Иногда Каролине снился сон, в котором сметающий все на своем пути бурный речной поток уносил ее куда-то в пугающую неизвестность, а ее родные стояли на берегу и безучастно смотрели, как она беспомощно барахтается в воде, не предпринимая ни малейшей попытки ей помочь.

Она просыпалась в холодном поту, объятая бесконечным ужасом, и понимала, что ее кошмар продолжается и наяву, ибо рядом не было никого, кто бы протянул ей руку помощи.

Она более не была властна над своей жизнью, но не могла объяснить этого ни Уильяму, ни Фанни, ни даже своей матери.

Роман с лордом Байроном поначалу казался ей мечтой, воплощенной в реальность: наконец-то она нашла героя своих грез, человека, в чьей душе так же, как и в ее собственной, бурлил водоворот эмоций, поэта, обладающего магнетическим шармом и чувством прекрасного.

Но хотя она и говорила себе, что наконец-то повстречала любовь всей своей жизни, какая-то часть ее существа упорно отказывалась этому верить, и тогда она вспоминала те дни, когда была по-настоящему счастлива — те самые дни в Брокетте, напоенные ласковым солнцем, когда они с Уильямом гуляли, читали, смеялись и любили, бесконечно любили друг друга.

Впервые узнав о том, что Байрон частенько коротает время в апартаментах леди Мельбурн, Каролина впала в истерику. Свекровь, очевидно, решила не упускать возможности попрактиковаться на нем в искусстве легкого, ни к чему не обязывающего флирта, в котором достаточно преуспела к своим шестидесяти с лишним годам, а молодой поэт чувствовал себя весьма польщенным вниманием столь знатной и великосветской дамы.

Теперь, когда она увидела лорда Байрона таким, каким он был на самом деле, — высокомерным, самонадеянным, эгоистичным, неспособным на искренние чувства, не испытывающим к ней ни капли любви, — ее жизнь превратилась в бурную драму, и ей иногда чудилось, будто темное облако заслонило от нее солнечный свет.

Несмотря на свое страшное открытие, она не могла позволить ему просто уйти, так же, как и сама не могла сойти с освещенной огнями сцены и шагнуть за кулисы, в реальный мир с его поблекшими, пастельными красками. Это поддельное, фальшивое возбуждение, будоражащее ей кровь, стало для нее чем-то вроде наркотика, без которого она уже не могла существовать.

Единственным человеком, который знал рецепт противоядия, был Уильям, но он лишь смеялся над ней, и его насмешки толкали ее на еще более безумные и даже отчаянные поступки.

Он говорил ей в глаза, что она влюблена в Байрона не более, чем в картину, висящую на стене, но при этом великодушно обещал, что готов подождать в сторонке окончания этого спектакля.

«Эти насмешки говорят лишь о его полном безразличии ко мне, — думала Каролина. — Если бы он любил меня, то давно бы вызвал Байрона на дуэль».

Ее воображение рисовало красочные сюжеты, полные драматизма: Уильям берет со столика бокал с вином и театральным жестом выплескивает его в лицо Байрону; она бросается вперед и падает в ноги Уильяму, умоляя его сжалиться над ее жестоким любовником, в то время как сам Уильям дрожащим от волнения голосом призывает ее, наконец, сделать свой выбор.

На этом месте картинка обычно затуманивалась, так как Каролина все еще находилась в нерешительности по поводу того, как бы ей следовало поступить в данных обстоятельствах.

Впервые после смерти мужа приехав на Кэвендиш-сквер, Фанни обнаружила Генриетту в полном смятении чувств и после недолгих расспросов выяснила, что утром того же дня Каролина ушла из Мельбурн-Хаус, и теперь никто не знает, где ее искать.

По словам лорда Мельбурна, Каро в приступе гнева заявила ему, что намерена сбежать с лордом Байроном, на что он раздраженно ответил, что она вольна поступать по собственному усмотрению, хотя он испытывает сомнения по поводу того, захочет ли ее любовник куда-либо бежать с ней.

