Например, я должен сесть и начать писать сценарий для новой телекомедии, суть которой в том, что два разведенных человека с разным цветом кожи и миллионом детей живут счастливо, пусть даже в крошечной квартирке. Даже двухлетний ребенок недостаточно наивен, чтобы поверить в такое, и телезрителям придется призвать на помощь весь свой оптимизм. И вот сейчас, когда я разговариваю с тобой, я на самом деле должен с высунутым языком писать реплики для персонажей, расторопно стуча по клавиатуре.

— Об этом они просили тебя вчера? — Я отряхнула с юбки сахарную пудру. — На Би-би-си?

— Да, именно. Вот это, Люси, и есть мое задание. Моя миссия, которую обрисовали для меня добрые ребята из телерадиокомпании, если я соглашусь ее исполнить, конечно. А я, разумеется, соглашусь, — он вздохнул. — Естественно, я соглашусь. Ведь, во-первых, я трус, во-вторых, у меня нет денег, и, в-третьих, в глубине души я подозреваю, что если не приму их предложение, они больше никогда ни о чем меня не попросят, так как время мое уже прошло и я стал старым никчемным псом. Но боюсь, сесть и написать этот сценарий будет очень непросто.

— Минуточку, — нахмурилась я и положила пирожное. — Ты же вроде сказал, что они хотели заказать тебе новые серии «Городских пташек»?

— Я тоже так думал, Люси. Но, увы, оказалось, что это лишь уловка, чтобы меня завлечь. Не успел я опомниться и сказать: «Может, поговорим о сценарии нового сериала?», как мне под нос сунули эти «Счастливые этнические меньшинства».

— Но разве тебе обязательно писать именно то, что они хотят? Неужели нельзя придумать что-нибудь свое и сделать все по-другому?

— Можно, конечно, и я бы с удовольствием, но за такой проект никто не возьмется. Все вежливо улыбнутся, даже начнут обсуждать, но потом задумаются, нахмурив брови и неуверенно склонив головы: «Не кажется ли вам, что этот проект слишком уж в духе восьмидесятых? Слишком уж устаревший и консервативный?» — Он с горечью отхлебнул кофе. — О нет, в наши дни любой сценарий с внятным сюжетом, который развивается не сразу и сочетает в себе юмор, пафос и персонажей, вызывающих сопереживание, сразу же выбрасывают в ведро. Публика хочет вовсе не этого. Публика жаждет секса, насилия и мордобоя. Необязательно именно в такой последовательности, но все это им очень нужно, причем постоянно. Я же, напротив, пишу о людях из среднего класса, которые живут обычной средней жизнью. Я превращаюсь в динозавра, Люси. В вымерший вид. — Он устало потер лицо тыльной стороной ладони.

— Чепуха, — отмахнулась я, подумав, что в жизни не видела более симпатичного динозавра, чем тот, что сейчас сидит напротив меня. И еще я подумала о том, что у меня хорошо получается не подпускать его к себе и не поддаваться его обаянию.

— Ну мне, по крайней мере, нравится то, что ты пишешь, — поддержала его я. — Розанна говорила, что ты там написал… ах да, «Семейные ценности». Мне очень понравилось!

Он поморщился.

— «Семейные ценности» вышли двенадцать лет назад.

— Правда? — Я оторопела. Интересно, а ему-то тогда сколько лет? — Ну, если вспомнить что-нибудь поновее…

— «Сила женщин»?

— О да! И это ты написал? Блестяще!

— Но все равно это было восемь лет назад. — Он вздохнул. — Просто они все время их повторяют, вот в чем дело.

— Ну это же лучше, чем ничего, не так ли? — попыталась ободрить его я.

Он улыбнулся и ничего не ответил.

— А кстати, — торопливо добавила я, — что думает о твоих программах жена? — О да, Люси, очень деликатный вопрос. Как умно! От темы, которая явно нагоняет на него депрессию ни с того ни с сего перейти к его жене, которую ему обсуждать еще приятнее!

— Она не смотрит сериалы. Считает их недостаточно серьезными. — Он печально почесал затылок.

