ХАРЛАН ЭЛЛИСОН

ВМЕСТЕ С МАЛЕНЬКИМ НАРОДЦЕМ

перевод В. Гольдича, И. Оганесовой

Один из полудюжины величайших и оригинальнейших фантастов Америки как-то сказал мне:

- Неважно, плохо ли у тебя получилось или хорошо, и закончишь ли ты вещь сегодня или завтра: но пиши каждый день.[ Томас Карлайл (1795-1881)]

Я стараюсь так и поступать.

Я искренне люблю писать. И себя я считаю одним из счастливейших людей на свете: я занимаюсь лишь тем, что хочу делать, и лишь тем, чем меня побуждает заниматься накопившаяся внутри хорошая и плохая карма. Я пишу. Утром, вечером, и в промежутках между ними. Я скорее стану писать, чем дышать. Иногда это становится трудным выбором.

А это означает, что я частенько пишу в странных местах. "Вместе с маленьким народцем" был написан в витрине книжного магазина "Слова и музыка" в Лондоне на Чаринг-кросс-роуд. Я таким образом участвовал в рекламной кампании двух своих книг, и подобная деятельность, кажется, заставила нервничать нескольких консервативных критиков. Писателям, как они считали, следует "заниматься Этим" в башне из слоновой кости, а не бесстыдно и откровенно на виду у всех, где каждый может увидеть, Как Это Делается.

Но писать, равно как проводить литургии и совершать чудеса, необходимо в открытую, прилюдно, чтобы каждый смог убедиться, что воображение имеется повсюду и везде, что тут нет ни секретов, ни кабалистики, ни рунических заклинаний.

Необходимы только талант и потребность писать. Если вы следуете за мной. Поэтому я и говорю всем великим и оригинальным фантастам: "Делайте Это!"

"Делай! Делай! Пусть даже это ничтожно малая частичка Продукта сделай ее, ради всего святого! Ведь это величайшее, что есть в тебе: так выпусти это на волю. Больше, больше! Какую бы работу ни отыскали твои руки, делай ее изо всех сил. Работай, пока есть то, что называется Сегодня; ибо наступит ночь, когда никто из людей работать не сможет".

Девятнадцать лет назад Ноа Реймонд создал свое последнее произведение в жанре фэнтези. С тех пор под его именем вышло около четырехсот блестящих рассказов. Все четыреста были напечатаны на его пишущей машинке - только вот никто не знал, что не он написал их. Все эти замечательные истории сочинили гремлины.

Успех пришел к Реймонду довольно рано. Он продал свой первый рассказ, который назывался "Живой маленький ум", одному из ведущих дешевых журналов, специализирующихся на фантастике, когда ему было семнадцать. Рассказ был объявлен лучшим, а талант и буйное воображение автора мгновенно сделали его знаменитостью. В последующие два года Реймонд продал около дюжины новых произведений и попал в поле зрения главного редактора самого известного журнала, в котором печатались произведения легкого жанра.

Здесь платили в двадцать раз больше, читательская аудитория была значительно шире, а редактор спал с составительницей ежегодных антологий, которая выпускала самые престижные сборники "Лучшие рассказы года". Так что Реймонд за несколько месяцев до того, как ему исполнилось девятнадцать лет, обнаружил свою повесть в оглавлении одного из таких сборников, как раз между стилизацией Кэтрин Энн Портер и картинкой из жизни, подсмотренной Айзеком Башевицем Зингером.

Его первый авторский сборник вышел в свет, когда Реймонду было всего двадцать. Редактор пришел в восторг от книги и послал ее Сарояну и Капоте, а потом специальной почтой Джону Кольеру. Предварявшие издание статьи в "Книжном обозрении Тайме" иначе как вопиющими назвать было нельзя. Слово "гений" появилось восемь раз, и это меньше чем на половине страницы.

Ноа Реймонд был невероятно плодовит и к тому моменту, как ему исполнилось двадцать пять, выпустил семь книг, а библиотекари ставили его книги не в секцию "научная фантастика/художественная литература", а держали их в отделе "современной литературы". Когда писателю исполнилось двадцать шесть, его роман "Каждое утро, на заре" был признан лучшим в клубе "Книга года" и стал претендентом на получение Национальной книжной премии.

Личные бумаги Реймонда было решено хранить в библиотечном архиве Гарварда, а сам писатель отправился в Европу с серией лекций, которая принесла ему еще большую известность и немалые деньги.

