Стэнтон был вполне уверен в успехе своего предприятия. Как бы ни старалась администрация, больнице никогда не стать режимным учреждением. Слишком много народу туда-сюда шастает, слишком много людей в халатах и масках, слишком много суеты с пациентами, доставленными «скорой помощью». Если уж в двадцать первом веке больницу не удалось превратить в неприступную крепость, то сто одиннадцать лет назад – и подавно.
Но вывезти женщину из больницы – только одна проблема. Другая – спрятать ее на время выздоровления. Чтобы обеспечить уход раненому и, вероятно, беспамятному человеку, лишенному врачебного пригляда, требовалась подготовка.
С самого начала Стэнтон предполагал, что цель его поисков будет в плачевном состоянии. Оттого-то, памятуя о первой константинопольской ночи и ситуации с Маккласки, взял двухкомнатный номер. Конечно, он не предвидел, что новый подопечный тоже окажется женщиной. Это придется как-то объяснить, дабы не возбуждать интерес гостиничных детективов. Наверняка женщина молода и на роль матушки, исполненной Маккласки, не годится. Напрашивалась иная родственница.
– Из Дар-эс-Салама ко мне должна приехать сестра, – объявил он портье, после встречи с Фидлером вернувшись в гостиницу. – Она слаба здоровьем, да еще была ранена на охоте в бушленде. Получив курс лечения в фатерлянде, сестра непременно пойдет на поправку. В моем номере она займет вторую спальню. Надеюсь, ваш отель сможет обеспечить ее необходимым комфортом?
Управляющей, которого затребовал Стэнтон, уверил, что все будет сделано, и даже не спросил сестриных документов. Удостоверения германского офицера было вполне достаточно.
Затем Стэнтон арендовал автомобиль – четырехцилиндровый «Мерседес-Бенц» – и тотчас влюбился в малинового красавца. Хью пригнулся к радиатору, крутанул заводную ручку и на мгновение забыл обо всех своих треволнениях и горестях, отдавшись чистейшей радости. Никакого тебе электрозапуска. Хочешь завести малыша – верти ручку.
Великолепный агрегат вздрогнул, ожил и яростно заурчал. Забравшись на пружинное кожаное сиденье, Стэнтон провел рукой по приборной панели из отполированного красного дерева. Даже не верилось, что он впервые сел за руль, с тех пор как покинул двадцать первый век. В иных обстоятельствах он бы немедля от души угостился классикой. Вести старинную машину в то время, когда она считалась последним словом техники, – о чем еще мечтать? По почти пустым дорогам ехать под рев мотора, шорох кожи и резины, лязг латуни и стали. На машине, которой управлять трудно. Никакого гидроусилителя руля, никакого синхронизатора коробки передач. Только человек против железа.
Опробовав скорости и сцепление, Стэнтон выехал на улицы. Он дал себе слово: если когда-нибудь выскочит из этой временной катавасии, купит полдюжины машин. Бог с ними, с женщинами, у него будут машины! И мотоциклы. Английские. На новейшем «энфилде» выпуска 1914 года он совершит тур по стране. На «нортоне» возьмет первый приз в мотогонках на острове Мэн.
Возможно, победителем проедет по Ирландии и заглянет…
Не время мечтать. Бернадетт подождет. Теперь в его жизни новая женщина. Путешественница во времени, прибывшая из будущего.
Он полагал, что убьет кайзера и развяжется с Хроносами. Но прибыл их новый посланник. Выходит, «подправить» век не удалось. Значит, пока нельзя уйти на покой.
Он все еще солдат. Все еще на посту.
Стэнтон ехал по Берлину. Сверяясь с картой, разложенной на коленях, он искал магазин медицинского оборудования, адрес которого выписал из гостиничного справочника. И вдруг понял, что улыбается. За рулем ему стало лучше, словно он наконец-то приноровился к ситуации. Массивный рычаг переключения передач, надсадный рев мотора ручной сборки, что вибрировал под огромным сверкающим капотом, наполняли его счастьем впервые с того момента, как он уснул в объятиях Бернадетт.
И снова она проникла в его мысли. Любимая что-то зачастила.
Разыскал ли он ее в той сгинувшей версии века, в которой смерть кайзера означала конец его миссии? Наверняка разыскал. Плевать на Шеклтона, Эверест и все машины Бирмингема. Ему нужна Бернадетт. Может быть, в прошлом витке он сумел вновь ее завоевать, отвезя в Кембридж и показав Ньютонову шкатулку, которая и ныне хранится в мансарде деканова дома. Наверняка это ее убедило. Единственное доказательство, которым сейчас владеет декан Тринити… Стоит проникнуть в дом и…
Это уже было? В том утраченном веке, в той жизни? Он ее нашел, отвез в Кембридж и ликующе предъявил доказательство, которое вернуло ее любовь? И они снова любились? От этой мысли душа перевернулась вверх тормашками.
