— Каро сейчас в Брокетте, и она прислала за мной экипаж. Я бы смогла уговорить кучера вернуться обратно без меня, но, боюсь, она рассердится, Чарльз. Она и без того считает, что я бываю у тебя слишком часто.

В голосе Фанни звучали нотки сожаления, но было очевидно, что решение принято: она уже успела надеть шляпу и накидку и дожидалась, когда вернется Чарльз, только чтобы попрощаться с ним перед отъездом.

— Меня это вовсе не удивляет, — нахмурившись, ответил Чарльз. — Хотя, я полагал, она прекрасно знает, что ты приезжаешь к нам только из сострадания к бедной Сильвии, которой твое присутствие всегда придавало оптимизма.

Они оба понимали, что его слова не вполне искренни: сострадание Фанни к Сильвии давно уступило место состраданию к самому Чарльзу, а он сам ценил общество Фанни гораздо больше, чем больная жена.

— Теперь она вряд ли нуждается в моем сострадании, — сказала Фанни. — Она живет где-то далеко от нас всех, в своем собственном мире, и я надеюсь, что там ей лучше, чем здесь. С тех пор, как она последний раз приходила в сознание, прошло слишком много времени…

— Мой ангел, я буду ждать, когда ты вернешься… Я знаю, тебе нужно ехать, ведь твоя репутация не должна пострадать…

— Меня не слишком тревожит, что обо мне скажут. В любом случае я не оставлю тебя и твоих мальчиков и буду продолжать навещать вас, как и прежде.

Он поцеловал ей руку.

— Фанни… Несколько месяцев назад мы пообещали друг другу, что до тех пор, пока Сильвия жива, не будем говорить о наших чувствах, но… ты знаешь все и без слов. Мне иногда кажется, что я страшный эгоист. Ты молода и красива, у тебя много друзей и работа, которая приносит радость… Я давно хотел тебя спросить… Почему ты до сих пор не вышла замуж?

— Просто до сих пор мне не встретился человек, которого я бы захотела назвать своим мужем. Мне уже двадцать три, и я научилась доверять своему сердцу, Чарльз.

— И… твое сердце принадлежит мне?

— Да, Чарльз, и я сделаю все, чтобы ты был счастлив.

— Ты даже не представляешь, что для меня значат твои слова!

Фанни вздохнула и сказала:

— Сегодня, взглянув на Сильвию, я поняла, что она скоро уйдет от нас… Ты должен как следует подумать, Чарльз. Возможно, ты сочтешь необходимым порвать наши отношения. Ты так любил Сильвию и любишь ее до сих пор — возможно, всего лишь память о ней, но какую боль ты испытаешь, когда поймешь, что другая женщина не может заменить ее?

— Ты хочешь сказать, что мне не на что рассчитывать, даже если я сделаю тебе предложение?

— Мне казалось, мы понимаем друг друга. Послушай, если ты уверен, что, женившись на мне, ты снова обретешь счастье, для меня этого будет вполне достаточно. Но… я никогда не смогу дать тебе то, что дала тебе она…

— Даже если и так, все равно это больше, чем я заслуживаю! Оглядываясь назад, я понимаю, что ты спасла меня от одиночества. Я уважаю тебя и восхищаюсь тобой, но это вовсе не означает, что я предаю Сильвию!

— Довольно, Чарльз! Мы и так сказали друг другу больше, чем должны были… — решительно проговорила Фанни и, печально вздохнув, добавила: — Я так любила ее…

— И она любила тебя… Если бы она могла, то сказала бы тебе, что все, чего она хочет, это чтобы мы — я и наши дети — чтобы мы были счастливы… Женщины — самые прекрасные создания на земле, а она была одной из самых замечательных женщин…

По дороге в Брокетт Фанни пришла в голову мысль, что они говорили о Сильвии так, словно она уже умерла и они оплакивают ее кончину. В некотором смысле это было правдой, ибо она уже несколько недель не приходила в сознание, и день ото дня силы покидали ее беспомощную плоть. Фанни понимала, что настала пора задуматься о своем будущем и принять окончательное решение.

Она была искренне привязана к Чарльзу и питала к нему самые нежные чувства, но понимала, что это вовсе не та пылкая страсть, о которой пишут в романах. Они были скорее друзьями, чем любовниками, и Фанни считала, что таких отношений вполне достаточно для удачного замужества. Кроме всего прочего, она очень привязалась к его детям и к его некогда гостеприимному дому, и, возможно, эта привязанность значила для нее даже больше, чем ее отношение к самому Чарльзу Эшу.

