На другой день первым классом «Восточного экспресса» они отбыли из Константинополя в Париж. Профессор чуть не лопалась от восторга и изумленно ахала над всем, что видела, начиная с газет, купленных в киоске на вокзале Сиркеджи, и заканчивая роскошным убранством отдельного купе. Стэнтон решил, что лучше им ехать порознь. Он все еще сильно нервничал, ибо само присутствие Маккласки свидетельствовало об ее бессовестности и ненадежности. Если вдруг она выкинет фортель и привлечет к себе внимание, не нужно, чтобы в протоколе их имена соседствовали.
С другой стороны, с ней было забавно. Когда поезд тронулся и огромный паровоз потащил состав сквозь имперскую столицу, Стэнтон зашел к Маккласки и не смог сдержать улыбку – старуха блаженствовала.
– Ой, Хью, Хью, – приговаривала она, откинувшись на мягком кожаном сиденье, – как здорово, а? Нет, правда. Как же это здорово! Вот прямо сейчас исполняется самая восхитительная греза на свете! Мы путешествуем в истории! Заветная мечта всякого человека. И у нас отдельные купе. Купе первого класса в «Восточном экспрессе».
– Мы не путешествуем. Мы выполняем миссию…
– Да знаю я, знаю. Но теперь уж ничего не попишешь – поездом мы путешествуем по Европе. Твое желание исполнено. Тут мы ничему не навредим. Здесь бабочек нету. Ну так давай радоваться! Взгляни на эту изящную фарфоровую раковину – потянешь за петлю, и она опускается. Просто изумительно. Вот уж качество. В наше время такое качество не снилось даже миллиардерам. Какая прелесть, всюду медь, полированное дерево, фарфор и кожа. Все натуральное, не какой-нибудь пластик. Ой, смотри, окно открывается! Мы сами можем впустить свежий воздух.
Рама уехала вниз, Маккласки радостно улюлюкнула.
Стэнтон рассмеялся. Она права. Все это сногсшибательно. В долгие месяцы подготовки он не позволял себе задумываться о том, что и впрямь может оказаться в прошлом, но вот оказался. И не где-нибудь в древних веках, а в Европе начала двадцатого столетия. Во времени волнующе отважных чудес техники – паровых двигателей и летательных аппаратов, а не смартфонов и косметической хирургии. Там, где еще оставались неизведанные дебри и непокоренные вершины.
– Вы правы! – Стэнтон перекрикивал стук колес. – Это здорово!
– И девушка может курить! – обрадовалась Маккласки. – Раскинуться на оплаченном месте и подымить. И никаких тебе воплей зануды из приходского совета, что мой дым убивает ребенка в соседнем графстве. Давай, курни! Студентом ты дымил как паровоз. Помню, году в 2006-м ты курил за часовней и я у тебя стрельнула сигаретку.
Развалившись на сиденье, она от души затянулась уже не самокруткой, а фабричной сигаретой. Утром в табачной лавке отеля Маккласки вела себя совсем как ребенок в кондитерской и накупила дюжину разных, давно забытых сортов.
– «Плэйерс нейви» без фильтра. – Маккласки закашлялась. – Изготовлены во времена, когда у нас действительно был флот. Только представь, Хью: сейчас мы в том веке, когда королевский флот был вдвое сильнее последующих английских флотов вместе взятых. Британия рулит! Мы снова первые! Приятно, да? И коль ты уберешь кайзера, мы первыми и останемся.
– Профессор, я предупреждаю: заткнитесь.
– Прости, прости, ты прав. Больше не повторится, роток на замок. Ну давай, закури!
– Нет. Я обещал… Кэсси.
– Но, как ты верно заметил, ее здесь нет. И потом, она бы не возражала против одной сигаретки.
Соблазнительно открытая архаичная пачка. Без фильтра. Чистый табак.
Может, всего одну сигарету?
