Позвонил Ласситер. На часах было почти пять вечера. Миллер коротко ответил на все его вопросы, положил трубку и собрал все файлы, заметки, прочие бумаги.

Рос встал со стула и направился к двери. Миллер последовал за ним.

Один лестничный пролет, потом прямо до конца коридора. Ласситер стоял возле своего кабинета, уперев руки в бока, и ждал их. Своим видом он напоминал Бредли, ответственного редактора «Вашингтон пост».

— Ради всего святого… — начал он. — Я не знаю, что с вами происходит, парни. Боже, кто-то может решить, что мы тут просто развлекаемся.

Рос и Миллер вошли в кабинет. Ласситер последовал за ними и закрыл дверь.

Миллер начал говорить, но Ласситер поднял руку, прерывая его.

— Начните сначала, — скомандовал он. — С того момента, когда нашли Шеридан. Я получил ваш отчет, но, черт, вы не умеете писать отчеты.

— Вырезка из газеты, — сказал Миллер. — Вы видели, да?

Ласситер махнул рукой.

— Это ничего не значит…

— Не значило, пока мы не обнаружили, что номер социального страхования Кэтрин Шеридан записан на человека, чье имя обозначает название гряды в Южной Америке.

Ласситер покачал головой.

— Расскажите мне, что у вас есть. Расскажите, что это, по-вашему?

— Серийный убийца, — ответил Миллер. — Без сомнений. Шеридан не существует. По крайней мере как Кэтрин Шеридан. Мы копнули глубже и выяснили, что подобные проблемы возникают со всеми жертвами. У нас имеется газетная вырезка, мы обнаружили это двойное указание на Южную Америку, а также у нас есть девушка из одного бедняцкого района.

— Ее фамилия Джойс, верно? — спросил Ласситер.

— Да, Джойс. Номер, оставленный в пиццерии, соответствует номеру дела на ее погибшего парня Дэррила Кинга. Мы вернулись в дом Шеридан и нашли несколько фотографий под ковром. На них Шеридан и какой-то парень. Мы отвезли их Наташе Джойс, и она подтвердила, что он приезжал с Шеридан, чтобы поговорить с Кингом за несколько недель до его гибели в две тысячи первом году.

— И куда вы двигаетесь дальше?

— Мы выяснили, что его арестовал офицер Майкл Маккалоу. Кажется, Кинг был информатором и его застрелили во время облавы. Одному Богу известно, что он там делал. И у нас есть еще сама Шеридан. Некоторые моменты плохо вяжутся друг с другом. Нам нужно выяснить, откуда она ежемесячно получала деньги, что это за «Объединенный траст».

— То есть у нас есть ниточка к легавому в отставке, который работал с парнем этой девочки пять лет назад, и какие-то номера социального страхования, которые не соответствуют их обладателям. Это все, что у нас есть?

— Также у нас есть снимки парня, с которым нам бы хотелось пообщаться, — вставил Рос.

— И сколько этим снимкам лет? — спросил Ласситер.

Миллер покачал головой.

— Наташа видела этого парня пять лет назад. Она сказала, что это точно он, но в молодости. Я хочу, чтобы судмедэксперты обработали эти фотографии в программе, которая может показать, как выглядел бы человек в пять, десять, пятнадцать лет, с бородой, усами, сединой, да чем угодно. Нужно собрать все эти снимки и составить фоторобот. Посмотрим, сможем ли мы его отследить.

— Игла и стог сена вместе взятые, — сухо заметил Ласситер.

— Что есть, то есть, — ответил Миллер.

— И это есть, — добавил Ласситер, — настоящий чертов кошмар! Сегодня мне нужно будет отчитываться перед шефом полиции. Все, что вы делаете, я должен буду описать этому парню из ФБР — Килларни. Копия каждого вашего отчета ложится ему на стол. Еще одна копия по какой-то чертовой причине идет судье Торну. Чертовы политические штучки. Шеф хочет, чтобы так было. Я не знаю, что у них на него есть, но у него нет выбора. У меня четыре мертвые женщины за восемь месяцев. Для нас это не так уж и много, но смотрите, как бы пресса не начала истерику вокруг Ленточного Убийцы. До конца следующей недели в Интернете начнут, чего доброго, продавать футболки с его прозвищем. Помните ту историю со снайпером, черт его дери? — Ласситер покачал головой, он явно волновался. — Я не знаю, что сказать. У меня нет более квалифицированных людей, чтобы заняться этим делом. Начальство захочет узнать, что мы предпринимаем. Я им скажу, что мы активно работаем по всем возможным направлениям. Обычный треп. Что я еще могу сделать?