Не удостоив свекра ответом, оскорбленная Каролина бросилась вон из дома с непокрытой головой и без единого пенни в кармане.

Весь день леди Бесборо в сопровождении Фанни колесила в экипаже по улицам Лондона в бесплодных поисках пропавшей дочери.

Ближе к вечеру лорд Байрон доставил беглянку домой.

Он рассказал, что получил весточку от своего знакомого, служившего корабельным врачом в Кенсингтоне. Тот сообщал, что Каро, с которой они были едва знакомы, явилась к нему, едва держась на ногах от усталости. Она изложила ему довольно туманный план, согласно которому она, предусмотрительно заложив свое бриллиантовое кольцо, собиралась немедленно отправиться на некоем мифическом корабле в некое мифическое путешествие.

Последствия этой безумной эскапады сказались на здоровье Каролины не лучшим образом: она слегла и некоторое время была настолько слаба и беспомощна, что все обитатели Мельбурн-Хаус, равно как и Кэвендиш-сквер, наконец-то получили возможность вздохнуть с облегчением. Как выразился Джордж Лэм, «маленькое чудовище на время перестало представлять собой опасность».

Все понимали, что настал момент действовать.

Было решено, что Генриетта вместе с Уильямом и Каролиной на некоторое время уедут из Лондона и отправятся в Ирландию.

Фанни должна была возвращаться в Эш-Мэйнор к осиротевшим мальчикам, а перед отъездом они с Каролиной долго разговаривали наедине. Каро все еще неважно себя чувствовала и лежала в постели, она очень исхудала, а ее глаза опухли и покраснели от нескончаемых слез.

— Они уговорили Уильяма увезти меня отсюда, но это было не его решение, — сказала она с горечью. — Если бы лорд Байрон захотел оказаться на его месте, Уильям был бы только рад отделаться от меня.

— Возможно, ты и права, но он поступил бы так только потому, что уверен: ты не будешь с ним счастлива, — ответила Фанни.

— Я никогда не смогу быть счастливой ни с ним, ни с кем-либо еще. Любовь не приносит людям счастья. Мое сердце разрывается на куски, и я уверена, что мысли о нашей разлуке приносят Байрону те же невыносимые страдания, что и мне. Вот, взгляни, сегодня утром я получила от него письмо.

Каро вытащила из-под подушки распечатанный конверт. Фанни пробежала глазами по строчкам, в которых Байрон витиеватым, напыщенным слогом заверял Каролину в своей вечной любви и верности. «Они сделают все, чтобы разрушить наши чувства и заставить тебя перемениться ко мне, — писал он, — но помни, что моя любовь к тебе бессмертна».

— Бесспорно, он обладает литературным даром, — заявила Фанни, дочитав письмо.

Каролина печально улыбнулась:

— Я знаю, что он пишет не только мне, но и Колючке, уверяет ее, что между нами все кончено. Но я прощаю его за это, ибо он пишет ей лишь для того, чтобы развеять ее подозрения.

— Подозрения? О чем это ты? — изумленно спросила Фанни. — Насколько я помню, ты уверяла меня, что между тобой и Байроном никогда не было физической связи, у меня были все основания поверить твоим словам… Но неужели ты думаешь, что в это поверит кто-либо другой?

— Но это правда! — воскликнула Каро и разразилась бурными рыданиями. — Он… он никогда не пытался соблазнить меня… Если бы я была похожа на розовощекую и пышногрудую деревенскую пастушку! Но я всего лишь такая, какая есть…

Фанни не особенно удивилась, услышав это признание. Она разделяла мнение Уильяма, что эту театральную драму не следовало воспринимать всерьез. Каролину нельзя было назвать страстной женщиной, она больше жила воображением, нежели реальным чувством, и, по-видимому, не казалась Байрону физически привлекательной.

При этой мысли Фанни вскипела от негодования и обиды за Каролину.

— В таком случае, дорогая, ничто не мешает тебе окончательно помириться с Уильямом, — мягко сказала она.

