Вашингтон был охвачен предвыборной лихорадкой, которая свирепствовала уже несколько месяцев. Агрессивная реклама республиканцев была переполнена клеветой, а то и чем-то похуже. Демократы пошли в атаку со всем, что у них было. Миллионы долларов были потрачены на то, чтобы обеспечить Бушу влияние на конгресс. Никто не хотел читать о маньяках и жестоких убийствах. Никто не хотел отвлекаться от баталий, которые происходили прямо перед носом. Миллер и Рос на фоне всего этого были совершенно незаметны, но для Миллера ничто на свете сейчас не было так важно, как отчет о вскрытии Шеридан. Для него это был настоящий удар.

После полудня Рос и Миллер сидели за смежными столами у себя в кабинете. Миллер, заканчивая читать очередную страницу отчета, передавал ее Росу. С каждой новой деталью он все яснее представлял место преступления — положение тела на кровати, ленточка вокруг шеи, легкий наклон головы, пустая бирка. Миллер даже чувствовал одуряющий аромат лаванды, который маскировал запах чего-то мертвого.

В принципе, все было так же, как и в предыдущих трех случаях. Лента и багажная бирка были одного типа. На них не обнаружили ни отпечатков пальцев, ни частиц кожи. Ни волос, ни волокон. Подтверждение недавнего полового контакта в тот же день, в субботу. Никаких следов изнасилования. Никаких внутренних повреждений или ушибов. Присутствие ноноксинола-9 подтверждало использование презерватива. Никаких внутренних выделений, чтобы можно было определить ДНК партнера. Присутствие мыльного осадка на лобке и между пальцами ног говорило о том, что после соития жертва принимала душ или ванну.

— Ты в порядке? — спросил Рос.

— В порядке, — ответил Миллер.

— По всей видимости, она все равно должна была умереть.

— Все рано или поздно умрут, — заметил Миллер. — Это не отменяет того факта, что кто-то ее убил, а у нас нет ничего нового кроме того, что она с кем-то занималась сексом. И еще: ее не существовало.

Рос молчал.

— Мне нужно взглянуть на ее дом, — сказал Миллер, — нужно тщательно его осмотреть. Судмедэксперты смотрят на среду, они не обращают внимания на окружающие предметы.

— Ты действительно считаешь, что мы там найдем что-то, что укажет на этого парня?

— Ты имеешь в виду того, с которым она спала, или того, который ее убил?

— Обоих. Это может быть одно и то же лицо.

— Я молю Бога, чтобы мы что-нибудь нашли.

— А если не найдем?

— Тогда останемся там же, где сейчас. Мы ничего не теряем.

Миллер передал отчет вскрытия Росу и встал из-за стола. Похоже, эти бумаги беспокоили его.

Машина Грега Рейда все еще стояла перед домом. Было почти шесть часов вечера, уже стемнело и похолодало. Стоя на подъездной дорожке, Миллер испытывал странное беспокойство и тревогу. На входной двери до сих пор висел кусок желтой оградительной ленты, невдалеке виднелся дом старика соседа. Суматоха субботнего вечера была уже позади, но странное ощущение не пропадало.

«Есть что-то еще, — подумал он. — Я бывал здесь раньше. В подобном месте. В котором одно кажется чем-то другим».

С кем она была между посещением библиотеки, магазина и возвращением домой, когда сосед, оторвавшись от любимого шоу, в последний раз видел Кэтрин живой? Миллер не мог найти ответа.

«Куда же ты пошла, Кэтрин Шеридан? Где, во имя всего святого, ты была?»

— Роберт?

Миллер вздрогнул от неожиданности.

— Ты идешь? — спросил Рос, который стоял возле входной двери, держа в руках кусок оградительной ленты.

— Конечно, — ответил Миллер и прошел за ним в дом.

Наташа Джойс набрала номер и терпеливо ждала, пока на другом конце провода возьмут трубку. Ее звонок поставили в очередь, потом попросили выбрать отдел, и ей снова пришлось ждать.

Наконец ее соединили с каким-то мужчиной, который, казалось, был готов выслушать ее. После того как Наташа подробно изложила свою просьбу, он спросил:

— В каких отношениях вы состояли с умершим, мэм?

— В каких отношениях? Он был моим женихом.

— То есть ничего официального, — сухо заметил мужчина.

