Привычно резкая команда разбудила Отто. Голос в рупоре был как собачьий лай, злобный и противный.

— Подъем! Выходи строиться, сачки!

Отто глянул на часы. Без малого полночь.

Ну да, конечно.

Полночь. Любимое время нацистов.

В полночь все выглядит по-особому, исторически значимо. Присяги, клятвы на верность, целование знамени. Жестокие посвящения, изнуряющий тренаж. Зачем все это устраивать днем, когда можно середь ночи? Под всполохи костров и факелов, под барабанную дробь.

Отто вскочил с койки. Ему снилась Дагмар, а эти козлы разбудили!

— Шевелись, задрыги! — не унимался рупор. — Бегом на плац! Форма одежды гражданская!

Сердце екнуло. Похоже, старосты удумали любимое издевательство. Воспитанников выгоняли на плац поочередно во всех формах: летней, зимней, спортивной, парадной, рабочей и так далее. На каждую перемену отпускалось все меньше времени. После судорожных попыток уложиться в немыслимый срок, когда вся одежда вкупе со снаряжением сбрасывалась и надевалась иная, старосты объявляли проверку спальни и всех наказывали за беспорядок.

С гражданской одеждой Отто дела обстояли неважно. Он был безденежным сиротой на государственном обеспечении. Школа снабжала его всем необходимым, выдавала отличную форму, но этим и ограничивалась. Гражданских брюк не имелось, и потому на плац, подернутый ноябрьским ледком, Отто выскочил в шортах, чем вызвал неуемные смешки младшего класса.

Запоминая юнцов, с которыми еще поквитается, он гадал, почему так долго нет команды на переодевание. И тут на плацу появился директор при всех партийных регалиях.

— Юноши! — обратился он к воспитанникам, синхронно принявшим стойку «смирно». Возбужденное лицо его сулило нечто большее, чем обыденные измывательства старост. — Нам выпала честь действовать бок о бок с партийными соратниками из СС!

Строй на плацу взбудоражился. Эсэсовцы — герои. Черные рыцари! Дивизия «Мертвая голова»! Красотища, не чета вермахту. Отто ошпарило страхом. Пусть он приноровился к школе и даже получал удовольствие от безжалостной физической муштры, однако ни на секунду не забывал, кто его истинный враг. Он помнил о родных и любимых. И еще понимал, что рано или поздно его, воспитанника «Напола», принудят выступить против своих.

Он знал, что никогда этого не сделает.

Даже под страхом наказания или смерти.

— Что ж, сегодня и мы слегка позабавимся. — Директор лучился улыбкой. — Ибо настало время, мои отважные юные герои отечества, свести счеты с господами вредителями. Нынче, парни, мы повидаемся с расовым врагом! С германским бедствием! С евреями!

В строю ухмылялись, исподтишка друг друга подталкивали. Отто с трудом сглотнул, пытаясь сосредоточиться. Последние дни в городе было неспокойно. В Париже произошло убийство. Еврей застрелил немецкого дипломата. На улицах только о том и говорили, газеты вопили об отмщении. Неужто «рано или поздно» пришло?

Замерев в строю, Отто напряженно слушал, сквозь серебристый парок дыхания вглядываясь в лицо директора.

Потом кое-что заметил.

Небо окрасилось заревом.

Что это? Солнце ведь давно село.

Свело живот. Накатила тошнота. В холодном ночном воздухе пахнуло бедой.

— Конечно, вы знаете о подлости в Париже. — Голос директора скрежетал, точно железо по камню. — Еврей совершил гнусное убийство. За преступление против Германии поплатятся его здешние сородичи. Ныне по всему рейху проходят стихийные демонстрации, народ негодует и требует возмездия. Вы, юноши, удостоились чести выступить плечом к плечу с СС и СА! Вдумайтесь! Вы — их товарищи по оружию! Однако приказано действовать в гражданском облачении. Дабы никакой заграничный писака не оклеветал стихийную народность демонстраций. Не сомневайтесь, парни, эти выступления стихийны, но в национал-социалистическом понимании, когда стихийность надлежаще организована и поставлена на службу государству!

Отто уже не слушал. Он смотрел на небо. Зарево стало ярче.

Берлин горел.

По крайней мере, отдельные районы. Ясно какие.

