9. На улице

Я проснулся в гостевой от шума насоса, сдувающего листву, и, посмотрев в окно (открытый грузовичок садовника обозначил субботу), я на несколько секунд почувствовал себя в полном порядке, пока не сообразил, что одет (дурной знак), как заснул – не помню (аналогично), и все это слилось в тревожный комочек. Я тут же вскочил на ноги, споткнувшись о бутылку «Кетель уан», купленную накануне вечером, и бутылка эта была пуста (тоже так себе знамение). Однако ж порожняя бутылка означала, что посетивший меня страх всего лишь результат похмелья – я был жив, здоров, в порядке.

Еще одна примета вызвала во мне смешанные чувства: кружка нелепых размеров, которую я обычно прятал под кроватью, стояла на ночном столике, до половины заполненная мочой. Это означало, что ночью я был настолько пьян, что не смог добраться до гостевой уборной в паре метров от кровати, но не настолько, чтоб утратить способность направить струю куда следует, а не на бежевый ковер. В итоге получалось: написал в кружку, но не на ковер – плюс или минус? Я быстро подошел к двери: удосужился ли я запереться перед провалом? Обычная утренняя тревога слегка рассеялась, когда я понял, что дверь была закрыта и, значит, Джейн не могла застать меня в таком виде (в отрубоне, водкой разит, у изголовья – кружка с мочой). Тут я подумал, что она, возможно, даже и не пыталась, и тревога только усилилась.

Я аккуратно понес кружку в кухню (ее можно было опорожнить в гостевой уборной, но я забыл) и, проходя сквозь гостиную, заметил, что ковер под ногами стал еще темнее – былой беж обернулся теперь чуть не светло-зеленым – и ворсистее (первая мысль: ковер растет). Роза пылесосила, особенно налегая на какое-то пятно. Я осторожно подошел и, заметив, что это отпечатки измазанных в пепле подошв, подумал: а почему это она не вычистила их еще вчера? Роза подняла глаза и выключила пылесос, ожидая от меня каких-то слов, но мое внимание отвлекли мебель, до сих пор не расставленная по местам, и похмелье; кроме того, комната казалась мне неодолимо знакомой, и от этого было сильно не по себе, и любые слова в подобной ситуации были бы совершенно излишними.

– Я думаю, это из-за вечеринки, мистер Эллис, – наконец прорезалась Роза, указывая на ковер.

Я уставился на пепельные отпечатки.

– Это из-за вечеринки он цвет поменял?

– Я слышала, народу много. – Она помедлила. – Может, они проливали выпивку?

Я медленно поднял на нее глаза:

– Чем же, вы думаете, мы их тут угощали? Зеленым красителем?

Роза смиренно смотрела на меня. Последовала пауза, которой, казалось, не будет конца. Непринужденным жестом я попытался компенсировать свою резкость. Не подумав, я поднял кружку к губам и – так же непринужденно – отвел.

– Мисс Деннис, она на улице, – только и сказала Роза, после чего отвернулась, включила пылесос, а я проследовал далее – на кухню.

Стопка утренних газет лежала на столе, и очередной заголовок гласил об очередном пропавшем мальчике, на этот раз по имени Маер Коэн. Я мельком глянул на фото (лет двенадцать, не ярко выраженный семит), но успел прочесть, что исчез он в Мидленде – всего в пятнадцати минутах езды от нашего дома. Моей реакцией было перевернуть газету передовицей вниз.

– Только не сегодня. Сегодня на это у меня нет сил, – в голос сказал я и, подойдя к раковине, аккуратно вылил туда содержимое кружки и помыл ее.

Облокотившись о стойку, руками я уловил вибрацию бесшумной посудомоечной машины, скрытой за панелью вишневого дерева. Вибрация подуспокоила меня, но вскоре шум насоса, продувшего всю стену до заднего двора, заставил меня поднять глаза и посмотреть сквозь стекло.

Тут я вспомнил про надгробие.

Вытянув шею, я внимательно оглядел поле.

Поколебавшись какое-то время, я все же признал, что надгробия там нет.

Однако эпический мрак прошлой ночи вернулся.

Я все же вышел на террасу; стояло прекрасное безоблачное утро, было снова не по-осеннему тепло, и при свете дня всякие ужасы и опасности казались мнимыми настолько, что вчерашнего приключения (и страха, мной испытанного) как будто и не бывало. Передо мной раскинулся Виктор, и шум насоса его нисколько не беспокоил. Я открыл дверь из кухни, и хвост его забил в нетерпении о настил террасы, но завис в воздухе, когда пес понял, кто пришел, и тогда хвост медленно опустился, поджался меж задних лап. Пес раздул ноздри и испустил тяжкий и влажный вздох. Я поискал в джинсах ксанакс, заглотил парочку, и меня тут же несколько подотпустило, но тут я увидел работника, нависшего над джакузи (значит, точно суббота), который вылавливал оттуда нечто похожее на мертвую ворону. (Воскресным вечером у Алленов мне расскажут, что еще одну ворону пригвоздили к стволу сосны напротив дома Ларсонов, другую «разломили пополам» и засунули в почтовый ящик Муров, еще одну нашли «разжеванной» – как выразился Марк Хантингтон – в багажнике «гранд-чероки» Николаса Мура, плюс еще одна свисала с сетки, покрывающей два дуба перед домом О'Конноров.) Подойдя поближе, я заметил, что эту ворону от всех виданных мной прежде отличал нездорово длинный и острый клюв. Работник и я молча стояли, разглядывая птицу, пока он не спросил: «Ребят, у вас кошка есть?» В воздухе пахло дымом, солнце еще только шло к зениту. Возле бассейна Сара оставила Терби, и в утреннем свете он тоже был похож на черный труп.

Я снова оглядел поле – убедиться, что надгробие исчезло. Я рассматривал ровное поле, чей рельеф слегка поднимался на кромке леса, и вспомнил, как Джейн однажды назвала его лугом и каким он тогда казался невинным.

Звук насоса все приближался, и я пошел по направлению к садовнику – молодому белому парню, с которым раньше я не говорил ни разу. Он выключил насос и пошел навстречу, щурясь на солнце. Я сказал садовнику, что хочу ему кое-что показать, и указал в сторону поля. Пока мы шуршали листьями по двору, я спросил, не слышал ли он о каких-либо странных происшествиях. Я обратил внимание, что в ожидании ответа замедлил шаг.

– Странных? Ну, мисс Деннис жаловалась, что кто-то объедает ее растения и цветы. Пара мертвых мышей, задранная белка-другая, вот, собственно, и все. – Садовник пожал плечами. Его тон предполагал, что явления эти вполне обычные.

– Это, может, наш пес, – сказал я, как отрезал, – тот, на террасе. Ох и любит он озорничать, есть в нем какая-то свирепость.

Садовник не знал, что на это ответить. Он молча улыбнулся, но улыбка слетела с лица, когда он понял, что я не шучу.

– Да, но у мисс Деннис такие цветы, что собаки обычно не едят.

Мы уже дошли до границы двора.

– Вы не знаете этого пса. Вы и представить себе не можете, на что он способен.

– Так-так… правда? – невнятно пробурчал садовник.

– Вчера вечером я обнаружил на поле нечто странное.

Мы переступили через низкий бетонный бордюр и теперь стояли на том месте, где до этого было надгробие и кто-то выкопал яму (если следовать наиболее радужному сценарию). Я указал на широкий, влажный черный след, на котором я поскользнулся, тянущийся от бывшего надгробия к нашему двору и резко обрывающийся на бордюре. Садовник положил насос на землю, снял кепку и вытер пот со лба. Черный след поблескивал на утреннем солнце; местами уже виднелась белесая корка, но до конца пятно еще не высохло.

– Что это? – спросил садовник, и на лице его нарисовалось выражение, которое чаще всего используют при виде мертвых животных.

– Вот и я хотел бы знать.

– Похоже на, хм, грязь.

– Это не грязь, это слизь.

– Что?

– Слизь. Это слизь. – Я заметил, что произнес это слово уже трижды.

Садовник состроил несколько озабоченных мин, опустился на колени и неуверенно пробурчал несколько предположений, суть которых я не расслышал. Я обернулся и увидел, как работник из конторы по обслуживанию бассейнов засовывает ворону в белый пластиковый мешок. Теплый ветер рябил поверхность бассейна, высокие белые облака бежали по небу и, скрывая солнце, затеняли то место, где мы стояли. «Это поле – сплошное кладбище, – вдруг сказал я себе. – Земля под нами напичкана трупами, и один из них бежал. Отсюда и след. Не удивительно, что он тянется к нашему дому». Где-то по соседству играли дети, и их голоса, их крики удивления и досады, их жизненность на минуту успокоили меня, а ксанакс усилил кровообращение настолько, что я мог вдыхать и выдыхать без боли в груди.