«Господи, а вдруг она вообще не смотрит телевизор? — вздрогнув, подумала я. — Считает его орудием зла, дьявольским прибором? Я же, напротив, жизни не могу представить без телевизора — свернешься себе калачиком в халате с бутылкой вина и коробкой конфет…»

— Понятно. — Я задумалась, чем же еще можно заняться вечером. — Она что, ходит на религиозные собрания или что-нибудь в этом роде? Чтения Библии и тому подобное?

Он смутился:

— Иногда.

— Или она одна из тех, ну, знаешь, — я нагло продолжала, размахивая руками для ясности, — которые практикуют омертвение плоти?

— Что? — Чарли оторопел, но он же не подозревал, какие у меня познания, не так ли? Не знал, что в последнее время я немало литературы прочитала о религиозных фанатиках. В библиотеке Незерби-Холла нашлась одна захватывающая книга, правда, о фанатиках шестнадцатого века, но я была уверена, что разницы особенно никакой, разве что у нынешних сектантов нет ни власяниц, ни березовых кнутов.

— Омертвение? — Он изумленно уставился на меня. — Может, ты имеешь в виду умерщвление?

— Ага, точно.

— Ну нет, это вряд ли. Самоотречение ей, конечно, свойственно. Знаешь, она постится. В Великий пост.

— Боже мой, Чарли, тебе, наверное, ужасно тяжело. Как ты только выносишь все это?

— С трудом. Но знаешь, Люси, — напряженно проговорил он, — если это ей помогает…

— О, конечно! — согласилась я. Да, ни к чему казаться крысой. — О боже, да, разумеется, если ей так лучше, я только за! Но как думаешь, может, она будет чувствовать себя более комфортно в компании таких же людей, как она?

Он расхохотался.

— Ты имеешь в виду, в монастыре?

Я залилась краской.

— Ну нет, что ты, конечно, нет! — возразила я, а в глубине души подумала: «Ага, именно там». Ведь в мечтах… скажу честно, в мечтах я уже все продумала. В моих мечтах его жена уже давно собрала вещички и переехала туда. В монастырь. О да, как-то утром Чарли и Эллен отвезли ее к ворогам монастыря, где их с раскрытыми объятиями встретила матушка-настоятельница, готовая принять новую послушницу. И она вошла в ворота (женушка его, я имею в виду), разодетая в новенькую рясу и радостно сжимающая распятие; на лице ее расплылась блаженная улыбка, и вот она поворачивается, чтобы попрощаться с мужем и дочерью… Нет. Нет, минуточку, Эллен там быть не должно, это уж слишком душераздирающее зрелище. Там будет только Чарли, который помашет ей, смахнет слезу, но в глубине души будет понимать, что это только к лучшему и наконец она может быть счастлива. Потом он побежит к машине, сорвется с места на безумной скорости и поедет ко мне!

Я, разумеется, буду его ждать, вся из себя невероятно сексуальная и нерелигиозная: кстати, к тому времени я похудею, на мне будут джинсы восьмого размера и обтягивающий кардиганчик, а под ним — ничего. Он возьмет меня на руки и как настоящий мужчина понесет наверх, в спальню, где нас ждет целый день фантастического секса, а потом мы будем жить счастливо до конца дней. Одной большой счастливой семьей. Я, Чарли, мальчики… а, совсем забыла, еще Эллен. О да, эта ботаничка, помешанная на животных. Не уверена, что они с Беном найдут общий язык, но, конечно же, в конце концов все мы ее полюбим. А когда она подрастет, можно будет заказать контактные линзы. И купить ей хомячка или еще какого-нибудь грызуна. Или они воняют? И мне придется выносить… ну, вы понимаете, чистить все это хомячье хозяйство? Проклятье. Я уставилась на ковер. И как я только дошла до мыслей о хомячьих экскрементах, когда еще даже не спала с этим мужчиной?

Я виновато подняла глаза. И наши взгляды встретились и сцепились, как колючая проволока. Он пристально смотрел на меня.

— О чем ты думаешь? — прошептал он.