Покинуть строй и мчаться к Дагмар? Сердце бухало. А мать? С ней Пауль. Но Дагмар никто не защитит. Стоп. Паниковать нельзя, надо сосредоточиться. Вон на краю плаца фургоны. Значит, куда-то повезут. Наверняка в самое пекло «выступлений». Чтобы добраться к Дагмар, выгоднее остаться со школой.

— Изъявления народного гнева проходят во всем рейхе! — гремел директор. — В каждой деревне, каждом городе и поселке. Всякое еврейское гнездо должно быть уничтожено. Наша задача — навестить Курфюрстендамм! Мы покажем всему миру, как немецкая молодежь относится к коммунистическим капиталистам, то бишь еврейским паразитам — гнойнику, вызревшему в сердце нашей столицы! Отряд СС просил прикомандировать лишь старшеклассников, но своей властью я решил задействовать всю школу. Ибо Германия — это молодежь, и молодость — не помеха служить своей стране. Как не раз говорил наш фюрер, дорогу молодым!

Отто глянул на младший класс. Одиннадцатилетние пареньки, замотанные в шарфы. В брюках гольф. В струнку вытянулись на плацу, поблескивающем наледью. Изо ртов вырываются облачка пара, под фонарями желтоватые. Над головами полощут знамена со свастикой.

Кое-кто из малышни смотрит беспокойно, даже испуганно. Другие широко ухмыляются. Не каждую ночь наставники будят и велят бить окна.

От нетерпения Отто колотило. Когда же погрузка? Когда же старый козел умолкнет и велит садиться по машинам?

— Приказы исходят от самого обергруппенфюрера СС Гейдриха, — разливался директор. — Исполнять их надлежит неукоснительно, как подобает воспитанникам «Напола». Громить всех евреев, их заведения, собственность и жилища. Сровнять с землей синагоги, все без исключения. Иностранцев не трогать, в том числе зарубежных евреев. При поджогах особо следить, чтобы не пострадала немецкая собственность. В сомнительных случаях громить, но не жечь. Все ясно? Господа! Хозчасть школы обеспечит вас всеми имеющимися молотками, кувалдами, ломами и лопатами. Получают только старшеклассники. Под расписку, потом вернуть!

По команде школьники наперегонки ринулись за орудиями, но Отто помешкал. Ни к чему связываться с казенным имуществом, за которое надо отвечать. И потом, на Курфюрстендамм ему делать нечего. Среди ночи там не будет Дагмар.

Жилища, сказал директор. Раз велено громить жилье, прикинул Отто, охотнее возьмутся за то, что побогаче. Всем известный дом Фишеров — отличная мишень.

Школьники расселись по машинам. Из фургонов, сквозь тьму двигавшихся в город, неслось разухабистое пение.

Любимый школьный репертуар.

Обагрим ножи еврейской кровью, то-то уж веселье.

Чтобы не вызывать подозрений, временами Отто подтягивал, но уличные сцены отвлекали от горлопанства. С каждой минутой зрелище становилось все безобразнее и кошмарнее.

Повсюду горели разгромленные магазины. Взбесившаяся толпа осаждала жилые дома.

Прижавшись лицом к оконцу, Отто смотрел на улицы. Избиения. Парней сшибали наземь и пинали. Девушек за волосы волокли к сточным канавам. Матери с плачущими младенцами на руках как могли отбивались, но их вышвыривали из домов.

На улице было холодно, но в фургоне надышали горластые певуны, и оконце запотевало. Отто беспрестанно протирал глазок, в котором открывались чудовищные картины.

Застрелили человека. Еще одного зарезали.

В гуще беспорядков полицейские в форме. Град ударов сыпался на охваченных ужасом людей, которых дубинками загоняли в автозаки.

В Берлине не имелось еврейского гетто, евреи жили во всех столичных районах, и потому весь город стал свидетелем дикой истерической бойни.

Казалось, наступил апокалипсис.

Шел погром, безудержный и жестокий.

По мосту Мольтке, откуда год назад бросился Вольфганг, школьные фургоны переехали через Шпрее. Лишь на миг Отто вспомнил о семейной трагедии. Образ отца, с трубой в руке перевалившегося через парапет, мелькнул и тотчас исчез. Кошмар настоящего затмил скорбь прошлого.

Миновали еще один мост, проехали сквозь Тиргартен, и фургоны встали, немного не добравшись до Курфюрстендамм. Улицы были усеяны битым стеклом, и водители боялись за покрышки. Воспитанникам, построившимся на тротуаре, приказали пешим порядком выдвинуться на знаменитую торговую улицу и далее произвольно крушить все еврейское.