– Я здесь поскользнулся вчера вечером, – наконец сказал я и добавил, не успев остановиться: – Откуда эта слизь?

– Откуда? – переспросил садовник. – Просто какая-то слизь. – Он помолчал. – Я бы сказал, что это след от улитки, или слизняка, или от целого полчища, ведь, черт подери… слишком он здоровый для… слизняка. – Он снова помолчал. – К тому же с улитками у нас тут проблем никогда не было.

Я стоял, вперившись в присевшего на корточки садовника.

– Для слизняка, значит, слишком здоровый? – выдохнул я. – Что ж, прелестно, вывод очень обнадеживающий.

Садовник встал, не отрывая изумленно расширенных глаз от следа.

– Да. И пахнет он как-то странно…

– Может, просто уберете его, – оборвал я.

– Странно все это… – пробурчал он; «не страннее тебя», было написано у него на лице. – Может, это ваш непослушный пес натворил, – неловко пожал он плечами, желая перевести все в шутку.

– Я бы не исключал такую возможность, – отозвался я. – Он на многое способен. Такой уж у него характер.

Мы оба обернулись и посмотрели на Виктора, который невинно полеживал на террасе, ни сном ни духом. Он медленно поднял голову и, взглянув на нас, зевнул. Он уже собирался было зевнуть еще раз, но вместо этого вытянул голову, положил ее на лапы и вывалил язык.

– У него м-м… меняется темперамент, – сказал я.

– Да, непростой пес… похоже, – промямлил садовник.

Я промолчал.

– Я тогда промою здесь из шланга и… будем надеяться, больше такого не повторится. (Еще как повторится, услышал я шепот из леса.)

Такой вот получился разговор. Продолжать не имело смысла, так что я оставил садовника. Пересекая двор, я расслышал голоса со стороны дома, выходившей на Алленов, и отправился туда.

Завернув за угол, я увидел Джейн и нашего подрядчика Омара (не так давно прошли длительные дискуссии насчет остекления крыши над фойе), стоявших в одинаковых позах: руки в боки, головы запрокинуты, чтобы лучше разглядеть второй этаж. Заметив меня, Джейн даже улыбнулась, что я воспринял как приглашение присоединиться к ним, и улыбнулся в ответ. Я подошел и тоже уставился вверх. Вокруг огромного окна нашей спальни и над застекленной створчатой дверью медиа-комнаты, располагавшейся как раз под ней, лилейно-белая краска облупилась и висела лоскутами, обнажая розовую штукатурку. В руках Омар сжимал «старбаксовскую» картонку кофе со льдом, на лбу выступил пот, он был в полной растерянности. На первый взгляд с дома просто-напросто сходила краска, будто кто-то оставил на стене кривую царапину, неловко повернувшись второпях (может, это как раз то, что посреди ночи слышал Робби?), но чем дольше я смотрел на завитки краски, тем более осмысленными они мне казались, словно были вырезаны по определенному образу и содержали в себе некое зашифрованное сообщение.

Стена что-то говорила нам (мне). Я знаю эту стену, признался я себе. Я уже ее где-то видел. Эта стена – как страница, которую следует прочитать. Лежащие под ногами хлопья краски были размолоты так мелко, что казалось, кто-то просыпал муку.

– Это что-то невероятное, – сказал Омар.

– Может, это дети? Напроказничали на Хэллоуин? – спросил я. – А во время вечеринки это могло случиться? – Я помолчал, после чего, желая угодить Джейн, добавил: – Спорим, это Джей натворил.

– Нет, – отрезала Джейн, – это началось еще в июне, а теперь просто стало сильно заметнее.

Омар потрогал стену (я поежился), после чего вытер руки о штаны цвета хаки.

– Что ж, похоже на когти, – сказал он.

– Это что, инструмент такой – когти? – спросил я.

– Нет, это когда что-то царапают когтями. – Последовала пауза. – Но я не представляю, как эта тварь – что бы там ни было – туда добралась.

– А кто здесь жил раньше? – спросил я. – Может, краска просто облезает без посторонних причин. – И я напомнил им о проливных дождях в августе и начале сентября.

Джейн и Омар уставились на меня.

– Что? Я не пойму, зачем его вообще перекрашивали, – пожал я плечами. – Цвет… довольно приятный.

– Это новый дом, Брет, – вздохнула Джейн. – Другой краски не было.

– Да и грунт совсем другого цвета, – добавил Омар.

– Ну, может, краска окислилась, знаете, бывает, как эмаль, м-м, внутри?

Омар быстро от меня утомился, нахмурился и вытащил мобильный.

Джейн еще раз посмотрела на стену, после чего повернулась ко мне. Тем утром она была против правил чрезмерно приветлива; посмотрев на меня, она снова улыбнулась. Волосы она собрала в конский хвост, я протянул руку, чтоб потрогать его, отчего улыбка ее стала еще шире.

– Не знаю, с чего ты такая радостная, малыш. У нас дохлая ворона в джакузи.

– Она, наверно, потонула после того, как ты там вчера искупался.

– Я в джакузи не залезал.

– Да, но на перилах висят мокрые плавки.

– Да, я видел, но это не мои. Может, Джей заезжал по дороге.

Джейн нахмурила лоб.

– Ты уверен, что это не твои плавки?

– Да, конечно, уверен… кстати, а декораторы утром, случайно, не приезжали?

– Да, они забыли надгробие. И скелет, и пару летучих мышей.

– А по субботам собирают, – ухмыльнулся я и, стараясь придерживаться того же непринужденного тона, спросил как ни в чем не бьшало: – Ты знала, что кто-то написал на камне имя моего отца?

– Ты о чем это?

– Вчера вечером, когда я вернулся домой… слушай, ты же не злишься, что я притомился и мне пришлось срулить… правда?

– Послушай, – вздохнула она, – сегодня первый день месяца. Давай все забудем и начнем сначала. Как тебе идея? Начнем все сначала.

– Как здорово, что иногда ты даешь мне передышку.

– Да, я легко обижаюсь, но и прощаю легко.

– Вот за что я тебя люблю и обожаю.

Она вздрогнула.

– За то, что тебе все сходит с рук?

Позади Джейн расхаживал туда-сюда Омар и что-то говорил в телефон, указывая на стену. Я не смог удержаться и посмотрел туда снова. И как оно так высоко забралось? А что, если оно может летать?

– Так что там с надгробием? – спросила Джейн. – Брет, алло!

Сделав над собой усилие, я оторвался от стены и сосредоточился на Джейн.

– Да возвращаюсь вчера, смотрю – надгробие. Я пошел посмотреть и увидел, что кто-то написал на нем имя моего отца… а также год рождения и, м-м, смерти.

Джейн нахмурилась:

– Сегодня ничего такого не было.

– Откуда ты знаешь?

– Я сама отвела ребят, которые за ним приехали. – Она помолчала. – Там не было надписей.

– А может… смыло дождем? – вскинул я голову.

– А может… ты просто перебрал? – Она тоже вскинула голову, передразнивая меня.

– Я не пью, Джейн… – начал я и осекся. Довольно долго мы смотрели друг на друга. Она выиграла. Я уступил. Я поднялся над собой.

– Ладно, – произнес я. – Начнем сначала.

Я положил ей руки на плечи, и она печально улыбнулась.

– Так-с, ну, какие у нас планы? Где дети? – спросил я.

– Сара наверху делает домашнее задание, Робби на тренировке по футболу, и, когда он вернется, ты повезешь их в кино, – ответила Джейн своим «театральным» голосом.

– Ты, конечно, поедешь с нами.

– К сожалению, большую часть дня мне придется провести со своим тренером в небольшом, но уютном зале в центре города. Я буду готовиться к съемкам. Иными словами, ты за главного. – Она помолчала. – Справишься?

– Ах, да, ты должна учиться, чтоб тебя можно было швырять с крыши небоскреба без риска для жизни.

Я сглотнул. Меня слегка тряхнуло, но в итоге я наконец-то принял субботние планы как неизбежную реальность. Я невольно взглянул на стену, вдоль которой вышагивал Омар, и пятна цвета лососины каким-то образом касались меня, вызывали смутные воспоминания. Джейн опять заговорила.