— Я… — Я густо покраснела. — Ну, я…

Я осеклась. В его глазах пылали сильные эмоции — это вполне могла быть любовь, а могло быть и влечение. Он пристально смотрел на меня, не отпуская меня с крючка, и комната наполнилась ароматом лилий и привкусом опасности. Он протянул руки, и я импульсивно потянулась ему навстречу. Он взял мои перепачканные сахарной пудрой ладони, поднял их и стал облизывать каждый палец, один за другим, медленно и чувственно. Я понятия не имела, что такие вещи бывают не только в кино. Я чуть в обморок не упала.

— Запри дверь, — прошептал он, по-прежнему глядя мне в глаза.

— Нет, Чарли, — слабо пропищала я. — Не могу. Я здесь работаю. Что, если Кит…

— Кит не придет. Он в Челтенхэме и вернется через несколько часов. Ладно, я сам ее запру.

Он встал, подошел к двери и повернул ключ в замке. Потом повесил на окно табличку «закрыто» и вернулся на диван с озорной улыбкой.

— Чарли, — отчаянно протестовала я, — все совсем не так, как я думала! Сам посуди, в мой первый день на новой работе, у меня новый работодатель, и… М-м-м-м-м-м!!!

Внезапно у меня перехватило дыхание: он опустился передо мной на колени, целуя меня в губы, в шею и опять в губы, чтобы остановить мои возражения. Я попыталась сопротивляться, но знали бы вы, как это было приятно! Так что я вроде как подключилась к процессу. И через секунду он подхватил меня с дивана, обнял за бедра и поднял на руки — в шелковые объятия, совсем как в любовных романах.

— Нет! — в ужасе прокричала я. — Нет, не надо меня нести, я тонну вешу!

Но Чарли так воодушевился, что, не успела я опомниться, как он уже нес меня наверх по великолепной широкой лестнице, через лестничную площадку в спальню (он пнул ногой первую дверь, попавшуюся на пути). Это была комната в голубых тонах с шелковыми обоями, на которых были нарисованы павлины, и огромной кроватью с балдахином.

— Но… но это же спальня в стиле Тюдор! — пролепетала я. — В последний раз на этой кровати спала Мария, королева… какая-то там королева!

— Значит, кроватка уже застоялась, — пробормотал он, прерывая меня поцелуями. — Пора ее обновить. Давай устроим ей эпоху Возрождения!

Главная проблема была в том, что хотя моя голова сопротивлялась как только можно, мое сердце, артерии и все тело дрожали и подчинялись этому властному мужчине, этой природной стихии, которая физически и эмоционально была сильнее меня и превращала Чарли в самое желанное существо на свете.

Он опустил меня на кровать, лег сверху, и комната закружилась перед глазами; все превратилось в водоворот: мои чувства, гобелены, картины старых мастеров на стене, балдахин из плюшевого фиолетового бархата. Все вертелось, как колесо с фейерверками, и расплывалось перед глазами. Он обнял меня и стал ближе, чем моя кровь, и даже теплее. Он атаковал верхнюю половину моего тела и начал исследовать и стягивать мою одежду. Но на мне был топ с запахом, с лентами, которые протягиваются в петельки на боках и завязываются сзади — Чарли был явно не знаком с такой системой. Он храбро сражался с завязками, время от времени сдавленно бормоча «черт», «проклятье» и «что это у тебя здесь, Люси?». И только он разобрался, что к чему, как мы услышали храп.

Мы замерли на месте и уставились друг на друга.

— Что это было? — ахнула я.

— Не знаю!

Я отодвинулась.

— Слушай!

Мы прислушались. И храп раздался опять. Надрывное, звучное, протяжное сопение, которое к тому же было где-то совсем близко.

— В кровати кто-то есть! — завизжала я, в ужасе вскакивая и запахивая кофту.

Чарли тоже сел. Мы испуганно огляделись. Кровать была действительно огромная, и мы заняли лишь ее маленький уголок. Но никакой зловещей фигуры под одеялом не оказалось. Здесь не было королевы Марии в мантилье, которая спустя все эти годы храпела бы, сложив руки в молитве. И тут мы снова услышали это сопение.

— Хр-р-р-р-р-р-ру-у-у…

Я спрыгнула с кровати.

