Смерть за стеклом

Элтон Бен

Один победитель

 

 

День двадцать восьмой 7.30 вечера

Дверь за Дэвидом закрылась. Он взял с оранжевого дивана гитару и принялся наигрывать печальную песню. Дэвид был последним. Они все возвратились в дом.

Ни у кого не зародилось мысли отказаться продолжать игру. Рано утром, после убийства, когда семь разных полицейских машин увозили их в участок, каждый понял, какой они возбуждают у людей интерес. Труп едва остыл, а весь мир уже рвался к их дверям.

Через восемь часов, когда они вернулись из участка, где им не предъявили никакого обвинения, у дома толпились больше тысячи репортеров.

Целая тысяча! Последний визит Президента Соединенных Штатов в Великобританию собрал не более двухсот пятидесяти.

Как только «Любопытный Том» объявил, что семь оставшихся участников намерены продолжать игру, зрители обезумели от азарта. Потому что эти семь превратились из игроков, как их официально продолжала называть Джеральдина, в подозреваемых, за которыми охотилась полиция. Всех семерых подозревали в совершении убийства.

День и ночь все говорили только об одном. Церковники и блюстители чистоты эфира сетовали на падение нравов, а приспособленцы-политики аплодировали решению участников шоу как показателю большей свободы и открытости общества, которое легко справляется с собственными потрясениями. Даже премьер-министра попросили прокомментировать события в доме, и он искренне обещал «прислушаться к этим людям», «если возможно, понять их боль», и тогда огласить свое мнение в палате.

Многие недоумевали, почему семи «арестантам» разрешили продолжать игру, но если отбросить эмоции, для прекращения программы не было никаких оснований. Все понимали, что один из них – убийца, однако полиция не располагала уликами, чтобы выдвинуть обвинение. Поэтому участников шоу освободили, и каждый был волен поступать так, как хотел. И тут же выяснилось, что все пожелали вернуться в дом.

Кое-кто из недоброжелателей вспомнил закон, запрещающий всякому лицу получать выгоду от освещения средствами массовой информации его преступлений. Но разве речь о выгоде? «Арестантам» ничего не платили за пребывание в доме. И какое, позвольте спросить, они совершили преступление? Шестеро из них невиновны, а личность убийцы покрыта мраком тайны. Когда вина одного из них будет доказана, им запретят появляться на телеэкране. А до той поры передачу запретить невозможно.

 

День двадцать восьмой. 6.50 вечера

– Хрен с ним, давайте продолжать.

Первым высказался Гарри. Он был закаленным бойцом со стажем, и его не воротило в туалете, оттого что там кого-то зарезали.

– Мне не раз приходилось отливать в сортирах с кровью на полу. – Гарри прикинул, насколько эффектна его реплика, и только тут вспомнил, что находится не в доме и впервые за месяц на него не наведен объектив. – И ни хрена! Ничего страшного!

Джеральдине удалось перехватить уставших, измученных «арестантов», когда они выходили из полицейского участка, и загнать в микроавтобус. Это оказалось непростым делом. Как только отворилась дверь, на них посыпались заманчивые предложения. Плохо ли, сто тысяч за интервью на месте. К счастью, Джеральдина прихватила с собой мегафон и не постеснялась им воспользоваться.

– Вы получите намного больше, если заключите коллективную сделку! – крикнула она. – Полезайте в автобус!

С помощью десятка здоровенных охранников, которых Джеральдина предусмотрительно привезла с собой, она затолкала драгоценных подопечных в салон. И пока полиция пыталась расчистить дорогу, они сидели смирно, как паиньки. А снаружи щелкали и жужжали сотни камер, к стеклам тянулись микрофоны, и отрывистые вопросы сливались в единый, нестройный гул.

«Как вы думаете, кто это сделал?», «Что вы сейчас чувствуете?», «Она заслужила то, что с ней случилось?», «Это убийство на сексуальной почве?».

Даже в автобусе Джеральдине пришлось прибегнуть к мегафону, чтобы привлечь к себе внимание.

– Слушайте меня! – гаркнула она.

Семеро контуженых подопечных послушно повернулись.

– Я понимаю, что вы горюете о Келли, но надо знать свою выгоду. Посмотрите в окна! Здесь вся мировая пресса. Они засуетились не ради Келли. Им нужны вы! Задумайтесь об этом.

Пока «арестанты» пребывали в раздумьях, микроавтобус тронулся с места и поплыл сквозь море орущих репортеров.

– Вспомните, зачем вы ввязались в это дело, – продолжала Тюремщица. – Зачем написали заявления «Любопытному Тому»?

«Арестанты» смутились: перед началом шоу было придумано множество всяких причин – «Развить себя как личность», «Испытать характер», «Открыть новые горизонты приключений», «Обрести цель и побыть ролевой моделью».

Все прекрасно заучили пароли и то, что от них ожидали услышать. Новый язык праведного самооправдания. Сплошная чушь, и Джеральдина это знала. Она понимала, почему получила от этих людей заявления, и никакая лукавая «нью-эйджевая» болтовня не могла скрыть истинных намерений. Они хотели прославится. И поэтому Тюремщица не сомневалась, что все как миленькие вернутся обратно в ее «Зазеркалье».

Микроавтобус вырвался из толпы у полицейского участка, и в тот же миг за ним устремились папарацци на мотоциклах. Опьяненные погоней, они закладывали немыслимые виражи, пренебрегая собственной безопасностью и рискуя жизнью других.

– Итак, – гаркнула Джеральдина, – оставим на время вопрос, кто убил… как получилось, что наша несчастная Келли отошла в мир иной. Обсудим другое: какие возможности перед вами открывает ее печальный уход? Я говорю о славе вне всяких границ и сверх самых диких мечтаний. Программу начнут транслировать на весь мир – не вопрос. К тому времени, когда вы покинете дом, ваши лица станут узнавать в каждом городе, в каждой деревне, в каждом доме планеты. Подумайте об этом, ребята. Если вы разойдетесь сейчас, о вас через неделю забудут. Заколотите по нескольку тысчонок на рассказах о Келли – вот и все. Но если будете держаться вместе и вернетесь в дом, станете главной темой на долгое время.

– Вы хотите сказать, что зрители будут гадать, кто из нас убил Келли? – спросила Дервла.

– Непременно, – согласилась Тюремщица. – Но полиция тоже делает свое дело, и это играет на вас. Прибавьте человеческий аспект: всем интересно, как вы уживетесь после перенесенного потрясения. Поверьте, наша программа получит статус лучшего телешоу века.

Она видела, что «арестанты» колеблются: страх и восторг владели ими одновременно.

– Мне кажется, нам лучше какое-то время побыть дома, – пробормотала Сэлли. Никто еще не слышал, чтобы она говорила настолько тихо.

– И я о том же! – обрадовалась Джеральдина.

– Я имела в виду настоящий дом.

– Вот оно что… Черт подери! Но дом «Любопытного Тома» – и есть ваш настоящий дом! – В жизни Тюремщицы все определяла работа, и она не могла представить, что кто-то из участников самого грандиозного телешоу до того, как появиться у нее, готовил тосты с «Мармайтом» и мог всплакнуть на кушетке, жалуясь матери на жизнь. – Хорошо, давайте взглянем на дело с другой стороны. – Автобус обогнал ревущую толпу, и теперь Джеральдина получила возможность увещевать их спокойным тоном. – Если один из вас убил Келли, значит, остальные этого не делали. Так? Из-за одного психа шестеро могут распрощаться с лучшим в жизни шансом, но могут набраться смелости и постоять за себя. Не забывайте, что у вас есть право следовать по пути самосовершенствования. Право сделаться звездой! Потому что вы сильные, потрясающие, независимые личности. Я говорю вам: решайтесь! Так держать! Вы замечательные ребята! Я искренне в это верю! Но «арестанты» никак не могли пересилить страх.

Вернуться в тот самый дом.

Спать на тех же самых кроватях.

Пользоваться тем же туалетом. Туалетом, где всего несколько часов назад…

Истощив запас увещеваний, Джеральдина сбросила главный козырь: правду.

– О'кей, посмотрим на все реально. Вчера вы выступали в довольно низкопробной, фальшивой клоунаде, которую каждый из нас и раньше видел десятки раз. Вспоминаете? Что вы думали об участниках, когда смотрели предыдущие шоу? Самовлюбленные, пустые придурки! А чем отличаетесь вы? Или полагаете, что о вас судили иначе? Дудки! Если угодно, готова показать записи. Зрители предпочли Воггла всей вашей компании. Хороши звезды! Не звезды – отбросы, мелкая шушера. Такова правда. Я говорю все как есть – ради вашего же блага.

– Но послушайте… – попытался протестовать Дэвид.

– Заткнись! – оборвала его Тюремщица. – Это мой долбаный автобус, и в нем говорю я!

Дэвид покорно замолчал.

– Однако теперь все может перемениться. Если у вас хватит пороха, вы станете героями самого захватывающего телевизионного эксперимента всех времен. Реального детективного расследования. Ночное, загадочное убийство и настоящая живая жертва, вот это да! – Джеральдина поняла, что ляпнула не то, и тут же поправилась: – Настоящая мертвая жертва, если угодно. Главное – такого грандиозного шоу никогда не было. И вы – его звезды. Келли дает вам шанс стать тем, о чем мечтала она, – настоящими знаменитостями. Вы меня слышите? Для этого необходимо всего лишь продолжить шоу.

Тюремщица вгляделась в ставшие мечтательными лица «арестантов» и поняла, что аргументы подействовали. Она одержала победу.

Все вместе быстро состряпали пресс-релиз и, подъезжая к прежнему обиталищу, прочитали его вслух:

– «Мы, семеро оставшихся участников «Под домашним арестом III», решили продолжать наш социологический эксперимент и считаем, что это наш долг перед Келли и ее мечтой. Мы знали Келли и уверены, что ей нравилось это шоу. Оно составляло часть ее существа. Прекратить программу и отказаться от всего, что сделала Келли, значило бы оскорбить память прекрасной, сильной женщины и человека, которого мы очень, очень любили. Наш дом продолжает жить, потому что так бы распорядилась Келли. Мы делаем это ради нее. Вперед!»

– Обалденно красиво, – похвалила Мун.

Сэлли расплакалась. А за ней все остальные. Кроме Дервлы. Дервла думала о чем-то своем.

– Еще один вопрос, – начала она.

– Что такое? – вскинулась Джеральдина. Она вырвала согласие ребят и больше не желала никаких возражений.

– Предположим, убийца нанесет новый удар?

Тюремщица задумалась, но ненадолго.

– Исключено. Во-первых, вы будете начеку. Мы больше не станем устраивать ничего в духе парилки. Разумеется, отныне никаких анонимных действий и групповых занятий в замкнутом пространстве. Никаких сборищ – все в открытую и на виду. Я понимаю ваши тревоги. Конечно, вам было бы неприятно. Я хочу сказать, если бы вдруг такое снова случилось. Вот уж тогда у оставшихся было бы до хрена славы.

 

День двадцать восьмой. 8.00 вечера

Они находились в доме не менее получаса, но не было сказано ни единого слова. Одни сидели на диванах, другие лежали на кроватях. И никто не решался зайти в туалет.

– Говорит Хлоя, – раздался голос из скрытых динамиков. – Чтобы сохранить принцип игры, мы решили рассматривать отсутствие Келли как выселение, а значит, на этой неделе никакого нового выселения не будет. У вас позади долгий и трудный день, поэтому в виде исключения предлагаем заказанный на воле ужин, который вы найдете в буфете в кладовой.

Джаз отправился в кладовую и вернулся с пакетами.

– Китайская кухня, – проговорил он. Никто не ответил, и они съели ужин в полном молчании.

– Выходит, что Келли убил один из нас, – наконец проронил Дэвид.

– Получается, что так, – отозвалась Мун.

Все снова замолчали.

Минута проходила за минутой, и в аппаратной тоже стояла гнетущая тишина.

Тем же вечером, немного позднее, в бункер проскользнул инспектор Колридж и сел рядом с Дже-ральдиной. Он хотел воочию понаблюдать, как лепилась передача. Тюремщица не сразу его заметила и, когда Колридж заговорил, буквально подпрыгнула на стуле.

– Была бы моя воля, я бы все это прекратил.

– Я вас не понимаю, – отозвалась она. – Прикиньте, сколько полицейских получают возможность следить за подозреваемыми? Обычно, если не удается предъявить обвинение, добыча исчезает – и концы в воду. Если наша компания скрывает какие-то тайны, лучше держать молодцов всех вместе.

– Я запретил бы передачу по моральным соображениям. Вся страна смотрит «Любопытного Тома», потому что зрители знают: один из игроков – убийца.

– Не только, инспектор. Завораживает другое: всегда есть шанс, что вчерашнее повторится опять.

– Я тоже об этом подумал.

– Скажу вам больше, подозреваемые тоже это знают. Как вам это нравится?

– Никак. Убийство не сюжет для развлекательного шоу.

– Вы так считаете? – Джеральдина подняла бровь. – Тогда признайтесь откровенно: если бы не долг, вы стали бы смотреть «Любопытного Тома» просто так? Только честно.

– Нет, не стал бы.

– В таком случае вы еще большая зануда, чем я предполагала.

В аппаратной снова повисла тишина, а «арестанты» на экране принялись убирать остатки ужина.

– Как вы думаете, зачем им это надо?

– Ради славы. Зачем же еще?

– Ах да, слава, – буркнул в ответ Колридж.

«Слава, – думал он, – Святой Грааль безбожного века. Подменившее Бога жестокое, требовательное божество. Всегда слава, слава и больше ничего». Колридж вдруг остро осознал, что в мире царит только она одна. Газеты посвящали славе девяносто процентов публикаций, журналы – все сто. Славе, а не вере.

– Слава, – пробормотал он. – Надеюсь, они ею вволю насладятся.

– Нет, – отрезала Джеральдина.

 

День двадцать девятый. 6.00 вечера

Колридж сидел в большем из двух помещений сельского молодежного центра и вместе с другими претендентами ждал своей очереди на прослушивание. Он ужасно, ужасно устал, потому что, занявшись расследованием «самого жуткого в эфире» убийства, две ночи подряд почти не спал.

И вот теперь окунулся в мир литературы. Но слова любимого отрывка «Бесчисленные завтра, завтра, завтра…» словно бы выветрились из головы.

Колридж постарался сосредоточиться, но окружающие то и дело спрашивали о «Любопытном Томе». Это было понятно: новость произвела сенсацию, а здесь знали, что он – большой полицейский чин. Колридж, естественно, не собирался признаваться, что имел отношение к расследованию, и привычно отнекивался, мол, коллеги во всем разберутся. А сам изо всех сил старался настроить мозг на роль «фигляра, который час кривляется на сцене».

К огромному облегчению инспектора, в теленовостях ни разу не мелькнула его физиономия. И он серьезно рассчитывал, что утренние газеты тоже выйдут без его фотографий. Дело в том, что Колридж нисколько не напоминал внешностью «важного копа». Журналюги мигом ухватились за Патрисию, которая оказалась именно тем, что нужно: они обожали миловидных девушек-полицейских.

Настала очередь прослушивания Колриджа. Его пригласили в маленькую комнатку, где он предстал перед пытливыми взорами Глина и Вэл. Инспектор выложился как мог и даже умудрился выжать подобие слезы, когда призвал истлевать огарок свечи. Ничто так не напоминало, что жизнь – ускользающая тень, как смерть девушки двадцати одного года от роду. Закончив, Колридж почувствовал, что справился недурно. Глин, по-видимому, тоже так считал.

– Мило. Очень мило и трогательно, – похвалил он. – Вы определенно достигли величайшей глубины.

У Колриджа шевельнулась надежда, но всего лишь на короткое мгновение.

– Я всегда считал, – продолжал Глин, – что в заключительном акте ключевая роль – Макдуф. Маленькая, но требующая большого мастерства. Вы бы не хотели ее сыграть?

Стараясь не показать разочарования, Колридж ответил, что да, он с радостью сыграет Макдуфа.

– А поскольку текста вам учить немного, – прощебетала Вэл, – надеюсь, вы поможете нам доставить и установить декорации.

 

День двадцать девятый. 9.30 вечера

На следующий день после убийства в эфир вышел двадцать восьмой специальный выпуск «Под домашним арестом», который, в отличие от предыдущих, продолжался целых девяносто минут. Двадцать восьмой, а не двадцать девятый, поскольку накануне передача не состоялась – отчасти из уважения к усопшей, отчасти из-за того, что игроки целый день провели в полицейском участке.

Все, кроме Келли, которую поместили в морг.

Специальный выпуск освещал предысторию убийства и само убийство. Однако с деликатной купюрой в десять секунд, когда взлетала и падала роковая простыня, – мера достаточно бессмысленная, поскольку эпизод насилия бесконечное число раз успели прокрутить в новостях.

Чтобы подвести зрителей к событиям реального времени, в заключение показали возвращение «арестантов» в дом. В итоге получилось замечательное зрелище. Но чтобы оправдаться и отвести от себя критику, руководство компании после передачи организовало в прямом эфире дискуссию о моральном праве на продолжение программы. Джеральдина Хеннесси появилась на экране рядом с добродетельными и сильными мира сего.

– К сожалению, – провозгласил известный поэт и известный радиодеятель, – то, что мы сейчас наблюдали, – не что иное, как печальная неизбежность.

Впоследствии Джеральдина по-дружески заметила, что он известен лишь потому, что шляется по подобным дискуссиям.

– Реальное телевидение, – поэтически гнусавил радиодеятель, – это возврат на гладиаторские арены Древнего Рима. Мы следим за разрешением конфликта между запертыми в замкнутом пространстве противниками, которые отчаянно борются за симпатии толпы. И как плебс былых времен, поднимаем и опускаем пальцы, чтобы аплодировать победителю или приговорить побежденного. Вся разница в том, что мы осуществляем это посредством телефонного голосования.

Джеральдина нервно заерзала на стуле. Она буквально свирепела, когда присосавшиеся к массовой культуре типы начинали эту самую культуру высокомерно охаивать.

– Мне вообще непонятно, – продолжал витийствовать поэт, – почему развлечения такого рода до сих пор не включали убийство в арсенал своих средств.

– Позвольте, – вступил в беседу теневой министр внутренних дел. Он был раздражен тем, что дискуссия уже длилась больше двух минут, а он еще не сказал ни единого слова. – Но разве есть оправдание тому, чтобы показывать на экране убийство? Я категорически отвечаю: «Нет!» Давайте зададим себе вопрос: в какой стране мы намерены жить?

– Я склонен согласиться с вами, – заметил известный поэт. – Но хватит ли у вас смелости идти против воли толпы? Народ хочет хлеба и зрелищ.

Джеральдину так и подмывало отпустить крепкое словцо, но она благоразумно промолчала. Тюремщица сама пришла на дискуссию. Не хватало, чтобы на пике удачи ее сняли с эфира.

– Видите ли, – начала она, – все, что здесь произошло, нравится мне не больше, чем вам.

– Вот как? – фыркнул известный поэт.

– Однако если бы мы не стали продолжать программу, она бы перекочевала на один из дешевых каналов. Такова печальная истина. Как только ребята приняли решение продолжать игру, у нас не осталось выбора. Откажись мы, и какой-нибудь агент неизбежно ухватился бы за них и продал тому, кто больше предложит. Кабельному или спутниковому каналу. Подобная передача – шанс попасть в основное русло телевизионного потока.

– Вы могли не позволить использовать дом, – возразил известный ведущий дискуссии.

– Сейчас за границей пустует много аналогичных домов. Мне кажется, я видела объявление в Интернете, что нечто подобное продается в Дании – вместе с камерами и прочей начинкой. Так что все очень просто. И потом, помести «арестантов» в обычный сарай, на них все равно станут смотреть.

– Потому что один из них – убийца, – вставил теневой министр. – Люди любуются запекшейся кровью. Но не забывайте, миссис Хеннесси, что погибла девушка.

– Никто и не забывает, – парировала Джеральдина, – но не всякий старается заработать на этом деле политический капитал. Существует огромный зрительский интерес к тому, что говорится и происходит. Люди считают, и я полагаю, по праву, что они причастны к убийству, и во многом ощущают свою ответственность. Они потрясены, они травмированы и нуждаются в лечении. Но чтобы начался процесс исцеления, зрители должны оставаться в курсе событий. Нельзя взять и отрубить их от информации. Келли нравилась. Пользовалась большой популярностью. И в этом смысле была истинно народной героиней. Так что и это убийство во многом народное.

Такого ошарашивающего, блестящего гамбита никто не ждал. Все понимали, что Джеральдина и ее канал стремятся продолжать передачу исключительно из-за денег – просто и ясно. Убийство Келли превратило «Под домашним арестом» из программы средней популярности в телевизионную сенсацию. Предшествующий трагедии двадцать шестой выпуск смотрело около семнадцати процентов зрительской аудитории, а сегодняшний – чуть ли не восемьдесят. Почти половина всего населения страны! Тридцатисекундные блоки в трех рекламных паузах продавались в пятнадцать раз дороже обычного.

– Запретить трансляцию было бы в высшей степени неправильно, – продолжала Джеральдина. – Нельзя учить зрителя, что ему хорошо, а что плохо. Мол, вот мы какие – важные и могущественные, великие и добродетельные, – знаем, что смотреть пролетариям. Это абсолютно недопустимо в условиях современной демократии. К тому же, позвольте напомнить, что программа транслировалась в режиме реального времени по Интернету. Событие стало достоянием культуры. Неужели вы оправдываете социальное неравенство? Разве можно лишить тех, у кого нет компьютера, возможности оплакать Келли, заставить их смириться с ее смертью только потому, что они не имеют доступа в Сеть?

Даже знаменитый поэт, он же человек с радио, лишился дара речи. Он был отнюдь не дурак использовать любой аргумент в целях саморекламы, но быстро понял, что с Тюремщицей, которую он попытался ущипнуть, ему тягаться не стоит: совсем иная весовая категория.

– Наш долг перед зрителем, – заключила Джеральдина, – не брать на себя ответственность, а сделать все, чтобы зритель решал сам. Выбор за ним. Поэтому единственное ответственное и морально оправданное решение – продолжать трансляцию.

Никто из участников дискуссии не желал, чтобы его заподозрили в снобизме.

– Мы, безусловно, должны прислушиваться к тому, что хотят люди, – согласился теневой министр. – Келли Симпсон вошла в их жизнь. Зрители наблюдали, как ее убивали, и имеют право знать, что произойдет дальше.

– Скорбеть о погибшей, выплакать горе и исцелить душу, – повторила Джеральдина.

