Причина рассеянности Кельвина сидела на Сохо-сквер почти час, онемев от потрясения.

После чего решила пройтись по магазинам.

Она не знала, чем себя занять. Она точно не была голодна и не хотела возвращаться домой среди бела дня, в квартиру, из которой всего несколько часов назад вышла в таком радужном настроении и в которую должна будет рано или поздно вернуться, всеми отвергнутая и безработная.

Она решила пройтись по Оксфорд-стрит и доехать на метро от Оксфорд-серкус до «Харви-Николз». Кто знает, когда она в следующий раз выберется в город? Она осталась без работы, с предыдущего места ее тоже уволили, поэтому едва ли стоило рассчитывать на блестящие рекомендации. Что ей делать дальше? Уехать из Лондона, где жизнь, видимо, станет ей не по карману, и попытаться найти работу где-то еще? Сразу после университета она писала статьи для журналов по недвижимости — может быть, стоит снова этим заняться?

Если в ее увольнении и есть какой-то положительный момент, подумала она, бредя по людному тротуару и по-прежнему сжимая в руке бесполезные пустые розовые папки, в которых с утра лежали ее заметки по отбору, теперь принадлежавшие Тренту, то оно заключается в том, что все дурацкие, нелепые романтические мысли о Кельвине Симмсе оказались самым настоящим бредом. Кельвин — ублюдок, теперь она в этом убедилась, и всегда им был, и все же она позволила себе в него влюбиться. Почему ей всегда нравятся ублюдки?

По крайней мере, она выкинет из головы весь этот бред.

В тот странный день, пока она бесцельно бродила по «Харви-Николз», а потом по «Хэрродз», были даже минуты, когда она вдруг испытывала необъяснимые приливы восторга, как будто вдруг стала независимой и свободной. Но время шло, подобные минуты становились все более редкими, и настроение портилось все больше и больше. Она прокручивала в голове свое увольнение, жалела, что не сказала этого и того, представляла себе, что говорит это, чувствовала, что ее использовали и что она просто дура. Она вспомнила время, когда работала в кризисном центре и очень часто выслушивала заплаканных девушек, зацикленных на том, как несправедлив мир. Почему они? Почему они сели в тот автобус? Прошли мимо той двери? Согласились встретиться с тем мальчиком? Теперь она сама оказалась жертвой, укоряла себя за то, что позволила событиям принять такой оборот, и размышляла о том, как легко было бы все изменить.

Когда день начал клониться к вечеру, ею овладела паника. Ей становилось тоскливо при одной мысли о том, чтобы пойти домой, но и подруге она тоже звонить не хотела. Она была в смятении. Рано или поздно все узнают о том, что случилось: что она потеряла работу, свою гламурную работу, из-за которой ей так часто завидовали, прикрывая зависть презрением. И что к тому же лишил ее этой работы мужчина, в которого, как было известно всем ее друзьям, она начала влюбляться. Рано или поздно правда всплывет наружу. Скоро. Но не теперь.

В этот момент у нее зазвонил телефон. Номер был незнакомый, и сначала Эмма решила не отвечать. Она была не в настроении беседовать с каким-то незнакомцем, но, с другой стороны, жизнь продолжалась. Возможно, ей станет легче, если она пошлет к черту какого-нибудь наемного раба из Дели.

— Слушаю, — осторожно сказал она. — Это Эмма.

— Эмма. Привет. Это Кельвин.

Она уронила телефон. Он брякнулся на пол, и из него выскочила батарейка. Схватив телефон с пола, она вставила батарейку, надеясь, что вызов каким-то чудом не прервался. Но он, конечно, прервался.

Она выпрямилась, думая, что же делать. Чего он хотел? Что ей следовало сказать? И самое главное, позвонит ли он снова? Она тут же убедила себя, что не позвонит. Он собирался извиниться, стал бы заискивать перед ней и унижаться, но он больше никогда не позвонит.

Но он позвонил. Это случилось так внезапно, и она была настолько уверена, что этого не произойдет, что снова уронила телефон.

Однако на этот раз он упал в ее сумочку, которую она поставила рядом с собой на пол. Телефон по-прежнему звонил, где-то в глубине среди ключей, кошелька, просыпавшейся мелочи, скомканных банкнот, носовых платков, гигиенических тампонов, обрывков бумаги, недоеденных конфет, ручек, электронного органайзера, которым она никогда не пользовалась, чеков, кредитной карты «Ойстер» и запутанных проводов от наушников iPod. Она знала, что должна вытащить телефон за время, необходимое для четырех звонков, полтора из которых уже прозвенели. Она сделала единственное, что ей оставалось: схватив сумку с пола, сделала два шага к прилавку отдела парфюмерии и вытряхнула содержимое сумки на стеклянную поверхность. Ключи загремели, монеты покатились, пыль, конфеты и тампоны заполнили полированную поверхность. Со всех сторон к ней повернулись удивленные и сердитые лица. Слишком сильно накрашенная молодая женщина за прилавком посмотрела на нее зверем, и к ней приблизился охранник.

— Я врач на вызовах, — сказала Эмма, схватив телефон и нажав зеленую кнопку. — Это Эмма.

— Пожалуйста, не бросай больше трубку, — услышала она голос Кельвина.

— Я не бросала трубку. Я уронила телефон, — ответила она, пытаясь свободной рукой сгрести предметы с прилавка. — Но теперь я ее точно брошу. Чего тебе нужно?

— Я хочу пригласить тебя на ужин.