Она слишком долго жила заботами и радостями своей семьи, всегда оставаясь на вторых ролях, и не было ничего удивительного в том, что теперь ей страстно хотелось стать полноправной хозяйкой Эш-Мэйнор — и хозяйкой своей собственной жизни.

Брокетт гудел, словно пчелиный улей: Каролина сообщила Фанни, что через несколько дней должен приехать Уильям в сопровождении леди Мельбурн и Эмили и в доме полно работы.

— Как хорошо, что ты приехала! — радостно воскликнула Каро, но тут же с тревогой добавила: — Ты опять была с ним? Не нравится мне все это, Фанни! Ты всегда старалась держаться в стороне от любых скандалов, но, боюсь, если ваша странная дружба не прекратится, сплетен не избежать.

— Какое это имеет значение? — пожав плечами, спокойно ответила Фанни.

— Очень большое! Ты девушка на выданье, из хорошей семьи… Если бы тетя Джорджи была жива, она бы помогла тебе составить хорошую партию…

— Я сомневаюсь, что принадлежу к тому сорту девиц, которые выходят замуж по наставлению родителей, — не задумываясь, парировала Фанни.

— Что за глупости! Послушай, ты слишком привлекательна, чтобы остаться без мужа, и ты не хуже меня знаешь, что твоя связь с Эшем порочит твою репутацию. И не забывай о том, что ты не бесприданница — у тебя есть драгоценности тети Джорджи и деньги, которые оставил тебе отец. Только скажи, и я моментально подыщу тебе какого-нибудь симпатичного и благовоспитанного молодого человека!

— Дорогая моя Каро, — смеясь, ответила Фанни, — я тебя просто не узнаю! Откуда весь этот прагматизм? Ты вышла замуж, потому что любила Уильяма, а я если вообще когда-нибудь и выйду замуж, то только за человека, который будет для меня скорее другом, чем пылким любовником и чьи вкусы и увлечения будут соответствовать моим.

— Например, твоей любви к шахматам, — ехидно заметила Каро.

— Это потрясающая игра, и Чарльз играет гораздо лучше, чем я, — невозмутимо проговорила Фанни.

Каролина посмотрела на нее с ужасом:

— Не говори в таком тоне! Это звучит так… холодно, почти что жестоко! Бедная Сильвия… ведь она может прожить еще годы!

— Едва ли, Каро, и, думаю, никто не стал бы желать ей этого. Силы покидают ее, и она по-прежнему не приходит в себя. Она дышит — и это все.

— Как это невыносимо грустно…

— Хуже всего было, когда она поняла, что надежды на выздоровление нет… А сейчас… Сейчас скорее можно пожалеть ее сыновей, которые выглядят совершенно осиротевшими. И Чарльз остался совсем один.

— Если не считать тебя.

— Да, если не считать меня. Послушай, Каро, тебе не о чем волноваться. Мне уже двадцать три года, и я вполне могу позаботиться о себе сама. Мы с Чарльзом — добрые друзья, и в наших отношениях нет ничего такого, что могло бы запятнать мою репутацию.

Каролина, немного помолчав, спросила:

— Он знает о тебе… ну, о тете Джорджи?

— Да. Кроме тебя и Уильяма, он единственный человек, кому я об этом рассказала.

— Если ты сказала ему, значит, ты решила, что он имеет право знать… Он так важен для тебя?

— Возможно, — невозмутимо ответила Фанни.

— О, моя дорогая! Только чувства могут служить оправданием для связи подобного рода, но ведь ты вовсе не влюблена в Чарльза Эша!

— Между нами нет ничего предосудительного.

— Но ведь Сильвия еще жива, а ты уже строишь планы, чтобы выйти за него замуж! Когда я думаю об этом, я просто прихожу в ужас!

— В таком случае перестань об этом думать, — пожав плечами, ответила Фанни и отвернулась.

— Уильям был прав, — простонала Каролина. — Когда я сказала ему, что должна постараться переубедить тебя, он ответил, что мне лучше не вмешиваться не в свое дело. Он сказал, что ваши с Чарльзом отношения касаются только вас двоих и не имеют ко мне никакого отношения.

— Уильям думает, что мы с Чарльзом стали любовниками? — не поворачиваясь, тихо спросила Фанни.

— Похоже, да. Он считает это вполне естественным и, должна тебе сказать, даже рад за Чарльза.