Однажды в августе наступила пятница - если точно, это было двадцатое число, без двадцати минут двенадцать ночи (иногда скрупулезность бывает очень полезной штукой), - а Ноа Реймонд исписался. Вот так, просто и без затей, совершенно и ужасно... исчерпал себя.

Он написал последнее оригинальное слово последнего оригинального предложения, пришедшего ему на ум, и неожиданно обнаружил, что не в состоянии придумать ни одной, даже самой крошечной идейки для нового творения. На Би-би-си ему заказали рассказ, из которого можно было бы сделать часовую пьесу, а он не имел ни малейшего представления о том, как подступиться.

Реймонд потратил на размышления целый час, но в голову лезли лишь бредовые идеи об одноногом моряке, который сражается с огромной белой рыбиной. Он с возмущением отбросил их, как совершенно бесполезные - от них так и разило кретинизмом.

Впервые в жизни с того самого момента, как Реймонд обнаружил, что обладает талантом рассказчика, волшебный дар, позволявший ему нанизывать слова, точно жемчужины на нитку, так что они проникали в самые глубины человеческих сердец, он понял, что источник новых идей иссяк. Он больше не в состоянии сочинять милые коротенькие сказки о мире, каким хотел бы его видеть, о мире, существовавшем в его душе и населенном полнокровными, цельными персонажами, гораздо более реальными, чем те, с кем ему приходилось иметь дело каждый день. Его голова превратилась в бескрайнюю равнину, на которой ничего, совсем ничего не произрастает, ничто не радует глаз путника... серая пустыня без горизонта.

Он просидел всю ночь перед пишущей машинкой, пытаясь заставить воображение работать, посылая его в далекие, сказочные страны. Только получалась какая-то пустая ерунда, сознание возвращалось домой с пустыми руками, словно сознание дождевого червя.

Наконец, когда занялся рассвет, Реймонд обнаружил, что плачет. Положил голову на машинку, на холодные металлические клавиши, и разрыдался.

Ему было известно, что река может высохнуть... так же точно, он в этом не сомневался, и пропало его вдохновение. Ноа Реймонд написал свою последнюю историю. У него больше нет ни одной идеи. Вот и наступила развязка.

Если бы в тот момент подоспел конец света, Ноа Реймонд был бы счастлив. Ему не нужно было бы страдать, бояться, беспокоиться о том, что он станет делать завтра. И на следующий день. И во все остальные, лишенные смысла и надежды дни, которые ждут его впереди... огромная, безжизненная пустыня.

Вся жизнь Ноа Реймонда состояла в сочинительстве. Никакие другие радости не могли сравниться с восторгом, который он испытывал, придумывая интересный сюжет. А сейчас, когда источник его воображения иссяк, оставив лишь едва уловимые обрывки идей да еще какие-то неясные представления о произведениях других писателей, смутные воспоминания о великих классиках, какие-то чуть живые зародыши древних клише, Ноа и понятия не имел, что же теперь станет делать со своей жизнью.

Пойти путем Марка Твена и заняться ли эксплуатацией своих же собственных старых идей, пустившись в бесконечные лекционные туры? Но он не настолько хорошо владел ораторским искусством, да и, если честно, не очень любил находиться в толпе, состоящей больше чем из двух человек. Последовать примеру Джона Апдайка - заполучить себе синекуру в виде курса лекций в каком-нибудь восточном колледже, где начинающие младшие редактора ничего не подозревающих об их существовании издательств еще находятся в стадии восторженных личинок? Но Реймонд не сомневался, что непременно вступит во взаимно разрушительную связь с какой-нибудь лишенной сексуальных комплексов выпускницей факультета английской литературы и все это плохо для него кончится. Некоторое время он размышлял о Сэлинджере: можно было бы спрятаться в каком-нибудь укромном коттедже в Вермонте или, может быть, Дорсете, время от времени пускать загадочный слух о том, что в следующей декаде собирается опубликовать великий роман; но поговаривали, что и Пинчон, и Сэлинджер были абсолютно не в своем уме, так что Ноа Реймонда даже передернуло от мысли, что он может превратиться в затворника. Ему оставалось только сознавать, что он больше никогда и ничего не напишет, что где-нибудь примерно через годик какой-нибудь гнусный ублюдок из "Атлантик мансли" напишет пронзительную по своей проникновенности статью под заголовком "Ослепительный взлет и жалкое падение Ноа Реймонда, бывшего юного гения". Этого Ноа просто не переживет.

