Я яростно роюсь в рюкзаке, пока не нахожу мобильник. Он никогда не звонит. Смотрю на дисплей. Номер не узнаю.
— Ал-ло?
Автомобильный гудок. Треск статики.
— Королева Пенелопа? — спрашивает голос на другом конце. — Неужели это она?
Я сильно прикусываю нижнюю губу, испытывая огромное облегчение.
— Флинт! Ты наконец-то обзавелся мобильником?
— Никогда! Телефон-автомат, детка. Чудо, но они до сих пор существуют…
— Но… как ты узнал мой номер?
— Ты дала мне его, Ло. В день нашей первой встречи. — Я слышу в трубке его дыхание, мягкое и ровное. Перед мысленным взором возникает фрагмент фантазии с выпускного бала. Его рот. Его большие ровные зубы. Я прижимаю язык к небу девять раз, потом трижды проглатываю слюну. Это нереально. Такого никогда не будет.
— Ты слышала насчет Винни?
— Винни? — в недоумении переспрашиваю я.
— Охранник «Десятого номера». Сегодня его арестовали за убийство Сапфир. В Гдетотаме только об этом и говорят. Так что все закончено. Мы свободны, королева Пенелопа!
Я быстро отодвигаю груду вещей от моего компьютера, прижимаю мобильник к уху плечом. Новый поиск: Кливленд Гдетотам преступления. Выскакивает «ПРЕСТУПЛЕНИЯ В ГДЕТОТАМЕ. БЛОГ Б. ХОРНЕТА». Новый заголовок ярко-красными буквами: «Арест за убийство местной девушки, Сапфир, 19 лет».
Клик. Статья загружается, я сижу, затаив дыхание.
16:10 ЦСВ, 8 апреля.
Марк Стэнтон, «Плейн дилер».
КЛИВЛЕНД. Сегодня после полудня полиция арестовала мужчину по обвинению в убийстве местной девушки, Сапфир (фамилия неизвестна). Жертва работала танцовщицей в клубе «Десятый номер», расположенном в Гдетотаме, в квартале 2100 по Восточной 119-й улице. Подозреваемый, Винсент Наварро, 43 лет, работал в том же клубе охранником.
Полицейские задержали Наварро в три часа пополудни, получив неопровержимые улики: в доме жертвы — на месте преступления — найдены образцы его ДНК.
Наварро получил в 1998-м году два пятилетних тюремных срока за вооруженный грабеж и нападение с использованием оружия. Его условно-досрочно освободили в 2000 году, и с тех пор он работал в «Десятом номере».
Значит, все-таки он — охранник, — и теперь его нет. Он за решеткой, где ему и положено быть. И мне не о чем тревожиться. Мне надо петь и плясать. Я должна чувствовать себя свободной.
Да только почему я ничего такого не чувствую? Почему не уходит ощущение, будто что-то не так? Когда я увидела его в квартале от моего дома, он с кем-то говорил по телефону. С кем в тот момент ему требовалось поговорить?
— Алло, Ло? Ты на связи? Черт, оплаченное время истекло? Алло?
— Я на связи. На связи. Я просто… не могу в это поверить. Я…
— Приезжай сюда… через два часа. Встречаемся у птичьей купальни?
Я колеблюсь, прислушиваясь к тихому треску статических помех, к транспортному шуму. Перспектива поездки на автобусе в Гдетотам в преддверье сумерек не представляется такой уж привлекательной, и меня начинают раздражать наши отношения: я всегда должна ехать к нему.
— Приезжай сюда, — наконец говорю я ему. — В Лейквуд.
— Нет, — резко отвечает он. — Я тебе говорил. Я не покину Гдетотам. Никогда. И у меня еще есть кое-какие дела, так что через два часа… — Пауза. — Просто приезжай сюда, лады? Я встречу тебя на автобусной остановке.
Я колеблюсь. Но что бы я ни сделала сейчас, всякий раз, когда я закрываю глаза и всякий раз, когда открываю, я вижу одно и то же: кошку, мое горящее лицо, охранника, прячущегося в темноте, темно-синие губы Сапфир. И поговорить об этом я могу только с Флинтом.
— Хорошо. Через два часа, — говорю я ему и отключаю связь.
Охранник. Винсент Наварро. Я жду, что настроение у меня поднимется, что голова перестанет болеть. Но по какой-то причине этого не происходит.