Поездка в Ирландию в значительной степени пошла на пользу отношениям Каролины и Уильяма. Она была все еще так слаба и морально, и физически, что Уильям оставил свои насмешки и был нежен и внимателен с ней. Каро отвечала ему благодарным смирением, и через некоторое время леди Бесборо окончательно уверилась в том, что романтическое увлечение дочери лордом Байроном кануло в Лету.

Генриетта была приятно поражена, наблюдая за быстрыми переменами, происходящими с Каролиной. Правда, ее жизнерадостность, как и в детстве, время от времени сменялась вспышками раздражения и даже гнева, но Генриетта полагала, что в этом виновата леди Мельбурн, и, надо заметить, ее опасения были отнюдь не беспочвенны.

В своих письмах мать Уильяма, как бы между прочим, сообщала о все новых и новых любовных похождениях лорда Байрона; в конце концов пришло известие о том, что он предложил руку и сердце племяннице леди Мельбурн, Анабелле Милбэнк, пользующейся репутацией серьезной молодой леди и богатой наследницы. Но Анабелла отвергла предложение Байрона, и он тотчас поспешил обратить свое внимание на леди Оксфорд, бывшую подругу Каролины.

То обстоятельство, что лорд Байрон предпочел ей эту немолодую женщину с изрядно запятнанной репутацией, стало очередным унижением для Каро, которая, впрочем, перенесла его довольно мужественно.

Сей эпизод мог бы положить конец ее несчастному роману с лордом Байроном, если бы опьяненная триумфом леди Оксфорд не выудила из своего нового любовника обещание, что он никогда больше не станет искать встречи с Каролиной Лэм.

В конце концов, уже поднимаясь на борт корабля, отплывающего из Дублина в Англию, Каро получила от Байрона столь оскорбительное и жестокое письмо, что леди Бесборо сочла необходимым отложить отъезд из Лондона на неопределенный срок, а саму Каролину, повергнутую в состояние глубочайшего шока, немедленно снова уложить в постель.

«Моя дорогая Фанни… — писала леди Бесборо, — ты не можешь себе представить, что творится у меня в душе…»

Прочитав эти строки, Фанни устало вздохнула. Когда ей принесли это письмо, она срезала в саду свежие цветы, чтобы украсить ими гостиную.

Из дома доносились неуверенные скрипичные пассажи, скрипке вторило пианино — сыновья Чарльза приехали из Харроу домой на пасхальные каникулы.

Со времени смерти Чарльза прошло уже около трех лет, но Фанни и не помышляла о новом замужестве. Ее девичья влюбленность в Уильяма со временем угасла; повзрослев, она с горечью осознала, что ее грезам никогда не суждено сбыться.

Теперь она редко бывала в Лондоне и лишь время от времени приезжала в Брокетт, чтобы повидаться с Каро и Генриеттой.

Оставив на крыльце корзинку с цветами, Фанни вернулась в дом. Ее взгляд был рассеян, в руке она сжимала недочитанное письмо.

Перед ее мысленным взором проносились события последних лет.

Они с леди Бесборо не уставали тешить себя надеждами, что Каролина навсегда порвала с Байроном, но их ожидания неизменно оказывались напрасными.

После поездки в Ирландию, закончившейся ужасной катастрофой, Каролина провела несколько месяцев в Брокетте, где вела себя как настоящая сумасшедшая.

Обзаведясь целым сонмом едва знакомых ей молодых обожателей, принадлежащих к самым разнообразным слоям общества, она целыми днями скакала верхом по окрестным деревням, повсюду сопровождаемая своей шумной свитой, и, по слухам, предлагала неслыханное по своей щедрости вознаграждение любому смельчаку, который бы рискнул вызвать на дуэль лорда Байрона.

