18 декабря состоялось решительно сражение между царевичем Димитрием и войском князя Мстиславского. Не смотря на численное превосходство, царское войско уступало по силе духа, ибо каждому было ведано, что, взможно, они идут против законного наследника престола. Победа досталась Григорию Отрепьеву, который, ликовав первое время, омрачился новостью о численности погибших. И даже богатое знамя – трофей, доставшийся победителям, не радовал их. В день похорон, когда тела погибших укладывали в три братские могилы, царевич не мог сдержать слез. Он громко плакал, не боясь показаться слабым, когда на его глазах закапывали лучших воинов. Отдав должное памяти погибшим, молодой человек ушел к себе в шатер и приказал никого не пускать. В одиночестве он бродил из угла в угол, глубоко вздыхал, вспоминая то, что случилось в последнее время. Он боялся одного – остаться одному, ибо в войске слышался ропот, поляки вот-вот уйдут обратно в Речь Посполитую, оставались еще казаки, но и них нельзя было положиться – они вольные люди, захотели пришли – захотели, ушли.

Присев на походный стул, Григорий уставился на зеркало и долго глядел на свое отражение: короткие темно-рыжие волосы, голубые глаза под длинными ресницами, тонкие слегка изогнутые брови, длинный нос, алые пухлые губы – он был красивым мужчиной, но сейчас ему хотелось расцарапать, порезать собственное лицо, дабы не видеть привычных черт. Приложив невольно руки к сердцу, он тихо прошептал: «Мама, прости меня, прости меня». И тут же перед его мысленным взором предстал дорогой сердцу образ, молодой человек вдруг разом почувствовал теплоту, словно мать была рядом и охраняла его. Он встал и прошелся по шатру, постепенно в нем вернулась уверенность, теперь необходимо было выйти и предстать перед своим войском.

В дорогих доспехах, на которые была накинута соболиная шуба с золотыми пуговицами, Григорий выехал на коне на пригорок и велел собрать армию для дальнейшего похода. Однако поляки не добром встретили его. Принявшись винить его во всех бедах, они ринулись на царевича с кулаками. Отбиваясь от разъяренной толпы, молодой человек отъехал подальше и прокричал:

– Послушайте меня! Вы не ведаете, что творите! В скором времени дорога на Москву будет открыта, нужно только потерпеть.

– Сколько можно терпеть в этих лесах! Мы шли за тобой, дабы стяжать славу, а не лечь всеми под этим проклятым городом! Плати нам жалованье еще раз или мы все вернемся в Речь Посполитую!

Гневные крики разнеслись по округе, точно злое проклятие. Теперь Григорий понял, что действительно остался один: не было никого, кто поддержал бы его в трудную минуту. Гнев наполнил все его существо, от обиды хотелось рыдать и кусать локти, но в этот раз он сдержал себя, прокричав в ответ:

– Когда вы брали деньги из моих рук, то поклялись идти со мной хоть на край света. Теперь же, когда мне нужна ваша поддержка, ваша помощь, вы готовы разорвать меня, лишь бы не рисковать своей жизнью. Я никого не тащил насильно на Русь, каждый из вас добровольно поклялся мне в верности, теперь что с вами стало? Неужто вы позабыли данное вами слово? Признаться, я разочарован в вас, ибо больше думал о поляках.

В ответ на оскорбления послышались свист и брань.

– Если не дашь денег, то мы уйдем обратно в Речь Посполитую!

– На кол тебя посадить! – прокричали те, кто пошел в поход, надеясь на легкую богатую добычу.

Григорий постарался успокоить их, но в ответ полышались плевки. Небольшой отряд из казаков, рассерженные оскорблением царевича, схватились за мечи и направились на толпу поляков, которые, также вооружившись, ринулись в бой на бывших соратников. Царевич, видя, что сейчас произойдет нешуточное сражение внутрь войска, хлестнул коня и одним прыжком очутился между поляками и казаками.

– Опомнитесь! – воскликнул он. – Не нужно крови! В нашей армии нет врагов, наши враги там, за стенами крепости.

– Вот сам и иди на штурм, а мы уходим, – проговорил один из поляков и, сняв шлем, кинул его на землю, после чего развернулся и ушел.

За ним поледовали остальные. Григорий, вытирая катившиеся по щекам слезы, кидался с распростертыми руками перед шляхтичами и, стараясь остановить их, кричал:

– Не уходите, стойте, не оставляйте меня! Вы дали слово!

Но ответом был всего лишь хохот тех, кто недавно целовал его руку и клялся в верности до конца победы. Один из панов, здоровенный детина с большими жилистыми руками, ударил кулаком царевича. От боли царевич упал за землю, его лицо и руки оказались в грязи. Толпа поляков с гиганьем словно стая ворон набросилась на несчастного, одинокого человека и принялась бить его пинками. Немного успокоившись, они сорвали с него шлем и шубу, которой стали махать словно знаменем в одержании победы. Григорий, весь в крови и грязи, с заплаканными глазами, пытался вернуть шубу, однако шляхтичи не дали ему этого сделать. Вместо благодарности они сели на коней и повернули в сторону Польши.

