Глава 5

Ллойд сидел у себя в кабинете в Паркеровском центре, штаб-квартире департамента полиции Лос-Анджелеса, названном в честь Уильяма Паркера, бывшего начальником полиции города с 1950 по 1966 год, сплетая пальцы то островерхим «домиком», то треугольником, обращенным вершиной вниз, к бумагам на столе. Было третье января 1983 года. Из окна своего кабинета на шестом этаже он видел темные грозовые облака, плывущие на север, и надеялся, что разразится гроза с ливнем, который все смоет. Он всегда чувствовал себя хорошо в плохую погоду.

Его радовало относительно изолированное положение кабинета, зажатого между складом пишущих машинок и комнатой для ксерокопирования. Но Ллойд выбрал его главным образом ради близости к диспетчерской – третья дверь по коридору. Рано или поздно обо всех убийствах, совершаемых в юрисдикции департамента полиции Лос-Анджелеса, докладывали в диспетчерскую либо следователи, просившие помощи, либо пострадавшие, умолявшие о спасении. Ллойд подсоединил особую линию к своему телефону, и как только в диспетчерскую поступал звонок, на его телефонном аппарате загоралась красная лампочка. Он мог снять трубку и послушать. Поэтому зачастую первым из детективов Лос-Анджелеса узнавал о новом убийстве. Это было надежное средство против несправедливого распределения нагрузки, походов в суд для дачи показаний и тоскливой бумажной работы по составлению отчетов. А посему, когда на аппарате загорался красный огонек, сердце слегка подпрыгивало в груди у Ллойда, он брал трубку и слушал.

– Департамент полиции Лос-Анджелеса, отдел убийств и ограблений, – сказала телефонистка, дежурившая на коммутаторе.

– Это сюда до-докладывают об уби-бийствах? – заикаясь спросил мужчина.

– Да, сэр, – ответила телефонистка. – Вы находитесь в Лос-Анджелесе?

– Я в Голливуде. Черт, вы не поверите, что я сейчас видел…

Ллойд оживился. Голос мужчины звучал так, словно тот увидел привидение.

– Вы хотите сообщить об убийстве, сэр? – строго, даже немного ворчливо, осведомилась телефонистка.

– Черт, я даже не знаю, что это было – то ли на самом деле, толи гребаная галлюцинация. Я уже третий день сижу на порошке и на «красненьких».

– Где вы находитесь, сэр?

– Я? Нигде. Но вы пошлите копов в «Алоха ридженси» на Лиланд и Лас-Пальмас. Квартира четыреста шесть. Что там творится… прямо как в каком-нибудь гребаном кино Сэма Пекинпа. Черт, я прямо не знаю, но то ли мне пора слезать с порошка, то ли у вас на руках целая куча дерьма. – Звонивший закашлялся, потом хрипло добавил: – Гребаный Голливуд совсем достал, мать его. Черт знает что творится.

И с грохотом обрушил трубку на рычаг.

Ллойд чуть ли не физически ощущал растерянность телефонистки, не понимавшей, шутил звонивший или нет. Она пробормотала: «Чертов псих» – и отключила линию на своем конце. Ллойд вскочил на ноги и набросил на плечи спортивную куртку. Он-то все понял правильно. Выбежал к машине, прыгнул в нее и на бешеной скорости погнал в Голливуд.

«Алоха ридженси» представлял собой четырехэтажное здание в испанском стиле, поросшее пышным декоративным мхом и выкрашенное ярко-синей краской оттенка «электрик». Ллойд прошел через грязный вестибюль к лифту – некогда престижный голливудский дом, пришедший в упадок, обитатели которого представляют собой гремучую смесь нелегальных эмигрантов, алкашей и семей, живущих на пособие. В вестибюле, покрытом вытоптанным ковром, висела почти осязаемая печаль.

Он вошел в лифт, нажал кнопку четвертого этажа и вытащил из кобуры свой револьвер тридцать восьмого калибра. По спине побежали мурашки: он ощутил близость смерти. Лифт дернулся и остановился. Ллойд осмотрел коридор и заметил, что все двери на четной стороне несут на себе следы взлома. На четыреста шестом номере следы обрывались. На косяках виднелись свежие сколы. Щепки не покоробились – верный признак, что взлом производили не далее как этим утром. У Ллойда уже сложилась определенная картина случившегося. Он направил револьвер на дверь четыреста шестой квартиры и вышиб ее ногой.

Держа револьвер прямо перед собой и следуя строго за дулом, он вошел в маленькую квадратную гостиную, уставленную книжными полками и высокими растениями в горшках. В один угол по косой был втиснут письменный стол, на полу вместо стульев лежали три больших подушки-пуфа, расположенные полукругом перед венецианским окном. Ллойд прошел через комнату, впитывая атмосферу, и медленно повернулся налево, к маленькой встроенной кухоньке. Свежевымытый линолеум и керамическая плитка, посуда, аккуратно сложенная у раковины. Оставалась спальня, отделенная от других помещений ярко-зеленой дверью с портретом Рода Стюарта.

Ллойд опустил глаза и почувствовал, как в желудке начинается брожение. Перед дверью скопилась куча тараканов, слипшихся в один комок в луже засохшей крови, натекшей из-под двери. Он распахнул ее, бормоча: «Прыг в кроличью нору», – и закрыл глаза. Постоял так несколько минут, привыкая к всепоглощающему запаху разлагающейся плоти, а когда дрожь немного утихла, ушла внутрь и он уверился, что его не стошнит, открыл глаза и прошептал:

– Нет, только не это.

Обнаженное тело женщины свисало на одной ноге с потолочной балки прямо над застеленной лоскутным одеялом кроватью. Ее живот был вспорот от паха до грудной клетки. Внутренности вывалились из перевернутого торса, вытекли на забрызганное кровью лицо. Ллойд запомнил детали: свободная нога женщины, опустившаяся под прямым углом, раздулась и посинела, грудь была покрыта запекшейся кровью, а обескровленная плоть – там, где ее можно было разглядеть, – приобрела синевато-белый оттенок. Покрывало на кровати пропиталось кровью настолько, что она засохла и растрескалась слоями. Кровь была на полу, на стенах, на комоде и на зеркале, идеально отразившем убитую женщину в жуткой симметрии уничтожения.

Ллойд вернулся в гостиную и нашел телефонный аппарат. Он позвонил Датчу Пелтцу в голливудский участок и сказал:

– Лиланд, шестьдесят восемь – девятнадцать, квартира четыреста шесть. Убийство. Перевозку, медэксперта. Я тебе позже позвоню и расскажу.

– Ладно, Ллойд, – ответил Датч и повесил трубку.

Ллойд второй раз обошел квартиру, сознательно выбросив из головы все посторонние мысли, чтобы освободить мозг для свежих впечатлений. Он осматривал гостиную, пока не заметил кожаную сумку, лежащую на полу рядом с кактусом в горшке. Нагнулся, схватил ее и вывернул содержимое прямо на пол. Косметичка, упаковка таблеток от головной боли, мелкие деньги.

Ллойд открыл выделанный вручную кожаный бумажник. Женщину звали Джулия Линн Нимейер. Больно было смотреть на фотографию и читать данные, перечисленные в ее водительских правах: пять футов пять дюймов, сто двадцать фунтов. Дата рождения – второе февраля 1954 года. Значит, ей оставалось меньше месяца до двадцати девяти.

Ллойд положил бумажник и начал изучать книги. Превалировали популярные романы. Он заметил, что книги на верхних полках покрыты пылью. Внизу же оставались чистыми. Он присел и принялся рассматривать их одну задругой. На нижней полке стояли томики поэзии от Шекспира до Байрона и современных поэтесс-феминисток в бумажных обложках. Ллойд вытащил и перелистал три из них наугад. Его уважение к Джулии Линн Нимейер возросло. Перед смертью она читала хорошие книги. Перелистав классику, он взял фолиант под названием «Буря во чреве. Антология феминистской прозы». Открыл «Содержание» и оцепенел: на внутренней стороне обложки виднелись темно-коричневые пятна.

Перелистав книгу, он обнаружил страницы, склеившиеся от запекшейся крови, и кровавые следы, становящиеся все более бледными по мере приближения к концу книги. Добравшись до глянцевой поверхности задней обложки, Ллойд ахнул: на белом фоне четко выделялись два отпечатка пальцев – указательного и мизинца, – вполне достаточные для опознания.

Ллойд завернул книгу в носовой платок и положил поверх одной из подушек, заменявших стулья. Повинуясь порыву, он вернулся к стеллажу, провел рукой в узком пространстве между нижней полкой и полом и обнаружил продающиеся в автоматах дешевые таблоиды для сексуально озабоченных: «Ночная линия Лос-Анджелеса», «На ощупь», «Лос-анджелесский жизнелюб».

Он сел на стул и начал читать. Убожество фантазий, запечатленных в эротических письмах и колонках объявлений, нагнало на него тоску.

«Привлекательная разведенка, 40 лет, ищет хорошо экипированного мужчину для послеполуденной любви. Высылайте фото с эрекцией и письма на п/я 5816, Гардена 90808, Калифорния».

«Привлекательный гей, 24 года, увлекается минетом, ищет здоровых парней, выпускников средней школы, без усов. Звоните в любое время: 709-6404».

«Звать меня мистер Большой Член, приди ко мне, я меж твоих колен. Люблю потрахаться, все меня знают! Обожают и уважают. Круто ночку проведем, если по размеру друг другу подойдем! Высылать фото на растяжке на п/я 6969, Лос-Анджелес 90069, Калифорния».

Ллойд уже собирался запихнуть таблоиды обратно под полку и вознести молитву за весь род человеческий, когда его взгляд упал на объявление, обведенное красным маркером.

«Твоя фантазия или моя? Давай встретимся и обменяемся. Приглашаю всех сексуально свободных людей обращаться по адресу п/я 7512, Голливуд 90036, Калифорния. (Я очень привлекательная женщина под тридцать)».

Он отложил газету и просмотрел две остальные. Точно такое же объявление фигурировало в обеих.

Он запихнул таблоиды в карман куртки, вернулся в спальню и открыл окно. Джулия Линн Нимейер закачалась на сквозняке, поворачиваясь на своей одноногой оси. Потолочная балка поскрипывала под ее весом. Ллойд бережно остановил вращение, удерживая ее за руки.

– Ох, милая, – прошептал он, – ох, девочка, чего же ты искала? Ты боролась? Кричала?

Словно в ответ на этот вопрос, холодная левая рука женщины, подхваченная порывом ветра, выскользнула из ладони Ллойда. Он поймал ее и крепко сжал. Его внимание привлекли синие вены, выступающие на сгибе локтя. Он ахнул. В середине самой крупной отчетливо виднелись две точки – следы укола. Ллойд проверил другую руку – ничего. Тогда он соскреб пятна засохшей крови с лодыжек и под коленями. Других следов не было. Женщину профессионально усыпили, перед тем как выпотрошить.

До Ллойда донесся топот шагов из коридора. Через несколько секунд детектив в штатском и двое патрульных вбежали в квартиру. Он вышел в гостиную, чтобы поздороваться с ними, и указал большим пальцем через плечо:

– Туда, парни.

Ллойд смотрел в окно на черное небо, когда услышал первые возгласы ужаса, а вслед за ними – звуки рвоты.

Детектив в штатском опомнился первым. Он вышел к Ллойду и с наигранной бодростью проговорил:

– Вот это жмур! А вы Ллойд Хопкинс, да? Я Лундквист из голливудского отдела.

Ллойд повернулся к высокому, преждевременно поседевшему молодому человеку, не обращая внимания на протянутую руку. Смерив его взглядом, он решил, что тот глуп и неопытен.

Лундквист поежился под пристальным взглядом Ллойда.

– Думаю, мы имеем дело с неудавшимся ограблением, сержант, – сказал он. – Я заметил следы взлома на двери. Считаю, надо начать наше расследование с облавы на известных нам взломщиков, использующих насил…

Ллойд покачал головой, и молодой детектив умолк.

– Ошибаетесь. Следы взлома совсем свежие. Стружки закурчавились бы от влажности, если бы попытка ограбления совпадала по времени с убийством. Эта женщина мертва по крайней мере двое суток. Нет, взломщик – это тот самый парень, что позвонил и доложил о трупе. А теперь послушайте. Сумка этой женщины лежит вот там, на стуле. Точная идентификация. Имеется также книга в бумажной обложке с двумя частичными кровавыми отпечатками. Отвезите в лабораторию, и пусть эксперты позвонят мне домой, когда что-то выяснят. Обыщите помещение и опечатайте. И чтоб никаких репортеров, ни одной задницы с телевидения. Вам ясно?

Лундквист кивнул.

– Отлично. А теперь вызовите медэксперта и криминалистов, пусть прочешут тут все сверху донизу на предмет отпечатков. Мне нужна полная обработка. Передайте медэксперту, чтобы связался со мной по домашнему и доложил результаты вскрытия. Кто старший в голливудском отделе?

– Лейтенант Перкинс.

– Хорошо, я ему позвоню. Передайте, что я веду это дело.

– Слушаюсь, сержант.

Ллойд вернулся в спальню. Двое патрульных глазели на труп и обменивались шутками.

– У меня когда-то была подружка, похожая на нее, – говорил тот, что постарше. – Я ее называл Кровавая Мэри. У нее месячные тянулись так долго, что мы с ней за месяц трахались недели две, не больше.

– Это еще что, – отвечал коп помладше, – это ерунда. Я знал одного ассистента из морга, так он в труп влюбился. Не давал коронеру ее резать. Говорил, что это ломает ему всю Романтику с большой буквы.

Старший коп засмеялся и трясущимися руками закурил сигарету.

– Моя жена каждый вечер ломает мне всю Романтику с большой буквы.

Ллойд кашлянул. Он понимал, что полисмены шутят, стараясь отгородиться от ужасного зрелища, и все же почувствовал себя оскорбленным. Ему не хотелось, чтобы Джулия Линн Нимейер слышала такие вещи. Он Порылся в платяном шкафу, нашел махровый халат, потом прошел в кухню и взял нож с зазубренным лезвием. Когда Ллойд вернулся в комнату и залез с ножом на залитую кровью кровать, коп помоложе сказал:

– Лучше бы ее не трогать до приезда коронера, сержант.

– Закрой хлебало, – буркнул Ллойд и перерезал нейлоновый шнур, которым Джулия Линн Нимейер была привязана за щиколотку. Он подхватил ее болтающиеся ноги и вспоротое тело и сошел с кровати, уложив голову к себе на плечо. Его глаза наполнились слезами.

– Спи, дорогая, – прошептал он. – И знай: я найду твоего убийцу.

Ллойд опустил ее на пол и укрыл халатом. Трое копов смотрели на него не веря своим глазам.

– Опечатать помещение, – приказал Ллойд.

Три дня спустя Ллойд сидел на почтамте Голливуда, не отрывая глаз от стены, на которой располагались ящики с 7500 по 7550. Он уже знал, что Джулия Линн Нимейер размещала свои объявления в таблоидах вместе с высокой светловолосой женщиной лет сорока. Сотрудники редакций «Ночной линии» и «Жизнелюба» безошибочно опознали убитую женщину по фотографии на водительских правах и хорошо запомнили ее спутницу.

Ллойд заерзал на месте. Стараясь унять нетерпение, он начал перебирать в уме все уже известные к этому моменту неоспоримые данные об убийстве. Факт первый: Джулию Линн Нимейер убили мощной дозой героина и изувечили после смерти. Факт второй: патологоанатом установил, что убийство произошло за семьдесят два часа до обнаружения тела. Факт третий: никто из обитателей «Алоха ридженси» не слышал шума борьбы, никто ничего не знал о жертве, жившей на деньги из трастового фонда, основанного для нее родителями. Сами родители погибли в автомобильной аварии в 1978 году. Эту информацию предоставил дядя убитой, он узнал о преступлении из сан-францисских газет и вызвался дать показания. По его словам, Джулия Нимейер была «очень скрытной, очень молчаливой, очень умной и людей к себе близко не подпускала».

Убийство стало громкой газетной сенсацией. Репортеры подметили сходства с убийством Тейт – Лабьянка в 1969 году. Это вызвало целый поток непрошеных звонков, буквально затопивших коммутаторы департамента полиции Лос-Анджелеса. Ллойду пришлось посадить трех офицеров отвечать на телефонные звонки и подробно расспрашивать всех, кроме совсем уж откровенных психов.

Кровавые отпечатки на обложке книги – единственная материальная улика – были дотошно исследованы экспертами, введены в компьютер и разосланы во все полицейские участки континентальной части Соединенных Штатов. Результат ошеломил Ллойда своей стопроцентной отрицательностью. Частичные отпечатки указательного пальца и мизинца не числились ни в одной базе, их никому нельзя было приписать, а это означало, что их владелец никогда не подвергался аресту, никогда не был на военной или гражданской службе и не получал водительских прав в тридцати семи из пятидесяти штатов США.

Дело Джулии Нимейер все больше походило на то, что Ллойд в память о громком кровавом убийстве 1947 года, которое так и осталось нераскрытым, называл «синдромом Черной Орхидеи». Он не сомневался, что Джулия Линн Нимейер убита умным, образованным человеком средних лет с пониженным сексуальным потенциалом, который никогда прежде не убивал. Каким-то неизвестным образом этот человек вступил в контакт с Джулией Нимейер, и ее личность привела в действие пусковой механизм его подавленного до поры до времени психоза, после чего он тщательно спланировал ее убийство. Ллойд также знал, что этот человек физически силен и способен маневрировать в широком социальном контексте: тип благонамеренного гражданина, способного, однако, добыть героин.

На Ллойда произвели сильное впечатление и сам убийца, и головоломная задача его поимки. Он выборочно оглядел людей на почтамте и снова сосредоточился на ящике 7512. Его нетерпение росло. Если «высокая блондинка лет сорока» не появится к обеду, решил Ллойд, он взломает ящик и вырвет его из стены.

Она пришла час спустя. Ллойд узнал ее в ту самую минуту, как она вошла в широкие стеклянные двери, нервно огляделась и направилась к рядам ящиков. Высокая женщина с крупными сильными чертами лица. Но ее движения напоминали еле сдерживаемый крик. Ллойд буквально почувствовал, как напряглось ее тело, когда она снова с опаской огляделась по сторонам, вставила ключ в скважину, извлекла почту и выбежала обратно на улицу.

Ллойд вышел следом и увидел, как она открывает дверцу хэтчбэка«пинто». Женщина обернулась, заслышав его шаги, и в ужасе зажала рот рукой, когда он поднес к ее глазам жетон полицейского. Сраженная, она привалилась к машине и выронила свою почту на асфальт.

Ллойд наклонился и поднял конверты.

– Офицер полиции, – сказал он тихо.

– О Господи! – прошептала она. – Отдел нравов?

– Нет, отдел убийств. Речь идет о Джулии Нимейер.

Вспышка гнева промелькнула на лице женщины.

– Ну слава Богу, – вздохнула она. – Какое облегчение! Я собиралась вам позвонить. Полагаю, вы хотите поговорить?

Ллойд улыбнулся. Нахальства ей было не занимать.

– Здесь мы поговорить не сможем, – ответил он, – и я не хочу подвергать вас приводу в полицейский участок. Вы не против, если мы поедем куда-нибудь?

– Нет, не против. Офицер, – добавила женщина с легкой, еле заметной издевкой.

Ллойд велел ей ехать на юг, к парку Хэнкок. По дороге он узнал, что ее зовут Джоанн Пратт, ей сорок два года, она бывшая танцовщица, певица, актриса, официантка, девушка в костюме кролика из клуба «Плейбой», манекенщица и содержанка.

– А чем вы занимаетесь сейчас? – спросил он, когда она въехала на стоянку у парка Хэнкок.

– Это незаконно, – улыбнулась Джоани Пратт.

– Мне плевать, – улыбнулся Ллойд ей в ответ.

– Ладно. Я толкаю кваалюд и по своему выбору трахаюсь с парнями постарше. Из тех, что не ищут серьезных отношений.

Ллойд засмеялся и указал на скопище гипсовых динозавров на поросшем травой холме в нескольких ярдах от дегтярных ям:

– Давайте прогуляемся. Нам надо поговорить.

Когда они сели на траву, Ллойд решил надавить на нее и рассказал, как нашел тело Джулии Нимейер, во всех ужасных подробностях. Джоани Пратт побелела, потом побагровела и разрыдалась. Ллойд даже не пытался ее успокоить. Когда она выплакалась, он тихо продолжил:

– Я хочу достать это животное. Мне известно, что вы с Джулией поместили в газетах объявления о сексе. Мне плевать, если вы перетрахали весь Лос-Анджелес или спаривались с кенгуру в зоопарке Сан-Диего. Или изнасиловали друг друга. Мне плевать, что вы имеете дело с наркотой. Можете ее толкать, нюхать, колоться или впаривать малолетним детишкам. Я хочу знать все, что вам известно о Джулии Нимейер: о ее любовных историях, о ее сексуальной жизни и о том, почему она поместила объявление в этих газетах. Вам ясно?

Джоани молча кивнула. Ллойд выудил из кармана куртки носовой платок и протянул ей. Она отерла лицо и заговорила:

– Ладно, дело было так. Месяца три назад я возвращала в голливудской библиотеке кое-какие книжки. Заметила эту хорошенькую цыпочку. Она стояла передо мной в очереди и просматривала разные заумные издания о сексе. Ну, Крафт-Эббинг, Кинси, «Отчет Хайт»… Я отпустила какую-то шутку, мы разговорились. Оказалось, что это и есть Джулия. Ну, в общем, выходим мы из библиотеки, выкуриваем по сигаретке и беседуем. О сексе. Джулия мне говорит, что исследует сексуальность – книжку хочет написать. Ну, я с ней поделилась своим бурным прошлым. Есть у меня, говорю, одно выгодное дельце: передвижные вечеринки для богатеньких. Ну, это в общем-то афера. Я знакома кое с кем из тяжеловесов в недвижимости. Я им «колеса» поставляю, а они взамен сдают мне в поднаем шикарные домики, когда владельцев нет в городе. Потом я размещаю рекламу в секс-газетах: очень, понимаете, ну, о-о-очень дорогие секс-вечеринки. По двести долларов с пары, чтобы отвадить всякий сброд. Я обеспечиваю хорошую жратву и «колеса», музыку и небольшое шоу. Ну, в общем, Джулия… она помешана на сексе, но не трахается, только изучает…

Джоани замолчала и закурила сигарету.

– А дальше? – нетерпеливо спросил Ллойд.

– В общем, Джулия сказала, что хочет опрашивать гостей на моих вечеринках, – продолжала Джоани. – Я ей говорю: «Хрен-то! Эти люди платят о-о-очень большие бабки за посещение. Оно им надо, чтоб к ним приставали со всякими там высокоумными вопросами о сексе?» Ну, Джулия и говорит: «Слушай, у меня куча денег. Я заплачу за них, чтоб они попали на твою вечеринку, а сама буду опрашивать. Для них это станет платой за вход. И тогда я смогу понаблюдать, как они занимаются сексом». Ну, в общем, вот почему Джулия поместила эти объявления. Люди с ней связывались, а она предлагала заплатить за них, чтобы они попали на вечеринку и в обмен ответили на вопросы.

