ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

Минуло десять дней. Базз прячется в мотеле в Сан-Педро. Джонни Стомпанато сообщает ему новости и напоминает о плате за обработку Майнира. Три раза в день он получает жирную еду из китайского ресторана на той же улице, а все новости — из газет и по радио. Каждый вечер он звонит Одри, чтобы подбодрить ее небылицами про Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес, где правительству США не добиться его выдачи и куда Микки пожадничает посылать своих людей. Обдумывает последний и самый сумасбродный в его лос-анджелесской карьере план добычи денег, гадая, сумеет ли он прожить столько, чтобы их потратить. Слушает народную музыку — Хэнк Уильяме и Спейд Кули просто выводят его из себя. И горько скорбит по Малу Консидайну.

После той перестрелки полицейская армада усмирила местное население и вывезла трупы. Их было четыре: Коулмен, Лофтис, Мал и вышибала у задней двери, которого нечаянно застрелил Мал. Клэр де Хейвен исчезла. Это она, видимо, послала Лофтиса с безумным поручением, а услышав стрельбу, решила, что одного искупления за вечер с нее достаточно. Взяла такси и поехала домой готовить новое народное восстание а-ля Беверли-Хиллз. Базз проводил Мала до морга и сделал заявление в семьдесят седьмом, связав гибель Коулмена и Лофтиса с делом голубых и особо отметив заслуги в его раскрытий Дэнни Апшо. В этом заявлении он сгладил допущенные им с Малом нарушения закона и ни разу не упомянул ни о Феликсе Гордине, ни о Чазе Майнире, ни о Дадли Смите с Майком Брюнингом. Пусть Чаз живет с чувством, что грех предательства ему отпущен, ну а Дадли — слишком высокого полета птица, чтобы повесить на него убийство Хосе Диаса и «самоубийство» Хартшорна.

Читая газеты между строк, можно узнать, чем все закончилось: убийство Гордина осталось не раскрытым, подозреваемых не оказалось. Стрельба в джаз-клубе объяснялась как «последствия старого дела». Убийство черномазого свалили на Коулмена. Ни о комми, ни о педах газеты не упоминали — вся пресса под контролем у Эллиса Лоу, а осложнений он не любит. Конфликт Рейнольд-са с сыном-любовником преподнесли как «сведение счетов старых врагов» — газетная утка, всем уткам утка.

Мала хоронили как героя в присутствии мэра Баурона, всего городского совета и высших чинов полиции. Дадли Смит выступил с трогательным надгробным словом, помянув «великий поход» Мала против коммунизма. «Геральд» поместила снимок Дадли, щекочущего Стефану подбородок и призывающим его «быть достойным памяти отца».

Сведения о работе большого жюри он получал через Джонни Стомпа. Информация шла от Эллиса Лоу Микки, а уж от Микки — Стомпу. Все выглядело замечательно.

На следующей неделе Лоу собирается начать предъявление собранных улик. Время выбрано как нельзя лучше: печать и радио по-прежнему считают УАЕС главным виновником кровопролития на Гоуэр-Галч. Герман Герштейн, Говард Хыоз и хозяева еще двух киностудий сказали Эллису, что, как только соберется большое жюри, они сразу вышвырнут уаесовцев, расторгнув с профсоюзом договор на основании пунктов об увольнении за подрывную деятельность.

Джонни принес еще одну хорошую новость: Терри Лакса разбил паралич, что стало результатом «кислородного голодания» по причине забитой деньгами глотки и повреждения артерии в правой руке. Доктор быстро поправляется, но повреждение сухожилий в руке больше не позволит ему делать пластические операции. Микки увеличил награду за его голову до 20 тысяч долларов. Дабы не получить от Стомпанато пулю в лоб, Баззу пришлось и свою ставку за Майнира увеличить до 25 кусков. Микки, тоскуя по Одри, рвет на себе волосы. Из вещей Одри — ее рекламных плакатов стриптизерши и нарядов, которые она носила в 38-м в «Бэрбанк Бурлеск», — он устроил себе алтарь. Все это он перетащил в спальню в своем логове и часами грустит над ними. Порой слышно, как он плачет словно ребенок.

А сам Тернер Микс, кому принадлежит подлинная любовь «Заводной девчонки», все больше толстеет на утках по-пекински, на кисло-сладкой свинине, китайском рагу с креветками и рисовых сладостях — последней еде приговоренного. А по мере того как его кошелек тощает, прежде чем сунуть голову в петлю, ему хочется узнать две вещи: подлинную историю Коулмена и причину, по которой план УАЕС по выколачиванию у студий прибавок зарплаты, каким бы он там ни был, остается не осуществленным. И Базз знает, где и как получить ответ на эти вопросы.

У администратора мотеля он разменял пятерку на мелочь и пошел в телефонную будку на автостоянке. Вынул из кармана страницу с адресами, которую десять дней назад вырвал из телефонного справочника, и, представляясь полицейским, стал обзванивать реабилитационные учреждения. Полагая, что Лезник скрывается под чужой фамилией, он расспрашивал отвечавших ему клерков о «старике-еврее, умирающем от рака легких», но добавлял и его настоящую фамилию. Он стал беднее на три доллара десять центов, когда женский голос сказал: «Похоже, что это Лео Троцкий» — и поведал далее, что по рекомендации врачей старик покинул санаторий и переехал по следующему адресу: Редондо-Бич, мотель «Брызги моря», Гибискус-лейн, 10671.

Услышав «Лео Троцкий», Базз понял, что дело в шляпе. И Базз направился в прокат автомобилей и взял старый «форд»-седан. Оплатил прокат машины за неделю вперед, показал служителю свои водительские права и попросил дать листок бумаги и ручку, и написал:

Доктор Лезник, некоторое время я был в команде большого жюри. За этот период были убиты Коулмен и Лофтис, и мне известно, что происходило между ними в 42-44 годы. Эту информацию я не разглашал. Посмотрите газеты, если не верите. У меня возникли проблемы, и я вынужден уехать из Лос-Анджелеса. Но мне хотелось бы поговорить с вами о Коулмене. Все, что вы мне расскажете, до большого жюри не дойдет, иначе у меня будут крупные неприятности.

Т. Микс

Базз поехал в мотель «Брызги моря», надеясь, что после смерти Мала люди из управления прокурора прекратили поиски Лезника. Мотель стоял в конце проулка, выходящего на берег океана. Офис размещался в строении в виде устремленной к звездам ракеты. Базз подошел к ракете и позвонил. К нему вышел прыщавый молодой человек:

— Вам нужна комната?

— Мистер Троцкий еще жив?

— Еле-еле. А что?

Базз протянул ему записку и пятерку:

— Он у себя?

— Он всегда дома. Или на пляже. Куда он может деться? На танцы ему уж не ходить.

— Передай ему это, сынок. Пятерку оставь себе. Если скажет, что поговорит со мной, то, значит, у Авраама Линкольна появился родной брат.

Молодой человек попросил Базза подождать у машины, сам пошел к коттеджам и постучал в одну дверь. Дверь отворилась, он вошел. Через минуту вышел, неся два шезлонга. Рядом, держась за него, ковылял согбенный старец. Интуиция Базза не подвела: перед кончиной Лезнику хотелось заполучить благодарного слушателя.

Базз ждал, пока они подойдут. Еще за десять шагов старик протянул ему руку. В глазах застыла болезнь, лицо землисто-серое, весь он как-то иссох. Но голос звонкий, а на губах играет гордая улыбка:

— Мистер Микс?

База, боясь сломать старику кости, легонько сдавил ему руку:

— Да, доктор.

— И в каком вы чине?

— Я не полицейский.

— О-о? А что же вы делаете в группе большого жюри?

Базз взял у парня шезлонги, тот пошел к себе, ухмыляясь, а Лезник остался с Баззом, держа его за руку.