На следующий день, 2 января, когда большая часть войска покинула царевича, тот решил сжеч весь лагерь, оставленный под Новгородом-Северским, и с оставшимися наемниками отсупил в Путивль. В Путивле к Григорию поздно вечером пришел Юрий Мнишек. Еще более грузный, чем обычно, в длинной шубе, воевода походил на медведя, его большие, жилистые руки сжимали рукоять меча. Царевич встал навстречу будущему тестю и с улыбкой пригласил к себе.

На большом столе горели свечи, в кувшине было налито вино. Разлив вино в два кубка, молодой человек самолично подал один из кубков сандомирскому воеводе и спросил, отпив два глотка из своего кубка:

– С чем вы пожаловали, пан Мнишек? – Григорий говорил на польском языке.

– Я хотел предупредить вас, ваше высочество, что завтра на заре вынужден покинуть ваш лагерь и уехать обратно в Польшу. Но не волнуйтесь, там у себя на родине, я соберу новое войско, которое выступит в поход против Годунова.

Комок застрял в горле молодого человека. Резко вскочив со стула, который с грохотом упал на каменный пол, он воскликнул:

– Как? И вы тоже покидаете меня в тяжелый час? Меня, который должен стать мужем вашей дочери? Как? Как вы додумались до такого? Неужели между нами не было уговора?!

– Насколько я помню, моя дочь станет вашей супругой лишь тогда, когда вы сядете на престол, до этого момента даже не смейте и думать о панне Марине, – спокойным тоном ответил Мнишек, явно издеваясь над ним.

От такой дерзости Григорий не знал, что сказать. Он ловил ртом воздух, словно задыхаясь в этот морозный день. Оперевшись на стол и опустив голову на грудь, царевич грустно уставился на пол и тихо проговорил:

– Ладно, я не держу вас. Вы тоже можете покинуть меня, когда захотите, только больше между нами вряд ли будет доверие.

– Я наберу еще добровольцев ради вас, царевич, – сказал воевода, зная, что это была еще одна ложь.

4 января Юрий Мнишек покинул Григория Отрепьева, объявив, что вынужден возвратиться в Польшу на сейм. Вместе с ним ушло еще 800 поляков, полковник Адам Жулицкий, Станислав Мнишек и Фредра. Вместо Мнишека гетманом оставшихся 1500 польских рыцарей стал Дворжецкий.

Глядя вслед удаляющемуся войску будущего тестя Григорий, одинокий, брошенный всеми на произвол судьбы, стоял и едва сдерживал слезы. Сейчас ему хотелось упасть и грызть землю от безысходности и отчаяния. Никогда прежде не чувствовал он себя таким несчастным и покинутым, даже в тот день, когда во время ночной беседы с Пафнутием тайный убийца приложил к его горлу нож, он не чувствовал большей опасности, чем сейчас.

К нему подошел атаман Белешко и, положив руку ему на плечо, сказал:

– Пойдем в дом, царевич.

Григорий повернул к нему красное от слез лицо и тихо спросил:

– Что мне делать теперь? Все они покинули меня, оставив на произвол судьбы.

– Но мы, казаки, никогда тебя не бросим, умрем, костьми ляжем, но поможем тебе вернуть престол.

Царевич, улыбнувшись какой-то измученной улыбкой, снял с себя перстень с большим рубином и, передав его атаману, сказал:

– Это тебе подарок от меня за преданность.

Белешко приложил перстень к груди, перекрестился и проговорил с поклоном:

– Благодарю тебя, государь! Помни, все казаки за тебя!

Должно быть, судьба послала испытание Григорию, дабы после вдвойне вознаградить его за все невзгоды и страдания. За место покинувших его поляков к нему присоединилось войско донских казаков в 12 тысяч человек. Вскоре по примеру Путивля к нему с поклоном пришли главы Рыльска, Курска. Севска и Кромы. Григорий с радостью принял званных гостей, дав им поцеловать свою руку и присягнуть ему на верность. По его приказу из Курска привезли чудотворную икону Богородицы, которую царевич приказал поместить в свой походный шатер, украшенный дорогими коврами и занавесами с кистями.

Каждый вечер, перед сном, молодой человек в одиночестве подходил к иконе и, зажигая перед ней свечи, вставал на колени, складывал руки и неистово молился о даровании ему победы. Во время молитвы он закрывал глаза, по его щекам текли слезы, он мог так стоять и полночи, и ночь, входя в молитвенный раж.