Но, как оказалось, никто из них так и не отважился пойти ради нее на столь рискованный шаг, и тогда она приказала развести в саду огромный костер. Когда в небо взметнулись языки пламени, Каро ненадолго исчезла в доме, а затем снова появилась в сопровождении лакея, держащего в руках ворох подарков, преподнесенных ей лордом Байроном, и шкатулку с его письмами. После того как все это было торжественно предано огню, специально нанятые по такому случаю деревенские девушки начали отплясывать вокруг костра, громко распевая глупую и довольно вульгарную песенку, сочиненную самой Каролиной.

Тем не менее переписка между Каро и лордом Байроном не прекращалась. Вскоре они встретились в Лондоне, и он, к тому времени порядком уставший от назойливости леди Оксфорд, сумел вымолить у Каролины прощение. Впрочем, перемирие длилось лишь до того дня, пока на одной из шумных столичных вечеринок лорд Байрон не оказался замечен в обществе своей очередной пассии.

Но однажды случилось то, что повергло всех близких Каролины в состояние отчаяния и ужаса.

На одном из балов лорд Байрон имел неосторожность в присутствии Каролины проявить повышенное внимание к хорошенькой юной леди, впервые выехавшей в свет, за что тотчас и поплатился. Разъяренная Каро, выкрикивая что-то нечленораздельное, схватила со стола хрустальный бокал и, разбив его о пол, принялась резать себе осколками руки. Кровь заливала ее бальное платье, дамы в ужасе верещали, а мужчины, бросившиеся было к ней на помощь, застыли в испуге, так как она тут же поднесла один из осколков к своему горлу, угрожая нанести смертельную рану. Только леди Мельбурн удалось сохранить присутствие духа: неслышно подойдя сзади, она мертвой хваткой вцепилась Каро в запястья, не давая ей возможности привести в исполнение свою угрозу, и держала ее в таком состоянии до тех пор, пока не подоспел Уильям и не вынес ее из комнаты на руках.

Неделю спустя, когда Каро немного пришла в себя, Уильям снова привез ее в Брокетт. Фанни чувствовала, как сжимается от боли ее сердце, когда она смотрела на его измученное и печальное лицо.

Но Каролина была совершенно безразлична к Уильяму, впрочем, как и к своему бедному сыну. Огастес по-прежнему находился под наблюдением множества врачей, которые раз от раза выносили самые противоречивые вердикты.

К семи годам мальчик вырос довольно высоким и физически крепким, но все еще едва говорил и никак не мог освоить даже нескольких первых букв алфавита.

Уильям, чей упрямый оптимизм уже давно не вызывал у остальных домочадцев ничего, кроме жалости, все еще продолжал верить обнадеживающим прогнозам.

Оправившись от кошмарного происшествия на балу, Каролина, казалось, раскаялась, и теперь их иногда видели вместе с Уильямом.

Фредерик Лэм был ранен под Ватерлоо, и Каролина поехала вместе с Уильямом в Брюссель, чтобы побыть с Фредериком до его выздоровления. Из Брюсселя они отправились в Париж, где Каролина, пустив в ход свое обаяние и ум, совершенно очаровала герцога Веллингтонского и сэра Уильяма Скотта.

Впервые за последние годы Каролина и Уильям, опьяненные Парижем, снова почувствовали себя счастливыми.

Вернувшись в Англию, они узнали, что помолвка лорда Байрона с Анабеллой Милбэнк все же состоялась. К всеобщему удивлению, Каролина восприняла эту новость едва ли не равнодушно, выразив лишь свое удивление по поводу столь неосмотрительного поступка Анабеллы.

Не прошло и года, как по Лондону поползли слухи о скандальном разводе лорда Байрона с Анабеллой. Поговаривали, что поэт вступил в преступную связь со своей единокровной сестрой — неуклюжим, но очень добродушным созданием, не имеющим ни малейшего понятия о пороках.

Каролина отказывалась верить сплетням.

— Анабелла, — как-то с презрением сказала она, — как и прочие благонравные ханжи, готова с легкостью обвинить во всех смертных грехах любого, кто придется ей не по нраву.