— Так что же? — повторил он свой вопрос. — Я полагал, что в команде Эллиса Лоу одни блюстители порядка.

Баззу казалось, что старик совсем ничего не весит, и легкий бриз с океана может унести его прямиком в Каталину:

— Да просто деньги нужны были, — ответил Базз. — Пойдем на пляж, поговорим?

Лезник указал на место под крутым берегом, где не было битых бутылок и мусора. Базз осторожно довел его туда, причем шезлонги его отягощали куда больше, чем хворый спутник. Поставил шезлонги друг против друга как можно ближе, если вдруг голос изменит доку. Усадил его в шезлонг; доктор сразу утонул в складках халата…

— А знаете, что заставило меня стать доносчиком? — сказал Лезник.

Поведение настоящего стукача: ему надо обязательно оправдаться. Базз уселся в свой шезлонг:

— Что?

Лезник улыбнулся: ему явно хотелось излить душу:

— В 1939 году представители федеральной власти предложили условия досрочного освобождения моей дочери, которая отбывала заключение в тюрьме Техачапи за наезд на пешехода. Непредумышленное убийство. Тогда я был официальным психоаналитиком коммунистической партии в Лос-Анджелесе, каковым и остаюсь. Мне сказали: если предоставлю им доступ к моим файлам для проверки в 1940-м в генеральной прокуратуре штата и других местах, они немедленно освободят мою дочь. В тюрьме Андрее к тому времени оставалось пробыть еще минимум четыре года. А поскольку она рассказывала, какие издевательства ей приходится переносить от смотрительниц и сокамерниц, я, ни минуты не колеблясь, согласился.

Базз дал старику отдышаться и сразу перешел к Коулмену:

— А то, что вы не раскрыли файлы Лофтиса за 42-44-й годы, это из-за этой истории с Коулменом?

— Да. Это принесло бы им совершенно ненужные ; страдания. Прежде чем передать все дела, я проверил все упоминания о Коулмене. Поскольку Чаз Майнир только намекал на него, его дело я передал. То же самое я проделал при передаче дел в Комиссию Конгресса по антиамериканской деятельности, только я тогда солгал, что дело Лофтиса утеряно. Думаю, что Эллис Лоу не поверил этой версии, поэтому я утаил часть дела Лофтиса и надеюсь умереть раньше, чем он сможет задать мне этот вопрос.

— А почему вы просто не бросили это паршивое дело? — спросил Базз.

Лезник откашлялся и плотнее закутался в халат:

— Мне хотелось его изучить. Оно меня очень заинтересовало. А почему вы оставили работу на большое жюри? Не одобряете моральную сторону методов Эллиса Лоу?

— Просто мне кажется, что УАЕС не стоит того.

— Ваше заявление для печати внушает к вам доверие. Меня заинтересовало, насколько вы вообще знакомы с этой историей?

Океан обрушил на берег мощный вал, и Базз постарался перекричать шум волны:

— Я работал над раскрытием убийств и одновременно — на большое жюри! Только я не знаю, с чего все началось и как закрутилось!

Шум океана утих. Лезник откашлялся и сказал:

— Все вы знаете…

— Док, я знаю про кровосмешение, про пластическую операцию и как Коулмен пытался подставить папашу. Об этом знал еще один человек — капитан из прокуратуры, которого убили в джаз-клубе. Вы же сами хотите поговорить об этом, иначе не стали бы затевать эту детскую игру с Троцким. Верно, доктор мозгоправ?

Лезник рассмеялся, закашлялся и сказал сквозь смех:

— Вы разбираетесь в сублимальной мотивации, мистер Микс.

— У меня ума меньше, чем у осла, док. Хотите, расскажу свою версию, почему вы не выдали свои дела с лета 49-го?

— Ну-ка, интересно.

— Уаесовцы, которым было известно о ситуации, говорили о предстоящей женитьбе Рейнольдса на Клэр и как на это отреагирует Коулмен. Верно?

— Совершенно верно. Я побоялся, что следователи схватят Коулмена и попытаются выставить его своим свидетелем. Клэр хотела скрыть свою по-молвку от прессы, чтобы Коулмен не узнал это раньше времени, но это ей не удалось. И наверно, знаете, какую цену она за это заплатила — страшно сказать.

Базз смотрел на волны, ни один мускул не дрогнул на его лице: испытанное средство заставить говорить допрашиваемого. Несколько минут Лезник тоже молчал, потом заговорил:

— Когда бульварные газетки сообщили о следующей паре убитых, я понял, что за этим стоит Коулмен. Он был объектом моих наблюдений во время Сонной Лагуны. Я знал, что он живет где-то на Сентрал-авеню вблизи джаз-клубов, и нашел его. Мы некогда были хорошо знакомы, и мне казалось, что я смогу его урезонить. У меня был план запереть его в какой-нибудь лечебнице, чтобы остановить этим бессмысленные убийства. Случай с Оджи Дуарте показал, что я заблуждался, но такой план у меня был. Помните об этом и не судите меня слишком строго.

Базз посмотрел на человека, стоящего одной ногой в могиле:

— Я никого не осуждаю, док. Через несколько дней я уеду отсюда, и мне просто хочется услышать то, о чем я не знаю.

— И вы никому об этом не расскажете? Базз решил подкинуть Лезнику приманку:

— Играя в эти игры, вы не хотели огорчать друзей. Мне это понятно — сам такой. Есть у меня два приятеля, которым хотелось узнать об этом, но теперь их уже ничего не интересует. Так может быть, все-таки хоть мне расскажете?

Сол Лезыик стал рассказывать. Он говорил два часа с долгими перерывами, чтобы откашляться и передохнуть. Временами он смотрел на Базза, потом — на океан. Иногда он спотыкался и замолкал, но потом рассказ его продолжался.

Год 1942.

В Лос-Анджелесе введено затемнение и комендантский час с 22:00. Коулмену исполнилось 19, он живет на Банкер-Хилл со своей полоумной матерью и двумя сводными сестрами. Ему дана фамилия Масски, чтобы растящая «рабов» мамаша могла получать социальное пособие на сына и семерых младших детей, которых нарожала согласно указаниям сестры Эйме. Коулмен просит принять его в школьный оркестр, но музыкальный руководитель ему отказывает, объяснив, что его игра на саксофоне — не проявление таланта, а демонстрация силы легких. Расстроенный Коулмен с горя бросает школу.

После Перл-Харбора Коулмен в течение двух месяцев добивается зачисления его на службу в армию, но не проходит медкомиссию из-за заключения невропатолога и наличия гастрита. Он занимается распространением рекламных листовок храма Ангела, зарабатывает деньги на покупку альт-саксофона и часами наигрывает гаммы и мелодии, которые нравятся ему одному. Делорес не позволяет ему играть дома, и он уходил в Гриффит-парк, где развлекает белок, койотов и бродячих собак. Иногда ходит в библиотеку и через наушники слушает пластинки с джазом. Его любимая мелодия — «Блюз росомахи» в исполнении старого негритянского певца Хадсона Хили. Черномазый так коверкал слова, что его трудно было понять, и Коулмен сочинил к мелодии блюза собственный скабрезный текст о спаривающихся росомахах, что и напевал вполголоса, слушая пластинку. И так ее заездил, что там уже ничего нельзя было разобрать, и он стал напевать блюз громко. В конце концов старушенция, заведывавшая комнатой грамзаписей, вышла из себя и выгнала его вон. Потом он еще долго мастурбирует, представляя, как Коулмен-Росомаха наскакивает на нее.

Мать Коулмена все время докучает ему требованием денег для сестры Эйме. Он идет работать в зубопротезную мастерскую «Хоредко» и отдает ей немного от заработка. Его работа заключается в извлечении зубов из пасти мертвых зверей, и это занятие ему нравится. Он наблюдает, как мастера изготавливают из этих зубов протезы, закрепляют их пластиком или прочным цементом в челюстях. Он выкрадывает у них протезы для рыси и развлекается с ними, уходя с саксофоном в горы. Он воображает себя рысью, наводящей страх на Делорес и сводных братьев и сестер.