— Он под кроватью! — прошипел Чарли, тоже скатываясь на пол.

— О господи! И кто там? — Я судорожно завязала кофту и в ужасе отпрянула.

Чарли наклонился, осторожно приподнимая покрывало. Пригляделся. Потом настала зловещая тишина. После чего он проревел:

— Это чертова собака!

— О! О боже, Рококо! — с облегчением воскликнула я. — И все, больше никого? А я подумала…

— Рококо! ВОН ОТСЮДА! — завопил Чарли. — ВОН!!! Я подождала, когда Рококо выползет из-под дивана.

— Никак не проснется, — доложил Чарли, еще раз заглянув под кровать. — И забралась в самую середину. Ничего не слышит. Ты не возражаешь, если она побудет здесь, пока мы…

— Еще как возражаю! — отрезала я. — Я вообще не уверена, что нам надо здесь находиться, Чарли, не говоря уж о том, чтобы заниматься этим в присутствии спящей собаки… м-м-м… м-м-м-м-м… ну ладно, один поцелуй, и…

Он опять заткнул мне рот поцелуями: видимо почувствовал, что я могу передумать. Но я вовсе этого не хотела: аппетит оказался сильнее скромности, и я уже слышала, как Афродита нашептывает мне на ухо, приказывает замолчать и не будить спящую собаку.

Он опять уложил меня на кровать. Так, на чем мы остановились? Ах да, именно… м-м-м-м-м… как приятно… только вот… Черт. Будь она проклята. Опять храпит, на этот раз громче, и теперь я не могу как следует сконцентрироваться. Это даже на храп не похоже — слишком уж хриплый и неровный.

— Погоди-ка. — Я села и оттолкнула Чарли.

— Что такое? — пробормотал он, тоже сел и стал целовать меня в ухо.

— Чарли, почему она не проснулась? Ты же ее позвал, а она вообще не шевелилась, да? А вдруг она заболела?

— Не говори глупости, — сказал он, приподнимая мои волосы и целуя шею. — Она не заболела, она просто спит.

— Нет, ты не понимаешь, она болела. Недавно совсем, мне Кит сказал, и… послушай.

Он вздохнул, но покорно замолк и прекратил поцелуи.

Храп послышался снова. Долгий, протяжный — и к нему добавился еще тихий стон.

— Это не храп, а предсмертный хрип! — ахнула я. — Чарли, она умирает!

Соскочив с кровати, я заглянула под покрывало. Рококо растянулась на животе, глаза были полуоткрыты так, что видны белки.

— Господи Иисусе! Да у нее агония! Чарли, вытащи ее!

Выругавшись, Чарли послушно соскользнул с кровати, заглянул под покрывало и схватил Рококо за задние лапы. Я тоже забралась под кровать и взяла ее за передние, и вместе мы потащили ее по деревянному полу. Я тревожно взглянула на огромную волосатую зверюгу. Она дышала коротко и прерывисто, рот был широко открыт, живот вздымался, почти как при спазмах.

— Боже, Чарли. Я знаю, что это такое, — проговорила я, внезапно задрожав. — У нее диабетическая кома. У моего дяди был диабет, и именно так она и наступает. Внезапный приступ, реакция на инсулин.

— Ты уверена? — Он почесал затылок — И что будем делать?

— Сахар! Нам нужен сахар, — взволнованно проговорила я. — Скорее, Чарли, беги и принеси миску с водой, чтобы можно было размешать сахар!

— Ладно, — устало проговорил он и поднялся на ноги, нахмурился, глядя на Рококо, опять почесал затылок и поплелся прочь. Через пару минут он вернулся и принес сахар и воду.

— Так. Теперь надо все это перемешать, — сказала я, расплескивая повсюду воду и рассыпая сахар. — И положить ей в рот, вот так.

Я в отчаянии наблюдала, как вся моя мешанина вылилась обратно на пол.

— Нет, нет, так ничего не получится! Надо, чтобы она сидела, а то мы никогда не заставим ее это проглотить! Чарли, садись на кровать, раздвинь ноги и посади ее…

Мы подтащили собаку и посадили ее между ног Чарли, прислонив ее спиной к его груди, мордой — к его щеке, волосатым дрожащим брюхом вперед.