Известный поэт спохватился и предпринял запоздалую попытку произвести впечатление, будто именно он подвел собравшихся к этой мысли.

– Я полагаю, – промямлил он, – что данное событие обозначило переход через Рубикон в демократизации человеческого опыта. Реальное телевидение продемонстрировало, что интимность – всего лишь миф, нежеланный покров, который люди с радостью сбрасывают, словно теплую одежду в жаркий летний день. До недавнего времени смерть оставалась последним сугубо личным событием, но благодаря шоу «Под домашним арестом» и эта интимность перестала существовать. В наш циничный, продажный век нельзя считать один человеческий опыт «лучше» или «значительнее» другого, включая фатальный конец. Если можно созерцать живую Келли, значит, необходимо отстаивать право наблюдать ее смерть.

Джеральдина, как и ожидала, одержала победу. Люди хотели смотреть «Любопытного Тома». Очень непросто решиться лишить их этой возможности. Хотели не только в Англии. Через тридцать шесть часов после трагедии передача транслировалась во все страны мира. Даже строго контролируемое китайское государственное телевидение не устояло перед соблазном такого редкостного зрелища.

Популярность застала врасплох не ожидавшую всплеска всемирного интереса редакцию. Продолжал работать стереотип общения с каналами утреннего и кабельного телевидения, куда клипы «Любопытного Тома» рассылали бесплатно.

«Любопытный Том» пользовался любой возможностью завоевать популярность. Страна начинала уставать от реального телевидения, поэтому, когда Джаз готовил омлет, а Лейла возмущалась тем, что парни портят воздух, этим «событиям» старались придать общенациональную значимость. Устроители передачи всеми силами внедрялись на другие каналы. И когда практически все информационные и развлекательные студии принялись требовать кассеты, секретари редакции по привычке рассылали их просто так, что, учитывая количество, обошлось «Любопытному Тому» в тысячи фунтов убытка.

Когда до Джеральдины дошло, что происходит, грянула настоящая буря – да еще какая! Никаких слов явно не хватало, чтобы выразить ее ярость. Но Тюремщица в душе понимала, что сама дала маху, и быстро исправила ошибку – заломила за право трансляции материалов «Любопытного Тома» жуткую цену, и другие телеканалы, не переча, платили.

Через неделю после убийства, единственная владелица проекта, она стала мультимиллионершей. Но во время бесконечных интервью продолжала утверждать, что дело совсем не в деньгах. Отнюдь! Она же говорила, что таков ее долг. Зрители имеют право переживать и сочувствовать усопшей. И еще Джеральдина упорно, но туманно намекала на некую благотворительную деятельность, детали которой, естественно, следовало конкретизировать в будущем.

 

День тридцатый. 10.30 утра

Некоторые комментаторы предсказывали, что популярность «Под домашним арестом» продлится недолго, но ошиблись в прогнозах. Вечер за вечером зрители наблюдали, как семь подозреваемых пытались сосуществовать в накаленной атмосфере шока, горя и глубочайшей подозрительности.

«Любопытный Том» объявил, что, коль скоро ничего не случится и полиция не произведет официального ареста, игра будет продолжаться своим чередом – с еженедельными номинациями и коллективным выполнением заданий – не выполнишь, оставайся без вкусненького. И следующим испытанием было названо синхронное плавание – балет в бассейне.

Джеральдина слямзила идею из австралийской версии передачи. Но в теперешних обстоятельствах никто бы не придумал удачнее. Тюремщица понимала, что после возбуждающего эпизода трагедии и последующих выпусков требовалось нечто такого же накала. Идею поместить семерых «арестантов» в бассейн многие критики назвали гениальным прозрением. Вид измотанных, нервных и отчаявшихся людей, среди которых находился убийца и которые в откровенных купальниках дружно разучивали классические движения, должен был значительно повысить рейтинг «Любопытного Тома». А звучание одного из самых спокойных альбомов струнного оркестра Мантовани придало упражнениям и журчанию воды сюрреалистически зловещий характер.

– Теперь подними правую ногу, Газза, – крикнула Мун в то время, как Гарри пытался выполнить движение, известное под названием «Лебедь».

– У меня и так крестец свернут. Я что тебе, долбаный акробат?

– Тяни пальчики на ногах, подружка, – поучал Джаз Сэлли. – Нам будут ставить баллы за изящность.

– Я вышибала! Какая у меня, к черту, изящность? После таких вполне невинных ответов все подозрительно переглядывались, а за пределами дома вспыхивали споры. Сэлли ничего особенного не имела в виду, но она напомнила, что больше других привычна к насилию, и это заставляло насторожиться.

Время от времени купальщики начинали откровенно роптать.

– Эти хреновы плавки натерли мне все, что можно, – возмущался Гарри. – Поймать бы того, кто такие придумал, я бы воткнул нож ему в башку! – Он намеревался смело, но мрачно пошутить, однако никто не смеялся, когда его слова ad nauseam [42]До тошноты (лат.).
крутили в титрах очередного выпуска, и Гарри на пункт или два поднялся в опросах популярных изданий на тему «Кто это сделал».

 

День тридцать первый. 11.20 утра

Поступил отчет патологоанатома, и Колридж оторвался от просмотра архивных материалов.

– На сиденье унитаза обнаружены частицы рвотных масс из желудка Келли, – заметил он.

– Фу, гадость! – фыркнула Триша.

– Гадость, – согласился Колридж – А еще гадостнее то, что у нее в горле и гортани обнаружены следы желчи. Патологоанатом полагает, что она давилась. Нет сомнений, когда Келли выскочила из парилки, ей было явно нехорошо.

– Бедная девушка! Какой незавидный конец: в последние минуты жизни давиться в крохотной пластиковой кабинке. Она, должно быть, перепила.

– Так и есть. Анализ показал восьмикратное превышение нормы алкоголя в крови.

– Не слабо – можно сказать, вдугаря.

– И еще: у нее на языке синяк.

– Синяк? Ее что, били по языку?

– Такое впечатление, будто с силой всунули в рот большой палец.

– Ух! Кто-то старался заставить ее замолчать?

– Это самое очевидное объяснение.

– Видимо, поэтому она и давилась. А потом с такой поспешностью выскочила из парилки.

– Да. Хотя, если некто с такой силой надавил на ее язык, после чего на нем появились синяки, можно предположить, что другой некто мог слышать ее протесты.

 

День тридцать второй. 7.30 утра

Шли дни, группа поднаторела в балете, в результате получился сюжет – исполнение «полета лебедя» сначала на берегу, потом в бассейне – самый дорогой в истории телевидения четырехминутный видеоролик.

Кроме танца в этой записи, естественно, присутствовал драматический накал сосуществования «арестантов», чтобы зрителям было над чем поразмыслить и чем насладиться. Каждый купальщик смотрел на остальных как на потенциальных убийц… как на реальных убийц. Любой взгляд казался зловещим: брошенный исподтишка, пристальный и пронзительный или поспешно отведенные глаза. Умелый монтаж превращал подергивание мышцы на лице в признание либо в обвинение в убийстве.

И еще были ножи. Подпитанная деньгами, Джеральдина теперь постоянно держала в зеркальных коридорах шестерых операторов, а как только «арестанты» садились за стол, операторам на подмогу появлялись еще четверо. И каждый получал инструкции следить за ножами. Стоило кому-либо из ребят взять нож, чтобы намазать масло, нашинковать морковь или нарезать мясо, как все объективы поворачивались в его сторону, делали быстрый наезд на сжатые на ручке ножа пальцы и ловили на лезвии вспышки отражения беспощадного верхнего света.

Психолог «Любопытного Тома» перестал копаться в тонкостях зазывных поз флирта и переключился на комментирование жестов угрозы. Вскоре к нему присоединился криминалист и отставной главный констебль, и они втроем до бесконечности рассуждали, кто из семерки ловчее орудует ножом.

 

День тридцать второй. 11.00 вечера

Вечерами им приходилось труднее всего. Дел особенно не было, и у них хватало времени обдумать свое положение. Когда ребята обсуждали его друг с другом, что, впрочем, случалось нечасто, обязательно соглашались, что хуже всего неизвестность. Правила игры не изменились: им по-прежнему запрещались всякие контакты с внешним миром. И после короткого сумасшедшего дня в самом эпицентре урагана они больше ничего не видели и не слышали.

Словно внезапно выключили безумный рев или захлопнули дверь, что так и было на самом деле. Они все вместе и каждый по отдельности жаждали информации. Что происходит?

Даже Дервла с ее тайным источником информации оставалась в неведении. Она решила, что после убийства ее корреспондент перестанет писать, но этого не случилось.

Все считают тебя красивой, и я тоже.

Ты выглядишь усталой. Не тревожься. Я тебя люблю.

Однажды Дервла рискнула упомянуть убийство, притворившись, что говорит со своим отражением в зеркале.

– Боже, – спросила она, – кто это сделал?

Зеркало не расщедрилось на ответ.

Полиция не знает, – сообщило оно. – Там все дураки.

 

День тридцать третий. 9.00 утра

Эксперт-криминалист лично подал Колриджу отчет об исследовании простыни, в которую кутался убийца.

– Рад был вырваться из лаборатории, – объяснил он. – Мы выбираемся нечасто, а с такими знаменитостями вообще никогда не имеем дела. Полагаю, нет шансов потихоньку увязаться с вами, когда вы в следующий раз туда поедете? Очень уж хочется посмотреть, что там и как.

– Нет, – коротко отрезал старший инспектор. – Будьте добры, доложите о простыне.

– Абсолютная мешанина. Масса разнородных ДНК. Мертвая кожа, остатки слюны. И не только. Простыня есть простыня.

Колридж кивнул, и эксперт продолжал:

– Видимо, накрывались по очереди или спали все вместе, поскольку наблюдаются очевидные улики присутствия четверых мужчин и следы пятого. Полагаю, явно выявленные ДНК принадлежат четверым оставшимся в доме, а пятый – это Воггл. Ничего не скажешь, хорошенький оставил за собой след. Но чтобы утверждать определеннее, необходим материал для сравнения.

– Все сразу? На одной простыне?

– Получается так.

 

День тридцать третий. 11.00 утра

«Одиннадцать утра тридцать третьего дня «ареста», – сообщил Энди. – Ребят собрали в исповедальне, чтобы получить образцы ДНК. Все происходит на добровольной основе, но никто из них не отказался».

– Замечательно, – сухо заметила Дервла. – Сегодняшнее задание – попытка самоисключения из процесса расследования убийства.

Гарри казался разочарованным.

– Я думал, конец в кулак и трудись, пока не потечет, а им нужен всего лишь соскоб моей кожи.

 

День тридцать четвертый. 8.00 вечера

Лейла ступила за порог церкви и споткнулась – ее глаза застилали слезы. Священник спросил, почему она ощутила потребность в вере, от которой отказалась в пятнадцать лет.

– На моей совести смерть, святой отец.

– Что за смерть? Кто умер?

– Симпатичная невинная девушка, которую я ни во что не ставила. Я ее ненавидела, и вот она умерла. Я думала, что обрадуюсь, но стало гораздо хуже: все называют ее святой.

– Ничего не понимаю. Кто эта девушка? Кто зовет ее святой?

– Все до единого. После того, как она умерла, стали публиковать ее фотографии, называть невинной и милой, утверждать, что она не способна обидеть даже мухи. Но она обидела меня – очень сильно. Ей пора уходить, но она – повсюду. Она – звезда!

Священник строго посмотрел из-за решетки. Он ни разу не видел трансляций «Под домашним арестом», но время от времени заглядывал в газету.

– Постой… я тебя знаю… ты…

Лейла побежала. Даже в церкви не укрыться от позора отравляющей собственной ничтожности. Нет убежища от своей антиславы. Всем известно, что она неудачница и именно ее первую изгнали из дома. В тот раз Келли проголосовала против, а потом поцеловала ее на виду у миллионов телезрителей. И вся страна наблюдала, как Лейла принимала сочувствие Келли. Но вот Келли умерла, однако Лейле от этого не легче.

 

День тридцать пятый. 7.30 вечера

Наступил первый после убийства вечер выселения.

Исполнительный редакционный совет постановил, что комментарии Хлои останутся по-прежнему энергичными и жизнерадостными. В конце концов, таков стиль шоу «Под домашним арестом».

– Нам всем чрезвычайно недостает Келли, потому что она – настоящая суперледи. Кто-то жестоко оборвал ее жизнь – как ужасно! Она была смешливой, заводной, отпадной, обалденной, прикольной и просто классной. И нисколько не заслуживала такой подлянки! Ах, Келли! Как мы по тебе скучаем! Так хочется тебя обнять! Но шоу продолжается! Как говорили недавно сами «арестанты», «наша тусовка – это дань памяти замечательной Келли. Кайфуй на небесах – все это ради тебя!». Ну хорошо, а теперь – в дом!

За этим предложением, как водится, появилась известная заставка: «Один дом. Десять претендентов. Тридцать камер. Сорок микрофонов. Выживает один». Фраза довольно двусмысленная в новых обстоятельствах. Но руководство решило: еще двусмысленнее что-либо менять. В любом случае на экране возникало отличное телешоу.

– Ребята, вы меня слышите? Это говорит Хлоя!

– Мы тебя слышим, – ответили все семеро со своих диванов, и на мгновение показалось, что в доме опять все нормально. Почти удалось представить, что никто не умирал.

– Четвертый человек, которому придется покинуть дом «Любопытного Тома»…

Наступила долгая драматическая пауза.

– Дэвид! На этот раз придется уйти Дэвиду!

– Есть! – Дэвид восторженно ударил в воздух кулаком. Он долго репетировал радость по поводу того, что выставляют именно его.

– Дэвид, собирай вещи. У тебя полтора часа на то, чтобы попрощаться с товарищами. Потом мы вернемся в эфир и будем следить за твоим выходом из дома!

В эту неделю были номинированы Дэвид и Сэлли.

Против Сэлли проголосовали, потому что она непрерывно хандрила, а Дэвид с самого начала был для группы геморроем.

Совпало так, что названные на выселение кандидаты были, согласно опросам, главными подозреваемыми в убийстве. За стенами дома номинация вылилась в настоящий референдум: решался вопрос, кто из этих двоих убил несчастную Келли. С небольшим перевесом Дэвид обогнал конкурентку, и когда объявили результаты, сложилось впечатление, что загадка преступления решена.

– Это Дэвид! – сообщали информационные агентства. – Мы давно предсказывали.

– Да, Дэвид! – кричали по радио и с экранов телевизоров. А иногда добавляли: – Предполагаем, что вскоре последует арест, – словно в доме Дэвид обладал неким иммунитетом, которого теперь лишился.

А внутри отведенные до выхода девяносто минут текли чрезвычайно медленно. Вещи были собраны мгновенно. И также быстро покончили с объятиями и клятвами в вечной любви: не слишком приятно целоваться с человеком, которого терпеть не можешь и подозреваешь в преступлении. Нормальный ритуал выселения предполагал бурное притворство, будто остающиеся безмерно обожали того, кого только что выгнали. Но в этот вечер в атмосфере представления явственно ощущался привкус подлинной реальности.

В доме. Но не за его пределами. Снаружи властвовали законы телевидения.

Дэвида оглушил дробный ритм песни «Тигриный глаз» и ослепили белые вспышки сотен фотокамер. Окружила огромная толпа. Секунду назад он ощущал страх. Но, воодушевленный ревом собравшихся, почувствовал, что хотя бы на мгновение исполнилась его заветная мечта и он превратился в звезду. На него во все глаза смотрели в разных уголках мира, и артист не упустил своего звездного часа. Легкий ветерок шевелил его пышные волосы, романтически раздувал полы черного пиджака. Дэвид иронически улыбнулся и поклонился публике.

Толпа оценила представление и разразилась громкой овацией.

Широко улыбаясь, Дэвид поправил красивую шевелюру и взошел на платформу автовышки, которая вознесла его высоко над толпой. А оказавшись на другой стороне, снова поклонился и поцеловал Хлое руку. Зрители завопили, но при этом решили, что он еще больший придурок, чем они думали.

Вдвоем с Хлоей они совершили блистательный марш в студию. Музыка била в уши, всполохи фотокамер резали глаза. Вокруг кричали и размахивали плакатами: «Мы любим Дервлу!», «Джаз – супер!» Наконец они сели на диван, на котором до Дэвида сидела одна только Лейла, и начали традиционный треп.

– Bay! – выкрикнула Хлоя. – Круто! Просто потряс! Ты о'кей, Дэйв?

– Со мной все в порядке, Хлоя. – Клево!

– Еще бы не клево! Отлично!

– Молодец, Дэйв! Так держать! Ты крутой парень. Был там, а мы нет. И теперь я хочу тебя спросить, понимаешь о чем? Ну конечно понимаешь! Признайся, что понимаешь! Так что давай поскорее с этим развяжемся. Всем не терпится услышать ответ. Слушай, это ты убил Келли?

– Ни в коем случае. Я ее любил. – Дэвид ответил не сразу, а после короткой паузы, придав взгляду страдальческую искренность, а голосу – легкий надрыв. Но это не помогло: толпа жаждала определенности. Люди засвистели, заулюлюкали и принялись скандировать:

– Убийца! Убийца! Убийца!

Дэвид был потрясен. Такой реакции он никак не ожидал.

– Извини, малыш, они считают, что убийца ты, – объяснила Хлоя. – Извини, но с этим, типа того, ничего не поделаешь.

– Я не убивал. Клянусь, – ошарашенно выдавил Дэвид.

– Ну и ладно. Увидим. Может, это кто-нибудь другой.

Ее предположение вызвало новую овацию. Кричали явно те же самые люди, которые только что обвиняли Дэвида.

– Тебе везет, Дэйв. Я вижу, на твоей стороне очень много юных дам. Я их понимаю! Ты – супер!

В этом месте толпа, как предполагалось, разразилась новыми аплодисментами.

– Не тяни, Дэвид! Если не ты, то, как ты думаешь, кто?

– Я не знаю. Я бы назвал Гарри, но это не больше чем догадка. Я серьезно не знаю.

– Что ж, придется дожидаться конца шоу, и тогда все откроется, – огорчилась Хлоя. Невероятное, ничем не подкрепленное, но западающее в души заявление – такова сила убеждения телевидения. – А пока вернемся к самым ярким моментам, которые Дэйв провел «Под домашним арестом».

 

День тридцать пятый 10.00 вечера

Команде Колриджа приходилось отвечать тысячам явно сбрендивших. Каждую секунду телефонный звонок возвещал, что очередной ясновидящий желает сообщить, что во сне узрел виновника трагедии.

Хупер ради шутки провел подсчет. Получалась забавная картина: ясновидцам мужчинам, как правило, являлась Дервла, а девушкам – непременно Джаз.

Но на этот раз вызов оказался иным. Звонок раздался в тот момент, когда на экране служебного телевизора появилась заставка специального выпуска прямой трансляции выселения. Голос был спокойным и ровным, и Хупер решил выслушать.

– С вами говорит католический священник. – Интонации показались сержанту официальными, словно говорил иностранец. – Недавно мне пришлось принимать исповедь у молодой девушки. Не имею права вдаваться в детали, но полагаю, что вы должны искать не только среди тех, кто остался в доме, но не забывать о тех, кто уже вышел.

– Вы разговаривали с Лейлой, сэр? – переспросил Хупер. – Нам до сих пор не удалось обнаружить ее следов.

– Больше ничего не могу сказать. Однако повторяю: продолжайте искать. – Священник явно решил, что этого достаточно, поскольку неожиданно прервал разговор и повесил трубку.

 

День тридцать шестой. 11.00 утра

Анализ ДНК занял целых три дня, что до крайности взбесило инспектора Колриджа. Как и предполагалось, образцы на простыне принадлежали мужскому населению дома: очевиднее всего, Джазу, поровну Газзе, Дэвиду и Хэмишу и еще – Вогглу. Самого Воггла достать не удалось: его прилюдно отпустили на поруки, и он моментально испарился. Но в доме осталась вторая пара его носков, которые хотя и лежали зарытые «арестантами» в саду, но в изобилии сохранили «следы» ДНК анархиста.

– Простыня указывает на Джаза, – проговорил Хупер.

– Все так, – отозвался инспектор. – Но мы этого ждали. Ведь простыня была на нем, когда в доме появилась Джеральдина со своей командой.

– Ловчил! Замечал следы. Только кое-чего не учел: если убийца – один из тех троих, он бы оставил на ткани больше ДНК, чем двое других. Совершенно очевидно, что преступник потел как боров.

– Однако в нашем случае все трое представлены абсолютно одинаково.

– Именно, сэр.

– Что само по себе странно, – вступила в разговор Триша. – Наводит на мысль о сговоре: будто они условились разделить между собой подозрения.

– По крайней мере, девушки в стороне, – заметил сержант.

– Вы считаете? – удивился Колридж.

– А разве не так?

– Только в том случае, если это именно та простыня, которой воспользовался преступник. Мы это предполагаем, но не можем утверждать категорически. Известно, что, когда появились телевизионщики, в нее кутался Джаз. Но где свидетельства, что он взял ту же простыню, которую убийца бросил в стопку у входа в парилку?

– Она лежала сверху.

– Да, но стопку успели изрядно переворошить. Все простыни одного темного цвета. Поди разбери, какая там сверху. Тем более что запись не совсем четкая.

– Значит, все бесполезно, – расстроилась Триша.

– Не совсем. Скажем так: простыня может подкрепить другую улику против Джаза, если таковая всплывет.

 

День тридцать седьмой. 9.30 вечера

Шесть часов дом оставался совершенно пустым. Тридцать камер и сорок микрофонов не записывали ничего, кроме пустоты и тишины. Шесть часов владельцам компьютеров по всему миру нечего было смотреть.

Все началось в три часа дня, когда в дом явилась полиция и, не объясняя причин, увезла «арестантов» с собой. Это произвело настоящую сенсацию. Выпуски дневных новостей переполняли захватывающие дух предположения о коллективном сговоре, и по всему миру, вплоть до Южного полушария, газетчики решали: а не рискнуть ли сварганить упреждающие шапки утренних изданий: «ОНИ УБИЛИ СООБЩА!»

Реальность оказалась такова, что все, особенно полиция, предстали дураками.

– Во дают – меряют рулеткой! – изумлялся Газза. – Таковы современные методы ловли убийц.

Идея пришла в голову Трише: вывезти подозреваемых в репетиционный дом на киностудии Шеппертон, попросить каждого проделать путь убийцы, а потом сравнить количество шагов с видеозаписью реального события. Колридж согласился, что попробовать стоит, но результат получился неубедительным и разочаровывающим. Высокий человек мог изобразить семенящую походку, низкорослый, наоборот, растянуть шаг. Простыня не позволяла разглядеть истинную поступь преступника. В итоге «арестантов» отпустили без дальнейших комментариев.