В ознаменование момента. Ведь и впрямь здорово в «Восточном экспрессе» катить по Турции навстречу самому захватывающему приключению. Кремень спасает британскую армию и весь мир! Даже Бигглзу такое не по плечу. Так почему бы парой затяжек не отметить событие? Это вовсе не означает, что ему плевать на Кэсси. Но в боевой обстановке свои правила, неведомые девушкам, которые ждут дома…
Стэнтон потянулся к сигаретам.
Маккласки тотчас подала ему пачку. Для пристрастника нет большей радости, чем совратить товарища, подбить на грех и тем самым оправдать свою слабость.
– Молодец! И правильно, будь со мной построже. Я проявила себя ужасной безответственной эгоисткой, впору сгореть со стыда. Но все будет хорошо. Ты сделаешь свое дело. Я тебя знаю. Лучше никто не справится! Ведь ты Кремень! Вот почему я выбрала тебя.
Стэнтон уже почти взял сигарету, но замер и медленно убрал руку.
Его сбила последняя фраза.
Вот почему я выбрала тебя.
– Ну как хочешь, – пожала плечами Маккласки. – Восхищаюсь твоим самоконтролем. Наверное, Кэсси была офигенная девушка.
– Да, – тихо ответил Стэнтон.
Повисло молчание. Счастливая Маккласки курила и, улыбаясь, алчно проглядывала меню обеда.
Вот почему я выбрала тебя.
Неожиданно Стэнтон вспомнил вчерашнее утро на Галатском мосту. Холодные влажные камни мостовой. Спасенных мать и детей.
Их он спас, а вот свою семью – нет.
И вдруг пришла мысль: а так ли все было? Из-за него ли они погибли?
– Омар! – вскрикнула Маккласки. – Они подают свежего омара. В поезде! Нет, я обожаю этот век.
Стэнтон встал. Открыл дверь купе и выглянул в коридор. Маккласки, исходившая слюной, этого даже не заметила.
– О господи, блин, боже мой, – бормотала она, – на десерт суфле. Но ведь в поезде его не приготовишь? Нет, как угодно, я должна это выяснить.
Стэнтон сел и посмотрел на Маккласки.
Неужели?
Вот так его использовали?
Он был нужен. Тайная организация Хроноса нуждалась в нем. По крайней мере, в таком, как он. Кремень Стэнтон, знаменитый авантюрист. Бесспорно находчивый и решительный.
Он был нужен, но только без привязанностей.
Вот почему я выбрала тебя.
Вспомнился сочельник, когда он впервые узнал о Хроносе. Вспомнились разговоры в дальнейшие недели и месяцы. Оказывается, семена сомнения были брошены уже тогда, но лишь сейчас их ростки пробились на поверхность сознания.
Как же он раньше не догадался? Ведь все так очевидно.
Стэнтон опять встал и выглянул в коридор. Теперь Маккласки это заметила:
– Чего ты мечешься, Хью? Что-то беспокоит?
– Да, слегка.
– Не поделишься?
– Отчего же, поделюсь. Я вот думал, как вы узнали, что их было четверо?
– Прости, я не поняла. Четверо – кого?
– Убийц в машине. Тех, кто уничтожил мою семью. «Все четверо сгинули». Так вы сказали. На нашем завтраке в сочельник. Откуда вы знали, сколько их было в угнанной машине?
– Не помню. Я так сказала? Вероятно, где-нибудь прочла. Почему ты спрашиваешь?
– Вы не могли этого прочесть. Заметок не было. Насильственная смерть – слишком обыденное явление в тех краях, откуда мы явились. Интернет и газеты никак не откликнулись. Детали остались неизвестны. Однако вы знали, сколько человек было в машине. Все четверо сгинули – именно так вы сказали.
– Я этого не помню, Хью, и понятия не имею, о чем ты. Посмотришь меню? Я хочу заказать обед.
– Прошлой весной.