Но выхода из тюрьмы бесплодия нет.

Ему исполнилось двадцать семь, и он закончил свое существование в качестве сочинителя.

Ноа перестал поливать машинку слезами. Ведь механизм мог заржаветь, а это вовсе ни к чему. Впрочем, какая теперь разница?

Он с трудом добрался до постели и проспал весь день. Проснулся в восемь и подумал о том, что не мешало бы чего-нибудь съесть. А потом вспомнил, что превратился в конченого человека, и тут же отправился в ванну, где немедленно расстался со вчерашним обедом, точнее, с тем, что от него осталось после долгого сна.

Прихватив с собой великую прародительницу всех самых тяжелых головных болей, Реймонд отправился в свой крошечный кабинет, расположенный рядом с гостиной. Он изо всех сил старался не смотреть на заброшенную, одинокую пишущую машинку, которая, в этом он был уверен, станет ухмыляться отвратительной, злобной улыбкой, выставив в его сторону свои блестящие зубы.

Однако прежде чем войти в дверь, Ноа вдруг сообразил, что слышит стук клавиш с тех самых пор, как поднялся с постели. Он слышал этот звук, но отгонял его от себя, посчитав порождением ночного кошмара и тоскливых воспоминаний.

Но машинка и в самом деле стучала - тук-туктук-пробел-тук-тук-пробел. Не электрическая машинка, самая обычная старая "Олимпия", таких полным-полно в конторах. Реймонд не доверял электрическим машинкам. Ты останавливаешься, чтобы собраться с мыслями, а они все равно продолжают свирепо шипеть. А стоит тебе положить руки на клавиатуру, чтобы подарить миру блестящий, бессмертный прозаический пассаж, и задуматься всего на одно мгновение, прежде чем нажать на какую-нибудь определенную клавишу, наглая тварь тут же принимается строчить, словно пулемет. Реймонд не доверял электрическим пишущим машинкам; он ни за что не согласится жить в одном доме с этим чудовищем, ни за что не напечатает ни единого слова на этой дурацкой штуке, ни за что...

Впрочем, хватит предаваться безумным мыслям.

Он не может писать и больше никогда не напишет ни одной строчки; а его машинка продолжала весело стрекотать в дальнем углу комнаты.

Ноа Реймонд осторожно заглянул в кабинет и разглядел в темноте силуэт пишущей машинки, на специальной полочке, которую смастерил собственными руками. В окно падал бледный лунный свет, на фоне которого совершенно отчетливо проступала эта самая машинка. Реймонд отказывался видеть, как по клавиатуре мечутся крошечные тени. Он стоял в дверях и просто смотрел на свое рабочее место, одновременно раздумывая о том, что, вероятно, дело зашло намного дальше, чем он думал, когда сделал свое открытие прошлой ночью. Агатовые кляксы прыгали по клавиатуре, вверх-вниз, вверх-вниз, они то появлялись в восковых лунных лучах, падающих из окна, то снова пропадали в темноте, вот одна из них подскочила, сделала сальто, снова скрылась из виду. "У моей машинки перхоть", - это была первая, абсолютно идиотская мысль.

А звук, который издавала старенькая "Олимпия", страшно напоминал пулеметную очередь.

Крошечные черные кляксы работали на машинке со скоростью, превышающей сто пятьдесят словв минуту.

- Слушай, как пишется слово "некромантия"? произнес тоненький, писклявый, хрупкий, птичий голосок. - С двумя буквами "р" или с одной?

Реймонд услышал тихий вздох, словно кто-то стукнулся головой о пустую деревянную шкатулку, а потом - немного задыхаясь - второй голосок ответил:

- С одним, нельзя же быть таким безграмотным!

Этот второй голос был не таким тоненьким, писклявым, хрупким и похожим на птичий. А еще в нем звучал акцент кокни.

Машинка продолжала стрекотать.

"Ко мне явился тот самый таракан", - эта мысль пришла Ноа в голову следующей и имела литературные ассоциации, хотя была не менее идиотской, чем первая. Тогда замечательные произведения покойного Дона Маркиза[Дональд Роберт Перри Маркиз (1878-1937) - американский романист, поэт и драматург. (Здесь и далее примеч. пер.)] все еще пользовались популярностью; так что эта мысль была не такой уж и необычной.