— Он был отцом моей дочери. Я надеюсь, это что-то да значит.

Наташа чувствовала, что мужчина пытается проявить понимание, сочувствие к этой маленькой любопытной сучке, с которой разговаривает по телефону.

— Хотите правду, мэм? Не значит. Я понимаю, что это кажется вам несправедливым, но если говорить о получении доступа к юридическим записям и делу полицией или кем-либо еще… Мне очень жаль, но это невозможно.

— Я просто хочу знать, где его нашли. Он был отцом моего ребенка, ради всего святого! Он умер, а я даже не знаю, где это случилось.

— Назовите его полное имя.

— Кинг. Дэррил Эрик Кинг.

— Дата рождения?

— Четырнадцатое июня семьдесят четвертого года.

— Дата смерти?

— Седьмое октября две тысячи первого года.

— Эх… Две тысячи первый год, говорите?

— Да, седьмое октября две тысячи первого года.

— Простите, мэм, но я не смогу вам помочь.

— Почему?

— Подобные записи поступают в архив спустя пять лет после создания. Любая информация, которая, возможно, была здесь в базе данных, была передана в архив в прошлом месяце, а потом наша система была полностью очищена.

Наташа помолчала.

— Вы, должно быть, шутите, — наконец сказала она безжизненным голосом.

— Да, увы, мэм, но это так.

— А если бы я захотела узнать, какой участок занимался этим делом?

Мужчина, казалось, колебался.

— Я не знаю, мэм. Как по мне, это то же самое, что искать иголку в стоге сена. Возможно, вам пришлось бы позвонить в каждый участок в городе. Как вариант, вы можете позвонить в административный отдел полицейского управления в мэрии. Может быть, они смогут вам помочь.

— У вас есть их номер телефона?

— Простите, нет. Позвоните в справочную.

— Значит, административный отдел полицейского управления?

— Да, мэм.

— Спасибо.

— Пожалуйста. Приятного вам дня.

Он отключился.

Наташа постояла пару секунд, слушая гудки в трубке.

— Мама?

Наташа резко обернулась.

В коридоре, держась за ручку двери, стояла Хлои. У нее были заспанные глаза и взъерошенные волосы.

— Мама, я проголодалась.

Наташа улыбнулась.

— Хорошо, милая, я примусь за ужин. Скоро будет готово, договорились?

Хлои улыбнулась.

— Ага.

Наташа положила трубку на рычаг. Ее мучило беспокойство.

То же чувство владело Робертом Миллером, когда он стоял в кухне дома Кэтрин Шеридан на Коламбия-стрит.

Он слышал, как где-то на втором этаже Эл Рос разговаривает с Грегом Рейдом.

У Миллера было ощущение, что ему все здесь знакомо, хотя он был в этом доме всего раз и провел в нем не более часа.

Он посмотрел на шкафчики Кэтрин Шеридан, на ее печь, на холодильник. Достав из кармана латексную перчатку, натянул ее на правую руку и распахнул дверцу холодильника. Там он обнаружил холодную вырезку, завернутую в целлофан миску с красным перцем и пластиковый пакет с молоком в отделении на дверце. Молоко было просрочено на два дня. Также на полке обнаружилась начатая бутылка шардоне, плотно закрытая пробкой. Всего этого вполне хватало для одного человека.

Миллер огляделся, стараясь увидеть картинку целиком, определить, что в доме выглядит неуместным, и не смог. Потом остановился возле задней двери и посмотрел через окно на узкий дворик. Подергав за ручку, он обнаружил, что дверь заперта.

Он вспомнил, как выглядела Кэтрин Шеридан. Она была симпатичной и, судя по вещам, что он видел, одевалась хорошо. Миллеру она представлялась уверенной в себе женщиной. А потом кто-то совершил это — надругательство, отвратительный поступок! — и оставил ее на обозрение всем на кровати на четвереньках, словно хотел, чтобы она смотрела, как он уходит. И была еще лента. Тонкая белая лента, аккуратно повязанная бантом у нее на шее. И бирка без имени. И навязчивый запах лаванды.

Миллер постарался убрать из мыслей этот образ, но понял, что это невозможно.

Он услышал, что Рос и Рейд начали спускаться по лестнице, и вышел в коридор, чтобы их встретить.

— Мистер Рейд… — сказал Миллер.