– Что?
– Вы отбирали кандидата. В «оперативном штабе» об этом говорил Дэвис. Мол, он одобряет ваш выбор. То есть меня. Он сказал, что отбор происходил прошлой весной. И вы предложили меня. Прошлой весной.
– Ну да, да, прошлой весной. И что из этого?
– Мою жену и детей убили в конце лета, профессор.
– При чем тут твоя семья? Я тебя предложила, потому что ты Кремень, мать твою, Стэнтон. Очевидный кандидат.
– Да, кандидат, который наверняка отказался бы от работы, означавшей вечную разлуку с теми, кого он любит больше всех на свете. Кандидат, который всеми силами попытался бы вас остановить от очевидного безумства.
– Перестань, Хью, что ты несешь! – Маккласки отложила меню. И взялась за сумку.
– Вам требовался солдат. Спецназовец. Хорошо обученный. Он приспособится к любой среде и выживет.
– Да, но…
– Желательно, чтобы он имел кое-какое понятие о прошлых событиях и людях, их сотворивших. Выпускник истфака подойдет. Непременное условие, как вы сказали, сносное владение немецким. Это уже спецзаказ. А потом добавилось еще одно требование: кандидат должен пребывать в отчаянии и одиночестве; нужен человек, который потерял любовь и просто ждет смерти. Он охотно покинет этот мир, ибо в нем его больше ничто не держит… Как там у Ньютона? Ищите тех, кто не обременен земными связями.
Рука Маккласки нырнула в сумку.
– Столь особого человека и за сто лет не сыщешь. А Ньютон дал вам только год.
– Чушь какая-то! – Маккласки попыталась рассмеяться.
Но ее большое красное лицо, всегда такое веселое, сейчас казалось злобным. Словно с него сорвали маску. Стэнтон умел разглядеть страх и ложь в глазах врага и сейчас видел их в глазах Маккласки.
– Выбрав меня, вы решили сделать так, чтобы я лишился этих ненужных связей. Невероятно, что я не понял этого раньше. Ведь все так очевидно. Вы убили мою семью.
Маккласки выхватила револьвер и направила его на Стэнтона:
– Конечно, я могла бы начать оправдываться, но ты все равно не поверишь. Потому что ты прав. Все совершенно очевидно. В смысле, каковы шансы найти подготовленного человека, которому безразлично – жить или умереть?
– Весьма призрачные.
– Мы прикинули так и этак, Хью. Надо было спасать мир.
– А если б оказалось, что Ньютон ошибся? Я просто лишаюсь семьи?
– Сопутствующие потери, Хью. Ты же знаешь, как оно бывает.
– О да, профессор. Я знаю, как оно бывает.
Глаза Стэнтона сузились в щелки, взгляд прожег Маккласки.
– Твою же мать! – Маккласки страдальчески сморщилась. – Блин, блин, блин! Просто кошмар. Только начали получать удовольствие – и на тебе… все испорчено. И уже, наверное, не поправишь…
Она смотрела умоляюще. Но револьвер в ее руке не дрогнул.
– Вы убили мою жену и детей, профессор.
– Да, но теперь-то, Хью, они вроде как и не существовали… Значит, все нормально, да? Продолжаем?
– Не похоже, что все нормально. Когда вы держите меня на мушке.
На секунду Маккласки задумалась.
– Ладно, – сказала она. – Ты никогда меня не простишь, и я, поверь, тебя понимаю. Но ты должен сделать дело, самое важное дело в истории. Сосредоточься на этом. Вот что я предлагаю. Через пять-шесть часов будет первая остановка в Бухаресте. До тех пор мы сидим вместе, а потом ты выходишь. Я бы сама вышла, но, честно говоря, отсюда проще держать тебя на прицеле. К счастью, из купе есть выход прямо на перрон. Как здесь все продумано, а? Ты выполняешь свою миссию, а я просто исчезаю. Ты больше не увидишь меня, Хью. Обещаю, что не буду слишком сильно размахивать крылышками. Хороший обед и театр – все, о чем я прошу, и потом мне осталось-то лет пять, не больше. А перед тобой будет целый мир. Мир, который ты спас. Не надо, чтобы мелкая месть все испортила.