— Держи ее, прижимай к себе, как ребенка — вот так. — Он схватил ее под грудью. — Так, теперь, — продолжала я, — я открою ей рот и попытаюсь влить… держи ее, Чарли, держи! Она… о черт! Все на тебя вылилось, ты ее недостаточно крепко держишь!

— Я стараюсь! — прошипел Чарли. — Но она здоровая, Люси. Она тонну весит! Даже тяжелее, чем ты!

— Ну спасибо! И ты должен массировать ей горло, пока я буду заливать воду! — Я снова попыталась влить лекарство, но Рококо перекатывалась в руках у Чарли с открытым ртом и выпученными глазами.

— Она умирает! — закричала я. — Ох, Чарли, ну сделай же что-нибудь! — пролепетала я, заламывая руки. — Сделай ей искусственное дыхание, что ли!

— Что? — Он ужаснулся.

— Искусственное дыхание! Поцелуй жизни!

— Да, я понимаю, что это такое, но я этого делать не буду!

— Чарли, умоляю, она же умрет, если ты этого не сделаешь, и виновата буду я! — Я заплакала. Чарли пристально посмотрел на меня.

— О, дерьмо! — Он наклонил голову, приложил губы ко рту собаки и тяжело задышал.

— Ну что? — встревоженно спросила я, когда он поднял голову.

— Не знаю, — закашлялся он, с перекошенным лицом плюясь на пол. Его тошнило. — Пощупай у нее пульс!

Я схватила Рококо за лапу и стала щупать.

— Здесь?

— Это вряд ли, Люси, — проревел он, с отвращением вытирая губы. — На груди пощупай. Фу! Кажется, меня сейчас вырвет. Ну знаешь, я больше этого ни за что не сделаю — ни ради тебя, ни ради кого-то еще!

— Вот, я нащупала сердце — оно бьется! Она еще жива, Чарли, жива!

— Аллилуйя, блин.

— Держи ее поровнее, Чарли, вот так! Ей это нравится — смотри, ты ей нравишься! Только глянь — она улыбается и открывает глаза!

— Обалдеть.

— Держи ее, Чарли, она приходит в себя!

— Знаешь что, — прошипел он, с трудом удерживая собаку, — если бы ты спросила меня утром, что я буду делать в это время, я бы ответил почти со стопроцентной уверенностью, что буду лежать с бокалом мерло в руке рядом с прекрасной блондинкой с потрясающей фигурой. Вместо этого я сижу здесь в той самой собачьей позе, рядом с сукой по имени Рококо, с которой я только что чуть не занялся сексом.

— Чушь собачья, — фыркнула я, — ты спас ей жизнь.

— Да, но я сегодня собирался заниматься вовсе не спасением собачьих жизней. У меня с этой псиной был более тесный физический контакт, чем с тобой! И любовная прелюдия, и… о боже, она опять теряет сознание! — Голова Рококо откинулась.

— Надо ехать к ветеринару, — сказала я, решительно вставая на ноги. — Мы ничем помочь не сможем, надо отвезти ее к специалисту.

— Конечно, Люси! — простонал он. — Потрясающая идея, лучшее, что тебе пришло в голову за весь день! И почему ты не предложила это раньше, прежде чем мне пришлось поцеловать ее взасос?

— И это ты ее повезешь, — решительно проговорила я, — потому что я не могу отлучиться из магазина. Я позвоню и скажу, что ты приедешь. Пойдем, Чарли, отнесем ее в машину.

Мы взяли Рококо и потащили, поволокли и понесли ее в машину: глаза у нее закатились, язык вывалился, лапы повисли. Мы вынесли ее на дорожку и пошли к машине, которая, слава Богу, была с откидным верхом. Мы положили Рококо на заднее сиденье: изо рта у нее шла иена, забрызгивая светло-бежевый кожаный салон. Чарли поморщился.

— Езжай быстрее, — поторопила его я. — И когда приедешь к ветеринару громко погуди в гудок, и кто-нибудь к тебе выйдет.