Из мастерской Коулмена выставляют, как только хозяин находит семью мексиканцев, которая соглашается работать за гроши. Коулмен обижен. Он пытается найти работу в десятке других мастерских, но выясняется, что «Хоредко» — единственная в Лос-Анджелесе мастерская, где работают с настоящими зубами зверей. В то время в Лос-Анджелесе введено затемнение, чтобы японцы не видели огней большого города и не разбомбили его, как это они сделали с Перл-Харбор. Ночью все плотно завешивают окна. Глухая ночная темень, полная и абсолютная, толкает заняться воровством.

Коулмен рыщет по темному городу, сочиняя при этом мелодии для своего сакса. Ему страшно хочется посмотреть, как живут люди за плотно занавешенными окнами. Однажды, зайдя в парикмахерскую, он видит на стене список с благодарностью сознательным гражданам Банкер-Хилла, самоотверженно работавшим на оборону родной страны. В списке указываются фамилии тех, кто эти работы выполнял днем, кто посменно, а кто — по ночам. Коулмен копирует эти фамилии, а из телефонного справочника узнает их адреса. Потом он обзванивает их, представляясь чиновником службы, проводящей перепись населения, и отбирает одиноких граждан, работающих в ночную смену. Их дома и становятся объектом его ночных набегов.

Таких грабежей он совершает немало. Влезает в дома через открытое окно, вышибает филенку в деревянных дверях, а иногда выдалбливает дырку в косяке. Уносит всякую мелочевку и деньги, если они попадаются. Деньгами делится с Делорес, чтобы только отвязалась. Своим самым лучшим трофеем он считает чучело рыси. Так интересно воображать себя таким зверем, понимающим и любящим музыку! Так увлекательно бродить по чужим домам и воображать, что ты хорошо видишь в темноте!

В начале июля в троллейбусе на Хилл-стрит Коулмен и подслушивает разговор двух пареньков об одном чудаке по имени Томас Кормиер, у которого во дворе дома на Коронделет-стрит живет столько всякого зверья, что ими вся улица провоняла. А один из них даже перечисляет содержащихся у него животных: куницы, хорьки, сурки, выдры и росомахи. Коулмен приходит в волнение: тут же под видом телефонного опроса он звонит Кормиеру и узнает, что тот ночами дежурит в зоопарке Гриффит. В первую же ночь, вооружившись карманным фонариком, он посещает росомах и просто влюбляется в этих зверюг.

Они злы, жестоки, никого не боятся. Они хотят добраться до него и пытаются прогрызть сетку. При этом они издают визг на самых высоких нотах его сакса.

Коулмен уходит от полюбившихся зверей, даже не попробовав забраться в пустой дом: ему хочется приходить сюда еще и еще. Он читает все, что находит о росомахах, и просто упивается рассказами об их свирепости. В парке Гриффит он расставляет крысоловки и по ночам приходит к росомахам с добычей. Он приносит им живых хомяков и в луче карманного фонарика наблюдает, как его любимцы пожирают его подношения. Глядя на это, он кончает от возбуждения, даже не прикасаясь к своему члену.

То лето было бы для него летом счастья, если бы не приставания Делорес, все время требовавшей от него денег. В конце июля он прочел в газете заметку об одном холостяке, собравшем ценную коллекцию монет и работавшем посменно на заводе Локхид. Коулмен решил выкрасть коллекцию, продать ее и заткнуть матери глотку, чтобы только она оставила его в покое.

В ночь на второе августа он бесстрашно, как настоящая росомаха, влез в намеченный дом… и был схвачен: хозяин оказался свободным от ночного дежурства и сидел у себя в обществе двух друзей. Коул-мену удалось вырваться, и он шесть кварталов пулей мчался домой. А там, в освещенной комнате, на тахте он увидел Делорес и незнакомого мужчину в позе «69». Как ошпаренный, он выскочил из дома и пошел куда глаза глядят. Решил отправиться к своим росомахам, но его обнаружил хозяин коллекции с друзьями, которые на машине прочесывали улицы. Его схватили, отвезли в парк Сонной Лагуны и отлупили; нумизмат хотел его там кастрировать, но друзья помешали. Коулмен, в кровь избитый, остался недвижно лежать на земле; в его голове звенели новые альтовые рулады его сакса.

…Шатаясь, Коулмен поднялся на травянистый холм и увидел, а может, это просто ему привиделось, как высокий и здоровый белый мужчина избивает мексиканского паренька. Потом он палкой с вставленными в нее лезвиями бритвы искромсал на пареньке одежду. При этом кричал с сильным заморским акцентом, как показалось Коулмену, шотландским:

— Ты, грязный испашка! Я проучу тебя! Будешь знать, как ухлестывать за чистыми белыми девочками!

Потом он переехал избитого на своей машине и укатил.

Коулмен подошел к мексиканцу и увидел, что тот был уже мертв. Пошел домой, что-то наплел Де-лорес про свои синяки и некоторое время не выходил из дома. Убийство в Сонной Лагуне отнесли на счет шайки молодых мексиканцев из семнадцати человек. В нищих кварталах латинос поднялся гвалт. Всех подозреваемых мексов быстро осудили и отправили за решетку. Во время суда над ними Коулмен несколько раз анонимно сообщал в полицию, что видел, как убийство совершал изверг-шотландец, и подробно описывал, как это происходило. Прошел месяц, другой. Коулмен играет на своем саксофоне, а воровство и своих друзей-росомах бросил — боялся. Занимался поденной работенкой и почти весь свой заработок отдавал матери, чтобы только она отвязалась.

В один прекрасный день на крыльцо их дома по Саут-Бодри, 236 поднялся убийца-шотландец. Сводных сестер Коулмена мать зачем-то отослала, и дома они был одни. Коулмен быстро смекнул, в чем дело: по отпечаткам пальцев на его письмах, а такие отпечатки по причине его беспутной жизни в полиции уже имелись, шотландец его вычислил. Коулмен спрятался и два дня не высовывал носа. Делорес говорила, что «злыдень» его разыскивает. Коулмену нужно было скрыться, но не было денег. Тогда в альбоме мамаши он отыскал человека, на которого был больше всего похож.

Киноактер Рэндольф Лоренс. Даты на снимках и близкое сходство черт лица говорили ему: это и есть отец. Он вытащил две карточки, доехал автостопом до Голливуда и сочинил правдоподобную историю для сотрудницы канцелярии Гильдии киноактеров. Дама с сочувствием выслушала краткую повесть о сыне, брошенном отцом, просмотрела свою картотеку и сообщила мальчику, что настоящее имя его отца — Рейнольде Лофтис. Он — довольно известный характерный актер и живет в Санта-Монике на Бельведер-стрит, 816.

И вот сын оказывается на пороге отцовского дома. Рейнольде Лофтис был тронут. Он не очень поверил рассказу об убийце-шотландце, но Коулмена приютил у себя.

В ту пору Лофтис жил с Майниром, они были любовниками. Оба состояли членами левого движения в Голливуде и были яростными поклонниками авангардного кинематографа. Коулмен тайком наблюдал их в постели. Это его отвращало и вместе с тем притягивало. Он ходил с ними на вечеринки режиссера из Бельгии, снимавшего голых людей и рвущих друг друга собак, напоминавших ему росомах. Фильмы потрясли его до глубины души. Рейнольде щедро давал ему деньги и ничего не имел против того, что он целыми днями во дворе трубит на своем альте. Скоро Коулмен стал ходить по джаз-клубам Долины, где и познакомился с игравшим на тромбоне Безумным Марти Гойнзом.

