11. Лёд и металл

– Кто это такие, Ленни?

Брэтали не мог понять, чем эти трое отличаются от мегалитовцев, которые спешат на свои рабочие места. Но едва заметив их, подумал, что они здесь – чужаки. Они были похожи друг на друга, как бывают похожи солдаты в одном строю. Только солдатам сходство придаёт одинаковая форма, а тут дело не в одежде, а в чём-то другом. Но мало ли кто и зачем приходит в компанию…

Валентина проследила за взглядом Сальваторе.

– Никто. И вообще их здесь нет. Такие уж это покупатели. Понимаешь?

Валентина Рашди была одной из немногих виртуальщиков, с которыми Брэтали не только здоровался и прощался, но мог и поболтать по-дружески или сходить вместе перекусить во время обеденного перерыва.

– Что, всё так серьёзно?

– Ну да.

«Невидимки» скрылись за поворотом коридора.

– За версту чувствуется какая-то дрянь.

– Ага. Такие у нас и раньше мелькали… Их лучше не видеть.

Похоже, об этом знали все. Лишнего внимания на странных посетителей никто не обращал.

Валентина задержалась поговорить с каким-то знакомым, а Брэтали вернулся в рабочий зал виртуальщиков. Дел сегодня ещё много, так что посторонние мысли нужно просто выкинуть из головы. Но не успел он сосредоточиться на работе, как пришло сообщение по внутренней сети – просил зайти Инио.

– Стейниц звонил, – ответив на приветствие Брэтали, сказал главный виртинженер. – Он сейчас у Ситгоффа, зовёт тебя.

– К Ситгоффу?

Инио, вертя в пальцах ручку, кивнул.

– Не говорил, зачем?

– Нет, не говорил.

Сальваторе удивлённо приподнял брови. Он понятия не имел, в чём может быть дело. Пожал плечами:

– Зовёт – так пойду.

Когда выходил, показалось, Инио глянул как-то странно. Как будто предостеречь хотел. Да, в телефонном разговоре Стейниц действительно мог обойтись без объяснений. Только это ещё не значит, что старику ничего не известно…

В приёмной гендиректора сидела секретарша, похожая на собаку колли. В конструкторском отделе её называли «директорской сторожевой». Стоило Брэтали войти, секретарша изобразила, что ужасно занята. На объяснение кивнула, не отрывая взгляда от экрана монитора. В этот момент в приёмную заглянул кто-то ещё. Едва рот раскрыл, как «колли» отбарабанила:

– Командор Ситгофф занят, зайдите позже.

Неудачливый посетитель исчез, а Сальваторе, пользуясь персональным разрешением, направился к двери ситгоффовского кабинета.

– Нет, командор, с таким оружием это беспроигрышно. Оставшуюся часть мы выплатим, когда…

Прервал фразу скорее звонок теленоута, чем появление Сальваторе. Если бы Ситгоффу не позвонили, наверное, «невидимка» договорил бы.

Да, говорил никто иной, как один из недавних покупателей-«невидимок». И двое других тоже были здесь.

Поздоровавшись, Брэтали подошёл к столу. Ситгофф извинился и ответил на звонок. Вместо него сесть Сальваторе пригласил Стейниц.

– Это специалист, который сделает проект вашего заказа, – обратился он к «невидимкам». Спасибо, без имени обошёлся. Впрочем, и без ответного представления тоже. Совсем. – Объясните ему, что именно вам нужно.

Они переглянулись. С общего молчаливого согласия объяснять взялся тот же, который только что обещал Ситгоффу «выплатить оставшуюся часть». Невидимка из невидимок. Внешность у него была такая – сказать нечего, и никаких определений не подберёшь. Разве что глаза… мутноватые какие-то, неживые. И взгляд скользкий.

– Нужно несмертельное оружие. Что-то типа парализатора, но чтобы могло подействовать сразу на много людей.

– Вы имеете в виду лучевой парализатор? – уточнил Сальваторе.

– Да, принцип работы должен быть такой же. Но нам нужно – как бы сказать? – чтобы при выстреле луч был не один, а несколько, вроде сети. Сеть парализующих лучей, которая накроет территорию по периметру.

– Сэл, это вся информация, которой ты будешь располагать, – предупредил Стейниц. – Проект надо сделать в кратчайший срок и передать конструкторам. Думаю, за пару дней успеешь.

Для такого задания срок был не то что кратчайший, скорее – не совсем реальный. Но дело не в этом. Брэтали справился бы…

– Мне вот что интересно, командор, – подал голос другой «невидимка», – эта проверка на биомоделях, насколько она точная?

Биомодели человека, «фантомы», использовали для испытаний в локальном виртпространстве. В том числе и для испытаний оружия. Любого – и смертельного, и несмертельного.

Брэтали не обратил внимания, задал невидимка свой вопрос ему или Стейницу. Просто ответил, глядя куда-то мимо них обоих:

– Считается, на девяносто девять процентов.

– Считается?

– Лично я этого не проверял.

Ситгофф поднялся со своего места и, продолжая что-то монотонно бубнить в трубку, принялся расхаживать по кабинету.

– Мейстер Гьормет, – поспешил вмешаться Стейниц, – Всё наше оружие проверяется на биомоделях. Разве раньше с продукцией «Мегалита» возникали проблемы?

– Так то массовое производство, а тут спецзаказ, спешка. Успех нашего дела от качества этой парализующей сетки будет зависеть. А от успеха – плата за заказ, остаток платы, то есть.

– Уверен, всё сложится наилучшим образом, – заверил Стейниц. – Для всех нас.

В его голосе прозвучала абсолютная убеждённость. Да, конечно, так оно и есть… Только одно обстоятельство показалось вдруг досадной помехой. Как соринка, попавшая в глаз в самый неподходящий миг.

«Невидимки» заговорили между собой. Стейниц воспользовался этим, чтобы внимательнее приглядеться к Сальваторе. Тот сидел, уставившись в одну точку. Этот неподвижный взгляд Стейницу очень не понравился. Он уже жалел, что предложил позвать Сальваторе сюда. Мог бы сам потом ему объяснить, что от него требуется. Так нет же, захотелось лишний раз показать гендиректору, что умеет подбирать нужный людей.

Людей… В том-то и вся загвоздка. Забыл, что ли, кто он? Не хватало ещё промахнуться так по-глупому.

Хорошо, что Ситгофф до сих пор занят разговором. Нужно скорее со всем этим заканчивать…

– Цель ясна, Сэл? Найди в «копилке» модель парализатора и приступай к работе.

Как раз в это мгновение Ситгофф закончил говорить по теленоуту.

– Ну что, всё прояснили?

– Да, командор, – не замедлил откликнуться Стейниц. – Ты можешь идти. – Последнее относилось к Брэтали.

– Так какая, вы говорите, там ситуация? – как бы вскользь поинтересовался гендиректор у «невидимок».

Сальваторе поднялся и пошёл к выходу. Молча.

– Надо ловить удачный момент, командор. Сейчас в Северной Африке работать будет выгоднее, чем таскать на за границу здешних. Скоро все это почуют. В тюрьмах да среди эстхелмингских бродяг каждый второй ни на что не годится. А лагеря этих беженцев расположены как раз так, что…

Дверь закрылась с негромким металлическим щелчком. Какое-то время Стейниц сидел, не слушая, о чём говорят за столом – и не выдержал. Уже одного этого он Сальваторе не простит…

– Извините, я отлучусь на минуту.

– Конечно, Макс, – кивнул Ситгофф.

Сальваторе Стейниц нагнал на полпути к их отделу.

– Сэл? – он постарался, чтобы оклик прозвучал жёстко, и это вполне удалось. Сальваторе остановился и оглянулся.

– Тебе дано задание. Я ничего от тебя не услышал.

Стейниц понял, что не ошибся в своих опасениях. В кабинете Ситгоффа Сальваторе с трудом сохранял на своём лице бесстрастное выражение. А теперь гримаса отвращения проступила совершенно отчётливо.

– Люди – не скот, чтобы ими торговать.

Внезапно Стейниц почувствовал настоящую злость. Люди? Люди!.. Чёрт бы пробрал этого…

– Пока ты здесь, ты сам рабочая скотина. Уясни это себе и будь добр выполнять требования.

Сальваторе не проронил ни слова. Его губы плотно сжались, и лицо снова окаменело. В потемневших до сине-чёрного цвета глазах вспыхнули огоньки холодной ярости. Однажды он вот так же посмотрел на человека по имени Вейс, и тот из цепного пса мигом превратился в трусливого щенка. Но Стейниц – не Вейс. Ледяной взгляд Сальваторе столкнулся с непроницаемой сталью. Молчаливое противостояние длилось всего несколько секунд, но им обоим показалось очень долгим. Потом Брэтали, так ничего и не сказав, развернулся и зашагал дальше. Стейницу нужно было вернуться в кабинет гендиректора.