Подходящий момент ускользнуть, смекнул Отто.

В неразберихе никто не заметит его отсутствия. В осатаневшей толпе многие отобьются от школьной стаи.

Да плевать сто раз, главное — пробраться к Дагмар.

Под ногами жутко хрустело битое стекло. Отто бежал, расталкивая регочущую толпу, самодовольную и качкую, хмельную от ворованной выпивки и власти.

Абсолютной власти.

Казалось, весь город вышел на улицы. Нет, конечно. Большинство берлинцев сидели по домам, прячась, точно страусы. Однако народу хватало, словно в диком шабаше участвовало все городское население вплоть до последнего бандита, вора, шпаны и недоумка, обиженного на весь свет.

Отто разрывался от желания помочь беззащитным жертвам озверевшей толпы. Банды, заходившейся в исступленной ненависти к «преступным» расовым врагам.

По заслугам!

Уж вы-то над нами поизмывались!

Достали! Терпение лопнуло!

В трепещущем свете факелов искаженные лица казались нелепыми масками праведной ненависти и безграничной жестокости.

Метались лучи фонариков, выискивая поживу и новые жертвы — в панике бегущих детей.

Чернь вламывалась в дома. Срывала одежду с девушек. «Шлюхи!» — скандировала толпа.

Рты детей, зашедшихся в крике, — будто черные провалы во все лицо. Иные малыши лишь дрожат и омертвело смотрят на маму с папой, которых на их глазах избивают. До смерти.

Отто не мог им помочь.

Он бежал, лишь краем сознания отмечая картины, сродни калейдоскопическим видениям кошмара.

Сон.

Всего два часа назад ему снилась Дагмар. Где она? В лапах толпы? С нее срывают одежду? Избивают? Убили?

Страх и отчаяние гнали кровь по жилам, еще никогда в жизни Отто так не бегал. Проскочил Мемориальную церковь кайзера Вильгельма и вылетел на Кантштрассе. Банды юнцов жгли еврейскую собственность, которую побрезговали украсть.

В огонь летело все содержимое магазинов. Одежда, скобяные изделия, канцтовары. Осатанелые тетки ножами кромсали манекены. Мужики кувалдами крушили пишущие машинки и арифмометры. Телефонный коммутатор вылетел из окна и вдребезги разбился о тротуар.

Вдогонку Отто неслись хриплые вопли.

«Синагоги горят!» — заорал кто-то. На улицах валялась ритуальная утварь. Растоптанная, обгоревшая. Древние талмуды в кожаных переплетах шелестели страницами, точно многокрылые бабочки, летевшие на огонь. Картины, резные бимы и скамьи — все шло на корм пламени.

Какие-то юнцы отплясывали, завернувшись в талесы. Потом расстелили их на тротуаре и заставили стариков-евреев мочиться на вышитые платы. Седые старухи рыдали.

— Теперь пущай напялят обоссанное тряпье! — завопила одна девчонка, и ее приятели подпихнули отбивавшуюся старуху к оскверненным талесам.

Отто не мог ей помочь.

Он все видел, но будто ничего не замечал. Если подобное творят со всяким евреем, что они сделали с Дагмар?

На улицах дорогого района Шарлоттенбург-Вильмерсдорф было чуть спокойнее. В Берлине проживало меньше богатых евреев, чем утверждали нацисты, и целые кварталы оставались нетронутыми.

Там и сям толпа осаждала дом и швыряла бутылки в окна, но престижный район не кишел очумелыми бандитами. В столь живописном предместье полиция сохраняла относительный порядок.

В душе Отто вспыхнула надежда. Может, сюда безумие еще не добралось, может, он успел?

Однако надежда прожила лишь мгновение. С проспекта в кайме деревьев Отто свернул на улицу, где жила Дагмар, и увидел пожар. Ошпарило страхом, мигом забылась боль в разрывавшихся легких. Значит, опоздал.

Горел дом Фишеров.

Перед особняком орала, пела и плясала толпа. Дом уже разграбили. Улицу усеивали вещи — Отто многие узнал. Картины, граммофон, красивые подушки, чашки и вазы, мебель. Все искорежено, разбито, разбросано.

Проталкиваясь сквозь толпу, он наступил на что-то мягкое.

Глянул под ноги — старая вязаная обезьянка. Тысячи раз он ее видел.