Я убираю кудряшки со лба и бросаю быстрый взгляд в зеркало. Бюстье Сапфир по-прежнему под моим черничного цвета вязаным свитером, темным на фоне моей белой кожи. Ее лицо наплывает на мое, и вновь мы на мгновение сливаемся, становимся одним человеком. Слитые воедино. Дышащие вместе. Живущие единым целым.
* * *
— Ваше высочество, — Флинт поднимается с заплеванной жвачкой скамьи автобусной остановки, чтобы поклониться. Его «медвежьи ушки» чуть не по центру и в свете уличного фонаря видно, какие они дырявые. Тук тук тук, ку-ку. Я хочу поклониться в ответ и сказать что-то остроумное, но мешают кудряшки. Поэтому я поднимаю руки и начинаю их расчесывать и распрямлять, расчесывать и распрямлять — вместо слов, — когда направляюсь к нему.
— Я думаю, нам следует поговорить в каком-нибудь уединенном местечке, леди Ло, — говорит он мне, пряча настоящие уши под шапку. — Я собирался пригласить тебя в мою берлогу, в подвал под парикмахерской на углу Гроувер и Майлс-стрит в нескольких кварталах отсюда, но я голоден. А рядом есть кафешка, куда мы можем пойти.
Ветер качает ветви деревьев, еще шесть уличных фонарей выстроились в ряд.
— Хорошо, — мне хочется побыстрее добраться до кафе. Интересно, что он хочет сказать, что ему известно. Мы поворачиваем на Эгрет-стрит. — Флинт, я…
— Ш-ш-ш, — останавливает меня Флинт, и я понимаю почему.
В нескольких футах от нас, под мигающим фонарем в конце квартала, стоит мужчина, на котором, как мне кажется, минимум семь пальто. Твидовая шляпа лежит тульей вниз между красными резиновыми сапогами, он качается взад-вперед, размахивая миниатюрными ручками, и поет. В манере Луиса Армстронга. «Ми-и-илая моя. О-о-о-х. Ми-и-и-лая моя оста-а-а-авила меня. О-о-о-х, гру-у-у-у-стно, ка-а-ак гру-у-у-у-стно».
Для столь сильного голоса выглядит он очень маленьким. Он не просто поет, но и поворачивается, вращается вокруг собственной оси, сверкает, как небесное светило, летящее сквозь космическую тьму.
И тут я вспоминаю его — бездомный, который стонал и покачивался, когда я бежала от дома Сапфир в день ее убийства.
Флинт останавливается рядом со мной, шепчет мне на ухо: «Пророк».
— Это его фамилия?
— Так его все называют, — Флинт понижает голос до шепота. — Согласно легенде, он уже сорок лет каждый вечер приходит на этот угол и поет за деньги. И все называют его Пророком, потому что он знает все обо всех в Гдетотаме. Он — наша ходячая энциклопедия.
Мое сердце подпрыгивает от слов: «Он знает все обо всех». Именно тот человек, с кем мне надо поговорить.
— Я хочу у него кое-что спросить, — говорю я Флинту.
Практически бегу к нему, останавливаюсь в каком-то футе от миниатюрного, покачивающегося Пророка.
Он улыбается мне, продолжая петь. Его глаза того же цвета, бледно-фиолетовые, широко раскрытые. Я стою, нервно переминаясь с ноги на ногу, жду, когда он прервется, смотрю, как открывается и закрывается его рот, нескольких зубов не хватает, остальные торчат в разные стороны. Я быстро отворачиваюсь, пульс ускоряется, я лезу в кошелек за деньгами.
Три купюры по одному доллару. Одна за другой. Три секунды, чтобы достать каждую.
— Благослови тебя Бог, — говорит он.
— Извините, но я хочу спросить, знаете ли вы… — начинаю я.
— Что я знаю, это. Чудо. Что я знаю, это. Свет, — говорит он нараспев, покачивает головой, полы пальто колышутся, когда он вскидывает руки.
— Ладно. Но вы знаете… вы знали… Птицу? — Я глубоко вдыхаю. Орен машет мне руками, то ли человек, то ли призрак, плывя по Жопному ручью.
Он смотрит на меня фиолетово-синими глазами.
— Свет тает. Небо заберет нас всех, — и тихонько стонет. — О-о-о-да.
Он смотрит вниз. Лицо темнеет.
— О-да. Я знаю Птицу. Забавное прозвище. Все время он — единорог. И соловей — когда это ему подходило.