Реймонд повернул выключатель возле двери.

Одиннадцать крошечных человечков, каждый ростом примерно в два дюйма, выделывали акробатические упражнения на его пишущей машинке.

Бывший юный гений беспомощно прислонился к дверному косяку и услышал, как защелкали, точно артиллерийский салют, его зубы, а потом челюсть, не выдержав напряжения, отвисла.

- А ну, выключи свет, ты, неуклюжий болван! прикрикнул на него один из человечков и, виртуозно сделав сальто, перепрыгнул на клавишу #, в то время как еще пара крошечных человечков, встав на плечи двум своим сородичам, нажимали на соответствующую кнопку, чтобы получилось # из верхнего регистра, а не 3 из нижнего.

- Ну давай, вырубай свет, ты что, не понял?! - в унисон завопили сразу три человечка, перепрыгивая с буквы на букву, чудом избегая столкновения друг с другом, словно крошечные мячики, отскакивая от кяавиш и выписывая слово "б-е-р-е-ж-л-и-в-ы-й".

Они слились в одно мелькающее, мечущееся пятно, состоящее из резвых бликов, которые скакали, точно блохи на собаке, умудряясь каким-то чудом не налететь на своих коллег.

Когда стало ясно, что Реймонд не собирается выключать свет - он просто был не в силах пошевелиться и сделать хоть что-нибудь, - самый высокий из странных человечков (два с четвертью дюйма), расставив руки в стороны и сжав кулаки, оттолкнулся от пробела, подпрыгнул вверх и приземлился на каретке машинки. Посмотрел прямо на Ноа Реймонда и тоненьким, писклявым, ну и так далее... голоском заорал:

- Ребята! Прекращаем работу!

Остальные десять человечков соскочили с клавиатуры, встали в кружок на полочке и, стянув крошечные колпачки, принялись массировать лбы и затылки в тех местах, где они особенно болели.

- Интересно, как, по-твоему, мы сможем написать десять тысяч слов за один день, если ты будешь нам. мешать? - с раздражением проговорил человечек, который явно был главным.

"Мне нечего ждать от будущего, - подумал Реймонд. - Не прошло и суток с тех пор, как я понял, что исписался, а меня уже мучают галлюцинации".

Другой человечек, немного меньше остальных, крикнул:

- Слушай, Альф, ты что, не мошь выпереть эфтава придурка? Мы так никада не закончим, трепотня, сечешь?!

Ноа не понял ни одного слова из того, что сказал самый маленький из человечков.

Тот, что повыше, возмущенно посмотрел на того, что поменьше, и рявкнул:

- А ну, заткни-ка пасть, Чарли!

Акцент у него был такой же, что и у Чарли настоящий кокни. Но, повернувшись к Ноа, человечек заговорил на нормальном английском языке, как в самом начале:

- Так, давайте договоримся, мистер Реймонд. Нам предстоит работать целую ночь, поскольку вы должны сдать рассказ, но у нас ничего не выйдет, если мы не объясним, что тут происходит.

Ноа просто стоял и пялился на человечка, ни на что другое он способен не был. Неожиданно ему стало ужасно жарко.

- Садитесь, мистер Реймонд.

Он сел. Прямо на пол. Ноа не собирался этого делать, но почему-то все равно сел; взял и опустился... на пол.

- Итак, - начал Альф, - первый вопрос: кто мы такие? Ну, по правде говоря, мы могли бы задать такой же вопрос и вам. Кто вы такой?

Чарли рявкнул:

- Кончай бодягу, Альф! Выпри его вон и скажи, чтоб не вязался.

Альф окончательно разозлился на своего приятеля.

- Знаешь что, Чарли, ты у нас настоящий дипломат. Ну-ка, прекрати вонять, а не то я тобой займусь, и ты пожалеешь, что на свет родился!

Чарли вызывающе фыркнул, и Реймонд подумал почему-то о Бронксе и тамошних уличных мальчишках. Маленький человечек уселся на край полки и принялся болтать ногами, демонстративно насвистывая.

Альф снова повернулся к Ноа:

- Вы человек, мистер Реймонд. А люди унаследовали Землю. Мы про вас знаем все - все, что следует знать. Да и как иначе, мы же тут крутимся подольше вашего. Потому что мы гремлины.