На подушке Дагмар. На туалетном столике возле банки с тальком. На коробке с салфетками.

Несмотря на всю свою взрослость, Дагмар по-прежнему засыпала с ней в обнимку. Теперь обезьянку вышвырнули.

Значит, побывали в спальне.

Обезьянка на улице. А где Дагмар?

Отто поднял игрушку и сунул в карман.

— Фишеров повязали? — окликнул он парней, кривлявшихся в идиотском танце. — Забрали в кутузку?

— Чего? Куда? — осклабились парни.

— Где Фишеры? — Отто отбросил наигранное дружелюбие и цапнул за шкирку одного плясуна. — Женщина и девушка. Где они?

— Отвали на хрен! Не знаю! — взвыл парень. — Наверное, в доме. Были там. Какая на хер разница? Пускай сгорят!

Отто посмотрел на пылавший дом. Первый этаж охвачен пламенем, второй пока цел. Ненадолго.

Отто попробовал подойти ближе. Парадная дверь превратилась в топку. Сквозь нее в дом не проникнуть даже на крыльях любви. К окнам тоже не подступишься — оттуда рвутся злобные огненные языки. Большой эркер гостиной распахнулся пылающим зевом.

Вперемешку с колокольным трезвоном заныли сирены. Скрипнув покрышками, у дома остановились две огромные пожарные машины.

Надежда ожила — может, все обойдется?

Пожарные выскочили из машин и принялись разматывать шланги. Сноровка их впечатляла.

Отто подбежал к командиру.

— Отто Штенгель, господин начальник! — рявкнул он, отдав нацистский салют. — Воспитанник «Напола».

Паникой делу не поможешь. Надо сохранять спокойствие и властность.

Так вел бы себя Пауль.

— Я занят, сынок, — буркнул командир.

— Наверное, Фишеры еще внутри, господин начальник. Я бывал в этом доме. Знаю планировку. Смогу помочь их вывести.

Пожарный лишь пожал плечами и отвернулся к подчиненным, уже приготовившим брандспойты.

— Давление постоянное! — выкрикнул он. — С обеих сторон!

Послышались шипение и рокот. Укрощенные рукава, смирно лежавшие поперек улицы, взбухли и выплюнули две мощные водяные дуги. Теперь брандспойты извивались и подскакивали, словно рвущиеся на свободу змеи; на усмирение каждого требовались трое пожарных.

Отто облегченно вздохнул, но уже через секунду облечение сменилось беспросветным ужасом.

Пожарные направили струи на дома по сторонам от особняка Фишеров.

— Что вы делаете! — закричал Отто. — Там люди горят!

— Уймись, парень! — оборвал его командир. — Если ты из «Напола», должен знать директиву. Оберегать лишь немецкую собственность, еврейская пусть горит. Не понимаешь, что ли? Соседи трясутся за свои дома.

Секунду-другую Отто завороженно смотрел на огнеборцев, которые во исполнение государственной директивы поливали близстоящие дома, не обращая внимания на полыхавший особняк.

Потом очнулся и кинулся к горящему дому. Под водяной дугой проскочил через палисадник и побежал по тропке, отделявшей дом Фишеров от соседей.

Его окатило водой, водопадом стекавшей с крыши соседнего особняка, что было на руку, ибо от пожарища несло нестерпимым жаром.

Сад за домом был безлюден. Когда пожар занялся всерьез, мародеры и вандалы слились с толпой уличных зевак.

Отто помнил, где хранится лестница. Мальчишкой он часто бывал в этом саду и не раз видел, как разнорабочий Фишеров по длинной лестнице взбирается на крышу, чтобы прочистить водостоки или подлатать кровлю.

Лестница была на месте — за сараем, где держали рассаду. Поднатужившись, Отто выволок ее, поднял и привалил к стене. Под окном в спальню Дагмар.

Огонь еще не охватил второй этаж, однако вовсю хозяйничал на первом. Отто понимал, что надо спешить, но провозился с лестницей, в палящем жаре вытягивая ее верхнюю секцию.

Наконец он справился и вскарабкался к подоконнику, где воздух еще не обжигал лицо.

Сквозь стекло Отто заглянул в темную комнату, но ничего не увидел. Видимо, огонь уже уничтожил проводку, потому что свет не горел во всем доме. Отто заколотил в стекло, готовый, если что, вынести раму.

Но тут, к его радости, фрамуга открылась.