Ллойд слушал как завороженный, пристально вглядываясь в голубые глаза Джоани Пратт. Она помахала рукой у него перед носом:

– Вернись на землю, сержант. У тебя такой вид, будто ты только что побывал на Марсе.

Ллойд чувствовал, как смутные подозрения превращаются в нечто реальное. Отклонившись от руки Джоани, он сказал:

– Продолжай.

– Ладно, Марсианин. Ну, в общем, Джулия проводила свои опросы и смотрела, как люди трахаются, до полного посинения. Она исписала тонну блокнотов, и первый вариант книги был уже готов, когда кто-то вломился к ней в квартиру и украл ее рукопись и все записи. Она сказа…

– Что?! – вскричал Ллойд.

Джоани в испуге отшатнулась:

– Эй, полегче, сержант! Дай мне закончить. Это было с месяц назад. В квартире все перерыли. Украли стерео, телик и тысячу наличными. Она…

– Она заявила в полицию? – перебил ее Ллойд.

Джоани покачала головой:

– Нет, я ей отсоветовала. Сказала, что она всегда может переписать свою книгу по памяти и взять еще несколько интервью. Я не хотела, чтоб вокруг нас толклись копы и что-то вынюхивали. Копы – известные моралисты, они могли проведать про мою аферу. Ты лучше послушай. Где-то за неделю до смерти Джулия сказала мне, что за ней следят. Так ей показалось. Она видела одного и того же человека в самых разных местах: на улице, в ресторанах, в супермаркете. Не то чтобы он глазел на нее или что-то в этом роде, но ей казалось, будто он ее выслеживает.

Ллойд похолодел.

– Она узнала человека с твоих вечеринок?

– Она сказала, что не уверена.

Ллойд надолго задумался.

– У тебя остались письма, адресованные Джулии?

– Нет, – покачала головой Джоани. – Только то, что я сейчас взяла.

Ллойд протянул руку, и Джоани вытащила из сумки письма. Он посмотрел на нее, похлопывая пачкой конвертов по ноге:

– Когда у тебя следующая вечеринка?

Джоани опустила глаза:

– Сегодня.

– Хорошо, – сказал Ллойд. – Я тоже приду. А ты будешь моей дамой.

Вечеринка состоялась в трехэтажном особняке треугольной формы, укрытом от ветров в Голливудских холмах ближе к долине. Ллойд надел хлопчатобумажные саржевые брюки с отворотами, мокасины, рубашку-поло в полоску и свитер с вырезом «лодочкой», надежно скрывший короткоствольный револьвер тридцать восьмого калибра. Его костюм вызвал у Джоани насмешку.

– Ну, ты даешь, сержант! Это же вечеринка для богатых, а не школьная танцулька! Где букетик мне на корсаж?

– У меня в штанах.

Джоани засмеялась, потом скользнула взглядом из-под опущенных ресниц по его телу.

– Очень мило. Есть настроение потрахаться? Тебе предложат.

– Нет, это я приберегу до выпускного вечера. Покажешь, где тут что?

Они прошлись по дому. Вся мебель в столовой и гостиной была раздвинута, скатанные и прислоненные к стене ковры доставали до потолка. На низеньких столиках стояли закуски, холодное мясо, нарезанное ломтиками, и коктейли в ведерках со льдом.

– Фуршет и танцпол, – пояснила Джоани. – Первоклассная стереосистема с колонками по всему дому. – Она указала на светильники, свисающие с потолка: – Стерео подключено к свету, получается цветомузыка. С ума сойти можно.

Взяв Ллойда под руку, Джоани повела его наверх. На двух этажах, по обе стороны от коридора, располагались спальни и кабинеты. Красные огоньки мигали над открытыми дверями. Заглянув внутрь, Ллойд увидел, что в каждой из комнат весь пол занимает матрац, застеленный розовыми шелковыми простынями.

Джоани ткнула его под ребро:

– Я нанимаю мексиканских нелегалов на невольничьем рынке на Скид-Роу. Все погрузочные работы выполняют они. Я плачу им десять баксов перед вечеринкой, потом еще двадцать и бутылку текилы, когда расставят всю мебель по местам. В чем дело, сержант? Ты хмуришься.

– Не знаю, – признался он, – но все это как-то чудно. Я ищу здесь убийцу, вся эта вечеринка скорее всего противозаконна, но давно уже я не чувствовал себя таким счастливым.

Участники вечеринки начали собираться полчаса спустя. Ллойд объяснил Джоани ее задачу. Она должна обойти всех гостей и указать ему тех, кого опрашивала Джулия Нимейер и кто проявлял к ней интерес. Кроме того, она должна была сообщить обо всех мужчинах, которые хотя бы упоминали о Джулии или ее недавней кончине, а также докладывать обо всем, что покажется ей хоть в самой отдаленной степени неуместным, странным, несовместимым с неписаными правилами таких вечеринок: «Хорошая музыка, хорошая травка, хороший секс». И еще Ллойд предупредил, что ни в коем случае никто не должен знать, что он офицер полиции.

Ллойд расположился за спиной у двух широкоплечих вышибал, которые пристально изучали прибывающих гостей и собирали приглашения. Гости, прибывавшие строго парами, чтобы обеспечить равное количество мужчин и женщин, показались ему олицетворением пресыщенного богатства: костюмы сверхмодных фасонов из тончайших тканей облекали неспортивные, напряженные тела. Мужчины средних лет были в ужасе от своего возраста, женщины казались вульгарными до крайности, агрессивными конкурентками, готовыми перегрызть друг другу глотку. Когда вышибалы заперли дверь за последней парой, Ллойду показалось, будто он увидел впечатляющую картину ада. У него рефлекторно задергалось левое колено. Возвращаясь к столу с закусками, он подумал, что вся любовь, выработанная ирландским протестантским характером, не сможет удержать его от ненависти к ним.

Он решил изобразить разбитного выпивоху, своего в доску парня. Когда Джоани Пратт проходила мимо, он остановил ее и шепнул:

– Сделай вид, что мы вместе.

Джоани закрыла глаза. Ллойд медленно наклонился, чтобы ее поцеловать, обхватил за талию и поднял так высоко, что ее ноги оказались в нескольких дюймах от пола. Их губы и языки встретились и заиграли дружно и слаженно. Ллойду показалось, что его сердце бьется страшно громко, на всю гостиную, но свист и одобрительные возгласы заглушили этот стук. Он прервал поцелуй и опустил Джоани на пол, чувствуя, что все-таки покорил это развращенное собрание любовью.

– Представление окончено, друзья, – объявил он нарочито гнусавым голосом, похлопывая Джоани по плечу. – Веселитесь, девочки и мальчики, а я пойду наверх отдохну.

Его слова были встречены бешеными аплодисментами. Иронии никто не заметил. Ллойд бросился к лестнице.

Он нашел комнату на третьем этаже, в дальнем конце коридора, и заперся, гордый своим маленьким представлением. Хотя немного стыдился, что так легко сумел всех провести, и удивлялся, чувствуя зарождающуюся любовь к собравшимся внизу прожигателям жизни. Ллойд сел на застеленный розовым шелком матрац и вынул из кармана письма, которые дала ему Джоани: последнее поступление в почтовый ящик 7512. Он намеревался прочесть их позже вместе с ней, но понял, что должен поработать: его обуревали слишком противоречивые чувства. Требовалось отвлечься.

В первых двух конвертах была подпольная реклама: искусственные мужские члены королевских размеров и приспособления для садомазохистских игр. На третьем конверте адрес был выведен печатными буквами. Ллойд присмотрелся внимательнее и заметил, что буквы идеально выровнены, явно начерчены по линейке. В уме у него что-то щелкнуло, он бережно взял конверт за уголки и вскрыл его, ловко поддев клапан ногтем. Из конверта выпал листок со стихами, тоже выведенными по линейке печатными буквами. Ллойда насторожили странные коричневатые чернила. Он повернул листок боком и встряхнул. Коричневатые чернила начали слоиться у него на глазах, под верхним слоем обнаружился нижний, более яркий. Он поскреб одну строчку пальцем, принюхался, и опять в голове щелкнуло. Стихи были написаны кровью.

Ллойд усилием воли заставил себя успокоиться. Он использовал метод глубокого дыхания и приказал себе вспомнить вертикальные линии в шотландском пледе, который сплела для него Пенни на позапрошлое Рождество. Через несколько минут, достигнув полного очищения разума, он начал читать стихи.

Ллойд перечитал стихотворение еще трижды, заучил его наизусть, позволив игре звуков и слогов войти в память, проникнуть в кровь и изменить ее ток, повлиять на сердечный ритм и ход своих мыслей. Он подошел к зеркалу во всю стену и взглянул на свое отражение, сам не понимая, кто перед ним: рыцарь, ведомый ирландской протестантской верой, или страшная горгулья. Но разве в этом дело? Он попал в водоворот божественно-греховных навязчивых идей и наконец понял, зачем ему дарованы свыше его гениальные способности.

Стихи все больше затягивали его, приобретая музыкальность, темп, ритм, модуляцию всех тех популярных шлягеров из старых телепрограмм, которые Том заставлял его…

Темп все ускорялся, и вот уже строки «Острый клинок вздымает страсть мою к вечным вратам…» превратились в импровизацию на тему песни, ставшей позывными «Звездного театра Тексако». Ее исполнял большой джазовый оркестр, и Милтон Берл вдруг оказался рядом с ним, перекатывая во рту сигару своими торчащими вперед, как у опоссума, зубами… Ллойд закричал и рухнул на колени, зажимая руками уши.

Музыка смолкла с визжащим звуком, словно кто-то неаккуратно снял иглу с проигрывателя и поцарапал пластинку. Ллойд еще крепче зажал уши ладонями.

– Расскажи мне сказку про прыжок в кроличью нору, – простонал он в блаженном бреду и вдруг услышал треск разрядов из большого динамика, укрепленного на стене. Бесслезные рыдания Ллойда перешли в смех облегчения. Это было радио.

Разумные мысли проникли в его голову. Он мог пресечь музыку в зародыше, для этого и нужно-то было всего-навсего выдернуть несколько проводков и выкрутить несколько рукояток. Пусть прожигатели жизни спариваются без аккомпанемента. Все равно это сборище незаконно.

Ллойд осторожно спрятал письмо обратно в конверт, положил в карман и спустился вниз. Он держал руки по швам и старательно прижимал ладони к штанинам. Не обращая внимания на парочки, совокупляющиеся, стоя в дверях спален, он сосредоточился на мигающих красных лампочках, заливающих коридор призрачным светом. Красные огоньки были реальностью, благословенной противоположностью музыке, и если ему удастся, ориентируясь на эти путеводные огни, найти стереосистему, он будет спасен.

Первый этаж кишел обнаженными телами, движущимися под музыку, кто ритмично, кто неровно. То и дело мелькали в воздухе чьи-то руки и ноги, касались друг друга в мгновенной ласке и тотчас снова втягивались в общую, судорожно бьющуюся массу. Ллойд пробирался сквозь человеческое месиво, чувствуя, как кто-то толкает и хватает его на ходу. Он увидел стереосистему на противоположном конце гостиной. Рядом, перебирая стопку пластинок, стояла Джоани Пратт. Она была полностью одета и выглядела этаким маяком в беснующемся звуковом море.

– Джоани!

Паника, прорвавшаяся в голосе, ошеломила Ллойда. Он врезался в плотскую массу, как ледокол, и та расступилась. Ему удалось проложить себе дорожку в этой людской каше, он пулей пролетел через кухню, через пульсирующие светом коридоры и вырвался во двор, погруженный в непроглядную тьму и тишину. Оглупленный этой тишиной, он рухнул на колени, погрузился в безмолвный, напоенный целебным запахом эвкалипта ночной воздух.

– Сержант? – Джоани Пратт опустилась на колени рядом с ним, погладила по спине и спросила: – Господи, с тобой все в порядке? У тебя было такое лицо… Я в жизни ничего подобного не видела.

Ллойд заставил себя рассмеяться:

– Можешь об этом не думать. Я не выношу громкой музыки и шума вообще. У меня это с детства.

Джоани покрутил пальцем у виска:

– У тебя там пара винтиков разболталась. Ты это знаешь?

– Не смей разговаривать со мной в таком тоне.

– Ой, извини. Жена и дети?

Ллойд кивнул, поднялся на ноги и, помогая Джоани встать, пояснил:

– Семнадцать лет. Три дочери.

– Ну и как? Все хорошо?

– Все меняется. У меня замечательные дочки. Я рассказываю им истории, а жена меня за это ненавидит.

– Почему? Что за истории?

– Не важно. Моя мама тоже рассказывала истории, и в восемь лет они спасли мне жизнь.

– Что за ис…

Ллойд покачал головой:

– Нет, давай поговорим о другом. Ты что-нибудь слышала на вечеринке? Кто-нибудь упоминал о Джулии? Не заметила ничего необычного?

– Нет, нет и нет. Джулия пользовалась вымышленным именем, когда опрашивала людей, а в новостях показали скверную фотку. Вряд ли ее кто-нибудь узнал.

Ллойд задумался над ее словами.

– Ладно, допустим, – согласился он. – Инстинкт мне подсказывает, что убийца не пришел бы на вечеринку вроде этой. Он счел бы ее непристойной. Но я не хочу отвергать ни одной из версий. Водном из писем, что ты мне дала, были стихи. Они написаны убийцей, я уверен. Судя по тексту, у него есть зуб не только на Джулию. Там ясно сказано, что он уже убил не одну женщину. – Джоани ответила ему недоуменным взглядом, и он добавил: – Что мне от тебя действительно нужно, так это список твоих постоянных клиентов.

Джоани яростно замотала головой. Ллойд схватил ее за плечи и тихо спросил:

– Ты хочешь, чтобы этот зверь убил еще кого-нибудь? Что важнее: спасение невинных жизней или конфиденциальность для кучки сексуально озабоченных ублюдков?

Джоани ответила под аккомпанемент истерического хохота, доносившегося из дома:

– Тут нет выбора, сержант. Поехали ко мне. У меня есть блокнот со всеми записями о постоянных клиентах.

– А как же твоя вечеринка?

– Да ну ее к черту. Попрошу вышибал запереть двери. Твоя машина или моя?

– Моя. Это приглашение? – спросил Ллойд.

– Нет, это предложение.

* * *

Они так насытились друг другом, что не смогли заснуть. Ллойд обхватил ладонями груди Джоани и принялся играть с ними, подталкивая кверху, придавая разные формы, нежно обводя соски кончиками пальцев.

Джоани засмеялась и тихо пропела:

– Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам!

Ллойд спросил, что означают эти странные слова, и она ответила:

– Я забыла, что ты никогда не слушаешь музыку. Ладно, расскажу. Я приехала сюда из Сент-Пола, Миннесота, в пятьдесят восьмом. В восемнадцать лет. Я все просчитала: собиралась стать первой женщиной – звездой рок-н-ролла. Я блондинка, у меня есть сиськи и, как мне тогда казалось, голос. Схожу я с автобуса на углу Фаунтин и Вайн и иду на север. Вижу башню «Кэпитол рекордс» и понимаю, что это знак свыше. Ну, я и почесала прямо туда. Прямо со своим фибровым чемоданчиком. Это был самый холодный день в году, а на мне выходное платье с кринолином и туфли на высоких каблуках.

Ну, в общем, усаживаюсь я в приемной, разглядываю все эти золотые пластинки, развешанные у них на стенах, и думаю: «Когда-нибудь…» Ну, в общем, подходит ко мне один тип и говорит: «Я Плутон Марун. Работаю агентом. „Кэпитол рекордс“ не твое шоу. Пойдем, у меня есть другой план». Я киваю, и мы уходим. Плутон говорит, у него есть приятель, и этот приятель снимает кино. Мы садимся в такой здоровенный «кадиллак» – настоящий катафалк! – и едем. Оказывается, его приятель – Орсон Уэллс.

Без балды, сержант, самый что ни на есть натуральный Орсон Уэллс. Снимает «Печать зла». Не слабо, да? В Венеции. Ну, не в той самой, а в таком паршивом городишке на мексиканской границе.

Ну, я с ходу вижу, что этот Орсон на Плутона смотрит сверху вниз. Видит в нем прихлебателя и… что-то вроде клоуна. В общем, Орсон говорит Плутону, чтобы тот набрал ему массовку из местных, готовых торчать на площадке весь день за пару монет и бутылку. И вот мы с Плутоном отправляемся вдоль по набережной Оушен-фронт. Представляешь? Невинная Джоани из Сент-Пола якшается с битниками, наркоманами и гениями!

Заходим мы, значит, в книжный магазинчик битников. А там за прилавком такой тип, на оборотня похожий. Натуральный такой Вервольф. Плутон говорит: «Хочешь увидеть Орсона Уэллса и заработать пятерку?» Вервольф говорит: «Обалдеть». И мы опять идем по набережной, уже втроем, и подбираем по дороге еще целый шлейф таких же голодранцев.

В общем, Вервольф положил на меня глаз. Говорит: «Я Марта Мейсон, певец». Я думаю: «Ну не фига себе!» А вслух говорю: «Я Джоани Пратт, тоже певица». Тогда Марти говорит: «Спой „Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам“ десять раз». Я спела, а он и говорит: «У меня сегодня концерт в Сан-Бернардино. Пойдешь ко мне бэк-вокалом?» Я спрашиваю: «А что нужно делать?» Марти говорит: «Петь „Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам“».

Так и вышло. Я это сделала. Десять лет пела «Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам». Вышла замуж за Марти, и он стал называть себя Марти Мейсон, по прозвищу Монстр, и сочинил «Чечетку Монстра» – пенку снял с того, что похож на оборотня. Пару лет мы с ним здорово гремели, а потом Марти завис на наркоте, и мы развелись. И теперь я вроде как деловая дама, а Марти сидит на метадоновой программе и работает в закусочной «Бургер-Кинг» – переворачивает гамбургеры на решетке. А я все еще пою «Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам».

Джоани перевела дух, закурила сигарету и принялась пускать в Ллойда колечки дыма. А он водил пальцем по ее бедру, вычерчивая замысловатые фигуры, и думал, что она изложила ему теорию экзистенциализма в двух словах. Но ему хотелось узнать, как она сама это понимает, и он спросил:

– Что это значит?

– Всякий раз, как что-то идет наперекосяк, когда мне страшно или все подвешено в воздухе, и еще неизвестно, как карта ляжет, я пою «Пам-пам-пуба, ва-ва-ду-ду-рам-пам». И карта ложится как надо. Или мне хотя бы делается не так страшно.

Ллойду показалось, что кусочек его сердца отрывается и уплывает в Венецию на мексиканской границе, в далекий январь 1958 года.

– Ты мне позволишь еще прийти? – спросил он.

Джоани взяла его руку и поцеловала ладонь.

– В любое время, сержант.

Ллойд встал, оделся и прижал к груди блокнот с записями.

– Буду беречь его как зеницу ока, – пообещал он. – Огласки не бойся. Если понадобится опросить кого-то, брошу на это дело самых компетентных офицеров.

– Я тебе доверяю, – сказала Джоани.

Ллойд наклонился и поцеловал ее в щеку.

– Твой номер телефона я запомнил. Я позвоню.

Джоани обняла его и удержала, продлив поцелуй.

– Береги себя, сержант.

* * *

Рассвело. Охваченный жаждой деятельности, Ллойд поехал в Паркеровский центр и поднялся на лифте к компьютерщикам на четвертый этаж. Там дежурил один оператор. Он оторвался от научно-фантастического романа и собрался было поболтать с высоким детективом, которого другие полицейские называли Большими Мозгами, но, заглянув в лицо Ллойду, понял, что ему не светит.

– Доброе утро, – отрывисто бросил Ллойд. – Мне нужны распечатки по всем нераскрытым убийствам женщин за последние пятнадцать лет. Я наверху, у себя в кабинете. Когда будет информация, звоните по добавочному одиннадцать – семьдесят девять.

Ллойд вышел и последние два лестничных марша до своего этажа преодолел пешком. В кабинете было темно, тихо и спокойно. Он рухнул в кресло и моментально заснул.

 

Глава 6

Поэт в одиннадцатый раз перечитал рукопись от корки до корки. Это было его одиннадцатое путешествие в глубину постыдной страсти последней возлюбленной. Третье, с тех пор как он завершил их обручение.

У него дрожали руки, пока он переворачивал страницы. Он уже знал, что обязательно вернется к мерзкой, но неодолимо притягательной третьей главе. Слова вгрызались в него и рвали на части, заставляя остро ощущать свои внутренние органы, осознавать их функции. Его прошибал пот, по телу бежали мурашки, он ронял вещи и смеялся, хотя ничего смешного не было.

Глава носила название «Гомосексуальные фантазии гетеросексуальных мужчин». Это напомнило ему о его ранних поэтических опытах. В те дни он еще не был так одержим поэтической формой, иногда даже рифм не подыскивал, полностью доверяясь тематическому единству своего подсознания. В этой главе его возлюбленной удалось вырвать у отдельных представителей мужского пола признания такого рода: «Я хотел бы попробовать взять в задницу хотя бы раз. Просто сделать это, и к чертям последствия. А потом я вернулся бы домой и занялся любовью со своей женой. Хотелось бы знать, почувствует она разницу или нет». Или другое: «Мне тридцать четыре года, и за последние семнадцать лет я переимел всех женщин, какие только соглашались, но так и не уловил той самой изюминки. Из-за чего все с ума сходят? Еду порой по бульвару Санта-Моника, смотрю на всю эту мужскую тусовку, и в голове путается, и я думаю, думаю… и… (здесь интервьюируемый вздыхает) я думаю: может, с новой женщиной мне повезет? А потом я думаю: не приехать ли сюда, на эту тусовку? И стоит мне об этом подумать, как я сворачиваю с бульвара Санта-Моника и начинаю думать о своей жене и детях, а потом… о черт!»

Он отложил скоросшиватель на кольцах, чувствуя новый прилив крови и испарину. Эти приливы отмеряли ритм его жизни с тех пор, как он обручился с Джулией. Она была мертва вот уже две недели, а приливы все продолжались – неослабевающие, неотступные, хотя он проявил храбрость и написал анонимные стихи в ее честь своей собственной кровью… Хотя с тех пор он сам совершил свой первый сексуальный переход…

Он прочел третью главу рядом с телом Джулии, наслаждаясь ее близостью, стремясь соединить ее плоть со словами. Мужчины, которые рассказывали Джулии свои истории, были так жалки в собственной нечестности, что его замутило от отвращения. И все же… он снова и снова перечитывал рассказ парня, ехавшего по бульвару Санта-Моника, прерываясь только чтобы взглянуть на Джулию, раскачивающуюся на своей оси. Она была частью его в большей степени, чем двадцать одна ее предшественница, даже больше, чем Линда, так глубоко тронувшая его душу. Джулия подарила ему слова – овеществленные дары любви, которые прорастут в нем. И все же… бульвар Санта-Моника… все же… этот несчастный, так задавленный общественной моралью, что не смог даже…

Он прошел в гостиную. «Буря во чреве». Поэтесса-лесбиянка писала о «многослойных влажных складочках» своей любовницы. На него нахлынули видения мускулистых торсов, широких плеч и ядреных, крепких мужских задов. И все благодаря Джулии. Видения вынуждали его искать еще большего единения с ней. Для этого надо было проявить смелость там, откуда жалкий трус позорно бежал. Что-то внутри у него упиралось, он отчаянно искал слова. Пытался писать анаграммы на основе имен Джулии и Кэти, но ничего не вышло. Джулия требовала от него большего, чем все остальные. Он вернулся в спальню и в последний раз посмотрел на ее труп. Она посылала ему видения угрюмых молодых людей в вызывающе мужественных позах. Он повиновался и поехал на бульвар Санта-Моника.

