Уже который день Борис Годунов, царь всея Руси, не мог спокойно спать. Ночные кошмары одолевали его, просыпаясь по ночам, он в страхе всматривался на стену и видел маленькую тень, он чувствовал, что тень эта – призрак убиенного царевича Димитрия. Тогда Годунов принимался метаться по комнате, зажигая все свечи, что стояли на столе и у окна, призрак исчезал, но тревога не уходила. Царь чувствовал боль в области сердца и ему начинало казаться, что он сходит с ума. В довершении ко всему, болезнь обострилась: несколько раз у него из носа текла кровь. Лекари давали лекарства, снадобья, но ничего не помогало. К тому же из Европы шла одна плохая новость за другой: король Сигизмунд официально признал беглого монаха чудесно спасшимся Димитрием Ивановичем, самозванец, получив поддержку в лице Речи Посполитой теперь уже всерьез намеревается идти войной на Русь, дабы «вернуть» трон.

Борис Годунов написал два письма: одно польскому королю, другое – австрийскому императору Рудольфу II, в которых он разоблачает мнимого царевича называет «подлого расстригу самозванцем и еретиком» именем Григория Отрепьева, сыном Богдана Отрепьева. Царь надеялся, что такое дознание остановит властелинов Европы и заставит их одуматься не делать поспешные шаги. Однако надежды на поддержку королей не оправдались. Что касается Рудольфа, то он ясно дал понять, что не имеет к этому никакого отношения и вмешиваться в отношения Руси и Польши не намерен; Сигизмунд же даже не ответил на послание, поговаривали, что он даже и не читал письмо царя. Делать было ничего, Борис Годунов остался один, единственную поддержку он мог получить у народа и армии. Но его люди доносили, что многие русские с нетерпением ожидают прихода царевича и готовы встать на его защиту любой ценой. Даже среди бояр и ближайших советников царя не было единения: большинство из них были бы рады увидеть крах Годуновых.

Уставший, больной, опечаленный, прошел Борис в большую палату и уселся на трон. Некогда так радовавший его блеск золота теперь казался ему фальшивкой и обычной подделкой, шапка Маномаха нестерпимо давила на лоб, словно сделана была из металла. Царь расстер виски и подумал: «Господи, что же будет со мной и моими детьми? Что ожидать дальше?»

К нему бесшумно подошла жена Мария и, обняв за плечи, тихо сказала:

– Ты печален, мой дорогой. Скажи, какие думы одолевают тебя?

Борис поднял покрасневшие глаза с набухшими веками и ответил:

– Ты спрашиваешь, что меня так тревожит? Так знай: некий расстрига, беглый монах Чудова монастыря Гришка Отрепьев не только объявил себя царевичем Димитрием, но даже запоручился поддержкой в Речи Посполитой и теперь готов идти на меня войной.

– Ты думаешь, что какой-то самозванец способ одолеть тебя, государя всея Руси, когда у тебя есть власть и армия, готовая сражаться за тебя до последний крови?

– Не самозванца я боюсь, а тех предателей, которые ждут его появления и готовы уже вставить мне нож в спину. Народ ропщет, проклиная меня как покушавшего на жизнь царевича, даже среди бояр есть те, кто пойдет за самозванцем. Не в Речи Посполитой, а здесь, на Руси его сила.

Царица Мария хотела было что-то возразить, как в зал вбежал, низко кланясь, командир стрельцов, по его лицу текли капли пота, зрачки в испуге были расскрыты. Упав ниц перед троном, он воскликнул:

– Государь…

– Что случилось? – воскликнул Годунов и вскочил с места, предчувствуя беду.

– Царь, народ собрался перед дворцом и требует признания царвича Димитрия. Охрана ничего не может поделать, сотни людей на площади кричат о твоей несправедливости.

Комок застрял в горле Бориса, от ужаса он не мог произнести ни слова. Бледной и расстерянной казалась Мария, которая теперь поняла реальность угрозы их жизни.

– Прикажи отцепить площадь и никого не подпускать. Пусть люд московский расходится по домам.

– Увы, государь, мы не в силах противостоять толпе.