Разочарование Гарри эхом прокатилось по стране: «У чертова ФБР спутники-шпионы, базы данных на миллионы долларов. А у нас? Долбаная рулетка!»

 

День тридцать восьмой. 7.00 вечера

Хупер позвонил в подъезд многоквартирного дома Дэвида и долго ждал, когда тот отзовется. А пока стоял на ступенях, трое или четверо болтавшихся рядом с дверью репортеров бомбардировали его вопросами:

– Вы пришли его арестовывать?

– Скажите, он из той же компании, что и Сэлли?

– Они убили ее все вместе? И всё спланировали перед тем, как залезть в парилку?

– Вы признаете свою некомпетентность, раз до сих пор не смогли произвести арест?

Хупер упорно молчал, пока не потребовалось назвать себя в домофон. Дэвид открыл подъезд и встретил Хупера в лифте. Он был в красивой шелковой пижаме, но выглядел усталым. Дэвид вернулся домой три дня назад, но успел возненавидеть то, ради чего попал к «Любопытному Тому», – славу.

– Им нужен не я, – простонал он, когда оба оказались в красивой квартире, где Дэвид жил со своей красивой кошкой. – Им нужен тот тип, которого сотворила эта стерва Джеральдина. Пустой, отвратительный и, скорее всего, убийца. «Пустой и отвратительный» я еще могу пережить – многие звезды этим грешат. Но «скорее всего убийца» исключает любую карьеру. Кому понадобилось убивать эту глупую девку? Из-за нее перечеркнуто мое будущее. – Дэвида нисколько не смущало такое отношение к смерти несчастной Келли. – Думаете, тот еще сукин сын! – продолжал он, варя Хуперу кофе в красивой, блестящей кофеварке. – Даже теперь не скрывает своих амбиций, открыто декларируя, почему напросился в дом. Извините, не желаю прибавлять к своим многочисленным порокам еще один – лицемерие, хотя в наши дни лицемерят все и вся. Поймите, мы были совершенно чужими. И если бы ее не убили, я мог бы блеснуть – показать людям все, на что способен. Стать лидером. Но вместо этого мне уготовили роль злодея.

– А вы на самом деле злодей?

– Господи, сержант, – всплеснул руками Дэвид. – Вы еще хуже тупицы Хлои. Неужели вы полагаете, я бы признался, если бы на самом деле убил? Но успокойтесь, я не убивал. Какой у меня может быть мотив?

– Одиннадцатая секс-оргия.

Дэвид держался молодцом. Он явно не ожидал, что полиция раскрыла его секрет, но почти не показал смущения.

– Так вам известно? Хорошо, признаюсь, я порнозвезда. Но это не преступление, хотя не могу похвастаться, что это очень здорово. По ужасному стечению обстоятельств Келли меня узнала. Я, конечно, надеялся, что она не станет болтать – не хотел огласки. Но чтобы из-за этого убивать? Бред!

Они еще немного поговорили, но Дэвид почти ничего не добавил к своим прежним показаниям, которые дал в ночь преступления. Только уточнил, почему сам подозревал Газзу.

– Он возненавидел Келли за то, что она сказала про его сына. Помните? Старался скрыть. Но я актер и умею распознавать чувства. – Голос Дэвида замер, надменное выражение исчезло с красивого лица, и оно стало просто усталым. Усталым и грустным.

Хупер поднялся, но, прежде чем уйти, задал еще ОДИН ВОПРОС:

– Вы серьезно полагаете, что, если бы Келли была жива и игра продолжалась своим чередом, телепопулярность могла бы принести вам – ну, или кому-нибудь другому – настоящую работу? Актерскую работу или что-либо в этом роде?

– Конечно нет, сержант. – Дэвид махнул рукой. – Но, понимаете, я очень этого хотел. Мечтал стать знаменитым актером. И решил: если не удалось заработать актерскую славу, стану просто знаменитым.

– И добились своего, – отозвался Хупер. – Надеюсь, довольны?

На улице ему пришлось пробираться сквозь плотную кучку репортеров, которые бросали ему в лицо вопросы, когда он плечом раздвигал их ряды.

 

День тридцать девятый. 7.00 вечера

«Сегодня четверг, – объявил Энди. – Настала пора номинации кандидатов на выселение на этой неделе».

Как и в прошлый раз, все дружно проголосовали против Сэлли.

– Она стала какой-то странной, – объяснил Джаз, когда «Любопытный Том» спросил, почему он назвал именно ее. – Спит в саду сама по себе и ужасно скованна. Вокруг нее образуется напряжение.

Остальные четверо привели схожие причины, но яснее всех выразилась Мун:

– До смерти устала от ее заскоков…

И еще чувствовалось, что все ее боялись. Но, конечно, добавляли, как она им нравилась и какая Сэлли отличная девчонка.

Вторым номинантом оказался Гарри – игрокам осточертели его плоские шутки.

– Я его люблю, – уверяла Дервла, – но пусть только этот псих попробует еще раз завопить под дверью туалета, когда я внутри…

– Золотой парнишка, – откровенничал с камерой Джаз. – Душка! Но зачем капать кетчупом на шею Мун, когда она кемарит? Бриллиантовый мужик! Просто прелесть. Но знаете, откровенно говоря, меня от него воротит.

Когда огласили результаты голосования, Сэлли не сказала ни единого слова. Сидела и не меньше получаса бессмысленно пялилась в пространство, а потом удалилась в хижину, которая раньше считалась Камерой соития.

А Гарри весело заверил соратников, что ему по барабану, оставаться с ними или выметаться вон.

– У меня и на воле жизнь что надо! Там мой сынок. Завалюсь в паб, оттянусь по полной. И еще успею пообжиматься на диване с Хлоей, пока кто-нибудь из вас не проткнул мне голову ножом.

Вечером Сэлли вернулась в гостиную и, ни к кому не обращаясь, сказала:

– Вы все подозреваете меня. А знаете что? Может, это и правда сделала я.

В режиссерском бункере Джеральдина пустилась в пляс.

– Ай да Сэлли! Ай да лесба! Спасибо за прощальный подарочек! Боб, подмонтируй к титрам в конец, а когда титры кончатся, пропусти еще раз – «Может, это и правда сделала я»! Чертовски здорово!

 

День сороковой. 8.15 вечера

Гриша отправилась поговорить с матерью Сэлли и обнаружила, что несчастная, изнервничавшаяся женщина давно ее ждала.

– Так и знала, что вы придете, а когда услышала, что сказала по телевизору дочь, поняла, что сегодня.

– Расскажите мне о ней, – попросила Триша.

– Вы, скорее всего, знаете, что мы с покойным мужем не настоящие родители Сэлли.

– Знаем. Она ваша приемная дочь.

– С тех пор как произошло убийство, я совсем не могу спать. – Женщина не отрывала от чашки глаз. – Все время представляю, что она думает. Боится, что люди решат, будто убила она, потому что… Но ведь психические заболевания не передаются. Во всяком случае, не должны… Я спрашивала врачей.

– Чем болела ее мать?

– Параноидальной шизофренией. Но я не очень понимаю, что это такое. Нынче подобные словечки можно услышать на каждом углу. Сэлли узнала на Пасху два года назад. Я считаю, что приемным детям нельзя рассказывать о прошлом. Раньше так никогда не было. Удочерение – это как будто все заново. Ребенок должен считать приемную семью своей настоящей семьей. А теперь к приемным родителям относятся как к опекунам. Они, мол, не настоящие, потому что рожали не они!

– Это Сэлли вам заявила? Что вы не настоящая мать?

– Я знаю, она меня любит и не хотела обидеть. Но в последнее время постоянно твердила, что хочет найти свою кровную мать – так она выражалась. Надрывала мне сердце. Ведь это я ее настоящая мать!

– Значит, Сэлли узнала, что ее мать страдала душевным расстройством?

– Я сама ей рассказала. Решила: пусть лучше услышит от меня, чем от какого-нибудь бездушного чиновника из Государственного архива.

– Таким образом, удочерение разрешили, поскольку мать признали психически неуравновешенной?

– Господи, неужели вы в самом деле не знаете? – искренне удивилась миссис Копл.

– Мы знаем очень мало, поэтому я к вам и пришла, – объяснила Триша.

– Боже, как мне не хочется рассказывать! Расскажу, и вы ее заподозрите. Но ведь это не передается по наследству. Я спрашивала у врачей, справлялась в Интернете…

– Миссис Копл, я предпочитаю разговаривать с вами здесь, в вашем доме. – Мягкая, завуалированная угроза подействовала моментально.

– Ее мать попала в тюрьму, – ответила женщина. – Убила человека… ножом. Поэтому Сэлли разрешили удочерить.

– А что с ее отцом? Почему он не взял к себе дочь?

– Потому что мать Сэлли убила именно его.

 

День сорок первый. 2.15 пополудни

Триша сделала все возможное, чтобы сохранить в тайне печальное прошлое Сэлли. Она прекрасно понимала: если все всплывет, журналисты немедленно распнут беднягу. И, зная, что полицейские участки славились утечкой информации, рассказала Колриджу о своих открытиях наедине.

– Судя по всему, не было никакой ссоры или другого повода. Отец Сэлли, по отзывам, скромный человек, можно сказать, даже слабый. А мать – патологически неуравновешенна и однажды ночью совершенно свихнулась.

– Но каким образом она оказалась в тюрьме? – поинтересовался Колридж. – Ведь женщина явно больна.

– Кто знает, – пожала плечами Триша. – Судья-маразматик или некомпетентность защиты. Одним словом, обвинению удалось упечь ее как здоровую. Может, потому, что женщина была черной. Не забывайте, дело происходило двадцать лет назад. Короче, ее признали виновной в убийстве и влепили пожизненное.

– Приговор обжаловали?

– Конечно, и даже выиграли дело. Но до этого она успела ударить двух товарок заточкой из столовской ложки. После чего отправилась в сумасшедший дом для душевнобольных преступников, где и находится по сей день. Сэлли родилась незадолго до смерти отца. Видимо, состояние матери усугубила послеродовая депрессия. Вскоре женщину засадили и забыли о ней. В тюрьме она дошла до кондиции, так что когда пару лет назад дочь отправилась ее навестить, то испытала настоящий шок.

– Ясно. А у самой Сэлли есть проблемы с головой?

– Да. И немалые. Постоянная депрессия с периода полового созревания. Все время сидит на лекарствах и однажды попала в больницу. Приемная мать полагает, это связано с тем, что она розовая. По-моему, вряд ли. – Триша чуть не ляпнула, что ее саму такие проблемы никогда не колыхали. Наоборот, она испытала большое облегчение, когда в четырнадцать лет наконец сообразила, что имеет нетрадиционную ориентацию; это объясняло унизительное смущение, которое Триша испытывала, общаясь с девчонками и мальчишками. Но она вовремя спохватилась, и фраза повисла в воздухе.

– Какие бы ни были причины, Сэлли явно подвержена депрессии, а с тех пор, как она узнала про мать, у нее появился страх, как бы не пойти по ее дорожке.

– Какова вероятность этого с медицинской точки зрения?

– Больше, скажем, чем у меня или у вас. Но опасность становится реальной, если болели оба родителя. Некоторые врачи утверждают, что в этом случае угроза возрастает до сорока процентов.

– О чем только думали эти чокнутые телевизионщики, когда брали в свой шутовской балаган хроника с депрессивным синдромом и плохой наследственностью?

– Они утверждают, что ничего не знали, и я им верю. Сэлли не сказала, а чтобы выяснить, пришлось бы глубоко копать – врачебная тайна и все такое прочее. Сэлли считается как бы не опасной. Я сама узнала только потому, что мне сообщила ее мать.

Колридж откинулся на спинку стула и пригубил воду из маленького картонного стакана. Некоторое время назад Хупер возглавил движение за установку в полицейском участке питьевого фонтанчика, а инспектор яростно сопротивлялся, полагая, что вся штука в том, что теперь каждый хочет походить на американцев. Но когда фонтанчик появился, ему понравилось, обдумывая проблему, потягивать прохладную воду, что к тому же сокращало количество выпитого чая.

– Скажите, Патрисия, – проговорил он, – что вы сами об этом думаете? Информация о Сэлли имеет значение для нашего расследования?

– Она, безусловно, объясняет, почему Сэлли становится ранимой, если речь заходит о душевных расстройствах. Но я бы сказала, сэр, что эта информация скорее выводит ее из круга подозреваемых, чем наоборот. Теперь нам ясно, почему Сэлли говорила подобным образом, когда поссорилась с Мун.

– Я склонен с вами согласиться, констебль, хотя один и тот же способ убийства ее отца и Келли – очень неприятное совпадение. И еще: что бы мы с вами ни думали, если пронюхают журналисты, они не преминут в нее вцепиться.

 

День сорок первый. 7.00 утра

Миссис Копл разбудил телефонный звонок, и в тот же миг принялся трезвонить дверной колокольчик.

К семи тридцати на газоне перед домом собралось не менее сорока репортеров, и ее жизнь разлетелась вдребезги.

«Это Сэлли! Просто расспросите ее маму!» – гласил самый щадящий из газетных заголовков.

– Журналюги всегда все раскопают, – печально заметил Колридж, когда Триша рассказала, что произошло. – Пресса работает намного лучше, чем мы. Публикуется не все, но все известно. Потому что информация оплачивается. А если есть люди, готовые платить за информацию, обязательно найдется человек, который ее сольет.

 

День сорок второй. 7.30 вечера

– «Арестанты», говорит Хлоя, вы меня слышите? Они ее слышали.

– Пятый из тех, кому суждено покинуть дом, это… – традиционная пауза. – Сэлли!

И в этот миг Сэлли вошла в историю телевидения, потому что первая из выселенных из дома и таких же «домов» по всему миру не ударила в воздух кулаком и не закричала «Есть!», будто больше всего на свете хотела, чтобы проголосовали против нее. Вместо этого она тихо сказала:

– Значит, и зрители считают, что убила я.

– Сэлли, – продолжала Хлоя, – у тебя девяносто минут на сборы и прощания и до встречи в прямом эфире!

Сэлли пошла на кухню и налила себе чашку чаю.

– Я не считаю, что это ты, – повернулась к ней Дервла, но Сэлли только улыбнулась. И скрылась в исповедальне.

– Привет, «Любопытный Том», – начала она.

– Привет, Сэлли, – ответила Сэм умиротворяющим голосом «Тома».

В бункере Джеральдина замерла перед монитором. Она держала блокнот и ручку, готовая писать для Сэм слова. Тюремщица понимала, что этот эпизод следовало обыграть очень аккуратно. Впереди замаячило блестящее зрелище, но действительность превзошла самые смелые ожидания.

– Думаю, что журналисты разузнали о моей маме, – заговорила Сэлли. – Ее вот уже двадцать лет держат в Рингфордской лечебнице.

– Жуткая дыра, – прошептала Джеральдина. – Наихудшая из всех психушек.

– Могла ли я это сделать? Впасть в транс, войти в парилку и превратиться в собственную мать. Мама говорила, что тоже ничего не помнила, и я, когда рассказывала полиции, ничего не могла вспомнить, даже то, что находилась в парилке. Могла сделать, а потом забыть. Попала в ящик внутри другого ящика – в свой собственный черный ящик. Если честно, не знаю. Но думаю, что не я. Параноики не заметают следов, не кутаются в простыни и не придумывают всякие хитрости, чтобы на них не попало ни единого пятнышка крови. Для меня слишком сложно. Я бы не смогла совершить идеальное преступление. Как и мама, когда убивала отца. И все же… это могла быть я. Могла. Я просто ничего не помню.

– Хрен мне в печенки, – выдохнула Джеральдина. – Фантастика!

– Но одно я знаю точно, – продолжала Сэлли, – все считают, что убила я. И от этого мне никогда не избавиться. Судя по всему, у полиции нет никаких зацепок. Не исключено, они вообще никого не арестуют. И я до конца жизни останусь той самой черной лесбой, которая убила Келли. Поэтому я решила попытаться сократить свою жизнь. – С этими словами она достала из рукава нож, который спрятала, когда наливала на кухне чай.

 

День сорок второй. 9.00 вечера

Вернувшись в эфир, Хлоя объявила еще об одном драматическом исходе из дома. Но репортажа не получилось, потому что часом раньше Сэлли увезли на «скорой». За ее попыткой самоубийства наблюдали пользователи Интернета во всех уголках мира. Сэлли успела дважды ударить себя в грудь, пока по тревоге «Любопытного Тома» в исповедальню не ворвался Джаз.

В это время еще никто не знал, выживет она или нет.

Хлоя объяснила зрителям, что произошло, и обещала держать в курсе событий.

– Боюсь, мы не сможем показать последнюю блестящую, трогательную, абсолютно откровенную, божественную исповедь Сэлли, потому что самоубийство – это очевидное преступление, и наши юридические консультанты опасаются, что какие-нибудь власти обвинят нас в том, что мы демонстрируем правду. Вот так! Фашизм, да и только! Словно вы не взрослые люди и не имеете права видеть, что происходит. Власть имущие стремятся все взять под контроль: что-то вроде прекрасного нового мира 1984 года. Нет, Сэлли совсем не этого хотела!

Ничего подобного заранее не планировалось, и Хлоя читала прямо с бегущей строки. Намек был ясен: всякая попытка запретить «Любопытному Тому» наживаться на страданиях доведенной до отчаяния молодой женщины является чудовищным нарушением гражданских прав телезрителя.

Хлоя показала, как Джаз героически и драматически ворвался в исповедальню, схватил Сэлли за руку и вырвал у нее нож. А потом подборку сюжетов о ее славном пребывании в доме.

К сожалению, не получился прямой репортаж о реакции остальных «арестантов» на страшный поступок Сэлли, потому что в доме находилась Джеральдина, которая вела напряженные переговоры, увещевая ребят продолжать игру.

– Все! Хватит! – говорила Дервла. – Только не после этого. Люди решат, что мы упыри.

Медсестра «Любопытного Тома» еще бежала по коридору подо рвом, а оставшиеся участники шоу уже кричали, что хотят на волю. Прекращение игры обернулось бы для компании финансовой катастрофой, особенно после такой брошенной толпе аппетитной кости, как попытка самоубийства Сэлли. Потери наверняка бы составили десятки, а может быть, сотни миллионов фунтов.

– Ты не права, Дервла, совершенно не права, – говорила Джеральдина. – На воле вас любят, восхищаются вашим мужеством, уважают. А если вы найдете в себе силы пережить все это, станут уважать еще больше. Никто не подозревает в убийстве Келли вас пятерых. Все считают, что это сделала Сэлли. Она сама призналась в исповедальне перед тем, как ударить себя ножом. Значит, дело об убийстве можно закрыть. Играйте себе спокойно.

– Нет, – возразила Дервла. – Не могу. Выпустите меня отсюда.

– И меня, – подхватил Джаз, который все еще дрожал: ведь ему пришлось отнимать у Сэлли нож.

Остальные требовали того же. С них было довольно.

В конце концов Джеральдина воспользовалась стимулом, который давно берегла на крайний случай:

– Послушайте, что я вам скажу. Признаюсь, я неплохо с этого имею. Не собираюсь скрывать. А почему бы и вам тоже не заработать? Как вы считаете? Сейчас ваш приз составляет полмиллиона фунтов. Я увеличиваю его вдвое и гарантирую хороший кусок остальным, ну, скажем, сто штук следующему выселяемому, двести второму, триста третьему и четыреста… нет, полмиллиона финалисту. Недурно только за то, чтобы несколько недель посидеть на диванчике, а? Если вы согласитесь, минимальный куш будет сто тысяч фунтов.

Названные суммы взяли за живое. Всем понравилось сделаться не только знаменитыми, но и богатыми.

– Только с одним условием, – проговорила Дервла. – Если полиция произведет арест – Дэвида или кого-нибудь другого, – вы нам об этом скажете.

– Договорились, – тут же согласилась Тюремщица, решив про себя, что это все еще надо как следует обдумать.

 

День сорок третий. 9.00 утра

На следующее утро после попытки самоубийства Сэлли Колридж был вынужден все-таки согласиться на публичное заявление, что, по его твердому убеждению, не входило в обязанности полиции. Но пострадавшая была вне опасности, а газетчики всех стран желали знать, собираются ли власти ее арестовать.

– Нет, – прочитал он по заранее подготовленной памятке, – мы не планируем производить арест мисс Сэлли Копл по обвинению в убийстве мисс Келли Симпсон по той простой причине, что против нее нет абсолютно никаких улик. Ее собственное утверждение о наследственной предрасположенности к убийству и опасения, что она могла совершить преступление в состоянии аффекта, не дают оснований для ареста. Расследование продолжается. Спасибо за внимание. До свидания.

Оттарабанив текст, Колридж немедленно скрылся в здании. Хупер и Триша тут же последовали за ним.

– Сэр, а сами-то вы что думаете? – спросил сержант. – Я понимаю, у нас нет никаких доказательств, но как вы считаете, Сэлли виновна?

– Нет, – поспешно отозвалась Триша, и Колридж с Хупером с любопытством покосились на нее.

– Я тоже не думаю, что она это сделала, Патрисия, – согласился инспектор. – Но вместе с тем не думаю, что она этого не делала.

Колридж слегка красовался и, озадачив подчиненных парадоксом, с удовлетворением посмотрел на их удивленные лица.

– Нет, я знаю, что она этого не делала, – добавил он.

 

День сорок третий. 4.40 пополудни

Маленькая тайна Дервлы начала распутываться, когда Колридж приступил к просмотру специальной «банной» подборки Джеральдины – откровенных кадров обнаженных тел, – которую Тюремщица берегла для рождественского видео категории X.

– Она обожает чистить зубы, – заметил инспектор.

Джеральдина отбирала эти сцены, потому что перед зеркалом Дервла казалась сексуальнее и кокетливее всего. Не только потому, что была в нижней рубашке, в мокрой майке или в полотенце сразу после душа. Девушка откровенно забавлялась – особенно в первые недели, – смеялась, улыбалась, подмигивала, словно заигрывала со своим изображением.

– Вечером она совсем не такая. – Колридж щелкнул выключателем второго видеомагнитофона – нового и очень сложного аппарата, который ему никак не удавалось освоить. Инспектор сумел убедить заправляющих бюджетом бюрократов, что характер дела таков, что без современного видео и телеоборудования не обойтись. Но теперь проблема заключалась в том, что эта арендованная супераппаратура оказалась ему не по зубам. А вот Хупер был с ней на короткой ноге и не скрывал своего превосходства.