— Откуда ты знаешь? — захныкал он. — Откуда ты знаешь, что я не останусь сидеть с дохлой кобылой на заднем сиденье?

— Не останешься, — успокоила его я. — Я позвоню и попрошу, чтобы к тебе кто-нибудь вышел. Не волнуйся, Чарли, просто езжай, и все!

Тревожные нотки в моем голосе воодушевили его, он покорно запрыгнул на водительское сиденье и опустил окно.

— Наверное, это любовь, — отчаянно произнес он. — Я тебе честно скажу: подобное я не сделал бы ни для кого, ни для одной женщины на свете.

— Мне тоже кажется, что это любовь, — прошептала я, наклонившись и ласково поцеловав его в губы. — И, по-моему, ты очень добрый человек. А теперь езжай!

С глубоким вздохом он тронулся с места, а я рванула обратно в дом, чтобы позвонить ветеринару. И еще я позвонила Киту на мобильник и сообщила плохие новости, но не слишком драматизируя. Я посоветовала ему не волноваться и не нестись сразу домой, так как Чарли мило согласился остаться с Рококо у ветеринара, а я вполне могу пока последить за домом.

— Но с ней все в порядке? — встревоженно спросил он. — Думаешь, она поправится?

— Уверена, — отрезала я, скрестив пальцы. — И знаешь, Кит, Чарли вел себя просто потрясающе. Он спас ей жизнь, клянусь богом.

Он даже не спросил, что Чарли делал в его магазине, но, наверное, догадался, и я подумала, что до его возвращения надо обязательно разгладить покрывало на кровати в комнате Тюдоров.

Примерно через час позвонил Чарли. Рококо пришла в сознание и теперь чувствовала себя «комфортно». У нее действительно наступила реакция на инсулин, и надо было отрегулировать его уровень. Видимо, ее нервная система не выдержала, поэтому она и отключилась.

— ЕЕ нервная система, — фыркнул Чарли. — Знала бы ты, что с моими нервами! Хватит с меня прерванных коитусов, Люси, я слишком стар для всего этого. Мы должны провести выходные в уютном загородном отельчике, все как полагается: никаких больных детей и собак, чуланов для швабр и королевы Тюдор. Только ты, я и закрытая дверь в чудесном маленьком гнездышке с отдельной ванной. Чтобы никто нас не отвлекал и я смог бы насладиться тобой сколько моей душе угодно. Что скажешь?

Я хихикнула, но задумалась.

— Целые выходные? Это будет трудно устроить, Чарли. У меня есть дети.

— А на ночь? — не унимался он.

— Вот на ночь, — кивнула я, — я смогла бы выбраться. — Я представила себе какой-нибудь уютный паб, например, на старой мельнице; мы выпьем по коктейлю в баре у большого пылающего дровяного камина, держась за руки у огня; потом — ужин на двоих в маленьком ресторане при свечах, освещающих наши лица; все чувства напряжены. Позднее, опьяневшие от вина и любви, мы поднимемся по крутой лестнице в комнату с мягкой периной и потолочными балками над головой. В темноте за окном тихонько ухают совы, а мы в объятиях друг друга, вдали от мира и любопытных глаз…

— О-о-о да… — пробормотала я. — Я смогу выбраться. Более того, это было бы просто идеально.

— Отлично, — предостерегающим тоном произнес он. — Я бронирую номер прямо сейчас. Я как раз знаю одно подходящее место. О Люси, ангел мой, я так тебя хочу, я хочу наброситься на тебя и исследовать каждый сантиметр твоего тела! Кажется, меня преследует какое-то ужасное проклятие. Я с ума сойду, если скоро не увижу тебя, моя прелесть!

Я захихикала и велела ему не сходить с ума, а потом повесила трубку. Сердце билось в экстазе, прыгало от восторга. Но еще я задумалась, а захочет ли он когда-нибудь исследовать мою душу и разум, а не только тело? Но сейчас это было неважно. Мы назначили романтическую встречу, а узнать друг друга поближе можно и потом, разве нет? Весело мурлыкая себе под нос, я прибралась на столе у Кита, разложила квитанции, блокноты и карандаши в одну линию и сказала себе, что хватит капризничать.