– Я не хочу восстания! – вскричал Годунов.

Командир стрельцов глубоко вздохнул и проговорил:

– Восстание уже началось.

И тут откуда-то с улицы донесся гул толпы. Царь вместе с царицей мельком глянули в окно и ужаснулись: народ силой напирал на заслоны, несколько солдат, что охраняли дворец, были смяты. Государь содрогнулся. Теперь решено: нужно немедленно вызвать Василия Шуйского, с помощью которого ему удасться утихомирить бунтующую чернь.

– Хотим видеть царя!

– Хотим слышать государя!

– Царя! Царя!

Шум становился все сильнее и сильнее, словно волны моря накатывал он, несся с собой верную погибель. Годунов глубоко вздохнул и приказал немедленно явиться Шуйскому. Тот не заставил себя долго ждать: в зал вошел невысокий, коренастый мужчина с реденькой бородкой, хитрые небольшие глаза были всегда слегка прищурены. Василий не был красивым, скорее даже наоброт, единственное, что его украшало – дорогая, украшенная соболиным мехом накидка. Царь указал жестом на окно и спросил:

– Слышишь?

– Да, великий государь, – ответил Шуйский.

– Ты пойдешь со мной и расскажешь народу всю правду.

Вдвоем, в окружении телохранителей, вышли они на большую террасу, с которой открывался вид на Лобное место. Народ разом притих, когда увидел царя.

– Русский народ, царь всея Руси Борис Годунов хочет говорить с тобой! – прокричал глашатай, и только смолк, как толпа снова взревела.

Годунов вместе с Шуйским подождали, когда все смолкло, и тогда государь проговорил:

– Знаю я, почто вы здесь собрались. Повсюду ходят слухи о живом царевиче Димитрии, сыне Ивана Грозного. Вы верите этому, однако тот, кто выдает себя за спасенного царевича никто иной как беглый монах Юшка Отрепьев, некогда живший в Чудовом монастыре, – тут Годунов искоса посмотрел на Василия и дал ему знак говорить.

Шуйский подтвердил слова государя, также в подробностях рассказал о трагедии в Угличе. Этим самым они хотя бы на время усмерили толпу, но в сердцах людей по-прежнему жила надежда на живого царевича и его притязание на трон.

Вернувший обратно во дворец, Борис отослал всех прочь, даже супругу, решив остаться наедине с самим собой. Усевшись в кресло, он уставился на холодный мраморный пол, покрытый мозаикой, и подумал: «Будь же ты проклят, самозванец! Будь ты проклят!»

«Поговорим о любви, сердце мое! Как я рад, что мы снова будем вместе. Надеюсь, когда верну себе престол, ты будешь рядом со мной всегда. Я буду целовать тебя, одаривать подарками, преподнесу к стопам твоим все сокровища этого мира, да что там сокровище! Сердце собственное выну и преподнесу тебе, но ты только жди, только помни обо мне, моя любимая! Люби меня также, как и я тебя. Одари меня лаской, прижми меня к своей груди. Не отталкивай меня больше, ибо жизнь моя без тебя не имеет значения! И даже царский престол, что так завораживающе блестит вдалеке, меркет пред красотой очей твоих. Сейчас весна, повсюду распускаются цветы и бутоны, и в моей душе тоже весна, ибо с каждой минутой я приближаюсь к тебе, любовь моя, сердце мое, избранница моя!» – так думал Григорий Отрепьев, покачиваясь в карете, запряженной четверкой лошадей. Подле него дремал Юрий Мнишек, которого уморила дальная дорога. Молодой человек же чувствовал себя лучше, чем когда-либо. Он глядел по сторонам: мимо проносились леса и поля, деревья утопали в белых цветах, что скоро должны будут превратиться в плода яблок и абрикос. Теплое весенне солнце озаряло своими лучами зеленую долину. На горизонте вдруг показалась кровля большого дома, похожего на замок. Сердце Григория гулко забилось: скоро, очень скоро он вновь увидит любимую Марину, о которой думал все время, пока был в Кракове.