– Такие возможности, сэр! – восхищался он. – Можно перевести изображение с моего камкордера в цифровое, обработать в киношной программе на нашем новом ноутбуке, сжать, насколько надо, записать в jpeg и по электронной почте скинуть на ваш мобильник. Если у вас есть функция WAP, стойте в пробке и наслаждайтесь на здоровье.

Колридж только-только научился разбираться в хитростях приема текстовых сообщений и из того, что сказал ему сержант, не понял ровным счетом ничего.

– Я выключаю в машине мобильный телефон, – ответил он. – Надеюсь, вы тоже. Вы должны знать, что пользоваться телефоном за рулем противозаконно.

– Так точно, сэр, – ответил Хупер, и они вернулись к прежней работе.

Инспектор выбрал то место на пленке, где «арестанты» на сорок третий день обсуждали проблему номинации.

– Я уязвимее всего по утрам, – сообщила Дервла. – В это время я особо говнистая, не хочу ни с кем разговаривать – могу огрызнуться, обидеть, а потом человек проголосует против.

Колридж выключил второй магнитофон и вернулся к сюжету из душа.

– Говорит, что не хочет ни с кем разговаривать, но явно любит разговаривать с собой.

На экране Дервла подмигнула зеркалу:

– Привет, зеркальце! Доброе утро!

– Следите за ее глазами, – не отрываясь от экрана, приказал инспектор.

Лучистые зеленые глаза стрельнули вниз и на тридцать секунд задержались там, где, скорее всего, находилось отражение пупочной впадинки.

– Может быть, она любуется пупком, – предположил Хупер. – Он у нее очень даже ничего.

– Меня не интересуют наблюдения подобного рода, сержант.

Дервла вновь подняла глаза.

– О! Я их всех ужасно люблю! – рассмеялась она.

– Запись двенадцатого дня, – объяснил Колридж – Если помните, никто не проголосовал против Дервлы. Но подразумевается, что она не могла об этом знать.

Неужели старикан что-то раскопал, подумал Хупер. Дервла часто разговаривала и смеялась перед зеркалом. Но все считали, что это просто забавная привычка. Может быть, за этим что-то скрывалось?

– Я попросил головастых техников сделать мне выборку сцен, когда она чистит зубы.

Сержант улыбнулся. Только Колридж думал, что требуются головастые техники, чтобы отредактировать видеопленку. Он сам на своем ноутбуке частенько баловался, составляя небольшие домашние киноверсии.

Инспектор вставил кассету в видеомагнитофон, и они вместе стали наблюдать, как Дервла перед зеркалом отпускала короткие замечания.

– Господи, как интересно, что говорят обо мне на воле? – проговорила она. – Не обольщайся, Дервла, всем нравится Келли. Она чудесная девочка.

Колридж выключил магнитофон.

– Каковы были ее шансы на победу в тот момент, когда произошло убийство?

– Опрос в Интернете показывал, что она на втором месте, – ответил Хупер. – И у букмекеров такие же данные. Но Келли побеждала с большим отрывом.

– Значит, она была основной соперницей Дервлы?

– Да, но Дервла не могла об этом знать. Во всяком случае, по условиям игры.

– Не могла. – Инспектор снова нажал на «воспроизведение», и на экране засветилась «банная» подборка.

– Кто из нас нравится больше всех? – игриво спросила у себя Дервла и спустя мгновение опустила глаза.

 

День сорок четвертый. 12.00. полночь

Колридж поднял телефонную трубку. Говорил Хупер. Он звонил из редакции «Любопытного Тома», и его голос показался инспектору довольным.

– Передо мной разблюдовка дежурств, сэр. Помните Ларри Карлайла?

– Да. Тот самый оператор, который работал в зеркальном коридоре в ночь убийства.

– Да. Ушлый парень. Пользуется тем, что другим скучно снимать в подобных программах, и вкалывает по-черному: восемь часов дежурит, восемь отдыхает. Любит это зрелище. Никак не может оторваться. Но что еще интереснее, он каждое утро снимает перед ванной. Если Дервла с кем-то разговаривала, то именно с ним.

– Тот самый оператор, который работал в зеркальном коридоре в ночь убийства, – повторил инспектор.

 

День сорок пятый. 7.58 утра

Колридж пробыл в темном, душном коридоре всего несколько минут, но уже успел его возненавидеть. Он чувствовал себя извращенцем, и это казалось ему мерзким.

Тянущийся с востока на запад коридор операторы прозвали «мыльным», поскольку зеркала рядом с душем и над раковинами были постоянно заляпаны лохмотьями пены. Другой коридор, который вел с севера на юг, наоборот, считался «сухим».

Пол и в «мыльном», и в «сухом» был из черной отполированной плитки. Все стены скрыты тяжелыми, черными драпировками. Свет проникал только из внутренних помещений дома сквозь длинные вереницы специальных зеркал. Операторы работали в черных накидках и неслышно скользили, словно огромные угольные привидения.

Колридж видел, как из спальни появился Джаз, пересек гостиную и вошел в туалет. Тот самый туалет, который стал последним пристанищем Келли на этой земле. Он был единственной частью дома, которая не просматривалась из зеркальных коридоров. Инспектор скрипел зубами, пока слушал, как ему показалось, самое долгое на свете мочеиспускание. Нет слов – до чего низкопробный фарс. Разве можно найти более яркий пример отсутствия у людей благородства и такта? Вот здесь, не скупясь на средства, с огромным тщанием и невероятной изобретательностью, записывали для потомства визиты «арестантов» в ванную.

В восемь часов – приход новой смены. Минута в минуту Колридж услышал тихий шелестящий звук – это открылась плотно обитая дверь и в коридор проскользнул одетый с головы до пят в черное Ларри Карлайл. Даже на лице была лыжная маска, и от этого леденящая, тоскливая атмосфера коридора стала еще более гнетущей. Не говоря ни слова, он нырнул под накидку стоявшей на «долли» камеры, а с другой стороны так же безмолвно появился его напарник.

Колридж мгновенно отпрянул в темноту и крепче закутался в черную сутану с капюшоном. Карлайла не предупредили о его присутствии, и оператор считал, что, как обычно, находился в коридоре один.

По другую сторону зеркала Дервла вышла из женской спальни, пересекла гостиную, открыла дверь в ванную и встала под душ. Затем сняла рубашку и осталась в обычном купальном наряде – в трусиках и футболке.

Колридж отвернулся: сработал инстинкт, который в подобных обстоятельствах требовал от мужчины скромности. Леди раздевалась, и приличия не позволяли джентльмену на нее смотреть. У Ларри Карлайла тоже сработал инстинкт – инстинкт оператора реального телевидения, – и он безошибочно выбрал самую ближнюю к телу точку.

Дервла включила душ и начала мыться – руки ловко скользили, намыливая кожу. Инспектор пересилил себя и поднял глаза. Дело было вовсе не в том, что ему не нравилась стоявшая под душем полуобнаженная девушка. Отнюдь. Колридж восхищался женскими формами ничуть не меньше любого другого мужчины. А Дервла с ее юным спортивным изяществом была как раз в его вкусе. Именно потому, что Дервла ему нравилась, инспектор поспешно отвел взгляд. Колридж был христианином, искренне верил в Бога и прекрасно понимал: Господь разгневается, узрев, как он разволновался при виде ничего не подозревающей обнаженной дамы. Тем более на службе. То есть когда на службе он, а не Всевышний, поскольку Всевышний был на посту постоянно.

Пришлось напомнить себе, что он тут исключительно по делу. Он поднял глаза на Дервлу и снимавшего ее оператора – и чуть не вскрикнул.

У Карлайла была вторая камера! Он вынырнул из-под накидки, предоставив закрепленной на операторской тележке рабочей камере передавать общий план душевой, а сам стал работать миниатюрным цифровым камкордером и явно снимал свое собственное видео.

Инспектор с негодованием наблюдал, как Карлайл поднес объектив к заляпанному мыльной пеной зеркалу, стараясь насколько возможно сократить расстояние до объекта. Он бессовестно водил видоискателем по всему обнаженному телу: делал наезды то на пупок, то на впадину между грудями, то на обтянутые футболкой темные бугорки. Затем присел на уровень бедер и начал снимать промежность.

На Дервле были тонкие кружевные трусики. Девушка стояла, слегка раздвинув ноги, и в выемке с внутренней стороны бедер угадывались мягкие, мокрые волоски. Вода сверкающим потоком стекала с мыска между ног.

Закончив принимать душ, Дервла закрыла краны, завернулась в полотенце, сняла с себя пропитанное мыльной водой белье и подошла к раковине почистить зубы.

Карлайл быстро выключил личную камеру, нырнул под накидку, а рабочую переместил к прозрачному зеркалу над умывальником. По другую сторону Дервла подняла глаза и коротко кивнула своему отражению.

Колридж впервые оказался за прозрачным зеркалом и мог вполне поверить, что девушка кивает не себе, а торчащему прямо перед ее носом объективу. Она ничего не сказала, только пропела куплет из ранней вещицы Рода Стюарта. Голос из-за стекла прозвучал тихо, но был вполне различим.

– Не желаю об этом говорить, – мурлыкала она. – Эй, парень, не приставай ко мне…

Инспектор заметил, как Карлайл протянул к зеркалу руку – он держал за уголок и встряхивал какой-то маленький белый мешочек. В гробовой тишине черного тоннеля раздался звук, словно взмахнули погремушкой. Колридж с изумлением догадался, что это был за мешочек: он сам недавно пользовался точно таким же, когда несколько недель назад бродил по Сноудонии: туристический быстродействующий термопакет – упаковка с химикалиями и металлическими опилками, предназначенный для получения, если возникнет нужда, интенсивного тепла. Карлайл свернул пакет «фунтиком» и тупым концом начал выводить им на зеркале буквы, а выделяемый химическим составом жар сушил испарину с другой стороны стекла.

Он писал медленно. Отчасти чтобы дать возможность теплу пройти сквозь зеркало, но еще, как показалось инспектору, потому что получал от этого удовольствие. Указательный палец скользил по стеклу вслед за нагретым пакетом, и Карлайл, судя по всему, представлял, что ласкал саму Дервлу. Колридж напряг зрение, стараясь разобрать слова. Оператор писал зеркальным образом, но разобрать текст не составляло труда.

По другую сторону Дервла тоже следила за зеркалом и, как только появились слова, стрельнула глазами вниз.

– Не волнуйся. Ты по-прежнему нравишься, – проступило сквозь конденсат. Выражение лица Дервлы не переменилось. Она ожидала появления новых фраз.

– Здесь никто не думает, что это сделала ты, – продолжал оператор, не подозревая, что на него смотрит инспектор полиции. Три пары глаз наблюдали, как на стекле появлялись новые буквы. – Теперь ты номер один. Зрители тебя любят, и я тоже.

Колридж был хорошим физиономистом и после стольких часов просмотра записей «Любопытного Тома» неплохо знал Дервлу. Он не пропустил на ее лице мимолетное выражение отвращения.

– И от-ва-ли… – проговорила она и пожала плечами.

Инспектор почувствовал, как напрягся оператор, когда наводил на фокус рабочую камеру и одновременно смотрел в видоискатель своей, стараясь поднести миниатюрный объектив к самому зеркалу так, чтобы не коснуться линзой стекла. Он явно спешил запечатлеть каждую черточку своей тайной возлюбленной: сначала подкрался к хохолку под мышкой, который был виден, потому что Дервла чистила зубы и подняла руку. Потом слегка сместился в сторону и поймал легкое колебание грудей. И наконец, безошибочно угадав по опыту момент, сделал быструю панораму вверх и навел объектив на губы в то время, как Дервла сплевывала в раковину пасту. Колридж услышал, как тихонько зажужжал трансфокатор, приближая измазанный белым рот.

Покончив с туалетом, Дервла вышла из ванной и скрылась в женской спальне. Дол «снова погрузился в тишину. Все «арестанты» находились в двух спальнях в противоположных концах «мыльного» коридора. Колридж нажал на кнопку миниатюрного передатчика, которым его снабдила тон-служба «Любопытного Тома», извещая находившуюся в режиссерской Джеральдину, что видел и слышал достаточно. Через пару секунд, как было условлено, Тюремщица под каким-то предлогом вызвала оператора к себе.

Инспектор последовал за ним. И, выйдя в залитый ослепительным светом тоннель сообщения, освященным веками жестом схватил Карлайла за шиворот и попросил проводить к начальству.

 

День сорок пятый 12.00, полдень

– Господи! Мне сейчас станет плохо! Честное слово!

Колридж показывал Дервле кое-что из записей Карлайла. Еще семнадцать изъятых полицией в доме оператора мини-кассет лежали рядом с видеомагнитофоном.

– Вы для него сделались чем-то вроде наркотика, – объяснил инспектор. – Когда смотришь эту подборку, приходишь к выводу, что он никак не мог вами насытиться.

– Пожалуйста, не надо! Не надо!

Пленок было очень много. Долгие часы записей. Крупные планы губ, когда Дервла говорила или ела, уши, пальцы, но больше всего, конечно, тело. Карлайл в буквальном смысле слова запечатлел каждую секунду, которую с третьего дня шоу «Под домашним арестом» она провела в ванной, раз от раза набираясь опыта съемки неосторожно продемонстрированных интимных мест.

Вода из душа частенько отворачивала намокшие трусики и приоткрывала волосы на верхушке лобка или, если Дервла поворачивалась задом, дюйм-другой прогалины между ягодицами. Оператор жил этими мгновениями и всякий раз, когда появлялась возможность, быстро приближал трансфокатором план.

– Какая же я дура! – проговорила Дервла сдавленным от возмущения и негодования голосом. – Могла бы догадаться, почему он такой добренький. Но я понятия не имела…

Обычно сильная и самоуверенная, глядя на немые картинки собственного тела, но показанного не целиком, а раздробленного на отдельные крупные планы, Дервла расплакалась. Слезы текли по щекам, а на экране в это время мыльная вода струилась по ее животу и бедрам.

– Вы получали на зеркале послания каждый день?

– Не каждый. Но часто.

– Что он писал?

– Ничего особенного: «Привет», «У тебя все отлично».

– Значит, он говорил об игре?

– Но без особых деталей. Он же писал задом наперед по испарине.

– Он когда-нибудь упоминал имя Келли?

– Нет. – Это была откровенная ложь. – То есть, кажется, как-то раз, – быстро поправилась Дервла.

– Так да или нет, мисс Нолан?

– Я же сказала, да. Он их всех упоминал. – Теперь она лгала наполовину. Только лучше это или хуже? – Понятия не имею, зачем он мне писал, – добавила девушка. – Я его не спрашивала.

– Он вас любит, мисс Нолан.

– Не говорите так.

– Любит, Дервла. Вы от этого никуда не уйдете. Сомневаюсь, чтобы его посадили за то, что он сделал. Значит, когда вы выйдете из дома, он будет вас встречать.

– Вы в самом деле так считаете?

– Мне приходилось сталкиваться с маньяками. Они не в состоянии избавиться от наваждения. К тому же, не забывайте, вы несколько недель с ним заигрывали.

– Я не заигрывала, – быстро возразила Дервла, но тут же поняла, что отрицать бесполезно. – Сама не знаю, как втянулась. Это была забава, развлечение. Понимаете, в доме так скучно. Одни и те же недалекие люди, с которыми даже невозможно поближе сойтись, потому что они соперники. Вы представить себе не можете! И тут появляется некто, кто пишет мне одной: тайный друг на воле, который желает удачи и сообщает, что дела идут хорошо. Вы не поверите, какой незащищенной чувствуешь себя в этом доме, как тут тоскливо. Кажется, ты ужасно уязвимая. Поэтому я очень обрадовалась, когда у меня появился тайный друг.

Дервла подняла глаза на экран, где все еще бежали снятые Карлайлом кадры. Она снова стояла под душем и, засунув руку в чашечку лифчика, намыливала грудь. Сквозь ткань четко обозначились контуры ее сосков.

– Можно это выключить?

– Я хочу, чтобы вы посмотрели следующий кусок.

Изображение душа сменилось общим планом женской спальни. Дело происходило ночью, и все девушки на первый взгляд крепко спали.

– Господи! У него была насадка ночного видения?

– Уверяю вас, дорогая, этот человек не упускал ни единой возможности.

Дервла лежала на кровати. Ночь стояла жаркая, и она укрывалась одной простыней. Девушка как будто спала. Но вдруг подняла веки и стрельнула глазами по комнате. Камера моментально сместилась в сторону и показала ее руку под простыней. Дервла держала ее где-то ниже пояса и, судя по движению костяшек, обозначавшихся рельефом под тканью, шевелила пальцами. Камера снова показала лицо. Глаза Дервлы оставались закрытыми, но с губ сорвался вздох наслаждения.

Та Дервла, что сидела в кабинете полицейского инспектора, покраснела до кончиков ушей.

– Это подло, – пробормотала она. Колридж выключил магнитофон.

– Я хотел, чтобы вы поняли, что этот человек готов переступить все грани. И что вы были в некотором роде сообщниками. А теперь – нет.

Девушка перепугалась.

– Инспектор, вы же не считаете, что мои забавы с этим озабоченным имеют отношение… к убийству?

Колридж немного помедлил.

– Итак, вы признаетесь, что в его посланиях упоминалось имя Келли?

– Нуда, как-то было…

– Что он о ней сообщал?

– Что она нравится зрителям. И я тоже. Что мы обе нравимся.

– Понятно. Он уточнял, кто из вас нравится больше? Так сказать, ваш рейтинг?

– Конкретно нет.

– Таким образом, вы не знали, что до ее смерти занимали второе место?

– Нет, не знала.

– Напомните мне, мисс Нолан, каков приз победителя в этой игре?

– Приз увеличен. А на момент убийства составлял полмиллиона фунтов.

– Как идут дела ваших родителей на ферме Баллимагун?

– Простите, не поняла.

– У меня сложилось впечатление, что вашим родителям грозит опасность потерять ферму и родовой дом. И я стал размышлять, какие могут быть последствия. Сумеют ли они перенести потерю?

Дервла замкнулась и посуровела лицом.

– Я лично находилась в доме и ничего об этом не слышала. Но полагаю, переживут. В нашей семье люди крепкие.

– Спасибо, мисс Нолан, – поблагодарил ее инспектор. – У меня все. Пока все.

 

День сорок пятый. 1.30 пополудни

Сначала Джеральдина ни за что не хотела оставлять Дервлу в доме.

– Черт бы подрал эту лживую сучку! Я ей покажу, как совращать моих операторов и пачкать передачу!

Тюремщица злилась – как подобные фокусы могли твориться прямо у нее под носом, а она ни о чем не подозревала? Ее профессиональная гордость была уязвлена. Джеральдина кипела от ревности к Дервле и горела желанием отомстить. Но вскоре здравый смысл одержал верх. Выкинув Дервлу, пришлось бы объяснять причины и выставить себя в глупом виде. Дервла стала самой популярной и обожаемой из всех «арестантов», а повторный вызов на допрос в полицию еще больше подогрел к ней всеобщий интерес.

Во всех утренних газетах появилась ее фотография: побледневшую, но все равно очень красивую Дервлу выводили из дома. Пресса тотчас же пересмотрела прежнюю версию и больше не терзала обвинениями в убийстве Сэлли. Теперь на шапках первых полос запестрела Дервла: «Полиция задержала Дервлу!», «Дервла под арестом!» Но дежурившие поблизости репортеры, захлебываясь, сообщили в вечерних новостях, что копам не удалось выдвинуть никаких обвинений. Шумиха вокруг Дервлы еще больше взвинтила интерес к передаче, и Джеральдина неизменно держалась в первых строках информационных сообщений.

Дервла нужна «Тому». Турнуть ее было бы непозволительной роскошью.

– Придется оставлять и этого извращенца Карлайла, – жаловалась Тюремщица. – Если мы выгоним его, а Дервлу нет, этот подонок сможет нас шантажировать. Я сама бы именно так и поступила.

 

День двадцатый. 12.40 пополудни

Вильям Вустер, более известный как Воггл, был выпущен под залог в пять тысяч фунтов стерлингов, который внесли его родители. Полиция возражала против освобождения на том основании, что Воггл, этот бывалый обитатель всяких тоннелей и люков, был прирожденным бродягой и мог запросто улизнуть. Но судья, взглянув на доктора Вустера и его супругу – на нем твидовый костюм, на ней жемчужное колье, – не осмелился лишить таких солидных столпов общества их блудного сына.

Воггл бежал, не отъехав от суда и двухсот метров.

Представ на несколько минут пред ликом его величества закона, он вместе с родителями протолкался сквозь толпу дежуривших у зала судебных заседаний журналистов и скрылся в микроавтобусе, который должен был доставить его в лоно семьи. Но как только на очередном светофоре загорелся красный свет, он выскочил из машины и кинулся наутек. Предки уже много раз переживали подобные выходки строптивого чада и не стали бегать за ним по улицам. Они остались в микроавтобусе и подсчитали, что каждая минута свидания с сыном обошлась им в тысячу фунтов стерлингов.

– Больше никаких выкупов, – отрезал отец.

Воггл пробежал примерно с милю, запутывая след и живо представляя, как его старикан, размахивая зонтиком, пускается в погоню. А когда почувствовал, что оторвался, нырнул в паб, принять пинту пива и закусить яйцом под маринадом. Но там моментально понял, насколько сильный урон нанес ему «Любопытный Том». Все его узнавали, и не сказать, чтобы кто-нибудь радовался встрече с ним.

Скорее наоборот.

Пока он ждал у стойки, чтобы принесли заказ, его окружила ватага отвратных типов, и самый противный дыхнул в лицо перегаром.

– Манда ты, вот ты кто.

– Если хочешь сказать, что я красивый, теплый, манящий и волосатый, то да, это именно я. – Воггл, конечно, храбрился, но ему пришлось немедленно пожалеть, потому что тип тут же сбил его с ног.

– Предлагаю руку мира, – пропищал он с пола.

Противник принял руку, выволок Воггла на улицу, и там его отметелили всей оравой.

– Это тебе не девчонок избивать, – приговаривали головорезы, словно навалиться вшестером на одного было невероятным подвигом. Его бросили, как принято говорить, в луже крови, с выбитыми зубами и с ненавистью в душе. С ненавистью не к этим негодяям, которых он, анархист, считал просто непросвещенными людьми, а к «Любопытному Тому».