– Что значит – испортила?
– Понимаешь, если ты не сойдешь с поезда, мне придется тебя убить. Это же ясно, правда? Иначе ты убьешь меня. Ежу понятно.
– А как же миссия, самая важная в истории? Убьете меня, и через десять недель начнется Великая война. Европейская катастрофа, которую мы должны остановить.
Глаза Маккласки набрякли слезами. Возможно, из-за дымившей сигареты, зажатой в зубах. Оружие она уже держала классической хваткой – обеими руками.
– Я понимаю, это нехорошо, Хью. И я переживаю, очень переживаю. Гибель миллионов юношей. Русские царевны, расстрелянные в жутком подвале… свои жалкие драгоценности они зашили в панталоны… Будут кошмарные диктаторы, войны, геноцид, голод… но… я всего лишь старая эгоистичная дура, и я ужасно хочу увидеть Дягилевский балет.
Стэнтон всегда гордился своим умением распознать человека, но, похоже, он совсем не знал эту женщину. Такую слабую, такую эгоистичную. Такую… устрашающе человечную.
– Я любил жену и детей, – сказал он.
– Я понимаю, Хью, понимаю.
Стэнтон встал. Палец Маккласки на собачке побелел.
– Пожалуйста, не заставляй меня это делать, Хью! Ведь я выстрелю. Правда выстрелю. Просто сойди в Бухаресте. Это легко, все будет хорошо, поверь. Я исчезну, обещаю.
– До свиданья, профессор.
Стэнтон шагнул вперед. Маккласки спустила курок. Боек ударил в пустой патронник. Маккласки удивленно глянула на револьвер. Еще раз нажала собачку.
– Зараза!
– Неужели вы думали, что я оставлю заряженный револьвер в сумке контуженной сумасшедшей?
Она хотела что-то сказать, но Стэнтон схватил ее за горло и стиснул пальцы:
– Надо же, вы всерьез вознамерились меня убить и угробить двадцатый век. Вот уж не думал, что вы на это решитесь.
В ответ Маккласки лишь захрипела.
Стэнтон вздернул ее на ноги и подтащил к наружной двери. Свободную руку просунул в открытое окно и, изогнувшись, отщелкнул запор. Дверь распахнулась. В глазах Маккласки плескался ужас.
– Что, страшно? – крикнул Хью, перекрывая стук колес. – Старая хулиганка испугалась? Она боится смерти! А я-то думал, вам все нипочем! Надо же быть таким слепцом!
Поезд мчался меж скалистых предгорий. Откос – крутой каменистый склон, кое-где поросший травой. Уцелеть невозможно. Ежу понятно, как говорит Маккласки.
Давясь ужасом, старуха что есть силы пнула Стэнтона.
Хью дернул ее к себе. Заглянул ей в глаза.
Он бы многое мог ей сказать.
Как люто ее ненавидит. Как сильно надеется, что ад существует и ей уготованы вечные муки.
Но что толку? Он просто сбросил ее с поезда.
От удара о насыпь тело подпрыгнуло и кубарем покатилось с откоса, точно сломанная кукла.
Стэнтон сделал шаг назад, оставив дверь в купе открытой.
Он проверил сумку Маккласки – нет ли подозрительных анахронизмов. Забрал револьвер, выпавший из ее руки, лекарства и белье. Вроде бы из двадцать первого века больше ничего не было. В сумке только выпивка и курево. Пусть следователи делают любые выводы.
В третий и последний раз выглянув в коридор, Стэнтон прошел в свое купе.
Теперь он был совершенно один в иной вселенной.