— В таком случае скажи ему, что это неправда, — резко ответила Фанни.

Впервые за много лет она была готова расплакаться. Неужели Уильяму нет до нее никакого дела? Неужели он решил, что она станет довольствоваться подобными отношениями? Все эти годы она ради его счастья с Каролиной пренебрегала своими собственными желаниями и откладывала свои планы… Когда-то он говорил ей о вечной дружбе, но что осталось от нее теперь? Безразличие?

— Уильям смотрит на все это совсем не так, как я, — сказала Каролина. — Ах, Фанни… Иногда я бываю так несчастна…

Фанни повернулась и отрывисто спросила:

— Ты поссорилась с Уильямом?

— Нет… Не то чтобы поссорилась… Ты знаешь, мы часто спорим о вере и идеализме — ну, как обычно… Однажды я имела неосторожность сказать, что искренне верю в то, что у него никогда не было ни одной женщины, кроме меня. Он рассмеялся, обозвал меня глупой гусыней и сказал, что это конечно же не так. «Неужели ты и вправду думаешь, что я, здоровый, молодой мужчина, несколько лет до нашей свадьбы довольствовался лишь платонической любовью к тебе, Каро?» — вот что он мне сказал! Он и в самом деле был удивлен, Фанни…

— Весьма глупо и грубо с его стороны. Я бы сказала, мужчины вообще весьма неотесанные создания. С другой стороны, не все ли тебе равно, что было раньше, ведь сейчас он принадлежит тебе, только тебе одной!

— Теперь я в этом сомневаюсь. Он может найти себе любовницу, особенно если… если у меня снова случится выкидыш… как прошлой зимой…

— Это случается со многими женщинами, а потом у них рождается еще целая куча прекрасных детишек, — мягко сказала Фанни.

— Но Колючка нашептала Уильяму, что я, скорее всего, специально устроила себе этот выкидыш, и с тех пор он заметно переменился ко мне. Внешне он все так же добр и внимателен, но я чувствую, что его любовь угасает. Он постоянно спорит со мной и говорит, что мне уже давно пора смотреть на жизнь более реалистично. Но, Фанни, реальность порой причиняет нам такую боль…

— Я знаю, дорогая, — тихо ответила Фанни.

Для нее было очевидным, что решающая роль в размолвке между Каролиной и Уильямом принадлежала леди Мельбурн. Она никогда не симпатизировала невестке и всегда была только рада подлить масла в огонь назревающей ссоры.

— Каро, милая, постарайся понять, — сказала Фанни, — Уильям очень любит тебя, и я не верю, что он мог к тебе перемениться. Просто со временем мужьям свойственно становиться чуть менее романтичными.

— Я думала, он будет во всем помогать мне, во всем меня поддерживать. Поначалу, когда мы только поженились, так оно и было. Он носил меня на руках, он был чудесным любовником и всегда заботился обо мне и защищал меня. А теперь… теперь он всего лишь пожимает плечами и говорит, что я сама должна научиться принимать решения. Он больше не хочет утруждать себя моими проблемами.

Фанни не нашлась что возразить.

— Уильям говорит, что люди редко бывают по-настоящему верны своим принципам, — продолжала Каро. — Он считает, что чаще всего они просто переворачивают все с ног на голову, обыгрывают ситуацию так, как им выгодно, и что вся наша жизнь — это не что иное, как потакание своим прихотям. Я всегда восхищалась верностью Чарльза бедняжке Сильвии, но Уильям сказал мне, что все дело в его слабохарактерности, которая мешает ему поступать иначе.

— Это неправда, — сказала Фанни. — Чарльз просто очень хороший, добрый человек. Что может Уильям знать о тех соблазнах, которые ему пришлось преодолеть? Он мог бы напиваться каждый вечер до бесчувствия, чтобы забыть о своих проблемах, но он всегда помнил о своих детях и не хотел становиться для них дурным примером! И он не забывал о своей земле и о тех, кто на ней живет, — он знал, что ему нельзя пить, иначе пострадают другие!

— Уильям наверняка сказал бы тебе, что Чарльз заботился только о своем кошельке — ведь он имеет доход со своего поместья, и ему выгодно поддерживать свои земли в должном порядке.