— Детектив… — откликнулся Рейд.

— Я надеюсь, вы успели побывать дома с тех пор, как мы виделись в последний раз.

Рейд улыбнулся, но промолчал.

— У вас есть что-нибудь для нас?

Рейд достал пластиковый пакетик, в котором лежала узенькая полоска бумаги, оторванная от газеты. Миллер взял пакетик и повернул его к свету, чтобы лучше рассмотреть.

— Похоже, вырвано из «Пост», — сказал Рейд, пока Миллер исследовал находку.

— Где это было?

— Под матрасом в задней спальне.

— Этот кусок газеты случайно оказался там? Или похоже, что кто-то его туда засунул?

— Похоже, что кто-то засунул. Он совсем не помятый, словно кто-то положил его туда и придавил матрасом.

Миллер внимательно осмотрел обрывок газеты и прочел:

— Неофициальные результаты показывают, что он сильно оторвался от четырех конкурентов. Вчера его сторонники вышли на улицы, скандируя гимн этой кампании, которым стала песня «Дайте миру шанс» Джона Леннона. Победа подарит венесуэльскому президенту Уго Чавесу серьезного союзника в регионе, но администрация Соединенных Штатов уже поставила под сомнение прозрачность… — Миллер поднял взгляд. — Чего?

Рейд пожал плечами.

— Есть варианты?

Миллер покачал головой.

— Понятия не имею. Какие-то выборы в Южной Америке.

— Я думаю, что это «Пост». Похоже на шрифт, который у них используют, — повторил Рейд и добавил: — У меня есть еще кое-что для вас.

Он направился к входной двери, нагнулся и достал что-то из сумки. Когда он вернулся, в руках у него был еще один пакет, в котором оказался обычный желтоватый конверт.

— Есть перчатки? — спросил он.

Миллер достал из кармана вторую перчатку и натянул ее на левую руку.

Рейд открыл пакет, вынул конверт и высыпал из него несколько небольших фотографий. Всего их было три — две цветные и одна черно-белая.

Кэтрин Шеридан пятнадцать, может, двадцать лет назад. И на каждой фотографии она стояла возле одного и того же мужчины. Он был выше ее почти на голову. Миллер аккуратно выложил снимки в ряд на кухонном столе.

— Где вы это нашли? — спросил Миллер.

— Под ковром в спальне. Как раз под кроватью, на которой ее обнаружили.

Рос внимательно оглядел каждую фотографию.

— Какой у нее был рост? — спросил он.

— Метр шестьдесят сантиметров, — ответил Миллер. — Может, чуть больше. Она не была высокой женщиной.

— Значит, рост парня на фото где-то метр семьдесят пять.

Миллер скептически улыбнулся.

— Средний рост, среднее телосложение, чисто выбрит, никаких отличительных черт… Почему такие люди всегда похожи на десять миллионов других?

— Скажи спасибо, что ты не в Токио работаешь, — ответил Рос.

— На обратной стороне этой что-то написано, — сказал Рейд и передал ему фотографию.

— «Рождество-82», — сообщил Рос. — Очень кстати. — Он снова взглянул на фотографию. — Что это, черт побери? Похоже на лес. Может, это джунгли?

— Что бы это ни было, возможно, это тот парень, с которым наша дама ходила в гости к Дэррилу Кингу.

Рос улыбнулся.

— Если бы все было так просто…

— Может, так оно и есть, Эл, но от этого история проще не становится. Кто он, черт его дери? У нас ничего нет. Ни имени, ни чего-то, что выделяло бы его на фоне других.

— Давай наведаемся к Наташе Джойс, — предложил Рос. — Возможно, она сможет опознать этого парня.

— Вы не можете их забрать, — возразил Рейд. — Я должен включить фотографии в лабораторный отчет, проверить отпечатки… Это обычная процедура.

— Как скоро мы сможем их взять? — спросил Миллер.

— Я еще не закончил здесь, — ответил Рейд. — Зайдите ко мне завтра утром. Я сделаю для вас копии. Только позвоните заранее, чтобы убедиться, что они готовы, ладно? К сожалению, это все, чем я могу вам помочь.

— А вырезка из газеты? — спросил Рос.

— Ее вы можете забрать. У меня есть фотокопия. Но обязательно верните утром.

Миллер поблагодарил его, и они направились к выходу.