Мартин Гойнз сидел на игле, торговал марихуаной, занимался грабежами и был второразрядным трубачом. Это был подонок из подонков, но обладал несомненным даром: доходчиво учил музыке и воровству. Он показал Коулмену как замыканием проводов запустить двигатель угоняемой машины и как правильно играть на альте, научил читать ноты и тому, как соединить его бестолковый рев со здоровыми легкими, чтобы на саксе рождались осмысленные звуки.

Зима 43-го. Коулмен взрослеет и обретает мужскую привлекательность. Лофтис смотрит на него влюбленными глазами, то и дело обнимает, целует в щеки. Внезапно сам заводит разговор об убийце-шотландце. И в доказательство своего полного доверия к рассказу Коулмена вступает в Комитет защиты Сонной Лагуны, деятельность которого в связи с процессом над семнадцатью молодыми мексиканцами становится главной политической темой радикалов.

Рейнольде советует Коулмену помалкивать насчет шотландца, ему все равно никто не поверит; куда важнее спасти несчастных парней от тюрьмы. Шотландца никто и никогда не арестует, а вот Коулмену для собственной безопасности надо как-то изменить свой облик; не исключено, что злодей не оставил попыток отыскать его. Рейнольде отвозит Коулмена в клинику Теренса Лакса, и там ему делают пласти-: ческую операцию, чтобы он еще больше походил на Лофтиса. После операции в клинике Коулмена посещают приступы безумия: воображая себя росомахой, он забивает цыплят в птичнике и с жадностью пьет их кровь. Выйдя из клиники с перебинтованным лицом, как персонаж из фильма ужасов, он сходится с Марти Гойнзом и занимается грабежами; вместе с отцом ходит на митинги в защиту Сонной Лагуны и вопреки его воле рассказывает о Хосе Диасе и убийце-шотландце. Никто не верит младшему брату Рейнольдса Лофтиса «с обожженным на пожаре лицом», считают его полоумным, но он окружен заботой и вниманием. Со временем повязки снимаются, и все видят в нем его отца, только на двадцать лет моложе. И тут Рейнольде совращает собственное «зеркальное отражение».

Коулмен быстро поддается. Теперь он чувствует себя в безопасности от шотландца; кроме того, ему открывается то, чего он не знал, пока ходил в бинтах: он необычайно красив. Мужеложство его отвращает, но и возбуждает. Для него это чувство сродни : другому: Коулмена никогда не покидает ощущение, что он — росомаха, рыщущая в темном чужом доме. Роль младшего брата, платонически привязанного к старшему, щекочет нервы. Коулмен знает, как папаша страшно боится, что их тайна раскроется, и молчит об этом, понимая, что Рейнольде чувствует свою вину. Поэтому он ходит на митинги и собирает пожертвования. Возможно, и пластическая операция Коулмена была задумана не ради его спасения, а ради совращения.

Чаз, терзаемый страшной изменой любовника, уезжает от них, с презрением отвергнув предложение Рейнольдса о «любви втроем». Майнир обращается к услугам сутенера Феликса Гордина и получает «петушка» на каждую ночь. Рейнольде — в панике: он боится, что бывший любовник выдаст новым партнерам его кровосмесительную тайну, и сам заводит амуры, еще и для того, чтобы держать ухо востро. Коулмен ревнует отца, но молчит, а внезапно овладевшие им скупость и нервозность говорят Коулме-ну, что Рейнольдса шантажируют. В это время Коулмен встречает де Хейвен и влюбляется в нее.

Она была товарищем Лофтиса по многим левацким организациям и стала подругой Коулмена, от которой у него не было тайн. Половая связь с отцом делается для него невыносимой. Занимаясь мужеложством, он представляет себе, что проводит ночь с Клэр. Та слушает ужасающую исповедь Коулмена и советует ему обратиться к доктору Лезнику, официальному психиатру и психоаналитику компартии, который никогда не нарушит врачебной тайны.

Лезник выслушивает Коулмена на протяжении нескольких напряженных двухчасовых приемов. В легенде убийства Сонной Лагуны он усматривает два психологических уровня притязаний Коулмена: ему нужно было оправдать свое стремление найти отца — с одной стороны, и неосознанное порочное влечение — с другой. Утверждая, что убийцей был белый человек, а вовсе не кто-то из банды мексиканских хулиганов (как считали в среде радикалов), Коулмен просто пытался добиться расположения участников Комитета защиты Сонной Лагуны из числа латиносов. Сосредоточившись на первой проблеме, Лезник посоветовал пациенту прервать сношения с отцом.

Лезник курировал также и Лофтиса. Он знал, как тяжко переживает Рейнольде, без конца жертвовавший деньги на разные кампании и прежде всего на Сонную Лагуну, свой поступок, который был еще усугублен и тем, что Лофтис вынудил Коулмена пойти на пластическую операцию. Чувствуя приближение развязки, Коулмен снова стал ходить к росомахам Томаса Кормиера, подкармливать их и любоваться ими. Однажды ему вдруг страстно захотелось погладить и прижать зверя к груди. Он открыл клетку, пытался взять зверя на руки, но росомаха стала яростно кусаться. Завязалась борьба; Коулмен вышел победителем, задушив зверя. Он взял тушу домой, снял с нее шкуру, съел мясо сырым, а из зубов росомахи сделал себе протез, которым забавлялся наедине, воображая себя росомахой, которая преследует жертву, овладевает ей и убивает.

Время шло.

Лофтис внимает уговорам Клэр и Лезника прервать свои сношения с Коулменом. Тот, обиженный и оскорбленный потерей своей сексуальной власти над отцом, со всей яростью возненавидел его. Мальчишки, осужденные за убийство в Сонной Лагуне, реабилитируются и освобождаются из заключения. Главная заслуга в восстановлении справедливости принадлежит Комитету защиты Сонной Лагуны. Клэр и Коулмен продолжают беседовать по душам, но уже от случая к случаю. Коулмен ищет расположения Клэр и добывает для нее героин. Это не столько радует ее, сколько беспокоит, и по его просьбе она дает ему взаймы две тысячи долларов. Эти деньги идут на вторую операцию Коулмена у доктора Лак-са, который с помощью утяжеленных боксерских перчаток обрабатывает лицо пациента, а потом держит его в своем курятнике на морфии. Там Коулмен читает книги по анатомии и психологии, сразу и не раздумывая, в одночасье перестает принимать наркотики и весь в синяках и кровоподтеках предстает перед Клэр. Он просит ее спать с ним, она в ужасе прячется от него.

Год 1945.

Резкая перемена в Клэр заставляет Коулмена уехать из Лос-Анджелеса. Он скитается по стране, играет на альт-саксе в бродячих оркестрах, берет себе имя Гудсон Хили. В 47-м Рейнольдса Лофтиса вызывают в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Он отказывается кого-либо называть, и его заносят в черный список. Коулмен узнает об этом из газет и радуется. Он все больше озлобляется и мечтает отомстить отцу, овладеть Клэр, насиловать мужчин, посмевших бросить на него недобрый взгляд, и поедать их плоть, разрывая ее протезом с зубами росомахи, который всегда при нем. Забвение от этой ярости он находит только в сочинении музыки и ее исполнении. Вернувшись в конце 49-го в Лос-Анджелес, Коулмен узнает о помолвке отца и Клэр. Весь его вымышленный и такой зыбкий мир рушится.

Страсть к отмщению захватывает его настолько, что ему уже не до музыки. Он задумывает воплотить свои бредовые идеи в жизнь и сделать их такой же реальностью, как и сочинение музыки. Он узнает о принадлежности Лофтиса к руководству УАЕС, выясняет, когда собирается исполнительный Комитет союза. Он решает убить партнеров Лофтиса — тех, кто появился после разрыва с Чазом. Он вспоминает Уилтси и любовника-латиноса Оджи, которых знал в лицо и по имени, но которые уже не могут узнать его теперешнего. Других он помнит только в лицо, но знает места, где они бывают. Отыскать их не трудно, сложнее другое.

План мести.