Из книги профессора Коре Мартинсена «Маби: перерождённые» (глава 3 «Правда и вымысел»)

Многие люди не скрывают, что склонны воспринимать маби как соперников, захватчиков, претендующих на место, которое человек прежде занимал единолично. Такую реакцию иначе как «атавистической» не назовёшь. Сами маби никогда повода для подобного отношения не давали. Если бы они объединились в некое общее движение, действительно, могли бы представлять грозную силу. Но для объединения нужна определённая идея, которую будут разделять все – скажем, человеконенавистничество или стремление отнять первенство у людей. Однако опыт общения с маби позволяет мне утверждать: такое объединение с целью борьбы с кем-то и за что-то среди них произойти просто не может. Для этого каждый из них слишком самодостаточен. Всегда найдётся множество таких, кто не примет общей идеи.

Если говорить о стремлении к индивидуальному благу, оно, конечно, маби присуще не меньше чем людям. Кое-кто склонен считать, что даже больше. Но на самом деле существует разумный предел, который устанавливает всё то же мабианское «свободолюбие». В случае, когда выгода и свобода (причём не обязательно личная) становятся взаимоисключающими категориями, маби в большинстве случаев делают выбор в пользу свободы. Именно поэтому они редко стремятся занимать лидирующие места, тем более связанные с властью. Неблагоприятные социальные условия – вторичная причина.

Но это вряд ли знает человек, черпающий сведения о маби из слухов и сомнительных публикаций. Зато всем хорошо известно о физической силе маби, их здоровье и выносливости. Волей-неволей появляются зависть и страх – именно они по результатам проведённых мной опросов занимают первое место в «рейтинге» антимабианских настроений. Брезгливость тоже присутствует, но в гораздо меньшей степени. И вызвана она обычно не мыслью о том, что маби – носители некой «инфекции». О «незаразности» биологического механизма Мабиуса знают все. Причина отвращения – «инаковость» маби, их отличия от людей.

Возникает опасный «коктейль» противоречий: зависть пополам с презрением. В худшем случае он толкает на преступления. В первые десятилетия существования маби часто можно было услышать о нападениях на них, избиениях и даже убийствах. Сейчас, к счастью, такие случаи стали реже.

В мелочах тенденция тоже проявляется. Некоторые люди не упустят возможность лишний раз обратить негативное внимание на отдельные биологические особенности маби, которые по сути не положительны и не отрицательны. Взять хотя бы прочно вошедшие в жизнь сравнения – «потный как маби», «голодный как маби» и т. п. При этом не принимают в расчёт, что сами люди – тоже существа из плоти и крови.

Объясняется всё просто: в организме маби идут более интенсивные и жизненные процессы, и питания им нужно больше, чем людям. Безмясная диета менее калорийна, поэтому употреблять пищу приходится в значительных количествах. Активная жизнедеятельность требует и лучшего охлаждения организма, что достигается с помощью потоотделения.

Выражение «терпение маби» или «мабианское терпение» могло бы быть безобидным, если бы не подразумевало тупость, якобы, маби свойственную. В действительности же дело совсем не в тупости, а в более крепкой, чем у людей, нервной системе.

Но даже у тех, кто вслух говорит о «мабианской тупости», в глубине души «чувство конкуренции» порой порождает опасение: вдруг соперники всё-таки окажутся умнее и со временем во всём превзойдут людей? Эта фобия имеет под собой мало оснований. Да, многие маби «морально» взрослеют достаточно рано, с малых лет обретая способность анализировать последствия своих поступков. Но в целом, усреднено, умственные способности маби примерно равны человеческим, и разнятся среди них так же, как среди людей.

Нельзя не вспомнить ещё один предрассудок. Порой маби приписывают «сверхъестественную», чуть ли не «магическую» силу. И конечно же, используют они её исключительно во вред человечеству… В основном, правда, в такие небылицы верят малообразованные люди, живущие за пределами городов. Но не только.

«Сверхъестественность» усматривают прежде всего в способности сознательно управлять жизненной энергией организма. Есть и более невероятное мнение: будто бы все маби обладают даром предвидеть будущее и читать чужие мысли. Не опровергая существования этих феноменов самих по себе, можно сказать: у маби они проявляются не чаще, чем у людей.

Что действительно присуще маби, так это сильно развитая интуиция. Она позволяет им, к примеру, быть весьма чуткими собеседниками. Скорее всего, из-за этого и появились предположения о телепатических возможностях. На мой взгляд, маби вообще вряд ли могут быть телепатами в том смысле, как это обычно представляют. Ведь неприкосновенность мысли можно считать главной из всех свобод.

Но есть одно мабианское свойство, которое я сам назвал бы если не сверхъестественным, то, по крайней мере, выходящим за рамки научных объяснений. Находясь рядом с маби, ощущаешь совершенно особенную энергетику – чувство какой-то основательности, уверенности. Их жизнь как бы горит сильным, но спокойным светом. Наверное, причина тому – гармоничное сочетание развитого тела и цельного характера. Но несмотря на эту крепкую, «созидательную» душевную основу, в некоторых ситуациях маби становятся очень ранимы. Это кажется странным, но для них самих противоречия тут нет.

Из Большого толкового словаря (издание пятое, переработанное)

Землепашцы – категория граждан, имеющих регистрацию, но не имеющих официального статуса. Его отсутствие удостоверяется бесстатусной картой. Своё название З. получили из-за того что живут вне городов, по большей части вокруг них, и занимаются сельским трудом. Отсутствие статуса не ограничивает права владельцев бесстатусной карты, только определяет принадлежность к категории граждан, проживающих вне городов. …

Неспящие (сленг.) – категория социально опасных людей, не имеющих регистрации и проживающих в гетто, создававшихся по указу президента Х. Ватанабэ. Сегодня из-за нового строительства многие гетто оказались у городской черты мультиполисов и получили название «кварталов неспящих». …

Статусная карта – пластиковая карта, удостоверяющая личность зарегистрированного гражданина. В текстовом и электронном видах содержит информацию об официальном статусе гражданина, его индивидуальный номер, имя, фотографию, биометрические данные, номер банковской карты и медицинской страховки. Помимо основной функции (удостоверение личности) используется для совершения финансовых операций, получения медицинских услуг, в качестве водительского удостоверения и др. Категория людей, имеющих регистрацию, но не имеющих официального статуса (т. н. «землепашцы») имеют бесстатусные карты.

 

12. Закрытая дверь

Услышав звонок, Брэтали поднялся с кровати, на которой лежал одетым, и пошёл отпирать. За дверью стояла Ингрид Саарен. Ну конечно… Кого ещё, кроме неё, могло принести? Не дав Ингрид сказать и слова, Сальваторе захлопнул дверь. Но остался стоять возле неё. Несколько долгих мгновений, наполненных тишиной и напряжённой неподвижностью, длилось ожидание. В тот момент, когда Брэтали всё-таки взялся за ручку, собираясь открыть, раздался негромкий стук.

Ингрид нервно закусила губу.

Дверь распахнулась, но приглашения не последовало. И в сторону, чтобы дать гостье пройти, Сальваторе не отступил.

– Чего надо?

Обычно свойственная Ингрид уверенность в себе внезапно исчезла. Вместо неё появилась нерешительность.

– Я кое-что хотела у тебя спросить…

Его движения она заметить не успела. Кажется, вот только он стоял, засунув руки в карманы джинсов – и вдруг одним рывком втащил её в комнату, схватил за шею и прижал к стене. Не очень сильно, но затылком Ингрид всё же приложилась.

– Втягиваешь во всякое дерьмо, а потом заявляешься как ни в чём не бывало!

Не дожидаясь, пока Ингрид опомнится и начнёт вырываться, Сальваторе отпустил её. Его гнев утих – а может, просто скрылся под обычной неприветливой холодностью.

Ингрид перевела дух.

– А я думала, вы, маби, не склонны к агрессии…

– Мало склонны. Надо было внимательнее читать Мартинсена.

– Извини, что я опять без предупреждения…

– Я бы удивился, если бы было по-другому. Не сопливишься уже?

– Э-э… нет. Выздоровела. Спасибо… в смысле… Ты не узнавал, как Паули?

– Он там, куда я его отвёл. Через пару недель позвоню, узнаю.

– А до сих пор не звонил? Почему? Неужели нисколько не жалко?..