— Если очень захотеть, то в любом благом начинании можно легко отыскать эгоистичную заинтересованность, вопрос в том, стоит ли это делать? Если оторвать бабочке крылышки, то из прекрасного создания она превратится в отвратительную букашку…

— Мало того, что Уильям считает мотивы любого из наших поступков эгоистичными, он еще твердо убежден, что этого вовсе не стоит стесняться. Он говорит, что я всегда стремлюсь стать центром всеобщего внимания, и считает, что я должна отбросить в сторону все иллюзии и признаться самой себе в своих истинных желаниях, признаться, что я ничуть не лучше, чем есть на самом деле… И что, когда я дарю кому-то подарок, или посещаю больного, или даю служанке лишний выходной, я не должна воображать себя доброй и щедрой, а видеть в своих поступках только желание понравиться и вызвать всеобщее восхищение…

— Мне кажется, — ехидно заметила Фанни, — что Уильям со всем своим семейством слишком увлекся самоанализом.

— Ты права, это так странно — они и о себе самих отзываются не лучше, чем обо всех окружающих, и гордятся своим «реалистичным взглядом на действительность». Они всегда знают, чего хотят, и стремятся получить желаемое, а Уильям, если я не ошибаюсь, больше всего на свете хочет спокойной, безмятежной, необременительной жизни.

Каро была права: Уильям никогда не был особенно амбициозен и едва ли избрал для себя профессию адвоката, если бы не настойчивость матери. Именно леди Мельбурн толкала его все выше и выше по ступенькам его карьерной лестницы, и именно она настояла на том, чтобы Уильям попробовал свои силы в политике.

— Теперь я понимаю, что мне следует быть благодарной Господу за то, что хотя бы несколько лет я была совершенно счастлива, — задумчиво сказала Каро.

— И ты обязательно снова будешь счастлива! У тебя впереди еще целая жизнь, Каро!

Каролина покачала головой:

— Могу себе представить… Уильям во многом прав: для таких женщин, как я, жизнь — это что-то вроде игры. Но я предупреждала его. Я говорила ему, что какая-то часть меня так и осталась ребенком и что мне понадобится его помощь. Знаешь, Фанни, у меня такое странное чувство, как будто мы с Уильямом вместе, рука об руку, шли по дороге и остановились на распутье. А потом… потом он увидел, что нам навстречу идет его мать, отпустил мою руку и бросился к ней…

— Каро, это всего лишь одна из твоих фантазий.

— Но она так похожа на реальность! С тех пор как я увидела тот сон со змеей, я всегда боялась этой женщины.

— Тогда ты приняла слишком много опийной настойки, — улыбнувшись, сказала Фанни и серьезно добавила: — Леди Мельбурн вовсе не такая плохая, какой ты себе ее представляешь, просто она не склонна мириться со всеми твоими капризами и чудачествами, как обычно поступала твоя мама. Но ведь и змею можно приручить — просто не давай ей повода жалить тебя. Она третирует тебя только потому, что ты принимаешь ее нападки слишком близко к сердцу. Будь невозмутимой, сделай вид, что тебе все равно, и не забывай о вежливости — увидишь, через некоторое время она даже начнет испытывать к тебе некоторое уважение.

— Не думаю, что у меня получится, — с сомнением проговорила Каролина. — Знаешь, она как будто колет меня иголками, и я выкрикиваю разные ужасные слова, потому что мне больно. Но потом я забываю, что именно я говорила, а она — нет. Мало того, она пересказывает все это Уильяму, и конечно же он пытается как-то выгородить меня и оправдать мое поведение, но в душе он тоже винит меня. Ты знаешь, Фанни, Уильям восхищается нами, Спенсерами, но и высмеивает нас. А мама и тетя Джорджи всегда говорили о Лэмах, что они в чем-то похожи на варваров, и поэтому относились к ним снисходительно, даже жалели, но при этом считали Уильяма единственным приятным исключением. Но вся беда в том, Фанни, что Лэмам совершенно наплевать, что о них думают другие, а нас — маму и меня — их отношение к нашей семье глубоко ранит и обижает.

Что бы ни говорила о Каролине леди Мельбурн, взглянув на комнату маленького Огастеса в Брокетте, переделанную специально для малыша, она не могла отрицать того, что невестка была превосходной матерью.

Детская находилась на первом этаже, вся мебель в ней была сделана лучшими мастерами по рисункам самой Каро — тут были и миниатюрные, словно предназначенные для сказочных гномов, изящные столики и креслица, и уютная детская кроватка под балдахином, и множество оригинальных, искусно сделанных игрушек.

На следующий день после приезда в Брокетт леди Мельбурн и Эмили совершили ритуальный визит в детскую.