Купив в магазине медицинский халат и маску, Стэнтон поехал на Лейпцигер-плац, которую некогда пересекла его эпохальная пуля, разнесшая императорский череп, и остановился прямо перед универмагом «Вертхайм». Площадь, прежде кишевшая людьми и забитая машинами, была почти пуста. К Стэнтону подскочили два швейцара и указали ему место на парковке. Их помощь не требовалась, поскольку на стоянке не было других машин.
Универмаг, полный жизни монумент, символ берлинского экономического чуда, сильно изменился, с тех пор как Стэнтон его покинул, на ходу разбрасывая поддельные социалистические листовки. Теперь он был тих и печален. Огромную статую в центре атриума задрапировали черным, словно в знак раскаяния в невольном соучастии универмага в национальной трагедии. На месте цветных шелковых полотнищ и люстр висели траурные стяги. Весь персонал носил черные нарукавные повязки. Но никакая внешняя скорбь не могла поднять обороты «Вертхайма». Он стал призраком, навеки себя запятнавшим воспоминанием о худшем дне империи. Огромные скидки и рекламные акции не привлекали даже заядлых завсегдатаев распродаж. В магазине, который прежде за час обслуживал тысячи клиентов, теперь слонялось с полдюжины покупателей.
Три продавца тотчас подбежали к Стэнтону.
– Мне нужны женская ночная сорочка и чепец, – сказал он. – Сорочка просторная и удобная: жена моя инвалид. Еще повседневное платье и белье.
Маленькая свита из чрезвычайно угодливых продавщиц препроводила его в отдел женской одежды на втором этаже. Очевидный вопрос не заставил себя ждать:
– Какой размер носит мадам?
Стэнтон припомнил следы башмаков в подвале… наверное, английский шестой размер. Он оглядел строй продавщиц и выбрал подходящую:
– У нее примерно ваш размер, фройляйн.
Сделав покупки, Стэнтон вернулся в отель; платье повесил в шкаф второй спальни, белье положил в комод. Медицинский халат, маску, ночную сорочку и чепец упаковал в рюкзак, шприцы со снотворным и пистолет спрятал в карманы.
Потом спустился в холл и подошел к портье.
– Я рассчитываю нынче забрать сестру из больницы, – отчеканил Стэнтон. – Весьма обяжете, если приготовите нам кресло-каталку.
На прокатной машине он поехал в больницу Берлинер-Бух, где когда-то Бернадетт несла вахту возле его бесчувственного, отравленного хворью тела, и припарковался на стоянке, предназначенной для старшего медперсонала и карет «скорой помощи». Эвакуаторы были напастью будущего. Он бы охотно заплатил штраф.
Поднявшись по величественной каменной лестнице, через украшенный колоннами вход Стэнтон вошел в больницу. Там он заскочил в первый попавшийся туалет и надел халат. Беспрепятственно разгуливая по коридорам, отыскал вахтера, у которого справился о местонахождении пациентки под приглядом полиции. Мол, любопытно взглянуть, она, говорят, типа ярмарочного урода.
Вахтер был рад услужить и указал маршрут, обещав, что герр доктор не разочаруется.
Стэнтон поднялся на нужный этаж, по дороге прихватив кресло-каталку. Поставил ее возле лифта, отыскал указанную вахтером палату и решительно направился к двум полицейским в форме, стоявшим у дверей.
– Я должен проверить дилатацию зрачков больной на предмет соредии, – с ходу сочинил он. – Это секундное дело. Прошу вас вместе со мной проследовать в палату и наблюдать за осмотром вверенной вам пациентки.
Полицейские замялись, но Стэнтон не дал им и рта раскрыть:
– Если вы допустите меня к вашей подопечной безнадзорно, я буду вынужден доложить об этом вашему начальству. Полиция передала эту женщину в ведение нашей больницы, и я не позволю превращать меня в нарушителя ваших же правил безопасности.
Лапша сработала. Характерная немецкая склонность подчиняться приказам вновь сослужила добрую службу. Часовые исполнительно проследовали в палату, где Стэнтон тотчас их обезвредил: одного крюком левой в висок, другого апперкотом правой в подбородок. Рухнувшим стражам он ввел то же снотворное, которое неделей раньше пришлось вколоть Бернадетт.
Взглянув на неподвижную фигуру на кровати, Стэнтон внезапно проникся грандиозностью момента: путешественники во времени, прибывшие из разных измерений, встретились в третьей версии вселенной.
Как и ожидалось, женщина была без сознания. Рука под толстым слоем бинтов сильно распухла. Без лекарств двадцать первого века начавшееся заражение крови сулило верную медленную смерть.
Стэнтон сдернул одеяло, достал из кармана многофункциональный нож, срезал завязки и стянул больничную рубаху.
И чуть не отвел взгляд. Еще никогда ему не доводилось видеть столь обезображенное тело. Стэнтон повидал пулевые шрамы, у самого была парочка. Видел рубцы, оставленные кнутом и ножом, неправильно сросшиеся кости, раздробленные дубинками. Но он никогда не видел все это на одном теле.