Убивать любовников Рейнольдса в ночь заседания руководства УАЕС, приняв его облик, оставляя его семя группы 0+ и улики, указывающие на Рейнольдса как на убийцу, и тем самым как максимум замазать его в мокрых делах или по крайней мере заставить его признать свое участие в предательских собраниях УАЕС — в качестве алиби. Папашу обвинят в убийствах. В качестве подозреваемого ему придется признаться в своем гомосексуализме. Пресса выставит его на позор, а если он заявит о своем алиби — вечеринках УАЕС — его недавно реанимированная карьера в кинематографе рухнет по причине его связи с коммунистами.

Для осуществления своего убийственного плана Коулмену нужны деньги; но игра на саксе в клубах на Сентрал-авеню приносит гроши. Накануне рождества в баре «Бидо Лито» он встречает Марти Гойнза. Марти рад встрече со старым подельником, которого не видел с тех пор, когда тот еще ходил в бинтах. Теперь это не мальчик, а взрослый мужчина, при том неплохо играющий на альте. Коулмен предлагает Марти вернуться к грабежам, и Безумный Марти соглашается. Они договариваются встретиться после Нового года. Но незадолго до назначенного срока Гойнз неожиданно встречает Коулмена возле бара «Гнездышко Маллоя» и говорит, что разговаривал со своим сокамерником в Сан-Франциско Лео Бордони и пригласил его участвовать в деле. Коулмен взбешен — Марти должен был с ним посоветоваться, — но вида не подает. Убедившись, что Марти не упоминал его в разговоре с Бордоии, он решает, что его старый наставник станет первой добычей росомахи. Коулмен предлагает Марти встретиться на углу Шестьдесят седьмой и Сентрал-авеню в четверть первого ночи — и никому о том ни слова: на то есть причины.

Коулмен идет к себе, берет специально купленные седой парик и грим, а также палку зутера, которую он изготовил из найденного в мусоре бруска, вставив в него пять бритвенных лезвий. Он знает, что в этот вечер УАЕС проводит совещание, берет у своего старого знакомого Роланда Наваретта четыре пакетика героина и шприц, угоняет с Шестьдесят седьмой улицы незапертый «бьюик», отыгрывает в «Зомби» последний номер, заходит в мужской туалет на Шестьдесят восьмой как Коулмен и выходит оттуда в облике папаши Лофтис.

Марти был пунктуален, но пьян, и даже не заметил изменение во внешности Коулмена. Коулмен одним ударом оглушил его, потом заботливо поднял с земли, как подвыпившего друга, усадил на заднее сиденье «бьюика». Там он вколол Марти дозу героина, отвез его к нему на квартиру в Голливуд, там вколол еще три дозы героина и затолкал ему в рот капюшон халата, чтобы не перепачкаться кровью, когда она хлынет из лопнувших артерий. Когда сердце Марти бешено заколотилось, Коулмен его придушил. Вынул глазные яблоки, как мечтал сделать с нумизматом, избившим его в Сонной Лагуне, и изнасиловал безжизненное тело в глазницы. Вставил свой протез росомахи и устроил пиршество, размазывая кровь жертвы по стенам под звучавшие в голове ритмические пассажи альт-саксофона. Покончив с этим, он убрал глаза Гойнза в холодильник, завернул его тело в махровый халат, отнес вниз и усадил на заднее сиденье «бьюика». При это он повернул зеркало так, чтобы наблюдать за тем, как мотается безглазая голова Гойнза. Под проливным дождем он поехал в сторону Сансет-Стрип, мысленно представляя, как папаша и Клэр пихаются во все дырки. Он отвез Марти на пустырь у Аллегро-стрит, место встреч голубых, и оставил его там обнаженного, словно выставленное напоказ тело Черной Орхидеи. Если ему повезет, шумихи об этом в прессе будет не меньше. Теперь Коулмен может вернуться к своей музыке, своей другой жизни. Убийство Гойнза не всполошило общественность, как рассчитывал Коулмен; Черная Орхидея была красивой женщиной, а Гойнз — всего лишь никому неизвестный бродяга. Коулмен берет напрокат подержанный автомобиль и на досуге патрулирует дом по Тамаринд-стрит, 2307. Копов не видать, значит, он может снова воспользоваться этим местом. По телефонному справочнику он находит адрес Уилтси и решает, что он будет его второй жертвой. Ночами он обходит бары, где собираются голубые, вокруг Тамаринд, находит Уилтси в одном из кабаков, но там тот всегда бывает в обществе своего партнера, которого он зовет Дуэйн. Коулмен уже было собирается отказаться от убийства Уилтси, но тут ему приходит мысль убить сразу двоих; он вспоминает Делорес и того мужчину в позе «69». Дуэйн в разговоре с барменом говорит, что работает в «Вэ-райэти интернэшнл», а это место работы папаши.

Перст судьбы.

Коулмен подходит к Джорджу и Дуэйну с готовым набором убийцы: капсулами барбитурата от Роланда Наваретта и стрихнином из аптеки. Соотношение барбитурата и яда — два к одному. Для ускорения воздействия — маленький прокол капсулы. Коулмен предлагает вечеринку «у себя» в Голливуде. Джордж и Дуэйн принимают приглашение. По дороге во взятом напрокат автомобиле он протягивает пинту ржаного виски и предлагает сделать по глотку. Когда они уже стали тепленькими, Коулмен предлагает им угоститься настоящей «испанской мушкой». Оба с готовностью глотают смертельные капсулы. К тому времени, когда они подъезжают к дому Марти, жертвы так одурманены, что Коулмену буквально приходится тащить их на себе по лестнице. Линденор к тому моменту уже мертв, а Уилтси — в полной отключке. Коулмен раздевает их и начинает полосовать труп палкой зутера.

Уилтси приходит в себя и начинает бороться за жизнь. Коулмен отсекает у защищавшегося Уилтси палец, а потом убивает его ударом ножа в горло. Оба трупа он полосует палкой зутера, рвет клыками росомахи, совокупляется с ними, рисует их кровью на стенах свои ритмические пассажи и ставит фирменный знак Р. Палец Уилтси он кладет в холодильник, сливает из трупов кровь, заворачивает в одеяла, сносит в машину и везет в Гриффит-парк, где когда-то играл на саксофоне. Там он снимает с них одеяла, относит на горную тропу и укладывает парочку для всеобщего обозрения в позе «69». Если его кто и видел, то видел в образе отца.

Обе версии совпали.

Доктор Лезник, одной ногой стоя в гробу и желая как-то искупить свое постыдное поведение, узнает из бульварной газеты об убийстве Уилтси и Лин-денора. Он припоминает, что фамилию Уилтси несколько лет назад слышал от Лофтиса во время одного из сеансов, а страшные увечья от палки зутера заставляют его вспомнить о Коулмене с его фантазиями об убийце-шотландце и об орудии забоя цыплят в клинике Терри Лакса. Описание следов кровожадных укусов на телах жертв окончательно убеждает Лезника, что убийца — Коулмен. Коулмена обуревало желание стать самым жестоким и ненасытным зверем на земле, и теперь он воплощал эти фантазии в жизнь.

Лезник понимает: если полиция схватит Коулмена, его тут же убьют. Он считает себя обязанным попытаться упрятать Коулмена под замок в психиатрическую лечебницу, пока он не убил еще кого-нибудь или не стал охотиться на Клэр и Лофтиса. Лезник знает, что Коулмен без ума от музыки, и находит его в одном из клубов на Сентрал-авеню. Он завоевывает полное доверие Коулмена, которому никогда не причинял зла; подыскивает для него в Комптоне дешевую квартирку. Там они вместе прячутся, поскольку один из друзей доктора из леваков сказал ему, что Клэр и Лофтис разыскивают Коулмена,. а тот все говорит, говорит и говорит. Временами у Коулмена наблюдаются периоды здравомыслия — классическая модель поведения психопатов, страдающих манией убийства для удовлетворения неудержимой плотской страсти. Он подробно рассказывает о трех убийствах. Доктор понимает, что перевозка мертвеца на заднем сиденье машины и приглашение двух следующих жертв в дом на Тамаринд-стрит — типичное для убийцы подсознательное желание быть схваченным. Опытному психологу ясны причины извержения такого зла, и он знает, чем можно заткнуть эти психологические кратеры. Для Лезника это может стать искуплением многолетних доносов на близких для него людей.