Старшая няня, миссис Роуз, увидев гостей, сделала книксен, вторая, молоденькая служанка, сидевшая на полу и игравшая с ребенком, вскочила и присела в глубоком реверансе.

— Продолжайте вашу игру, — сказала леди Мельбурн.

— Ла-а-адушки, ладушки, — снова нараспев затянула служанка, взяв малыша за толстенькие ручки.

Крупный и пухленький Огастес, которому шел уже третий год, сидел в маленьком креслице и, казалось, не обращал никакого внимания ни на визитеров, ни на свою няню, всеми силами пытающуюся заинтересовать его игрой.

— А что, разве он еще не говорит? И даже не ходит? — поинтересовалась леди Мельбурн.

— Что вы! Конечно, он уже научился ходить, — радостно ответила Каролина. — Правда, пока не разговаривает, разве что произносит разные звуки. Ну-ка, Фанни, возьми его за ручку, а я возьму за другую… Так, мой дорогой, покажи-ка нам, что ты умеешь делать…

Но оказалось, что показывать особенно нечего: поддерживаемый с двух сторон, Огастес сделал несколько неуверенных шагов, а потом тяжело опустился на пол и истошно завопил. Каролина подняла ребенка на руки, чтобы успокоить его, а затем передала малыша Уильяму.

— У него режутся зубки. Бедный крошка, он так мучается от боли, — обеспокоенно сказала Каро, — но миссис Роуз говорит, что скоро все пройдет.

Леди Мельбурн сама пригласила миссис Роуз — она слыла достаточно опытной няней и имела положительные рекомендации от нескольких приличных семей.

Уильям с малышом на руках ходил взад и вперед по комнате, ласково разговаривая с ним и поглаживая его по головке. Ребенок издавал весьма странные звуки, напоминающими кудахтанье и кашель одновременно.

— Прекрасный мальчишка, — гордо сказал Уильям.

— И очень спокойный… с ним совершенно никаких проблем… — отчего-то взволнованно добавила миссис Роуз.

Леди Мельбурн молча перевела взгляд на Уильяма, а затем на ребенка: его головка бессильно покоилась на плече отца, рот был полуоткрыт, а взгляд казался рассеянным и бессмысленным.

— Фанни, насколько я полагаю, ты оставалась в Брокетте по меньшей мере в течение нескольких недель, ты часто видела Огастеса?

— Не особенно часто, — ответила Фанни, — когда я заходила в детскую, он обычно спал и выглядел вполне здоровым.

— У него отменный аппетит, — немного обиженно заявила миссис Роуз.

— Он хорошо набирает вес, и я не вижу особых причин для беспокойства, — уверенно добавила Каро, но, заметив в ее глазах страх, Фанни поняла, что она чего-то недоговаривает, и ее сердце заныло от дурного предчувствия.

— Ну что ж, я полагаю, на сегодня достаточно, мы увидели все, что хотели, — холодно промолвила леди Мельбурн, потрепала малыша по пухлой щеке и выплыла из детской.

Уильям передал ребенка няне и тоже вышел из комнаты, Каро, Фанни и Эмили последовали за ним.

Двумя часами позже леди Мельбурн объявила, что ей необходимо поговорить с Уильямом и Каролиной в библиотеке. Эмили и Фанни понимающе переглянулись.

— Мама думает, что с ребенком что-то не так, — заговорила первой Эмили. — Я слышала, как она пробормотала, малыш, мол, отстает в развитии. Мне… мне тоже так показалось. По мальчику не скажешь, что ему уже третий год…

— Но все дети разные, — возразила Фанни. — Огастес такой толстенький и розовощекий и, как мне кажется, довольно крупный для своего возраста.

— Я не так много знаю о маленьких детях, но думала, что в два с половиной года ребенок уже должен вовсю бегать и говорить, может быть, не очень хорошо, но хотя бы отдельные слова…

— Уильям выглядит таким счастливым и души не чает в сыне, да и Каро тоже…

— Ну и что? Любящие родители могут многого не замечать, разве нет? А даже если и замечают, то, скорее всего, стараются не думать об этом… Знаешь, когда я увидела это маленькое создание, я почти испугалась: у него такой странный, как будто невидящий взгляд…

— Со зрением у него все в порядке. Разве ты не видела — он моргнул, когда твоя мать щелкнула перед ним пальцами?

— Я совсем не это имею в виду.

— Если бы с малышом было что-то не так, миссис Роуз давно бы заметила. Она вынянчила очень много детей. Возможно, Огастеса не назовешь слишком живым ребенком, но это его единственный недостаток, а может быть, даже и достоинство. Ты же сама видела, он уже начинает ходить!