– Не мерь меня своими человеческими мерками! Говори, зачем пришла, или выметайся.

Ингрид изобразила на лице примирительное выражение.

– Да вот, не ко времени я в Карану вернулась. Люди знакомые сказали, с полуночи тотальная проверка начнётся.

Брэтали брезгливо поморщился. Он не боялся тоталов – ни раньше, ни теперь. Даже после вчерашнего инцидента на работе новость тревоги не вызвала. Пусть правоохраны и действуют по указке компаний, что-то подсказывало: за ним не придут. Но сама идея тотальных проверок всегда была ему противна.

Официально считалось, тоталы проводятся для очищения города от преступных и прочих социально опасных личностей. В течение двенадцати часов правоохранители на законном основании могли арестовывать всех подряд. В случае ошибки, если оказывалось, что никаких провинностей за задержанным не числится, его отпускали. Точнее, должны были отпустить. На деле в числе «преступников» во время тотала в тюрьмы попадало множество тех, кто писаных законов не нарушал, но чем-то не угодил реально правящей власти, то есть технократам.

– А меня только вчера уволили из «Панорамы», – продолжала Ингрид. – На два дня из отпуска опоздала…

– Всего-то? А в остальном ты такая дисциплинированная?.. Отпуск-то где провела, на Ангельской базе?

– Об этом посторонним не известно, надеюсь. Проблема в том, что из редакции я ушла… не очень хорошо.

– А-а, ясно. Произнесла речь. Высказала, что думаешь о протехнократски настроенной прессе, а заодно и обо всех несправедливостях нашего ужасного общества.

– Ну… примерно так, – не стала спорить Ингрид. – Если б я тогда знала про тотал, молчала бы, конечно. А если бы прошло хоть какое-то время, всё бы забылось, невелика персона. Но вот так, по горячим следам, с такой характеристикой… Приписали антиобщественные взгляды и ещё кучу всякой дряни. Я… на самом деле боюсь попасться завтра. Город уже закрыт, никого не выпускают.

– Сочувствую. А какое это ко мне имеет отношение?

– Мне бы нужно укрыться где-нибудь и…

– Что же люди, которые про тотал сказали, тебе не помогут? – перебил Сальваторе.

– Сказать-то они сказали, но ввязываться не будут. А наших… Ангелов, то есть, вообще в городе сейчас никого нет. Время напряжённое: оперативники наши чуть не каждые десять дней за границу ездят. А остальные – на базе заняты. Так вот всё «удачно» сложилось. Правда, уволиться я и сама хотела…

– И если бы редактор тебя не опередил, всё обошлось бы тихо и спокойно?

– Ну да… В общем, Брэтали, может, ты знаешь, по какой схеме движутся патрули в Пустых трущобах, в тех, которые между Миддэлом, Эстхелмингом и кварталами неспящих? Ты говорил, что жил там.

Сальваторе глянул на неё не без удивления.

– Разве ты бывала в Пустоте?

– Нет…

– И собираешься туда переться? Одна?

– Ну не в бизнес-центре же мне прятаться, и не в Миддэле? Там всё как на ладони! А кроме этих районов, я Карану толком и не знаю. Я ведь из Джаракаса, здесь всего пару лет. Но торчать дома и ждать, явятся ко мне или нет – это меня не устраивает.

– Потрясающе…

Брэтали плюхнулся в кресло и долго сидел, уставившись в холодный камин. Потом встал и молча принялся кидать в рюкзак какие-то вещи.

– Что ты делаешь? – спросила Ингрид.

– Добро собираю. На полсуток хоть и немного, но кое-что понадобится.

– Но…

– Одной в Пустоту тебе идти не нужно.

– Как же твоя работа?

– Забудь. Время полпятого, тебе это ни о чём не говорит? Обычно я раньше шести не прихожу.

– Да, я думала, тебя придётся подождать. Так, на всякий случай позвонила.

– Я сегодня не был на работе. Послал их к чёрту.

– Тебя выгнали?

– Говорю же: я послал их к чёрту! И вообще, это не твои проблемы. У меня есть причины.

– Идти надо уже сейчас?

– А когда же? Или хочешь дождаться полуночи и поиграть с патрулями в догонялки?

Сложив сумку, он окинул Ингрид оценивающим взглядом и одобрительно кивнул. На ней была короткая, но тёплая куртка, плотные брюки цвета хаки, стилизованные под галифе, и ботинки.

– Штаны – в самый раз, хоть задницу не отморозишь. Хорошо, не догадалась надеть свои знаменитые сапоги.

– Лёгкие слишком, в них сейчас холодно уже. Да и неудобные.

– И не с твоими ногами их носить.

– На комплементы, гляжу, ты мастер…

– Всегда пожалуйста. Вы, дорогая мейс Подкова, выглядите чудесно: причёска пуделя, лисий цвет волос и лошадиное лицо…

– Чёрт тебя подери! Мейстер Сальваторе, который строит из себя тёмного ангела, но максимум, на что способен – изобразить кошмар на детском утреннике! Я, конечно, жутко благодарна, что ты согласился помочь, но… иногда тебя хочется убить!

– Вперёд и с песней, – хладнокровно отозвался Брэтали. – Но кто тогда станет с тобой возиться?

– Всё, дальше пешком.

Они только что вышли из метро в северо-западном секторе Эстхелминга. Ингрид здесь раньше бывать не приходилось.

После долгого пути по каким-то закоулкам она начала понимать, почему ту часть города, куда вёл её Брэтали, называют Пустотой. Чем дальше, тем меньше попадалось людей и транспорта. Здания по сторонам улиц выглядели заброшенными. Дверные проёмы зияли чёрными провалами – створки давно сорваны с петель. В редких окнах сохранились рамы, и в редких рамах – пыльные стёкла или осколки стекла. Ровный асфальт под ногами сменился сплошными ухабами и выбоинами. Кое-где в разломах покрытия росли кусты. Повсюду валялся мусор, но не такой, который появляется в людном районе, если там долго не убирают. Кучи ржавого железа, когда-то бывшие автомобилями, битые стёкла и кирпич, осыпавшаяся штукатурка – следы не жизни, а разрушения. Городской шум стал таким отдалённым, что для обитателя мультиполиса мог сойти за настоящую тишину. Казалось, всё замерло в этом всеми покинутом, угасающем мире, даже само время.

– Когда-то это был один из старых городов, – нарушил молчание Сальваторе. – После войны половину его превратили в гетто. А эта часть стала Пустотой… Мёртвой зоной. И оставалась до тех пор, пока Миддэл и Эстхелминг не расстроили так, что старые кварталы сделались частью Катакараны. И теперь тут не так пусто, как кажется.

– Здесь живут, да?

– Да. Разные люди… которые не принимают правила игры. Бывает, заходят неспящие. А ещё я слышал, что когда старый город и Карана ещё существовали отдельно друг от друга, в Пустоте прятались психологи.

– Правда?

– Ага. Но это давно было. Сейчас их тут нет. Пошли-ка вон туда, – Брэтали указал на одну из ветхих многоэтажек.

Ингрид с сомнением окинула её взглядом.

– Эта руина не обрушится?

– Не должна.

– Успокоил!

– Пойдём на «террасу».

– Может, хватит? – Ингрид запыхалась от долгого подъёма по лестнице. О том, что в этом доме когда-то были лифты, напоминали только пустые шахты. – Уже целый час лезем!

– Нет, надо выше. Вид оттуда будет впечатляющий… – Сальваторе неутомимо оставлял за собой этаж за этажом, пока не добрались до последнего.

– Сюда.

Вслед за Брэтали Ингрид миновала длинный коридор, шагнула за порог… и удивлённо застыла на месте.

– Пришли, – объявил Сальваторе.

В комнате, где они очутились, отсутствовала одна стена – та, в которой должны быть окна. То ли она полностью развалилась, то ли с незапамятных времён здание стояло недостроенным.

– Здесь таких местечек много. Их зовут «террасами».

– Да какие это террасы…

– Не важно. – Он приблизился к самому краю. – Гляди: я же обещал отличный вид!

Ингрид подошла было, но тут же отступила на шаг. Слишком близко оказалась бездна, от которой ничто не отделяло. Но располагалась терраса так, что соседние небоскрёбы не заслоняли обзора. И видно было не только трущобы, но и прилегающую к ним территорию Миддэла. Город, город, город – до самого горизонта. А ещё много простора, неба, которого как-то не замечаешь оттуда, снизу…

Сальваторе снял с плеч рюкзак. Присел на корточки, сдул пыль с пола и устроился, прислонившись спиной к стене, которая подходила к «обрыву» перпендикулярно. Глянул на Ингрид.