Воггл убрался от паба и кое-как замыл свои раны в ближайшем общественном туалете. А потом опустился под землю. В буквальном смысле слова: возвратился в тоннель, из которого недавно явился на свет. Там легче пестовать непомерное чувство обиды. И с каждым комом переворачиваемой земли глубже вгрызаться в свое разъяренное сердце.

Его ни во что не ставили. Все. И те, что были в доме, и другие – с противоположной стороны.

Шварк-шварк-шварк.

Джеральдина Хеннесси. Та еще стерва. Он полагал, что ей можно доверять. Он, наверное, сошел с ума.

Шварк-шварк-шварк.

Никому нельзя верить. Ни правильным занудам, ни наркоманам, ни фашистам-телевизионщикам. И уж конечно, не тем, что в доме. Особенно таким, которые притворялись друзьями. Их он ненавидел больше других. Дервла не в счет. Кельтская королева рун и рифм, очаровательная фея лета. Воггл смотрел записи: она не голосовала против него. Как та, что соорудила утешительную лепешку с патокой. Лживая дрянь! Лепешку он съел. Ночью, когда она не видела. Ну ничего, он еще ей покажет!

Шварк-шварк-шварк.

Он не хотел бить ту девочку. Это она напустилась на него со своими собаками. А теперь его ненавидит вся страна и ему грозит тюрьма. Воггл боялся тюрьмы. Он слышал, что в тюрьмах зануды еще правильнее. Они ненавидят таких, как Воггл. И уж тем более таких, которые, как Воггл, били пятнадцатилетних девчонок.

Вот почему он снова оказался под землей – спрятаться и все хорошенько обдумать. Отбрасывая комья земли, Воггл решил: если идти на дно, то не одному, а вместе со всеми. Он им всем отомстит.

Шварк-шварк-шварк…

 

День сорок пятый. 3.00 пополудни

Триша и Хупер пролистали отчет лаборатории и, дружно вздохнув, отправились в кабинет к Колриджу.

Полиция демонтировала прозрачное зеркало, через которое Карлайл адресовал свои послания Дервле. Зеркало направили на анализ в лабораторию, а через несколько часов поступило заключение, которое, по мнению Хупера и Триши, основательно все меняло.

– Мы полагаем, что это серьезная улика против оператора Ларри Карлайла, сэр.

Инспектор оторвался от бумаг и поднял глаза.

– Взгляните сюда. – Хупер указал на заключения судебного эксперта. – Карлайл писал свои послания моментальным термопакетом, но к тому же водил по стеклу пальцем. От тепла конденсат испарялся, и на стекле появлялись буквы.

– Мне это известно, сержант. Я вам говорил.

– Поскольку Дервла регулярно протирала зеркало со своей стороны, у нас сложилось мнение, что надписи безвозвратно утеряны. Однако со стороны коридора на стекле остались следы пальца. Пятна и мазки.

– Пятна и мазки?

– Боюсь, что от спермы, сэр.

– Господи помилуй!

– Я разговаривал с Карлайлом, и он признался, что во время дежурства регулярно занимался мастурбацией. И утверждает, что все так поступали.

– Не может быть! – возмутился инспектор.

– Похоже, он считает, что в этом нет ничего необычного. Говорит, что с тех пор, как Джеральдина урезала смену до одного человека, операторы в одиночку по восемь часов дежурят, завернувшись в одеяло, в темном коридоре. Все они мужчины, а перед ними раздеваются и принимают душ симпатичные молодые девушки. – «Интересно, как бы вы сами повели себя на их месте?» – чуть не добавил сержант. Но Хупер дорожил службой и потому сдержался.

– Карлайл еще сказал, что этот коридор они прозвали дрочильней, – вставила Триша.

Колридж отвернулся и долго глядел в окно. Три года, только три года. А потом он уйдет в отставку. Будет слушать музыку, перечитывать Диккенса, копаться с женой в саду чаще посещать Драматическое общество, и никогда больше не придется выслушивать откровения мастурбирующих операторов.

– Так вы говорите, он писал свои послания спермой?

– Ну, потоки там не лились. Полагаю, это то, что оставалось на пальцах.

Триша заметила, что всю последнюю часть разговора инспектор обращался исключительно к Хуперу и старательно не смотрел в ее сторону. Он был из тех чудаков, которые все еще верили, что некоторые вещи не стоит обсуждать в присутствии дам. Триша в который раз удивилась, как он вообще сумел стать полицейским. Но с другой стороны, Колридж был неподкупен, свято верил в силу закона и слыл превосходным детективом, хотя жил как будто не в том столетии, что все остальные, – задержался в прошлом.

– Хорошо, – сердито произнес он. – Что говорят в лаборатории?

– Говорят, что все изрядно перепутано, сэр, и наслаивается одно на другое. Но после того как стекло подвергли напылению, удалось разобрать четыре сообщения и фрагменты еще нескольких. Все они касаются текущей популярности «арестантов»: два – до выселения Воггла, когда Дервла занимала третье место. И еще два, когда девушки поднялись выше. Дервла постоянно знала свой рейтинг. Карлайл ей все время сообщал.

– Но она это отрицала, когда мы спрашивали. Вот дурочка.

– Сообразила, что раз была в курсе своего положения относительно Келли, это вполне тянет на мотив преступления. Полмиллиона – немалые деньги, особенно если маменька с папенькой разорились.

– И еще: она ближе всех сидела к выходу из парилки, – добавила Триша.

– Сокрытие улики – самое малое, в чем она виновна, – проговорил Колридж. – Она у меня еще пожалеет.

– Все так, сэр, но мы полагаем, что наш человек не она, а Карлайл, – возразила Триша. – А Дервла – его мотив. Он отчаянно хотел, чтобы любимая выиграла, и был убежден, что Келли стояла у нее на дороге.

– Вы думаете, он настолько сильно этого жаждал, что оказался способен на убийство?

– Он был патологически одержим Дервлой. Стоит посмотреть записи, и сразу становится ясно, насколько странны его чувства. Видимо, постоянная, будоражащая близость объекта обожания совершенно вывела его из равновесия.

– Любовь – это самый распространенный мотив преступлений на почве страсти, – процитировал Хупер самого Колриджа. – А здесь мы явно имеем дело с убийством на почве страсти.

– Вспомните, сэр, что произошло с теннисисткой Моникой Селеш, – вклинилась в разговор Триша. – То же самое, что предполагаем мы. Какой-то подвинутый псих – фанат ее соперницы Штеффи Граф – вбил в свою дурную башку, что, если он уберет Монику, Штеффи победит и будет ему признательна. Взял и ударил беднягу ножом.

– Пожалуй, уместный пример, – согласился Колридж.

– Учтите, сэр, – поддержал Тришу Хупер, – у Ларри Карлайла был не только мотив, но и возможность.

– Вы так считаете?

– Ну, скажем: почти возможность.

– В моей практике ни разу не встречались «почти» возможности убийства.

– Есть одна деталь, которую надо выяснить, – сдался сержант.

– Хотел бы посмотреть, как на суде вы признаетесь в этом защитнику, – холодно заметил Колридж. – Однако продолжайте.

– До настоящего момента мы исходили из предпосылки, что убийца один из тех, кто находился в парилке.

– И полагаю, по понятным причинам.

– Да, сэр. Но примите во внимание улику против Ларри Карлайла, который находился к жертве ближе всех остальных. Он видел, как плачущая, голая Келли вышла из мужской спальни и направилась в туалет. Оператор проявляет расторопность и зарабатывает благодарность режиссера за удачные кадры. Келли скрывается в туалете, а он получает задание караулить дверь и, когда она выйдет, отснять побольше обнаженной натуры.

– Но она не вышла, – заметил инспектор.

– Потому что он ее убил. Представьте себя на его месте – на месте одержимого человека, который с самого начала рисковал своей работой, карьерой и семьей, – не забывайте, сэр, что Карлайл женат и имеет детей. Ради любви к Дервле он рисковал всем…

– И эта любовь обернулась ненавистью к Келли, – перебила Хупера Триша. – Взгляните, сэр. – Она принесла большую папку вроде тех, которыми пользуются художники. В папке лежали сделанные суд-экспертами фотографии прозрачного зеркала с той стороны, которая выходила в коридор.

На первой ничего невозможно было различить, кроме беспорядочных полос на пыльной поверхности: палец выводил новые буквы поверх прежних. Триша вынула вторую, затем третью. Опытные криминалисты сумели вычленить надписи из общей мешанины. Благодаря разноцветным прозрачным напылителям, одни фразы проявились целиком, другие приходилось восполнять догадками.

– Вот, посмотрите, сэр, – предложила Триша. – Как вам это понравится?

 

День двадцать шестой. 8.00 утра

Стервоза Келли все еще номер один. Не волнуйся, дорогая. Я тебя защищу от паскудной гадины.

Дервла сердито стерла слова. Она стала бояться чистить по утрам зубы. Сообщения раз от раза становились все злее и безобразнее. Но из страха выдать себя она ничего не могла сказать. Дервла больше не поощряла неизвестного корреспондента, не разговаривала с зеркалом и ломала голову, как убедить писавшего прекратить с ней связь. Единственное, что приходило на ум, – распевать песни с подходящими словами. «Не хочу об этом говорить», «Я возвращаю вам письмо», «Пожалуйста, отпусти меня, дай мне уйти». Но неизвестный упорствовал, и сообщения делались все более угрожающими.

Клянусь, мое сокровище, ради тебя я бы ее убил, если бы мог.

 

День сорок пятый. 3.10 пополудни

– Я бы ее убил, если бы мог, – вслух прочитал Колридж, – предельно откровенно.

– Откровеннее некуда, – с готовностью согласился Хупер. – Когда Келли находилась в туалете, написавший это человек стоял рядом, наводил на дверь объектив и знал, что предмет его ненависти внутри. Что он делает? Закрепляет камеру в предписанной ему позиции, крадется по «мыльному» коридору, попадает в «сухой», а оттуда – через лазейку в мужскую спальню. Хватает простыню у входа в парилку, кутается в нее и появляется в гостиной. Остальное вам известно. Это он завернул на кухню, схватил из ящика нож, набросился на Келли и убил ее.

– Так… – с сомнением протянул инспектор.

– Знаю, знаю, сэр. Знаю все, что вы хотите сказать. В мужской спальне тоже установлены камеры.

– Именно, – отозвался Колридж.

– И если бы Карлайл оказался там, это было бы на пленках. Но мы ничего подобного не видели.

– Зато видели, как некий человек вышел из парилки и взял простыню.

– Однако этот эпизод сохранился только на видео. Никто из тех, кто находился в парилке, не помнит, чтобы вслед за Келли выходил второй человек. Следовательно, лжет либо один, либо несколько, либо все «арестанты».

– Согласен.

– Но есть другой вариант: лжет запись. Карлайл – опытный оператор. И телеаппаратурой, как мы знаем, интересуется не только на работе. Мы с Тришей гадали, не сумел ли он подтасовать показания камеры дистанционного управления? Ведь те кадры, когда из парилки появился человек, очень нечеткие. Не сумел ли он каким-нибудь способом заморозить передаваемое изображение?

– Оно не менялось несколько часов, – подхватила Триша. – Не было ли у него возможности закольцевать или прервать сигнал и в это время пересечь спальню и попасть в парилку?

– А потом все произошло так, как мы видели, – закончил Хупер.

– Но ему пришлось бы проделать тот же самый фокус на обратном пути, – возразил инспектор. – Мы с вами наблюдали на экране, как преступник вернулся в парилку.

– Знаю, – согласился сержант. – У этой версии много «но». Однако вспомните, сэр, как путался со временем Карлайл. Он заявил, что с того момента, как Келли оказалась в туалете, и до появления убийцы из парилки прошло всего две минуты. А люди из аппаратной утверждают, что не меньше пяти, и это подтверждает хронометраж на экране. Затем Карлайл сказал, что после выхода преступника из туалета и до обнаружения факта убийства прошло минут пять, а на самом деле две. И снова мнение режиссеров совпадает с хронометражем. Серьезное противоречие, но вполне объяснимое, если допустить, что убийство совершил именно Карлайл. Легко принять две минуты за пять, если только что тыкал ножом в чью-то голову.

– Что ж, – признал инспектор, – вполне вероятная версия. – Надо узнать у специалистов, есть ли возможность вмешиваться в работу камеры дистанционного управления. И еще, необходимо снова побеседовать с мисс Нолан.

 

День сорок шестой. 2.30 пополудни

Дервла в сопровождении полицейских второй раз за одни сутки произвела сенсацию и в доме, и на воле. Не означало ли это, что Дервла превратилась в подозреваемую номер один?

Джеральдина едва скрывала свое ликование.

– Долбаные копы раскручивают шоу вместо нас! – радовалась она. – Все уже решили, что Келли пришила Придурочная Сэл, а они в это время дважды таскают в участок нашу скромницу принцессу. Чтоб мне лопнуть – это просто чудесно. Но давайте подумаем, что делать дальше. Больно уж большие бабки плывут в руки. Если нам не отдадут нашу Дервлу, мы отменим выселение на этой неделе. Правильно? Нельзя себе позволить терять сразу двух сучек. Неделя нашего спектакля стоит немереных денег.

Кандидатами на выселение были номинированы Хэмиш и Мун, но если Дервле не суждено возвратиться, им, скорее всего, светила отсрочка. Голосование прошло без особого напряга, как раньше, в достославные времена Воггла и Лейлы. С уходом Сэлли мрачная атмосфера немного рассеялась, и, поскольку она была подозреваемой номер один, «арестантам» стало казаться, что в доме теперь безопаснее.

Но ощущение спокойствия быстро сменилось шоком после того, как Дервлу повторно увезли в полицию.

– Вот непруха, – пожаловалась Мун. – Только-только от души отлегло. Решила, что все нормально. Спала с ней в одной комнате. Одолжила свой джемпер.

– Туфта! – возмутился Джаз. – Копы хватают кого попало, вот и все.

– Если ты на нее запал, это вовсе не значит, что она не могла пырнуть Келли ножом, – проворчал Гарри.

Джаз ничего не ответил.

 

День сорок шестой. 4.00 пополудни

Губы Дервлы дрожали. Она изо всех сил старалась не расплакаться.

– Я испугалась, думала, если скажу, что знала свой рейтинг, вы меня заподозрите.

– Глупая девчонка! – рявкнул на нее Колридж – Неужели тебе не понятно, что обманывать – самый верный путь попасть под подозрение?

Дервла промолчала. Она чувствовала: стоило попытаться ответить – и сна разревется.

– Лгать полиции, мисс Нолан, – это преступление, – продолжал инспектор.

– Извините. Я не знала, что это так важно.

– Господи помилуй!

– Считала, что дело касалось только его и меня. Но он был снаружи. – Дервла наконец расплакалась.

– Ну хорошо, моя юная леди, с этого момента начинайте говорить правду и только правду. Как я понимаю, вы все время были в курсе своего рейтинга популярности? И рейтинга популярности Келли?

– Да.

– Как бы вы охарактеризовали отношение Ларри Карлайла к Келли?

– Он ее ненавидел. Хотел, чтобы она умерла. И поэтому я старалась убедить его больше мне не писать. Его тон совершенно изменился. Стал абсолютно недопустимым. Он обзывал ее нехорошими словами. Но он был снаружи и не мог…

– Не ваше дело рассуждать о том, что он мог и чего не мог. Мы говорим о том, что сделали вы.

– Я ничего не сделала! – испугалась Дервла.

Инспектор поднял на нее глаза и вспомнил свою дочь, которая была не намного старше сидящей перед ним дрожащей от страха девушки.

– Вы собираетесь предъявить мне обвинение? – шепотом спросила она.

– Думаю, что в этом нет никакого смысла, – ответил Колридж. Во время предыдущего допроса Дервла была не под присягой. Она находилась в состоянии стресса. Инспектор понимал, что любой мало-мальски толковый защитник мог легко доказать, что девушка просто запуталась. Кроме того, у него вовсе не было желания предъявлять ей обвинение. Знать правду – это все, что его интересовало.

Поэтому Дервла вернулась обратно в дом.

 

День сорок седьмой. 11.00 утра

Дни в доме тянулись медленно, а напряжение нисколько не ослабевало. Все ждали либо известий об аресте с воли (Джеральдина обещала им об этом сообщить), либо нового визита полиции, которая засадит одного из них за решетку. Но ничего не происходило.

«Арестанты» готовили еду, выполняли маленькие задания, но постоянно оставались настороже и все время обсуждали, как повернутся события.

Иногда среди пустой болтовни и нескончаемых пауз, которые составляли теперь львиную долю их общения, вспыхивал стоящий разговор. Но такие «передышки» длились недолго.

– Кто верит в Бога? – спросил Джаз, когда они уселись за обеденный стол и принялись за спагетти «болоньезе». Он думал о Дервле, о небесах и об аде и поэтому задал этот вопрос.

– Я нет, – отозвался Хэмиш. – Я верю в науку.

– И правильно, – подхватил Гарри. – Религия хороша для карапузов. В том смысле, что им же надо что-то втолковывать.

– А меня интересуют восточные верования, – объявила Мун. – Возьмите далай-ламу – потрясающе клевый парень. С ним всегда покой и безмятежность. Просто супер!

– Хэмиш, а в какую науку ты веришь? – спросила Дервла.

– Разумеется, в теорию большого взрыва, – важно ответил тот. – Теперь такие мощные телескопы, что можно видеть окраины вселенной и зарождение времени. И до нескольких секунд определить, когда все началось.

– А что было до того, когда все началось? – поинтересовалась Мун.

– Все задают такой вопрос, – хмыкнул Хэмиш.

– Интересно, почему?

– Давай, давай, Хэмиш, – подначивал Джаз. – Раскалывайся, что было до того.

– Ничего, – торжественно произнес он. – Даже меньше, чем ничего. Ни пространства, ни времени.

– Вроде как здесь, – рассмеялся Джаз.

– Туфта это все. Хреномуть.

– Это наука, Мун, наука, располагающая точными данными.

– Не понимаю, о чем вы спорите, – вмешалась в разговор Дервла. – Можно принимать теорию большого взрыва или любую другую идею, и это не противоречит существованию Бога.

– Значит, ты в Него веришь?

– Как тебе сказать? Наверное, не в Него. Не в старика с бородой, который сидит на облаках и мечет на землю громы. Мне кажется, я верю в нечто, но не признаю организованной религии. Мне не требуется строгих правил и установлений для того, чтобы общаться с тем Богом, которого выбрала. Бог всегда с нами, не важно, прочитали мы его книгу или пока еще нет.

Колридж и Триша слушали их разговор в Сети. В последнее время в участке шла постоянная трансляция шоу «Под домашним арестом».

– Надо было арестовать эту девицу за введение в заблуждение следствия, – проворчал Колридж. – Пусть бы хлебнула строгих правил и установлений.

– А что еще она натворила? – удивилась Триша. – Мне показалось, она вам понравилась.

– Господи боже мой, Патрисия, вы слышали, что она сказала: «С тем Богом, которого выбрала». Что за невероятная чушь?

– Если честно, то я с ней согласна.

– Тогда вы такая же глупая и ленивая, как она. Не нам выбирать Бога. Всевышний – это не прихоть. Не Он для нас, а мы для Него.

– Это вы так думаете, сэр…

– В это от века верит каждый философ и искатель истины, возьмите любую культуру, констебль. Всегда подразумевалось, что вера предполагает определенное смирение молящегося. Сознание собственной ничтожности и величия Творца! Но теперь все наоборот! Ваше поколение считает Господа ненавязчивым советчиком, который говорит вам то, что вы хотите, и лишь тогда, когда вам угодно, а в остальное время безмолвствует. Вы придумали убогую веру, чтобы оправдать свою убогую культуру.

– Знаете, сэр, если бы вы жили лет четыреста назад, вы бы стали инквизитором.

Колридж даже опешил.

– Это несправедливо, констебль. Несправедливо и жестоко.

Разговор за столом замер так же внезапно, как и начался, и «арестанты» вернулись к своим невеселым мыслям.

Что же в самом деле происходило на воле? Им оставалось только гадать. Оказавшись в центре напряженной драмы, они не принимали в ней никакого участия. И невольно становились детективами, прокручивая в головах собственные версии случившегося, которые иногда выкладывали в исповедальне.

– Вот что, «Любопытный Том», – как-то заявил джаз. – Я не собирался об этом говорить, но передумал. Обещай, что передашь полиции. Ладно? Может, в этом что-нибудь есть. Я сидел с Келли и Дэвидом в бассейне. Помнится, это было на второй неделе. И Келли что-то шепнула ему на ухо, что его страшно разозлило. Я слышал, как она сказала: «Я тебя знаю». А потом такое ляпнула, ты уж прости, повторю: «Одиннадцатая секс-оргия». После чего парень вообще зашелся.

– Здорово, – проворчал Хупер, присоединяясь к Трише у компьютера. – Мы две недели таращились в экран, чтобы выудить один занюханный ключик, а теперь оказывается, что этот сукин сын с самого начала все знал.

– Ну и хорошо, что не сказал раньше, – дал тебе возможность испытать удовлетворение от выполненной работы.

– Я в восторге!

Возможно, Хупер и не был в восторге, зато пресса испытала просто буйный восторг. Журналисты тоже следили за Интернетом и уже через пять минут выяснили, что такое «Одиннадцатая секс-оргия» и кто такой Борис Хрен. Утренние газеты раструбили пикантную новость. Поклонники «Под домашним арестом» неистовствовали. Ну а Дэвид потерпел окончательный крах.

 

День сорок девятый. 10.00 утра

Наступил день выселения, но до фейерверка вечерних событий оставалась уйма времени. И телевизионщики, как обычно, ломали головы, чем бы занять «арестантов». Дело было не в том, что пошатнулся интерес к их программе. Отнюдь. «Любопытный Том» по-прежнему оставался самой популярной передачей в мире. Джеральдина нахватала заказов на следующую неделю на сорок пять миллионов долларов. Но подчиненные Тюремщицы обладали профессиональной гордостью. Да, «Любопытный Том» стал сумасшедшим шоу, однако, каким бы он ни был, это их передача и они за нее отвечали. На совещаниях высказывалось единодушное мнение, что требовалось творческое усилие, хотя бы формальное.

Недельное задание оказалось удачной находкой. Джеральдина потребовала, чтобы «арестанты» создали скульптуры друг друга. Это вдохновило их на размышления и своего рода психологический анализ, что, в свою очередь, спровоцировало всплеск неподдельного драматизма. Происшествие в очередной раз опровергло скептиков, которые полагали, что участники шоу выдохлись.