— Ходить? Слишком громко сказано. Волочить ноги, пожалуй.

— Эмили! Перестань сейчас же!

Эмили повернулась и посмотрела Фанни прямо в глаза:

— Если он и в самом деле умственно отсталый, то рано или поздно, но все равно нам придется признать это! Бедный Уильям, это будет для него таким ударом… Боже, что это?

Послышался громкий крик, какой-то грохот и шум, а затем пронзительный истерический плач.

Фанни ринулась к дверям, но Эмили схватила ее за рукав и испуганно сказала:

— Каролина… Там, в библиотеке…

— Этого я и боялась… Один Бог знает, что твоя мать ей наговорила… Пусти, я должна быть с ней…

— Мы не должны вмешиваться, Фанни. К тому же там Уильям…

Но Фанни ее больше не слушала. Оттолкнув Эмили, она побежала по коридору. Рывком распахнув двери библиотеки, она увидела кричащую, бьющуюся в истерике Каро, лежащую вниз лицом на полу. Одновременно она заметила огромное черное пятно на ковре и с головы до ног облитую чернилами леди Мельбурн. Они капали с ее тщательно уложенной прически, тонкими струйками стекали с ее напудренного лица вниз, по шее и по ее великолепному шелковому платью. Уильям наклонился, чтобы поднять тяжелую медную чернильницу, валяющуюся у ее ног.

Фанни подбежала к Каролине и, обняв ее за плечи, попыталась поднять ее с пола, но Каро, казалось, совершенно обезумела — она яростно отбивалась, размахивая руками и выкрикивая что-то нечленораздельное, до тех пор, пока, наконец, Уильям не сгреб ее в охапку. Все это время леди Мельбурн стояла неподвижно, словно статуя, с высыхающими на лице и платье черными пятнами.

Уильям при помощи Фанни перенес Каро на кушетку. В дверях столпились испуганные слуги, и Уильям раздавал им четкие и краткие указания: одного он послал за доктором, другого за вином, третий должен был дать понюхать Каро жженых перьев и настежь распахнуть окна.

Наконец леди Мельбурн обрела дар речи. Ее голос дрожал от ярости:

— Эта девчонка… она помешалась! Как она посмела?!

Уильям повернулся к матери, в его лице не было ни кровинки, но, когда он заговорил с ней, в его глазах светился холодный гнев:

— Ты сама виновата! Как ты могла…

— Я сказала то, что должна была сказать, Уильям! Я выполнила свой долг! Этот ребенок — умственно отсталый, ему необходим врач!

— Ты обвинила во всем Каро. Ты заявила, что это она во всем виновата… Ты сказала ей, что тебя вовсе не удивляет, что она произвела на свет умственно отсталое дитя… Это отвратительная, гнусная ложь! Наш сын абсолютно здоров — слышишь, абсолютно, так же, как и Каролина!

— Мой бедный Уильям, ты, должно быть, совсем ослеп, если заявляешь об этом даже теперь — теперь, когда ты стал свидетелем ее припадка!

— Ты сказала вполне достаточно, чтобы довести до безумия кого угодно! Мало того что ты заявила ей, что наш ребенок — идиот, ты еще обвинила в этом Каро!

— Ты прекрасно знал мое мнение о Каролине еще задолго до того, как вы с ней поженились. Она всегда была взбалмошной и непослушной девчонкой, и в этом она должна винить свою мать, а не меня! А бедняжка Огастес… Меня очень беспокоит его здоровье, и я считаю своим долгом открыть вам обоим глаза — он умственно неполноценен, и, возможно, сейчас еще не поздно обратиться за помощью к врачам… Ему необходимо лечение, возможно, даже операция…

— Уильям, не позволяй ей… не позволяй… — обливаясь слезами, закричала Каролина, — она так сильно ненавидит меня, что ненавидит даже моего ребенка!

— Каро, прошу тебя, успокойся… это какая-то ошибка. С нашим мальчиком все в порядке, клянусь тебе. Скоро он начнет разговаривать и бегать так же, как и все другие дети… Все в свое время…

Каро прижалась к Уильяму, и ее бурные рыдания постепенно превратились в тихие, жалостные всхлипы.

Слуга принес бренди; Фанни налила немного в стакан и передала его Уильяму.

Каролина сделала несколько глотков, и ее щеки слегка порозовели.