Ошеломляли и татуировки – мешанина скверно выполненных наивных картинок в стиле наколок русских уголовников. Каракули перемежались какими-то цифрами. Столбик таких цифр под правой грудью смахивал на медицинские данные. Внизу живота виднелись грубые шрамы кесаревых сечений.
Стэнтон достал из рюкзака сорочку и нагнулся над женщиной, собираясь ее приподнять и через голову натянуть рубашку.
И тут вдруг ее левая рука мертвой хваткой вцепилась ему в горло. Стэнтон распознал боевой удушающий прием и удержался от инстинктивного позыва высвободиться. В бессмысленном перетягивании каната все преимущества были бы на стороне женщины. Она уже сомкнула хватку, через несколько секунд все будет кончено.
Глаза ее открылись.
Да, она была без сознания, полыхала жаром, но от чужого прикосновения сработал первобытный инстинкт выживания, который выдернул ее из беспамятства и наделил сумасшедшей силой.
– Никто мною не попользуется, – по-английски прорычала она.
Боль раздирала горло, хрустели гортанные хрящи, посылавшие прощальный привет трахее. Стэнтон впервые угодил в этакую переделку. Невероятно. Ведь женщина при смерти.
Выбора не осталось. Стэнтон выпустил ее плечи и ребрами ладоней нанес сдвоенный рубящий удар по шее.
Хватка не ослабла. Ничуть.
Конечно, он чуть смягчил смертельный удар, потому что не собирался ее убивать. А вот она, похоже, его прикончит.
Стэнтон снова ударил. Потом еще раз. Ее шея была подобна стальному тросу. Казалось, Стэнтон затеял спарринг с фонарным столбом.
В глазах поплыло. Сейчас он вырубится. Нелепо. Невозможно. Десять секунд назад он собирался забрать беспомощную женщину с больничной койки, а теперь эта женщина почти задушила его.
Стэнтон вспомнил о ноже, которым обрезал завязки ее рубахи. Нож остался на тумбочке. Стэнтон пошарил и нащупал его. Ножницы так и торчали. Он размахнулся и всадил их в руку, державшую его за горло.
Удар дал крохотную передышку. Женщина не выпустила горло Стэнтона, но чуть разжала пальцы. И глаза ее чуть расширились. Вряд ли она была в полном сознании, но боль приблизила ее к яви.
Стэнтон еще раз воткнул ножницы.
Глаза женщины полыхнули болью. И закрылись.
Она вновь соскользнула в беспамятство.
Пальцы медленно разжались.
Баюкать истерзанное горло или удивляться беспощадной свирепости атаки было некогда. Однако женщина чуть не угробила Стэнтона. Распростертая на больничной койке, немощная, считай, однорукая. Бог с ними, с татуировками, но, похоже, новые Хроносы знали, что делают, выбрав ее.
Теперь она, кажется, и впрямь потеряла сознание, однако Стэнтон был настороже. Даже хотел вколоть ей снотворное, но не стал рисковать, поскольку не знал, какими лекарствами ее уже накачали. Шприц все же держал наготове. Он оторвал лоскут простыни и перевязал рану, оставленную ножницами, потом изловчился облачить истерзанное тело в ночную сорочку и чепец.
Белоснежное одеяние с рюшами на воротнике совершило чудесное превращение: рычащий дикарь преобразился в невинного агнца. В обрамлении белого чепца лицо с парой маленьких шрамов вдруг стало нежным. Было трудно поверить, что под сорочкой скрыто худое и жилистое тело бойца, обезображенное рубцами.
Взяв женщину на руки и перешагнув через распростертых на полу охранников, Стэнтон выглянул в коридор. Никого. Удачно, ничего другого не нужно. Главное, незамеченным покинуть палату, все остальное пустяки, ибо наглость – второе счастье. Стэнтон вскинул голову и, не глядя по сторонам, зашагал к лифту. Вдруг откуда-то вынырнула медсестра. Стэнтон тотчас рявкнул командным тоном:
– У пациентки обморок от обезвоживания. К счастью, я был на обходе и увидел, что она лежит на полу. С вами мы еще поговорим. А сейчас подгоните каталку, что стоит у лифта. Быстро.
Горло саднило, говорить было больно. Видимо, хриплый голос устрашал, потому что медсестра встала навытяжку и чуть ли не козырнула. Не ее дело обеспечивать безопасность или задавать вопросы. Вовсе нет. Еще в медучилище в нее вбили, что ее главное дело – подчиняться врачам. Желая угодить начальству, она опрометью кинулась за каталкой, но Стэнтон вышагивал столь ретиво, что к лифту они прибыли одновременно.
– Благодарю вас, сестра, пока все.
В лифте он снял халат и затолкал его под сиденье каталки, превратившись в заботливого мужа, который забирает жену из больницы. Когда двери лифта разъехались, Стэнтон уверенно двинулся к выходу.
– Скоро будем дома, моя дорогая, – ласково пообещал он, минуя приемный покой.
Через минуту он был на крыльце, спустил каталку по пандусу каменной лестницы и усадил соратницу по ордену Хроноса в «мерседес».