Неприятности начались после второго возвращения Дервлы из полиции. Получив от Колриджа разнос, она чувствовала себя усталой и разбитой. На улице вопили собравшиеся вокруг дома придурки и репортеры и чуть не в ухо орали вопросы: не она ли убила Келли и не было ли это убийство на сексуальной почве? А в доме ее встретили подозрительными взглядами. Даже Джаз смотрел как-то напряженно.

Настроение было не для шуток. И поэтому, увидев, что Гарри вложил в руку ее полузавершенному изображению кухонный нож, Дервла сорвалась.

– Негодяй! – закричала она, побелев от ярости. – Настоящий негодяй!

– Осади, крошка! – рассмеялся Газза. – Это всего лишь шутка. Шутка, понимаешь? И еще, моя радость, позволь тебе напомнить, ведь это ты у копов самая…

Дервла не позволила ему договорить, вкатила такую оплеуху, что Гарри опрокинулся на диван. Но тут же вскочил. На глаза его навернулись слезы обиды и злости.

– Мать твою! Я никому не позволю себя колошматить! Даже девчонкам! Сейчас ты у меня получишь, ирландская шлюха!

Джаз бросился между ними, намереваясь защитить даму, но его рыцарский порыв пропал понапрасну. Дервла не нуждалась в его помощи. Когда Гарри пошел на нее с кулаками, она быстро крутанулась на одной ступне, а другая с мягким хрустом врезалась в лицо обидчику.

Гарри упал на пол. Кровь хлынула у него из носа.

– Вот это удар! – восхитилась в аппаратной Джеральдина.

Дервла с одиннадцати лет занималась кикбоксингом и стала настоящим мастером. Но старалась об этом никому не рассказывать, потому что иначе все разговоры сводились исключительно к дракам. Знакомые требовали, чтобы она показала, на что способна, и задавали дурацкие вопросы: «А что, если трое, нет, четверо громил с бейсбольными битами нападут на тебя сзади, ты отобьешься?»

Поэтому она держала свои боевые доблести в тайне. Но теперь о них узнает весь мир. Ну и пусть, наплевать. Дервла почувствовала, что должна расквитаться. Однако ее месть не имела никакого отношения к Гарри.

В ней разом взорвались недели подавляемого страха и сдерживаемой ярости. Дервла знала, что в десяти футах от нее почти наверняка прятался соглядатай и виновник ее недавнего позора – Ларри Карлайл. Не обращая внимания на корчившегося на полу Гарри, она повернулась к стенному зеркалу.

– Слушай, Карлайл, если ты там, грязный, ничтожный извращенец: только попробуй подойди ко мне ближе чем на сотню миль, когда я выйду из дома, и с тобой будет то же самое. Из-за тебя, подонок, меня подозревает полиция. Оставь меня в покое, иначе я сверну тебе шею и намотаю на нее твои яйца.

– Bay! – взвизгнула в бункере Джеральдина. – Интересно, что он скажет жене, когда вернется домой?

Так история подглядывающего оператора стала достоянием широкой публики и подарила «Любопытному Тому» еще один день истинно античного накала страстей. Карлайла немедленно вышибли, но Дервлу оставили, хотя, по справедливости, ее должна была постигнуть та же участь, потому что она сама попустительствовала обожателю.

– Дервла не просила его писать и не одобряла его действий, – уважительно отозвалась о ней Джеральдина, что было, естественно, откровенным враньем, но пресса не спорила: никто не хотел, чтобы ирландку выдворили из компании – тем более теперь, когда она внезапно стала такой интересной. Особенно после того, как Тюремщица выдала в эфир некоторые банные сцены из личной коллекции Карлайла.

Но все эти волнения происходили несколько дней назад, и пора было снова подбросить зрителям парочку неожиданностей и сюрпризов. Чтобы заполнить часы до выселения, Джеральдина решила откопать пакет с предсказаниями.

– «Любопытный Том» просит «арестантов» вскрыть пакет с предсказаниями, которые они сделали в конце первой недели пребывания в доме, – объявил Энди. – Пакет лежит нетронутый за кухонным шкафом с тех самых пор, как его туда положили.

– Совсем о нем забыл, – признался Гарри, которому еще мешал говорить его распухший нос.

Он решил смириться с тем, что побит Дервлой, о чем сообщил и ей, и в исповедальне – всему миру, сказал, что не питает к обидчице недобрых чувств.

– Ну, вмазали, нечего теперь хныкать. Даже хорошо, что схлопотал от девчонки – заделаюсь еще большим феминистом.

Гарри прекрасно понимал, какая разница между сотней кусков, которую обещали следующему, кого попросят на выход, и миллионом победителя. Он собирался оставаться в игре как можно дольше и дать кушу подрасти. Значит, нечего строить кислую физиономию – пользы от этого мало. И как только врач подправил его едва не сломанный нос, пожал Дервле руку и под аплодисменты всей страны произнес:

– Проехали, крошка!

Но внутри, конечно, весь кипел. Его в прямом эфире побила девка, да такая крохотная. Не представить в кошмарном сне! В пабе не покажешься!

Хупер наблюдал эту сцену на экране полицейского компьютера и не верил ни одному слову Гарри.

– Он ее ненавидит. Она у него первая в списке врагов.

– На том самом месте, которое занимала Келли, – подхватила Триша. – А Келли убита.

«Арестанты» забыли о конверте с предсказаниями и теперь нетерпеливо ждали, когда Джаз торжественно раскроет пакет. Записки напомнили им о прежних, не столь безрадостных временах. Ради такого случая, «Любопытный Том» расщедрился на вино, и они громко смеялись, слушая написанные шесть недель назад абсурдные пророчества.

– Воггл считал, что останется один, – прочитал Джаз.

– Ну, потеха, Лейла написала, что победит она, – расхохоталась Мун.

– Послушайте, что придумал Дэвид, – прыснула Дервла. – «На седьмой неделе я стану целительным началом группы».

– Размечтался, Дэйв! – крикнул в камеру Джаз.

Но смех стих, когда из конверта извлекли предсказание Келли. «Мои товарищи – замечательные ребята, – писала она. – Я их очень люблю. И буду рада, если дотяну до седьмой недели. Но, скорее всего, вылечу раньше – на третьей или четвертой».

Все промолчали, но про себя подумали, что Келли угадала.

– А это чье? – спросила Мун, показывая на непрочитанное предсказание.

Хэмиш перевернул листок. Синяя паста – такие ручки раздали всем остальным. Но почерк – сплошные каракули, словно писали не глядя, левой рукой. Впоследствии полицейские эксперты подтвердили, что так оно и было.

– Что там? – спросила Мун.

– «Когда вы будете это читать, Келли уже умрет», – огласил Хэмиш.

До «арестантов» не сразу дошло, что говорилось в записке.

– Ну и дела! – прошептала Мун.

Кто-то в точности знал, что Келли предстояло умереть. И этот «кто-то» написал предсказание. Страшно представить!

– Тут есть еще, – проговорил Хэмиш. – Читать?

Остальные молча кивнули.

– «Я убью ее вечером двадцать седьмого дня».

– Боже мой, он знал! – задохнулась от страха Дервла.

Но Хэмиш еще не закончил. В записке было третье предсказание.

– «Один из последних троих тоже умрет».

– Господи! – выдохнула Мун. – Этот конверт никто не трогал все шесть долбаных недель. Написать мог каждый из нас.

 

День сорок девятый. 00.05 ночи

Воггл укладывался спать прямо в тоннеле. Там он чувствовал себя в большей безопасности. В большей безопасности от людей, которые его не понимали. Мог спокойно пестовать свою ненависть. С каждым ударом лопаты глубже укоренять ее в землю. И орошать потом.

Иногда он выходил на поверхность, чтобы добыть воды и стащить немного еды. Но большую часть времени существовал под землей, в своем тоннеле.

В тоннеле, который копал во имя мести.

Шварк-шварк-шварк.

Он им покажет! Он покажет им всем!

Однажды вечером, когда приближалось время задуманного, Воггл взял пустой рюкзак и еще раз выбрался на поверхность. Но на этот раз не за едой. Он направился в лондонскую трущобу, где некогда жил сам. Там обитали анархисты – непримиримые и еще более чуждые обывателям, чем он. Воггл знал, что они располагали всем необходимым для изготовления бомбы.

Когда перед рассветом он возвращался к себе в тоннель, рюкзак оттягивал ему плечо.

 

День сорок девятый. 7.30 вечера

Выселение Хэмиша проходило обычным порядком, но его никто особенно не заметил. Хлоя изо всех сил старалась взбудоражить у людей интерес, но все разговоры крутились вокруг сенсационной новости – в доме замышлялось новое убийство!

Весь мир гудел, обсуждая последние события, и гадал, кому из троих финалистов предстояло умереть.

– Любопытно, – проговорил Колридж, разглядывая убогие каракули на помещенном в полиэтиленовый пакет для улик листочке бумаги.

– Я бы сказала, охренительно жутко, – отозвалась Джеральдина. – Откуда ему было знать, что он сумеет укокошить Келли именно на двадцать седьмой день? Когда писали предсказания, у меня еще и в мыслях не было, что я устрою парилку. Преступника могли выселить до двадцать седьмого дня. И что это за чушь насчет убийства одного из оставшихся троих? Никто не знает, кто эти трое. Все зависит от зрителей.

– Да, – согласился Колридж. – Все это очень странно. Как вы полагаете, миссис Хеннесси, новое убийство может произойти?

– Не представляю, каким образом… Хотя… он же угадал насчет Келли. Я имею в виду пакет с предсказаниями. Его положили в кухонный шкаф в конце первой недели. За этим шкафом постоянно следили камеры, так что залезть туда было нельзя. Убийца откуда-то знал.

– Похоже на то.

В этот момент в кабинет заглянул секретарь Джеральдины.

– Только две вещи: первая – не знаю, как вы этого добились, но у вас получилось. Американцы согласились купить права на всемирную трансляцию заключительного шоу по два миллиона долларов за минуту. «Файнэншл таймс» называет вас гением.

– А вторая? – поинтересовалась Тюремщица.

– Не такая приятная. Слышали, что сказала в исповедальне Мун? Они требуют каждый по миллиону за согласие продолжать игру.

– Где моя чековая книжка?

– Но разве это не против правил? – спросил Колридж.

– Знаете, старший инспектор, это телевизионная программа. Здесь правила устанавливаем мы сами.

– Ах да, совершенно забыл. Решил, что все взаправду.

– И эта программа, – торжествующе прокаркала Джеральдина, – подходит к успешному концу!

 

День пятьдесят третий. 6.00 вечера

В последующие несколько дней полиция пыталась выудить информацию из найденной в конверте предсказаний записки. У всех «арестантов» взяли образцы почерка, искали отпечатки пальцев на кухонном шкафу, битые четыре часа изучали сохранившиеся видеозаписи первой недели.

– Ничего! – жаловался Хупер. – Мы не нашли ничего.

– А я ничего и не ждал, – отозвался Колридж.

– Большое утешение, сэр, – решился съехидничать сержант. – Не могу сообразить, как все произошло.

– В этом и вся загвоздка, я бы сказал – зацепка, – ответил инспектор. – Поскольку, сдается мне, подобное вообще не могло произойти.

Триша положила телефонную трубку и с мрачным лицом повернулась к начальнику:

– Плохие новости, сэр. Вас вызывает босс.

– Мне всегда приятно пообщаться с шефом, констебль, – возразил Колридж. – После этого намного легче думать об отставке.

 

День пятьдесят третий. 8.00 вечера

Главному констеблю полиции Восточного Сассекса до смерти опротивело дело об убийстве в шоу «Под домашним арестом».

– Убийство – это не единственное, чем нам следует теперь заниматься, инспектор. Я пытаюсь построить новую полицейскую службу, – он принципиально не употреблял термин «полицейские силы», – хорошо управляемую, маневренную и способную выполнять ключевые задачи на вверенной нам территории, а вокруг только и разговоров что о вашей неспособности схватить убийцу «Любопытного Тома».

– Простите, сэр, но подобные расследования требуют времени.

– Нью-Сассекс – современный, динамичный бурно развивающийся район. Мне не нравится, что нас позорят всякие девицы, которых валят ножами в туалетах.

– Нам тоже, сэр.

– Портят имидж.

– Разумеется, сэр.

– Не говоря уже о масштабах человеческой трагедии – убит подопечный на нашей территории.

– Совершенно справедливо.

– А теперь еще эта ужасная угроза нового убийства! Мы современный, динамичный район, и я смею надеяться, такой, где различные этнические и сексуальные группы молодежи могут смело принимать участие в телеэкспериментах, не опасаясь незаконного прерывания жизни.

– Вы имеете в виду убийство, сэр?

– Если угодно, назовем это так. После новой угрозы мы выглядим абсолютными дураками. Извольте принять ее очень серьезно.

– Учтем, сэр. Предпримем все возможное, чтобы окружающие видели, насколько серьезно мы ее принимаем. Но полагаю, что в действительности в этом нет никакого смысла.

– Боже праведный, старший инспектор! Нам грозят убийством! Если не правоохранительным органам, тогда кому же принимать серьезно угрозу убийства?

– Всем остальным. В особенности прессе, – пожал плечами Колридж – Повторяю, сэр, в этом нет необходимости. Второго убийства не будет.

– Откуда такая уверенность?

– Убийце не нужна вторая смерть. Ему достаточно одной.

Главный констебль ничего не понял, но не стал ломать голову над загадочными словами старшего инспектора.

– Вполне достаточно одной, – проворчал он. – Вы хотя бы в курсе, Колридж, что, когда история попала в газеты, я как раз собирался обнародовать перечень новых инициатив под общим названием «Радужные перспективы»?

– Нет, сэр, не в курсе.

– Не вы один. Никто не в курсе. Несчастный документ сгинул без следа. Недели работы коту под хвост из-за нелепого убийства! Разве теперь привлечешь к себе внимание министра внутренних дел?

 

День пятьдесят шестой. 7.30 вечера

– Мун! – объявила Хлоя. – На этот раз уйти придется тебе.

– Есть! – закричала Мун и ударила в воздух кулаком. Впервые участница игры искренне обрадовалась, что ее выселяли. Она заработала миллион и еще сто тысяч, которые Джеральдина обещала следующему, кого прогонят из дома. Мун не терпелось на свободу и нисколько не светило оставаться в последней тройке. Только не теперь, когда один из троих приговорен.

Остальные переглянулись. Газзе, Джазу и Дервле предстояла еще одна неделя в доме. Второй миллион победителю. Полмиллиона проигравшему финалисту. И триста тысяч занявшему третье место.

Если, конечно, все останутся в живых.

Риск того стоил. Газза будет вести роскошную жизнь, Джаз организует собственную телекомпанию, а Дервла сможет десять раз спасти от разорения семью. Да, риск того стоил.

Никто не сказал ни слова. Они вообще мало говорили в последнее время и стали укладываться спать в разных частях дома. Даже сблизившиеся Дервла и Джаз больше не доверяли друг другу. Ведь именно они сидели ближе других к выходу из парилки, когда убили Келли. А теперь эта новая угроза. Все, что с ними случилось, было не более чем мрачная, зловещая игра.

Газза, Джаз, Дервла и целый мир ждали заключительного дня.

 

День шестидесятый. 1.30 ночи

Теперь Воггл копал по шестнадцать часов в сутки. Не подряд: несколько часов работал, затем засыпал, а проснувшись, снова брался за лопату. Дни для Воггла не имели значения. Счет шел на часы. До заключительной передачи «Под домашним арестом» оставалось сто пятнадцать часов. Приходилось спешить.

 

День шестьдесят второй. 9.00 утра

Колридж решил, что наступила пора посвятить Патрицию и Хупера в свою тайну и сообщить, что он знает, кто убил Келли.

Он подозревал этого человека с самого начала. С того момента, как увидел пятна рвоты на сиденье девственно чистого унитаза. А записка убедила его в том, что он прав. Та самая записка, которая предсказывала второе убийство. Убийца не верил, что оно произойдет, потому что оно ему не требовалось.

Ho y Колриджа отсутствовали доказательства. И чем больше он думал о доказательствах, тем яснее понимал, что не будет никаких доказательств, потому что их не существовало – преступник не собирался отвечать за свои деяния. Если только…

План, как поймать убийцу в ловушку, пришел ему в голову в середине ночи. Колридж не мог заснуть, вертелся и вздыхал и, чтобы не разбудить жену, спустился вниз и принялся думать. Он налил себе виски, разбавил водой из маленького кувшина в виде фигурки скотчтерьера и, устроившись со стаканом в темной гостиной, которую они с супругой называли залом для приемов, некоторое время удивленно разглядывал привычные предметы, которые среди ночи казались совершенно незнакомыми. Затем его мысль обратилась к убийце Келли Симпсон. Он стал придумывать, как бы изловчиться отдать правосудию эту подлую, кровавую личность. Видимо, слова «подлую» и «кровавую» засели в голове и изменили ход размышлений, потому что с Келли мысли перескочили на «Макбета», и Колридж вспомнил, что репетиции начнутся через две недели и будут продолжаться всю осень по вторникам и четвергам. Придется посещать все. Хотя инспектор был занят только в последнем акте, Глин попросил, чтобы он исполнил несколько эпизодических ролей гонцов и лордов из свиты.

– Эти реплики – яркие, выпуклые эпизоды, – заметил он.

О, с каким удовольствием Колридж сыграл бы подлого, кровавого короля. Но ему никогда не доставались заглавные роли.

Он вспомнил, как мальчишкой восхищался первым увиденным им Макбетом в исполнении Алека Гиннеса. Когда призрак Банко появился на пиру, он до такой степени потряс вероломного короля, что тот фактически признался, что игра окончена. Сделано это было настолько блестяще, что Колридж испугался не меньше Макбета. Нынче привидения конечно же не те. Они являются на видеоэкране или проникают в дом по телефаксу. Инспектор сам слышал, как Глин кому-то бросил, что его призраки должны быть виртуальными. Но во времена Колриджа искренность в театре никого не смущала. Людям нравилось видеть кровь.

– «Не кивай мне кровавыми кудрями», – пробормотал он и в ту же секунду понял: заманить преступника в ловушку можно искренней актерской игрой. Раз нет настоящей улики, ради справедливости придется ее сконструировать. Слов нет, мысль отчаянная, и еще вопрос: достанет ли времени, чтобы воплотить ее в жизнь.

Но появился хотя бы крохотный шанс. Единственный шанс отомстить за несчастную глупышку Келли.

На следующее утро, разговаривая с Купером и Тришей, он упомянул о призраке Банко.

– Как вы сказали? – переспросил сержант.

Но Триша знала, кто такой призрак Банко. Она изучала английскую литературу, перед тем как сдать экзамен уровня А, и три месяца училась на педагога, пока не решила: раз ей всю жизнь суждено общаться с несовершеннолетними правонарушителями, лучше сразу заручиться правом на их арест.

– Не понимаю, каким образом призрак Банко связан с нашим расследованием? – удивилась она.

Однако инспектор ничего не стал объяснять и вместо этого подал ей список:

– Будьте любезны, купите эти вещи.

Триша пробежала глазами строчки.

– Парики, сэр?

– Да. Но именно такие, как я описал. Советую проконсультироваться с «Желтыми страницами» – там указаны магазины театрального реквизита. Не думаю, чтобы бухгалтерия благосклонно отнеслась к моему заказу, поэтому пока что придется раскошелиться. Я могу вам доверить незаполненный чек?

 

День шестьдесят третий. 6.30 вечера

Если расчеты были верны, Воггл находился прямо под домом. Он рассчитал время, определил направление и, пока копал землю, тащил за собой тяжелый рюкзак.

Скорчившись в темноте под землей, Воггл представлял, как в нескольких футах над его головой три оставшиеся «арестанта» готовились к последнему выселению. Ну что ж, он устроит и им, и «Любопытному Тому» такие проводы, о которых они никогда не забудут.

 

День шестьдесят третий. 9.30 вечера

И вот наступил финал.

Последний шанс преступника убить и последний шанс инспектора изловить убийцу перед тем, как закончится шоу «Под домашним арестом». Интуиция подсказывала инспектору: если он не арестует негодяя нынешним вечером, тот ускользнет от него навсегда.

Однако для ареста требовались основания. А у Колриджа не было ни единой улики. Во всяком случае, пока.

Но разочарования терзали не одного Колриджа. Зрители испытывали те же чувства: близилось финальное представление, однако ничего серьезного не происходило. Самая большая аудитория в истории телевизионного вещания начинала понимать, что ей подсунули пустышку.

Хотя телевизионщики расстарались на славу и не упустили ни одной составляющей пышного финала. Дотошно предусмотрели все: фейерверк, сплетающиеся в небе лучи прожекторов, рок-группы и три автовышки для эвакуации участников шоу через ров. Чего еще желать: там была вся мировая пресса, были орущие толпы и соблазнительные, рвущиеся на волю из красного кожаного лифа груди ведущей Хлои.

Но самое интригующее – пятеро из шестерых ранее выселенных «арестантов»: все подозреваемые возвратились на место преступления.

Таков был пункт договора: бывшие «арестанты» обязаны являться на заключительное шоу. Но они пришли бы и так. Сияние славы манило по-прежнему сильно, и «Любопытный Том» без труда собрал всех, кроме Воггла, который сгинул сразу, как только его отпустили под залог. Даже Лейла сделала усилие и встряхнулась. И остальные тоже: Дэвид, Хэмиш, Сэлли (удостоившаяся бурных аплодисментов, когда медленно, но явно оживая, появилась перед камерами). И наконец, Мун.

После вступительной величальной мелодии, которую специально по этому случаю исполнила расположившаяся на проплывающем над головами воздухоплавательном аппарате культовая группа месяца, камеры нацелились на последних обитателей дома. Зрителей томило чувство ожидания. Таинственный убийца уверял, что вскоре один из игроков непременно умрет.

Но ничего не происходило. Гремели оркестры, кричала толпа, хор из школы, где когда-то училась Келли, спел в ее честь знаменитую «Imagine» Джона Леннона. Огласили результаты голосования. Одного за другим выселили последних «арестантов», однако все они оставались целыми и невредимыми. Первым к публике вышел Гарри.

– Привет! Все отлично! Класс!

Затем появилась Дервла.

– Я рада, что все позади, а я еще жива.

И наконец, Джаз.

– Круто!

Его подвиг в исповедальне, когда он спас жизнь Сэлли, принес ему выигрыш. Эффектная демонстрация приемов кикбоксинга существенно сократила разрыв между ним и Дервлой, но зрители так и не простили ей обмана, и в итоге Джаз одержал уверенную победу. Гарри, наоборот, всю неделю терял очки и не попал в финал.