Настроение Каро всегда было непредсказуемым, и через некоторое время ее безмятежное спокойствие сменилось глубокой меланхолией и смятением чувств. Фанни редко виделась с ней, но из писем Генриетты знала: вместо того чтобы переехать на Кэвендиш-сквер, Каро почему-то по-прежнему занимает свои апартаменты в Мельбурн-Хаус, тем самым предоставляя семейству Лэм возможность портить ей жизнь.

Сейчас, сидя в кресле возле окна, Фанни смотрела на недочитанное письмо и отчего-то испытывала перед ним странное чувство почти что благоговейного ужаса. Это казалось тем более странным, что она уже давно привыкла к слезным мольбам и причитаниям Генриетты, но с некоторых пор ее преследовала мысль, что в ближайшее время в жизни Каро может произойти какой-то серьезный кризис.

Фанни со вздохом развернула письмо и принялась читать его заново:

«Моя дорогая Фанни.

Ты не можешь себе представить, что творится у меня в душе. Да простит меня Господь, если я несправедлива к леди Мельбурн, но теперь я абсолютно убеждена в том, что она действительно намерена довести Каро до безумия. Вся семья, похоже, с радостью содействует ей в этом злом намерении — разумеется, за исключением бедного Уильяма, с которым Каро весь последний год находится в весьма добросердечных отношениях.

На этот раз дело представляется мне весьма деликатным, но все же я, с разрешения Каролины, должна рассказать тебе все.

Леди Мельбурн опасается, что Каролина и Уильям снова возобновят свои супружеские отношения, результатом которых может стать рождение еще одного ребенка. Этой зимой у бедняжки Огастеса дважды случался припадок, а, как известно, слабоумные дети редко достигают зрелого возраста. Судя по всему, леди Мельбурн решила, что Каролина может вновь забеременеть, и сейчас предпринимает все возможное, чтобы добиться полного разрыва их с Уильямом отношений».

Лист бумаги выскользнул у Фанни из рук.

На мгновение, при мысли о том, что ей снова придется участвовать в очередном невеселом спектакле из жизни Каро, она почувствовала страшную усталость, но тут же упрекнула себя в эгоизме и принялась за чтение второй страницы письма.

«Бедная Каро постоянно находится на грани нервного срыва. Недавно она швырнула книгой в одного из молодых слуг, острый край до крови рассек мальчику ухо, и он немедленно отправился к леди Мельбурн, заявив, что Каролина пыталась его убить. Как ты понимаешь, леди Мельбурн не могла упустить такой прекрасный шанс: она немедленно собрала семейный совет и постаралась уговорить Уильяма окончательно разорвать отношения с Каролиной.

Для Уильяма это происшествие стало последней каплей, переполнившей чашу его терпения, и в конце концов он сдался, предоставив полную свободу действий своей матери.

Невозможно выразить словами горе, в которое его решение повергло мое несчастное дитя, ибо настал тот час, когда Уильям окончательно отвернулся от нее. Он заявил Каро, что считает их разрыв неизбежным, а затем впервые в жизни разразился обвинительной речью, суть которой сводилась к тому, что он всегда был безупречным мужем и она одна виновата во всем, что случилось с их браком».

Письмо завершалось обычными заверениями в самых теплых чувствах, чуть ниже стояла подпись леди Бесборо, но, очевидно, уже сложив свое послание, чтобы запечатать его в конверт, Генриетта снова развернула его, чтобы дописать еще несколько строк:

«Я чувствую себя абсолютно беспомощной. Каро заперлась в своей комнате и не впускает туда никого, делая исключение лишь для своего любимого слуги, который несколько раз в день приносит ей поднос с едой».

Дочитав письмо, Фанни погрузилась в глубокое раздумье.

«Неужели Уильям и в самом деле считает, что ему не в чем упрекнуть себя? — размышляла она. — Неужели он никогда не задумывался над тем, какую роль в крахе его отношений с Каро сыграла его мать? Пытался ли он понять причины той яростной и безрассудной ненависти, которую питала к ней Каро?»