– Стульев здесь не предлагают.

Она уселась у другой стены, напротив Брэтали, но подальше от края.

– Переждём тут до утра. А на рассвете куда-нибудь переберёмся.

– Почему до утра?

– Опасно весь тотал торчать на одном месте. Метаться, конечно, тоже… Но не боись, выкрутимся.

– Брэтали… – окликнула она после довольно долгой паузы. – Можно узнать, ты сам читал Мартинсена?

– Было дело. Из любопытства.

– И как оцениваешь?

– Неплохо в целом… Со многим нельзя не согласиться. И рассчитал он верно: казалось бы, тема-то для людей малоприятная – а книжка стала бестселлером. Профессор хорошо заработал. Но кроме этого… не знаю, был ли в его идее толк…

– В смысле?

– Он ведь хотел, чтобы меньше стало враждебности.

– Я всегда думала, он этой цели достиг. А сам он… сказал, что «чуть больше знаний – это неплохое начало». Вот так.

– Может быть. Но вряд ли Мартинсен своими глазами видел, что творили, например, с парнями маби, которые решились родить ребёнка. Некоторых забивали насмерть. Беременность с большим сроком делает почти беззащитным. И если наваливается толпа… Такое случалось и до, и после его книги. Насчёт предрассудков вообще молчу. Многие и теперь думают, что у мужчин-маби бывают месячные.

– Ну, это глупость, – с очень серьёзным видом произнесла Ингрид. – Но если честно, Брэтали… трудно совсем не удивляться. Я и сама иногда задаюсь разными вопросами…

– Какими это?

– Ну… – она сделала многозначительную паузу – мол, я не виновата, сам спросил. – Как, к примеру, мужчина смог бы кормить ребёнка? Нет, я помню, что пишет Мартинсен. Дело в осознанности. Ты знаешь, что детское питание можно купить, и всё будет в порядке. Но если… окажешься там, где нельзя ничего купить?

– Тогда и ребёнка заводить не надо.

– А если уже после?.. Всякое случается.

– Откровенно говоря… сам не знаю. Да, представь себе, мы сами не знаем о себе всего. Но, уверен, как-нибудь всё устроилось бы. Помнишь про «выживаемость», «приспособляемость»? А ты любопытная…

Брэтали улыбнулся. Улыбка как будто осветила его лицо, черты стали плавнее. На левой щеке появилась ямочка. Ингрид поняла вдруг, что за всё время их знакомства впервые видит его улыбающимся.

– Почему ты никогда… редко улыбаешься? У тебя хорошая улыбка.

Но Сальваторе уже снова стал серьёзным.

– Думаю, даже те, до кого дошёл смысл книжки Мартинсена, не представляют, что значит быть единственным маби где-то, где сплошь технократы и ортодоксалы. Нейтралов – и тех, считай, нет.

– Это ты про свою работу? Или про учёбу?

Он не ответил.

– Брэтали, ещё насчёт Мартинсена… Знаешь, он ведь не всё смог изложить в своей книге. Не все свои мысли. Из-за цензуры.

– Он сам тебе говорил?

– Да. И мне кажется… будет справедливо, если ты это узнаешь. Мартинсен считал, что к созданию маби имели отношение психологи.

– Что? – на лице Брэтали отразилось явное недоверие. – Ты ничего не путаешь? Мне как-то рассказывали, что психологи имели отношение к созданию первых нуэ…

– Про нуэ я не знаю. Но профессор получил разрешение работать с «архивом Мабиуса». Доступ к нему есть в основном только у учёных-генетиков. Их прежде всего интересует научная информация. А Мартинсен изучал личные записи доктора. У него создалось впечатление, что Мабиус иногда подразумевает что-то, чего не называет напрямую, недоговаривает…

– Домыслы, – почти сердито прервал Ингрид Сальваторе. – Разве он нашёл какие-нибудь прямые доказательства?

– Не нашёл. Но есть труднообъяснимые факты, и о них Мартинсен как раз написал. «Почему учёные создают аналогичный биологический механизм, но он не работает? Потому что не соблюдается какое-то из условий…» Это условие – участие психологов! И ещё, помнишь: «Но как биологический механизм может оказывать влияние на человеческое «я», на нематериальное начало? И он ли оказывает это влияние?» Это ведь правда: у маби особенный характер и…

– Психологи здесь ни при чём! А то что бы им и нуэ не сделать какой-нибудь «особенный характер»? Но про это речи никогда не было.

– Между появлением нуэ и маби прошло больше ста лет. Возможности психологов за это время могли стать куда шире.

– Всё, хватит. Это какой-то бред… Маби – тайный эксперимент психологов! Если так, они… ещё тогда, восемьдесят лет назад, стали бы интересоваться нами и… – Брэтали запнулся, поняв, что его речь звучит слишком взволнованно. И заставил себя закончить на совершенно спокойной ноте: – Одним словом, бред.

– Мартинсен не говорил об участии психологов как движения. Он предполагал, что с Мабиусом могли сотрудничать всего несколько человек или даже один. И остальные просто об этом не знали…

– Всё, Подкова.

– А ты не расскажешь поподробнее про нуэ и психологов?..

– Нет. Чтобы во всё это углубляться, надо быть сумасшедшим, честное слово. Не можешь сменить тему – помолчи.

Тучи сгустились плотной пеленой. Несмотря на не поздний ещё час, сделалось сумрачно. Расстояние между противоположными стенами, возле которых сидели Сальваторе и Ингрид, было невелико, но из-за полумрака ей показалось, что она видит Брэтали откуда-то очень издалека.

Полуразрушенный, с незапамятных времён неотапливаемый дом, да ещё на такой высоте – плохое убежище от холода. Ингрид поёжилась, подтянула колени к подбородку и крепко обхватила их руками. Брэтали посмотрел на неё пристально, испытующе и немного свысока. Она скорее угадала это, чем разглядела.

– Ты меня боишься? – спросил он неожиданно резко.

– Я? С чего ты взял?

– Не отрицай. Это землепашеский страх перед маби.

– Как… Откуда ты знаешь? Неужели… так заметно?

– Да нет. Разве что слишком уж стремишься следовать последней моде. Но это беда не только землепашцев, которым удалось обжиться в городе. Я просто догадался.

– Ну ладно… Правильно догадался. Я тебе расскажу. Я о твоём прошлом знаю больше, чем ты о моём – как-то нечестно.

– Ты не обязана, – почти безучастно возразил Сальваторе.

– Ну… тут ничего такого… Моя мать была из землепашеского поселения. Не знаю, как ей удалось добиться разрешения на переезд в Джаракас. Чтобы оформить заявку, нужно заплатить приличную пошлину. И не факт, что решение будет положительным. Многие ждут годами и в итоге получают отказ под каким-нибудь якобы законным предлогом. Мой отец – нейтрал. Знакомство у них было недолгое. Может, мама надеялась таким образом укрепиться в городе, не знаю. Но не смогла, не выдержала непривычной жизни. А когда поняла, что беременна, совсем испугалась и сбежала обратно в своё поселение, ничего не сказав отцу. Я родилась там. Через пять лет отец узнал, что у него есть дочь. Кому-то из их общих знакомых мама всё же призналась перед уездом, что ждёт ребёнка. Он захотел нас разыскать. Приехал. Но маму в живых уже не застал, она умерла, когда мне было три года. Он решил удочерить меня, забрать в Джаракас, дать свой офстат и городское воспитание. У родственников меня пришлось отбирать чуть ли не силой. С тех пор я ни с кем из них не виделась. Папа журналист, как я. Точнее, это я – как он. До сих пор живёт в Джаракасе.

– А ты почему здесь?

– Самостоятельности захотелось. А моё прошлое… Понимаешь, с одной стороны я всю жизнь стараюсь от него отделаться. А с другой… не могу вовсе про него не думать. С детства осталось в душе ощущение чего-то тяжёлого, беспросветного. Именно такая в поселениях жизнь. Несправедливо всё это до ужаса… Землепашцы, считай, на треть кормят мультиполисы. Синтезирующие фабрики и спецфермы производят только оставшиеся две трети продуктов.

Ингрид вздохнула, помолчала, точно раздумывая, продолжать или нет. И всё-таки сказала:

– Там ничего не знают, кроме тяжёлого труда. Это в газетах пишут про холодостойкие культуры, про теплицы… На деле растить эти культуры своими руками совсем непросто. И строительство теплиц требует денег. А скупщики платят за продукцию гроши. Сельхозтехника в поселениях почти у всех устаревшая, хуже чем прошлый век. Школы – пародии на городские. Чего удивляться, что там появляются всякие предрассудки. Не обязательно насчёт маби, вообще насчёт всего нового.