— Дать нам больше людей, — сказал Миллер. — Когда я распечатаю эти фотографии, понадобятся люди, чтобы ходить и задавать вопросы.

— У тебя уже есть Метц и Оливер, которые работают по трем предыдущим жертвам. Они отдают этому делу все время, какое только могут. Это все, что я могу вам дать. На последнюю жертву мы разошлем ориентировку. Это я могу. Во всем остальном я уже растянул все силы насколько возможно. Вы знаете, как все происходит, не хуже меня. Много шума в прессе, несколько комментариев при встрече с шефом, и вопрос понемногу уходит в тень. Когда убийство случается снова, шумят громче и несколько дней. Третий раз, четвертый — и мы в дерьме. Мне нужно хоть что-то, чтобы кинуть им. Вы должны сделать какое-нибудь заявление, что-то, что имеет хоть какой-то смысл. Мертвые наркоторговцы и убитые женщины, у которых неправильный номер социального страхования? Это не чертов подарок на Рождество, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Вы знаете, как мы работаем, капитан. Вы занимались этим много лет, — ответил Миллер.

— Распечатай снимки, — сказал Ласситер. — Используй любые ресурсы, которыми мы располагаем. Раздай фотографии всем патрульным. Делайте то, что должны, но только лучше и быстрее. Звоните мне на сотовый, если что-нибудь появится. Что-нибудь сегодня вечером было бы очень кстати. Если я получу звонок об удачном продвижении дела во время встречи с шефом, то буду выглядеть намного выигрышнее, чем сейчас.

Миллер посмотрел на Роса. Тот покачал головой. Ему нечего было добавить.

— Тогда идите. Идите и работайте! — приказал Ласситер.

Рос и Миллер вышли из кабинета, закрыли дверь и молча прошли по коридору несколько метров.

Возле лестничной площадки Миллер остановился и потянулся за пейджером, который начал пикать.

Он нажал кнопку, прочел сообщение, посмотрел на напарника и сказал:

— Вот черт, твою мать…

* * *

Она спросила меня о родителях. Я не хотел ей ничего рассказывать. Я не хотел снова объяснять все с самого начала. Мне казалось, что я провел предыдущие полтора года, объясняя свою жизнь каждому встречному.

Кэтрин была не такая. Я не хотел, чтобы она стала частью моего прошлого. Я хотел, чтобы она была настоящим и будущим. Я соврал ей о родителях, но не чувствовал за собой никакой вины.

Значит, было это в четверг, 5 марта 1981 года. Это случилось за двадцать пять дней до того, как диск-жокей и бывший студент Йельского университета по имени Джон Хинкли-младший, двадцатипятилетний сын директора одной денверской нефтяной компании, терпеливо ждал Рейгана снаружи некоего вашингтонского отеля, где президент должен был произносить речь перед представителями профсоюзов. Рейган получил всего одну пулю двадцать второго калибра в грудь. Она застряла в легком, менее чем в восьми сантиметрах от сердца. Один из докторов позже заявил, что, если бы Хинкли использовал сорок пятый калибр, Рейган бы погиб. Жену Рейгана отвезли в больницу, и в этот момент Рейган произнес одну из своих крылатых фраз. Он процитировал строчку из фильма тридцатых годов: «Дорогая, я забыл нагнуться». Когда в больнице ему начали делать анестезию, он обратился к хирургам с такими словами: «Надеюсь, ребята, что вы республиканцы».

Попытка убийства не повредила Рейгану. Она познакомила американскую общественность с Джорджем Бушем, вице-президентом Рейгана и бывшим директором ЦРУ. Тогда мы мало что знали, но ему суждено было сыграть значительную роль в создании новой Америки, Америки восьмидесятых-девяностых годов, которую унаследует его сын, Джордж Буш-младший.