Вскоре войско Григория подошло к городу Севске, где выставил горнизон, а сам укрепился в стенах крепости. Лазутчики донесли царевичу, что войско Годунова находится у села Добрыничи. Ошеломленный таким известием, царевич решил дать решительное сражение вражескому войску. И вот 21 января ранним утром он отдал приказ своей армии разгромить царское восйко. Противник встретил его залпом пистолетов. Первые ряды полегли раньше, чем смогли увидеть лицо неприятеля.

Григорий, одетый в тяжелые доспехи, с саблей в одной руке, скакал рядом с одним из атаманов и окриком погонял своих на бой. Но мысленно он понимал, что ни его пехота, ни конница не устоят перед постоянным залпом пищалей (пистолетов), которыми были знабжены воины Годунова.

– Разворачиваемся! Уходим! – кричали казаки, пригинаясь к гривам лошадей, дабы уйти от пуль.

Царевич, кружась в седле, не мог сообразить, что делать дальше. Но тут его настиг атаман Белешко, весь потный и окровавленный. Потянув Григория за руку, он прокричал:

– Государь, разворачивайся, здесь нельзя оставаться, опасно!

– Что? Что ты сказал? – не расслышал его молодой человек, оглушенный ружейной пальбой.

– Уходи! – атаман стукнул коня царевича и погнал его прочь.

Во время бегства одна из пуль попала коню в брюхо, который от боли встал на дыбы и, скинув седока, замертво повалился на землю. Григорий, отплевываясь от снега, попыталя встать, но не смог: при падении он сильно ушиб колено и теперь ждал одного – смерть или спасение. К нему подлетел Белешко, посадил на свою лошадь и крикнул:

– Уходи, спасай свою жизнь, а я тебя прикрою.

Распаренный, с больной коленкой, скакал Григорий обратно под стены Севска, где совсем недавно так сладосто уповался на будущую победу. Теперь же он понимал, что поражение неизбежно, его войско наголово разбито, вся артиллерия – тридцать пушек и пятнадцать знамен – достались неприятелю, который опьяненный победой, пошел дальше, развязав жестокий террор, уничтожая всех без разбору – мужчин, женщин, детей – тех людей, которые добровольно присягнули самозванцу.

Сам Григорий решил бежать обратно в Путивль под охраной донских и запорожских казаков. Уставший, павший духом, молодой человек несколько дней практически ничего не ел и не пил, запершись у себя в комнате. Он написал два письма – Юрию Мнишеку и Сигизмунду, прося их о поддержки, но ответа так и не последовало. Зато, к счастью, его ряды вскоре пополнились новобранцами – четыре тысячи казаков. Их царевич отослал в Кромы для защиты крепости, сам же он предпочел пока оставаться в Путивле, выжидая удобного случая для начала новых сражений.

Наступила весна. На деревьях распустились первые листочки, птицы, вернувшиеся с южных стран, снова радостно защебетали на ветвях и кронах. В садах раскрыли чашечки цветы, чей аромат витал в воздухе, наполненный сырой землей и влажной от дождя травой.

Но не всем принесло облегчение и радость наступление тепла. Вот уже несколько дней Борис Годунов плохо себя чувствовал. Еще зимой врачи посоветовали ему соблюдать постельный режим и пить снадобья, однако упрямый государь прогнал лекарей и сказал, что Бог милостив к нему и не даст ему умереть, не сокрушив неприятеля. Однако, шло время, самозванец укрепился в южных рубежах, которые беспрекословно присягнули ему. Уже не так-то просто было сразить его. Даже тех монахов, что были подосланы к Отрепьеву с целью отравить его, но их разоблачили и арестовали. Видать, Господь не хотел отдавать расстригу в руки Бориса.

Несколько дней царь ходил с болью в висках, два раза у него случалось кровотечение из носа. Лекари давали снабодья и травяные порошки, но ничего уже не помогало. В один из майских дней после обеда Борис Годунов почувствовал себя хуже обычного. Встав из-за стола, он потерял сознание и упал на пол, из его рта и носа непрерывно текла кровь. Через несколько минут он скончался.

Весть о смерти государя облетела сначала Москву, а затем и другие города. Армия, собранная Годуновым для разгрома неприятеля, покинула своих бывших господ и с покорностью присягнула Григорию Отрепьеву. Сам Петр Басманов, понимая, что юный, бесхарактерный сын Бориса, Фёдор, ставший царем после смерти отца, не может быть хорошим государем обширной страны, сам лично приехал к Отрепьеву и поцеловал ему руку и крест. Тот, восседая в кресле словно на троне, улыбнулся и спросил:

– Ты все же решил признать меня царевичем Димитрием, хотя раньше воевал против меня?

– Прости душу грешную, государь, – проговорил Басманов и перекрестился, – не ведал я, что творю. По своему безрасудству помогал я Годунову, теперь же мои глаза прозрели и я вижу сейчас перед собой истинного сына Ивана Грозного.

– Я прощаю тебя. Будь отныне моей правой рукой, служи мне верой и правдой, – Григорий положил свою теплую ладонь ему на темя и тихо прошептал молитву.