– Но в отношении маби – настолько, что нами там пугают маленьких детей.

– Появление маби – результат генных технологий, в этом всё дело. После эксперимента Ватанабэ для землепашцев всё, что связано с человеческой генетикой – больной вопрос.

Себастиан Джесер был не первым, кому пришло в голову организовать переделку людей с целью повышения работоспособности. Ватанабэ Хару в начале правления тоже посетила такая идея. Но широко афишировать её он нужным не счёл. Джесер мог позволить себе это потому, что учёные-фоксовцы ручались за успех «Проекта нуэ», все детали которого тщательно отрабатывались на компьютерных моделях. Ватанабэ решил, долгие теоретизирования ни к чему, и если исследования изначально проводить на людях, результаты удастся получить быстрее. В качестве подопытных использовали не только заключённых. Набор добровольцев объявили среди землепашцев, пообещав за участие награду в виде городского места жительства. Но вряд ли информация о том, в чём предстоит участвовать, полностью отвечала действительности.

Увидев первые итоги эксперимента, Ватанабэ распорядился его прекратить. С основной массой ставших ненужными подопытных хлопот не возникало: один за другим они погибали. Но некоторые оказались более живучими. Кое-кто из них вернулся в родные поселения и провёл там остаток своих дней. С тех пор в сознании землепашцев и поселился коллективный страх перед манипуляциями с генами людей.

– Так что не надо винить землепашцев, – закончила Ингрид.

– Никого я не виню. А ты ведь поэтому и хотела писать о маби? Чтобы избавиться от фобии, которой тебя заразили в детстве?

– Наверное, это одна из причин. Личный мотив, так же, как у Мартинсена… Но, скорее, тут не фобия, а воспоминания. И хотя книга пока откладывается, от этих воспоминаний я всё равно окончательно избавлюсь. Обязательно! – для убедительности Ингрид по своему обыкновению энергично тряхнула головой.

– Пока ты ещё в процессе, могу сказать: маби не бросаются при любом удобном случае на человеческих женщин. Это враньё.

– Ну ещё бы, – презрительно фыркнула Ингрид. – Как будто я не знаю. Я и не думала тебя бояться, правда!

– Есть хочешь?

Ингрид кивнула. Сальваторе порылся в своём рюкзаке и вытащил несколько пакетиков с едой, которые они купили по дороге.

– Концентрированная дрянь. Но придётся обходиться.

Жевали оба без особого аппетита.

– У меня шоколадка есть, – вспомнила Ингрид. Достала плитку, разломила и протянула Сальваторе половину.

– Это получше.

– Да. – Она улыбнулась, вспомнив что-то. – Когда я была маленькая, мне казалось, что целая шоколадка – это очень много, даже половина – много. А сейчас – вроде бы и не много совсем. В раз и съешь.

– Шоколадки, что ли, меньше стали?..

– Слушай, пока ещё до конца не стемнело, давай полазим по дому, – предложил Брэтали. – Вдруг найдём что-нибудь интересное.

– Идём, – согласилась Ингрид. Что в этом доме может быть интересного, она не представляла, но скучно всё время сидеть на этой «террасе».

– Вот было бы здорово, – принялась мечтать она, пока спускались по лестнице, – если бы никакого малого ледникового периода не было. Говорят, раньше здесь, где теперь Джаракас и Карана, даже вот в это время, в конце октября, было тепло. Представляешь, можно было бы уехать на запад, к морю, и купаться без всяких стеклянных колпаков!

– Нет. Не представляю. Валла-Вэлид стоит у моря. Я часто бывал на берегу, но охоты купаться не возникало.

– Вэлид на севере. А ещё раньше…

– Забудь ты это «раньше». Всё изменилось, и по-другому уже не будет.

– Почему? Этот МЛП когда-нибудь закончится, как закончился средневековый. Снова потеплеет.

– Ну, если когда-нибудь…

Вопреки ожиданиям Сальваторе, им не везло. Попадался только старый грязный хлам. Брэтали пришлось махнуть на свою затею рукой.

– Пошли обратно, Подкова.

Ингрид вспомнила бесконечную лестницу и холодный ветер, свободно гуляющий наверху.

– Может, лучше здесь останемся?

– Оставайся, если хочешь. А я – на «террасу».

Торчать тут одной? Ну уж нет. Ингрид предпочла ни на шаг не отставать от Брэтали. Но почему-то он сам вдруг остановился. Кажется, что-то увидел за дверью, мимо которой они проходили. Выглянув из-за его плеча, Ингрид тоже заметила яркое пятно на фоне сплошной пыльной серости, и удивилась:

– Откуда здесь цветок?

На потрескавшемся от времени грязном пластике подоконника среди осколков стекла лежала полураспустившаяся красная роза на длинном стебле. Совсем не увядшая, как будто её недавно срезали с куста.

Было что-то болезненно-острое в этом… Ещё живы яркие краски цветка, но всё равно он обречён погибнуть без воды и почвы посреди тусклого запустения.

Брэтали молча подошёл к подоконнику и осторожно, чтобы не оцарапаться о шипы, взял розу. Ни пока поднимались наверх, ни на «террасе» он так и не проронил ни слова. Сев на своё прежнее место, положил цветок на пол рядом с собой и стал смотреть вдаль, в необъятный простор неба и земли. Почему-то Ингрид подумала, что сейчас он хотел бы остаться один.

Ветер сменил направление и немного разогнал облака, прежде сплошь закрывавшие небосклон. У западного горизонта, в сторону которого открывался вид с «террасы», показался багровый край заходящего солнца.

Свет заката мгновенно преобразил облик Катакараны. Недавно это были только тёмные массивы зданий и чёрная паутина воздушных дорог, проводов и антенн. Теперь на всех стеклянных стенах, на стальных шпилях и зеркальных куполах зажглись алые отблески. Серебром вспыхнула извилистая лента Ката-Нары – отсюда она представляется не такой уж широкой.

Ингрид впервые видела этот город таким. Можно сказать, вообще впервые видела, воспринимала не просто как место собственного жилья и работы, а как нечто единое, целое, почти живое. Отвратительная и прекрасная Катакарана… Дом для миллионов жизней.

От высоты начала кружиться голова. Ингрид перевела взгляд на Сальваторе. И внезапно, повинуясь неожиданному движению души, спросила:

– Как это получилось у тебя, Брэтали? Говорят, в сфере нельзя создать модель человека.

– Что? – отвлёкся он от своих мыслей.

– Женщина из той программы-записи, из файла… Женщина с длинными светлыми волосами…

Сальваторе мгновенно нахмурился. В глазах появилось то же гневное выражение, как в начале их сегодняшней встречи.

– Ты спёрла его в тот раз, в клубе, да? Когда я дал тебе свою флэшку? Вот дурак! Чего ещё от вас, людей, ожидать! Называется, для сохранности скинул…

– Прости… Конечно, я не должна была без спроса его копировать…

– Но со спросом кто б тебе разрешил, да?

– Прости, пожалуйста. Мне правда очень неудобно… – Ингрид говорила искренне. Наверное, он понял это по интонации. И отозвался уже спокойнее:

– Сказал бы я тебе, что неудобно. Где формат сферы-то прочитала?

– У меня подруга в игровом клубе работает.

– Ясно. Непростой, видно, клуб, раз там в виртпространственные игры играть можно.

– Ну да, элитный считается. Маргарита говорила, некоторые люди приходят постоянно и уже всерьёз свихнулись из-за этих «сферических» игр. Опасная штука.

– Опасная – для дураков. Спички детям не игрушка. Не игры, так они всё равно найдут, на чём свихнуться. Ну и зачем ты стащила мой файл?

Ингрид замялась, но лишь на секунду.

– Если честно… хотела немного побольше о тебе узнать. Из-за названия решила, что это, наверное, не для работы.

– И ещё лезешь с расспросами…

Сальваторе произнёс это недовольным голосом, но на самом деле уже почти не злился. После того, как закончил первоначальный вариант программы, он никогда не сохранял изменений, происходящих после его «визитов» в созданный мир. Так что Ингрид могла увидеть только этот первоначальный вариант. Разговоров, которые вели между собой светловолосая женщина и проекция Сальваторе, она не слышала.

– Брэтали, мне просто интересно, насчёт сферы. Ведь в виртпространстве можно сделать или «куклу», которой может управлять тот, у кого достаточно навыков, или проекцию самого себя…

– Ещё – биомодель, «фантом». Это вроде манекена с набором биологических параметров человека. Применяется для разных исследований. Например, можно проверить действие нового лекарства, и всё такое.