И вот они вышли из дача – целые и невредимые. И как бы ни досадовали зрители, участники шоу были довольны, что все позади, что в руках у них чеки на кругленькую сумму и при этом все они живы и никто не собирался никого убивать.

Все шло к своему завершению. Проговорили и пропели слащавую дань памяти Келли, отчего сложилось впечатление, что она была чем-то средним между Матерью Терезой и принцессой Дианой. Мелодии Элтона Джона усилили этот пафос. Хлоя начала заключительную речь, объясняя, как все было потрясающе и клево, и стараясь не выдать разочарования от того, что не получилось развлечения со вторым убийством.

Инспектор Колридж стоял в студии рядом с Джеральдиной. Он делал вид, что всем доволен и ни о чем не тревожится, но постоянно поглядывал на большую дверь за спиной. Он ждал Хупера и Тришу но тех пока не было. Колридж понимал: если они не появятся в течение нескольких минут и не принесут пресловутую улику, все пропало – преступник неминуемо ускользнет.

– Вы оказались правы, – неохотно признала Джеральдина. – Так никого и не убили. А я полагала, этот малый может попытаться. Глупо, конечно, но в первый раз он отлично все провернул. Хотя мне без разницы: представление продано заранее. – Она взглянула на часы. – Уже пятьдесят три минуты – сто шесть миллионов долларов. Недурно, недурно.

– Боб, – обратилась она по внутренней связи к сидевшему за пультом Фогарти, – передай нашей душке Хлое, чтобы она закруглялась, но пусть тянет как может: лепит слова по слогам. А потом гони подольше титры – каждая секунда на вес золота.

Колридж снова покосился на дверь – ни малейших признаков подчиненных. Он понимал, что необходимо отсрочить финал: призрак Банко может сработать только в прямом эфире. Как на пиру. Замешательство Макбета ничего бы не стоило, если бы рядом никого не было.

– Подождите, миссис Хеннесси, – быстро проговорил он. – Мне кажется, я сумею заработать вам еще несколько миллионов долларов.

Джеральдина хорошо разбиралась в людях и сразу поняла, что он говорил серьезно.

– Камеры не выключать! – приказала она в микрофон интеркома. – И передайте моему водителю – пусть ждет! Что у вас на уме, инспектор?

– Собираюсь поймать вам убийцу, – ответил он.

– Вот это прикол!

Даже видавшая виды Тюремщица была потрясена, когда инспектор Стенли Спенсер Колридж попросил микрофон.

Ему быстро сунули в руку микрофон, и он, ко всеобщему изумлению, вышел на сцену к Хлое. На всех континентах люди задавали себе один и тот же вопрос: «Кто, черт возьми, этот старикан?»

– Прошу прощения за фамильярность, Хлоя… Боюсь, я не знаю вашей фамилии. Надеюсь, что зрители тоже меня простят за то, что я отниму у них несколько минут.

Хлоя ошарашенно таращилась на Колриджа, недоумевая, как это охрана пропустила в кадр старого хрыча.

– Гони дальше, – шепнули ей в наушник. – Джеральдина говорит, что он настоящий, без лажи.

– Ничего. Все в порядке. Отлично, – не слишком убежденно ответила она.

Сотни глаз уставились на Колриджа. Никогда еще он не чувствовал себя таким дураком. Но отчаяние придавало решимости. Он знал, что должен сыграть свою роль. Инспектор оглядел море любопытных и чуточку враждебных лиц. Он старался не думать о целом океане тех, кого не видел. И подавил волнение.

– Дамы и господа, – начал он. – Меня зовут Стенли Колридж. Я старший инспектор полиции Восточного Сассекса и пришел сюда для того, чтобы арестовать убийцу Келли Симпсон, девицы, прихожанки общины Сток Ньюингтон в городе Лондоне.

Колридж сам не очень понимал, откуда взялась эта муть насчет «девицы», но твердо знал, что необходимо молоть языком – любой ценой. И неизвестно, сколько еще времени придется отвлекать на себя публику.

Когда улеглось первое удивление от его появления, инспектор повернулся к бывшим обитателям дома, которые стояли на подиуме рядом с Хлоей. К этим восьмерым, чьи лица он так долго изучал. Восьмерым подозреваемым.

– Расследование оказалось не из легких, – продолжал он. – Буквально у каждого имелась своя версия, выявилось множество разных мотивов. У меня и моих коллег просто голова шла кругом. Но личность жестокого убийцы, этого подонка, который решился воткнуть нож в головку невинной девушки, оставалась загадкой.

С Колриджем творилось нечто странное. Он это чувствовал всем нутром. Абсолютно новое ощущение и не сказать чтобы вовсе неприятное. Неужели он испытывал удовольствие от собственного трепа? Не совсем так Слишком велико было напряжение и слишком реальна вероятность немедленного провала. Он скорее чувствовал… вдохновение. И если бы имел возможность проанализировать свое положение, непременно понял бы, что оно подарило то, чего ему так сильно не хватало в Драматическом обществе: публику и заглавную роль.

– Итак, – инспектор повернулся к камере с красным огоньком, угадав, что именно с нее изображение транслировалось в эфир, – кто же убил Келли Симпсон? В силу особых обстоятельств подозрение пало на нескольких невиновных людей. И поэтому, справедливости ради, я назову сначала тех, кто не совершал убийства.

– Молодец парень, – прошептала Джеральдина, восхищенная доселе неожиданной лихостью полицейского инспектора, – каждая минута его разглагольствований приносила ей очередные два миллиона долларов.

«Молоти, молоти», – уговаривал себя Колридж, и Тюремщица, если бы слышала, наверняка бы его поддержала.

– Сэлли! – Он театрально повернулся к звездной восьмерке. – Вы стали жертвой невероятного совпадения. Вы надеялись, что болезнь матери останется тайной, а она превратилась в достояние публики. Вас мучил страх, что поразившее вашу матушку проклятие сделается и вашим проклятием. Вы изводили себя вопросом: «Не я ли убила Келли? Не прорвалась ли наружу моя истинная суть в темноте черного ящика парилки?»

Сэлли отвела глаза и ничего не ответила. Она вспомнила мать, которая провела в тесной клетушке почти все последние двадцать лет.

– Позвольте вас заверить, что ни единой секунды я не верил, что убийца – вы. У вас не было ни намека на мотив, кроме пресловутой семейной истории, повторение которой с такой удивительной точностью само по себе невероятно. К слову сказать, не так уж мало людей страдают наследственными душевными расстройствами. Вот и устроительница вашей программы может это подтвердить. Правда, миссис Хеннесси?

– А? – встрепенулась Джеральдина. Она наслаждалась речью инспектора, но отнюдь не горела желанием лично принимать участие в спектакле.

– Мои коллеги разговаривали с вашими подчиненными и доложили мне, что оба раза, когда Сэлли и Мун начинали бурно спорить по поводу жизни в лечебницах для душевнобольных, вы замечали, что девушки явно не представляют порядки в подобных заведениях. И тут же толково объяснили, что и как там на самом деле. Складывается впечатление, что вы основывались на личном опыте? – Колридж снова взглянул на дверь. Никого. Надо молоть языком дальше.

– Что ж, вы правы, – проговорила Джеральдина в микрофон на моментально повернувшемся операторском кране. Ее команда действовала, подчиняясь интуиции. – Моя мама тоже была не того. И отец шизик. Так что, Сэлли, я вполне понимаю ваши переживания.

– Охотно верю, – отозвался инспектор. – Тем более что медики утверждают: если оба родителя страдают серьезной психической нестабильностью, вероятность того, что ребенок унаследует их недуг, – тридцать шесть процентов.

Тюремщице совсем не светило прилюдно полоскать свое грязное семейное белье, но за два миллиона долларов она готова была потерпеть. Колридж снова повернулся к подозреваемым.

– Я надеюсь, Сэлли, что вы усвоили ужасный урок: не следует бояться собственного прошлого. Вы не убивали Келли Симпсон. Но вы чуть-чуть не угробили саму себя. А вашу невиновность я намерен вскоре доказать.

Его реплика вызвала дружный вздох толпы. Инспектор развлекал людей как умел.

– А пока не заняться ли нам остальными? Мун, это, случайно, не вы убили несчастную Келли? Вы ведь лгунишка – мы это знаем из записей. Зрители не слышали истории о том, как вас хотели изнасиловать, а я слышал. Вы ее сочинили, чтобы отобрать у Сэлли очки. Сдается мне, что женщина, способная на такую чудовищную, циничную ложь, может солгать и в другом, например, скрыть, что кого-то убила.

Камера повернулась к Мун.

– Быстрый наезд! – приказал в микрофон Боб Фогарти.

Лицо Мун моментально покрылось испариной.

– Какого хера… – начала она.

– Пожалуйста, выражайтесь корректно, – упрекнул ее Колридж – Мы все-таки в прямом эфире. И не стоит так переживать: если бы на свете было столько же убийц, сколько лгунов, давно не осталось бы в живых ни одного человека. Вы не убивали Келли.

– Я в этом уверена, – отозвалась Мун.

– А я не могу похвастаться, что в ходе расследования испытывал такую же уверенность. Даже Лейла попадала под подозрение.

Камера выхватила потрясенное лицо Лейлы.

– Что?

– Да, да. То, что произошло в доме, казалось настолько невероятным, что временами я представлял, как вы проникаете внутрь через вентиляционный люк. Ведь все видели, как Келли сначала проголосовала против вас, а потом расцеловала на прощание. Ее поступок не мог не уязвить такую гордую женщину, как вы.

– Все правильно. Она меня сильно обидела, – ответила Лейла. – Мне стыдно говорить, но когда я узнала об убийстве, то в первое мгновение обрадовалась тому, что Келли умерла. Ужасно, правда? Но сейчас я нашла себе поддержку и это здорово помогает.

– Успехов, – буркнул Колридж. – Скажем прямо: в современном мире нет такой ситуации или такого обстоятельства, которое бы не выиграло от чьей-то поддержки. Дело в том, что вы эгоистка, Лейла. Но я уверен, что рано или поздно сумеете найти человека, который вам скажет, что вы имеете на это полное право. – Инспектор вложил в свои слова как можно больше сарказма, но ни Лейла, ни публика его не поняли. Толпа начала аплодировать, решив, как и Лейла, что это тоже поддержка в духе всех любящей и всех ободряющей Опры.

– К тому моменту, когда умерла Келли, Лейла давно покинула дом, – продолжал инспектор. – Но Гарри оставался там. Я не ошибаюсь, Газза? Так как насчет вас? У вас, несомненно, возникло желание кое с кем расквитаться. После того, как Келли на всю страну поучала вас, что такое отцовский долг, у вас явно появился мотив. Уязвленная гордость нередко и в прошлом служила причиной преступлений. Но мне показалось, что вы не способны на подобный риск. Теперь Хэмиш. Одному вам известно, что произошло между вами и Келли, когда вы оба в подпитии отправились в хижину в саду. Может быть, Келли было о чем порассказать и вам повезло, что мы никогда об этом не узнаем? А вы хотели заставить ее замолчать и, может, поэтому сели рядом в той ужасной парилке.

Хэмиш ничего не ответил, только затравленно посмотрел на Колриджа и прикусил губу.

– Возможно, вы в самом деле заткнули ей рот. Но убивали не вы. Так кто же? Может быть, Дэвид? – Колридж повернулся к красавцу, который, несмотря на все пережитое, держался надменно и гордо. – У вас с Келли была общая тайна, которую вы хотели скрыть. И решили – ее смерть отведет от вас опасность разоблачения.

– Ради бога, я не…

– Знаю, знаю, вы не убивали, Дэвид. Но вам от этого не легче: в ходе расследования весь мир узнал вашу тайну. Теперь вам вряд ли удастся осуществить свою мечту.

– Ничего подобного. Мне поступило несколько очень интересных предложений, – запальчиво возразил актер.

– В том же духе, что и раньше? Мой вам совет – посмотрите правде в лицо. Жизнь в конечном счете не такая плохая штука.

Дэвид метнул на него яростный взгляд, а Колридж снова покосился на дверь студии. Ни Патрисии, ни Хупера. Сколько еще времени он сумеет отвлекать на себя толпу? У него кончались подозреваемые.

– Дервла Нолан. – Эффектный жест в ее сторону. – Я всегда насчет вас сомневался.

– И до сих пор сомневаетесь, старший инспектор? – Ее зеленые глаза сердито блеснули. – Позвольте узнать, почему?

– Потому что вы вели нечестную игру, решились на мошенничество и вступили в контакт с оператором Ларри Карлайлом. Потому что в парилке ближе других сидели к выходу и могли незаметно вылезти наружу. Потому что отчаянно нуждались в деньгах. Потому что вас уверяли, что в случае смерти Келли победительницей станете вы. Недурные косвенные улики, мисс Нолан. Умелый обвинитель не преминул бы ими воспользоваться!

– Это безумие, – пробормотала Дервла. – Мне нравилась Келли. Я ее…

– Но в конечном счете выиграли не вы, мисс Нолан, – жестко перебил ее инспектор. – Выиграл Джейсон. Победителем в итоге оказался старина Джаз. Всеобщий приятель и хохмач, он, как и вы, занимал выгодное место в парилке и мог незаметно выскользнуть наружу. Это его ДНК обнаружили на простыне, которой воспользовался убийца. Не для того ли вы нацепили ее на себя, чтобы замести следы? Признайтесь откровенно, Джейсон, могли бы вы победить, если бы Келли осталась в живых?

– Эй, погодите! – возмутился Джаз. – Вы же не станете утверждать…

– Отвечайте на вопрос! Если бы Келли не умерла в тот вечер, когда прошмыгнула мимо вас в парилке, а вслед за ней последовал неизвестный преступник, как вы считаете, этот чек принадлежал бы вам или на нем красовалось ее имя?

– Ну, не знаю… возможно, вы правы. Но это вовсе не означает, что убил я.

– Совершенно справедливо, Джаз. Не означает. Потому что никто из вас ее не убивал.

Его заявление произвело колоссальный эффект. Колридж разрывался надвое. Он понимал, что невозможно дольше тянуть с уликой. Но в то же время наслаждался каждой секундой своего великого дня.

– Вы все невиновны! Никто из тех, кто находился в парилке, не убивал Келли.

– Неужели Воггл? – закричала Дервла. – Я догадалась! Он нас всех ненавидел и решил отомстить и нам, и всей передаче!

– Ха! – отозвался инспектор. – Ну, конечно, наш великий конспиратор Воггл! Самая распространенная ошибка в ходе расследования – и моя, кстати – заключалась в том, что подозревали оставшихся в доме. А из бывших, если не Лейла, то кто? Ну конечно – Воггл! Анархисту и диверсанту раз плюнуть подкопаться под дом, проникнуть внутрь и отомстить программе и девушке, которая сначала проголосовала против него, а затем предложила утешительную лепешку с патокой!

Студия буквально взорвалась. Весь мир повторял одно и то же: «Значит, все-таки Воггл! Злобный истязатель несовершеннолетних девочек превзошел самого себя!»

– Но это, конечно, не Воггл, – бесстрастно продолжал инспектор. – Если бы такой заметный парень пролез в дом, мы бы, наверное, поняли. Хватит гадать! Давайте подумаем о мотиве. Какие бывают мотивы преступлений? Во-первых, ненависть. Именно она заставляет людей убивать. Но в ходе расследования я выяснил, что истинной ненавистью омрачены отношения только одного человека к другому. И не внутри дома, а снаружи. А именно: главного режиссера передачи Боба Фогарти к продюсеру Джеральдине Хеннесси.

Колридж указал на темное окно в стене студии высоко над головой зрителей.

– Вот там сидит режиссерская команда «Любопытного Тома». И ею руководит человек, который считает Джеральдину Хеннесси шлюхой от телевидения. Он так и выразился в разговоре с одним из моих офицеров. Заявил, что ее работа ведет к краху телевидения и профессии, которую он любит. И поэтому он желает Джеральдине провала. Но и он не убивал Келли.

Колридж почувствовал легкое нетерпение в толпе и понял, что выдыхается. Теперь его хватит ненадолго. Но это не имело никакого значения, потому что дверь студии отворилась, в нее проскользнул Хупер и, давая знак, что все в порядке, поднял вверх большие пальцы.

Джеральдина не заметила, как широко улыбнулся инспектор, потому что счастливо улыбалась сама: чокнутый полицейский трепался уже пять с половиной минут, заработал ей еще одиннадцать миллионов долларов и, судя по всему, не собирался закругляться.

Но вскоре этой улыбке предстояло исчезнуть.

– Итак! – эффектно воскликнул Колридж. – Теперь мы знаем, кто не убивал беднягу Келли. Теперь пора установить, кто же ее все-таки убил. В этом ужасном доме ничто не происходило без ведома, согласия и подтасовок продюсера. Даже такое грязное дело, как убийство. Хорошенько это запомним. Потому что убийца – вы, миссис Хеннесси! – Он указал на Джеральдину, и камеры повернулись вслед за его жестом.

Тюремщица обомлела, когда на нее нацелились линзы объективов.

– Вы, должно быть, спятили, – выдавила она.

– Я? Что ж, миссис Хеннесси, вы в этом разбираетесь, вам и карты в руки.

Триша принесла в режиссерскую пластиковый пакет с видеозаписями и что-то прошептала на ухо Бобу Фогарти.

– Мне нельзя сейчас отлучаться, – возразил он.

– Я прикрою, – живо откликнулась его помощница Пру. Она всю жизнь дожидалась этого шанса.

– Боюсь, что вынуждена настаивать, – повторила все так же на ухо Триша.

Боб поднялся, прихватил с собой огромную плитку молочного шоколада, и они оба вышли из аппаратной. А Пру заняла место главного режиссера за пультом.

– Камера четыре, – произнесла она в микрофон. – Медленный наезд на Колриджа.

Тем временем внизу на подиуме объект режиссерского внимания несся дальше на всех парах.

– Сейчас я все объясню. Но сначала рассмотрим мотив. – Инспектор стоял приосанившись, стал как будто выше и говорил решительным тоном. Он казался таким не только потому, что наконец пустил в ход так долго дремавшие актерские ресурсы. Колридж понимал: от его уверенности в себе зависел успех всего расследования. Джеральдина должна поверить, что игра окончена.

– Мотив обычный, самый древний из всех: это не любовь и не ненависть, а обыкновенная алчность. Келли Симпсон умерла для того, чтобы разбогатела миссис Хеннесси. Все предрекали провал третьей серии «Под домашним арестом». Воггл на какое-то время приковал внимание зрителей. Но истинный успех принесла смерть несчастной девушки и превратила программу в самое грандиозное шоу в истории телевидения. Не отрицайте, вы ведь предвидели успех.

– Безусловно, – ответила Тюремщица, – но это не значит, что убивала я.

Внезапно Джеральдина обнаружила, что осталась одна. Прорвавшиеся в студию молодые везунчики из толпы и подчиненные Тюремщицы отодвинулись назад и образовали широкий круг, А она, словно львица в западне, оказалась в его середине, в фокусе трех студийных камер, которые прицелились в нее, будто в загнанного на охоте хищника.

Стоявший внизу, на подиуме, рядом с Хлоей и «арестантами» инспектор вызывающе на нее посмотрел.

– Вы вели себя умно. Дьявольски жестоко, но очень умно. А звездный час пробил в тот момент, когда вы отказались от первого куша, который принесло вам убийство Келли. Я очень удивился, когда Боб Фогарти рассказал, как вы бушевали, узнав о потере. Сколько там было? Миллион или два? Не велика цена, чтобы отвести от себя подозрения. Тем более что потом вы. не хуже вампира, высосали из своей жертвы сотни миллионов долларов.

– Полегче на поворотах, старший инспектор, – предостерегла Джеральдина. – Мы в прямом эфире, и весь мир смотрит, как вы строите из себя дурака.

Упоминание о деньгах вернуло ей силу духа. Обвинения полицейского на миг выбили ее из колеи. Но Тюремщица не видела для них никаких оснований, тем более серьезных улик А драма тем временем продолжала раскручиваться, и новые барыши капали в ее карман.

– Грозите сколько угодно, миссис Хеннесси, – парировал Колридж. – Я намерен доказать, что убийца – вы, и позабочусь, чтобы вас наказали по всей строгости закона. Да будет вам известно, что уже в ночь преступления я понял, что дела обстояли вовсе не так, как представлялось на поверхности. Несмотря на ваши поразительные усилия, было много натяжек. Почему оператор Ларри Карлайл, единственный человек, который видел, как закутанный в простыню убийца направился вслед за Келли в сторону туалета, полагал, что тот появился через две минуты после того, как девушка вылезла из парилки, а те, кто смотрел видео, легко установили, что разрыв составлял около пяти минут?

– Ларри Карлайл оказался…

– Вы хотите сказать, не слишком надежным свидетелем? Совершенно с вами согласен. Но в данном случае на него можно положиться. Иначе откуда взялось столько крови? Как-то уж очень быстро натекло из ран убитой Келли. Это удивило и врача и меня. Перефразируя нашего великого барда с берегов Эйвона, кто бы мог подумать, что в девушке так много крови. Невероятно много для двух минут, которые якобы прошли с момента убийства до вашего появления. Но вполне нормально, если допустить, что, как утверждал Карлайл, прошло не две минуты, а пять.

– Дерьмовая кровь не у всех течет с одинаковой скоростью! – вспылила Джеральдина, на секунду забыв, что передача идет в прямом эфире.

– В таком случае вспомните о рвоте, – предложил инспектор. – Келли выпила лишнее и бросилась в туалет. Но на экране мы видели, что там она просто села на сиденье унитаза. Не вызывает сомнений, что унитаз был тщательно вымыт. Но вот что удивительно: на сиденье обнаружены пятна рвоты. Откуда они могли взяться? Я снова пересмотрел запись и установил, что Келли не тошнило – она просто сидела. Однако остатки рвотной массы у нее во рту и рвоты на сиденье совпадают. Значит, девушку вырвало. Но на пленке мы этого не видели.

Наверху в режиссерской Пру по-настоящему ликовала. Она сидела за пультом главного, вела прямой эфир без всякого сценария и, отдавая четкие, отрывистые указания потрясенным операторам, демонстрировала разворачивавшиеся в студии события так, как подсказывало вдохновение. Пру быстро отреагировала на слова Колриджа и, затребовав запись убийства Келли, монтировала куски с основным видеорядом. Зрители во всем мире снова увидели, как несчастная девушка вошла в туалет. Но знакомая сцена в новом контексте получила совершенно иное значение.

А в студии тем временем продолжалось захватывающее противоборство.