— И еще одно, — вспомнил Рейд.

Миллер обернулся.

— Если у нее с кем-то был секс…

— Был, — ответил Миллер. — Коронер подтвердил вашу догадку.

— Значит, у нее был секс… Но я не могу найти никаких следов семени в постели, — Рейд понимающе улыбнулся. — Это, конечно, ни о чем не говорит, но…

— Говорит, — возразил Миллер. — В отчете коронера также говорится, что после секса она принимала душ, что объясняет, почему мы не нашли лобковых волос.

— Значит, существует вероятность, что она была в чужом доме.

— Или в гостинице, — предположил Миллер. — Но, как вы говорите, мы не можем ни доказать, ни опровергнуть эту догадку.

— Тогда пока, ребята, — сказал Рейд.

Миллер немного постоял в кухне, которая всего лишь тремя днями ранее видела, как Кэтрин Шеридан готовит обед, возможно, отпивает из бокала шардоне, слушает радио.

Потом кто-то пришел ее навестить. Кто-то, кто ранее совершал это трижды.

Восемь месяцев. Четыре трупа.

— Извините, — сказал Миллер. — Я забыл спросить: диск, который играл… На нем были отпечатки?

— Только ее, — ответил Рейд. — Извините.

Миллер вздохнул, поблагодарил и последовал за Росом.

* * *

Некоторое время назад мы с Кэтрин ездили в один бедняцкий район. Мы проехали по шоссе Джона Хэнсона, которое проходит между Лэндовер-хиллз и Гленарден. Мы ездили на поиски человека по имени Дэррил Кинг, молодого чернокожего героинового наркомана, у которого была дочь Хлои. Мы не нашли Дэррила, но встретили мать Хлои, Наташу Джойс. Хлои была с ней. Милая девочка, ей тогда было четыре-пять лет. Она напомнила мне о других детях, других временах. В основном говорила Кэтрин. Я приглядывал за машиной и за дорогой, жевал жвачку и мечтал о сигарете. Наташа Джойс не знала, где Дэррил Кинг. Я видел страх в ее глазах. Я хотел, чтобы она не боялась, но не мог ничего сказать. Я дал ей двадцать баксов.

— Для дочери, — пояснил я. — Купи ей что-нибудь.

Помнится, это все, что я сказал тогда.

Мы ушли ни с чем. Я знал, что этот Дэррил Кинг уже не мог контролировать себя, что он стал тем, кем больше всего боялся стать.

Когда мы уезжали, я вспомнил об отце — о том выражении его лица, которое появлялось все чаще, пока не осталось навсегда. Оно говорило, что все хорошее скоротечно и недолговечно. Он был уверен, что за углом всегда ждет что-то плохое.

Я подумал о Наташе Джойс, которая выглядела старше своих лет. Слишком многое прожито слишком быстро. И прожито несладко. Я вспомнил четыре благородные истины буддизма: удел всех существ — страдание, желание жить является причиной повторяющегося существования, только уничтожение желания может даровать освобождение, путь ухода лежит через отказ от эгоизма. Я подумал о том, каким же тупым я стал. Как в старой шутке: «Я знал парня, который был настолько туп, что его уволили с работы, которой у него никогда не было».

Я думал об этом, пока мы возвращались в Вашингтон. Мы доехали до границы китайского квартала, где у меня была квартирка на углу Нью-Джерси-авеню и Кью-стрит. Кэтрин высадила меня в паре кварталов от нее. Привычка, которая выработалась у нас за несколько предыдущих месяцев. Она не попрощалась. Я тоже. Я поднял руку и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ. Я пошел домой, а она уехала.

До смерти Кэтрин Шеридан оставалось немного времени, но мы оба знали, что это неизбежно.

Задолго до того, как я познакомился с Кэтрин Шеридан, даже до того, как я стал Джоном Роби, была одна история.

Частично она была о моем отце.

Все знали его как Большого Джо. Плотника Большого Джо. Поэтому я стал Маленьким Джо, хотя мое имя звучало совсем не так. Я оставался Маленьким Джо до самой смерти отца. Потом все тихо и незаметно исчезли, и я стал самим собой.