Он нашел их в нескольких кварталах к западу от Лабреа. Освещенные отблесками неоновой рекламы, они стояли на тротуаре, подпирая стены мексиканских ресторанчиков, порномагазинов, баров, и эти отблески придавали им еще более завораживающий вид, окружали аурой, нимбом, короной с протуберанцами. Ему пришла в голову мысль поискать некий особый образ или тело, но он прогнал ее. Она дала бы ему предлог ретироваться, а он хотел произвести впечатление на Джулию своим безоговорочным послушанием.

Он подъехал к тротуару, опустил оконное стекло и сделал знак молодому человеку, который стоял, прислонившись к газетному киоску и выставив вперед одно бедро.

Молодой человек подошел и просунул голову в окно:

– Тридцать, только отсос. Ты мне или я тебе?

Он пригласил молодого человека садиться.

Они заехали за угол и остановились. Он был так напряжен, что казалось, мышцы, сведенные судорогой, вот-вот задушат его. Он прошептал: «Кэти», – позволил молодому человеку расстегнуть ему ширинку и опустить голову на колени. Судороги продолжались до самого конца. Он взорвался, и перед глазами поплыли разноцветные огни. Он бросил молодому человеку несколько мятых купюр, тот вылез в дверь и исчез. Перед глазами все еще плясали огоньки. Он видел их по дороге домой и потом в беспокойных, но все равно прекрасных снах в ту ночь.

Все следующее утро занял обязательный после обручения ритуал Посылки цветов. Отъезжая от цветочного магазина, он заметил, что привычное чувство прощания на этот раз отсутствует. Остаток дня он провел за делами в мастерской: проявлял пленку и договаривался о съемках на следующую неделю. Его одолевали мысли о Джулии, превращавшие обычный рабочий день в однообразный механический труд, тошнотворно скучный, почти каторжный.

Он еще раз перечитал ее рукопись, не спал всю ночь, видел пляшущие огни и чувствовал на коленях тяжесть головы молодого человека. Потом на него напал страх. Он ощущал чужие тела, поселившиеся в его теле. Буквально слышал, как крошечные меланомы и карциномы движутся в его крови. Джулия требовала большего. Она хотела письменного подношения – слов, достойных ее собственных слов. Он рассек острым ножом для чистки овощей правое предплечье и выдавил из ранки достаточно крови, чтобы покрыть дно малой кюветы для проявления фотографий. Потом прижег порез, взял гусиное перо и линейку и педантично вывел на листе бумаги свое стихотворное подношение. В эту ночь он спал хорошо.

Утром он отправил стихотворение по адресу почтамта, который увидел на первой странице рукописи Джулии. Ощущение нормальности укрепилось. Но ночью вернулся страх. Опять в его теле поселились карциномы. Он начал ронять вещи. Снова увидел огни, на этот раз ярче прежнего. Фантасмагория бульвара Санта-Моника поминутно вспыхивала перед глазами. Он понял, что надо что-то делать. Иначе можно сойти с ума.

Прошло две недели после смерти Джулии, а поэт все перечитывал рукопись. Он видел в ней зловещий талисман. Самой страшной была третья глава: она разрушала порядок, ставший непреложным законом его жизни. В эту ночь он сжег рукопись в раковине у себя на кухне. Потом открыл кран и затопил обгоревшие слова, чувствуя, как им вновь овладевает решимость. Существовал только один способ стереть память о двадцать второй возлюбленной.

Он должен найти новую женщину.

 

Глава 7

Прошло семнадцать дней после обнаружения тела Джулии Нимейер, и Ллойд впервые усомнился, хватит ли бензина у ирландского протестантского характера, чтобы пронести его через самый, как оказалось, Неприятный эпизод его жизни, крестовый поход, предвещавший потерю самообладания, глубокие и обширные внутренние разрушения.

Быть может, в тысячный раз Ллойд перебрал все собранные улики, относящиеся к убийству Джулии Нимейер и нераскрытым убийствам женщин в округе Лос-Анджелес. Группа крови, которой было написано стихотворение, – нулевая, резус положительный. Группа крови Джулии Нимейер – АБ. На конверте, как и на единственном листке бумаги, отпечатков не было. Опрос обитателей «Алоха ридженси» ничего не дал. Никто ничего не знал об убитой женщине; никто не мог сказать, были ли у нее посетители; никто не припоминал никаких странных случаев в здании в день ее смерти. Всю прилегающую территорию прочесали частым гребнем в поисках обоюдоострого ножа, послужившего, как предполагалось, для нанесения увечий, но ничего, хоть в отдаленной степени напоминающего такой нож, найдено не было.

Смутная надежда Ллойда на то, что убийца Джулии Нимейер как-то связан с ней через вечеринки для богатых, оказалась бесплодной. Опытные детективы опросили всех людей, числившихся в блокноте Джоани Пратт, и вынесли из этих опросов лишь любопытные сведения о различных аспектах похоти и грустное убеждение, что все изменяют всем. Двух офицеров послали на проверку книжных магазинов, специализирующихся на поэзии и феминистской литературе, в поисках странного мужчины, спрашивающего «Бурю во чреве», и вообще странного мужского поведения. Были учтены все возможные версии.

Что касалось нераскрытых убийств, за двадцатью тремя полицейскими участками округа Лос-Анджелес, которые заполняли своими данными центральную компьютерную базу, числилось 410 смертей, восходящих к 1968 году. Если отбросить 143 случая гибели в результате транспортных происшествий, оставалось 267 нераскрытых убийств в чистом виде. Из этих 267 убитых женщин семьдесят девять встретили смерть в возрасте от двадцати до сорока лет. Ллойд считал этот промежуток пограничными возрастными параметрами, привлекающими убийцу: он был уверен, что этот монстр предпочитает молоденьких.

Он взглянул на карту округа Лос-Анджелес на стене своего кабинета. В нее были вколоты семьдесят девять булавок, отмечающих те места, где женщины встретили насильственную смерть. Ллойд пристально изучал территорию, призвав на помощь свои инстинкты и глубинное знание Лос-Анджелеса. Булавочные головки охватывали всю территорию округа – от долин Сан-Габриэль и Сан-Фернандо до отдаленных пляжных поселений на его южной и восточной границах. Сотни и сотни квадратных миль.

Но сорок восемь из семидесяти девяти булавок указывали на районы, называемые на полицейском жаргоне «пригородами белой швали». Здесь жили люди с низкими доходами, здесь был высок уровень преступности, а алкоголизм и наркомания достигали масштабов эпидемии. Статистика и его собственный полицейский инстинкт подсказывали Ллойду, что львиная доля этих смертей связана с выпивкой, дурью и супружеской неверностью. Оставалась еще тридцать одна смерть молодых женщин в средних, зажиточных и высших слоях пригородов и муниципалитетов округа Лос-Анджелес. Это были убийства, не раскрытые девятью полицейскими участками.

Ллойд со скрежетом зубовным предпринял последнее из остававшихся у него прямых действий: запросил в этих участках полные ксерокопии «глухарей», прекрасно понимая, что на ответ может понадобиться не меньше двух недель. Он чувствовал себя беспомощным. Против него действовали силы, намного превосходившие все, что он мог им противопоставить. Его преследовали видения другого Лос-Анджелеса, города мертвых, существующего в параллельном измерении. Прекрасные жительницы этого города с округлившимися от ужаса глазами умоляли его найти их убийцу.

Чувство бессилия у Ллойда обострилось три дня назад. Он лично обзвонил начальство всех девяти участков и потребовал, чтобы копии дел ему доставили в течение сорока восьми часов. Ответы варьировались, но в конце концов все согласились, что Ллойд Хопкинс – признанный авторитет среди детективов убойного отдела, и обещали уложиться с бумажной работой максимум в трое суток.

Ллойд бросил взгляд на часы – хронометр «Ролекс» военного образца с двадцатью четырьмя делениями. Осталось семь часов. Плюс еще два на бюрократические проволочки… Бумаги должны доставить к полудню. Он выскочил из кабинета и бегом преодолел шесть лестничных маршей, отделявших его от улицы. Четырехчасовая прогулка без всякой цели, при сознательно отключенном мозге, приведет его умственные способности в оптимальное состояние. А они ему еще понадобятся – эти умственные способности, – когда придется осваивать и усваивать тридцать одно уголовное дело.

Четыре часа спустя, прочистив мозги энергичной ходьбой по кругу в центре города, Ллойд вернулся в Паркеровский центр и взбежал к себе на шестой этаж. Он издалека увидел, что дверь в его кабинет открыта и кто-то зажег внутри свет. В коридоре ему встретился лейтенант в форме, торопливо доложивший:

– Твои бумаги пришли, Ллойд. Они у тебя в кабинете.

Ллойд кивнул и заглянул в дверь. Его стол и оба кресла были завалены толстыми коричневыми папками. Бумаги в папках все еще пахли ксероксом. Он их сосчитал, потом выдвинул оба кресла, мусорную корзину и шкафчик с картотекой в коридор, разложил папки с делами на полу в кружок и сам уселся прямо в середине. На каждой папке были указаны фамилия жертвы, ее имя и дата смерти. Ллойд разделил их сначала по районам, потом по годам, даже не глядя на фотографии, прикрепленные – он это точно знал – к первой странице. Начиная с Фуллмер Элейн, дата смерти – девятое марта 1968 года, департамент полиции Пасадены, и кончая Деверсон Линдой Холли, дата смерти – четырнадцатое июня 1982 года, департамент полиции Санта-Моники, он отобрал все дела вне юрисдикции департамента полиции Лос-Анджелеса и отложил их в сторону. Всего восемнадцать дел. Он взглянул на оставшиеся тринадцать папок департамента полиции Лос-Анджелеса. Здесь пометки на обложке были более подробными. Под именем каждой жертвы указывались ее возраст и расовая принадлежность. Семь из тринадцати убитых женщин были чернокожими или латиноамериканками. Ллойд отложил в сторону эти папки и еще раз проверил свои первоначальные подозрения. На целую минуту он отключил разум, изгнал из головы все мысли, дал себе отдохнуть и только после этого вернулся к сознательному обдумыванию. Он решил, что с самого начала был прав: его убийца предпочитал белых женщин. Значит, оставалось шесть лос-анджелесских папок и восемнадцать дел из других участков, всего двадцать четыре. Не рассматривая фотографии на первой странице, Ллойд проверил папки из других участков на указание расовой принадлежности. Четыре жертвы не были белыми. Оставалось шестнадцать дел.

Ллойд решил составить коллаж из фотографий, а уж потом читать дела от начала до конца. Опять прогнал из головы все мысли, вынул из папок фотографии и разложил их лицом вниз в хронологическом порядке.

– Поговорите со мной, – громко сказал он вслух, переворачивая фотографии.

Когда шесть лиц улыбнулись ему со снимков, он почувствовал, что его разум отказывается воспринимать чудовищную информацию. Он перевернул остальные фотографии. Страх сдавил череп окровавленными тисками.

Все убитые женщины были похожи друг на друга, как сестры. Один и тот же типаж. Лица англосаксонского типа, старомодные, женственные прически. Чистая, здоровая кожа. И сами лица дышали старомодным, почти деревенским здоровьем. Ллойд прошептал единственное слово, выражавшее в его глазах саму сущность убитых женщин:

– Невинность, невинность, невинность…

Он еще раз десять перебрал фотографии, присматриваясь к деталям: ниткам жемчуга и школьным колечкам на цепочке, отсутствию косметики, плечам и шеям в свитерах и старомодных отложных воротничках. Сами лица этих женщин неоспоримо свидетельствовали о том, что они убиты одним и тем же чудовищем, нацеленным на уничтожение невинности. Тут и спора никакого не было. И быть не могло.

Дрожащими руками Ллойд раскрывал одну папку задругой и читал о причащении к смерти через удушение, огнестрел, обезглавливание, насильственное глотание ядовитых жидкостей, забивание дубинкой, газ, передозировку наркотиков, отравление и самоубийство. Разные методы, чтобы не дать полиции заподозрить, что речь идет о серийном убийце. Единственный общий знаменатель: никаких улик. Никаких материальных доказательств. Женщины, выбранные для уничтожения, потому что выглядели одинаково. Джулия Нимейер, убитая шестнадцать раз подряд. А может, и больше? И в скольких местах? Невинность была болезнью юности.

Ллойд еще раз перечитал все дела и вышел из транса, вдруг осознав, что просидел на полу три часа подряд и взмок от пота. Он поднялся на ноги и потянулся, разминая затекшее от долгой неподвижности тело, и тут его охватил настоящий ужас: гений преступника был непостижим. Ллойд ничего не мог поделать.

Нет, неправда. Всегда можно что-то сделать.

Ллойд достал из ящика стола моток изоленты и прикрепил фотографии к стенам кабинета. Когда улыбающиеся убитые женщины окружили его со всех сторон, он сказал себе:

– Finis. Morte. Muerto. Некрополь. Мертвы.

Потом закрыл глаза. Постояв так, снова обратился к делам и перечитал анкетные данные из каждой папки, сортируя их по районам. Он приказал себе позабыть обо всем остальном, вынул свой блокнот и перо и написал:

Центральный Лос-Анджелес:

1. Элейн Марбург. Д. С. – 24 ноября 1969

2. Патриция Петрелли. Д. С. – 20 мая 1975

3. Карлин ла Пелле. Д. С. – 14 февраля 1971

4. Кэролайн Вернер. Д.С. – 9 ноября 1979

5. Синтия Гилрой. Д. С. – 5 декабря 1971

Муниципалитеты в долине и на холмах:

1. Элейн Фуллмер. Д. С. – 9 марта 1968

2. Джанетт Уиллки. Д. С. – 15 апреля 1973

3. Мэри Уорделл. Д. С. – 6 января 1974

Голливуд и Западный Голливуд:

1. Лоретта Пауэлл. Д. С. – 10 июня 1978

2. Карла Каслберри. Д. С. – 10 июня 1980

3. Труди Миллер. Д. С. – 12 декабря 1968

4. Анджела Стимка. Д.С. – 10 июня 1977

5. Марсия Ренвик. Д. С. – 10 июня 1981

Беверли-Хиллз – Санта-Моника – приморские муниципалитеты:

1. Моника Мартин. Д. С. – 21 сентября 1974

2. Дженнифер Сабо. Д.С. – 3 сентября 1972

3. Линда Деверсон. Д. С. – 14 июня 1982

Сосредоточившись только на modus operandi, Ллойд еще раз перечитал основные данные. Итого: три убийства дубинкой, два расчленения, один несчастный случай во время верховой езды, дававший серьезные основания заподозрить насильственную смерть, два смертельных огнестрельных ранения, две смерти от ножевых ударов, четыре самоубийства разными способами, одно отравление, одна передозировка наркотиками в сочетании с отравлением бытовым газом. Озадаченный секретарь коронера классифицировал его как «убийство-самоубийство».

Обратившись к хронологии, Ллойд перечитал даты смерти, выписанные им рядом со списком жертв, и приблизился на шаг к методологии убийцы. Если не считать пробела в двадцать пять месяцев между Патрицией Петрелли, Д.С. – 20 мая 1975 года и Анджелой Стимкой, Д.С. – 10 июня 1977 года, а также семнадцатимесячного пробела между Лореттой Пауэлл, Д.С. – 10 июня 1978 года и Кэролайн Вернер, Д.С. – 9 ноября 1979 года, убийца наносил удар в интервалах от шести до пятнадцати месяцев. Вот почему, предположил Ллойд, ему так долго удавалось избежать ареста. Убийства, несомненно, были выполнены блестяще и опирались на глубокое знание жертвы в результате длительного наблюдения. А эти долгие пробелы, рассудил он, скорее всего объясняются утерянными делами и компьютерными сбоями. Жертвы были, но любое полицейское подразделение не застраховано от ошибок в связи с огромным объемом бумажной работы.

Ллойд закрыл глаза и вообразил провалы во времени, поглощенные другими провалами во времени, а эти – еще более грандиозными провалами, и еще, и еще, и еще… Когда же эти убийства начались? Все полицейские участки округа Лос-Анджелес выбрасывали нераскрытые дела по истечении пятнадцатилетнего срока. Значит, доступа к информации о том, что было до первого января 1968 года, у него нет. Нет самой информации.

И тут его осенило. Шепча: «За деревьями леса не вижу», – Ллойд снова взглянул на свой список. Вот убийства, совершенные в Голливуде и Западном Голливуде. По спине у него змейкой пополз холодок. Четыре «самоубийства» случились в один и тот же день – десятого июня – в 1977, 1978, 1980 и 1981 годах. Вот он, общий знаменатель, указывающий на одержимость, на патологическое поведение убийцы, хотя самообладание у него фантастическое, а в жилах, похоже, течет ледяная вода, а не кровь.

Ллойд схватил четыре папки и перечитал содержимое от корки до корки. Это его не удовлетворило, и он перечитал все еще раз. Окончив чтение, он выключил свету себя в кабинете, откинулся на спинку кресла и воспарил на крыльях своего нового знания.

Вечером в четверг, десятого июня 1977 года, обитатели многоквартирного дома номер 1167 по Ларрэби-авеню в Западном Голливуде почувствовали запах газа, исходивший из квартиры на последнем этаже. Ее снимала Анджела Мари Стимка, двадцатисемилетняя официантка, подававшая коктейли. Упомянутые обитатели вызвали помощника шерифа, жившего в том же доме, он выбил дверь в квартиру Анджелы Стимки, выключил настенный обогреватель, из коего и шел газ, и обнаружил мертвое раздувшееся тело Анджелы Стимки на полу в спальне. Помощник шерифа вынес тело наружу и позвонил в подразделение шерифской службы в Западном Голливуде, вызывая подмогу. Через несколько минут прибыла бригада детективов. Они прочесали квартиру и обнаружили предсмертную записку, в которой Анджела Стимка называла прервавшийся многолетний любовный роман в качестве причины, толкнувшей ее на самоубийство. Эксперты-почерковеды сравнили дневник Анджелы Стимки с предсмертной запиской и пришли к выводу, что оба документа написаны одной рукой. Констатировали самоубийство, и дело было закрыто.

Десятого июня следующего года патрульный автомобиль шерифской службы вызвали к маленькому домику на Уэстбурн-драйв в Западном Голливуде. Соседи пожаловались на слишком громкие звуки стерео, доносящиеся из дома. Такого, сказали они, никогда раньше не было. Одна престарелая леди заявила помощникам шерифа, что, по ее убеждению, случилось «нечто ужасное». Когда никто не отозвался на настойчивый стук офицеров, они проникли в дом через полуоткрытое окно и обнаружили хозяйку дома, тридцатиоднолетнюю Лоретту Пауэлл, мертвой в большом плетеном кресле. Подлокотники кресла, купальный халат и весь пол у ее ног были залиты кровью, вытекшей из перерезанных артерий на запястьях. Опрокинутый пустой пузырек из-под нембутала валялся на тумбочке у кровати, в нескольких шагах от мертвой женщины, а на коленях у нее лежал большой острый нож-секач.

Предсмертной записки не было, но детективы из убойного отдела, отметив наличие «точек запинки» на обоих запястьях и установив, что Лоретте Пауэлл врачи в течение длительного времени выписывали нембутал, быстро квалифицировали ее смерть как самоубийство. Дело закрыто.

Колесики в голове у Ллойда вращались бесшумно. Он знал, что адреса по Уэстбурн-драйв и Ларрэби-авеню расположены всего в двух кварталах друг от друга, а «самоубийство» Карлы Каслберри выстрелом в рот в мотеле «Тропикана» десятого июня 1980 года произошло едва ли в полумиле от первых двух «самоубийств». Он с отвращением покачал головой: любой коп, наделенный хотя бы одним мозговым полушарием и полицейским опытом на десятицентовик, должен знать, что женщины никогда не убивают себя огнестрельным оружием. Статистики по огнестрельным самоубийствам среди женщин просто не существовало.

Четвертое «самоубийство» – Марсия Ренвик, дом номер 818 по Северной Платановой аллее, – по мнению Ллойда, выбивалось из общей схемы. Самое свежее по времени «убийство десятого июня» было совершено на расстоянии четырех миль к востоку от первых трех, в юрисдикции голливудского подразделения департамента полиции Лос-Анджелеса. От предыдущей смерти – Карлы Каслберри – его отделял целый год. По сравнению с предыдущими это дело казалось примитивным и лишенным воображения: всего-навсего передозировка таблеток. Похоже на минутный порыв.

Ллойд вернулся к предпоследней жертве перед Джулией Нимейер. Он поморщился, читая отчет патологоанатома о смерти Линды Деверсон – дата смерти – 14 июня 1982 года, – изрубленной на куски обоюдоострым пожарным топором. Ослепляющие воспоминания о Джулии, свисающей с потолочной балки у себя в спальне, в сочетании с только что полученной информацией убедили его, что по известным пока одному черту причинам безумие убийцы вошло в острую фазу.

Ллойд склонил голову и вознес молитву своему весьма условному Богу, в которого почти не верил:

– Прошу тебя, дай мне его поймать. Прошу тебя, дай мне его поймать, пока еще кто-то не пострадал.

Мысли о Боге преобладали в голове у Ллойда, пока он шел по коридору и стучал в дверь своего непосредственного начальника, лейтенанта Фреда Гаффани. Зная, что лейтенант – упертый, вновь обретший веру христианин – презирает горячих, непослушных полицейских и считает их недоумками, Ллойд всерьез напряг своего Бога мольбой о следовательских полномочиях. Гаффани, да и то с большой неохотой, уже дал ему разрешение отложить текущие дела, специально оговорив, что ни о каких других одолжениях речи быть не может. Намереваясь теперь просить людей, денег и помощь прессы, Ллойд решил подступиться к лейтенанту, упирая на общую религиозность.

– Войдите! – откликнулся Гаффани на стук в дверь.

Ллойд вошел и сел на складной стул перед столом начальника. Гаффани оторвался от бумаг, которые перебирал, и ощупал галстучную булавку в виде креста и флага.

– Да, сержант?

Ллойд откашлялся, стараясь придать себе постный вид.

– Сэр, как вы знаете, я плотно работаю над убийством Нимейер.