– Далее я обратил внимание на записанный в момент убийства звук. До этой сцены все, что говорилось внутри темного пластикового ящика, было вполне различимо и, должен добавить, не делает чести находящимся здесь господам. – Колридж повернулся к бывшим «арестантам». – Стыдитесь! Вы же люди, а не животные.

– Меня там не было, – испугалась, совсем как школьница, Лейла. – Меня уже выселили. Это не я!

Инспектор говорил так властно, что и остальные семеро, включая Газзу, вместо того чтобы послать его подальше, густо покраснели и смущенно переминались с ноги на ногу.

– Но я отвлекся, – извинился он. – Парадокс заключается в следующем: пока Келли находилась в парилке, мы слышали, о чем говорилось внутри. Но как только она вошла в туалет, звук стал неразборчивым, превратился в смазанный фон всеобщего бормотания. Спрашивается, почему мы больше не различали отдельных голосов?

– Потому что эти гаврики в парилке успели нажраться до полной одури, тупоголовый ты му… – Джеральдина прикусила губу. Она понимала, что у Колриджа нет никаких доказательств. Так что нечего заводиться.

– Не думаю, миссис Хеннесси, – возразил инспектор. – Маловероятно, чтобы семь человек одновременно потеряли дар речи! В таком случае в чем же дело? Напрашивается единственный вывод: то, что мы слышали на пленке, происходило не в парилке. Сфабриковавший запись не хотел, чтобы в момент преступления звучала разборчивая речь, потому что убийца заранее не знала, кому суждено умереть. Странно, не правда ли, если бы мы услышали голос «арестанта», который к тому моменту был уже убит. Не в этом ли причина, что фонограмма записи настолько смазана?

Джеральдина ничего не ответила.

– Теперь перенесемся немного вперед – к моменту, когда обнаружилась записка с предсказанием второго убийства. Она вызвала настоящую сенсацию. Я же окончательно убедился, что «арестанты» невиновны.

– Почему, дорогуша?

От неожиданности Колридж чуть не подскочил. Он совершенно забыл, что рядом стояла Хлоя. Во время всей своей речи инспектор постоянно – быть может, не всегда удачно – старался оставаться в центре внимания. Но вот и она заявила о своих правах. В конце концов, ведь именно Хлоя была ведущей этой передачи.

– Вы спрашиваете, почему? Да потому, что это совершенно нелепо. Абсурд – сплошной театр! В конце первой недели ни один участник игры не знал, когда и каким образом погибнет Келли Симпсон. Даже если планировал убийство, он не мог провидеть будущее с абсолютной точностью и доподлинно знать, что возможность совершить преступление представится именно на двадцать седьмой день. И еще: каким образом записка с предсказанием попала в конверт? Мы своими глазами видели, как его запечатали. Ее явно положил туда кто-то извне уже после того, как Келли умерла. Вы, миссис Хеннесси, всеми силами старались нагнать драматизма, чтобы взвинтить цены на материал заключительной недели, хотя прекрасно понимали, что с каждым днем убийство все менее вероятно и с каждым выселением все меньше шансов, что преступник все еще в доме. Ваша нелепая, смехотворная записка обманула зрителей, но мне послужила лишним доказательством, что нового убийства не будет.

– Извините, что перебиваю, дорогуша, – снова вмешалась Хлоя, радуясь, что может переключить внимание на себя. – Мне подсказывают из режиссерской, чтобы я вас спросила, каким образом она все это проделала. Говорите, сколько вам угодно, но имейте в виду, что мы в прямом эфире и в какой-то момент придется прерваться на рекламу. Нам правда очень, очень хочется знать!

– Правосудие нельзя торопить, мисс, – важно ответил Колридж. Он прекрасно понимал, что не располагает уликами. Чтобы добиться обвинения, необходимо вырвать признание, но тут можно положиться на одного только призрака Банко с его окровавленными кудрями. Однако выход Банко должен состояться в нужное время, когда преступница дозреет.

– Прекрасно, дорогуша, – согласилась Хлоя. – Мне сообщают, что все очень клёво. Действуйте! Вперед!

– Неужели вы не догадались? Я хочу сказать, что все очевидно.

Сотни лиц застыли в напряжении.

– Ах да, я совсем упустил из вида, что у вас не было моей привилегии: вы не ходили на Шеппертонскую киностудию, где находится точная копия дома. Ведь именно там Джеральдина снимала убийство, которому только предстояло случиться. – Колридж отбросил всякую сдержанность и чувствовал себя актером самого настоящего потрясающего хита.

– Как-то ночью, незадолго до начала шоу, Джеральдина Хеннесси тайно проникла в репетиционную копию дома, пощелкала тумблерами, включила студийный свет и привела в действие камеры дистанционного управления, которые вскоре установили в настоящем доме. Потом закрепила переносную камеру перед дверью в туалет – в такой же позиции, которую примерно через месяц по ее указанию занял Ларри Карлайл. Затем миссис Хеннесси разделась донага и водрузила на голову темный парик – того же цвета, что волосы Келли Симпсон. Быстро вошла в модель туалета и одновременно зону действия камеры под потолком за спиной, села на унитаз и уронила голову на руки. Уловка удалась, поскольку ракурс объектива и широкий угол охвата скрадывал разницу в фигуре: если смотреть сверху со спины, все сидящие сгорбленные женщины будут похожи одна на другую. Таким образом, за месяц до реального события был – как бы точнее выразиться? – воспроизведен? – нет, лучше сказать, предвоспроизведен последний поход несчастной Келли в туалет.

Инспектор испытывал воодушевление. Призрак Банко ждал своего часа. Макбет (то есть леди Макбет) стояла перед ним – надменная и самоуверенная. Требовалось сломить ее дух, и Колридж искренне верил, что это ему удастся. За тридцать пять лет добросовестной и, как правило, успешной работы он ни разу не ощущал подобного вдохновения. Но этим вечером в конце своей карьеры буквально искрился.

– Итак, – продолжал он, – миссис Хеннесси сидела в туалете и исполняла роль Келли. А в это время из установленной в мужской спальне парилки – кстати, собранной по той же самой инструкции, которую впоследствии получили «арестанты», – появилась закутанная в простыню фигура неизвестного. Это был ваш сообщник, Джеральдина. Неизвестный завернул на кухню, взял из ящика нож и, предварительно подняв над головой простыню, ворвался в туалет. Затем последовала имитация двух ударов. Признаюсь, очень хитрый ход: сложилось впечатление, что это импровизация, а не рассчитанный обман. Один смертельный удар выглядел бы неправдоподобным. После этого неизвестный набрасывает на вас простыню и удаляется со сцены в модель парилки.

– Кто? Кто ее сообщник? – задохнулась от возбуждения Хлоя.

– Боб Фогарти. Кто же еще? Тот самый человек, который так неуклюже убеждал следствие, что всем сердцем ненавидит Джеральдину, и который, как и она, поднаторел в видеорежиссуре. Я утверждаю, что мир не видел настоящего убийства Келли Симпсон. И никогда не увидит, потому что оно не записано на пленку. Зрителям подсунули фальшивку, снятую на студии в Шеппертоне, – воспроизведение убийства, которое в тот момент еще не произошло. А когда настоящая Келли вошла в туалет, записанный материал дали на режиссерский пульт. Я консультировался со специалистами: самый выгодный момент – когда открывалась дверь. С этой минуты вы смотрели запись, а не прямой показ. Помнится, вы сами хвастались, что вам ничего не стоит сфальсифицировать время на экране. И коль скоро действовали с Фогарти сообща, легко переключили мониторы на просмотр записи.

Джеральдина пыталась возражать, но слова застряли у нее в глотке. И распорядительница в студии поступила, как поступают все распорядительницы: подала ей стакан воды.

– Когда Келли оказалась в туалете, вы привели в действие замок дистанционного управления, на установке которого сами же и настояли. И, запечатав дверь, поймали девушку в ловушку, чтобы она не ушла до того, как вы успеете до нее добраться. А затем отлучились из бункера, заявив, что вам тоже надо облегчиться, бросились в дом и свершили страшное дело!

Зрители в студии и на всей планете обратились в слух. Ни у одного телеведущего не было такой внимательной аудитории, как у Колриджа. Во всем мире досуха выкипали кастрюли, подгорали ужины и никто не спешил к надрывающимся от крика детям. И никто не подумал прерываться на рекламный блок.

– Ну, ну, продолжайте, – хмыкнула Джеральдина. – Что я такого еще натворила?

– Вы пробежали подо рвом по тоннелю сообщения и по дороге схватили предусмотрительно приготовленный халат. Уверен, что какой-нибудь лондонский сжигатель мусора смог бы рассказать историю об испачканной кровью одежде. Затем проникли в коридор. А оттуда в мужскую спальню. Там схватили простыню из стопки, которую сами же приказали поместить у входа в парилку – в эту полиэтиленовую конструкцию, в которой в тот вечер «арестанты» исходили пьяной похотью.

– Только не я! Меня уже выселили! – снова пискнула Лейла, но инспектор не обратил на нее внимания.

– Потом вы накрылись простыней, вышли в гостиную, завернули на кухню взять нож, ненадолго задержались у шкафа, вынули пакет с предсказаниями, разорвали конверт и вложили предсказания вместе со своей запиской в другой, но точно такой же. В записке вы предрекали второе убийство. Никто этого не видел, поскольку режиссеры смотрели пленку, которую вы с Бобом Фогарти записали месяц назад. На ней Келли Симпсон мирно восседала на унитазе. Еще был оператор в зеркальном коридоре Ларри Карлайл, но он получил задание дежурить у двери в туалет. Вот почему ему показалось, что прошло намного меньше времени между тем, как Келли скрылась в туалете, а затем появился убийца. Потому что человеком в простыне были вы! А в аппаратной ваш сообщник Боб Фогарти и другие режиссеры по-прежнему видели спокойный дом и девушку, сидящую на унитазе. Но вам требовалось вернуться в бункер до того, как на экранах возникнет закутанная в простыню фигура.

Зрители ахнули и разразились аплодисментами.

– Офигенно! – прокомментировала Хлоя. – Гениально! Просто потряс!

Джеральдина, точно загнанная в западню, под прицелом трех студийных камер отчужденно молчала.

– Но я забегаю вперед, – продолжал инспектор. – Наша несчастная Келли Симпсон еще не умерла, однако жить ей осталось всего лишь несколько мгновений. В условленное время ваш сообщник открывает дистанционный запор, и вы врываетесь внутрь к ничего не подозревающей девушке. Но застаете ее совсем не в том положении, в котором ожидали – не так, как сами сыграли ее на видео. Келли стоит на коленях перед унитазом, и ее тошнит. Это очень некстати, потому что все должно быть, как на вашей записи: девушке необходимо умереть сидя, и ее не должно рвать, потому что этого нет на пленке. Вы хватаете ее и переворачиваете. Она, естественно, думает, что кто-то пришел ей помочь. А на самом деле это вы пришли ее убить. Вы с восхитительным хладнокровием наносите первый удар в шею, а затем, движимая неодолимой страстью алчности, загоняете лезвие в череп. При этом делаете все очень быстро, поскольку дорога каждая секунда. Затем смываете воду и протираете унитаз. Хорошая работа, но подвела маленькая оплошность. На сиденье осталось несколько пятен рвоты. Изумляюсь вашей выдержке – вы вычистили убитой рот. Чем вы пользовались? Тряпкой? Обрывки туалетной бумаги остались бы у нее на зубах. Или, может быть, рукавом? Не могу сказать. Но точно знаю, что, занимаясь этим, вы повредили ей язык. Вам не повезло, миссис Хеннесси, Келли умерла всего несколько секунд назад, и ваши пальцы оставили на языке синяки. Вам не удалось прочистить ей гортань и горло, но вы сделали все, что возможно. Почти идеально. Однако время поджимало, раны кровоточили. Вы не могли допустить, чтобы на вас попало слишком много крови, иначе – провал. Вы быстро посадили труп в такую же позу, которую принимали сами, когда снимали пленку. Набросили на убитую простыню, завернулись в другую и вышли из туалета. И опять Ларри Карлайл увидел закутанную в материю фигуру до того, как ее заметили режиссеры, потому что на их мониторах все еще ничего не происходило. На их экранах Келли Симпсон была еще жива! Я вам аплодирую, миссис Хеннесси: вы все провернули так, что показания Ларри Карлайла совпали с тем, что было на пленке. Единственное «но» – расходились во времени.

В студии послышался одобрительный шепоток.

– Вы миновали гостиную, а в мужской спальне немного задержались и повозили по всем кроватям сдернутой с себя простыней и таким образом нанесли на ткань сплошную мешанину кожных клеток и ДНК А сами, вероятно, надевали перчатки и повязали на голову платок? Не могу утверждать, поскольку проявил тогда глупость и брал анализы только у тех, кто находился в парилке, – вот ведь идиот!

– Неправда! Неправда! – закричали в толпе. Колридж стал героем, и люди не позволяли критиковать его даже ему самому.

– Вы пробежали по тоннелю, спрятали халат и вернулись в бункер как раз вовремя, чтобы застать экранную версию только что совершившегося убийства. И тем самым заручились абсолютным алиби: в момент преступления мирно сидели в комнате со своими подчиненными. Никому не пришло в голову вас заподозрить. Но это убийство, как и все, что делается в так называемых «реальных» программах, родилось не в жизни, а за режиссерским пультом и есть не что иное, как «реальность» искусственная. – Колридж помолчал и перевел дыхание. Он чувствовал, что близилось время выводить на сцену призрак. – Вам оставалось одно: переключить мониторы с записи на камеры. Серьезное испытание. Сумеет ли Фогарти подогнать экранное время? И так ли вы набросили на труп простыню, как это было на шеппертонской кассете? Если все правильно, переключение пройдет гладко. Если нет, возникнет скачок изображения. И снова примите мои поздравления, миссис Хеннесси. Я много раз смотрел материал, но не взялся бы с полной уверенностью определить, в какой момент произошло переключение. Да вы и не предполагали, что его будут искать с таким упорством.

– Потому что нечего искать. Не было никакого переключения. Ты прекрасно это знаешь, старый мудила. А гонишь только потому, что ни хрена не можешь врубиться, кто из трущихся рядом с тобой ебанько завалил девчонку.

Режиссеры в студиях в разных странах, где принимали живое изображение и звук «Любопытного Тома», кинулись включать заглушки, но ни один не успел – все слишком увлеклись тем, что говорил Колридж. И обойма непристойностей Джеральдины разлетелась по миру, ознаменовав собой истинное торжество реального телевидения.

Инспектор не смотрел на Тюремщицу; он взглянул за ее спину в глубину студии, и сержант Хупер снова подал условный знак, подняв вверх большие пальцы. Колридж понял, что пора предъявить пирующим призрак Банко.

– Так вот, миссис Хеннесси, – начал он, – я обвиняю вас с полным правом. Да, да, у меня имеются доказательства, потому что я располагаю свидетелями ваших других убийств.

– Что?

– Пусть они встряхнут своими кровавыми кудрями! Пусть укажут на вас окровавленными пальцами!

– Что за херню ты порешь, идиот?

Лицо Колриджа сделалось на секунду почти что робким.

– Возможно, я немного витиевато выразился. Следовало сказать, что у меня на руках другие ваши предвоспроизведения убийства. Видите ли, миссис Хеннесси, мне пришло в голову, что вы не могли заранее знать, кто именно из «арестантов» в тот вечер отлучится из парилки в туалет. Однако существовала большая вероятность, чтс кому-нибудь потребуется выйти. И на этой предпосылке вы построили план преступления. Но не могли предугадать, кто конкретно окажется жертвой. Чтобы замысел удался, требовалось запастись вариантами сценариев, а не только одним с бедолагой Келли. По крайней мере, записать смерть других девушек И как только одной из них потребовалось бы в туалет, вы бы запустили нужную кассету, а ее убили. Это была самая неблагодарная часть расследования: я обнаружил множество возможных мотивов убийства Келли, но ни одного действительно относящегося к делу, потому что ее смерть оказалась чистой случайностью. Келли погибла, поскольку оказалась второй отправившейся в туалет девушкой! Ага, я слышу, вы переспрашиваете, почему второй? Объясняю: потому что первой в туалет выходила Сэлли. В таком случае почему она осталась жива? Потому что после того, как вселилась в дом, осветлила и укоротила волосы. Ее темный «ирокез» превратился в рыжий хохолок, и это спасло ей жизнь. Иначе, Сэлли, умерли бы вы, а не Келли. Вот таким способом.

Колридж с явным удовольствием подал знак в режиссерскую, и проинструктированная Тришей Пру нажала на клавишу, которую до этого поспешно пометила «Сэлли». Весь мир с удивлением увидел, как в туалет вошла обнаженная Сэлли, только с прежним «ирокезом». То есть женщина вполне походила на Сэлли. Закрепленная высоко над головой камера выхватила фрагмент тела, в данном случае с татуировкой на ягодице и довольно четко – затылок. Девушка, похожая на Сэлли, села на унитаз и уронила голову на руки. А потом ее тем же манером, что и Келли, убил человек в простыне.

– О господи! – прошептала настоящая Сэлли, поняв, насколько близка была к гибели.

Экран моргнул, и сразу же пошла другая видеозапись: на этот раз в туалете блеснула лысая макушка Мун. Закутанная в простыню фигура пересекла гостиную, завернула за ножом на кухню и снова сыграла роль убийцы.

– Черт меня подери! – заверещала Мун. – Вы хотите сказать, что если бы мне приспичило…

– Именно, мисс, – ответил инспектор. – Это я и хотел вам сказать. Любопытно, не правда ли, как Джеральдина Хеннесси отбирала участниц по колоритным прическам или, в вашем случае, Мун, по отсутствию таковой.

Теперь на экране появилась броская иссиня-черная шевелюра Дервлы. И снова повторилась первоначальная история.

Наконец, ко всеобщему изумлению, мелькнули косички с бусинками Лейлы, и убийство совершилось еще один раз.

– Да, да, Лейла тоже вместе с остальными, – подтвердил Колридж. – Наша Лейла со своими белокурыми завитушками с бисером. Как же иначе? До начала шоу Джеральдина Хеннесси не могла знать, кого и когда выселят.

Публика снова разразилась аплодисментами.

– Всех этих девушек сыграли вы, миссис Хеннесси! – произнес инспектор громовым голосом и указал на Тюремщицу пальцем. Джеральдина при этом пришла в заметное волнение. – Я уверен, что цифровое увеличение изображения послужит неопровержимым доказательством!

– Я же говорила этому вонючему козлу Фогарти, чтобы он сжег пленки! – взвизгнула она.

Призрак Банко сделал свое дело.

Джеральдина поняла, что игра окончена и дальнейшее запирательство бессмысленно. Полицейский каким-то образом завладел ее пленками. Она не знала, что никаких кассет у Колриджа не было. Инспектор просто-напросто ее надул.

Фогарти сжег пленки и пытался ей об этом сообщить, выкрикивая слова в звуконепроницаемую стену маленькой наблюдательной галереи, куда отвела его Триша и откуда он следил за происходящим по монитору.

– Я их сжег! – кричал режиссер. – Сжег, безмозглая дура! – Злые слезы хлынули у него из глаз. – Он тебя обманывает! Он их сам снял!

– Если хотите быть точным, то сняла я, – не без гордости поправила Фогарти Триша. – Вместе с сержантом Хупером сегодня утром в Шеппертоне. Еле успели вернуться. Труднее всего было справиться с противным лысым париком. Ужасно цепляется за волосы, когда его снимаешь.

У Триши выдался на редкость удачный день. Конечно, пришлось раздеваться перед коллегой, зато какой эффект! Увидев ее обнаженной, Хупер завелся и немедленно предложил пройтись.

– Извини, сержант, я розовая, – ответила Триша, и, как только произнесла наконец это вслух, ей стало намного легче.

Внизу в студии старший инспектор Колридж на виду у миллионов зрителей произвел арест Джеральдины. Звездные минуты. Лучше не бывает!

– Убила, ну и что? – выкрикивала Тюремщица. – Девчонка получила то, к чему стремилась, – известность! Они только этого и добиваются! Готовы на все! Согласились бы играть, даже если бы знали, что их ждет! Жалкие сучонки! Еще бы: шанс сдохнуть – один к десяти, а заработать мировую славу – десять к одному! Еще как бы ухватились! В одном я промахнулась: надо было заручиться их гребаным согласием!

 

День шестьдесят третий. 10.30 вечера

Благодаря представлению Колриджа финальное выселение продолжалось на полчаса дольше, чем предполагалось. А еще через полчаса Воггл взорвал дом – ровно на час позднее, чем собирался, потому что забыл, что перевели часы.

– Ха-ха! Ну что, ведьмы? Ну что, колдуны поганые? Получили? – кричал он, вылезая из вырытого убежища, когда перестали сыпаться последние комья земли и обломки кирпича. Воггл рассчитывал, что его появление станет венцом заключительного шоу, когда в разгар праздника «Любопытного Тома» он разрушит дом и тем самым продемонстрирует свое пренебрежение и презрение к его обитателям и их мелочному эгоизму. Но когда взорвалась бомба, большая часть публики уже рассаживалась по машинам, чтобы ехать домой.

А главный объект его мести – Джеральдина Хеннесси вообще ничего не видела, потому что в наглухо закрытом полицейском фургоне следовала к месту предварительного заключения.

Но Колридж видел и решил, что свершилось благое дело. Однако это не помешало ему арестовать Воггла за нарушение закона об освобождении под залог.

 

День шестьдесят третий. 11.00 вечера

Когда Колридж вернулся домой, он с удовольствием обнаружил, что жена смотрела все от начала и до конца.

– Ты был великолепен, дорогой, – похвалила она. – И совсем не похожим на себя.

– Что делать? – отозвался инспектор. – Я совершенно не располагал никакими уликами. Требовалось склонить ее к публичному признанию, и непременно нынешним вечером. Вот и все.

– У тебя отлично получилось. Правда очень здорово. И еще я рада, что нам больше не придется смотреть эту ужасную передачу. Кстати, тебе звонил какой-то Глин из любительского драмкружка. Передал, что давно собирался с тобой поговорить. Очень тепло о тебе отзывался. Сказал, что пришел в совершенный восторг от тебя на прослушивании и, подумав, решил предложить тебе заглавную роль.

От радостного предвкушения у Колриджа засосало под ложечкой. Заглавная роль! Он подарит миру своего Макбета! Инспектор, разумеется, не отличался наивностью и понимал, что получил эту роль благодаря сегодняшнему спектаклю. Ну и что? Каждый играет в свою игру, так почему же нельзя ему? Судя по всему, слава не такая уж бесполезная штука.