Коулмену и самому хочется побороть свою пагубную страсть, в этом ему помогает музыка. Он начинает сочинять длинную сольную партию с включением в нее леденящих кровь пауз, выражающих предчувствие трагедии самообмана и раздвоения сознания. Ритмичные интродукции аккомпанемента подчеркивают особо высокие ноты его альта, поначалу громкие, потом смягчающиеся с долгими паузами. Партия должна завершиться чередой понижаемых на полтона нот и полной тишиной, которая в представлении Коулмена должна прозвучать громче всего, что он только может извлечь из своего сакса. Он уже придумал название для своего произведения — «Город Греха». Лезник говорит ему: если ляжешь в больницу, то сможешь выжить, чтобы исполнить эту вещь. Коулмен начинает колебаться. Его сознание проясняется, и он рассказывает доктору про Дэнни Апшо.

Они встретились с Апшо после убийств Марти Гойнза. Детектив выполнял обычное для происшествия расследование, и Коулмен тогда спокойно выпутался, развязно заявив о своем алиби: «Я целый вечер был у всех на виду». Апшо ему поверил, а Гойнз уже был мертв и ничего опровергнуть не мог. Поэтому Коулмен солгал, назвав Марти голубым и подкинув улики на высокого и седого человека, похожего на его отца. Потом Коулмен перестал думать об Апшо и приступил к осуществлению своего плана: убил Уилтси и Линденора. Он никак не мог выбрать претендента на четвертую жертву, колеблясь в выборе между Оджи Дуарте и другим партнером Лофтиса. Но тут к нему пришли эротические сны с участием молодого сыщика — стало быть, он и в самом деле стал таким, каким его хотел видеть папаша! Коулмен решает: если не удастся выставить папочку на позорище, он просто убьет его вместе с Клэр. Перспектива добавить свежей крови в свое ужасное хлёбово его взбодрила: он надеялся, что после этого он снова станет желать женщин, которых когда-то любил.

Но все вышло иначе. Теперь его мыслями завладел Апшо, все его фантазии вращались вокруг этого человека. Случилось невероятное: когда он подлавливал бывших любовников Рейнольдса и одетый под папашу сидел в засаде у офиса Феликса Гордина, он увидел Апшо — тот тоже вел наблюдение! Они оказались совсем рядом, и когда Дэнни звонил в справочную по полицейскому номеру, Коулмен частично подслушал разговор. На угнанном «понтиаке» он поехал за Апшо — ему хотелось близости.

Апшо заметил слежку и сам погнался за преследователем. Коулмену удалось ускользнуть. Он угнал еще одну машину, позвонил в справочную службу учета транспортных средств и назвался напарником помощника шерифа. Одним из названных телефонистом лиц был Оджи Дуарте. Коулмен решил, что это судьба подает ему знак и тут же наметил его своей четвертой жертвой. После этого он поехал к загородной вилле Гордина, увидел там машину Апшо и услышал, как Гордин говорит своему охраннику: «Этот полицейский, оказывается, скрытый гомосексуалист. Я это знаю».

На следующий день Коулмен пробрался в квартиру Апшо и тщательно осмотрел ее. Он не нашел ничего, что бы указывало на присутствие женщины. Это было безупречно чистое и безликое жилье. Тут он понял: они с Апшо одно и то же, это их симбиоз.

В тот вечер Лезник ушел из квартиры, чтобы получить в центральной больнице округа необходимые ему лекарства. Он надеялся, что фиксация Коулмена на Апшо собьет его в русло гомосексуализма, заведет в тупик и свяжет. Но доктор ошибся. Коулмен отыскал Оджи в одном из баров в центре города, соблазнил и заманил в заброшенный гараж на Линкольн-Хайтс. Там он его задушил, изрезал, изгрыз, оскопил — надругался так, как папочка и другие пытались надругаться над ним. Тело Оджи он оставил на берегу реки, а сам вернулся в Комптон и сказал доктору, что теперь настала очередь Апшо. На нем он хочет поставить точку: убийца против сыщика. Лезник ушел от него, взял такси и поехал к себе в пансионат, понимая, что теперь ничто не остановит Коулмена Хили, который будет убивать и убивать, пока не убьют его самого. С той минуты тщедушный старый психоаналитик стал собираться с духом для убийства во имя милосердия.

Свое повествование Лезник закончил претенциозным жестом искусного рассказчика, вынув из складок своего халата револьвер:

— Я видел Коулмена еще раз. Он прочел в газетах, что Апшо погиб в результате несчастного случая, и был совершенно обескуражен. Тогда он решил убить еще одного человека — статиста в фильме с участием Рейнольдса, любителя опиума, и уже купил для этого у Наваретта наркотик. У этого человека была короткая связь с Рейнольдсом, и Коулмен решил повесить на папочку еще одну жертву. Все это он рассказал мне, никак не ожидая, что я могу его остановить. Я купил этот револьвер в ломбарде в Уоттсе. Хотел убить его той же ночью, но вы с капитаном Консидайном меня опередили.

Базз посмотрел на старый ржавый револьвер — наверняка даст осечку, как дал осечку сам Лезник, посчитав «фантазией» то, что Коулмен рассказывал об убийстве в Сонной Лагуне. Да Коулмен просто выхватил бы эту железку из его немощных рук, прежде чем старикашка успел бы нажать на спуск.

— Док, вы довольны, как все закончилось?

— Нет, мне жаль Рейнольдса.

Базз вспомнил, как Мал выстрелил в Лофтиса. А Коулмена ему хотелось взять живым. — ради карьеры, а может, ради сына:

— У меня к вам вопрос, док.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Значит, так: я думаю, что Терри Лакс подкинул Гордину то, чем Гордин шантажировал Лофтиса. А ваш рассказ мне подсказывает, что кое-что Гордину рассказал Чаз Майнир. Гордин все сопоставил и снова стал шантажировать Лофтиса. Тем, что Коулмен начал убивать людей.

Лезник улыбнулся:

— Это так. Чаз многое рассказал Гордину о пребывании Коулмена в клинике. И тот, сопоставив это с тем, что писалось в газетах, мог прийти к такому выводу. Я читал в газетах, что Гордин убит. Это дело рук Чаза?

— Да. Вас это радует?

— Да. Все счастливо разрешилось.

— А что вы думаете о Клэр?

— Она — хищница, и погром, устроенный вашим большим жюри, она переживет. Найдет нового слабого мужчину, которого станет защищать, и новое дело, за которое будет бороться. Она будет делать добро людям, которые того заслуживают, а об остальном умолчу.

Базз переменил тему:

— До того, как события вышли из-под контроля, складывалось впечатление, что УАЕС замышляет здорово нагреть студии. Вы ведь работали и на тех и на других? И все же хотели помочь профсоюзу и рассказали далеко не все, что слышали на своих психоаналитических сеансах?

— Встречный вопрос: кто об этом спрашивает?

— Двое мертвых и я.

— А кто еще узнает мой ответ?

— Только я.

— Я вам верю. Почему — не знаю.

— Мертвым лгать ни к чему. Давайте, док, говорите.

Лезник погладил револьвер:

— Я располагаю достоверной информацией о мистере Говарде Хьюзе и его склонности к несовершеннолетним девочкам, а также сведениями о том, что актеры из РКО и «Вэрайэти интернэшнл» лечились от наркозависимости и что все они периодически проходят повторное лечение. Знаю о преступных связях руководителей киностудий, включая одного джентльмена из РКО, который переехал на своей машине семью из четырех человек, в результате чего они все погибли. Арест был фиктивным, и дело никогда не дойдет до суда, но факт сам по себе весьма неприятный. Так что, как видите, УАЕС не совсем безоружен.