– Да. И что же?

– А то, что это абсолютно глухой висяк.

– Продолжайте работать. Я в вас верю.

– Спасибо, сэр. Странно, что вы заговорили о вере.

Ллойд ждал, что Гаффани попросит его разъяснить свою мысль, но лейтенант смотрел на него с непроницаемым лицом. Пришлось продолжить без приглашения.

– Этот случай стал испытанием для моей веры, сэр. Я никогда не был особенно набожным, сэр, но натыкаюсь на улики столь странным образом, что это заставило меня пересмотреть свои взгляды на веру. Я…

Лейтенант оборвал его речь, рубанув воздух ладонью.

– Я хожу в церковь по воскресеньям и на молельные собрания три раза в неделю. Но выбрасываю Бога из головы, когда надеваю кобуру. Вам что-то нужно? Скажите прямо, что именно, и мы это обсудим.

Ллойд покраснел и начал заикаться:

– Сэр, я… я…

Гаффани откинулся в кресле и провел обеими руками по седеющей стрижке ежиком.

– Хопкинс, ты не обращался к старшему по званию со словом «сэр», с тех пор как был новичком-салагой. Ты самый скандальный бабник в отделе убийств и грабежей, и тебе глубоко плевать на Бога. Что тебе надо?

Ллойд засмеялся.

– Без балды, сэр?

– Да уж, пожалуйста.

– Хорошо. В ходе моего расследования по делу об убийстве Нимейер у меня появились обоснованные подозрения, что это дело связано еще по меньшей мере с шестнадцатью другими убийствами молодых женщин на протяжении последних пятнадцати лет. Modus operandi варьируется, но все жертвы принадлежат к одному и тому же физическому типу. Есть хронологические совпадения и другие факторы, убедившие меня в том, что все шестнадцать женщин убиты одним и тем же человеком – тем самым, кто убил Джулию Нимейер. Два последних убийства совершены с особой жестокостью. Я считаю, мы тут имеем дело с гениальным психопатическим интеллектом, и если не приложим активных усилий к его поимке, он будет безнаказанно убивать до конца своих дней. Мне нужны двенадцать опытных детективов из убойного отдела на полный рабочий день, мне нужна связь с каждым полицейским участком этого округа, мне нужно разрешение привлечь рядовых разгребать дерьмо и право требовать от них сверхурочной работы без ограничения. Мне нужен выход в прессу… У меня есть предчувствие, что этот зверь пошел вразнос, и я хочу его немного подтолкнуть. Я…

Гаффани вскинул руки, давая понять, что с него хватит.

– У тебя есть конкретные улики? – спросил он. – Может, у тебя есть свидетели? Записи детективов из департамента полиции Лос-Анджелеса или других департаментов в подтверждение твоей теории массового убийства?

– Нет, – ответил Ллойд.

– Сколько из этих шестнадцати дел еще открыто?

– Все закрыты.

– В департаменте полиции Лос-Анджелеса есть офицеры, поддерживающие твою теорию?

– Нет.

– В других департаментах?

– Нет.

Гаффани хлопнул по столу ладонями и снова ощупал булавку.

– Я не собираюсь доверять твоим подозрениям. Дела слишком старые, все это чересчур туманно, дорого, а главное, может обернуться большим позором для департамента. Я знаю, что ты бузотер и очень хороший детектив с прекрасным послужным списком…

– С рекордным числом арестов по всему гребаному департаменту! – перебил его Ллойд.

– Знаю я о твоих рекордах! – заорал в ответ Гаффани. – Но я не доверяю тебе! Ты показушник, бабник, только и думаешь, что о своей славе. У тебя свербит в заднице насчет убитых женщин! – Понизив голос, он добавил: – Если ты действительно думаешь о Боге, попроси его о помощи в личной жизни. Бог ответит на твои молитвы, и ты перестанешь гнаться за тем, что тебе неподвластно. Посмотри на себя. Ты же весь трясешься. Забудь об этом деле, Хопкинс. Проведи время с семьей. Они будут рады, поверь.

Ллойд встал, дрожа, и направился к двери. Все плыло перед глазами, все было в красном тумане. Он обернулся и посмотрел на Гаффани. Тот улыбнулся:

– Попробуй только обратиться к газетчикам, и я тебя распну. Разжалую, сошлю в патрульные, будешь до конца жизни вытаскивать пьяниц из канавы!

Ллойд улыбнулся в ответ, ощутив вдруг странное спокойствие в соединении с отчаянной бравадой.

– Я достану это животное и загоню твои слова тебе же в задницу, – сказал он.

Ллойд сложил шестнадцать дел о нераскрытых убийствах в багажник своей машины и поехал в голливудский участок в надежде застать Датча Пелтца, пока тот не ушел с работы. Ему повезло: Датч как раз переодевался в цивильное в раздевалке для старших офицеров. Он завязывал галстук, рассеянно глядя на себя в большом зеркале до пола.

Ллойд подошел, покашливая на ходу. Не отрывая глаз от зеркала, Датч заговорил:

– Фред Гаффани уже звонил, сказал, что он тебя просчитал. Знал, что ты ко мне кинешься. Я отмазал твою задницу. Он собирался на тебя настучать одному своему духовно возрожденному дружку из начальства, но я его отговорил. Он мне кое-что должен, пришлось ему послушаться. Ты сержант, Ллойд. А значит, можешь вести себя как задница только в компании сержантов и нижестоящих. С лейтенантами и выше – нельзя. Verboten. Comprende, умник?

Датч повернулся, и Ллойд увидел страх в его глазах, хотя он пытался держаться как ни в чем не бывало.

– Гаффани тебе все рассказал?

Датч кивнул.

– Ты уверен?

– На все Сто, – ответил Ллойд.

– Шестнадцать женщин?

– Минимум.

– И что ты собираешься делать?

– Выкурить его из норы, только еще не знаю как. Скорее всего в одиночку. Департамент ни за что не разрешит открыть следствие. Они не захотят ставить себя в дурацкое положение. Я сам свалял дурака: не надо было вообще ходить к Гаффани. Если я буду действовать через его голову и подниму шум, меня снимут с дела Нимейер и бросят на какое-нибудь тупое ограбление. Знаешь, на что это похоже, Датч?

Датч заглянул в глаза своему высокому другу, гению и наставнику и быстро отвернулся, чувствуя, как слезы гордости наворачиваются ему на глаза.

– Нет, Ллойд.

– Похоже, я был создан для этого дела, – сказал тот, старательно глядя на свое отражение в зеркале. – Похоже, я так и не узнаю, кто я такой и кем могу стать, пока не сцапаю этого ублюдка и не пойму, за что он уничтожил столько невинных жизней.

Датч положил руку ему на плечо.

– Я тебе помогу, – заверил он друга. – Не вправе дать офицеров тебе в подмогу, но помогу тебе сам. Мы можем…

Датч замолк, заметив, что Ллойд его не слушает, завороженный то ли светом, горящим в его собственных глазах, то ли каким-то далеким видением.

Датч опустил руку. Ллойд шевельнулся, оторвал взгляд от зеркала и заговорил:

– Когда я проработал два года, меня бросили на чтение лекций в средних классах школы. Рассказывать детям увлекательные истории про полицию, предупреждать их насчет наркотиков и контактов с незнакомыми людьми. Мне очень понравилось это назначение, я ведь люблю детей. Однажды ко мне обратилась одна учительница. Рассказала о девочке из седьмого класса. Ей было двенадцать лет, и она отсасывала у мужиков за пачку сигарет. Учительница попросила меня поговорить с ней.

Я подошел к ней после уроков. Хорошенькая маленькая девочка. Светленькая. С подбитым глазом. Я спросил, откуда фингал. Она не захотела рассказывать. Я проверил, что творится у нее дома. Ситуация типичная: мать-алкоголичка – на пособии, отец отбывает от трех до пяти в Квентине. Ни денег, ни надежды, ни единого шанса. Но эта малышка любила читать. Я отвел ее в книжный магазин на углу Шестой и Вестерн, познакомил с хозяином. Я дал хозяину сотню и сказал, что это кредит для малышки. То же самое я проделал в винном магазине в том же квартале: за сотню долларов можно купить целую кучу сигарет.

Девочка хотела меня отблагодарить. Рассказала, что «фонарь» под глазом ей поставил один клиент. У нее скобки на зубах, и она поцарапала член одного клиента, которому делала минет. И тут она меня спрашивает: может, я хочу? Я, ясное дело, говорю: «Нет» – и читаю ей длинную лекцию. Но продолжаю встречать ее. Она живет на моем участке, я все время ее встречаю. Она вечно курит и вечно с книжкой в руках. Выглядит довольной.

Как-то раз она останавливает меня, когда я патрулирую один в своей черно-белой машине, и говорит:

– Вы мне правда очень нравитесь. Мне бы очень хотелось у вас отсосать.

Я говорю: «Нет», – и она начинает плакать. Этого я вынести не могу. Хватаю ее, обнимаю, прижимаю к себе и говорю, что она должна учиться, как сам дьявол. Тогда она тоже научится рассказывать истории.

Голос Ллойда дрогнул. Он отер губы и попытался вспомнить, что, собственно, хотел сказать.

– Ах да, – добавил он наконец, – я забыл сообщить, что маленькой девочке теперь двадцать семь лет, она получила магистерскую степень по английской литературе. У нее все будет в порядке. Но… где-то по соседству бродит парень, который хочет ее убить. И твоих дочерей, и моих… Он очень умен… но я не дам ему убить кого-нибудь еще. Это я тебе обещаю. Клянусь.

Увидев в светло-серых глазах Ллойда печаль, которую тот не мог выразить словами, Датч промолвил:

– Достань его.

– Достану, – ответил Ллойд и ушел, зная, что старый друг дал ему карт-бланш и отпущение грехов за все, что он собирался сделать, какие бы правила при этом не были нарушены.

 

Глава 8

На следующее утро, после беспокойной ночи, проведенной за обдумыванием информации, почерпнутой из шестнадцати дел, Ллойд поехал в библиотеку в центре города. По пути он соображал, как бы лучше выстроить дальнейший маршрут, сортировал в уме второстепенные детали и изобретал уловки и лазейки для прикрытия собственной задницы. Ему предстояло здорово побегать, и он хотел приступить к работе в полном спокойствии ума, заранее подготовившись. Он закрыл окна в машине и отключил полицейскую рацию, чтоб не трещала над ухом. Все посторонние мысли, не касающиеся расследования, Ллойд выбросил из головы. Со стороны Фреда Гаффани и более высокого начальства отдела убийств и ограблений он был прикрыт железно. Он позвонил двум детективам, работавшим под его началом по делу Нимейер. Те доложили, что поиски в книжных магазинах Лос-Анджелеса пока не дали ничего положительного. Он велел им действовать автономно, прислушиваясь к своим инстинктам, и докладывать Гаффани дважды в неделю, давая этому помешанному на Иисусе психу понять, что он, сержант Хопкинс, будет работать в гордом одиночестве: такова участь гения. Гаффани воспримет это как часть их молчаливого уговора, а если и пожалуется на отсутствие Ллойда в Паркеровском центре, Датч Пелтц вмешается и задушит эти жалобы на корню, используя весь свой авторитет. Ллойд был прикрыт.

Что касалось самого расследования, всю фактическую сторону Ллойд уже изучил по делам погибших женщин. Действовал он в обстановке оглушительной тишины. Дженис с девочками поехала погостить к своему Другу Джорджу, заночевала в его квартире на Оушен-парк, и Ллойд остался один в доме. Там он и читал дела. Ему хотелось совместить уничтожение невинности путем убийства со своими собственными усилиями приобщить невинность к правде жизни путем рассказывания историй. Поэтому Ллойд перенес дела в спальню Пенни и читал их там. Он надеялся, что аура его младшей дочери придаст ему сил и поможет отыскать факты в загадочных лабиринтах психопатического сознания. Новых фактов он не отыскал, но нарисованный им психологический портрет преступника обрел иное измерение, сделавшее его еще более правдоподобным.

Хотя у него не было доступа к информации о нераскрытых убийствах, совершенных до 1968 года, Ллойд не сомневался, что преступления начались ненамного раньше этой даты. Это убеждение основывалось на психологическом портрете убийцы, который он составил, руководствуясь своими подозрениями и интуицией. Ллойд чувствовал, что имеет дело с гомосексуалистом. Вся разветвленная генеалогия убийств была, по сути, лишь попыткой скрыть этот факт от себя самого. Он сам еще не знал. До Линды Деверсон и Джулии Нимейер убийства нередко бывали жестокими, но говорили о наслаждении капризного извращенца хорошо проделанной работой, а также о почти болезненной любви к анонимности. Убийца понятия не имел о том, что собой представляет. Чудовищно изуродованные тела Линды и Джулии стали разделительной гранью. Эта психологическая «точка невозврата» основывалась на паническом страхе перед осознанием пробуждающегося сексуального влечения – такого постыдного и неодолимого, что его приходилось топить в крови.

Ллойд выстраивал связи с прошлым. Убийца был – должен был быть! – жителем Лос-Анджелеса и обладал необычайной физической силой – отрубал конечности одним взмахом топора. Убийца, несомненно, был физически привлекателен и способен с легкостью, даже не без изящества маневрировать в мире геев. Ему отчаянно хотелось этого, но если бы он уступил, уязвимость, неразрывно связанная с сексуальным контактом, уничтожила бы его жажду убивать. Сексуальность пробуждается в отрочестве. Исходя из того, что убийца все еще находился на подъеме сексуальной потенции, а также из того, что убийства начались примерно в январе 1968 года, Ллойд дал монстру пятилетний инкубационный травматический период. Это означало, по его прикидкам, что тот достиг совершеннолетия в начале или в середине шестидесятых, то есть в настоящий момент ему около сорока. Сорок максимум.

Покинув автостраду на уровне Шестой улицы и Фигероа, Ллойд прошептал:

– Десятое июня, десятое июня, десятое июня.

Он припарковался на четной стороне улицы и укрепил под «дворником» на ветровом стекле знак «Офицер полиции на дежурстве». Истина ошеломила его как удар обухом по голове, пока он поднимался по ступеням библиотеки: монстр убивал, потому что хотел любить.

Путешествие Ллойда в прошлое по микрофильмам заняло четыре часа. Он проверил каждое десятое июня с 1960 по 1982 год. Начиная с «Лос-Анджелес тайме» и кончая «Лос-Анджелес гералд экспресс» и его дочерним изданием «Лос-Анджелес икзэминер», он просеивал заголовки, большие статьи и короткие заметки, рассказывающие обо всем – от высшей бейсбольной лиги до волнений и беспорядков в зарубежных странах, предварительных показов летней моды и результатов первичных выборов. Ничто в этом параде информации не привлекло его внимания, ничто не зацепило глаз как некий фактор, потенциально способствующий убийственной страсти, ничто не заставило мыслительный механизм включиться и развить гипотезу. Десятое июня было его единственным ключом к опознанию убийцы, но газеты Лос-Анджелеса освещали этот день, как любой другой.

Ллойд не ждал положительных результатов, но все же почувствовал себя разочарованным. Теперь он порадовался, что отложил микрофильмы за четыре года «самоубийств» – 1977, 1978, 1980 и 1981 – напоследок.

Увы, и здесь его ждало разочарование. Уходу из жизни Анджелы Стимки, Лоретты Пауэлл, Карлы Каслберри и Марсии Ренвик газеты уделили по полколонки на задних полосах. Все четыре «самоубийства» были названы «трагическими», других эпитетов не нашлось. «О похоронах будет объявлено дополнительно». Имена и адреса родственников занимали львиную долю печатной площади.

Ллойд скатал микрофильмы, оставил их на столе у библиотекаря и вышел из полутемного помещения на солнечный свет. Четыре часа он провел, щурясь и рассматривая мелкий шрифт. Теперь яркое солнце ослепило его, затылок заломило, пульсирующая боль разлилась по всей голове. Ллойд силой воли подавил ее до терпимых пределов и принялся обдумывать ход дальнейших действий. Опрашивать родственников? Нет, они будут плакать и уверять, что ничего не знают. Может, осмотреть место смерти каждой? Искать черты сходства, некий общий знаменатель?

– Беготня! – вслух сказал Ллойд и бросился к машине. Головная боль прошла.

Ллойд отправился в Западный Голливуд и осмотрел места первых трех убийств от десятого июня. Анджела Стимка, дата смерти – 10 июня 1977 года, жила в розовато-лиловом доме на десять квартир, выстроенном явно на скорую руку, уродливом, как все дома, выросшие за годы строительного бума пятидесятых. Единственным преимуществом была близость к гей-барам на бульваре Санта-Моника и гетеросексуальной ночной жизни на Сансет-стрип.

Сидя в машине, Ллойд набрасывал описание квартала. Только одна деталь привлекла его внимание: объявление «В ночное время парковка запрещена» напротив дома номер 1167 по Ларрэби-авеню. Механизм у него в мозгу щелкнул дважды. Он находился в самом сердце гомосексуального гетто. Можно предположить, что убийца выбрал Анджелу Стимку не только из-за ее внешности, но и ради местоположения дома. Может, подсознательно ему хотелось пройти через испытание самоотречением, поэтому он и выбрал жертву в районе, населенном в основном гомосексуалистами. А шерифы Западного Голливуда – Ллойд это точно знал – чертовски строго следили за соблюдением правил парковки.

Ллойд улыбнулся и проехал два квартала до маленького деревянного домика на Уэстбурн-драйв, в котором от передозировки нембутала и «нанесенных собственной рукой» порезов умерла Лоретта Пауэлл. Опять объявление: «В ночное время парковка запрещена». Опять в мозгу раздался щелчок, на этот раз тихий.

Мотель «Тропикана» вызвал целую серию щелчков, выстрелами отзывавшихся в голове у Ллойда. Карла Каслберри, дата смерти – 10 июня 1980 года, причина смерти – пуля тридцать восьмого калибра, пробившая нёбо и вошедшая в мозг. Женщины никогда не вышибают себе мозги. Сунуть ствол в рот – классический гомосексуальный символ, осуществленный в комнате грязного мотеля в самом сердце «Города мальчиков».

Ллойд пристально оглядел тротуар перед мотелем «Тропикана». Растоптанные капсулы из-под амилнитритов на асфальте, продажные педерасты, подпирающие стены кофейни. И тут его осенило. Новая версия оглушительно взорвалась в голове. Когда ее символическое значение дошло до Ллойда сквозь грохот взрыва, он пришел в ужас, но, не обращая внимания на собственный страх, подбежал к телефонной будке и дрожащими пальцами набрал знакомые семь цифр. В трубке раздался еще более знакомый голос, произнесший с усталым вздохом:

– Полиция Западного Голливуда. Капитан Пелтц слушает.

– Датч, – прошептал Ллойд, – я знаю, почему он убивает.

Через час Ллойд сидел в кабинете Датча, просеивая отрицательную информацию. С досады он стукнул кулаком по столу друга. Датч, стоя у двери, наблюдал, как Ллойд читает телетайпы, только что поступившие из компьютеров департамента полиции и шерифской службы Лос-Анджелеса. Ему хотелось погладить своего сына по голове или оправить на нем мятую рубашку, сделать все, что угодно, лишь бы прогнать с лица Ллойда это выражение страдания и гнева. Он ограничился тем, что сказал очень мягко:

– Все будет хорошо, малыш.

– Ничего подобного! – закричал в ответ Ллойд. – Его изнасиловали, я точно знаю. И это случилось десятого июня, когда он был еще несовершеннолетним! Записи о сексуальных преступлениях против несовершеннолетних положено хранить вечно! Если этого нет в компьютере, значит, это произошло не в округе Лос-Анджелес. Или не попало в сводки, потому что жалобы не было, мать ее! В этих гребаных сводках ни хрена нет, кроме принуждения к минету и обслуживания минетом на заднем сиденье машины, но человек не станет гребаным серийным убийцей только потому, что дал какому-то старому извращенцу пососать в Гриффит-парке!

Ллойд схватил кварцевое пресс-папье и запустил им через всю комнату. Пресс-папье грохнулось на пол у окна, выходившего на парковку полицейского участка. Датч подошел и выглянул в окно. Офицеры ночной смены заводили и прогревали двигатели своих черно-белых машин. Он горячо любил этих людей и сам не понимал, как получается, что вся его любовь к ним – ничто по сравнению с любовью к Ллойду. Он подобрал пресс-папье, вернул его на стол и взъерошил волосы Ллойду:

– Полегчало, малыш?

Тот машинально улыбнулся в ответ, хотя улыбка больше походила на болезненную гримасу.

– Полегчало. Я начинаю понимать этого зверя. Уже кое-что.

– Как насчет распечатки штрафов за парковку? Как насчет рапортов об обстановке на месте на момент убийств?

– Полный ноль. В дни убийств вообще не выписывалось никаких штрафов на прилегающих улицах, а в рапортах шерифского дежурства об обстановке на месте говорится только о женщинах. О проститутках с Сансет-стрип. Это с самого начала была почти безнадежная попытка. Наш участок вообще не компьютеризировал рапорты об обстановке на момент убийства Ренвик. Мне опять придется начать с нуля, разослать секретные запросы старым спецам по делам несовершеннолетних. Еще неизвестно, что это даст, но, может, кто-то что-то вспомнит из старых случаев сексуального насилия, не попавших в сводки.

Датч покачал головой:

– Если, как ты считаешь, к этому парню кто-то приставал, если даже его трахнули в задницу двадцать лет назад, большинство тогдашних детективов, которые могли что-то знать, сейчас уже на пенсии.

– Сам знаю. Давай-ка, раскинь щупальца, хорошо? Подергай за ниточки, вспомни, кто и чем тебе обязан. А полевую работу буду делать я. Мне кажется, это правильно.

Датч сел напротив Ллойда, стараясь разгадать, что означает огонек, загоревшийся в его глазах.

– Ладно, малыш. Не забудь, что в четверг у меня вечеринка, и постарайся немного отдохнуть.

– Не могу. Сегодня вечером у меня свидание. Дженис с девочками все равно уехала погостить к этому своему дружку педику. А мне лучше двигаться дальше. Не останавливаться.

Ллойд опустил глаза. Датч сверлил его взглядом.

– Ты ничего не хочешь мне сказать, малыш?

– Да, – кивнул Ллойд. – Я люблю тебя. А теперь, пожалуй, пойду, покаты не ударился в сантименты.

Оказавшись на улице, он почувствовал себя свободным. Никакой бумажной работы! Надо было чем-то заполнить три часа перед встречей с Джоани Пратт. Ллойд вспомнил, что его подчиненным еще предстоит прочесывать книжные магазины в Голливуде.

Он подъехал к ближайшей телефонной будке и перелистал телефонную книгу. Нашел магазин поэзии и еще один, специализирующийся на феминистской литературе: «Поэтический авангард» на Лабреа, недалеко от Фаунтин, и «Феминист-библиофил» на углу Юкки и Хайленд.