Ингрид задумалась, припоминая свои ощущения.

– По-моему, со сферой ужасно трудно. Как будто в каком-то чужом мире оказываешься.

– Нет, Подкова, просто надо почувствовать, что на самом деле этот мир совсем не чужой. – Голос Брэтали изменился, зазвучал с явной заинтересованностью. – Он такой же твой… ну, или не твой, но почти как этот, наш. С бесконечным множеством вариантов развития. Только там ты свободнее, понимаешь? Мысль практически напрямую воплощается во что-то реально существующее. Реально – для мира сферы. Но это… как бы объяснить? – более точная, более направленная мысль, чем обычно. Исключены многие ошибки. Потому что сфера – всё же машина. Получается как бы идеальный баланс между человеком и машиной. Между поэзией и математикой, если хочешь.

– Наверное, сложно научиться быть там свободным. Нужно столько знать…

Он поразмышлял над ответом, потом покачал головой:

– Нет, не так-то сложно. Но для совершенствования там нет границ. Никогда нельзя сказать: я всё умею и лучше уже не смогу. Мне всегда это нравилось.

– Но… это ведь ненастоящий мир. Не реальность. – Ингрид произнесла это не совсем уверенно, словно ждала, что собеседник начнёт возражать. Но Сальваторе согласился:

– Да. Но это не плохо и не хорошо. Ненастоящая реальность всегда была важна для людей. Кино, книги, те же игры. Да сотни разных придуманных вещей. Политика, по-твоему, реально существует?

Вопрос получился неожиданным, поэтому ответила она тем же не очень убеждённым тоном:

– Ну… вроде бы да.

– Вроде бы. Она влияет на то, что мы называем реальностью, но сама по себе от этого более реальной не становится. Мне кажется, тут вообще разделять нечего – настоящая реальность, ненастоящая. Всё стало одни целым. Или всегда было. Я воспринимаю так, поэтому никогда не пытался прятаться от жизни в виртпространстве. Не обманывался свободой, которую оно даёт.

Брэтали вытащил из кармана недоеденный кусок шоколадки. Ингрид свою половину съела ещё в прошлый раз.

– Извини, что не предлагаю. Он обгрызенный.

– Да ладно. Но как всё-таки с людьми в сфере? Я слышала, создать модель человека не получается из-за того, что виртуальщик пропускает реальность виртпространства «через себя». Поэтому любая «живая» человеческая модель оказывается твоей собственной проекцией. И если она существует как запись, управлять ей может только тот, чья она.

– А постороннему придётся просто наблюдать за сохранёнными действиями.

– Но та девушка – не проекция, она… ответила мне, а не повторяла какие-то «сохранённые действия». И уж точно она не «кукла» и не биомодель…

– Сфера – изобретение, которое опередило время. Пока нигде не используется и десятая часть её возможностей, Техническое проектирование, дизайн, игры – это капля в море. Никто не знает о сфере всего. И мне известно не намного больше, чем другим.

Сальваторе подобрал с пола розу и отвернулся к провалу в пустоту. Ингрид поняла, что тема закрыта.

Закат над городом догорал, гасли последние густо-красные лучи. Ещё мгновение – и умирающий свет окончательно исчезнет, захлебнётся подступившими со всех сторон тучами цвета ртути и нефти.

Брэтали положил на колено руку, в пальцах которой небрежно держал цветок. Эта роза – ещё один осколок меркнущего заката…

Магия близкой ночи, последнего света и алых лепестков вдруг сделала всё – каждый жест, каждый взгляд – таким значительным. Но это… как фильм. Ингрид и Сальваторе вместе сейчас – и не вместе. Она – только зритель, и этой границы не переступить.

Брэтали казался отстранённым, замкнутым. Но за этим было скрыто что-то ещё, другое… почти беззащитное. Не переступить – да. Но разглядеть не помещает никакая граница. Бывают в жизни каждого человека моменты, когда в душе появляется надлом, и начинается настоящая буря…

Тонкие длинные пальцы разжались, выпустив цветок. На короткое мгновение подхваченная порывом ветра роза словно замерла в воздухе, а потом полетела вниз, вниз – стремительно и в то же время медленно, как во сне. Вниз, чтобы исчезнуть навсегда. Брэтали, погруженный в свои раздумья, этого даже не заметил. Но Ингрид почему-то вновь стало почти ощутимо больно, как в тот момент, когда она увидела цветок на подоконнике.

Слишком яркое впечатление. А непривычная обстановка и опасность приближающейся тотальной проверки его только усиливают. Но если увидеть рядом просто человека…

– Что с тобой? – тихо спросила Ингрид.

Сальваторе перевёл на неё взгляд.

– О чём ты?

– Сама не знаю. Но ты всегда казался мне таким сильным, а теперь… Что-то случилось, да, Брэтали?

Не сразу, но он всё-таки ответил:

– Много чего. Легенды ожили и заговорили. Этот твой Паули случился. Факты вместо слухов – не отмахнёшься от них. Я понял, что сыт по горло работой на технократию. В общем, много чего.

– Ты уйдёшь из «Мегалита»?

Он неопределённо пожал плечами.

– А ведь у тебя там хорошо шло, да? И, по-моему, ты действительно талантливый виртуальщик.

– Ты-то откуда знаешь?

– Ну… Хотя бы этот твой файл. Там такие удивительные образы. Гибнущая красота… Чтобы создать такое, нужно быть настоящим художником. Мне сегодняшняя роза напомнила: цветы в огне, цветы во льду… Они что-то значат?

Вместо ответа Сальваторе спросил:

– О чём ты сейчас думаешь?

– О своей ошибке.

– Что за ошибка?

– Я была уверена, что знаю о маби больше многих. А теперь вот убедилась: ничего я о вас не знаю.

– Нестрашно… На самом деле никто никого по-настоящему не знает. Просто мы другие, поэтому сильнее заметно. Но и с людьми так же. Все мы с рождения – каждый по отдельности, и ничто не может нас по-настоящему объединить. Даже слова другого человека всегда понимаем на свой лад, потому что у слов слишком много значений. Чего уж говорить про остальные преграды – ложь, страх, зависть, ненависть… И технократы стараются эти преграды укрепить и создать новые, – неожиданно свёл он свои отвлечённые философские рассуждения ко вполне конкретной мысли.

Время шло к рассвету, но темно было ещё как ночью. В этот глухой час Брэтали сказал:

– Пойдём. Пора.

– Уже?

– Скоро тотал со стороны Эстхелминга войдёт в трущобы. Раньше патрули всегда добирались до Пустоты в это время. Конечно, все углы они не облазят. Могут нас и не заметить. Если хочешь, останемся.

– Нет уж… идём. Но куда?

– Патрули сделают крюк по южной части Пустоты и уйдут в Миддэл. А мы «выше» этого крюка отсидимся – севернее, то есть.

– Чего же мы сразу туда не пошли?

Выражение лица Сальваторе в темноте она разглядеть не могла, но вздохнул он примерно так, как это могут сделать родители, к которым пристаёт с расспросами не в меру любопытное чадо.

– Скажем, поначалу у меня был немного другой план.

– А теперь?

– Теперь пойдём к моим друзьям.

Брэтали надел рюкзак.

– К каким друзьям?

– К которым я даже не заглянул, когда вернулся в Карану.

В очередной раз оставив позади бессчётное множество ступеней, они вышли на улицу. Тишина Пустых трущоб, на которую Ингрид обратила внимание ещё засветло, сейчас стала как будто ещё плотнее. Но в глубине этой тишины прятались разные звуки – шорохи, голоса… Слепота тёмных окон обманчива. Сколько за ними тех, кто так же скрываются тут от тотала? Или живут постоянно, о чём говорил Брэтали…

А ещё ей показалось, что на грани восприятия слух улавливает приближение патрулей. Гул машин, окрики… Но, наверное, только показалось. Ведь ещё далеко…

Вооружённые люди, бронированные автомобили, лезвия прожекторов – видеть, как тотал движется по улицам, Ингрид не раз приходилось и в Джаракасе, и здесь, в Катакаране. Знала она и то, что кроме этих бросающихся в глаза отрядов, город прочёсывают правоохраны в штатском. Но раньше опасаться было нечего…

Чтобы отогнать эти мысли, она спросила Сальваторе:

– И кто же твои друзья?

– Маби, – коротко бросил он, видимо, считая такое объяснение достаточным. – Если за эти годы схема тотала не очень сильно изменилась, мы с ними встретимся.