— Босс, это я доставлял Говарду девочек и организовывал их лечение от наркоты. Я снимал того парня с крючка и отвозил откупные судье, который должен был рассматривать это дело. Док, газеты никогда не напечатают эту информацию, и радио не даст ее в эфир. Говард Хьюз и Герман Герштейн в ответ на ваши разоблачения только рассмеются вам в лицо. Лучше меня никто не может организовать такие дела, и можете мне поверить: УАЕС пригвоздят к позорному столбу.

Сол Лезник поднялся на ноги, покачнулся, но не упал:

— А как вы это организуете? Базз молча повернулся и ушел.

Когда он вернулся в свой мотель, на двери его ждала записка дежурного администратора: «Позвоните Джонни С.». Базз пошел к телефону и набрал номер Стомпанато.

— Слушаю, — ласково пропел в трубке баритон.

— Это Микс. Что у тебя?

— Не у меня, а у тебя. У тебя — проблемы, а у меня пока нет обещанных тобой денег. Вот что я только что узнал от одного друга Микки: в полиции провели баллистическую экспертизу по результатам пальбы в джаз-клубе. Этот коронер Лейман смотрел отчеты по «маслинам», что выудили из парня, про которого ты мне рассказывал. Они показались ему знакомыми, он перепроверил. Пули из твоей пушки идентичны «маслинам», которые вытащили из Джина Найлза. Полиция считает, что ты замочил Найлза, и ищет тебя по всему городу. Смотри в оба. Не хочу быть назойливым, но ты должен мне кучу монет.

— Джонни, ты — богач, — вздохнул Базз.

— Что??

— Приезжай ко мне завтра в полдень, — сказал Базз, повесил трубку и сразу же набрал номер Восточного Лос-Анджелеса. — Чико. Это Микс.

— Базз!

— Меняю свой заказ, Чико. Тридцать-тридцать не пойдет, нужен обрез.

— Двенадцатый калибр?

— Больше, Чико. Самый крупный калибр.

 

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Обрез со стволом в один фут был сделан из помпового ружья 10-го калибра. Заряд — крупная картечь. Пяти патронов в казеннике хватит, чтобы разнести в пыль весь магазин мужской одежды Микки Коэна вместе с участниками сходки. Обрез Базз несет в коробке из-под жалюзи, упакованной как рождественский подарок. Его взятый на прокат драндулет стоит в переулке за несколько домов до Сансета. Стоянка перед магазином забита еврейскими «каноэ» и итальянскими «канонерками». У главного входа охранник отгоняет случайных покупателей. Второй охранник сидит у боковых дверей. Он весь разомлел на солнце и впал в полудрему. Еще два телохранителя — Дадли и неизвестный четвертый — находятся внутри. : Базз машет стоящему на углу парню, заранее нанятому за небольшую плату в баре. Тот, крадучись, подходит к выстроившимся вдоль забора «кадиллакам» и «линкольнам», заглядывает внутрь, дергает за ручки дверей. Базз потихоньку подходит ближе, поджидая, когда охранник заметит парня. Проходит добрых полминуты, прежде чем он начинает шевелиться и соображать. Он встает и трусит через стоянку, держа руку в кармане пиджака. Базз со всех ног, жирной молнией на толстой подошве, кинулся к брошенному им посту. Охранник в последнюю секунду оборачивается. Базз бьет рождественской коробкой в лицо и швыряет на капот «линкольна». Охранник выхватывает пушку, но Базз прямой ладонью въезжает ему в нос, коленом — в пах и видит, как пистолет 45-го калибра летит на асфальт. От второго удара коленом охранник с воем падает. Базз отшвыривает ногой пистолет, вытряхивает из коробки обрез и прикладом успокаивает охранника. Изо рта и носа у него течет кровь, сам он погрузился в глубокий сон, возможно, вечный. Второй охранник исчез. Базз сует бесхозную пушку в карман и входит через заднюю дверь.

Короткий коридор с примерочными. Из торгового зала раздается смех и громкие дружеские приветствия. Базз тихо подходит к занавеске и осторожно отодвигает край.

Встреча в верхах в полном разгаре. Во главе стола, заставленного холодной закуской, бутылками пива и виски, стоят Микки Коэн с Джеком Драгной и дружески хлопают друг друга по плечу. Дэви Голдман, Мо Ягелка и Дадли Смит наседают на виски с содовой. Возле зашторенного большого окна на улицу стоит цепочка амбалов Драгны. Джонни Стомпанато нигде не видно: он, скорее всего, на пути в Педро, надеется, что толстяк сегодня будет еще жив. Главное действо вершится у стены слева: два типа мексиканской наружности пересчитывают чемодан денег, тогда как возле другого чемодана человек Коэна и человек Драгны пробуют из прочных пакетов бело-коричневый порошок. Их улыбки говорят о том, что товар добротный.

Отдернув занавеску, Базз входит в зал. Чтобы привлечь внимание, передергивает затвор обреза и досылает заряд в патронник. Лязг ружейного железа заставил все головы повернуться, а бокалы и тарелки — вывалиться из рук. Дадли Смит улыбается, Джек Драгна уставился в дуло ствола. Возле мексов стоит человек, похожий на полицейского. Двадцать против одного, что с оружием здесь только двое — этот коп и Дадли: он слишком умен, чтобы испытывать судьбу. Микки Коэн смотрит обиженно:

— Видит бог, Микс, я сделаю тебе больнее, чем тому парню за Хуки Ротмана.

У Базза перед глазами все плывет: мексиканцы выглядят испуганными; стукни кто в окно, наруж-няя охрана — тут как тут. Базз подходит поближе и наводит обрез. Теперь нажми он на спусковой крючок — от Джека и Микки мокрого места не останется:

— Деньги и порошок — в большой саквояж. Быстро и тихо.

— Дэви, он выстрелит, — сказал Микки. — Сделай, как он говорит.

Дэви Голдман медленно идет к мексиканцам и что-то говорит им по-испански. Углом глаза Базз видит, как пакеты с порошком и пачки купюр сгружаются в большой коричневый саквояж на молнии, с красной окантовкой и рельефным портретом Микки Коэна на лицевой стороне. Микки проговорил:

— Если пришлешь мне Одри, я и волоска на ее голове не трону. И не буду убивать тебя медленно. Если найду тебя с ней, этого не обещаю.

Лопнула миллионная сделка, а все, о чем Микки Коэн способен думать, — женщина!

— Нет, — спокойно отвечает Базз.

Молния застегнута, медленно подходит Голдман. Базз протягивает левую руку. Микки трясется, как наркоман в ломке. Баззу интересно, что он скажет еще.

— Я тебя прошу, — говорит Коэн.

Саквояж у него. Базз чувствует его тяжесть, руку тянет вниз. Дадли Смит подмигивает. Базз говорит:

— Я вернусь за тобой, сынок. Диас и Хартшорн. Дадли смеется:

— Тебе до этого не дожить! Базз пятится за занавеску:

— Через заднюю дверь не выходить. Заминирована.

— Я тебя прошу, — повторяет Микки Коэн. — Тебе с ней не уйти. Я ее пальцем не трону.

Базз исчезает.

Джонни Стомпанато дожидался его в мотеле, лежа на кровати и слушая по радио оперу. Базз поставил саквояж на пол, расстегнул молнию и вынул десять банковских пачек по сто тысяч долларов. У Джонни отвисла челюсть, сигарета выпала изо рта и прожгла на груди рубашку. Он загасил окурок подушкой.

— Ну ты даешь!