Я в замешательстве качаю головой.
— Но… вы знаете, где я могу его найти?
Он вновь начинает петь.
— Улетел, улетел. Улетел с моей кро-о-о-ошкой…
Я поворачиваюсь на каблуках, направляюсь к Флинту, считая шаги. Один приходится сделать гигантский, чтобы уложиться в двенадцать вместо тринадцати. Он стоит на прежнем месте, криво улыбается, качает головой.
— Ты смешная, Ло… все эти твои маленькие штучки. Твои королевские жесты. Мне они нравятся.
Меня бросает в жар, как и всегда. Когда меня ловят на ритуалах.
— Мне следовало добавить, — продолжает он, откашлявшись, — что в словах Пророка смысла не найти. — Он берет меня под руку и увлекает за собой. — Пошли. Здесь холодно.
* * *
Кафе «У Кролика» по большей части пустует, когда мы заходим туда: небольшие кабинки, обивка сидений цвета морской волны, около каждого столика маленький музыкальный автомат, на полу в клетку пятна жира. Мы заказываем тарелку жареного картофеля у официантки с помятым лицом, которая знает Флинта — естественно, — и она приносит нам два стакана колы за счет заведения.
Флинт наклоняется над тарелкой с картофелем и поднимает один ломтик. Капелька жира падает с него на стол. «Именно об этом я и говорю!» Он отправляет ломтик в рот, улыбается, встречаясь со мной взглядом. Продолжает смотреть на меня несколько долгих теплых секунд, его глаза становятся все больше, сверкая золотистым, и синим, и зеленым.
— Так ты… — начинаю я, опустив взгляд на тарелку, хватаю пластиковую бутылочку с кетчупом, выдавливаю немного на салфетку, потом еще столько же, и еще, три лужицы кетчупа на равном расстоянии друг от друга, — …сказал по телефону об охраннике из «Десятого номера». Что ты о нем знаешь?
Я поднимаю на него глаза, а он по-прежнему смотрит на меня, пристально, словно хочет… поцеловать меня или что-то такое. Я вновь отвожу взгляд, чувствую, что краснею. Тянусь за картофельным ломтиком.
— Немного, если на то пошло; он крутой парень, это я знаю, — говорит он. Его пальцы пляшут по столу, пока не добираются до моих. Меня пробивает дрожь. — Я просто хотел убедиться, что ты в порядке. И я подумал, что мы можем это отпраздновать. Наконец-то все закончилось.
— Да. Конечно, — я пытаюсь улыбнуться. Моя челюсть застывает. Я макаю ломтик в три маленькие лужицы кетчупа, три раза. Ничего не закончилось. Я это знаю. Но Флинт так уверен в обратном, так готов поверить, отойти в сторону. Охранник. Винсент Наварро. Винни. Его арестовали до окончания учебного дня… Он не мог оставить фотографии-предупреждения на моем шкафчике. И с кем он говорил, кто приехал за ним в тот день… в черном седане? Он не мог работать в одиночку. Никогда. Я перестаю макать в кетчуп картофельный ломтик, съедаю в три укуса, пытаясь изгнать эти мысли из головы.
— Тебе это идет. — Флинт смеется, глядя мне в рот.
Лицо у меня горит, я оглядываю одежду в поисках пятен, дыр на заметных местах.
— Что? О чем ты говоришь?
Он наклоняется через стол и проводит большим пальцем по моим губам.
— Кетчуп, — мягко говорит он, показывая улику на пальце. — Может, следовало оставить на месте… с кетчупом ты еще красивее.
Я чувствую, как улыбка расползается по моему лицу, и прихлопываю ее ладонью. Не хочу, чтобы он знал, что он может со мной сделать.
Его рука возвращается на стол, как и моя, они почти соприкасаются, их тянет друг к другу, как железные опилки и магнит.
— Я думаю, мы должны устроить небольшой поход к мусорным бакам, королева Пи… чтобы отпраздновать хорошие вести. — Он чуть придвигает руку, кончики наших пальцев уже в контакте. «Поход к мусорным бакам. Мусорные баки, мусорные…» Что-то начинает вызревать у меня в голове при его упоминании мусорных баков, что-то важное.
— «Уэствуд-Центр»… — говорю я, глядя на три плоских лужицы кетчупа на моей салфетке. — Почему я не могу… — И тут у меня леденеет кровь. «Марио». Мои пальцы отскакивают от пальцев Флинта. Я крепко сжимаю потертый край стола. — Флинт!