– Да, конечно, кино… – одобрительно пробурчал я.

– Сейчас я задам тебе вопрос, только, пожалуйста, не злись.

Улыбки как не бывало.

– Дорогая, я и без того свиреп, так что ты меня не разозлишь.

– Ты сегодня пил?

Я набрал в легкие воздуха. Вопрос, заданный настолько просто и безыскусно, не имел целью меня обидеть. Мне просто не доверяли, и это было ужасно.

– Нет, – ответил я, как провинившийся школьник. – Я только встал.

– Честно?

Мои глаза наполнились слезами, так мне стало стыдно. Я обнял ее. Она подпустила меня, а затем мягко отстранилась.

– Честно.

– Потому что ты повезешь детей в кино, и… – Смысл был настолько очевиден, что ей не нужно было договаривать фразу. Она видела мою реакцию и постаралась закончить игривым тоном: – Так я могу на тебя рассчитывать?

Я решил поддержать игру:

– Это несложно проверить.

Я дыхнул на нее, после чего – поцеловал. В моих объятиях она был мягкой и хрупкой.

Когда я отстранился, на лице ее снова была улыбка, хотя и беспокойство не прошло (и пройдет ли когда-нибудь?).

– И ничего другого не употреблял? – спросила она.

– Дорогая, нетрезвый я бы не сел за руль машины, тем более с нашими детьми.

Лицо ее стало мягче, и впервые за это утро она улыбнулась искренне, без вымученности, без игры. Улыбка была настолько спонтанная и непредумышленная, что я спросил:

– Что? Что такое?

– Ты кое-что сказал.

– Что я такого сказал?

– Ты сказал «наши дети».

 

10. Кино

В местной газете я посмотрел расписание шестнадцатиэкранного мультиплекса торгового центра «Фортинбрас» и выбрал картину, которая не смутила бы Сару и не наскучила бы Робби (кино про симпатичного инопланетного подростка, который не признавал авторитетов и как он потом исправился), и поскольку я подозревал, что на такую экскурсию он согласился, только поддавшись на уговоры Джейн (и сцену эту я даже представить себе боялся – ее горячие упрашивания, его немая мольба), то полагал, что без боя он не выйдет, и тем больше я был удивлен, насколько умиротворенным выкатился Робби из дверей (он принял душ и переоделся) и, голову повесив, побрел к «рейнджроверу», где на переднем сиденье уже сидела Сара, пытаясь открыть компакт-диск «Бэкстрит бойз» (в итоге я помог ей и скормил диск проигрывателю), и где сам я пялился в окно и размышлял над романом. Когда он забрался на заднее сиденье, я спросил, как прошла тренировка, но он был так занят, распутывая провод от наушников, что не ответил. Тогда я повторил вопрос, и в ответ услышал:

«Тренировались в футбол играть. Что тебя еще интересует, Брет?» Совсем не так мечтал я провести свою субботу – меня ждала «Подростковая мохнатка», – но я обещал Джейн выгулять детей (кроме того, субботы мне уже не принадлежали). Чувство вины, которое нарастало с тех пор, как я появился здесь в июле, проявлялось все яснее и в данном случае сводилось к следующему: в страданиях Робби виноват я сам, а Джейн только пытается сократить разделяющее нас с сыном расстояние. Это она умоляла, стоя на коленях, – что снова напомнило, почему мы вместе.

– Ремни пристегнули? – весело спросил я, выруливая на дорогу.

– А мама не разрешает мне сидеть спереди, – сказала Сара.

На ней была блузка с принтом статуи Свободы, с воротом, как у Питера Пэна, вельветовые бриджи и пончо из чистейшей ангоры. («А что, теперь все шестилетние девочки одеваются как Шер?» – спросил я Марту, когда она доставила Сару в мой кабинет. Марта лишь пожала плечами и сказала: «А по-моему, очень даже миленько».) В руках Сара держала малюсенькую сумочку «Хелло, Китти», полную трофейных конфет. Она вытащила небольшую коробочку и, закинув голову, сыпанула себе в рот «скитлз», как прописанные ей лекарства, одновременно болтая ножками под бойз-бэнд.

– Малыш, почему ты так ешь конфетки?

– Так мама в ванной делает.

– Робби, забери, пожалуйста, у своей сестры конфетки.

– Она мне не настоящая сестра, – послышалось с заднего сиденья.

– А я ей не настоящий папа, – ответил я, – но к моей просьбе это никакого отношения не имеет.

Я посмотрел в зеркало заднего вида. Робби уставился на меня из-за полусферических очков с оранжевым оттенком, подняв бровь, поеживаясь в джемпере мериносовой шерсти с V-образным вырезом, который, без сомнения, заставила его надеть Джейн.

– Я заметил, что сегодня ты как-то особенно холоден и замкнут, – сказал я.

– Мне нужно больше денег на карманные расходы, – был ответ.

– Может, если б ты был поприветливей, это было бы легко устроить.

– Как это понимать?

– По-моему, карманные деньги тебе выдает мама.

Он испустил глубокий вздох.

– Мама не разрешает мне сидеть спереди, – снова сказала Сара.

– А папа разрешает. Кроме того, тебе вроде бы удобно. И, пожалуйста, перестань есть «скитлз» таким манером.

Мы проезжали по Вольтеманд-драйв мимо жуткой трехэтажной пародии на колониальный особняк, и тут Сара выпрямилась и, указывая пальцем на дом, закричала:

– Мы здесь были на день рожденья Эшли!

Воспоминания об этом мероприятии вызвали приступ тревоги, и я схватился за руль покрепче.

Это было в сентябре. По просьбе Джейн я повез Сару на день рождения Эшли Вагнера, где был двадцатиметровый надувной стегозавр, шоу бродячих дрессировщиков, вход украшала арка из мягких игрушек, а по двору специальная машина гоняла потоки мыльных пузырей. За две недели до праздника была организована «репетиция», с тем чтобы оценить, кто из детишек готов «работать», а кто нет, кто «буйный», а кто вроде спокойный, кто хуже всех запоминает, кто слышал о Моцарте, кто готов раскрашивать свое лицо и у кого самый четкий ПИК (предмет индивидуального комфорта), и Сара каким-то образом прошла все эти тесты (впрочем, я подозревал, что приглашение она получила потому, что ее маму зовут Джейн Деннис). Неторопившихся родителей Вагнеры угощали горячим шоколадом, который подавался без молока (из рациона также исключили все, что содержит муку, кукурузный сироп, клейковину, масло или сыр), и когда очередь дошла до меня, я принял чашку и остался поболтать. Я изображал папочку, то был период, когда я мог побожиться, что это навсегда (кроме того, клонопин замечательно укреплял нервы), и в общем и целом вызывал нормальную реакцию окружающих, хотя происходящее вокруг меня и пугало.

Все казалось мне вполне невинным – очередной неоправданно роскошный день рожденья отпрыска богатых родителей, – пока я не стал замечать, что все дети, находясь под действием таблеток (золофт, лювокс, селекса, паксил), двигались как в летаргическом сне и говорили монотонно, без интонаций. И кто-то кусал ногти до крови, и дежурил педиатр, «так, на всякий случай».

Шестилетняя дочка одного из директоров «IBM» пришла в топике без рукавов и в туфлях на платформе. Пока я наблюдал, как дети общались между собой – жестоко ссорились из-за парашюта, участвовали в эстафете, пытались попасть футбольным мячом в сверкающий обруч, выслушивали сдержанные замечания, почти никого не тошнило, Сара кусала хвост креветки («Un crevette!» – взвизгнула она; да, Вагнеры подавали очищенных креветок), – кто-то всучил мне морскую свинку, и так я и баюкал ее, пока официант, заметив, что свинка извивается в моих руках, ее не забрал. И вот тогда-то меня и поразило желание бежать с Эльсинор-лейн и из округа Мидленд. Мне жутко захотелось кокаина, я еле сдержался, чтоб не попросить у Вагнеров выпить, и вскоре я отбыл, пообещав забрать Сару в оговоренное время. За последующие два часа я чуть не доехал до Манхэттена, но потом успокоился, мой отчаянный план перешел в стадию тихого раздумья. Когда я забрал Сару, она держала пакет, в котором не было ничего съестного, зато был компакт-диск, и, объявив мне, что теперь знает четыре своих самых нелюбимых слова, она сказала:

– А еще со мной разговаривал дедушка.

Я обернулся и посмотрел на нее, она невинно обгрызала креветку.

– Кто разговаривал?

– Дедушка.