Прикинув маршрут, позволяющий посетить оба магазина, а потом направиться к дому Джоани на Голливудских холмах, Ллойд поехал сначала в «Поэтический авангард», где скучающий, ученого вида продавец в нелепом фермерском комбинезоне заверил его, что не заметил подозрительных посетителей мужского пола крепкого сложения лет под сорок, листавших или покупавших сборники феминистской прозы. А поэзии? Тоже нет, по той простой причине, что он не держит в магазине феминистской поэзии: она слишком сильно отклоняется от классической нормы. Большинство его клиентов – солидные, зарекомендовавшие себя люди науки. Они предпочитают заказывать по каталогу. И больше ему нечего добавить.

Ллойд поблагодарил хозяина магазина и направил свой «матадор» без опознавательных знаков на север. Он припарковался возле «Феминиста-библиофила» ровно в шесть вечера в надежде, что маленький магазинчик, переделанный из жилого помещения, еще открыт. Взбежав на крыльцо, он услышал лязг засова, задвигаемого изнутри. Потом погасли огни в окнах. Ллойд постучал и громко произнес:

– Полиция! Откройте, пожалуйста.

Через секунду дверь отворилась. Он видел только высвеченный лампой силуэт женщины, стоявшей на пороге в явно вызывающей, гордой позе. Ллойд вздрогнул и поспешил представиться, пока она не сказала чего-нибудь дерзкого.

– Я сержант Хопкинс, детектив департамента полиции Лос-Анджелеса. Можно с вами поговорить?

Женщина ничего не ответила. Молчание затягивалось и стало нервировать Ллойда. Чтобы не переминаться с ноги на ногу, он составил ее словесный портрет, ни на секунду не отводя взгляда от ее глаз. Она тоже смотрела ему в глаза не мигая. Напряженная поза, а тело нежное, хотя и сильное. От тридцати четырех до тридцати шести, решил Ллойд. Знает о своем возрасте, поэтому слегка подкрасилась – чуть-чуть, совсем не заметно. Карие глаза, бледная кожа, золотисто-каштановые волосы, свидетельствующие о породе. Строгий твидовый костюм напоминает доспехи. Умная, упрямая и несчастливая. Замкнутая в своем эстетизме, боящаяся страсти.

– Вы из секретной службы?

Ллойд непроизвольно открыл рот. Он не ожидал такого вопроса, к тому же его поразила горячность, с которой этот вопрос был задан. Опомнившись, он все-таки переступил с ноги на ногу.

– Нет, а что?

Женщина невесело усмехнулась и бросила ему вызов:

– Департамент полиции Лос-Анджелеса с давних пор пытается внедриться в движения, которые считает антиправительственными. Мои стихи печатались в феминистских изданиях, резко критикующих ваш департамент. В этом магазине продается множество книг, взрывающих миф об умственном превосходстве мужчин.

Женщина умолкла, увидев, что высокий коп широко улыбается. Ллойд понял, что теперь они на равных: обоим было одинаково неловко.

– Будь у меня цель внедриться в феминистский книжный магазин, я пришел бы в женском платье. Вы разрешите мне войти, мисс…

– Меня зовут Кэтлин Маккарти, – представилась женщина. – Не называйте меня «мисс». И внутрь я вас не впущу, пока вы мне не скажете, в чем, собственно, дело.

Именно на этот вопрос Ллойд и рассчитывал.

– Я лучший детектив по расследованию убийств на Западном побережье, – веско заявил он. – Расследую серийное убийство двух десятков женщин. Я обнаружил одно из тел. Не буду утомлять вас описанием нанесенных увечий. На месте преступления я нашел окровавленную книгу под названием «Буря во чреве». Убежден, что убийца интересуется поэзией… возможно, феминистской поэзией в особенности. Вот почему я пришел сюда.

Кэтлин Маккарти побледнела, ее боевая поза исчезла. Но она тут же снова напряглась и ухватилась за дверной косяк. Ллойд шагнул вперед, показал ей свой жетон и удостоверение личности.

– Позвоните в голливудский участок, – посоветовал он. – Спросите капитана Пелтца. Он подтвердит вам каждое мое слово.

Кэтлин Маккарти жестом пригласила Ллойда войти и оставила его одного в большом помещении с книжными полками. Услышав, как она набирает номер телефона, он снял с пальца обручальное кольцо и стал изучать книги, заполнявшие полки по всем четырем стенам, лежавшие на стульях, столах и вращающихся металлических этажерках. Его уважение к недружелюбной поэтессе возросло многократно: свои собственные публикации она поместила на самых видных местах, рядом с томиками Лессинг, Плат, Миллей и других феминистских авторитетов. «Открытая личность», – решил Ллойд. Эта женщина начинала ему нравиться.

– Прошу прощения. Напрасно я вас осудила. Надо было сначала выслушать.

Услышав эти слова, Ллойд повернулся. Кэтлин Маккарти, казалось, ничуть не смутилась, что ей пришлось извиняться. Проникшись ее настроением, он нарочно произнес фразу, рассчитанную на то, чтобы завоевать ее уважение:

– Я прекрасно понимаю ваши чувства. Секретная служба проявляет чрезмерное рвение. Они подозрительны до патологии.

Кэтлин улыбнулась.

– Могу я процитировать ваши слова?

– Нет, – улыбнулся в ответ Ллойд.

Наступило неловкое молчание. Чувствуя, что взаимное влечение усиливается, Ллойд указал на заваленную книгами кушетку:

– Не могли бы мы сесть? Я расскажу вам, о чем идет речь.

Тихим голосом, сохраняя нарочито бесстрастное выражение лица, он рассказал Кэтлин Маккарти, как нашел тело Джулии Линн Нимейер и как экземпляр «Бури во чреве» со следами крови, а также стихи, присланные в арендованный ею почтовый ящик, убедили его, что одиночное, как он тогда думал, убийство на самом деле является частью серии. Напоследок Ллойд рассказал о своих хронологических изысканиях и о составленном им психологическом портрете.

– Он неописуемо хитер и полностью теряет контроль над собой. Стихи для него – «пунктик», он зациклен на поэзии. Думаю, подсознательно он хочет потерять контроль над собой и рассматривает поэзию как средство для достижения цели. Мне нужно ваше мнение о «Буре во чреве», и еще я должен знать, не посещали ли ваш магазин подозрительные мужчины – особенно мужчины лет под сорок. Может быть, они покупали феминистские издания, вели себя странно или имели вороватый вид? Все, что угодно, если это выходит за рамки обычного.

Откинувшись на спинку кушетки, Ллойд наслаждался реакцией Кэтлин Маккарти. Это было холодное бешенство, от которого мышцы сводило судорогой. С минуту она молчала, и он понял, что женщина собирается с мыслями, чтобы дать ему краткий, но исчерпывающий ответ. И оказался прав. Когда Кэтлин заговорила, она уже полностью владела собой. Ее ответ прозвучал сухо, деловито, без эмоциональных всплесков и возгласов ужаса.

– «Буря во чреве» – это выражение гнева, – тихо сказала Кэтлин. – Полемический сборник, бортовой залп по самым разным проявлениям несправедливости. В частности, это выступление против насилия над женщинами. Я давно уже не заказываю эту книгу, а когда она у меня была, не припоминаю, чтобы хоть один экземпляр купил мужчина. И вообще, все мои покупатели-мужчины приходят сюда с подружками. В основном это студенты колледжей: молодые люди от восемнадцати до двадцати пяти. Вряд ли ко мне хоть раз заглядывал мужчина за тридцать. На моей памяти такого не было. Я хозяйка магазина, все дела веду сама, в том числе обслуживаю покупателей. Я…

Ллойд перебил Кэтлин, взмахнув рукой.

– Как насчет почтовых заказов? У вас можно заказать книги по каталогу?

– Нет, у меня нет возможностей для почтовых отправлений. Всю торговлю я веду здесь, в магазине.

– Черт, – пробормотал Ллойд и стукнул кулаком по валику кушетки.

– Мне очень жаль, но послушайте, – вновь заговорила Кэтлин, – у меня много друзей в книжной торговле. Феминистская литература, поэзия и другие книги… Коммивояжеры, мелкие оптовики… Наверняка вы о них даже не вспомнили. Я могу поспрашивать. Проявлю настойчивость. Я хочу помочь.

– Спасибо, – поблагодарил Ллойд. – Мне бы ваша помощь не помешала. – И подавил притворный зевок. – У вас нет кофе? Я с утра не заправлялся.

– Одну минутку. – Кэтлин встала и ушла в заднюю комнату.

Ллойд услышал, как чашки звякают о блюдца, затем до него донесся треск радиоприемника, сменившийся громом какой-то симфонии или концерта. Когда звук усилился, Ллойд попросил:

– Вы не могли бы это выключить? Будьте так добры.

– Ладно, тогда поговорите со мной, – отозвалась она.

Музыка стала стихать и наконец совсем смолкла. Ллойд облегченно вздохнул.

– О чем? О полицейской работе?

Минуту спустя Кэтлин вошла в торговое помещение с подносом, на котором помещались кофейные чашки и тарелочка с печеньем.

– Расскажите о чем-нибудь приятном, – попросила она, сдвигая книги с низенького кофейного столика. – О том, что вам дорого. – И, пристально взглянув на Ллойда, добавила: – Вы очень бледны. Вам нехорошо?

– Нет, я в порядке, – покачал головой Ллойд. – Просто меня раздражает громкий шум, вот я и попросил вас выключить радио.

Кэтлин протянула ему чашку кофе.

– Это был не шум. Это была музыка.

Ллойд пропустил ее слова мимо ушей.

– То, что мне дорого, трудно описать, – признался он. – Я люблю копаться веточных канавах, прикидывать, что можно сделать ради справедливости, а потом выбираюсь к чертям собачьим и иду туда, где тепло и приятно.

Кэтлин глотнула кофе.

– Вы имеете в виду женщин?

– Да. Вас это задевает?

– Нет. С какой стати это должно меня задевать?

– Этот книжный магазин. Ваши стихи. Тысяча девятьсот восемьдесят третий год. Выбирайте любую причину.

– Прежде чем судить обо мне, вам следовало бы почитать мои дневники. Я пишу хорошие стихи, но дневники удаются мне лучше. Вы поймаете убийцу?

– Да. Меня впечатляет ваша реакция на мое появление. Мне хотелось бы прочесть ваши дневники, узнать ваши потаенные мысли. Давно вы начали вести дневник?

Слово «потаенные» не понравилось Кэтлин, она поморщилась, но все же ответила:

– Давно. Еще с тех пор, как сотрудничала с «Клэрион». Это школьная газета. Я училась в школе Маршалла… – Кэтлин умолкла на полуслове и уставилась на него в недоумении. Высокий полисмен расплылся в улыбке и радостно закивал. – В чем дело? – удивилась она.

– Ни в чем. Просто мы ходили в одну и ту же школу. Я все не так о вас подумал, Кэтлин. Я думал, вы девушка с большими деньгами с Восточного побережья. А вы, оказывается, выросли в соседнем дворе в моем старом районе. Позвольте представиться: Ллойд Хопкинс, выпускник школы Маршалла пятьдесят девятого года, полицейский, ирландский протестант по происхождению. А вы – Кэтлин Маккарти, некогда проживавшая в районе Сильверлейк, выпускница школы Маршалла… в каком году?

Теперь и у Кэтлин щеки разрумянились от удовольствия.

– В шестьдесят четвертом, – ответила она. – Боже, как это странно! Помнишь наш двор-ротонду? – Ллойд кивнул. – А мистера Наварьяна с его историями об Армении? – Ллойд снова кивнул. – А миссис Катбертсон и ее чучело пса? Помнишь, она называла его своей музой? – Ллойд захохотал, согнувшись пополам. Кэтлин продолжала, перемежая смех с ностальгическими вздохами: – А «пачукос» против «серфингистов»? А мистер Кромак? Помнишь, он делал надписи на футболках? «Хомяки Кромака». Когда я училась в десятом классе, кто-то привязал дохлую крысу к антенне его машины, а под «дворник» подсунул записку. Там говорилось: «Хомяк-Хромяк укусил Большую Мамочку».

Ллойд закашлялся, поперхнувшись куском печенья.

– Хватит, хватит, прошу тебя, а то я лопну со смеху, – еле выговорил он, давясь от кашля. – Мне не хотелось бы так умереть.

– А как тебе хотелось бы умереть? – шутливо спросила Кэтлин.

Ллойд почувствовал, что, несмотря на веселый тон, вопрос задан с подвохом.

– Я не знаю… – Он отер слезы с лица. – Либо от глубокой старости, либо при романтических обстоятельствах. А тебе?

– Очень старой и мудрой. Чтобы осенняя ясность давно сменилась глубокой зимой, а на устах у меня уже появились слова для потомков.

Ллойд покачал головой:

– Господи, не верю, что все это происходит на самом деле. Где ты жила в Сильверлейке?

– На Михельторене. На Трейси-стрит. А ты?

– На углу Гриффит-парк и Сент-Эльм. Я играл в «Кто не струсит» на Михельторене, когда был мальчишкой. Тогда только вышел на экраны «Бунтовщик без причины», и мы все с ума посходили. У нас, сопляков, ни прав, ни машин еще не было, приходилось съезжать на санках. К ним крепились такие маленькие резиновые колесики. Летом пятьдесят пятого, если мне память не изменяет, мы взобрались на самую вершину холма над Сансет в половине третьего утра. Надо было скатиться вниз и пересечь Сансет на красный свет. В полтретьего утра движения там было немного: ровно столько, чтобы сделать приключение чуть-чуть рискованным. Я скатывался один раз за ночь лето напролет. Ни разу не струсил, не дал по тормозам. Там был такой ручной тормоз. Но я никогда не отказывался от вызова.

Кэтлин вновь глотнула кофе, обдумывая свой следующий вопрос. Насколько он может быть прямолинейным?

«К черту», – решила она и спросила:

– Что ты пытался доказать?

– Это провокационный вопрос, Кэтлин, – заметил Ллойд.

– Ты сам меня провоцируешь. Но я верю в равенство. Можешь спросить меня о чем угодно, я отвечу.

Ллойд принял предложение с энтузиазмом.

– Я хотел прыгнуть в кроличью нору вслед за кроликом, – сказал он. – Мне хотелось разжечь костер под задницей у всего мира. Хотелось стать крутым парнем, чтобы Джинни Скейкел сделала мне массаж. Мне хотелось вдыхать и выдыхать чистый белый свет. Такой ответ тебя устраивает?

Кэтлин улыбнулась и изобразила ладонями беззвучные аплодисменты.

– Отличный ответ, сержант. А почему ты бросил это дело?

– Двое мальчиков погибли. Они ехали в одних санках. «Паккард» пятьдесят третьего года размазал их по асфальту. Одному оторвало голову. Моя мама попросила меня больше не рисковать. Она говорила, что есть более разумные способы показать свою храбрость, и рассказывала мне истории, чтобы как-то скрасить мое огорчение.

– Огорчение? Значит, тебе хотелось и дальше играть в эту безумную игру?

Ллойд упивался изумлением Кэтлин.

– Конечно, – подтвердил он. – Подростковый романтизм за один день не пропадает. Может, теперь твоя очередь, Кэтлин?

– Пожалуйста.

– Отлично. Ты – романтик?

– Да… В глубине души… я…

– Вот и хорошо, – перебил ее Ллойд. – Давай встретимся завтра вечером?

– Что ты задумал? Ужин?

– Да нет.

– Концерт?

– Очень смешно. Честно говоря, я подумал, что мы могли бы просто пошататься по Лос-Анджелесу. Посмотреть, где еще сохранились романтические местечки.

– Пытаешься ко мне приставать?

– Безусловно, нет. Думаю, нам надо сделать нечто такое, чего ни один из нас раньше не делал. Значит, ни о каких приставаниях речи быть не может. Ты в игре?

Кэтлин взяла протянутую руку Ллойда:

– Я в игре. Здесь в семь?

Ллойд поднес ее руку к губам и поцеловал.

– Я буду здесь, – пообещал он и поспешно ретировался. Чтобы не нарушать торжественность минуты.

* * *

Ллойд опять не вернулся домой к шести. Дженис готовилась к вечеру, чувствуя неимоверное облегчение. Она радовалась, что Ллойда нет дома и его отсутствие становится все более частым и предсказуемым. Радовалась, что девочки заняты своими делами и подругами и вроде бы совершенно не замечают этого. Она с удовлетворением отметила, что ее собственное отчуждение уже достигло таких пределов, откуда нет возврата. Скоро, очень скоро она сможет сказать своему мужу: «Ты был любовью всей моей жизни, но теперь все кончено. Я не могу до тебя достучаться. Я больше не в силах выносить твое ненормальное поведение. Между нами все кончено».

Одеваясь для вечера танцев, Дженис вспомнила эпизод, давший ей первоначальный толчок к мысли о расставании с мужем. Это случилось две недели назад. Ллойд отсутствовал три дня. Ей физически его не хватало, она тосковала по нему и даже была готова пойти на уступку в отношении его ужасных историй. Она легла спать обнаженной и оставила на столике у кровати зажженную свечу в надежде проснуться от прикосновения его рук к своей груди. А проснувшись, увидела склонившегося над ней Ллойда. Он был обнажен и тихонько раздвигал ей ноги. Дженис задушила в горле крик, когда он вошел в нее, ее глаза в ужасе не могли оторваться от его лица, искаженного чудовищной судорогой. Когда он кончил, его руки и ноги задергались, словно в припадке. Она крепко обняла его и поняла, что наконец-то обрела силы для новой жизни.

Дженис надела брючный костюм из серебристой парчи – он великолепно отразит мелькающие огни в «Первой студии» – и ощутила угрызения совести. Пытаясь заглушить в душе остатки рабской преданности, она стала думать о своем муже жесткими медицинскими терминами.

«Он психически неуравновешенный, одержимый человек. Он не способен измениться. И никогда никого не слушает».

Дженис собрала дочерей и отвезла их в дом Джорджа на Оушен-парк. Его любовник Роб приглядит за ними, пока они будут танцевать с Джорджем всю ночь напролет. Роб расскажет им добрые сказки и приготовит большой вегетарианский пир.

«Первая студия» была запружена публикой по самые стропила – исключительно элегантные мужчины, колышущиеся, как водоросли в морской глубине, то навстречу, то прочь друг от друга. В мигающих огнях, синхронизированных с музыкой, их тела приобрели сверхъестественную гибкость. Дженис и Джордж еще на стоянке, сидя в машине, нюхнули кокаина и представили, как их появление станет торжественным королевским выходом, одним из самых величественных в истории. Они вплывут в зал подобно кинозвездам под вспышки и щелканье фотоаппаратов, под треск кинокамер. Оказавшись на танцплощадке, Дженис – единственная женщина в зале – почувствовала, что ее тело – самое желанное в свете мигающих огней. И это было не похотливое желание, а отчаянная тоска по перевоплощению. Каждому из этих мужчин хотелось переселиться в ее тело – высокое, царственное, загорелое и грациозное. Каждый из них мечтал стать ею.

Поздно ночью, когда она вернулась домой, Ллойд ждал ее в постели. Он был с ней особенно нежен, а она отвечала на его ласки с глубокой печалью. Перед ее мысленным взором проносились разрозненные образы, и Дженис старалась не поддаться любви мужа. Она думала о разных вещах, но ей и в голову не приходило, что всего двумя часами раньше ее муж занимался любовью с другой женщиной. С женщиной, которая называла себя «чем-то вроде предпринимательницы», а когда-то пела невразумительные звукоподражательные куплеты на концертах рок-н-ролла. Дженис не смогла бы поверить, что, занимаясь любовью с этой женщиной, как сейчас с нею, своей женой, Ллойд думал об ирландской девушке из района своего детства.

В этот вечер Кэтлин написала в своем дневнике:

Сегодня я встретила мужчину. Думаю, судьба послала мне его не случайно. Он представляется мне парадоксом. Возможностей столько, что я даже не знаю, как к ним подступиться – так велика его сила. Физически он огромен, невероятно умен и тем не менее готов пройти по жизни, довольствуясь работой полисмена! Я знаю, что он меня хочет (когда мы встретились, я заметила обручальное кольцо. Позже, когда его влечение ко мне уже невозможно было скрыть, я увидела, что он снял кольцо – наивная и трогательная уловка). Мне кажется, у него хищное эго и сокрушительная воля – под стать его размерам и блестящему уму (хотя о последнем он без стеснения говорит сам). И я чувствую – нет, знаю! – что он хочет изменить меня. Он видит во мне родственную душу и стремится проникнуть в нее, чтобы манипулировать мной. Мне придется следить за своими словами и поступками при встрече с ним. Я должна сохранить свою цельность. Надо не только давать, но и брать. Но сокровенные тайники своей души я обязана от него уберечь, мое сердце должно остаться неуязвимым.

 

Глава 9

Ллойд провел утро в Паркеровском центре: отбыл повинность, чтобы не вызывать нареканий у лейтенанта Гаффани и других вышестоящих офицеров, которые могли бы обратить внимание на его длительное отсутствие. Почти сразу позвонил Датч Пелтц. Он уже начал неофициально наводить справки о старых делах по гомосексуальным нападениям. Засадил двух канцелярских работников обзванивать всех вышедших на пенсию детективов, занимавшихся делами несовершеннолетних, по «закрытому» списку персонала департамента полиции Лос-Анджелеса. Сам Датч собирался опросить работающих на данный момент офицеров по делам несовершеннолетних с двадцатилетним опытом. Он обещал перезвонить, как только у него наберется достаточно информации для оценки и анализа. Кэтлин Маккарти проверяла книжные магазины. Самому Ллойду оставалось лишь идти по «бумажному следу»: перечитывать снова и снова дела о самоубийствах, пока ему не бросится в глаза то, что он упустил или недооценил раньше.

Эта работа заняла два часа. Ему пришлось несколько раз перечитать и переварить тысячи слов, чтобы разглядеть связь. Когда номер 408 появился в одном и том же контексте в двух разных папках, Ллойд так и не понял, зацепка это или случайное совпадение.

Тело Анджелы Стимки было обнаружено ее соседом, помощником шерифа округа Лос-Анджелес Делбертом Хейнсом, жетон номер 408. Другие соседи вызвали помощника шерифа, находившегося не на дежурстве, когда почувствовали запах газа, просачивающийся из квартиры женщины. Через год в тот же самый день офицеры Д. Рейнс, жетон номер 408, и У. Вандерворт, жетон номер 691, были вызваны на место «самоубийства» Лоретты Пауэлл. Рейнс, Хейнс – дурацкая опечатка. Совпадающий номер жетона свидетельствовал, что речь идет об одном и том же помощнике шерифа.

Ллойд перечитал дело о третьем «самоубийстве» в Западном Голливуде. Карла Каслберри, дата смерти – 10 июня 1980 года, мотель «Тропикана» на бульваре Санта-Моника. Отчет об этой смерти подали совершенно другие офицеры, и имена проживающих в мотеле – Дуэйн Таккер, Лоренс Крэйги и Дженет Мандарано – не фигурировали в других делах.