— Обещай мне, Уильям, что ты никому не позволишь обижать нашего мальчика! — взволнованно сказала она.

— Любимая, конечно, не позволю, но, возможно, нам все же стоит показать малыша докторам, чтобы быть совершенно уверенными…

— Я и так уверена, что с ним все в порядке! Ты же сам только что поклялся мне в этом! И миссис Роуз тоже так думает. Не обращай внимания на свою мать, не слушай ее. Если ты меня любишь, ты вообще не должен с ней больше разговаривать… Но я знаю, ты все равно простишь ее…

— Да, — ответил Уильям. — Я не могу поступить иначе, и ты тоже обязательно простишь ее.

— Никогда! Я ничуть не сожалею, что швырнула в нее этой чернильницей, наоборот, я очень рада! Да, я вела себя как сумасшедшая, но ведь она так меня и называет, не так ли? Жаль, что мне удалось всего лишь испортить ей платье, а не разбить ей в кровь лицо!

— Дорогая, ты слишком перевозбуждена, подумай, что ты такое говоришь?!

— Да, мои нервы на пределе, — ответила Каролина, садясь на кушетку и откидывая с лица спутанные кудряшки. — Она — мой враг. Я знала это еще до замужества, и я боялась выходить за тебя. Помнишь, что случилось со мной на нашей свадьбе? Это все из-за нее. Спроси Фанни, она подтвердит. Я… видела сон; вещий сон, и если бы я была хоть чуточку умнее, то не стала бы пренебрегать им.

— Расскажи мне о том сне, Фанни, — попросил Уильям несколькими часами позже, когда Каро наконец уснула, а леди Мельбурн заперлась в своей комнате вместе с Эмили. Уильям и Фанни поужинали вдвоем и теперь сидели в библиотеке.

— Быть может, не стоит об этом? — откликнулась Фанни. — Ничего серьезного. Ты же знаешь, в тот день Каро перенервничала, и врач дал ей выпить слишком большую дозу опийной настойки, вот ей и привиделся этот кошмар. Вся беда в том, что она придает ему слишком большое значение.

— Но она никогда не говорила со мной о своих страхах, — заметил Уильям.

— Каро просто не хотела тебя расстраивать, но ты же и сам знаешь, что вся твоя семья — разве что за исключением Эмили — всегда ее недолюбливала.

— Все же расскажи о том сне, Фанни.

— Хорошо, — вздохнув, ответила девушка.

Уильям выслушал ее внимательно и серьезно и, когда она замолчала, задумчиво произнес:

— Неудивительно, что этот сон так напугал бедную Каро. Теперь я понимаю, почему она так относится к моей матери; то, что ты мне рассказала, многое объясняет, в том числе и сегодняшнее происшествие.

Глядя на его бледное, усталое лицо, Фанни вдруг снова, как и несколько лет назад, ощутила прилив нежности и с грустью поняла, что ни один мужчина в мире, даже Чарльз Эш, никогда не будет значить для нее так много, как Уильям.

— У Каро сложный характер, — сказала она. — Она умна, но ей не хватает мудрости. Если бы она научилась сдерживать свои чувства и игнорировать нападки твоей матери, то наверняка заслужила бы ее уважение. Я постоянно твержу ей об этом, но все бесполезно. Каро чересчур ранима и совершенно не умеет контролировать себя.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Вряд ли моя мать осмелилась бы сказать другой женщине то, что она говорила сегодня Каро. Я очень люблю маму, но даже мне трудно простить ей эти ужасные слова.

— Леди Мельбурн была очень напугана.

— Ты все-таки думаешь, все дело в нашем малыше?

— Не знаю, что и сказать. Мне раньше не приходилось иметь дело с такими маленькими детьми.

— Они очень быстро растут, — сказал Уильям. — Физически Огастес прекрасно развит — он крупный и высокий и весит даже больше, чем многие дети в его возрасте. Я согласен с матерью в одном — очевидно, что по сравнению с физическим его умственное развитие немного запаздывает. Я обязательно должен посоветоваться с врачом.

Фанни промолчала. Возможно, Уильям был прав, но у нее перед глазами до сих пор стоял тупой, абсолютно бессмысленный взгляд малыша, а в ушах звучали его дикие крики, больше напоминающие звуки, издаваемые животным, чем человеческим созданием.

— Здоровье нашего мальчика вызывает у меня гораздо меньшие опасения, чем состояние Каро. Боюсь, что я не тот человек, который сможет помочь ей залечить ее душевные раны.