— Тот факт, что Рональда Рейгана ранили в грудь из двадцать второго калибра, — позже сказал мне Дон Карвало, — говорит нам кое-что о природе политики и политического контроля в этой стране. Хинкли дали револьвер маленького калибра. Ему могли бы дать сорок пятый калибр, тридцать восьмой, что-то, что могло бы нанести какой-то вред, но нет же, он взял на вечеринку какую-то пукалку.

Я открыл было рот, чтобы ответить, но Дон поднял руку.

— Я расскажу тебе кое-что о секретной службе. Ты же видел этих парней, верно?

— Конечно, по телевизору. Я не знаком ни с кем из них, если ты это имеешь в виду.

— Тебе стоит пообщаться хотя бы с одним. Они роботы. Просто автоматы. — Он улыбнулся. — В просторечии их называют тараканами.

— Тараканами?

— Да, тараканами.

— Почему?

— Ты знаешь, сколько живет таракан, если ему оторвать голову? — спросил Дон.

— Минуту, может, две?

— Девять дней.

— Что?

— Девять чертовых дней. Оторви таракану голову, и он проживет девять дней. И знаешь, отчего он помрет?

— Понятия не имею.

— От голода. Он умирает от чертова голода, потому что у него нет рта. Ты можешь себе такое представить?

— Уму непостижимо.

— Вот так зовут ребят из секретной службы. Они поймают пулю за президента. Они выстрелят себе в голову, если это поможет спасти президента. Это особый тип личности, который способен так жить. Никаких отношений. Никакой дружбы, за рамками собственного подразделения, да и тогда их дружба больше похожа на рабочие отношения. Это другой мир, Джон, совершенно другой мир. Но, что бы ты ни думал о таких людях, есть в них кое-что, что важно.

Я удивленно приподнял брови.

— Вера во что-то, — сказал Дон Карвало. — Вера во что-то с такой приверженностью и отдачей, что это становится образом жизни. Вот это я ценю. Я бы так, конечно, не смог, не до такой степени, но я ценю это и уважаю.

— Не думаю, что я мог бы верить во что-то с такой силой, — сказал я. И в тот же миг понял, каким наивным выгляжу со стороны.

— Конечно, мог бы, — ответил Дон. — Если не во что-то, то в себя ты веришь наверняка. Все верят в себя.

— Может быть.

— Конечно. И если ты хоть сколько-нибудь в себя веришь, значит, у тебя должны быть какие-то базовые представления о необходимости поддерживать ту социальную структуру, которая позволяет тебе вести твой образ жизни.

— Да, наверное.

— А для поддержания собственного образа жизни необходима решимость всячески содействовать тому, чтобы этот образ жизни не подвергался опасности от внешних угроз, даже таких, о которых ты и не подозреваешь.

— Например?

— Уголовные элементы. Приток наркотиков в наше общество. Экспансия идеологий и философий, которые расшатывают основы нашей демократии.

— Ты имеешь в виду коммунизм, верно?

— Коммунисты, радикальные социалисты, торговля героином, влияние организованной преступности на политику и правительство. То, насколько темные аспекты человеческой жизни проникают в наше общество, которое даже не подозревает об этом.

— И что ты хочешь, чтобы я делал? — спросил я.

Дон пожал плечами и беззаботно улыбнулся.

— Подумай об этом, — сказал он. — Это все, чего я хочу. Просто подумай об этом.

Так я и поступил. И думал три недели. Разговор, который у меня состоялся с Кэтрин Шеридан, произошел незадолго до этих событий — быстрой смены точки зрения после покушения на Рейгана.

То, что случилось тридцатого числа, способствовало тому, что я и Кэтрин приняли решение. И это решение предопределило нашу жизнь на следующие двадцать пять лет. Кто-то когда-то сказал, что ты не вступаешь в компанию, а женишься на ней, особенно в той части, где речь идет о «пока смерть не разлучит нас». Когда мы с Кэтрин Шеридан впервые сидели напротив друг друга в том самом ресторанчике на окраине Ричмонда, где я ее и увидел, наш разговор принял неожиданный для меня оборот.

После неизменных любезностей, которыми мы были обязаны обменяться, совсем не похожих на то, что мы на самом деле хотели сказать друг другу, она спросила, как я попал в Лэнгли.

— Профессор в университете завербовал, — ответил я. — А ты?