Ноа Реймонд сразу их узнал. Живое, дышащее, возмущающееся воплощение мифического "маленького народца.", ставшего популярным во время второй мировой войны. Гремлины чем-то похожи на эльфов; считалось, что они виноваты в механических поломках и разных других несчастьях, свалившихся на головы летчиков военно-воздушного флота союзников, в особенности британцев. Они пользовались не меньшей популярностью, чем Килрой[ Вымышленный солдат, придуманный американскими военными, которые регулярно оставляли надпись "Здесь был Килрой" всюду, где только можно, в годы второй мировой войны и после нее.].

В Королевских военно-воздушных силах гремлинов считали чем-то вроде талисмана, над ними никогда не потешались, а затем и вовсе сложилось мнение, будто маленькие мифические человечки вредили немцам и помогали выиграть войну.

-Я... однажды я написал про гремлинов несколько рассказов, пробормотал Ноа. Слова застревали у него в глотке, точно горячая картошка.

-Именно по этой причине мы и наблюдали за вами, мистер Реймонд.

-На-на-наблюдали за м-м-ной...

- Да, наблюдали за вами.

Чарли снова нахально фыркнул. На этот раз у Ноа почему-то возникла ассоциация, связанная с нездоровым желудком, что-то похожее на словесную Месть Монтесумы.

- Мы следили за вами целых десять лет, с тех самых пор как вы написали "Живой маленький ум". Совсем неплохая - для человека, конечно, - попытка понять нас.

- Знаете, исторических данных о г-г-гремлинах несколько недостаточно, - пожаловался Ноа, который по-прежнему сидел, прислонившись к стене.

Надо сказать, даже название волшебных существ давалось ему с трудом.

- У нас отличная родословная. Мы прямые потомки ифритов[ Ифрит (араб.) - злой дух.]. Французы называют нас gamelin.

- Я считал, что летчики выдумали вас, чтобы оправдать технические неполадки в своих машинах.

- Чушь! - объявил маленький человечек. Чарли принялся улюлюкать. Первое современное упоминание о нас появилось в 1936 году на Востоке, в Сирии, где располагалась база английских военновоздушных сил. Тогда мы главным образом использовали ветер для своих нужд. Такие замечательные откалывали номера, когда они выстраивались ц.ля, маневров!.. Развлеклись на славу.

- Вы настоящие, да? - спросил Ноа.

Чарли собрался что-то сказать, но Альф повернулся к нему и рявкнул:

- Чарли, заткни свою помойку! - После этого он снова повернулся к Реймонду и заговорил, как цивилизованное существо: - Сегодня у нас довольно напряженно со временем, мистер Реймонд. Давайте обсудим реальность и мифологию в другой раз. Знаете что, если вы немного посидите тут, тихонько, я смогу через некоторое время отлучиться. Постараюсь вам все подоступнее объяснить, а ребята продолжат работать.

- А... да-да, конечно... давайте. Только скажите, гм-м... что вы там пишете?

- Ну, я думал, вы поняли, мистер Реймонд. Мы пишем рассказ для Би-би-си. Теперь мы станем писать за вас все ваши произведения. Поскольку вы сами не в состоянии это делать, мне кажется, вы не станете возражать, если мы поможем вам сохранить вашу мировую известность.

После этого Альф засунул два крошечных пальчика в рот, свистнул, и, прежде чем Ноа Реймонд успел сказать, что ему за себя невыносимо стыдно, что он готов расплакаться от переполняющей его душу тоски прямо сейчас, человечки снова принялись скакать по пишущей машинке... вверх-вниз, вверх вниз.

О Господи! Как потрясающе они работали!

Ницше в чистом виде да и только. Ведь писал же он о том, что, лишившись всех своих почитателей, бог умирает. Именно вера является силой, поддерживающей нас. Когда люди, поклоняющиеся одному богу, переключаются на других, более могущественных, вера в более слабое божество сходит на нет так же, как и само божество. То же самое произошло и с гремлинами. Конечно же, они были древними существами с множеством самых разных имен, и люди им поклонялись: речные эльфы, просто эльфы, феи, водяные, русалки, домовые, блуждающие огоньки, gamelin... гремлины. Но наступили тяжелые времена, когда в силу вошли технократы, вера в волшебство угасла, а с ней и сами волшебные существа. Они исчезали постепенно, день за днем, один за другим. Целые семейства погибали всего за одно утро, стоило какой-нибудь группе людей перейти в протестантизм.