– Мамин папа?

– Нет, другой дедушка.

Я знал, что Марк Штраус (отец Сары) потерял обоих родителей еще до знакомства с Джейн, и вот тут-то меня накрыло.

– Что за другой дедушка? – осторожно спросил я.

– На празднике он подошел ко мне и сказал, что он мой дедушка.

– Малыш, но тот дедушка умер, – произнес я как можно мягче.

– Но дедуля не умер, папа! – радостно ответила Сара, подпрыгивая на сиденье.

В машине было тихо – шумели только «Бэкстрит бойз»; тот день пролетел перед моими глазами, и я заставил себя забыть о нем.

– Папа, а почему ты не работаешь? – спросила Сара. Она довольно причмокивала после каждой проглоченной пастилки.

– Да нет, я работаю, малыш.

– А почему ты не ходишь на работу?

– Потому что я работаю дома.

– Почему?

– Потому что я домашний папа, – спокойно ответил я. – И что это у нас за светская беседа?

– Почему?

– Пожалуйста, малышок, не начинай.

– Почему ты сидишь дома?

– Ну, я еще в колледже работаю.

– Папа?

– Да, малыш.

– А что такое колледж?

– Это то место, где я учу чрезвычайно бездарных лодырей писать книжки.

– И когда ты туда ходишь?

– По средам.

– И это работа?

– Работа портит людям настроение и характер. Никто на самом деле работать не хочет. Работы в принципе лучше избегать.

– Ты не работаешь, и настроение у тебя дурное.

Это сказал Робби. Я напрягся и посмотрел на него в зеркало заднего вида.

Он уставился в окно, уперевшись в кулак подбородком.

– С чего ты взял, что у меня дурное настроение?

Робби промолчал. Я понял, что ответ на этот вопрос требует мыслительных усилий, на которые Робби не способен. Я также понял: лучше даже не затевать.

– Мне так кажется, я вполне сойду за счастливчика, – сказал я.

Долгая, жуткая пауза.

– Мне крупно повезло, – добавил я.

На что Сара спросила:

– Почему тебе повезло, папа?

– Да вам, ребята, тоже очень повезло. У вас обоих жизнь как в сказке. Да вам даже больше повезло, чем вашему папе.

– Почему, пап?

– У папы тяжелая жизнь. Папе хочется пополдничать – не дают. Папе хочется прилечь днем – нет времени. Папе хочется на игровую площадку – не пускают.

В зеркале заднего вида я заметил, как Робби зажал ладонями уши.

Мы проезжали мимо закрывшейся на зиму водяной горки, и Сара закричала:

– Хочу на водяную горку!

– Почему? – настала моя очередь задавать вопросы.

– Потому что хочется с нее скатиться!

– Почему?

– Потому что это весело, – ответила она уже с меньшим воодушевлением; то, что мы поменялись ролями, ее явно смутило.

– Почему?

– Потому что… мне так нравится.

– А почему тебе…

– Пожалуйста, не спрашивай ее больше, – пылко взмолился Робби.

Я быстро взглянул на него в зеркало, выглядел он так, будто ему нехорошо.

Я перевел взгляд на проигрыватель, крутивший компакт-диск «Бэкстрит бойз».

– Не понимаю, чего вы этот мусор слушаете, – пробурчал я. – Надо будет купить вам пластинок. Приличных музыкантов. Спрингстина, Элвиса Костелло, «Клэш»…

– Какой еще Элвис Костелло?

Мы свернули с шоссе и уже ехали в сторону торгового центра, когда Робби задал этот вопрос, и я, притормозив на красный, увидел, как с парковки на другой стороне улицы выехал «БМВ» Эйми Лайт.

И видно было, что пассажирское сиденье занято. И что сидит там мужчина.

Я услышал комментарий Робби об Элвисе Костелло, увидел красный свет, заметил Эйми Лайт и понял, что она в машине с мужчиной, – все это случилось за считанные секунды, почти одновременно.

Я тут же развернулся и поехал за ними.

Сара, беззвучно подпевавшая бойз-бэнду, вдруг крутанулась на сиденье:

– Папа, куда мы едем?

– Мы едем в кино, малыш.

– Но мы же едем не туда.

– А ты откинься и оцени уровень вождения отца.

– Но куда мы едем, пап?

– Да мне просто интересно кое-что.

Она была за рулем. Она смеялась. Я ехал прямо за ними, и она смеялась.

Потом она протянула руку и погладила его щеку.

На следующем светофоре (пока мы проезжали три квартала, я не слышал ничего, кроме ее смеха, и видел только зад белого «БМВ») она его поцеловала.

Мне пришлось подавить в себе желание посигналить. Я хотел встать рядом с ними. Мне нужно было разглядеть, кто мой соперник.

Но бульвар был запружен машинами, и я не мог втиснуться ни справа, ни слева. Дети молчали или говорили что-то – не помню, я выключил их из эфира. Я дотянулся до мобильного телефона, и набрал ее номер (что в любом случае собирался сделать, пока дети будут смотреть фильм), и – даже в приступе ревности – ощутил тот болезненный укор совести, какой испытывал всякий раз, набирая ее номер, потому что знал его уже наизусть, хотя телефон дома, в котором я жил, вспоминал с трудом.

Я очень внимательно наблюдал за тем, как в ту же секунду оба посмотрели на панель (мелькнул даже его профиль, но лица я так и не разглядел).

Я ждал. Эйми взяла телефон и посмотрела на входящий номер. После чего положила его на место.

Включился автоответчик: «Это Эйми, пожалуйста, оставьте ваше сообщение, спасибо».

Я повесил трубку. Я вспотел. Я включил кондиционер.

– Она не ответила, – громко произнес я.

– Кто, папа? – спросила Сара. – Кто не ответил?

Включился зеленый свет, «БМВ» отъехал. В этот момент парень обернулся и посмотрел на мой «рейндж-ровер», но на заднем стекле играло солнце, и я опять не разглядел его лица. Ехать за ними я побоялся. Мне даже не хотелось знать, куда они едут. А кроме того, что дети скажут Джейн?

«Мама, папа за кем-то погнался, а когда он позвонил, она ему не ответила». Автомобильные гудки сзади напомнили мне, что пора уже начинать движение. Я развернулся еще раз и поехал к торговому центру, где нарезал не одну милю по заасфальтированной парковке, пока Робби не перегнулся через спинку и, ткнув пальцем, не произнес:

– Вон там есть место. Паркуйся уже, Брет.

Я припарковался.

Мы пошли прямо в мультиплекс. С тех пор как мои мысли занял тот парень на пассажирском сиденье, я с трудом вписывался в неторопливость выходного дня. Может, это Элвин Мендольсон – ее научный руководитель?

Нет, тот парень моложе, ее ровесник, наверное, студент. Я вызвал в памяти его профиль, но размытые черты так ничего мне и не сказали. Я приобрел билеты на «По прозвищу бунтарь» и настолько отвлекся, что, когда дети попросили конфеты, попкорн и колу, я безмолвно купил им все, что они хотели, хотя Джейн просила меня этого не делать. Я разрешил детям выбрать места в похожем на огромную пещеру зале, неожиданно пустом для субботнего дневного сеанса. Я боялся, что выбрал непопулярный фильм, но Робби – фанат кино – не жаловался. Тут я вспомнил, чего, должно быть, стоило Джейн вытащить его сюда: условия, видимо, были таковы, что он высидел бы и детский утренник. Сара села между мною и Робби и присосалась к газировке, а когда я сделал ей замечание, Робби закатил глаза и вздохнул, открывая пакет «Джуниор минтс», но вскоре внимание обоих приковал экшн, бушевавший на экране. Минут через двадцать, когда смотреть уже не было сил, я перегнулся и сказал Робби, чтоб он присматривал за сестрой, пока я схожу в холл позвонить. Сделал я это не без колебаний: имя последнего из пропавших мальчиков – Маер Коэн – засело у меня в голове. Робби послушно кивнул, не отрывая глаз от экрана, и я понял, что никто его никуда не заберет («пока он сам того не захочет», проскочила непрошеная мысль). Расхаживая по фойе, я набрал номер Эйми Лайт и на этот раз оставил сообщение: «Привет, Эйми, это Брет. М-м. Минут сорок назад я видел, как ты выезжала с парковки супермаркета «Здоровая пища», и тебе, похоже, было очень даже весело… – Я слабенько хихикнул. – Вот, собственно, и все. Позвони мне на мобильный».

Когда я вернулся в зал, экран уже был для меня цветовым пятном.