— В центре дерева находится сердцевина, — говорил он мне, — основа, хребет, скелет. — Он взял кусок древесины, повертел его в руках, показал мне поперечный разрез, годовые кольца и то, как древесина светлеет к краям. — Заболонь — это плоть. Плоть слаба, склонна поддаваться прихотям времени и природы. — Он улыбнулся, отложил кусок дерева и повернулся к верстаку. — Если хочешь создать что-нибудь долговечное, делай из сердцевины.

Иногда я наблюдал, как дерево вращается на станке или лежит неподвижно, пока резец или фреза терзают его плоть. Дерево было живое. Оно было неподвижно и молчаливо, тем не менее оно жило. Мой отец работал с деревом так, словно помогал ему стать тем, чем оно всегда хотело быть. У каждого дерева были свои мечты. Белый кедр мечтал о кровельной дранке, лодках, каноэ и шкафах. Мечты тополя были сумбурны. Возможно, он мечтал о столбиках, поддерживающих крышу веранды, и креслах-качалках. Гикорибыл крепким, жестким деревом, и его мысли вращались вокруг половиц и полок. Нисса была мягким растением, помнящим счастливые дни, когда оно было убрано в пышную листву, и теперь легко поддавалась опытному долоту. Черный каштан был плотным, его было сложно понять. Я верил, что ему импонируют трости и шкатулки.

— Твоя мать больше не будет такой, как раньше, — сказал отец.

Я чувствовал запах масла, лака, клея, которыми были испачканы его руки. Он улыбнулся.

— Вот это я объяснить тебе не смогу, — добавил он, — потому что сам не понимаю… Твоя мать скоро умрет, — прошептал он.

Он прижал ладонь к моей щеке, и я почувствовал запах древесного сока, лака, янтаря, даже аромат сердцевины и ее плотность. Я почувствовал само дерево, изнемогающее под весом плодов, поворачивающее листву навстречу солнцу.

Я верил, что могу. Хотел верить, что могу.

Ребенок с воображением…

Только позже, много лет спустя, я понял опасность воображения, но к тому времени было уже слишком поздно.

— Она покинет нас, — прошептал отец, закрыл глаза и глубоко задышал. — И тогда останемся только ты и я, парень. Только ты и я.

Мне кажется это ироничным, весьма ироничным.

Последние несколько дней я смотрел новости. Прямо здесь, в Вашингтоне, недалеко, буквально в шаге от Белого дома. Зная результаты выборов, я понимаю, к чему все идет.

Кэтрин мертва, а я знаю, что бы она подумала, что бы сказала.

— Это была моя жизнь. Такой я ее запомню.

Она бы посмотрела на меня, сквозь меня так, как только она умеет, и сказала:

— То, как все это организовано, весь мир, понимаешь? То, как организован мир, — СМИ, пропаганда, тип мышления, который они формируют с помощью телевидения, фильмов, рекламы и прочего, — все направлено на то, чтобы ты поверил, что ты ничто. Я ни разу не встречала взрослого человека, верящего в счастье. Счастье — удел детей. Ты только в восьмом классе, а жизнь уже потрепала тебя так, что начинаешь гадать: а в чем смысл? Это мы проходили. Я видела вещи, которые врагу не пожелаешь увидеть. Это была прекрасная история, рассказанная об ужасных вещах, — такая же американская, как напалм.

А может быть, и нет.

Возможно, она бы просто попрощалась.

Или, возможно, не попрощалась бы, потому что прощание означает конец, а Кэтрин верила в вечный кругооборот.

Возможно:

— Au revoir…

Но, черт возьми, мне горько, и я устал. Я видел и слышал отвратительные вещи так долго, что они стали частью меня. Возможно, все не так уж плохо. Может быть, мы и правда не делали всего того, что я видел. Возможно, я ошибся. Мой взор затуманился. Я видел одно, а думал, что это нечто другое. Вот что случилось.

Не считая одного. Того, что положило начало всему этому. Того, с чем мы, как нам с Кэтрин казалось, могли совладать.

Так мы и поступили. Мы сделали. Теперь слишком поздно идти на попятную.

И пока мир занимается тем, чем занимается, пока американский народ гадает, изменится ли ситуация теперь, когда республиканцы утратили преимущество в конгрессе, я иду на работу, занимаюсь своим делом и жду, что полиция появится у меня на пороге и сообщит то, что я ожидаю услышать.

Иногда я ловлю себя на том, что у меня перехватывает дыхание от предвкушения.