Базз швырнул деньги на кровать:

— Пятьдесят тебе, пятьдесят миссис Селесте Консидайн, СаутТрамерси, 641. Отвезешь ей и скажешь, что это парню на образование.

Стомпанато сгреб деньги в аккуратную стопку и радостно смотрел на нее:

— А что, как заберу себе все?

— Тебе слишком нравится мой стиль, чтобы так внаглую меня наколоть.

Базз поехал в Вентуру, остановился перед домом помощника шерифа Дэйва Клекнера и позвонил. Открыла ему Одри. На ней была старая рубашка Микки и джинсы — как в тот раз, когда он впервые ее поцеловал. Она посмотрела на его саквояж с красной отделкой и спросила:

— Надолго приехал?

— Посмотрим. У тебя усталый вид.

— Я не спала ночь. Думала.

Базз обхватил руками ее лицо, пригладил взъерошенную прядку:

— Дэйв дома?

— Он сегодня дежурит и вернется поздно. Мне кажется, он влюбился в меня.

— В тебя все влюбляются.

— Почему?

— Ты всех заставляешь бояться одиночества.

— И тебя тоже?

— Меня в особенности.

Одри бросилась ему на шею. Базз выпустил из рук саквояж и пнул его. Поднял свою львицу на руки и понес в спальню. Там потянулся к выключателю, но Одри удержала его руку:

— Не надо. Хочу видеть тебя.

Базз разделся и сел на край постели. Одри медленно сняла с себя одежду и села ему на колени. Они стали целоваться и целовались в десять рдл дольше обычного и проделали все, что обычно вместе проделывали. Базз быстро вошел в нее, но потом двигался медленно-медленно; она же толкала его бедрами сильнее, чем в первый раз. Ему не хотелось кончать, но он не мог сдержаться, и, когда кончал, Одри просто обезумела. И как в первый раз, они скинули простыни и держались друг за друга, обливаясь потом. Базз вспомнил, как тогда, в первый раз, он переводя дух, одним пальцем обхватил запястье Одри, чтобы продолжать чувствовать ее. Он и сейчас поступил так же, а Одри схватила его руку своими, будто не понимая, зачем он так делает.

Они лежали, обнявшись, Одри уткнулась лицом ему в грудь. Базз оглядел незнакомую спальню. Увидел на тумбочке бланки для получения паспортов и туристские буклеты Южной Америки, у дверей — коробки с дамскими туалетами и новенький чемодан. Одри зевнула, поцеловала его в грудь, словно собираясь отойти ко сну, снова зевнула. Базз спросил:

— Милая, Микки тебя когда-нибудь бил? Одри сонно помотала головой:

— Поговорим потом. Будем говорить долго-долго.

— Ударил хоть раз?

— Нет, только другие. — Одри продолжала зевать. — Не будем говорить о Микки, помнишь наш уговор?

— Помню.

Одри прижалась к нему и сразу уснула. Базз осторожно дотянулся до лежащего ближе остальных рекламного буклета о достопримечательностях Рио-де-Жанейро. Пролистал его, увидел, что Одри там отметила расценки гостевых коттеджей для молодоженов. Поцытался представить себе картину: находящийся в бегах убийца полицейского загорает под солнцем Южной Америки с тридцатисемилетней экс-стриптизершей. Безуспешно. Попробовал вообразить, как Одри будет дожидаться его, пока он не толкнет двадцать пять фунтов героина человеку из бандитской группировки, где еще не прознали, что зелье похищено и с какой сделкой связано. И тоже не смог. А что будет с ним и Одри, если его окружат полицейские, которые мечтают о славе, но стреляют с оглядкой, потому что убийца с женщиной? Страшно подумать. Или еще чище — Ледокол Фритци застает их вместе и в бешенстве вонзает свой стилет в лицо Одри! А это вполне возможно. Куда более вероятно, что Микки сжалится; ведь он говорил: «Я тебя прошу».

Базз прислушался к ровному дыханию Одри. Пленка пота на нежной коже немного остыла. Попытался представить, как она уезжает в родной Мобил, штат Алабама, становится бухгалтером, встречает симпатичного страхового агента, мечтавшего о красавице с юга. И такая картина не складывалась. Наконец подумал, удастся ли им купить свободный выезд из страны, когда повсюду будут расклеены его портреты. Он прикидывал и так и эдак, но у него ничего не выходило.

Одри зашевелилась и повернулась на другой бок. Базз представил, как Микки, устав за несколько лет от Одри и присмотрев кого-нибудь помоложе, отпускает ее с миром и с хорошим прощальным подарком наличными. Представил, как городские копы и люди шерифа, федералы и наемники Коэна рыщут по всему свету в поисках его оклахомской задницы. Подумал: а вот Эллис Лоу и Эд Саттерли живут себе безбедно. Из головы не шел док Лезник с его вопросом: «А как вы это организуете?»

Лезник, Лезник. Базз поднялся, пошел в гостиную, снял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить с Лос-Анджелесом, номер CR-4619.

— Да?

— Она сейчас в Вентуре, Монтебело-драйв, 1006. Только попробуй тронуть ее, и я прикончу тебя еще медленнее, чем ты собирался приканчивать меня.

— Мазел тов! — обрадовался Микки. — Друг мой, тебе все равно конец, но зато умрешь ты очень быстро.

Базз осторожно положил трубку, вернулся в спальню, оделся. Одри лежала все в той же позе, зарывшись головой в подушку, лица не разглядеть.

— Такой у меня не было никогда, — сказал Базз и выключил свет. Прихватил свой саквояж и отпер дверь.

Обратно он ехал не торопясь и был в долине Сан-Фернандо только в 19:30, когда совсем стемнело и в небе зажглись звезды. Свет в доме Эллиса не горел, и около дома не было ни одной машины.

Базз подошел к гаражу за домом, сбил запор и распахнул ворота. В лунном свете он разглядел под потолком фонарь с идущим вниз шнуром. Дернул за шнур, включил освещение и увидел, что ему было нужно. На низкой полке стояли две восьмилитровые канистры с бензином. Открыл их, они были почти полными. Взял их, пошел к передней двери дома и отпер ее.

Зажег верхний свет. В гостиной было белым-бело от бумаг: на стенах, на столах, на полках, и просто в грудах — уникальный в жизни Лоу и его компании шанс полета на политическую Луну. Графики и схемы, тысячи страниц вырванных признаний. Ящики фотоснимков разных людей, связи которых доказывают акт предательства. Огромная груда лжи, доказывающая одну простую истину, что поверить этой лжи куда легче, чем продираться сквозь горы всякого дерьма, чтобы просто сказать: «Это неправда».

Базз стал лить бензин на стены, на столы, на пачки бумаг и папок. Облил стенд со снимками участников Комитета защиты Сонной Лагуны. Окатил горючим графики Эдда Саттерли, а остатки расплескал по полу и дотянул бензиновую струйку до крыльца. Чиркнул спичкой, бросил ее и стал смотреть, как царство белой бумаги покраснело и разом вспыхнуло.

Огонь пошел вглубь и вверх, весь дом стал огромным полотном огня. Базз сел в машину и поехал, глядя на красные блики пожара на лобовом стекле. Переулками и объездными путями он двинулся на север, и скоро отблески пожара исчезли, но стали слышны сирены мчавшихся в обратном направлении пожарных машин. Когда их вой стих, он уже был у вершин холмов, и Лос-Анджелес сиял морем неоновых огней в зеркале заднего вида. Вот его будущее, на заднем сиденье: обрез, героин и полтораста тысяч долларов. Баззу стало не по себе, и он настроил радио на станцию, передающую народные песни. Музыка звучала мягко и печально, будто горевала по временам, когда все было проще. Но Базз слушал. И думал. О себе, о Мале, о бедняге Дэнни Апшо. Думал о тех, кому сам черт не брат, о полицейских-оборотнях, о гонителях красных. О трех рисковых людях, бесследно исчезнувших с лица земли.