Весь остаток дня мысли беспорядочно роились у нее в голове.

Насколько ей было известно, Уильям по настоянию леди Мельбурн вернулся в парламент. Последнее время он отвык появляться на публике и, без особого энтузиазма, все же согласился вернуться в политику, точно так же неохотно, но в то же время и безропотно, как он согласился оставить Каролину.

Фанни сидела, подперев подбородок руками и устремив задумчивый взгляд в ночное небо.

Если бы что-то пробудило Уильяма, вдохнуло в него жизнь и в то же время заставило его увидеть, убедиться в том, что и он может быть таким же слабым и безрассудным, как его жена…

Если бы… если бы…

Тем временем Каролина, запершись у себя в комнате в Мельбурн-Хаус, обдумывала свою страшную месть. Это должна была быть не одна из тех импульсивных выходок, за которые Лэмы окрестили ее сумасшедшей, но хладнокровное и продуманное до мелочей отмщение.

Она уселась за свое бюро и принялась что-то писать… Она писала не только днем, но и ночью, при свете свечей, время от времени подкрепляя свои силы едой, которую ей приносили на подносе. Иногда, уже в полном изнеможении, она засыпала, положив свою кудрявую головку прямо на разбросанные по столу исписанные листы бумаги; иногда у нее хватало сил добраться до своей постели, чтобы рухнуть на нее прямо в одежде и на несколько часов забыться чутким, неспокойным сном.

Все это время Каролина осознавала, что там, снаружи, за пределами этой комнаты, вовсю идут приготовления к ее окончательному изгнанию — решались финансовые вопросы, подписывались необходимые документы… Но она также прекрасно знала, что, кроме всего прочего, им потребуется ее собственное согласие и ее личная подпись.

«Скоро они получат от меня даже больше, чем ожидают, — думала Каролина, — но к тому времени весь белый свет узнает, как подло и низко они обходились со мной… Под маской невинного романа будет скрываться моя правдивая история, и когда весь мир прочтет эту книгу, он вынесет им свой собственный вердикт».

Она сочиняла свой роман с невероятной скоростью, не давая себе отдыха, и к тому времени, как была дописана последняя страница, уже полностью отождествляла себя с Калантой, героиней своей истории.

Никто более не пытался нарушить ее одиночество. В первые дни ее добровольного заточения до ее слуха доносились голоса и настойчивый стук в дверь, но затем леди Мельбурн распорядилась, чтобы Каролину оставили в покое.

— Она ест вполне достаточно, чтобы не умереть от голода, а все остальное меня мало волнует, — заявила она домочадцам. — Если ей так угодно, пусть продолжает сидеть взаперти. Уединение не принесет ей никакого вреда, а мы все, в конце концов, сможем хотя бы немного пожить в относительной тишине и спокойствии.

В это время Уильям находился у Холландов. Последняя сцена, которую устроила ему Каро, едва ли не на коленях умоляя его сжалиться над ней, так расстроила ему нервы, что он решил на некоторое время, пока не будут завершены все необходимые приготовления к разводу, уехать из Мельбурн-Хаус.

Если бы Уильям узнал, что Каро заперлась в своей комнате и не выходит оттуда вот уже больше недели, он бы тут же приехал, чтобы попытаться поговорить с ней.

Но леди Мельбурн предпочитала не вдаваться в детали, она сообщала сыну лишь то, что Каро неважно себя чувствует и поэтому лежит в постели, но она окружена заботами слуг, так что нет никаких причин для беспокойства.

Кроме того, леди Мельбурн была уверена, что в ближайшее время сын едва ли захочет встречаться с Генриеттой. Он всегда старался избегать слезливых сцен и прекрасно знал, что Генриетта при встрече обязательно начнет рыдать и умолять его не оставлять Каролину.

Впервые за последние годы леди Мельбурн чувствовала удовлетворение, ибо была совершенно уверена, что снова стала хозяйкой положения. Но она даже и представить себе не могла, какое чудовищное возмездие готовила ей Каролина.