Медленно уползла вверх.

В окне стояла Дагмар.

Лицо — грязная заплаканная маска ужаса.

— Оттси… — выдохнула она.

— Где фрау Фишер? — крикнул Отто.

— Внизу, — просипела Дагмар.

Отто влез в комнату и опустил фрамугу.

— Сквозняк еще больше раздует пожар, — ответил он на немой вопрос Дагмар, потом ринулся к двери и выскочил на площадку.

Пекло. Горела лестница, полыхал весь первый этаж. Жар и чад невыносимые.

Отто машинально шагнул вперед. Нет, дальше никак. Хода нет. Наверняка фрау Фишер погибла.

Вернулся в спальню, захлопнул дверь. Кинулся к окну и выглянул наружу. Внизу огненные языки уже подбирались к лестнице.

Через считанные секунды и этот путь будет отрезан.

— Я первый, — сказал Отто. — Если что, подхвачу тебя.

Он уже спустился на пару перекладин, но поднял взгляд и перед носом увидел ступни в чулках.

— Обуйся, Даг! — крикнул он. — Нельзя босиком. На улицах полно битого стекла.

Несмотря ни на что, Дагмар держалась молодцом. Молчком вернулась в спальню, из-под кровати достала крепкие башмаки и, в последний раз усевшись на розовое покрывало, проворно обулась. Затем вновь выбралась на лестницу.

— Внизу шибко печет, — предупредил Отто. — Ну давай, резво.

Сорвавшись с нижних раскаленных перекладин, оба грохнулись на землю, но тотчас вскочили и кинулись прочь от огня.

Дагмар оглянулась на горящий дом.

— Мама… — прошептала она.

С улицы доносились крики, смех и пение. Толпа любовалась пожаром, уничтожавшим прекрасный дом.

— Смерть жидам! Смерть жидам! — скандировали зеваки.

И тут Дагмар прорвало.

— Вы своего добились! — в истерике завопила она. — Мама там! Она мертвая! И папа мертвый! Вы прикончили обоих! Жиды сдохли! Довольны?

Отто схватил Дагмар за руку. Вряд ли ее услышали, но в любой момент бандиты могли наведаться в сад.

А то и сама Дагмар рванет на улицу. В таком состоянии она непредсказуема.

Кто знает, как пережитое сказалось на ее рассудке. Только что она готовилась заживо сгореть.

Отто тянул ее прочь, но Дагмар уперлась. Стояла и смотрела на горящий дом.

— Они вышибли входную дверь. — Дагмар уже не кричала. Ее ужасно трясло. На лице плясали оранжевые отсветы пламени. — Прошли по всему дому. Били нас. Срывали картины со стен, мочились на ковры. Забрали деньги и драгоценности, все остальное разломали…

— Дагмар, надо уходить. — Отто осторожно потянул ее за руку.

Но она будто не слышала.

— Мама кричала. Рвала на себе волосы. Они смеялись. Я заперлась в уборной, туда они не сунулись. Блюли закон о расовой чистоте.

Дагмар улыбнулась. Безумно и страшно.

— Дагмар, пойдем…

— Потом они ушли. Мы думали, все закончилось, вдвоем сидели в кавардаке…

— Дагмар…

— Мама стала собирать фотографии и альбомы. Когда я поняла, что дом подожгли, уже нельзя было выйти. Вестибюль горел, только наверху огня еще не было. Я побежала к лестнице, а мама все собирала фотографии. На площадке оглядываюсь — ее нет. Она внизу, подбирает снимки, альбомы, памятки, а они вываливаются из рук. Я закричала, и лишь тогда она увидела, как близок огонь, но было поздно. Вокруг горели письма и фотографии. Потом вспыхнули те, что у нее в руках… Прошлая жизнь стала погребальным костром.

— Дагмар, идем, — твердо сказал Отто. — Они жаждут крови. Тебе надо спрятаться.

Дагмар не шелохнулась, скованная ужасом. Ей достало сил выбраться из горящего дома, а на бегство их уже не хватило. Пламя заворожило ее.

Отто вдруг вспомнил про игрушку — вязаную обезьянку. Достал ее из кармана и вложил в руку Дагмар.

— Откуда?.. — прошептала девушка.

— Валялась на дороге. Я подобрал.

Обезьянка помогла. Отчаянная попытка сработала — Дагмар очнулась.

— Куда пойдем? — ровным голосом спросила она.