Безнадежно. Я не мог сосредоточиться на сюжете, поскольку все время думал, что в машине Эйми Лайт сидел я. Думал, что парень на переднем сиденье – это я сам. Наконец я сумел сфокусироваться на экране: флотилия черных кораблей зависла в космическом пространстве.

После кино я пошел по накатанной: замороженный йогурт в кафетерии, лазерные стрелялки в игровых автоматах, потом Сара захотела пойти в «Аберкромби и Фитч», где я листал каталог, пока дети примеряли одежду, а потом Робби сказал, что ему нужно зайти в «Почтовые ящики и т. д.».

Помню, я спросил его зачем, но что он ответил – не помню (и впоследствии это окажется моей ключевой ошибкой). Мы с Сарой пошли за ним на другой конец центра. Сара считала шаги и говорила, что хочет в свою комнату побольше неоновых ламп и занавески из бисера. Уже у дверей «Почтовых ящиков и т. д.» Робби наткнулся на группу ребят из своей клики недовольных, которые как раз выходили оттуда, куда он (экое совпадение) направлялся, и он вынужден был меня представить.

– Это Брет, – сказал он.

– Я его отец, – добавил я.

– Да, он мой папа, – без всякого выражения подтвердил Робби.

Робби вдруг зарделся. Он кивнул, хотя на лице было написано, что он понятия не имеет, что означает эта фраза. Он впервые назвал меня папой.

Поняв, что мальчиков он представлять не собирается (их было четверо), я сел вместе с Сарой на ближайшую скамейку и принялся наблюдать, как они общаются. Разговор зашел о пятнашках мячом и о том, что в школе эту игру запретили, потом они обменялись впечатлениями от Хэллоуина. Беседуя, парни смотрели друг на друга, но говорилось все с напускным равнодушием, даже переругивались они вяло, без особого энтузиазма. У каждого на шее висели наушники, на заднице – рабочие штаны «Банановая республика», все были в таких же, как у Робби, оранжевых очках. Когда один из них взглянул на меня мельком, будто я заразный, я наконец-то понял, кто был помехой, причиной, по которой разговор не затянется. Как только стало понятно, что я за ними наблюдаю, парень, который инстинктивно был противен мне больше других, бросил на меня взгляд, говорящий: «А ты что за хер такой?», и мне послышалось слово «залупа», хотя в отношении кого оно прозвучало, было не ясно. Их гладкие лица с едва заметными прыщиками, короткие прически по моде, слегка дрожащие из-за таблеток руки, неясные отношения между собой – все это подводило меня к одной только мысли: никому из них я не поверю. И тут ребята разошлись кто куда, внезапно, без предупреждения. Если и был у них взаимный интерес, то испарился он так стремительно, что, казалось, не существовал вовсе.

Робби устало побрел в нашу сторону по залитому светом моллу, и меня вдруг обеспокоило то, как мало в его жизни романтики и поэзии. Основой всего была скучная тревожная повседневность. Все было показное. Но еще больше обеспокоило меня и пригвоздило к ним мое внимание то, что я услышал, как один из них – я как раз вел Сару к ближайшей скамейке – произнес имя Маера Коэна. Услышав это, я быстро обернулся и заметил, как двое парней шикнули на того, кто проговорился. Заметив испуг на моем лице, они усовершенствовали свои позы. И сохраняли их, несмотря на то что Маер Коэн был одним из них, их одногодкой, и жил в пяти минутах отсюда, а теперь бесследно исчез. Но нехорошее предчувствие еще крепче скрутило меня, когда я заметил, что никто из этих пяти парней, включая моего сына, не казался даже напуганным. Они не боялись. И еще больше я напрягся, когда понял, что в присутствии взрослого они были вынуждены подавить свое веселое возбуждение – свое ликование.

Адреналин ударил в голову, но Сара отвлекла меня очередным вопросом.

– Папа?

– Да?

– Ты помогаешь людям?

Но я не стал отвечать ей – до меня дошло, кто сидел рядом с Эйми Лайт в ее «БМВ».

Это был тот парень, что приходил ко мне в кабинет подписать книгу.

Тот, что пришел на вечеринку в костюме Патрика Бэйтмена.

Тот, про которого Эйми Лайт говорила, что никогда его раньше не видела.

Это был Клейтон.

– Папа… ты помогаешь людям? – снова спросила Сара.

 

11. Инспектор

Все вокруг стало зыбким, как мираж. Я вез Робби и Сару домой и проигрывал в голове тот вечер, когда впервые увидел Эйми Лайт: на студенческой вечеринке в общежитии с другого конца комнаты на меня уставилась пара девичьих глаз; нюхнув кокаина в обшарпанной ванной, я стал опрометчиво самонадеян и, как следствие, затеял разговор о ее диссертации, в ходе которого решил, что, быть может, смогу прибрать девчоночку к рукам, и пусть она демонстрировала желание убедить меня в обратном, пуская в ход обычный арсенал защитных механизмов – деланое безразличие, выверенные (хо-хо) смешки, она даже зевнула, произнося название работы («Дорога в никуда»), – ведь изображать интерес в разговорах с женщинами, которых я хотел всего лишь затащить в постель, вошло у меня в устойчивую привычку, и, проявив должное терпение, я превзошел себя: демоническая ухмылка, неподдельное внимание и задумчивые кивки, забавные истории из жизни моей знаменитой жены и других подружек.

Это было похоже на спектакль. Мы были на сцене. Кружка, из которой она потягивала пиво, стала реквизитом, и в следующей сцене гребешок пены на ее верхней губе заставил меня, как по написанному, заглянуть ей в рот, и когда она заметила, что я в упор ее разглядываю, она продефилировала пред мои очи и выразила восхищение – скульптурой из проволоки, висящей в углу. Вокруг нее едва различимыми тенями вились аспиранты, ее лицо в оранжевых прожилках от светильника, а час спустя я проследовал за ней через всю комнату, даже не заметив этого, и теперь улыбка уже не сходила с ее лица, даже когда я засобирался, поскольку было уже поздно, а я человек семейный и пора уже домой, и от этого было тошно, и уверенность моя испарялась стремительно. Но я укрепил ее, когда, обернувшись, заметил, как она нахмурилась. Была ли она знакома с Клейтоном уже тогда?

Знал ли Клейтон, что она будет в моем кабинете, когда шел туда? Когда…

– Папа, зеленый зажегся, – захныкала Сара, и я надавил на газ.

Как будто ведомый радиосигналом, я доехал до «Напитков от Иры» и припарковался. Я попросил Робби присмотреть за сестренкой, но он был в наушниках и полностью отключился от внешнего мира, поскольку в моем присутствии ничего интересного произойти не могло, так что я пробурчал что-то Саре и, захлопнув дверь, прежде чем она успела ответить, забежал в винный, чтоб приобрести бутылку «Кетель уан». Не прошло и минуты, как я уже вернулся к машине – с такой скоростью прошла эта операция.

На Эльсинор Джейн должна была приехать только через час, Марта с Розой совещались об ужине, Робби поплелся наверх якобы готовиться к контрольной, Сара отправилась в медиа-комнату поиграть в «Пиноби» – это такая видеоигра, про бескрылого и на редкость неприятного шмеля, который корчил такие рожи, что мне становилось не по себе. Я пошел к себе в кабинет, запер дверь и налил полную кружку водки (мне больше не нужно было смешивать, мне даже лед был не нужен) и выпил половину, после чего снова позвонил Эйми Лайт. Ожидая ответа, я сел за рабочий стол и просмотрел электронную почту, не проверенную вчера. Одно письмо от Джея, другое – от Бинки, сообщавшего, что люди Харрисона Форда чрезвычайно рады, что я проявил интерес, и спрашивают, когда я смогу приехать в Эл-Эй; было еще одно странное послание от Гэри Фискетджона, моего редактора в «Нопфе»: он писал, что ему на работу позвонил некто и, представившись инспектором шерифского отдела округа Мидленд, спросил, как можно со мной связаться; Гэри спрашивал, правильно ли он сделал, что дал мой домашний номер. Прежде чем страх пробрался под кожу, я обнаружил еще одно письмо из отделения Банка Америки в Шерман-Оукс. Время доставки: 2:40 ночи.

Я скользил мышью по пустому полю письма, пока на телефоне Эйми не включился автоответчик. Услышав сигнал, я выключил мобильный и заметил, что на моем автоответчике мигает лампочка. Я протянул руку и нажал «Воспр.».