«Я поспешу к тебе, любимая!» – хотел крикнуть он, но сдержал себя. Вместо этого он попросил кучера остановить карету и отдать ему одну лошадь. Пробудившийся Юрий Мнишек, зевая, спросил:

– Что случилось, ваше высочество?

– Ничего, все хорошо, – ответил тот, вскочив в седло, – я потороплюсь в замок предупредить о вашем прибытии. Пусть все будут готовы.

– Хорошо, – воевода махнул рукой и, снова облокотившись в дверь кареты, задремал. Григорий же, нахлестывая коня, пустился галопом в сторону дома сандомирского воеводы, который почти его родственник. Еще в Кракове на приеме Сигизмунда молодой человек обмолвился словом, что хочет взять дочь Юрия Мнишека в жены и даже готов ради нее перейти в католичество. Король дал согласие, был заключен договор между сторонами, по которому царевич, взойдя на трон, обязан будет вернуть те средства, что потрачены на него, более того, к полякам должны перейти ряд русских земель, из-за которых между странами проиходили стычки. Ободренный, Григорий подписал контракт, даже не задумываясь о том, что такое положение дел не только отвернет от него народ и бояр, но даже может стоит ему жизни. Но о чем тогда мог думать двадцатитрехлетний парень, как не о своей любви к гордой польской деве?!

Стояли последние дни апреля. Повсюду благоухали ароматом цветы и травы. Птички, весело щебеча, перелетали с ветки на ветку под голубым небосклоном, по которому плыли белые облака. Григорий вдохнул весенний воздух и, взглянув ввысь, радостно рассмеялся. Он был счастлив от своих успехов, любимая девушка станет вскоре его женой. О чем мог он еще мечтать, неужели это и есть то счастье, ради которого он столько времени страдал, голодал, спал в холодную пору на сырой земле, рисковал собственной жизнью? Наверное, Бог наградил его за все страдания.

Вот уже ворота замка. Молодой человек ощущает прилив сил. Теперь это и его дом тоже, он здесь больше не гость, а, можно сказать, член семьи. Слуги при виде царевича низко склонили головы. Никто не смел даже взглянуть на него. Григорий соскочил с лошади и, передав поводья одному из холопов, прямиком направился к фонтану, к тому месту, где они с Мариной впервые обменялись поцелуями. Он шел и думал: а если ее нет там, где же мне искать ее тогда? Вдруг он остановился и прижал ладони к груди; нежное чувство наполнило его сердце и царевич больше не мог сдержать слез. Марина, одетая в простое темное платье без каких-либо украшений, прохаживалась взда-вперед вокруг фонтана, иногда она останавливалась, дабы сорвать цветок, лепестки которого потом аккуратно отрывала своими нежными пальчиками и бросала их в воду.

– Любимая моя! – воскликнул Григорий и бросился к ней с распростертыми объятиями.

– Царевич? – удивленно ответила она, глядя, как молодой человек, взял ее руку в свою и поцеловал тыльную сторону ладони.

– Я так скучал по тебе, сердце мое, – только и смог сказать он.

– И я тоже скучала и с нетерпение ждала нашей встречи.

– О, говори, говори! Твои слова мне так приятно слышать. Только с тобой я по-настоящему счастлив, – Григорий, глядя на Марину сверху вниз, не мог унять дрожжи по всему телу, он так хотел увидеть ее, что теперь просто боялся потерять любимую из поля зрения.

– Ты немного изменился, – проговорила Марина гордым тоном.

– Это хорошо или плохо, любимая? – удивился молодой человек.

– Ты стал гораздо красивее и величественнее, признаться, царственность тебе к лицу.

– Приятно слышать это. Но для меня более приятно, что эти слова говоришь ты, которую я люблю больше жизни. Раньше же я был некрасивым?

– О, нет, царевич! Тогда на балу ты сразил всех дам своей красотой. Разговоры были только что о тебе. Я знаю, ты еще тот сердцеед, у многих женщин ты разобьешь сердца.

– Кроме тебя мне никто не нужен, – прошептал Григорий и, нежно прикоснувшись к ее щекам, наклонился и страстно поцеловал в губы.