Отто облегченно вздохнул и повел ее к калитке, выводившей в проулок.

— Я знаю, как отсюда выбраться, — сказал он.

Влюбленные братья никому не рассказывали, что в детстве тайком бегали к дому Дагмар — посмотреть на ее окно. Надеясь, что за шторами мелькнет ее тень.

— Пойдем к моим, — сказал Отто. — В нашем квартале нет других евреев, вряд ли там поджигали. Строго приказано беречь немецкую собственность.

— Приказано? — чуть слышно переспросила Дагмар.

— Пошли, разговоры потом.

От дома Фишеров до квартиры Штенгелей было добрых восемь километров через центр города. Города, который с детства был знаком, но теперь стал опасными джунглями, где стаи диких безжалостных хищников охотились за евреями.

— Нужно обогнуть Курфюрстендамм, — на бегу сказал Отто. — Сейчас там мои одноклассники. А я вроде как с ними.

— Что, все спланировано? — опешила Дагмар.

— Конечно. Нам зачитали эсэсовский приказ, подписанный лично Гейдрихом. Полиции велено не вмешиваться.

Улицы кишели народом. Казалось, в городе царит причудливый карнавал и праздные гуляки кочуют от одного кровавого увеселения к другому.

— Нас всех убьют, — мертвым голосом сказала Дагмар. — Сегодня нас всех убьют.

Отто упорно тянул ее за собой:

— Идем, идем. У зоопарка сядем в трамвай.

Разгул охватил весь центр, пожарные сбивались с ног. До Фридрихсхайна добирались почти три часа. Там было гораздо спокойнее. Кое-где слышались крики и грохот, сильно пахло дымом, однако на улице Штенгелей хулиганья не было.

Проскочив колодец двора, Отто и Дагмар влетели в лифт, который в кои-то веки оказался внизу и тяжко поехал на шестой этаж.

— Дагмар, я очень тебе сочувствую, — запинаясь, проговорил Отто. — Фрау Фишер… твоя мама…

Любые слова казались неуместными, и он пожалел, что заговорил.

— Я ей завидую, — глухо сказала Дагмар. Голос ее был пуст, как свежевырытая могила. — Не тому, как она умерла. Тому, что умерла.

— Не надо, Дагмар! — вскинулся Отто.

— Она хотела умереть. Последнее время так часто об этом говорила, словно уже мертвая.

Лифт карабкался наверх. Отто попытался сменить тему:

— Знаешь, три года я не ездил в этом лифте.

— Может, ты зря рискуешь? — сказала Дагмар. — Тебе нельзя тут появляться.

— Да пошли они! Никто не знает, где я.

— А вдруг будут искать?

— Нам дали свободу действий. Скажу, что отбился от своих. Мол, погнался за евреями. — Отто криво усмехнулся. — Что, в общем-то, правда. Наверняка я не один такой, кто предпочел слинять и где-нибудь развлечься.

Наконец лифт добрался на знакомую площадку.

В квартире свет не горел, ключа у Отто, конечно, не было.

— Черт! Не дай бог, все ушли.

Он постучал в дверь и шепотом окликнул:

— Пауль!.. Ты дома?

За дверью раздался голос Пауля:

— Кто там? Чего надо?

— Это я, Паули! Оттси! — прошипел Отто. — Со мной Дагмар.

Дверь распахнулась, и через секунду все трое тискали друг друга в объятиях, словно от этого зависела их жизнь.

— Не фига себе, Оттси! — наконец сказал Пауль. — Ну и бугай ты стал!

— Где мама? — спросил Отто.

— Всюду. Телефон звонил не умолкая. Очень много раненых. Похоже, нам и впрямь объявили войну.

— Так и есть. — Дагмар обхватила ладонями кружку с бульоном, который Пауль приготовил себе, но отдал ей.

— Все нуждаются в маме, а она, конечно, всем готова помочь, — сказал Пауль. — Ты ж ее знаешь. Постарается залатать все пробитые головы.

— Почему ты не с ней? — взъярился Отто. — Она одна, ты должен ее защищать.

— Какой из меня защитник? Хуже чем никакой. Гораздо хуже. Они выискивают молодых евреев и без разговоров швыряют в грузовик. Говорят, в нашей округе забрали человек двадцать. Сюда дважды приходили, но я затаился, а соседи сказали, что вквартире никого нет.

— Все равно, ты должен быть с мамой.