Их было двое – мужчина и женщина. По возрасту оба, похоже, на несколько лет старше Сальваторе. Дом, в котором они жили, стоял недалеко от большого пустыря, отделявшего здесь трущобы от района Миддэла. Снаружи дом казался ветхим и заброшенным, как все остальные. Но внутри по крайней мере одна квартира, их – была вполне пригодной для жилья, даже довольно комфортной. Правда, в ней совсем не чувствовалось того «домашнего» ощущения, которое отличает обжитые помещения от просто помещений. Она напоминала, скорее, временное пристанище. Позже Ингрид узнала, что так оно и есть. Миор и Корина имели несколько таких «пристанищ» в разных местах, жили то тут, то там, подолгу нигде не задерживаясь.

Брэтали смог застать их потому, что точно знал: в этот час тотальной проверки они обычно бывают именно в этом доме. Ингрид поняла, что у друзей Сальваторе есть свои причины не попадаться патрулям. Так же как у всех обитателей Пустых трущоб. Не являясь открытыми противниками существующего порядка, как, например, нейтралы-антидоминанты, они и не его сторонники.

Миор с Кориной уже собирались уходить. Сальваторе и Ингрид «поймали» их почти на пороге.

Поприветствовали они друг друга только короткими кивками. Ни радости встречи, ни удивления – как будто расстались вчера. Не было похоже, что это друзья, не видевшиеся много лет.

– Патрули движутся как прежде? – поинтересовался Брэтали.

– По-другому немного, – ответила Корина. – Теперь проходят Пустоту пораньше, и более широким строем. Бывает, наведываются и сюда. Мы сейчас пойдём ещё дальше на север. Там обычно сильно не шарят.

– Вот видишь, – обернулся Брэтали к своей спутнице, – мы с тобой вовремя убрались. Я слегка отстал от каранской жизни. Точнее, от её обратной стороны.

Миор окинул Ингрид тяжёлым и, как ей показалось, недовольным взглядом.

– Я ей помогаю не попасться патрулям, – объяснил Сальваторе.

– Ну да… тебе-то самому сейчас бояться нечего?

– Как сказать…

Ингрид и без того чувствовала себя в их компании лишней. Несмотря на сдержанность встречи, стало понятно, что этих людей связывает общее прошлое. Никакие особые эмоции и слова им и не нужны. Они понимают молчание друг друга.

Свой уход хозяева ненадолго отложили, чтобы накормить Сальваторе и Ингрид.

– Только живее, – предупредила Корина, ставя на стол тарелки с разогретой едой. – Надо торопиться.

Предупреждение, правда, оказалось ни к чему: после еды из пакетиков Ингрид не дыша проглотила всё, что ей предложили. Брэтали не отставал.

Вышли все вместе. Всё же Миор и Корина возражать не стали…

Ингрид гадала, узнала бы она, что они маби, если бы Сальваторе заранее не предупредил, или нет? Рослость, крепкое сложение – это всё как про них сказано. Миор был даже выше и шире в плечах, чем Брэтали. Но не казался из-за этого неловким или неуклюжим, как раз наоборот. И в нём, и в Корине была та же, что и у Сальваторе, внутренняя собранность силы, подтянутость. Так бывает и у людей, которые регулярно занимаются спортом, но не перебарщивают с накачиванием мышц. В том-то вся и штука: и у людей. Больше в этих двоих нет ничего, что могло бы сразу выдать маби. Как будто… Или всё-таки… Ингрид терялась. Может, просто дело вовсе не во внешности?

Но и внешность тоже не совсем обычная. У Корины строгие, решительные черты лица. Возле губ резкие складки. Пожалуй, слишком резкие для её возраста. Волосы, стянутые на затылке в высокий хвост – странного белого цвета. У Миора – каштановые, вьющиеся, острижены довольно коротко. Лицо грубоватое, но без намёка на агрессивность. Широкое в скулах и ниже, и резко сужающееся к подбородку. Выражение неявной насмешливости, кажется, говорит вовсе не о жизнерадостном характере. А о чём?.. Что он за человек, этот Миор, по его лицу, по его серо-зелёным глазам не понять…

Одеты он и его подруга одинаково: в длинные плащи цвета хаки, плотно облегающие фигуру, с воротниками-стойками и застёжками-молниями.

– На «террасу»?.. – Миор вопросительно глянул на Брэтали. Тот кивнул.

Похоже, пристрастие к высоте у Сальваторе из прошлого. Ингрид с неудовольствием подумала о том, что снова придётся лазить туда-сюда по этажам.

Полуразвалившееся здание попалось им через несколько минут пути. Чтобы добраться до «террасы», опять поднялись под самую крышу.

Миор и Брэтали о чём-то говорили вполголоса. Пару фраз Ингрид разобрала, и поняла: речь о работе Сальваторе.

– …да, читал. Мы здесь не настолько далеки от той жизни, как тебе теперь представляется. Я помню статью про тебя.

– Удивился?

– Не то чтобы. Разочаровался.

Они вдвоём уселись на краю «террасы». Про Ингрид Брэтали, кажется, вовсе забыл, и она не знала, куда деваться. Корина какое-то время молчала, думая о своём. Но, заметив растерянность Ингрид, кивнула:

– Пошли.

Они бродили по коридорам и лестницам молча. Разговаривать было не о чем. И всё-таки Ингрид про себя радовалась, что Корина позвала её.

В доме оказалось много балконов. Часть из них обвалилась, но некоторые уцелели. Несмотря на явную опасность, Корина спокойно вышла на один из этих уцелевших. Ингрид, не желая, чтобы её сочли трусихой, последовала за ней. Они остановились возле покосившихся перил.

У горизонта виднелось зарево. Ингрид показалось, что она смотрит одновременно на два восхода: один из них правее, другой – левее. И только один – настоящий. Откуда-то доносился шум, приглушённый расстоянием. Она поняла вдруг, что начала слышать эти звуки давно, ещё по дороге к дому. Но они были настолько трудными для восприятия, что сознание ясно различило их лишь теперь.

– Что это? – Ингрид подразумевала ни то свет, ни то звук.

– Кварталы неспящих. Тут уже недалеко.

Ну конечно! Как она сама не догадалась? Где, как не над кварталами неспящих, увидишь такое – неправильный «второй» восход, похожий на галлюцинацию, как вся тамошняя жизнь. Незатихающая и незасыпающая.

В Джаракасе тоже были свои кварталы неспящих. Но Ингрид, как большинство горожан, имела смутное представление о том, что именно там творится. Жители мультиполисов и куда более привлекательные территории, соседние с их собственными районами, знали не очень хорошо, что уж говорить о кварталах неспящих. Вряд ли у кого-то в здравом уме появится желание туда соваться.

Была только стойкая ассоциация с опасностью и безумием. Да ещё всплывали в памяти многочисленные слухи.

Говорят, неспящие устраивают огромные танцполы под открытым небом. И в любое время суток и года они полны движущейся толпой. Тамошнюю музыку невозможно слушать в нормальном состоянии, но для неспящих она – в самый раз. Без ширева или колёс никто из них не обходится, кроме, разве что, грудных младенцев.

Живут обитатели кварталов недолго, лет до тридцати, до сорока – максимум. Передозировка, случайная пуля в чужой разборке или неслучайная в своей – всё это у них дела привычные.

Во времена Ватанабэ гетто, куда свозили всех противников его диктатуры, больше напоминали тюремные лагеря. Но с приходом к власти Нильсена преступников стали помещать в обычные тюрьмы, а контроль за гетто ослабили. Единственное, о чём заботились – оцепление по периметру, чтобы жители гетто не бежали в города. А со временем и это оцепление сделалось не таким-то плотным. Неспящие редко стремились покидать свои районы, потому что в других им не выжить.

Заставлять бывших заключённых выполнять какой-то труд, зачастую бесполезный, и нужный только чтобы чем-то занять, перестали. И прекратили регулярно снабжать пищей, предоставив находить пропитание среди бытовых отбросов, которые принялись вывозить в гетто из мультиполисов.

После этого среди полузаключённых-полубродяг началась деградация. Они скрылись от действительности в алкогольно-наркотическом мире, окончательно опустились и впали в массовое буйное безумие. Одним словом, превратились в неспящих.

Наличие у неспящих денег, которое предполагает торговля наркотиками и оружием, обычно объясняли опрометчивостью Ватанабэ. Он не подумал о том, что в старых городах остались развалины банков, предприятий и просто богатых домов, и не позаботился забрать всё ценное, прежде чем устраивать гетто. Долгие десятилетия заключённые, находившие эти богатства, прятали их, и никто из «внешнего мира» о них не вспоминал. А когда им позволили жить своей жизнью – начали использовать ценности по назначению.