— Мой отец связался с этим с самого начала.

— Он служил в ЦРУ?

— Это было в его крови, — ответила она, откинулась на спинку сиденья и отодвинула чашку с кофе в сторону. — Он попал сюда в самом начале. В конце войны подался из армии в Управление стратегических служб. Оно было основано в сорок втором Рузвельтом. — Она улыбнулась и смахнула со лба непослушную прядь. — Ты знаешь, что в начале Второй мировой войны мы были единственной сверхдержавой, у которой не было своей службы разведки?

— Нет, я этого не знал.

— Рузвельт отдал приказ о ее создании спустя бог знает сколько времени после начала войны. Он очень противился идее ее создания, но поддался давлению. Во главе этой конторы он поставил человека по имени Уильям Донован, героя Первой мировой войны. Организация просуществовала три года, а потом Трумэн ее развалил. Но у них был человек в Швейцарии, человек по имени Аллен Даллес. Ему нравились шпионские штучки, поэтому он помог разведывательной службе уцелеть.

— О Даллесе я слышал, а вот о Доноване… — сказал я.

— Именно Донован разместил базы в Британии, Алжире, Турции, Испании, Швеции. Он даже наладил связь с НКВД в Москве. Потом, когда Управление стратегических служб распустили, эти базы никто не поддерживал. Так продолжалось до сентября сорок пятого года, когда Трумэн дал добро на создание ЦРУ. Даллес наконец получил контроль над организацией в пятьдесят третьем году, а Донована сделали послом в Таиланде. Он перенес сердечный приступ, потерял рассудок в пятьдесят седьмом и умер в пятьдесят девятом.

Я улыбнулся.

— Что? — спросила Кэтрин Шеридан.

— Я словно документальную хронику смотрю.

Она рассмеялась. Она была очень мила, когда смеялась. В такие моменты она казалась самым реальным человеком из тех, что я встречал.

— Ты слышал шутку о кролике?

Я отрицательно покачал головой.

— ЦРУ, ФБР и лос-анджелесское управление полиции спорят, кто из них лучше чует преступников. Президент решает устроить им проверку и выпускает в лес кролика…

Я нахмурился.

— Кролика в лес?

Она подняла руку.

— Это шутка. Просто послушай, ладно?

— Ладно, — ответил я. — Президент выпускает кролика в лес…

— В лес заходит ФБР. Две недели, никаких зацепок, они сжигают лес дотла, убивают в нем все живое и даже не извиняются. Они отчитываются перед президентом о том, что кролик получил по заслугам. Лос-анджелесские полицейские входят в лес…

— Подожди. Ты же сказала, что лес сожгли и кролик погиб.

— Ради всего святого… Неудивительно, что ты так нравишься Дону Карвало. Ты можешь просто посидеть и послушать шутку?

— Извини, продолжай. Значит, лос-анджелесские полицейские входят в лес…

— Да. Три часа спустя они выволакивают из леса медведя. Он сильно избит, держит руки за головой и кричит: «Хорошо, хорошо, я кролик, черт подери! Я чертов кролик!» Президент посылает в лес ЦРУ. Они наводняют лес информаторами-животными, опрашивают все растения и камни. Три недели спустя, после привлечения тысячи ста оперативников и израсходования четырех с половиной миллионов долларов, на стол президента ложится отчет с убедительными и неопровержимыми свидетельствами о том, что вышеуказанный кролик не только никогда не существовал, но и в природе никогда не было подобного вида животных.

Я начал смеяться еще до того, как она закончила, и не потому, что мне было смешно, а потому что это была правда.

Спустя час, выпив две чашки кофе и выкурив полпачки сигарет «Лаки-Страйк», Кэтрин Шеридан спросила меня, собираюсь ли я остаться в Лэнгли. Она понятия не имела, кто я такой. Я сказал ей то, что она, как мне казалось, хотела услышать. Я выразил некую неопределенность и позволил ей сделать собственные выводы.

— А ты? — спросил я.

Она не колебалась с ответом. Я узнал эту черту характера. Она останется с ней до самого конца. Даже тогда, на пороге смерти, зная все то, что мы знали, и сколько пережили вместе, она ни секунды не сомневалась, что мы поступали правильно.

— Да, — ответила она. — Я здесь задержусь.