— Ну что ты, Уильям! Она же так любит тебя!

— Но я — один из ненавистных ею Лэмов, и она помнит об этом. Ты совсем другая, Фанни, несмотря на то, что принадлежишь к Спенсерам, — ты не испытываешь подобных предубеждений и руководствуешься прежде всего здравым смыслом, а не сиюминутными эмоциями. Мне кажется, сейчас ты — самая лучшая компания для Каролины. И… если ты не связана какими-либо другими обязательствами… В общем, я прошу тебя пожить вместе с нами хотя бы несколько месяцев…

— Если я не связана другими обязательствами? — с вызовом переспросила Фанни. — Почему бы тебе не быть откровенным, Уильям, и прямо не спросить меня о том, о чем ты сейчас подумал?

— Я не могу взять на себя такую смелость…

— А что, если я настаиваю?

Фанни подалась вперед, обеими руками вцепившись в подлокотники своего кресла. Она посмотрела ему прямо в глаза, и Уильям увидел в ее взгляде бушующий огонь негодования.

— Хорошо, если ты так хочешь… — сконфуженно сказал он, — хотя это и не мое дело, и поверь, я вовсе не собираюсь тебя осуждать… В общем, если вы с Чарльзом — любовники, то он, несомненно, имеет больше права рассчитывать на твою помощь и поддержку, чем кто бы то ни был… Просто я подумал, что, возможно, ты не так сильно привязана к нему и сможешь…

Фанни слушала его спокойный голос и чувствовала, как тает ее гнев. Она понимала, что, с его точки зрения, в ее связи с Эшем не было ничего сверхъестественного. Нет, Уильям вовсе не считал ее легкомысленной, но, очевидно, полагал, что для незамужней женщины ее возраста совершенно естественно поддерживать определенные отношения с мужчиной, если у нее нет возможности стать его законной женой.

— Я очень к нему привязана, Уильям, — спокойно сказала Фанни. — Я люблю Чарльза и очень жалею его. И я очень привязана к его детям… Сильвии осталось недолго, и, когда она умрет, я собираюсь выйти за Чарльза замуж… Но, как я уже говорила Каро, это вовсе не значит, что мы с ним любовники. Между нами ничего не было, мы — всего лишь друзья, и нам хорошо вместе. Быть может, это оттого, что я… слишком холодная и бесчувственная — Каро всегда мне об этом говорила. Думаю, она бы скорее одобрила меня, если бы я с безрассудной страстью бросилась в объятия женатого мужчины… Но мне вполне достаточно его обещания жениться на мне, когда это станет возможным. Уильям, ты же реалист, и ты должен понять меня: я не сторонник внебрачных отношений. Либо я выйду замуж, сохранив свою честь, либо навсегда останусь старой девой.

Уильям слушал ее, совершенно забыв о своих собственных заботах и тревогах.

«В ней есть что-то необыкновенное… Странно, я знаком с ней так давно, но совсем не знаю ее, — думал Уильям. — Ее сдержанность — это сдержанность человека, который никогда по-настоящему не любил. Нет, она не любит Чарльза так, как женщина может любить мужчину… Она станет для него хорошей женой, но ему не суждено познать ее страсть».

— Так ты… переедешь к нам? — спросил он вслух. — Каро сейчас нуждается в тебе больше, чем когда бы то ни было. Возможно, об этом еще рано говорить, но, похоже, скоро у нас появится еще один малыш… Вспомни, что случилось этой зимой, и ты поймешь, что сегодняшняя буря больше не должна повториться…

— Каро не говорила мне… — озабоченно сказала Фанни. — Мне кажется, что…

— Что нам нужно было немного подождать? Согласен, но это был ее выбор.

— Возможно, следует предупредить леди Мельбурн, чтобы она впредь была более осторожна с Каролиной?

— Она уже знает, — буркнул Уильям, нахмурившись. — Каро сказала ей.

Фанни от изумления не нашлась что ответить, и Уильям добавил:

— Она могла забыть о том, что Каро в положении, или просто не придать этому значения — теперь это уже не столь важно. Слава богу, похоже, на этот раз все обошлось. Я думаю, когда мама немного отойдет, она обязательно извинится.

— Каро тоже хороша — подумать только, швырнуть чернильницей! Я не слышала, что именно сказала твоя мать, но, наверное, это были какие-то ужасные, непростительные слова.

— Да, это так, но, прошу тебя, Фанни: не вставай однозначно на сторону Каро. Это может принести больше вреда, чем пользы.