Он смотрит на меня, на лице тревога.
— Этот парень, Марио, — я говорю быстро. — Он… он продавал вещи, которые принадлежали Сапфир. В тот день. На блошином рынке. — Мои пальцы летят к моим бедрам, начинают постукивать под столом.
— Да… и что? — Флинт дергает «медвежьи ушки», тянется за картофельным ломтиком.
— А то. Он сказал мне, что нашел все в мусорных баках рядом с «Уэствуд-Центром». Но там он найти не мог. Правильно? Не было там мусорных баков. Об этом сегодня сообщали в новостях. Арендодатели протестовали. Мусорные баки убрали — давно. Он что-то знает… определенно знает… мы должны… мы должны его найти.
Флинт наклоняется вперед, моргает.
— Ло… я действительно думаю, что мы должны поставить точку. Они уже арестовали охранника… он это сделал.
— Но почему Марио солгал? — протестую я. — Он как-то с этим связан. Может, он что-то знает. — Я достаю пятерку из кошелька и кладу на стол, быстро выскакиваю из кабинки. Флинт следует за мной, хватает за руку, прежде чем я успеваю рвануть к двери, смотрит мне в глаза. — Что? Ты не идешь?
— Ло. Послушай меня. — Он кладет руки мне на плечи, его лицо напряженное и серьезное. — Ты должна угомониться. Охранник в тюрьме. Полиция никого не сажает в тюрьму, не имея веских оснований, что ему там самое место.
— Да… разумеется, потому что копы никогда не ошибаются. — Я вырываюсь из-под его рук. — Сначала ты говоришь мне, что не надо лезть в это дело, потом говоришь, что хочешь мне помочь, а теперь снова говоришь, чтобы я отступилась! Меня от этого тошнит — от твоих секретов! — взрываюсь я, игнорирую взгляды других посетителей. — Почему бы тебе хоть раз не сказать мне правду?
Он возвращает руки мне на плечи, на этот раз сжимает их сильнее.
— Ло. Я забочусь о тебе. Я хочу, чтобы ты была в безопасности, понимаешь? Это правда. Это все, чего я хочу. И, — продолжает он мягко, — и ты не думаешь, что твоя одержимость эти делом, одержимость Сапфир, дает тебе возможность отвлечься от собственных проблем?
Я вновь вырываюсь из его рук.
— Моих проблем? — переспрашиваю я. — Да что ты знаешь о моих проблемах? Ты совершенно меня не знаешь. Ты ничего не знаешь!
Флинт качает головой, выглядит так, будто сейчас заплачет.
— Ло… я не хотел… я…
— Ты лжец, — выплевываю я с раздувающимися ноздрями. — Это все, что ты делаешь… все, что делал. Ты говорил, что не заглядывал в «Десятый номер» целую вечность, но ты там бывал. Ты говорил, что понятия не имеешь, кто такая Сапфир, но ты ее знал. Все, все, что ты говорил, вранье, — я смотрю на него, ярость слепит меня, — ему в глаза, глаза человека, который думает, что я недостаточно хорошая и недостаточно сильная.
Меня переполняет желание плюнуть, собрать во рту всю слюну и яростно выплюнуть в него, но я сдерживаюсь. Мои ноги не могут устоять на месте, кричат на остальное тело. Идти. ИДТИ!
«Немедленно, — шепчет Сапфир, обращаясь ко мне из каждого динамика миниатюрных музыкальных автоматов. Немедленно!» У меня двадцать семь секунд на то, чтобы уйти — двадцать семь. Материнское число, защитное число, число, которое видит, которое знает, которое передает знание во все частички моего тела. Двадцать семь секунд, чтобы уйти из этого места и оказаться на улице. Двадцать семь секунд, или все рухнет.
Или я умру. (Пять, шесть семь.)
Я не оглядываюсь (десять, одиннадцать, двенадцать). Я пробегаю мимо обшарпанных кабинок, вот и старая дверь кафешки с колокольчиками над ней (семнадцать, восемнадцать, девятнадцать). Желание простреливает мои пальцы — выбора нет, — и я срываю колокольчики, прежде чем выскочить за дверь. Они сдавленно позвякивают у меня в кармане, стукаясь друг о друга (двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь), и я ухожу от теплого света кафешки в разваливающий Гдетотам, навстречу новым неприятностям.