Ллойд снял телефонную трубку и позвонил в подразделение шерифской службы Западного Голливуда. Ему ответил скучающий голос:

– Служба шерифа. Чем я могу вам помочь?

Ллойд заговорил четко, по-военному:

– Говорит сержант Хопкинс, детектив департамента полиции Лос-Анджелеса. У вас служит некий помощник шерифа Хейнс или Рейнс, жетон номер 408?

Скучающий офицер пробормотал в ответ:

– Да, сэр, Большой Уайти Хейнс. Дневной патруль.

– Он сегодня дежурит?

– Да, сэр.

– Отлично. Свяжитесь с ним по рации. Передайте, что я жду его в пиццерии на углу Фаунтин и Ла Сьенега через час. Это неотложное дело. Вам ясно?

– Да, сэр.

– Вот и хорошо. Выполняйте.

Ллойд повесил трубку. Скорее всего это пустой номер, но… все лучше, чем сидеть на месте.

Ллойд пришел в ресторан раньше назначенного срока, заказал кофе и занял кабинку с видом на стоянку, чтобы успеть хорошенько рассмотреть Хейнса до начала беседы.

Пять минут спустя черно-белая машина шерифской службы въехала на стоянку, и помощник шерифа вылез из нее, близоруко щурясь на ярком солнце. Ллойд смерил его взглядом. Высокий, светловолосый, сильное, но уже начавшее расплываться тело. Лет тридцати пяти. Нелепая стрижка, бакенбарды слишком длинные для такого толстого лица. Униформа обтягивает мускулистый торс и обмякший, выпирающий живот, словно сардельку. Ллойд наблюдал, как он надевает авиаторские очки-«консервы» и подтягивает пояс с кобурой. Вряд ли умен, но уличный опыт наверняка имеется. Надо использовать легкий подход.

Помощник шерифа направился прямо к кабинке Ллойда.

– Сержант? – спросил он, протягивая руку.

Ллойд ответил на рукопожатие и указал на стул напротив себя. Он ждал. Ему хотелось, чтобы Хейнс снял свои нелепые очки. Помощник шерифа так и не снял их: сел и принялся нервно ощупывать россыпь прыщей на подбородке.

«К черту, – подумал Ллойд, – никаких легких подходов. Явный наркоман. Сидит на стимуляторах. С ним надо пожестче».

Хейнс заерзал под пристальным взглядом Ллойда.

– Чем я могу вам помочь, сэр? – спросил он.

– Давно служите помощником шерифа, Хейнс?

– Девять лет.

– На участке в Западном Голливуде?

– Восемь лет.

– Живете на Ларрэби?

– Совершенно верно.

– Странно. Западный Голливуд – это отстойник для педиков.

Хейнс поморщился.

– Я считаю, что хороший коп должен жить на своем патрульном участке.

– Я тоже так считаю, – улыбнулся Ллойд. – Как вас называют друзья? Делберт? Дел?

Хейнс попытался улыбнуться и невольно прикусил губу.

– Уайти. А ч-что вы…

– Что я здесь делаю? Сейчас объясню. Ваш участок включает Уэстбурн-драйв?

– Д-да.

– Вы постоянно следуете одним маршрутом, когда патрулируете? Все восемь лет?

– Д-да, конечно. Правда, я какое-то время проработал в отделе нравов. Меня командировали. Но это было недолго. А к чему все эти…

Ллойд стукнул кулаком по столу. Хейнс отшатнулся, поднял обе руки и поправил очки. Мышцы вокруг глаз задергались, в уголке рта начался тик. Ллойд улыбнулся.

– А в наркоконтроле работать приходилось?

Хейнс покраснел и хрипло прошептал: «Нет». На шее у него пульсировала жила.

– Я просто так спросил, – продолжал Ллойд. – Вообще-то я пришел расспросить вас насчет одного жмура. Вы его нашли в семьдесят восьмом. Вскрытые запястья. Женщина на Уэстбурн-драйв. Помните?

Ллойд увидел, как Хейнс облегченно расслабился.

– Да. – Он откинулся на спинку стула. – Мы с напарником получили сигнал с коммутатора: тревожный звонок. Старая кошелка настучала, что у соседки громко играет музыка. Мы нашли эту хорошенькую цыпочку всю в кровище…

Ллойд перебил его:

– А ведь ты нашел еще одну самоубийцу в своем собственном доме, верно, Уайти?

– Точно, – подтвердил Хейнс, – нашел. Отравился газом, пришлось ехать в больницу, проходить детоксикацию. Получил поощрение, мою фотографию в участке выставили на Доске почета.

Откинувшись назад и вытянув ноги под столом, Ллойд сказал:

– Обе эти женщины покончили с собой десятого июня. Тебе не кажется, что это странное совпадение?

– Может, да, а может, и нет, – покачал головой Хейнс. – Я не знаю.

Ллойд засмеялся.

– Я тоже не знаю. Это все, Хейнс. Можешь идти.

* * *

Когда тот ушел, Ллойд выпил кофе и задумался. «Вопиюще глупый коп, сидящий на стимуляторах. В убийствах не замешан, это стопроцентно. Но по уши замешан в мелких грязных делишках. Пришел сюда, как на казнь, а услышав о двух старых смертях, повел себя так, будто его помиловали прямо на гильотине. Даже не поинтересовался, зачем я его вызвал! Как получилось, что он нашел оба тела? Совпадение? Патрулирует этот район и там же живет. Логически это вписывается».

Но инстинктивно он чувствовал, что тут что-то не так. Ллойд взвесил «за» и «против» вторжения со взломом в дневное время. «За» победили. Он поехал к дому номер 1167 по Ларрэби-авеню.

В розовато-лиловом доме царила полная тишина, двери всех десяти квартир были закрыты. На дорожке, ведущей к навесу для автомобилей позади дома, тоже никого не было. Ллойд изучил почтовые ящики. Хейнс жил в квартире пять. Проверив номера на дверях, он нашел свою цель в задней части дома. Москитной сетки нет, никаких кодовых замков, судя по всему, тоже.

Действуя одновременно перочинным ножом с коротким лезвием и кредитной карточкой, Ллойд отжал язычок замка и открыл дверь. Включив свет, оглядел безвкусную обстановку гостиной. Ничего другого он и не ожидал. Дешевый диван и кресла с обивкой из искусственной кожи, пластиковый кофейный столик, жалкий вытоптанный ковер «с глубоким ворсом». На стенах висели плюшевые коврики с пейзажами. На встроенных книжных полках не было книг: только кипа порнографических журналов.

Ллойд прошел в кухню. Затянутый изрезанным линолеумом пол порос плесенью. В раковине гора грязной посуды. На дверцах кухонных шкафов толстый слой жира. В ванной грязи было еще больше: бритвенные принадлежности разбросаны на полке над раковиной, стены и зеркало забрызганы застывшей пеной для бритья, корзина переполнена засаленной униформой.

В спальне Ллойд нашел первые улики, указывающие на другие черты характера хозяина дома, помимо плачевного эстетического вкуса и неряшества. Над неубранной постелью висел на стене застекленный шкаф с полудюжиной ружей, среди них – запрещенный законом двуствольный обрез. Приподняв матрац, он обнаружил автоматический девятимиллиметровый «браунинг» и заржавленный штык-нож с прикрепленной к рукоятке биркой: «Настоящий вьетконговский клинок для казней! Подлинность гарантирована!» В комоде рядом с кроватью Ллойд откопал большой пластиковый пакет, набитый марихуаной, и пузырек декседрина.

Порывшись в платяном шкафу и ничего не найдя, кроме грязной гражданской одежды, Ллойд вернулся в гостиную. Приятно, конечно, что подозрения насчет Хейнса полностью подтвердились, однако больше он ничего не обнаружил. Ничего, способного подсказать ему нечто важное. Выбросив все мысли из головы, он сел на диван и начал методично оглядывать комнату в поисках подсказки для своего воображения. Один раз, второй, третий… от пола до потолка, вдоль стен и снова с самого начала.

На четвертом круге Ллойд заметил несоответствие. На стыке двух стен прямо над диваном в обшивке была неровность, и цвет окраски не совпадал. Он встал на диван и осмотрел это место. Краска размыта, какой-то круглый предмет размером в четверть доллара был вмонтирован в панель и закрашен сверху. Ллойд пригляделся и почувствовал холодок. В круглом предмете наличествовали крошечные отверстия. Никаких сомнений: предмет являлся чувствительным конденсаторным микрофоном. Проведя пальцем по нижнему краю обшивки, Ллойд нащупал проводок. Гостиная прослушивалась.

Поднявшись на цыпочки, он проследил провод по стене до входной двери, вниз по дверному косяку, через просверленный порожек к кусту у крыльца. За пределами здания провод был заделан в розовато-лиловую штукатурку – точно такую же, какая покрывала все здание. Заглянув за куст, Ллойд нашел окончание провода: безобидную на вид металлическую коробочку, прикрепленную к стене почти у самой земли. Он схватил ее обеими руками и рванул что было сил. Крышка открылась со щелчком. Ллойд присел на корточки и оглянулся: нет ли кого на дорожке, ведущей к навесу для машин? Пусто. Он отогнул куст, придерживая металлическую крышку, и взглянул на свою находку.

В коробочке был современный магнитофон. Катушка не вращалась, а значит, человек, установивший подслушивающее устройство, должен включать его вручную. Хотя скорее всего где-то находился включатель, который Уайти Хейнс, не сознавая этого, задействовал сам.

Ллойд взглянул на дверь всего в трех шагах от себя. Она-то и должна была служить включателем.

Он подошел к двери, отпер ее изнутри, снова закрыл и вернулся к магнитофону. Катушки не двигались. Он повторил процедуру, открыв дверь снаружи и снова закрыв. Потом присел возле куста и полюбовался результатами. Загорелся красный светодиод, катушки бесшумно вращались. Уайти Хейнс работал в дневную смену. Тот, кто интересовался его делишками, знал об этом и записывал, что у него творится по вечерам. Об этом свидетельствовал включатель, активизирующийся, когда открывали дверь снаружи.

Забрать магнитофон с собой или устроить засаду у квартиры и дождаться того, кто его установил? Связано ли все это с его делом хоть как-то? Вновь убедившись, что на дорожке нет свидетелей, Ллойд принял решение. Любопытство, всю дорогу щекотавшее ему позвоночник, одержало верх над остальными соображениями. Он перерезал провод перочинным ножом, забрал магнитофон и побежал к своей машине.

Вернувшись в Паркеровский центр, Ллойд натянул хирургические перчатки и осмотрел магнитофон. Точно такой же он видел на семинаре в ФБР, посвященном оборудованию электронной слежки: модель «глубокой тарелки» с четырьмя отдельными двойными катушками, установленными по бокам от самоочищающихся головок. Головки автоматически включались, когда каждая из катушек, рассчитанных на восемь часов записи, доходила до конца. Таким образом, можно было записывать в течение тридцати двух часов, не меняя пленки.

Исследуя внутренность магнитофона, Ллойд увидел, что и первичная катушка, и три дополнительные заряжены пленкой. На первичной использована примерно половина. Это означало, что записей в магнитофоне было всего часа на четыре. Чтобы убедиться в этом, Ллойд проверил отделение для хранения полностью использованных катушек. Там было пусто.

Он снял дополнительные катушки и спрятал их в верхний ящик своего стола. Использованная пленка могла оказаться полным разочарованием. Возможно, на ней нет никакой полезной информации. Что можно узнать за четыре часа? Оставалось надеяться, что подслушивающий хорошо изучил привычки Уайти Хейнса и установил в его квартире некое выключающее устройство, чтобы записывать только определенное количество часов каждый вечер. Раз уж записанной пленки так мало, значит, впереди еще масса времени для засады на того, кто установил подслушивающее устройство, когда он вернется поменять пленку на чистую. Тот, кому хватило ума установить столь сложное электронное прослушивание, вряд ли будет рисковать понапрасну и ограничится лишь строго необходимыми визитами к тайнику.

Ллойд пробежал по коридору к комнате для допросов, расположенной рядом с конференц-залом на шестом этаже, схватил с прожженного сигаретами стола потрепанный катушечный магнитофон и унес его к себе в кабинет.

– Веди себя хорошо, – сказал он, устанавливая записанную пленку на шпиндель. – Чтоб никакой музыки, никакого шума. Просто… веди себя хорошо.

Пленка завертелась, встроенный динамик зашипел. Послышался треск разрядов, затем скрип открываемой двери, басовитое кряхтенье и звук, который Ллойд узнал мгновенно: стук кобуры, сброшенной на стул или кресло. Опять кряхтенье – на этот раз на пару октав выше, чем в первый раз. Ллойд улыбнулся. В квартире Хейнса находились по крайней мере два человека.

Заговорил Хейнс:

– Ты должен давать мне больше прибыли, Птичник. Что ты толкаешь одну коку? Мешай ее с «колесами», которые я получаю от парней из наркоотдела! Повышай цену, найди новых гребаных покупателей, в общем, делай что-нибудь, мать твою! У нас новое начальство, и если я не подкормлю их «капустой», одним своим авторитетом мне не уберечь тебя и твоих дружков-гопников от тюряги. Понял, голубок?

Ответил высокий мужской голос:

– Уайти, ты же обещал не повышать мой взнос! Я даю тебе шесть косых в месяц, плюс пятьдесят процентов дохода от наркоты, плюс откаты. Половина панков на улице работает на тебя! Ты говорил…

Ллойд услышал звонкий шлепок. Наступило молчание, потом вновь послышался голос Хейнса:

– Хватит с меня этого дерьма. Только попробуй еще раз, и я тебе врежу по-настоящему. Слушай, Птичник, без меня ты ничто. Ты стал королем пидоров в «Городе мальчиков», потому что я тебя заставил поднимать тяжести и наращивать мускулы на твоих цыплячьих косточках. Я дал команду «быкам», и они выгнали всех хорошеньких сопляков с твоего газона. Я снабжаю тебя наркотой и «крышую». Поэтому твои дружки ходят, распушив хвост, а ты у них там главный. Пока у меня есть блат в отделе нравов, ты в порядке. У нас новый начальник дневной смены, у него шило в заднице – обожает тасовать кадры. И если я его не подмажу, он запросто может бросить меня куда-нибудь в Комптон, и придется мне лупить по головам негритосов. В отделе нравов тоже два новых хрена, и я понятия не имею, удастся ли мне держать их подальше от твоей тугой попки. Мой взнос – две тонны в месяц, только после этого я могу рассчитывать хоть на один гребаный доллар прибыли. А твой взнос возрастает на двадцать процентов с сегодняшнего дня. Понял, Птичник?

Мужчина с тонким голосом начал заикаться:

– К-как скажешь, Уайти.

Послышался смешок Хейнса, потом он заговорил негромким голосом, полным намеков:

– Я всегда хорошо заботился о тебе. Не суй нос куда не следует, я и дальше буду о тебе заботиться. Просто ты должен меня подкармливать. Давать мне больше. А теперь пошли в спальню. Я тебя подкормлю.

– Я не хочу, Уайти.

– Придется, Птичник. Ты же хочешь, чтобы я о тебе позаботился.

Ллойд услышал удаляющиеся шаги, потом наступила тишина, наполненная чудовищами – мерзкими и жалкими. Тишина тянулась часами. Ее нарушили приглушенные всхлипывания, затем хлопнула дверь, и пленка остановилась.

Крышевание уличных педерастов, откаты полиции нравов, торговля наркотиками и жестокий продажный коп, недостойный носить жетон. Но связано ли все это с серийным убийцей? Кто установил прослушку в квартире Уайти Хейнса и зачем?

Ллойд сделал два кратких телефонных звонка – в отделы внутренних расследований департамента полиции Лос-Анджелеса и шерифской службы. Используя свою репутацию, он сумел получить прямые ответы от начальства обоих отделов. Нет, ни одна из служб не возбуждала следствия против помощника шерифа Делберта Хейнса, жетон номер 408. Встревожившись, Ллойд перебрал в уме список вероятных кандидатов, которые могли бы заинтересоваться делами Уайти Хейнса. Конкуренты по сбыту наркотиков? Конкуренты по крышеванию мужской проституции? Коллега, имеющий на него зуб? Ни один из этих вариантов нельзя было сбрасывать со счетов, но все они казались маловероятными. Может, это как-то связано с гомосексуальными наклонностями убийцы? Вряд ли. Такая гипотеза опрокидывала его теорию о том, что убийца был девственником, а Хейнс не выказал ни малейшей заведомой осведомленности о двух «самоубийствах» десятого июня, где он оказался первым прибывшим на место.

Ллойд отнес магнитофон на третий этаж, в отдел научной экспертизы, и показал своему приятелю, программисту-аналитику, обожавшему подслушивающие устройства. Тот присвистнул, когда Ллойд поставил магнитофон перед ним на стол, и уже протянул было руку.

– Не сейчас, Арти, – остановил его Ллойд. – Я хочу прокатать машинку на скрытые «пальчики».

Арти снова присвистнул, оттолкнулся от стола и в полном восторге закатил глаза к потолку.

– Это великолепно, Ллойд. Бесподобно.

– Расскажи мне о нем, Арти. Ничего не упускай.

Программист улыбнулся и откашлялся.

– Магнитофон «А-фэ-зэ девятьсот девяносто девять» фирмы «Ватанабе». Розничная цена около семи тысяч долларов. Продается только в нескольких лучших магазинах стереотехники. Используется главным образом двумя не связанными друг с другом группами людей: любителями музыки, которым хочется в один прием записать целый рок-фестиваль или длинную оперу, и полицейскими службами, ведущими длительное тайное прослушивание. Возьми любой компонент механизма – это поэма. Лучшее, что можно купить за деньги. Лучшее, что может родить японская технология. Ты видишь перед собой совершеннейший шедевр.

Ллойд похлопал в ладоши:

– Браво. А теперь еще один вопрос. На этой штуке имеются скрытые серийные номера? Короче, техпаспорт? Чтобы установить, когда данный экземпляр был продан.

Арти покачал головой:

– Эта модель попала на рынок в середине семидесятых. Никаких аналогов, серийных номеров нет, как и разнообразия в окраске – только базовый черный цвет. Корпорация «Ватанабе» строго соблюдает традицию. Они не станут менять дизайн этих машинок. И я их понимаю. Невозможно улучшить совершенство.

Ллойд взглянул на магнитофон. Тот был в отличном состоянии – ни единой царапины.

– Дерьмо, – вздохнул Ллойд. – Я надеялся сузить круг возможных покупателей. Слушай, а эта штука числится в спецификации розничных продаж вашего отдела?

– Ясное дело, – подтвердил Арти. – Хочешь, составлю тебе список?

– Да, – кивнул Ллойд. – Прямо сейчас, хорошо? Я пока заберу ее, пусть проверят на «пальчики», и сразу вернусь.

В центральной криминальной лаборатории отдела научной экспертизы дежурил один спец по отпечаткам пальцев. Ллойд передал ему магнитофон со словами:

– Скрытые отпечатки, поиск по всей стране. Я хочу, чтобы ты лично сравнил их с протоколом шестнадцать – двести двадцать два департамента полиции Лос-Анджелеса по делу об убийстве Джулии Линн Нимейер от третьего января восемьдесят третьего года. Частичные отпечатки правого указательного и мизинца. Эти «пальчики» отпечатались в крови. Если усомнишься насчет совпадения, прокатай новые «пальчики» по крови и сравни еще раз. Понял?

Техник кивнул и тут же спросил:

– Думаешь, найдем «пальчики»?

– Сомневаюсь, но надо попробовать. Проверь все самым тщательным образом, это очень важно.

Техник открыл было рот, спеша заверить, что будет рыть носом землю, но Ллойд уже бежал к двери.

– Восемнадцать розничных точек, – объявил Арти, когда Ллойд ворвался к нему в кабинет. – На сегодняшний день.

Тот взял распечатку, спрятал ее в карман и автоматически взглянул на часы, висевшие на стене над головой Арти. Шесть тридцать – слишком поздно, чтобы обзванивать магазины стереотехники. Вспомнив о своем свидании с Кэтлин Маккарти, он сказал:

– Мне надо бежать. Береги себя, Арти. Когда-нибудь я расскажу тебе всю историю.

Кэтлин Маккарти закрыла магазин рано и вернулась в жилую часть дома. Ей хотелось кое-что записать и приготовиться к встрече с высоким полицейским. Рабочий день прошел страшно неудачно. Сплошное разочарование. Ни одной продажи, зато ее осаждали бесчисленные посетительницы. Они не покупали, а только перелистывали книги и жаждали обсудить с ней проблемы феминизма, пока она пыталась по телефону добыть информацию и помочь в розыске психопата, убивающего женщин. Ирония ситуации показалась ей очевидной и в то же время достаточно пошлой. В результате Кэтлин почувствовала себя униженной. Она так долго ненавидела полицию! А теперь помогает полицейским. Она видела в этом свой моральный долг, но заплатила частицей собственного «я». Чтобы хоть как-то успокоиться, Кэтлин пустила в ход логику: «Помогая другим, вступаешь в противоречие с собой. Диалектика. Гордость. Твое непокорное ирландское сердце».

Вся эта риторика нисколько не помогла, и Кэтлин улыбнулась подлинной иронии. Секс. «Ты хочешь этого копа и даже не знаешь, как его зовут».

Она прошла в ванную и разделась перед высоким зеркалом. Крепкое тело. Упругая грудь, хорошие ноги. Приятная худощавость. Высокая красивая женщина. Тридцать шесть, а на вид… Слезы заволокли глаза. Она не поддалась слабости, заставила себя смотреть на свое отражение. Это сработало: слезы высохли, так и не пролившись.

Набросив на плечи халат, Кэтлин прошла в гостиную, соединенную с кабинетом, выложила на стол бумагу, ручку и словарь. Мысли закружились, сменяя друг друга. Отрывочные, бессвязные куски прозы боролись с мечтой о любви. Как всегда, мечта о любви победила. Кэтлин рассеянно, прямо через халат, провела рукой между ног и вдохнула аромат цветов. Цветы всегда появлялись, когда больше всего были ей нужны, когда ее жизнь оказывалась на грани чего-то нового, неизведанного. Они возникали у ее порога в самый нужный момент, словно кто-то подслушивал ее мысли, и неизвестно было, кто их присылает. Растроганная, она гадала, кто бы это мог быть, вглядывалась в лица незнакомых мужчин в поисках признаков духовного родства, сочувствия или некого особого интереса.