– Мистер Эллис, это инспектор Дональд Кимболл. Я представляю шерифский отдел округа Мидленд и хотел бы поговорить с вами о некоем деле, безотлагательно… так что нам, наверное, имеет смысл переговорить как можно быстрей. – Пауза, никаких шумов. – Если хотите, можем встретиться здесь, в Мидленде, но, поскольку я больше заинтересован в разговоре, наверное, лучше будет, если я сам к вам подъеду. – Он оставил номер мобильного. – И пожалуйста, позвоните, как только сможете.

Я допил кружку и налил еще.

Когда я позвонил Кимболлу, он не захотел обсуждать «дело» ни по телефону, ни в Мидленде, так что я дал ему наш адрес. Кимболл сказал, что доедет за полчаса, но прибыл уже минут через пятнадцать, и разница эта заставила меня со смутной тревогой осознать, что дело было поважнее, чем я предполагал. Я-то рассчитывал отвлечься от нервотрепки с Эйми.

Однако подарочек, который мне преподнес Кимболл, совсем не клеился с передышкой, на которую я рассчитывал. Я был пьян, когда он приехал.

Когда он уезжал – трезв как стеклышко.

Ничего примечательного в Дональде Кимболле не было – мой ровесник, не яркий, но симпатичный («Я б его сделал, – мелькнула пьяная мысль, а потом: – Сделал что?..»), в джинсах и футболке «Найк», светлые волосы, короткая стрижка, солнечные очки «Уэйферер», которые он снял, как только я открыл дверь, и, если б не поддающийся идентификации седан, припаркованный на обочине, он вполне мог бы сойти за одного из благополучных милых папочек, которые населяли наш район. Но вот что его отличало – в руках он держал томик «Американского психопата». Книжка была потрепанная и пожелтевшая, с бесчисленными пометками и закладками.

Мы обменялись рукопожатиями, я пригласил его в дом и, предложив ему выпить (он отказался), провел в свой кабинет. Я все время поглядывал на книжку. Когда я спросил, не хочет ли он, чтоб я ее подписал, он вытянул беспощадную паузу, после чего поблагодарил и сказал, что нет, не хочет.

Я сел на вертящееся кресло и стал потягивать из кружки. Кимболл сел напротив на лоснящуюся поверхность дизайнерского итальянского дивана, который должен был стоять в другом конце комнаты, однако теперь располагался как раз под плакатом кинопремьеры «Ниже нуля». Мебель в кабинете снова переставили. Кимболл заговорил, а я проглотил водку и задумался, почему я настолько безразличен к этим бесконечным перестановкам в своей комнате.

– Если хотите позвонить в шерифский отдел, пожалуйста, не стесняйтесь, – говорил Кимболл.

Это привлекло мое внимание.

– Позвонить… зачем?

Кимболл помолчал.

– Чтобы удостоверить мою личность и цель моего к вам визита, мистер Эллис.

– Ну, полагаю, издательство убедилось, что все в порядке, разве не так? – спросил я. – То есть мой редактор ничего такого не заметил. – Я замолчал. – То есть, если вы тот, за кого себя выдаете, я склонен поверить вам на слово. – Я снова замолчал. – Я человек очень доверчивый. – Опять пауза. – Если только, хм, вы не один из безумных поклонников моей жены. – Пауза. – Но это вряд ли… так ведь?

Кимболл натянул улыбку.

– Нет, конечно нет. Мы знали, что ваша жена живет здесь, но про вас не знали – здесь вы или в Нью-Йорке, и в вашем издательстве нам просто дали ваш номер, и вот мы здесь. – На лице его нарисовалась озабоченность. – А что, часто вас безумные фанаты и тому подобные маньяки посещают?

Эти слова вызвали во мне мгновенный прилив доверия.

– Ничего сверхъестественного, – сказал я, безрезультатно шаря по столу в поисках пачки сигарет. – Обычный режим сдерживания, ну, вы знаете, ничего такого уж страшного. Обычная жизнь… обыкновенных знаменитостей.

Да, это сошло с моих уст. Да, Кимболл неловко улыбнулся.

Он вдохнул и подался вперед, все еще сжимая книжку в руках и рассматривая меня. Я сделал глоток и увидел, как он открыл коричневый блокнот, который прижимал к моему роману.

– Итак, ко мне пожаловал инспектор с «Американским психопатом» в руках, – забухтел я. – Надеюсь, вам понравилась книга, ведь когда я писал ее, я многое старался донести читателям. – Я попытался сдержать отрыжку – не вышло.

– Я, конечно, ваш большой поклонник, мистер Эллис, но здесь я несколько по другому вопросу.

– Так в чем же, собственно, дело? – Я сделал еще один небольшой глоток.

Он посмотрел на открытый блокнот, лежащий у него на колене. Инспектор вроде бы замялся, будто до конца не решил, какая степень открытости позволит ему добиться наилучшей реакции. Но поведение его внезапно изменилось, он прочистил горло и начал:

– История, которую я вам сейчас расскажу, весьма обескураживающая, именно поэтому я и решил поговорить с вами наедине.

Я тут же полез в карман и выдавил таблетку ксанакса.

Кимболл вежливо ждал.

Прочистив горло, я наконец выдавил:

– Я готов.

Лицо Кимболла приняло выражение «мой ход».

– Не так давно – совсем недавно – я и мои коллеги пришли к убеждению, что теория относительно дела, которое расследует наш отдел последние четыре месяца, больше не теория, а…

У меня мелькнула догадка, я прервал его:

– Постойте, это вы не о пропавших детях?

– Нет, – спокойно сказал Кимболл, – к делу о пропавших мальчиках это не относится. Оба дела были заведены в начале лета, но мы не думаем, что они как-то связаны между собой.

Не было необходимости сообщать Кимболлу, что именно в начале лета я впервые приехал в этот городок.

– Так и что? – спросил я.

Кимболл прочистил горло. Он пробежал глазами страничку в блокноте, потом перевернул ее и просмотрел следующую.

– Мистер Роберт Рабин был убит первого июня на улице Содружества примерно в полдесятого вечера. Когда он выгуливал собаку, на него напали, нанесли множественные ножевые ранения в верхнюю часть тела и перерезали горло…

– Господи Иисусе.

– Преступление не имело мотива. Это было не ограбление. Насколько нам удалось выяснить, у мистер Рабина не было врагов. Его убили наугад. Он, полагали мы, оказался не в то время, не в том месте. – Кимболл помедлил. – Однако кроме особой жестокости и отсутствия мотива в этом преступлении было еще нечто необычное. – Он снова сделал паузу. – Собаку, которую он выгуливал, тоже убили.

Кабинет наполнило молчание.

– Это… ужасно, – наконец произнес я, стараясь угадать правильный ответ.

Пауза, которую затянул Кимболл на этот раз, наполнила помещение отчетливой, осязаемой тревогой.

– Это был шарпей.

Я принялся переваривать информацию.

– Это… отягчающее? – кротко спросил я и машинально глотнул водки.

– Видите ли, это очень редкая порода, а в наших краях и подавно.

– Вот оно… что.

Тут я сообразил, что не спрятал водку. Открытая полупустая бутылка стояла на письменном столе. Кимболл мельком взглянул на нее и углубился в свой блокнот. Сидя напротив, я мог различить график, списки, номера, диаграмму.

– В «Американском психопате», – продолжил он, – на страницах сто шестьдесят четыре – сто шестьдесят шесть, если по изданию «Винтедж», описывается убийство, очень похожее на убийство Роберта Рабина.

Он сделал паузу, чтобы я мог осмыслить логическую связь.

– В вашем романе потерпевший тоже выгуливал собаку.

Мы оба вздохнули, понимая, что за этим последует.

– И это был шарпей.

– Секундочку, – непроизвольно попросил я, стараясь остановить тревогу, все нарастающую по мере продвижения к тому, что хотел до меня донести инспектор.

– Да?

Я тупо уставился на него.

Поняв, что сказать мне нечего, он вернулся к своим записям.

– За шесть месяцев до убийства Роберта Рабина был ослеплен безработный по имени Альберт Лоуренс. Дело не было раскрыто, но кое-какие детали не давали мне покоя. – Пауза, – Были там кое-какие совпадения, которые не сразу бросались в глаза.

Атмосфера в комнате, пройдя тревожный этап, теперь официально входила в стадию «жуть». Водка больше не поможет, и я постарался поставить ее недрожащей рукой. Я больше не желал ничего слушать, но и сдержаться не мог:

– И что за совпадения?