Но время от времени им удавалось вернуться и даже изобрести новый способ, чтобы привлечь почитателей. Во время второй мировой войны они сумели переманить на свою сторону ярых сторонников научного прогресса. Маленькие волшебные существа превратились в эльфов механической вселенной: в гремлинов.

Однако война закончилась, и люди снова перестали в них верить.

Поэтому маленький народец принялся оглядываться по сторонам в поисках способа исправить положение. И вот тут-то на глаза им попался семнадцатилетний Ноа Реймонд. Толковый молодой человек, с буйной фантазией... к тому же он верил. И тогда они принялись ждать. Несколько историй этого еще недостаточно. Требовалась целая серия произведений, всемирно известных, способных поддержать их в эти тяжелые времена автоматизации и развития науки. Толкиен, вне всякого сомнения, внес свой вклад, но он был уже пожилым человеком и один вряд ли смог бы оказать необходимую помощь маленькому волшебному народцу.

Так что в ту ночь, когда Ноа Реймонд понял, что исписался, появился боевой отряд, специально подготовленный для того, чтобы без промедления броситься в сражение с пишущей машинкой - в прямом смысле этого слова. Жесткие, лишенные сентиментальности гремлины, с глазами цвета стали, полные отчаянной решимости сделать все, чтобы спасти свой народ. Штурмовой отряд. Ветераны, прошедшие жесточайший отбор и отличившиеся во время выполнения сверхопасных миссий. Все - добровольцы. Все отлично подготовленные специалисты.

Альф возглавлял атаку на туалеты той фабрики Круппа, где производилась амуниция, в 1943 году.

Чарли находился на борту "Титаника" в его первом путешествии, десятого апреля 1912 года, и попортил супергруз.

Билли вел отряд гремлинов, который действовал в лондонском метро с 1952 года.

Тед работал на телефонную компанию.

Берти - на почту.

Крис отвечал за то, чтобы кофе получался горьким, во всем Западном полушарии.

Сент-Джон (они произносили его имя Син-джин) руководил большой группой гремлинов, в чью задачу входило усложнение синтаксиса в публичных речах политиков среднего звена.

И остальные - те, что были в запасе, резервные отряды, поддержка с тыла, пополнение...

Они были готовы начать действовать в ту самую секунду, как фантазия Ноа Реймонда иссякнет.

И они приступили к делу.

В течение следующих девятнадцати лет гремлины каждую ночь взбирались на пишущую машинку Ноа Реймонда и работали с неистощимым энтузиазмом. Ноа иногда часы напролет наблюдал за ними, восхищаясь тем, какие огромные количества кинетической энергии затрачиваются в стремлении выжить, которое уже превратилось в самое настоящее искусство.

Истории, рожденные на машинке Ноа Реймонда, лились рекой, он становился еще более знаменитым и богатым. Ноа был доволен, количество произведений, подписанных его именем, росло, - сначала их было сто, потом двести, триста, четыреста...

Но сегодня вечером Альф смущенно стоял на каретке "Олимпии", зажав в крошечной ручке свою шапочку.

- Знаешь что, Ноа, - проговорил он, - должен сказать тебе, что мы иссякли.

- Слушай, Альф, - перебил его Реймонд, - этого просто не может быть. Вы же можете выбирать сочинителей из целого народа, неужели вы не в состоянии отыскать талантливых гремлинов, которые продолжили бы сочинять истории? Не могу поверить, чтофантазия целого народа иссякла!

-- Ну, понимаешь, все не так просто, Ноа. - Альфу было явно не по себе, он знал что-то такое, о чем не хотел говорить.

- Альф, - промолвил Ноа, протянув к каретке руку ладонью вверх, чтобы крошечный человечек смог на нее перебраться, - мы с тобой знаем друг друга почти двадцать лет, не так ли?

Человечек кивнул и шагнул на ладонь Ноа, а тот Поднес ладонь к своим глазам, чтобы никто не слышал их разговора.

- Мне кажется, за эти годы мы научились понимать друг друга, ты со мной согласен?

Альф кивнул.

- Знаешь, я ведь даже с Чарли могу общаться естественно, когда его не беспокоит люмбаго.

Альф снова кивнул.

- Любому ясно, что ваши истории принесли массу пользы гремлинам, разве не так? А я внес свой вклад, читая лекции, появляясь на публике, участвуя в телевизионных передачах, ну и тому подобное, верно?

И опять Альф согласно кивнул.