Она была уверена, что он высок, умен и наверняка ее ровесник. Восемнадцать лет он присылал ей цветы, а она до сих пор не знала, кто он такой! Знала только одно: он родом из ее старого района, он видел ее по дороге в школу, когда она шла со своей свитой…

Мысли о свите дали Кэтлин зацепку. Она взяла ручку и написала:

Кэтлин вздохнула и откинулась на спинку стула. Снова вздохнула, извлекла свой дневник и записала:

Из меня словно сама собой изливается добротная проза. Я подразню себя – просто посижу тихонько и вернусь в настоящее со своего примерно десятитысячного высокогорного плато «хорошей прозы». В последние дни все так странно! Даже качественная, вполне пригодная проза кажется вымученной. Этот дневник (а он скорее всего никогда не будет напечатан) представляется куда более реальным. Похоже, я приближаюсь к периоду полного бездействия. Буду просто сидеть и ждать, пока что-нибудь не произойдет. Когда это случится, я все обдумаю, потом отключусь от действительности и выдам на-гора новую книгу. Именно об этом, как мне кажется, свидетельствует появление полисмена. Ладно, признаю: он привлекателен, от него никуда не деться, но, даже не будь он так неотразим, я дала бы ему шанс. И вот что еще я хотела бы понять: это настроение «Пусть все идет своим чередом» проистекает из жажды духовного обновления или из одиночества, похоти и желания в конце концов расстаться с той ужасной частью моего «я», которая вынуждает отделиться от всего рода человеческого и существовать только в словах? Кто знает? Одиночество подарило мне великолепные слова, но оно же приводит мои отношения с мужчинами к катастрофе. Еще одно – девятимиллионное? – размышление о том, что он представляет собой как личность? Только не сегодня. Сегодня останемся в границах возможного. Что-то я вдруг устала от слов. Надеюсь, у полисмена не слишком «правые» взгляды. Надеюсь, он способен прислушаться к голосу разума.

Кэтлин положила ручку на исписанный лист, удивленная, что мужчина ее мечты за компанию с полисменом вдохновил ее на такие глубокие раздумья. Улыбнувшись непредсказуемости муз, она бросила взгляд на часы: шесть тридцать. Кэтлин вернулась в ванную и встала под душ перед свиданием, думая о том, куда завела бы ее эта первая строфа и что с ней будет, когда в семь часов прозвонит дверной звонок.

Звонок прозвонил ровно в семь. Кэтлин открыла дверь, и Ллойд предстал перед ней в старых вельветовых джинсах и пуловере. Она заметила на его левом бедре обтянутую пуловером кобуру с револьвером и мысленно обругала себя: ее твидовый брючный костюм от Харриса был явно не к месту. Чтобы исправить ошибку, она сказала: «Привет, сержант!» – и, ухватив за выпирающую кобуру, втянула Ллойда через порог. Тот покорно следовал за ней, и она выругала себя второй раз, увидев, как он улыбается.

Ллойд сел на диван, широко раскинув свои длинные руки в неком подобии распятия. Кэтлин стояла перед ним в замешательстве.

– Я обзвонила всех, кого могла, – наконец заговорила она. – Больше дюжины книготорговцев. Ничего. Никто из моих друзей не видел человека, подходящего под твое описание. Ситуация была гротесковая. Я пыталась помочь полиции задержать ненормального убийцу женщин, а меня поминутно отвлекали женщины. Им хотелось обсудить поправку к Конституции о равных правах.

– Спасибо, – поблагодарил Ллойд. – Я в общем-то ничего и не ждал. В настоящий момент я просто выуживаю все, что попадется. Удильщик из убойного отдела, жетон номер одиннадцать – четырнадцать, вышел на работу.

Кэтлин села.

– Ты курируешь ход этого расследования?

– Да нет, – покачал головой Ллойд, – в настоящий момент я один. Мое начальство не даст мне «добро» на полноценное расследование и не позволит привлечь к работе нижестоящих офицеров. Сама мысль о серийном убийце приводит их в ужас. Они боятся за свою карьеру, за престиж департамента. У меня бывали случаи, когда я курировал ход расследования, хотя эту обязанность обычно доверяют лейтенантам и капитанам, но я…

– Но ты настолько хорош, – вставила Кэтлин.

– Нет, я не настолько хорош, – улыбнулся Ллойд, – я лучше.

– Умеешь читать мысли, сержант?

– Зови меня Ллойдом.

– Ладно, пусть будет Ллойд.

– Ответ: иногда.

– Знаешь, о чем я думаю?

Ллойд обнял обтянутые твидом плечи Кэтлин. Она напряглась, но вырываться не стала.

– Могу себе представить, – усмехнулся он. – Как тебе вот это для начала? «Кто этот парень? Может, такой же полоумный правый экстремист, как большинство копов? Может, часами рассказывает анекдоты о ниггерах и обсуждает женские щелки со своими приятелями-полицейскими? Может, ему нравится причинять людям боль? Убивать? Может, он верит в существование заговора негров, коммунистов, евреев и гомосексуалистов с целью захвата мирового господства? Может…»

Кэтлин мягко остановила его, положив руку ему на колено.

– Туше. Стопроцентное попадание по всем пунктам.

Она невольно улыбнулась и медленно убрала руку. Ллойд почувствовал, как кровь начинает пульсировать в одном темпе с обменом репликами.

– Хочешь получить ответы? – спросил он.

– Нет. Ты уже ответил.

– Другие вопросы есть?

– Да. Два. Ты изменяешь жене?

Ллойд засмеялся, полез в карман брюк за обручальным кольцом и надел его на безымянный палец.

– Да.

Лицо Кэтлин было непроницаемо.

– Тебе приходилось убивать?

– Да.

Кэтлин поморщилась:

– Зря я спросила. Большая просьба: давай больше не будем говорить о смерти и серийных убийцах, хорошо? Ты хотел меня куда-то пригласить?

Ллойд кивнул. Когда они вышли и она заперла дверь, он взял ее под руку.

Они бесцельно кружили по городу и в конце концов оказались на опоясанных террасами холмах своего детства. Ллойд неторопливо вел «матадор» без опознавательных знаков по улицам их общего прошлого. Ему хотелось знать, о чем думает Кэтлин.

– Мои родители уже умерли, – заговорила она наконец. – Я поздний ребенок, они оба были уже очень немолоды, когда я родилась, и души во мне не чаяли: знали, что им отпущено со мной лет двадцать, не больше. Отец говорил мне, что переехал в Сильверлейк, потому что холмы напоминали ему о Дублине.

Она взглянула на Ллойда, и тот понял, что ей надоело разыгрывать неприступность и навязывать ему свою волю. Ей хотелось быть кроткой. Он съехал к тротуару на углу Ван-дом и Гиперон в надежде, что великолепный вид заставит ее поделиться сокровенными мыслями, которые помогут ему полюбить ее.

– Ты не против, если мы тут остановимся?

– Нет, не против, – сказала Кэтлин, – мне нравится это место. Когда-то я приходила сюда со своей свитой. В тот день, когда убили президента Кеннеди, мы читали здесь стихи в память о нем.

– С твоей свитой?

– Да, с моей свитой. Это так и называлось: «свита Кэти». В школе у меня была своя маленькая группа последовательниц. Все мы сочиняли стихи, носили юбки из шотландки и кашемировые свитеры. Мы никогда не бегали на свидания, потому что в школе Джона Маршалла не было ни одного мальчика, достойного нас. Мы не ходили на танцы, не позволяли мальчикам нас обнимать: берегли себя для Идеального Жениха. Считали, что он непременно появится на сцене, когда мы станем прославленными поэтессами. Мы были единственными в своем роде. Я была самой умной и самой красивой из них. Меня перевели из церковно-приходской школы, потому что мать-настоятельница ко мне приставала, чтобы я показала ей свою грудь. Я рассказала об этом на занятиях по гигиене и тем самым привлекла под свое крыло нескольких одиноких, увлекающихся чтением девочек. Они сделались моей свитой. Я помогла им найти себя. Они стали личностями благодаря мне. Нас никто не трогал, но следом ходили такие же одинокие, увлекающиеся чтением мальчики. Книжные черви. «Клоуны Кэти» – так их называли, потому что мы не удостаивали их даже разговором. Мы… мы… – Кэтлин всхлипнула и сердито смахнула с плеча руку Ллойда, когда тот робко попытался ее утешить. – Мы… мы… любили друг друга, заботились. Знаю, это звучит смешно, но мы были сильными. Сильными! Сильными…

Ллойд выждал целую минуту, прежде чем спросить:

– Что стало с твоей свитой?

Кэтлин вздохнула, прекрасно понимая, что ответ разочарует не только Ллойда, но и ее саму.

– Они все разбрелись. Нашли себе мальчиков. Решили не ждать Идеального Жениха. Похорошели. И уже не желали становиться знаменитыми поэтессами. Они… Я стала им просто не нужна. Больше не нужна.

– А ты?

– Я умерла. Мое сердце было похоронено, но снова ожило в поисках дешевых удовольствий и новой большой любви. Я переспала со множеством женщин: думала, смогу таким образом найти новую свиту. У меня ничего не вышло. Я переспала со множеством мужчин. Новую свиту я себе точно нашла, но все они были гнусными типами. И я писала, писала, писала, меня публиковали, я купила этот магазин, и вот я здесь.

Ллойд уже качал головой.

– Ну, а на самом деле?.. – начал он.

– На самом деле? – сердито переспросила Кэтлин. – На самом деле я пишу прекрасные стихи, но дневники мне удаются еще лучше. А кто ты такой, чтобы меня допрашивать? И что тебе от меня нужно? Что? Что? Что?..

Ллойд легко и нежно коснулся ее шеи кончиками пальцев.

– И теперь ты живешь в собственной голове. Тебе тридцать с чем-то, и ты до сих пор спрашиваешь себя: твоя жизнь когда-нибудь изменится к лучшему? Скажи «да», Кэтлин, или просто кивни.

Кэтлин кивнула.

– Хорошо, – продолжил Ллойд. – Вот почему я здесь. Я хочу, чтобы тебе стало лучше. Ты мне веришь?

Кэтлин опять кивнула и опустила глаза на стиснутые на коленях руки.

– Хочу задать тебе еще один вопрос, – сказал Ллойд. – На сей раз риторический. Тебе известно, что департамент полиции Лос-Анджелеса обрабатывает шасси всех своих машин без опознавательных знаков особым противоударным защитным составом?

Кэтлин вежливо посмеялась над неожиданным вопросом и ответила:

– Нет.

Ллойд протянул руку и пристегнул ее ремнем безопасности. Она по-прежнему ничего не понимала. Тогда он демонически заломил бровь и подмигнул ей:

– Держись.

Он повернул ключ зажигания, дернул на себя ручной тормоз, включил первую передачу и одновременно вдавил педаль газа в пол. Машина рванулась вперед, почти встав на дыбы, и оторвалась от земли. Кэтлин закричала. Ллойд выждал, пока «матадор» не набрал инерцию падения, и несколько раз мягко надавил на педаль акселератора. Задние колеса коснулись дороги, и машину тряхнуло. Кэтлин снова пронзительно вскрикнула. Ллойд почувствовал, как сила притяжения борется с мощностью двигателя и побеждает.

Когда капот «матадора» начал опускаться, он снова нажал на педаль газа, и автомобиль полетел вперед.

На перекрестке Ллойд ударил по тормозам. Машину занесло, она пошла, виляя и яростно скрежеща шинами. Их неудержимо влекло на вереницу деревьев, вытянувшихся вдоль дороги. Только теперь передние колеса окончательно опустились на дорожное полотно. Ллойда и Кэтлин подбросило на сиденьях, словно тряпичные куклы. Обливаясь нервным потом, Ллойд опустил стекло и увидел кучку мексиканских подростков. Они бешено аплодировали ему, топали и салютовали пивными бутылками.

Он послал им воздушный поцелуй и повернулся к Кэтлин. Она плакала. Он и сам не знал, от страха или облегчения. Ллойд отстегнул ремень безопасности и обнял ее – дал поплакать, и слезы постепенно перешли в смех. Когда Кэтлин наконец подняла голову с его груди, Ллойд увидел лицо счастливого ребенка. Он поцеловал это лицо с такой же нежностью, с какой целовал своих дочерей.

– Вот она, городская романтика, – вздохнула Кэтлин. – Господи! И что теперь?

Ллойд прикинул шансы.

– Не знаю. Но давай останемся на колесах, хорошо?

– А ты будешь соблюдать правила дорожного движения?

– Честное слово скаута, – пообещал Ллойд и завел машину.

Он опять злодейски зашевелил бровями. Кэтлин смеялась до слез, умоляя его перестать. Подростки снова зааплодировали ему, когда он отъехал от тротуара.

Они медленно катили по Сансет, главной артерии района, и Ллойд рассказывал Кэтлин о бессмертных местах своего детства.

– Вот «Подержанные машины Майрона». Майрон был гениальным химиком, но пошел по дурной дорожке. Он преподавал в Университете южной Калифорнии, подсел на героин, и его выперли. Он составил едкий раствор, съедавший серийные номера с моторов. Угонял машины сотнями, опускал блоки движков в чан со своим раствором и стал королем торговли подержанными машинами в Сильверлейке. Он был неплохим парнем. Болел за футбольную команду школы Маршалла и всем ведущим игрокам одалживал машины на свидание. Но однажды нанюхался до полного одурения и свалился в свой чан. Раствор съел ему обе ноги по колено. Теперь он калека и самый большой мизантроп из всех, кого я когда-либо видел.

Кэтлин решила внести свой вклад в путешествие по прошлому и указала на магазинчик на другой стороне улицы, мимо которого они проезжали:

– Аптека Кэткарта. Я воровала там писчую бумагу для своей свиты – надушенную почтовую бумагу розового цвета. Однажды старый Кэткарт меня застукал. Схватил и начал рыться в сумке. Нашел мои стихи, написанные на этой самой бумаге. Он держал меня и читал стихи вслух. Все слушали, все посетители аптеки. Это были очень личные стихи. Я чуть со стыда не сгорела.

Ллойд почувствовал, как печаль заполняет их вечер. На бульваре Сансет было слишком шумно, слишком светло от неоновой рекламы. Не говоря ни слова, он повернул на север, к Эхо-парку, и двинулся мимо водохранилища Сильверлейк. Остановившись в тени электростанции, он обернулся к Кэтлин, молчаливо спрашивая ее одобрения.

– Да, – кивнула она, – прекрасное место.

Они неторопливо взбирались по холму, взявшись за руки. Комья грязи расплющивались у них под ногами, дважды Ллойду приходилось подтягивать Кэтлин. Добравшись до вершины, они сели прямо на землю, не обращая внимания на одежду, и прислонились к проволочной изгороди, окружавшей электростанцию. Ллойд почувствовал, как Кэтлин отстраняется от него, стараясь удержаться от слез. Чтобы заделать образовавшуюся брешь, он сказал:

– Ты мне нравишься, Кэтлин.

– Ты мне тоже нравишься. И мне хорошо здесь.

– Здесь тихо.

– А ты любишь тишину и терпеть не можешь музыки. А что думает твоя жена? Ей известно, где ты сейчас находишься?

– Я не знаю. В последнее время она по вечерам танцует со своим приятелем геем. Он – ее сестра по духу. Они нюхают кокаин и ходят в гей-клубы на диско. Она тоже любит музыку.

– И тебя это не смущает? – спросила Кэтлин.

– Ну… скорее, я этого не понимаю. Могу понять, почему люди грабят банки, воруют, становятся наркоманами или сексуальными маньяками. Почему они становятся полицейскими, поэтами и убийцами. Но не понимаю, зачем людям бегать по диско-клубам и слушать музыку. Я понимаю тебя и твою свиту, понимаю, зачем ты спала со всеми этими лесбиянками и гнусными типами. Понимаю невинных маленьких детей и их любовь, понимаю, как их травмирует жестокость этого мира. Но я не понимаю, как они могут отказаться от борьбы с этим миром. Я рассказываю своим дочерям истории, чтобы они боролись. Моя младшая – Пенни – просто гений. Она боец. Насчет двух старших я не уверен. Дженис, моя жена, не боец. Мне кажется, она никогда не была невинной. Родилась сильной и уравновешенной. Такой и осталась. Я думаю… Мне кажется, может быть, именно поэтому я на ней и женился. Мне кажется… Нет, я точно знаю, что у меня больше не было невинности, и я сомневался, смогу ли бороться. А потом понял, что смогу, но за это пришлось заплатить огромную цену. Я испугался этой цены и женился на Дженис.

В темноте голос Ллойда обрел почти бестелесное монотонное звучание. У Кэтлин мелькнула мысль, что кто-то другой говорит его устами и пытается достучаться до нее. В его удивительном признании было столько намеков, столько загадок… Они ошеломили ее. Ей запомнились два слова: «убийцы» и «цена». Стремясь уловить суть, Кэтлин заметила:

– Итак, ты стал полицейским, доказывая свои бойцовские качества, а потом убивал по долгу службы и понял, что это так и есть.

Ллойд покачал головой:

– Нет, сначала я убил человека… очень плохого, очень злого человека. Потом стал полицейским и женился на Дженис. Иногда я забываю, что было сначала, а что потом… Иногда… не очень часто… когда пытаюсь вспомнить прошлое, я слышу шум… музыку… ужасный шум… и больше не могу вспоминать.

Кэтлин показалось, будто он балансирует на грани и вот-вот потеряет контроль над собой. Она поняла, что сумела добраться до самой его сердцевины, и промолвила:

– Я хочу рассказать тебе историю. Это настоящая романтическая история.

Ллойд положил голову ей на колени.

– Рассказывай.

– Хорошо. Жила была тихая, увлекающаяся чтением девочка. Она хорошо училась и писала стихи. Она не верила в Бога, в своих родителей, в других девочек, ходивших за ней по пятам. Но изо всех сил старалась поверить в себя. Поначалу это было не так уж и трудно. Но время шло, последовательницы бросили ее, и она осталась одна. Но был на свете человек, который любил ее. Какой-то нежный, любящий мужчина посылал ей цветы. В первый раз он прислал вместе с цветами стихи без подписи. Очень печальное стихотворение. Во второй раз пришли только цветы. Много лет безымянный возлюбленный посылал ей букеты. Больше восемнадцати. И каждый раз они приходили, когда одинокая девочка больше всего в них нуждалась. Девочка выросла, стала женщиной, стала хорошим поэтом, хотя дневники удавались ей лучше, и все эти годы хранила под стеклом засушенные цветы. Она много думала о своем тайном поклоннике, но ни разу не попыталась узнать, кто он такой. Она принимала близко к сердцу его анонимные дары и решила, что ответит ему взаимностью: не опубликует свои дневники при жизни. Так она и жила: писала стихи, вела дневник и слушала музыку. После такой истории хочется поверить в Бога, правда, Ллойд?

Ллойд поднял голову с уютного твидового ложа и покачал ею, чтобы лучше сосредоточиться на печальной истории. Потом поднялся на ноги и помог подняться Кэтлин.

– Мне кажется, твой безымянный возлюбленный тоже боец, но только очень странный, – сказал он. – И еще мне кажется, он хочет завладеть тобой, а не вдохновлять тебя. По-моему, он не знает, какая ты сильная. Идем, я отвезу тебя домой.

Они стояли обнявшись в дверях книжного магазина, служившего Кэтлин домом. Когда она подняла голову, Ллойд решил, что надо ее поцеловать. Но Кэтлин мягко оттолкнула его:

– Нет, не сейчас. Прошу тебя, давай не будем спешить, Ллойд.

– Ладно.

– Просто все случилось неожиданно. Ты такой особенный, на других не похожий… Это просто…

– Ты тоже особенная.

– Знаю, но я понятия не имею, кто ты такой, что собой представляешь, где и как живешь. Мне нужны подробности. Мелочи, понимаешь? Ты понимаешь?

Ллойд задумался над ее словами.

– Думаю, да. Слушай, хочешь завтра пойти на званый ужин? Полицейские со своими женами. Тебе, наверно, будет скучно, зато познавательно.

Кэтлин улыбнулась. Его предложение означало полную капитуляцию. Он сам готов был поскучать, лишь бы доставить ей удовольствие.

– Да. Приезжай к семи.

Она отступила в затемненную гостиную и закрыла за собой дверь. Услышав удаляющиеся шаги Ллойда, Кэтлин включила свет и достала дневник. В уме шевелились разные глубокомысленные изречения.

– К черту, – пробормотала она и записала:

Он способен измениться, стать другим. Я буду его музыкой.

Ллойд поехал домой. Остановил «матадор» на подъездной дорожке и обнаружил, что машины Дженис на месте нет, а весь дом ярко светится огнями. Он отпер дверь и вошел. Записка сразу бросилась ему в глаза.

Дорогой Ллойд!

Это прощание, во всяком случае, на время. Мы с девочками в Сан-Франциско, остановимся у одного из друзей Джорджа. Так будет лучше, я уверена, потому что мы с тобой уже очень давно перестали понимать друг друга, у нас совершенно разные ценности. Твое обращение с девочками стало последней каплей. Почти с самого начала, с тех пор как мы поженились, я знала, что ты страдаешь каким-то скрытым патологическим отклонением, хотя умело его скрывал. Но я не позволю тебе заражать своей патологией девочек. Я этого не потерплю. Твои истории разрушительны, как раковое заболевание. Они не должны затронуть Энн, Кэролайн и Пенни. Кстати, о девочках. Я собираюсь записать их в школу Монтессори [32] в Сан-Франциско. Они будут звонить тебе не реже раза в неделю, я за этим прослежу. Приятель Джорджа Роб позаботится о магазине в мое отсутствие. Дай мне несколько месяцев – я решу, нужен ли мне развод. Я тебя очень люблю, но жить с тобой не могу. Не скажу тебе, где мы живем в Сан-Франциско, пока не удостоверюсь, что ты успокоился и не предпримешь чего-нибудь необдуманного. Когда устроюсь, позвоню. А пока будь здоров и ни о чем не беспокойся.

Дженис.

Ллойд положил записку на стол и прошелся по опустевшему дому. Все женские вещи отсутствовали. В комнатах девочек было пусто, в спальне, которую он делил с Дженис, остались только принадлежащие ему вещи, включая темно-синий кашемировый плед, сплетенный Пенни на его тридцать седьмой день рождения.

Ллойд набросил плед на плечи и вышел из дома. Он запрокинул голову к небу в надежде на разрушительный грозовой ураган. Когда до него дошло, что громы и молнии не подчиняются его воле, он рухнул на колени и зарыдал.

 

Глава 10

Увидев, что металлическая коробка пуста, поэт пронзительно закричал. Раковые клетки материализовались ниоткуда, они сыпались на него с неба, впивались в глаза, валили на холодный асфальт. Он обхватил руками голову и свернулся, как эмбрион, прячась от крошечных канцерогенов, готовых вгрызться ему в горло, и начал раскачиваться взад-вперед, пока все ощущения не притупились. Тело затекло, потом онемело. Почувствовав удушье, он выдохнул, и перед глазами вновь возникла знакомая Ларрэби-авеню. В воздухе не было раковых клеток. Его прекрасного магнитофона тоже не было, но офицер Свинья все еще спал в своей квартире, и раннее утро на Ларрэби-авеню было спокойным. Никаких полицейских машин и других подозрительных автомобилей, никаких фигур в плащах, прикрывающихся газетой. Он сменил пленку двое суток назад, значит, магнитофон скорее всего обнаружили, когда катушки были еще пусты или шла запись, или имелся минимум записанного материала. Если бы ему так безумно не хотелось себя потрогать, он не стал бы рисковать и забирать пленку так рано, но ему нужен был стимул офицера Свиньи и его прихвостня. Они занимались этим на диване. Тем самым, о чем Джулия писала в своей греховной рукопи…

Он не смог закончить мысль, она была слишком постыдной.