– В момент нападения мистер Лоуренс находился в состоянии алкогольной интоксикации, в действительности же попросту вырубился в проулке возле Саттон-стрит в Колмане.

Колман – городишко милях в тридцати от Мидленда.

– Потерпевший употребил много спиртного, так что показания мистера Лоуренса не могут служить серьезным основанием, поэтому достоверного описания внешности нападавшего у нас фактически нет. – Кимболл перевернул страничку. – Потерпевший утверждает, что на него напал человек в костюме и с портфелем, но никаких подробностей относительно его лица, роста, веса, цвета волос и тэ пэ не помнит. – Кимболл проглядел записи, потом поднял глаза на меня. – По этому делу в местной прессе промелькнуло несколько статей, но при том, что тогда творилось в Колмане – угрозы взрыва и паника, – нападение на мистера Лоуренса не привлекло особого внимания, хотя и ходили толки, что причиной была расовая ненависть.

– Расовая ненависть?

Угрозы взрыва? В Колмане? Где я-то был в прошлом декабре? Либо в глубоком торче, либо в реабилитационном центре – подробнее я вспомнить не мог.

– Мистер Лоуренс показал, что, покидая место преступления, нападавший употребил расистский эпитет.

Кимболл продолжал делать паузы, за что я был ему теперь благодарен, поскольку это помогало мне собраться с силами, чтобы воспринять очередной байт информации.

– Значит, этот мистер Лоуренс… был черный?

После очередной паузы Кимболл кивнул.

– Кроме того, у него была собака. Маленькая дворняжка тоже подверглась нападению. – Инспектор заглянул в блокнот. – Ей сломали передние ноги.

Помимо моего желания цель его визита становилась для меня все яснее.

– Мистер Лоуренс страдал душевными расстройствами и несколько раз направлялся на лечение в психиатрические лечебницы, а поскольку в округе Мидленд процент черного населения очень невелик, теория расовой ненависти как мотива преступления не подтвердилась. Дело не раскрыто до сих пор. – Пауза. – Но мне опять что-то не давало покоя. Мне казалось, будто я уже где-то читал об этом деле. И… – Кимболл открыл роман, лежащий у него на коленях, – на страницах сто тридцать один – сто тридцать два «Американского психопата» находим…

– Ослепили чернокожего бездомного, – пробурчал я себе под нос.

Кимболл кивнул.

– И у него была собака, которой Патрик Бэйтмен перебил ноги.

Он снова глянул в блокнот.

– В июле был убит Сэнди By, разносчик китайского ресторана в Бригхеме. Ему, как и мистеру Рабину, перерезали горло.

Я выпрямился.

– А у него была собака?

Кимболл напряженно повел плечами и нахмурился, давая понять, что я попал пальцем в небо. Но дело было в другом. Я только хотел отсрочить неизбежное.

– Да нет, собаки у него не было, однако некая деталь опять напомнила мне об «Американском психопате».

Кимболл вытащил что-то из блокнота и протянул мне. Это был счет из ресторана «Мин», упакованный в полиэтиленовую оболочку. Помятая бумажка была – я сглотнул – забрызгана бурыми пятнышками. На обороте ручкой было накарябано: «И до тебя доберусь… сука».

Я вернул вещдок, Кимболл не торопился.

– Данный заказ предназначался Рубинштейнам.

Кимболл ждал моей реакции, но так и не дождался.

– На страницах сто восемьдесят – сто восемьдесят один Патрик Бэйтмен совершает аналогичное убийство разносчика и на обратной стороне счета оставляет надпись, которую в точности повторил убийца мистера By.

Я закрыл глаза и открыл их, когда услышал, как Кимболл вздохнул.

– Мы, точнее на тот момент только я, подняли еще одно нераскрытое дело – некой Виктории Белл, пожилой женщины, проживавшей на Внешней Кольцевой. – Пауза. – Ей отрубили голову.

Имя было мне знакомо. Меня пронзила стрела ясности, я понял, к чему клонит инспектор.

– В «Американском психопате» есть и Виктория Белл…

– Секундочку, секундочку, секундочку…

– …В нашем же случае жертву обнаружили в придорожном мотеле на пятидесятой трассе на выезде из Колмана около года назад. Обнаженное тело поместили в ванную и покрыли известью.

– Что – покрыли известностью? – воскликнул я и даже подскочил на месте.

– Нет, известью. Это растворитель, мистер Эллис.

Я снова закрыл глаза. Возвращаться к собственному произведению не было никакого желания. Я написал роман об отце (его ярости, зацикленности на положении в обществе, одиночестве), превратив его в вымышленного серийного убийцу, и воскрешать в памяти Роберта Эллиса или Патрика Бэйтмена в мои планы не входило. Кровавая баня, которую герои книг, задуманных и написанных мной до тридцати лет, то и дело устраивали без веских на то причин, все эти отрезанные головы, кровавый суп, женщина с засунутым во влагалище собственным ребром – все это осталось в прошлом.

Исследовать эту сторону насилия было «занятно» и «увлекательно», к тому же все это носило «метафорический» характер – по крайней мере для меня, в тот период жизни: я был еще зелен, и зол, и не нажил еще собственной морали, а физическая боль и взаправдашние страдания лично для меня мало что значили. Я «раздвигал границы», а книга на самом деле была про «образ жизни», и я не видел смысла заново переживать преступления Патрика Бэйтмена и тот ужас, который они вселяли. Сидя напротив Кимболла в собственном кабинете, я понял, что уже много раз представлял себе этот момент. Об этом моменте предупреждали меня противники книги: если что-нибудь подобное случится после публикации романа, винить будут Брета Истона Эллиса. Именно это твердила Глория Стейнем Ларри Кингу зимой 1991 года, по этой же причине Ассоциация женщин Америки бойкотировала книгу. (Чем теснее мир, тем чернее юмор: мисс Стейнем в итоге вышла замуж за Дэвида Бэйла – отца актера, который сыграл Патрика Бэйтмена в фильме.) Мне же эта идея казалась смехотворной – ну где в реальном мире отыщется такой злобный безумец, как этот книжный персонаж. Кроме того, верить Патрику Бэйтмену на слово как минимум неразумно, он известный враль, и если вы действительно читали роман, то вполне могли усомниться в реальности этих преступлений. В тексте полно прозрачнейших намеков, что все это происходило в его воображении. Убийства и пытки были только фантазиями, паром, который он испускал, беснуясь и ярясь от того, как тут все у нас в Америке устроено, от того, что он – вне зависимости от размера собственного состояния – стал заложником этой системы. Фантазии эти были его уходом от действительности. В чем, собственно, и заключается основная тема романа. Это книга об обществе, о его нравах, свычаях-обычаях, а вовсе не о том, как резать женщин. Кто прочел, не мог этого не увидеть. Однако поскольку роман вызвал такой гвалт протеста, опасения, все ли уж действительно так забавно, вечно были где-то рядом; а в глубине притаился страх: что же будет, если книга попадет не в те руки? Кто знает, на что она может подвигнуть? После убийств в Торонто страх уже больше не таился – худшие опасения воплотились, и это доставляло мне жуткие муки. Но это было больше десяти лет назад, с тех пор не происходило ничего подобного. Книга прославила меня и принесла мне состояние, но я больше не хотел к ней прикасаться. И вот все вернулось, а я как будто оказался на месте Патрика Бэйтмена: я чувствовал, что верить мне на слово неразумно, при этом я-то знал, что не лгу. И тут я подумал: а врал ли он?

Кимболл пролистывал распечатки из Интернета и, видимо, хотел продолжить мысль, я же, безутешный, уставился в окно на спускающуюся к улице лужайку, где стояла машина инспектора. Мимо пронеслись на скейтбордах двое парней. На лужайку села ворона и без особого интереса принялась клевать осенний лист. Следом села ворона побольше. В этот момент мне показалось, что лужайка похожа на ковер в гостиной.

Кимболл сообразил, что я пытаюсь отвлечься, дабы все это поскорее закончилось, и мягко произнес:

– Мистер Эллис, вы понимаете, к чему я клоню…

– Я подозреваемый? – выпалил я.

– Да нет, – вроде даже удивился Кимболл.

На секунду меня отпустило, но секунда быстро прошла.

– А почему нет?

– В ночь на первое июня вы были в реабилитационной клинике. А вечером, когда был убит Сэнди By, вы читали лекцию на тему… – Кимболл заглянул в блокнот, – «Наследие Литературного Олимпа Молодых в американской литературе».

Я с трудом сглотнул и постарался снова собраться.