— Оттси, так еще опаснее.

— Все равно…

— Ничего не все равно! — рявкнул Пауль. — Я думал, ты поумнел. А ты, похоже, только мышцы накачал. Невелика слава быть мертвым героем. Шевели мозгами. Теперь нельзя не думать. Нужно решить, чем помочь Дагмар. Как я понимаю, домой она сегодня вернуться не сможет?

— И никогда, — глядя в пол, сказала Дагмар.

Пауль недоуменно взглянул на брата, и тот все рассказал, безуспешно пытаясь смягчить страшные вести.

Пауль лишь открыл рот, но ни звука не произнес.

— Не сокрушайся, Паули. — Голос Дагмар был мертвый. — В этом городе живым евреям ничуть не лучше, чем покойникам. И потом, всем нам недолго осталось, верно?

— Нет, не верно, — ответил Пауль. — Настанут другие времена, надо только дождаться.

Отто не выдержал.

— Дождаться? — взвился он. — Мы и так все ждем-пождем, а что толку? Надо что-то делать!

— Старая песня, да? — ответил Пауль. — Что ты сделаешь? Отметелишь еще одного штурмовика? По-моему, это пройденный этап.

— Не волнуйся, есть план получше, — огрызнулся Отто.

— Да ну? Какой?

Отто сидел на отцовском винтовом табурете, но теперь вскочил, взглядом сверля брата.

— Я убью Гиммлера, — сказал он.

— Что?!

— Что слышал.

Пауль оторопел.

— Из-за убийства нациста начался сегодняшний погром!

— Думаешь? — усмехнулся Отто. — Что-то я сомневаюсь. Просто они искали повод и легко нашли бы другой.

— Да, но…

— Никаких «но»! Пора дать сдачи, Паули. Иначе это навсегда. Я долго думал. В следующем месяце я заканчиваю школу. Знаешь, что я придумал? Будет шикарная церемония, потому что мы — первый выпуск. Гиммлер хочет приехать.

— Сам Гиммлер?

— Именно. Черный Генрих, глава СС. Школа — детище СС, и он толкнет речь. Если из оружейки стащить пистолет, на параде я смогу прикончить гада. Понял? Я убью Гиммлера!

— Что ты несешь! — рявкнул Пауль. — Это недопустимо!

— Назови хоть одну вескую причину.

— Я назову самую вескую: Дагмар.

— Дагмар?

Оба посмотрели на возлюбленную. Та сидела на полу, привалившись к кушетке. Вся в своих мыслях.

— Она самая, — прошипел Пауль. — Даже если ты исполнишь свой план, что вряд ли, тебя сразу схватят. И что будет с Дагмар?

Отто покачал головой и плюхнулся на табурет.

— Да, — сказал он. — Верно.

— Конечно, верно. Ты — ее единственный шанс, Отт. Другого не будет. Ситуация та же, что и два года назад, когда ты водил ее на Игры и все такое. Ты немец. Да еще воспитанник «Напола». Пойдешь в армию. Если станет совсем плохо и понадобится спрятать Дагмар, никакой еврей с этим не справится. Ты немец, Отт, у тебя документы, ты можешь делать что угодно. Совершать покупки. Путешествовать. Дагмар в тебе нуждается. Тебе не спасти всех евреев, но, может быть, спасешь одного человека, который нам дороже всех на свете.

Отто взглянул на Дагмар. Та уставилась в кружку. Казалось, она даже не слушает.

— Конечно, ты прав, — покаянно сказал Отто. — Об этом я не подумал.

— Значит, теперь думай, — не унимался Пауль. — Возможно, придется выправить ей фальшивые документы на чужое имя и бог знает что еще. В армии надо быть абсолютно безупречным и усердно учиться…

— Учиться?

— Да, чтобы получить штабную должность, не попасть на передовую и иметь доступ ко всяким официальным печатям и пропускам…

— Ну ты даешь! — оторопел Отто. — Уже все спланировал!

— Приходится, Отт, приходится. Я должен быть уверен, что ты готов. И мыслишь правильно. — Пауль будто упрашивал брата. — Я хотел найти способ повидаться с тобой, чтобы обо всем поговорить. Понимаешь, я-то уезжаю, Отт. Уезжаю.

Оказалось, Дагмар все слышит.

— Уезжаешь? — подняла она голову. — Ой, Паули.

— Маме удалось пристроить меня в Англии. Там буду жить и учиться. Визу уже дали.