Поэт поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Никто его не видел. Он укусил себя за руку. Показалась кровь – красная, здоровая на вид. Он открыл рот, собираясь заговорить. Ему хотелось проверить, не разъели ли раковые клетки его голосовые связки. Изо рта вырвались слова: «Все в порядке». Он повторил эту фразу несколько раз, с новым, все более трепетным выражением. Наконец выкрикнул ее во весь голос и побежал к своей машине.

Полчаса спустя он забрался на крышу книжного магазина, держа в кармане ветровки автоматический пистолет тридцать второго калибра с глушителем, и с улыбкой убедился, что его «Санио-6000» все еще спрятан под несколькими слоями теплоизоляции какой-то трубы, замазанными сверху варом. Он выхватил две записанные катушки из отсека хранения. Порядок. Порядок. Порядок. Порядок. Он без конца повторял это слово, твердил как заклинание по дороге домой, шептал, насаживая первую катушку на шпиндель старого магнитофона у себя в гостиной. И сел слушать, переводя взгляд с розовых ветвей на фотографии, прикрепленные к стене.

Вот щелчок: это включился свет на крыльце, и вместе с ним включилась запись. Его первая возлюбленная что-то тихо пробормотала. Он не расслышал. Потом наступила глубокая тишина. Он улыбнулся и потрогал свои бедра. Она что-то писала.

Тишина затягивалась. Прошел час. Два. Три. Четыре. Потом послышался зевок. Опять щелкнул выключатель.

Он встал, потянулся и сменил катушку. Опять включился свет на крыльце. Его любимая пунктуальна – 6.55. Точна, как часы.

Он сел, не зная, что предпринять: то ли помочь себе взорваться, пока на пленке слышны ее шаги, то ли подождать. Вдруг его возлюбленная заговорит вслух сама с собой? Потом прозвенел дверной звонок. Ее голос: «Привет, сержант». Звук шагов. Опять ее голос: «Я обзвонила всех, кого могла. Больше дюжины книготорговцев. Ничего. Никто из моих друзей не видел человека, подходящего под твое описание. Ситуация была гротесковая. Я пыталась помочь полиции задержать ненормального убийцу женщин, а меня поминутно отвлекали женщины. Им хотелось…»

При этих словах он задрожал. Тело стало холодным, как лед, потом его бросило в жар. Он нажал на кнопку «Стоп» и упал на колени, царапая себе лицо до крови, скуля: «Порядок, порядок, порядок…» Он подполз к окну и выглянул. По Альварадо шел парад. Он черпал надежду в каждом видимом свидетельстве обыденности: в шуме уличного движения, в мексиканских женщинах с детьми, в наркоманах, тусующихся у лотка с буррито в ожидании толкача. Он снова начал было повторять: «Порядок, порядок…» – но задумался и добавил: «Может быть». Это «может быть» росло у него в голове, пока он не завопил во весь голос.

Он бросился обратно к магнитофону. Нажал кнопку воспроизведения. Его первая возлюбленная говорила, что ее отвлекали женщины. Потом послышался мужской голос: «Спасибо. Я в общем-то ничего и не ждал. В настоящий момент я просто выуживаю все, что попадется. Удильщик из убойного отдела, жетон номер одиннадцать – четырнадцать, вышел на работу».

Он заставил себя дослушать до конца, сжимая обеими руками гениталии, чтобы не закричать. Чудовищный разговор продолжался, слова звучали и заставляли его стискивать руки все сильнее. «Сама мысль о серийном убийце приводит их в ужас… У меня бывали случаи, когда я курировал ход расследования… Зови меня Ллойдом».

Когда дверь хлопнула и наступила благословенная тишина, поэт разжал руки. Он чувствовал, как по ляжкам стекает кровь, и вспоминал о школе, о поэзии, о своей священной цели. Продвинутый одиннадцатый класс миссис Катбертсон по английской литературе. Логические ошибки: post hoc, propter ergo hoc – «После этого, следовательно, вследствие этого». Если вам известно о преступлении, это еще не значит, что вам известен его исполнитель. Полиция не ломится к нему в дверь. «Ллойд». «Удильщик из убойного отдела, жетон номер одиннадцать – четырнадцать» понятия не имел о том, что дом его первой возлюбленной прослушивается. Возможно, он абсолютно не причастен к краже его второго магнитофона. «Ллойд» вышел со своей «удочкой» в воды, кишащие акулами. Если этот «Ллойд» сумеет к нему подобраться, он съест полисмена живьем. Вывод: они понятия не имеют, кто он такой. Дела идут своим чередом.

Сегодня вечером он обручится со своей двадцать третьей возлюбленной. На этот раз ухаживание было торопливым и кратким. Никаких «может быть». Чистое «да», оправданное его пленкой с медитацией и всеми его возлюбленными, начиная с Джейн Вильгельм. Да. Да. Поэт подошел к окну и выкрикнул это слово всему миру.

 

Глава 11

Бессонная ночь, проведенная в пустом доме, стала предвестницей дня, полного горьких разочарований на работе. Каждый отрицательный ответ резал Ллойда как ножом. Все, что было в его жизни доброго, кроткого, смягчающего страсти, отняли. Дженис уехала и забрала девочек. Пока гениальный убийца не будет пойман, он не в силах вернуть их назад.

День клонился к вечеру. Ллойд перебирал свои тающие на глазах возможности, спрашивая себя, что же ему делать, если все они кончатся и у него ничего не останется, кроме ума и воли.

Ему потребовалось шесть часов, чтобы обзвонить восемнадцать магазинов, торгующих стереосистемами, и составить список из пятидесяти пяти человек, купивших магнитофон «АФЗ-999» фирмы «Ватанабе» за последние восемь лет. Двадцать восемь покупателей оказались женщинами. Остался тридцать один подозреваемый мужчина. Ллойд по опыту знал, что телефонные опросы ничего не дают. Тут нужны обученные детективы, чтобы оценить покупателей при личной встрече и определить их причастность или непричастность по реакции на вопросы. А если магнитофон куплен за пределами округа Лос-Анджелес… А если все это «дело Хейнса» вообще не имеет отношения к убийствам? А чтобы провести опрос, ему понадобится помощь опытных детективов… И если Датч откажет ему сегодня на вечеринке…

Отрицательная информация продолжала сыпаться на него вперемежку с воспоминаниями о Пенни и ее лоскутных одеялах, о Кэролайн и Энн, слушающих его истории с восторженным визгом. Датч сдержал слово – опросил всех детективов со стажем по делам несовершеннолетних, а также пенсионеров, но ничего положительного не узнал. А в картотеке уголовных кличек прозвище «Птичник» числилось только за несколькими чернокожими из гетто. Все без толку. Высокий мужской голос в квартире Уайти Хейнса, несомненно, принадлежал белому.

Но самую острую досаду вызывало у него отсутствие сведений об отпечатках пальцев на магнитофоне. Ллойд несколько раз заглядывал в лабораторию, разыскивая специалиста, которому доверил магнитофон, позвонил домой, где ему сообщили, что лаборант уехал к отцу, перенесшему инфаркт, в Сан-Бернардино, взяв магнитофон с собой, чтобы снять отпечатки и провести проверку на оборудовании тамошней шерифской службы.

– Он сказал, что вы просили его заняться проверкой лично, сержант, – объяснила Ллойду жена лаборанта. – Утром он позвонит из Сан-Бернардино и доложит результаты.

Ллойд повесил трубку, проклиная людей, все понимающих буквально, и собственную привычку командовать.

Оставались две последние возможности: самолично опрашивать тридцать одного покупателя магнитофонов или принять пару таблеток бензедрина, устроить засаду у квартиры Уайти Хейнса и ждать, пока не пожалует тот, кто установил прослушку. Тактика отчаяния – единственная оставшаяся ему дорога.

Ллойд взял машину и поехал на запад, к книжному магазину Кэтлин Маккарти. Съехав со скоростного шоссе, он почувствовал, что смертельно устал и проголодался. Ему хотелось женщины. Он направил свой «матадор» на север, к Голливудским холмам, туда, где жила Джоани Пратт. Они будут любить друг друга, поговорят, и, может быть, тело Джоани избавит его от ощущения конца света, подступающего со всех сторон.

Джоани бросилась на шею Ллойду, когда он вошел в открытую входную дверь, с возгласом:

– Добро пожаловать, сержант! Чего желаете? Любви? Если так, спальня – первая дверь направо.

Ллойд засмеялся. Любвеобильное сердце Джоани могло вместить всю его нежность.

– Показывай дорогу, – сказал он.

Когда они налюбились, наигрались и полюбовались закатом с балкона спальни, Ллойд рассказал Джоани, что жена и дети покинули его и теперь он остался один на один с убийцей.

– Я решил дать этому делу еще два дня, – объяснил он, – а потом выйду на публику. Выдам все, что у меня есть, Седьмому каналу и спущу свою карьеру в сортир. Меня осенило, пока мы лежали в постели. Если мои нынешние версии ни к чему не приведут, я наделаю такого публичного шуму, что каждому гребаному полицейскому участку округа Лос-Анджелес просто придется бросить все силы на поимку этого зверя. Если я правильно понимаю, публичный скандал вынудит его предпринять что-нибудь скоропалительное и полностью открыться. Думаю, у него чудовищное самомнение. Он прямо-таки жаждет общественного признания. И когда выкрикнет на весь мир: «Вот он я!» – я буду на месте и возьму его.

Джоани поежилась. Потом ободряющим жестом положила руку ему на плечо.

– Ты его достанешь, сержант. Ты еще врежешь ему по самому больному месту.

Ллойд улыбнулся, представив себе это воочию.

– У меня почти не осталось выбора. И, знаешь, мне это нравится, – признался он и, вспомнив Кэтлин, добавил: – Мне надо идти.

– Горячее свидание? – спросила Джоани.

– О да. С поэтессой.

– Сделаешь мне одолжение перед уходом?

– Все, что хочешь.

– Я хочу, чтобы мы снялись вместе на счастье.

– А кто же будет снимать?

– Я сама. У меня «Полароид» с десятисекундной задержкой. Давай вставай.

– Но я же голый, Джоани!

– Как и я. Вставай.

Джоани ушла в гостиную и вернулась с фотоаппаратом на треноге. Она нажала на какие-то кнопки и подбежала к Ллойду. Он обнял ее за талию и, краснея, почувствовал, что у него встает. Сработала вспышка. Джоани отсчитала положенное количество секунд и вытащила фото из камеры. Снимок вышел идеально: Ллойд и Джоани голышом, она с плотоядной улыбочкой, он весь красный, смущенный, с эрекцией. Ллойд взглянул на фотографию, и его захлестнул безудержный прилив нежности. Он обхватил лицо Джоани ладонями и сказал:

– Я люблю тебя.

– И я тебя люблю, сержант. А теперь одевайся. У меня тоже сегодня горячее свидание, и я уже опаздываю.

Кэтлин провела весь день в подготовке к вечеру. Она долго бродила по женским отделам «Брукс бразерс» и «Бошар-Даути» в поисках романтического одеяния, которое красноречиво расскажет о ее прошлом и подчеркнет нынешнюю прелесть. Это заняло несколько часов, но она нашла то, что хотела: розовую блузку на пуговичках с отложным воротничком из оксфордской рогожки, короткие синие носочки и мокасины с кисточками из кордовской кожи, синий свитер с вырезом лодочкой и – ударный штрих! – плиссированную юбку до колена из красной «шотландки».

В душе боролись противоречивые чувства: удовлетворение и нетерпеливое предвкушение. Кэтлин вернулась домой. Ей предстояло убить четыре часа, и она решила расслабиться, а для этого лучше всего покурить травки и послушать музыку. Поскольку предполагалось, что в этот вечер она будет мятежно противостоять сборищу чопорных полицейских и их жен, Кэтлин тщательно выбрала и поставила на проигрыватель пластинку с попурри из эпохи шестидесятых, надела халат, закурила косячок и села слушать. Сегодня она преподаст урок большому полисмену. Очарует его своими стихами, прочтет лучшие отрывки из дневника и, быть может, позволит ему поцеловать грудь.

«Колумбийское золото» постепенно овладевало ею, ив голове у Кэтлин родилась новая фантазия. Она вообразила, что Ллойд и есть ее безымянный возлюбленный. Это он посылал ей цветы все эти годы. Но только страшный импульс – поиск серийного убийцы – подтолкнул его к личной встрече. Знакомство при обычных обстоятельствах оказалось бы слишком прозаичным для его романтической натуры. Начало его любви положил, конечно, Сильверлейк: они ведь выросли всего в шести кварталах друг от друга.

Кэтлин почувствовала, как уходит опьянение и вместе с ним тает и разлетается на мелкие кусочки фантазия. Чтобы удержать ее, она выкурила свой последний косячок. Минута – и фантазия вернулась. Кэтлин покачивалась, слившись с музыкой, Ллойд стоял перед ней обнаженный и признавался, что любит ее вот уже двадцать лет. Он задыхался от желания овладеть ею. С царственной щедростью Кэтлин согласилась, глядя, как он становится все больше, все тверже, и вот наконец он, она и бас-гитара «Джефферсон эйрплейн» взорвались одновременно. Она выдернула руку, зажатую между ног, машинально взглянула на часы и увидела, что уже без десяти семь.

Кэтлин бросилась в ванную и, встав под душ, принялась переключать воду с холодной на горячую и обратно, пока не почувствовала, как постепенно, с трудом, возвращается ее трезвое «я». Потом оделась и полюбовалась на себя в зеркало. Она была бесподобна и с удовольствием отметила, что, нарядившись в столь ностальгический костюм, не испытывает ни малейших угрызений совести.

Звонок прозвенел ровно в семь. Кэтлин выключила проигрыватель и распахнула дверь. Стоящий на пороге Ллойд показался ей огромным и в то же время элегантным. Она вспомнила о своей фантазии.

– Господи, да ты накурилась! – заметил он с улыбкой.

Она виновато улыбнулась в ответ:

– Прости. Нелепые фантазии. Тебе нравится мой наряд?

– Ты прекрасна, – ответил он. – Тебе к лицу традиционная одежда. Я не знал, что ты куришь травку. Идем, нам пора.

Датч Пелтц и его жена Эстелла жили в Глендейле, в доме, выстроенном в стиле ранчо, примыкающем к полю для гольфа. Ллойд и Кэтлин подъехали к нему в напряженном молчании. Ллойд думал об убийце и тактике отчаяния, Кэтлин – о том, как восстановить равновесие, которое она утеряла, появившись перед ним обкуренной.

Датч встретил их в дверях. Он поклонился Кэтлин, и Ллойд представил их друг другу:

– Датч Пелтц, Кэтлин Маккарти.

Датч пожал ей руку.

– Очень приятно, мисс Маккарти.

Кэтлин в ответ шутливо поклонилась.

– Следует ли мне именовать вас по званию, мистер Пелтц?

– Прошу вас, зовите меня просто Артуром, а еще лучше Датчем, как все мои друзья. – Повернувшись к Ллойду, он добавил: – Погуляй пока, малыш, а я покажу Кэтлин дом. Мы с тобой потом потолкуем.

Почувствовав раздражение в его голосе, Ллойд сказал:

– Нам надо потолковать как можно скорее. Пойду что-нибудь выпью. Кэтлин, если Датч начнет занудствовать, попроси показать фокус с башмаком.

Кэтлин взглянула на ноги Датча. Тот был в деловом костюме, однако на ногах у него красовались тяжелые черные башмаки парашютиста-десантника на толстой подошве. Датч засмеялся и стукнул по полу каблуком правого башмака. Из каблука сбоку выскочило обоюдоострое лезвие стилета.

– Моя торговая марка. Я был десантником в Корее, – пояснил он, подтолкнул лезвие другой ногой, и оно спряталось в гнездо.

Кэтлин заставила себя улыбнуться:

– Настоящий мачо.

– Туше, – усмехнулся Датч. – Идемте, я покажу вам дом.

Датч увел ее в столовую, где женщины, смеясь и обсуждая вечеринку, уже выставляли на стол салаты, копчености, дымящееся мясо на блюде. Ллойд проводил их взглядом, направился в гостиную и присвистнул, увидев, что там шагу ступить негде от высокого начальства. Тут были девять начальников участков, пять инспекторов и четыре заместителя начальника полиции. Офицером самого низшего ранга в комнате оказался лейтенант Фред Гаффани, стоявший у камина с двумя инспекторами. У всех троих были булавки для галстука с крестом и флагом. Гаффани встретился взглядом с Ллойдом, но тут же отвернулся. Оба инспектора последовали его примеру. Они буквально отшатнулись, когда Ллойд взглянул им в глаза. Что-то было не так.

Ллойд нашел Датча на кухне. Тот развлекал Кэтлин и заместителя начальника полиции одним из своих фирменных анекдотов на негритянском диалекте. Когда заместитель начальника полиции отошел, смеясь и покачивая головой, Ллойд спросил:

– Что ты от меня скрываешь, Датч? Что происходит? Я за всю свою карьеру ни разу не видел столько начальства в одном месте.

Датч сглотнул.

– Я сдал экзамен на майора и прошел. Я тебе не говорил, потому что… – Он кивнул на Кэтлин.

– Нет, – покачал головой Ллойд, – она останется. Почему ты мне не сказал, Датч?

– Тебе не захочется, чтобы Кэтлин это услышала, – предупредил Датч.

– Мне плевать. Говори, черт бы тебя побрал!

– Я тебе не сказал, потому что теперь, когда я стану начальником, ты завалишь меня просьбами об услугах, – бросил Датч ему в лицо. – Я собирался тебе сообщить, когда сдам экзамен и получу назначение. А потом со мной связался Фред Гаффани. Сказал, что меня прочат на место начальника внутренних расследований, когда инспектор Эйслер уйдет в отставку. Гаффани метит в капитаны, он в списке. Почти наверняка станет моим помощником. Потом ты устроил ему скандал, мне пришлось за тебя заступиться, я потерял немалую долю престижа, но все уладил. Старик Датч всегда заботится о своем необузданном гениальном друге. Но все меняется, Ллойд. Департамент подвергается нападкам прессы. Перестрелки с черными, полицейская жестокость, два копа, арестованных за хранение кокаина. Грядет реорганизация. В отделе внутренних расследований полно неофитов, обретших Бога. Шеф намерен разобраться с офицерами, которые вступают во внебрачные связи, спят со шлюхами, бегают за юбками и тому подобное. Мне придется его в этом поддержать. Я не хочу, чтобы ты пострадал! Я обещал Гаффани, что ты перед ним извинишься, и, честно говоря, ждал, что ты придешь с женой, а не с одной из твоих чертовых подружек!

– Дженис меня бросила! – заорал в ответ Ллойд. – Забрала девочек, а перед этим лицемерным хренососом я извиняться не буду! Да я лучше сдохну!

Ллойд огляделся. Кэтлин стояла, прижавшись спиной к стене, сжав кулаки. Она была в шоке. В дверях столовой толпились офицеры с женами. Не увидев в их глазах ничего, кроме страха и осуждения, он повернулся к Датчу и прошептал:

– Мне нужно пять человек, Датч. Нужно опросить тридцать одного подозреваемого. Всего на несколько дней. Больше я никогда и ни о чем не буду тебя просить. Мне не взять его в одиночку.

– Нет, Ллойд, – покачал головой Датч.

Шепот Ллойда перешел в рыдание:

– Прошу тебя.

– Нет. Не сейчас. Повремени чуток. Отдохни. Ты слишком много работаешь.

Толпа в дверях подалась вперед и высыпала в кухню. Оглядев всех присутствующих, Ллойд продолжил:

– Два дня, Датч. Через два дня я выйду на экраны телевизоров. Не пропусти меня в шестичасовых новостях.

Ллойд повернулся, собираясь уходить, но вдруг повернулся и ударил Датча по щеке. Звук удара утонул во всеобщем крике ужаса.

– Иуда, – прошипел Ллойд.

* * *

В машине Кэтлин прижалась к Ллойду, покоренная его безрассудной смелостью. Она боялась сказать что-нибудь не то и поэтому молчала, пытаясь не думать о его переживаниях.

– Что ты ненавидишь? – спросил Ллойд. – Только не абстрактно, а поконкретней.

Кэтлин задумалась.

– Ненавижу бар «Клондайк», – сказала она. – Это гей-бар на углу Вирджил и Санта-Моники. Садомазохистский притон. Меня пугают мужчины, которые паркуют свои мотоциклы перед входом. Знаю, ты хотел услышать что-нибудь об убийцах, но я не в настроении. Извини.

– Не извиняйся. Это хороший ответ.

Ллойд круто развернулся, и Кэтлин отбросило на другую сторону сиденья. Через минуту они уже стояли у бара «Клондайк» и наблюдали, как мужчины с короткими стрижками в кожаных куртках вдыхают амилнитрит, грубо обнимаются и входят внутрь.

– Еще один вопрос, – продолжил Ллойд. – Готова до конца своих дней прожить как дешевка в стиле Эмили Дикинсон? Или хочешь увидеть чистый белый свет?

Кэтлин сглотнула и ответила:

– Чистый белый свет.

Ллойд указал на неоновую вывеску над вращающимися дверями бара в виде мускулистого покорителя Юкона в шляпе с высокой тульей и набедренной повязке. Потом потянулся к «бардачку», подал Кэтлин револьвер тридцать восьмого калибра и предложил:

– Стреляй.

Кэтлин закрыла глаза и вслепую расстреляла всю обойму из окошка машины. Покоритель Юкона взорвался с последними тремя выстрелами, и Кэтлин вместе с запахом бездымного пороха вдохнула чистый белый свет. Ллойд рванул с места, срывая протектор на протяжении двух кварталов. Он вел машину, держа одну руку на руле, а другую положив на едва прикрытые красной «шотландкой» колени Кэтлин.

Когда они подъехали к ее книжному магазину, он сказал:

– Добро пожаловать в самое сердце моего ирландского протестантского характера.

Кэтлин отерла слезы смеха.

– Но я ирландская католичка!

– Не имеет значения. У тебя есть сердце, ты умеешь любить. Только это важно.

– Ты останешься?

– Нет. Мне нужно побыть одному и подумать. Решить, что дальше делать.

– Но ты еще придешь? Скоро?

– Да. Через пару дней.

– Мы будем заниматься любовью?

– Да.

Кэтлин закрыла глаза, и Ллойд, наклонившись, поцеловал ее сперва легко и нежно, потом глубоко и страстно. Ее слезы попали им на губы. Она высвободилась из объятий и выскочила из машины.

Вернувшись домой, Ллойд попытался сосредоточиться. И не смог. Стратегии, теории и планы на непредвиденный случай не срастались у него в голове. В какой-то момент его даже охватила паника. А потом осенила классическая простота решения. Вся его жизнь явилась прелюдией к этой захватывающей паузе перед полетом. Возврата не было. Божественный слепой инстинкт приведет его к убийце. Кролик прыгнул в нору и никогда не вернется на свет божий.