– Значит, это может быть совпадением.

– Мы, то есть я и весь шерифский отдел Мидленда, полагаем, что преступления совершаются в точном соответствии с книжкой.

– Так, здесь давайте поподробнее. – Я снова сглотнул. – Значит, вы утверждаете, что Патрик Бэйтмен ожил и убивает людей в округе Мидленд?

– Нет, кто-то воплощает убийства, описанные в книге. Все по порядку. Никаких случайностей. Преступления тщательно спланированы и воспроизведены до мельчайших подробностей, злоумышленник дошел уже до того, что нападает на людей со схожими именами и близкими, если не такими же, профессиями.

Мороз по коже. Подкатила тошнота.

– Да вы меня разыгрываете. Это же шутка, правда?

– Это уже даже не версия, мистер Эллис, – только и сказал Кимболл, как будто предостерегая кого-то.

– У вас есть какие-нибудь зацепки?

Кимболл снова вздохнул.

– Что касается нашего расследования, основное препятствие состоит в том, что на подготовку убийца не жалел ни средств, ни времени, отчего преступления, понимаете, – тут он пожал плечами, – без сучка без задоринки.

– В каком это смысле? Что вы имеете в виду – «без сучка без задоринки»?

– Это значит, что криминалисты ничего не нашли. – Кимболл снова полез в блокнот, хотя видно было, что искать там ему нечего. – Ни отпечатков пальцев, ни волоска, ни ворсинки, ничего.

«Похоже на призрака». Первое, что пришло мне в голову. «Похоже на призрака».

Кимболл поерзал по кушетке, посмотрел мне в глаза и спросил:

– Вспомните, может быть, вы получали какие-нибудь странные письма? Какое-либо послание от поклонника, которое может навести на мысль, что что-то не так, не все в порядке?

– Постойте – с какой стати? Вы думаете, этот человек может связаться со мной? Вы думаете, он за мной охотится? – Я не смог сдержать панику и тут же устыдился.

– Нет, что вы. Мистер Эллис, успокойтесь, пожалуйста. Для подобных выводов нет никаких оснований, – сказал Кимболл, но ничуть не убедил меня. – Тем не менее, если вы получали послания неуместного или оскорбительного содержания, прошу вас, расскажите мне об этом.

– Значит, вы уверены, что, кто бы то ни был, мне он не угрожает?

– Совершенно верно.

– И кто тогда… следующий?

Кимболл снова заглянул в блокнот, и снова, очевидно, без надобности. То был продуманный, лишенный смысла жест, и это меня неприятно задело.

– По книге следующая жертва – Пол Оуэн.

– И?..

Кимболл не торопился с ответом.

– В Клиэр-Лейк живет один Пол Оуэн.

– Клиэр-Лейк – это всего в пятнадцати милях отсюда, – пробурчал я.

– Мистер Оуэн находится под неусыпным наблюдением и полицейской защитой. Мы надеемся, что, если появится кто-то подозрительный, мы сможем его задержать. – Пауза. – По той же причине связь между преступлениями не просочилась в прессу. На данном этапе это лишь затруднило бы работу следствия… Мы, конечно, рассчитываем, что и вы не станете комментировать ситуацию.

– А почему вы думаете, что этот человек не заинтересуется мной или моей семьей? – снова спросил я, уже вовсю раскачиваясь в кресле.

– Понимаете, автора книги нет в книге, – сказал Кимболл и выдавил улыбочку, которая должна была меня воодушевить, но – тщетно. – Имеется в виду, что Брет Эллис не является персонажем данной книги, а убийца до сих пор нападал только на людей, чье имя или род занятий совпадали с именами и профессиями героев романа. – Пауза. – Вы же не литературный персонаж, мистер Эллис? – Кимболл понял, что его улыбочки меня нисколько не воодушевляют, так что больше и не старался. – Видите ли, мне понятно ваше беспокойство, однако на данном этапе мы действительно не видим для вас никакой опасности. Тем не менее, коли так вам будет спокойнее, мы можем предложить вам в высшей степени неназойливую полицейскую защиту. Если вы хотите обсудить это с миссис Деннис…

– Нет, я не хочу посвящать в это мою жену. Нет. Пока не стоит. Я не буду обсуждать это с женой. Не нужно заставлять ее нервничать. Да, но как только, так сразу… я свяжусь с вами по поводу этой вашей защиты. – Я встал, колени тряслись. – И мне на самом деле… м-м, простите, мне нехорошо.

Безысходность гуляла по комнате, как ночной ветер. Я, полупьяный, стремительно трезвеющий, уже тогда понимал, что Кимболл никого не сможет спасти, что новые места преступлений будут чернеть пятнами крови. Страх заставил меня неестественно выпрямиться, я будто аршин проглотил. Я вдруг осознал, что с трудом сдерживаю дефекацию. От натуги я крепко ухватился за стол. Кимболл стоял рядом, на лице его читалась тревога.

Больше с меня взять было нечего.

Мне вручили визитку с множеством телефонных номеров. Проинструктировали звонить, если обнаружится нечто «подозрительное» или «аномальное» (слова эти были произнесены таким успокаивающим тоном, что прекрасно вписались бы в колыбельную), но я ничего не слышал. Уже на автопилоте проводил Кимболла до его машины, бормоча по дороге благодарности. В этот момент «порш» Джейн свернул с шоссе. Она заметила нас с Кимболлом и стала наблюдать, притворившись, что говорит по телефону. Как только Кимболл отъехал, она выскочила из машины и с улыбкой направилась ко мне. Она все еще сияла от обещаний, которые мы дали друг другу утром. Она спросила про Кимболла, я сказал – студент, она поверила и, взяв меня за руку, повела обратно в дом. Я не рассказал ей, потому что не хотел пугать, кроме того, мне подумалось, что, скажи я все как есть, меня сразу попросят, поэтому я умолчал, добавив очередной пункт к списку сокрытий.

Остаток вечера прошел как в тумане. Во время ужина, когда все собрались за столом, дети признали, что отлично повеселились в центре и усладили Джейн пересказом нескольких сцен из просмотренного фильма, после чего развернулась долгая дискуссия по поводу Виктора (пес ни в какую не желал спать в доме, при этом так истерично лаял во дворе, что оставлять его там на ночь не представлялось возможным). Единственное, что хоть как-то меня затронуло – прорвалось сквозь густую мглу, – это когда Сара принесла Терби, хотя где я был в тот момент, я так и не вспомнил. Может, сидел скрючившись в кресле возле плазменной панели? Или это было за семейным ужином, когда я вырубался над тарелкой цукини с грибами, пытаясь улыбаться, сосредоточиться на происходящем вокруг, уловить информационные потоки? (Чтобы изобразить веселое расположение духа, я даже стал мурлыкать себе что-то под нос, но и это всех раздражало, и, заметив, как нахмурился Робби, я перестал, так же невзначай, как и начал.) Единственное, что я помню, это как Сара принесла мне ее жуткого Терби, поинтересовалась, откуда у него под когтями грязь (которая выглядела как высохшая бордовая краска), и попросила помочь ей помыть ему лапы в кухонной раковине. («Очень грязные, пап», – поясняла она, пока я кивал, как китайский болванчик. Да, я помню этот разговор. Еще я запомнил гнусный запах, исходивший от этой твари.) По телевизору показывали футбол, и в любой другой вечер я бы, конечно, посмотрел его, но когда я закрылся в кабинете и в очередной раз набрал Эйми Лайт, дверь открылась, вошла Джейн, и, взяв меня за руку, повела наверх, и по дороге в нашу спальню, мимо мерцающих бра, нашептывала мне разное, и по ее бархатной улыбочке видно было, что она чего-то ждет, какого-то обещания.

Я тоже почувствовал импульс, но последовать ему не было сил – слишком поздно. Я должен был увидеть в ней свое отражение, но не мог. Я принял амбиен, допил водку, после чего завалился в кровать и вскоре крепко заснул, освободившись от необходимости удовлетворять потребности своей жены, раздумывать о царапинах на стене дома, о самопереставляющейся мебели и о меняющем цвет ковре под ней, и пока все мы спали, созданный мной безумец бродил по округе, а небо затянули тучи, сквозь которые просачивался лунный свет. «Он вернулся», – прошептал я той темной ночью, когда, подрагивая от страха, восстанавливал в памяти все, что видел в поле за нашим домом. Говоря это, я невольно подразумевал своего отца, а не Патрика Бэйтмена.

Однако я ошибался. Они вернулись оба.