Вечером того же дня ужинали в тесном семейном кругу: Юрий Мнишек, Марина и Григорий. Супруга воеводы Ядвига Тарло не присутствовала за столом, ибо была настолько больна и слаба, что не выходила из своих покоев. До этого царевич посетил Ядвигу. Женщине понравился будущий зять и она, дав свою руку для поцелуя, сказала, что благословляет их брак с Мариной. Так подошел к концу этот день, полный радостных встреч и счастливых моментов.

Так прошел месяц. В конце мая из Кракова было получено письмо Сигизмунда на разрешение сбора войска и подписании брачного контракта. Юрий Мнишек, радостно потирая большие белые руки, пригласил к себе в кабинет Григория Отрепьева и сообщил радостную новость.

– Теперь мы можем собрать войско для вашего высочества и… кроме того, сейчас мы более подробно обсудим все дела, связанная с вашей женитьбой на моей прекрасной дочери Марины.

Глаза молодого человека загорелись радостным огнем: каковы бы ни были условия, он заранее был согласен на все, лишь бы побыстрее отобрать трон у Годунова и взять в жены красивую полячку.

Итак, договор был заключен 25 мая 1604 года. Юрия Мнишек выдвинул вот какие условия:

Первое: после вступления на московский престол царевич Димитрий Иванович обязан будет дать будущему тестю десять тысяч золотых для оплаты долгов, а также панны Марины царевич обязуется подарить драгоценности и столовое серебро из царской казны.

Второе: при вступлении на престол Димитрий обязан будет преклониться перед польским королем Сигизмундом и покрыть его расходы.

Третье: отдать во владении Марины Мнишек Великий Новгород и Псков со всеми уездами и людьми, где она может властвовать по своему усмотрению, строить католические церкви, свободно исповедовать католицизм. Там же панна может распространять юрисдикцию римского папы.

Григорий, выслушав требования, был удивлен жадностью и корыстолюбием Мнишека, однако он безмолвно взял перо и подписал договор, поставив на него печать. Сандомирский воевода мог ликовать: теперь-то он уж не только освободиться от долгов, но и посадит на московский трон дочь, которая уже управляла царевичем как ей заблагоросудится.

Летом со всех концов Речи Посполитой, а также Дона на сбор армии стекались панны, алчные до чужой добычи; авантюрные рыцари, мечтающие о славе и подвигах; запарожские и донские казаки, ненавидящие Годунова и мечтающие лишь о его погибели.

Григорий Отрепьев, одетый в новые доспехи приветливо встречал новобранцев, стараясь угодить каждому, ибо теперь от них зависела его дальнейшая судьба. Вдруг его взгляд упал на небольшой отряд казаков, стоящих в отдалении остальных. Молодой человек долго всматривался в лицо атамана: где он мог раньше его видеть? И тут он вспомнил: Киев, рыночный ряд, пост, угощение из мяса… А, так вот кто они! Царевич быстрым шагом приблизился к ним. Казаки низко склонились в поклоне. Атаман проговорил:

– Мы пришли к тебе, царевич Димитрий, дабы служить тебе верой и правдой!

– Я рад вашему приходу. Клянусь, что когда сяду на родительский престол, щедро одарю вас из своей казны.

– Не ради богатства мы идем за тобой, царевич наш, а ради справедливости. Нынешний царь незаконно восседает на троне, в то время, как настоящий предентент на царствование вынужден скрываться в дальних края.

– Спасибо за поддержку. Я никогда не забуду твоей доброты. Обещаю, что если с Божьей помощью верну престол, ты будешь моей правой рукой. Я верю вам.

Казаки при таких словах выхватили сабли и прокричали: «Да здравствует царевич Димитрий! Да здравствует царевич!» Эхо прокатилось по округе; теперь и остальные новобранцы вслед за казаками прокричали здравицу в честь будущего царя. Григорий же, гордо восседая на коне, положил одну руку на бедро и на секунду закрыл глаза: он чувствовал тепло солнечных лучей и знал, что его поход является благословением свыше.