— Когда едешь?

— В начале будущего года. Конечно, хотелось бы закончить школу, но весной-то уж точно уеду.

Новость оглушила и Дагмар, и Отто.

— Мама тоже едет? — спросил Отто.

— Ты ж ее знаешь, она не бросит своих больных. Говорит, мы с тобой уже взрослые и больше в ней не нуждаемся, но каждый день рождается малыш, которому она нужна.

Дагмар вдруг заплакала. И никак не могла остановиться.

— Тебе очень повезло, Паули, — сквозь слезы выговорила она. — Из-за папы нам с мамой не дают визу. Следят за нами и предупреждают, чтоб даже не пытались…

Дагмар осеклась и зарыдала, посреди фразы вспомнив, что мамы больше нет.

Пауль был совершенно убит.

— Даг, ты же знаешь, если б была хоть какая-то возможность тебе помочь, я бы остался. Но я тоже еврей. Меня никуда не пускают. Ничего не позволяют. Всякий еврей — обуза. Себе и тем, кто о нем печется. Без меня Оттси будет занят только тобой. Ничего другого мне не надо. Для нас ты — самое главное.

— Пауль прав, Даг, — сказал Отто. — Он дело говорит.

— Теперь все зависит от тебя, Отт. — Пауль смотрел на брата. — Прежде чем уеду, я хочу знать наверняка. Обещай, нет, поклянись, что будешь заботиться о Дагмар.

Отто мгновенно взъерепенился. Сжал кулаки.

— Слушай, ты! — разозлился он. — На кой еще клятвы? Ты прекрасно знаешь, что я готов за нее умереть.

Теперь разозлился Пауль:

— Господи боже мой! Ты что, вправду такой идиот?

— Что ты сказал? — Как в детстве, Отто набычился, изготовившись к драке. — Кто идиот? Ты же спросил, буду ли я о ней заботиться, и я ответил, что готов за нее умереть. И умру!

— Никто не просит тебя умирать. Умереть может всякий дурак. Чего легче — дай себя прихлопнуть. Я хочу, чтобы ради нее ты жил. Чтобы берег себя. Не подставлял свою глупую башку. Что бы ты ни делал, ты должен помнить о Дагмар. Не пытайся убить Гиммлера, а на войне, которая, судя по всему, неизбежна, не дай себя убить. Иначе Дагмар останется совсем одна. Одинешенька! Понимаешь, балда? Меньше всего ей надо, чтобы ты за нее умер.

Отто уже раскаялся в своей вспышке.

— Ладно, пусть так. Я понял. Конечно, ты прав. Абсолютно прав. Как всегда.

— Когда я уеду, представляй, что ты — это я, — серьезно сказал Пауль. — Понял? Прежде чем что-то решить или сделать, спроси себя: «Как поступил бы Пауль?» Будь спокоен. Расчетлив. Осторожен. Останься в живых и сохрани жизнь Дагмар.

— Ну да, конечно. Я все понял! — просветлел Отто. — Раз я буду в форме, смогу переправить ее за границу…

— Опять ты за свое? — От досады Пауль побагровел. — Надо все продумывать!

— А что плохого в том…

— Помимо того, что кучу людей убили при попытке перейти границу, это бессмысленно. У Дагмар больше нет въездной визы. Пять лет назад была американская, а теперь никакой. Янки подняли мост. И все остальные тоже. Даже если переправишь Дагмар через границу, ее вышлют обратно.

— Ох ты, — только и сказал Отто.

— Надо защитить ее в Германии. И если что, здесь же спрятать. Понимаешь?

Дагмар рассеянно смотрела на братьев.

— Тебе пора, Отт, — наконец сказала она. — Уже светает. Возвращайся в Шпандау. Ночью отлучился — ладно, но если тебя и днем не будет…

— Да, верно. Словлю попутку… Ну, я пойду.

Дагмар отставила кружку и обняла его.

— Спасибо, Оттси, — прошептала она. — Сегодня ты меня спас.

— Для того и живу.

— Мы оба для этого живем, — вставил Пауль. — Даг, все устроится. Я обещаю. Видимо, тебе придется побыть у нас, пока не придумаем план. Занимай мою комнату, а я лягу на кушетке.

После ухода Отто Дагмар и Пауль безмолвно посидели в сумраке.

Потом Дагмар нарушила долгое молчание.

— Обними меня, Паули, — сказала она.