- В таком случае какого черта ты вешаешь мне лапшу на уши, а, приятель? Как могло произойти, что вы все одним махом лишились способности сочинять?

Альф откашлялся, с интересом посмотрел на свои ноги в крепких рабочих ботинках и объявил, окончательно смутившись:

- Ну, понимаешь, то, что мы писали... не было вымыслом.

- Не было вымыслом? А чем же оно было?

- Мы рассказывали историю гремлинов. Это все правда.

- А звучало как чистейшей воды сказки.

- У нас интересная жизнь.

-Но...

- Я никогда об этом тебе не говорил, потому что как-то не возникало необходимости. Должен признаться, гремлины начисто лишены того, что вы называете воображением. Мы не способны ничего придумать. Просто рассказываем о том, что происходило. Так вот, мы уже описали все, что когда-либо случалось с нашим народом, вплоть до нынешнего момента, и, ну как бы это объяснить... истории кончились.

Ноа изумленно уставился на крошечного человечка.

- Это же ужасно, - сказал он.

-Уж я-то знаю, можешь не сомневаться.- Альф поколебался несколько мгновений, словно не хотел больше ничего говорить; затем на его лице появилось решительное выражение, и он продолжил: - Другому человеку, Ноа, я бы ничего не сказал, но ты хороший парень, и мы с тобой вместе выпили не одну кружечку, так что, пожалуй, я расскажу тебе и остальное.

- Остальное?

- Да, как ни печально, дело в том, что это палка о двух концах. Чем больше люди начинают в нас верить, тем больше мы, гремлины, начинаем верить в вас. Так что теперь установилось равновесие. Но боюсь, что как только поток историй прекратится, гремлины снова станут думать о вас, как о чем-то не совсем реальном, и...

- Кажется, ты хочешь сказать, что теперь от гремлинов зависит реальность существования людей?

Альф взволнованно кивнул.

- О чёрт, - выдохнул Ноа.

- У нас в этой области тоже были проблемы, печально проговорил Альф.

Так они и сидели - крошечный человечек на ладони человека - и раздумывали о том, что теперь судьба людей в руках гремлинов. Обоим ужасно хотелось напиться. Только они знали, что это не поможет. А если и поможет, то ненадолго: Они разделяли тяготы долгого путешествия в течение девятнадцати лет, но вот поезд загнали на заросший сорняками запасной путь.

Друзья просидели так, погрузившись в молчаливое отчаяние, почти всю ночь.

А в три пятнадцать утра Ноа Реймонд взглянул на Альфа и неожиданно сказал:

- Подожди-ка минутку, приятель. Давай разберемся, правильно ли я все понял: если гремлины перестанут верить в людей, мы постепенно начнем исчезать... так?

- Так, - согласился Альф.

- А если люди начнут исчезать, нас окажется недостаточно для того, чтобы верить в существование гремлинов, и тогда уже гремлинам придет конец... так?

-Так.

- Следовательно, если мы сможем начать придумывать истории для гремлинов, истории, которые поддержат их веру в нас, это и будет решением проблемы... так?

- Так. Только где мы возьмем столько историй?

- У меня они есть.

- У тебя? Ноа, ты мне нравишься, но давай не будем забывать о реальности, приятель. Твой источник иссяк вот уже девятнадцать с лишним лет назад.

- У меня появился новый.

- Новый источник историй?

- Объединенная мифология вроде вашей, гремлинской. Историй сколько хочешь! Выдадим их за правду.

Ноа сходил в другую комнату, вернулся с книгой, открыл ее на первой странице, вставил в пишущую машинку новый лист бумаги и проверил ленту, чтобы убедиться, что она еще в достаточно хорошем состоянии. Потом он сказал Альфу:

- Это поможет нам продержаться по крайней мере несколько лет. А пока нужно поискать какогонибудь другого писателя, который смог бы с нами работать.

После этого он начал печатать начало своего первого фантастического рассказа за девятнадцать с лишним лет, рассказа, который впоследствии будет напечатан на крошечных страничках крошечных книжек и прочитан крошечными человечками.

Он напечатал: "В самом начале Килрой создал небеса и землю, но земля не имела никакой определенной формы и была пуста, так что нигде даже нельзя было получить кружечку приличного пива..."

- Вот эта часть ну просто в кайф, - объявил Альф, забыв о приличном английском. - Чертовски здорово, ясное дело.

Чарли только фыркнул.