– Как ты думаешь, почему неспящих терпят? – спросила Ингрид. – Я имею в виду, почему их терпит власть, которая, вроде, так печётся о порядке…

– Неспящих много. Рождается не меньше, чем умирает. Их много и им нечего терять – с такими опасно связываться. Конечно, у технократов есть оружие. Но устраивать бойню почти что в мультиполисе… Да и вообще их существование выгодно.

– Кому?

Корина не ответила. Эта мабианская привычка Ингрид была уже знакома.

– А тотал заходит в кварталы неспящих?

– Зачем? – пожала плечами Корина. – Если бы патрули ловили настоящих преступников, там можно было бы хватать всех и каждого. Но их интересуют другие.

– Знаю… Те, у кого более свободные взгляды, чем позволено. Да, таких надо искать не среди неспящих.

– Ну не скажи. Некоторые, у кого больше оснований опасаться тотала, чем у меня или у тебя, иногда пытаются скрыться в их кварталах. Бывает, даже возвращаются живыми.

– Господи! Что это за власть, по сравнению с которой неспящие – и то лучше…

Корина, прищурившись от сильного ветра, глядела вниз.

– Мир рушится к чертям. Остаётся только наблюдать. По возможности спокойно и со стороны. С высоты…

Ингрид молчала. Она не знала – возразить или согласиться. Теперь она уже ни в чём не была уверена.

Вдруг совсем близко, не дальше чем через улицу от них, послышался громкий визг тормозов. Заметались лучи прожекторов, кромсая темноту. Многократно усиленный микрофоном голос проорал: «Не двигаться! Проверка!» Секунду спустя мелькнула молниеподобная вспышка сканера-индентификатора. «Вы задержаны! На землю!» – тот же голос.

– Загребли кого-то, – подытожила Корина. Волноваться из-за этого и предлагать сменить укрытие она явно не собиралась.

Ингрид вскоре ушла с балкона. Просто не могла больше там стоять. Пусть о ней думают что угодно…

Корина осталась.

Бродить одной по пустому дому не хотелось. Ингрид вернулась на «террасу». Чтобы не мешать Брэтали и Миору, расположилась подальше от них. Но, похоже, зря она постаралась проявить такую деликатность. Эти двое вообще её не заметили, не понизили голосов, когда она вошла.

Если бы не присутствие Миора, Ингрид испытала бы чувство дежавю. Всё было в точности как вчера, даже расступившиеся тучи. Только эта «терраса» выходила на восток, и сейчас был не закат, а рассвет…

– Ну хотя бы после этого ты пошлёшь «Мегалит» на фиг? – спросил Миор.

– Да, сначала я хотел… но, думаю, может, остаться? Если я буду ближе к ним, то смогу… может быть… сделать что-то, понимаешь?

– Избавь меня! Сделать что? Диверсию на производстве грибковых бомб? Или сходишь к Ситгоффу, объяснишь, как это нехорошо – продавать людей?

– Но молча смотреть на такое…

– Очнись, Брэтали. Это хуже, чем пир во время чумы. Даже если бы ты мог огненными буквами писать на стенах – они бы просто не заметили. Или им было бы без разницы. Продолжали бы жрать, пока лезет.

– Нет, я думал… и решил… главное – здесь нельзя осторожничать. Если трястись за свою шкуру – ничего не добьёшься, да. Но мне наплевать! Я не боюсь. Думаю, я смог бы… даже один…

– Ну что? Что бы ты смог? – Миор придвинулся совсем близко к Брэтали. Его низкий хрипловатый голос звучал предательски-вкрадчиво – так говорят, заранее зная, что собеседнику нечем крыть. – Поведай мне, Норд Энкели…

– Не называй меня этим прозвищем! – воскликнул Сальваторе с неожиданным негодованием. – Мне уже давно не шестнадцать…

– Что-то непохоже. Ты всё ещё веришь в чудесные исцеления, как в детстве. – Теперь Миор говорил уже резче. – И ради этого тебе до смерти охота принести себя в жертву. На крест отправиться возмечтал. Знаешь, тебе пойдёт. Прямо вижу: волосы спадают на лицо, исполненное благородной аскетической муки… Драное тряпьё вокруг бёдер. И гвозди в ладонях. Ничего не напоминает?

– Миор…

– Мечтаешь вдохновить самоотречением толпы последователей, да? И эти толпы доведут до конца начатое тобой. Но откуда им взяться, последователям? Думаешь, такие, как мы?.. Да почём тебе знать, может, я первый в твой крест гвоздь-то и вобью!

Брэтали вздрогнул. Или это только показалось?

– Потому что для меня, – продолжал Миор, – ты будешь предателем. Захотел гнуть спину на технократов – ладно, ради бога. Твоя спина. Но жертвовать собой – это уже слишком. Разрушать самого себя ещё хуже, чем разрушать что-то другое. От этого просто тошнит, знаешь. Это не для нас. Уж если хочешь, чтобы кому-то жилось лучше, пусть этот кто-то будешь ты. А ты творишь с собой чёрт знает что. Я как тебя увидел сегодня, сразу понял: пожар в твоей голове… Иначе ведь ты бы к нам и не пришёл. Но ты маби, и сможешь справиться со всеми этими глупостями.

Сальваторе молчал, опустив голову. Миор за подбородок повернул его лицо к себе.

– Тали, детка… – кажется, за циничностью его интонации скрывалась настоящая нежность. – Забудь ты всё это. Пусть технократы катятся куда подальше. Возвращайся к нам. К своим. Помнишь, как раньше было?..

Никогда прежде Ингрид не видела Сальваторе таким. Из него как будто разом ушла вся жизненная энергия, та самая крепкая мабианская «непрошибаемость», спокойная надёжность, которую Ингрид, несмотря на некоторые его выходки, привыкла считать его главным качеством. Даже внешне Брэтали сейчас почему-то казался намного моложе своих лет. Не существовало и обычной преграды из холодной отчуждённости. Он был открыт… По крайней мере, тому человеку, который рядом с ним.

Брэтали смотрел в лицо Миора глазами, полными безвольной тоски по тому, что ушло безвозвратно. Тоски человека, потерявшегося среди множества вопросов, на которые нет ответа.

Но вот он нахмурился, вернулась его сумрачная сосредоточенность… А вместе с ней – и внутренняя сила. Снова прежний Сальваторе.

Медленным, но решительным движением он отстранил руку Миора.

– Нет. Когда-то это было по мне. Но не теперь. Может, я кучу ерунды наговорил. Но заслоняться от жизни мабианским превосходством – не выход… – Он покачал головой. – Миор, сколько ещё, по-твоему, просуществует Пустота? Однажды здесь всё окончательно развалится, и трущобы снесут, расчистят место для новостроек. Здесь будет то же, что и везде.

– Не думаю, что скоро.

– Возможно. Но скрываться тут, критиковать всё на свете, и не делать ничего, чтобы… Намного ли лучше равнодушно смотреть на разрушение, чем разрушать самому?

– Брэтали прав! – неожиданно для себя самой громко сказала Ингрид. – Если каждый, как ты говоришь, будет жить с пользой для себя, то для всех будет польза, это хорошо. Но получается не так! Получается – от чьей-то пользы – кому-то вред… – она уже жалела, что влезла в чужой разговор.

Только после этого «выступления» Миор обратил на неё внимание. И не просто обратил… Резко к ней обернувшись, он крикнул:

– Молчи, человек! Что ты вообще можешь знать о жизни? Конечно, всё получается не так – из-за глупости тебе подобных!

И в этом порыве, как ни странно, он стал понятнее ей, хотя бы немного понятнее. Кажется, его вспышка вызвана не столько злостью на неё, сколько болью… Тёмное пламя в светлых глазах – отблески каких-то воспоминаний из прошлого, не дающих ему покоя.

Но Миор почти сразу отвернулся. Наверное, почувствовал, что Ингрид догадалась о большем, чем ему хотелось бы.

Появилась Корина. Точнее, появилась она раньше, слышала и окончание разговора Брэтали с Миором, и слова Ингрид. Но тогда она, никем не замеченная, стояла на пороге, а теперь принялась расхаживать по комнате, сложив руки на груди.

После этого Ингрид и Брэтали недолго оставались на «террасе». Сальваторе поднялся со словами:

– Мы пойдём.

Миор, не глядя на него, кивнул.

– Уже можно. Патрули убрались в Миддэл. А вы к Эстхелмингу идите. Пересидите до полудня где-нибудь.

Брэтали тоже кивнул им обоим – вместо прощания. Потом зачем-то взял Ингрид за руку, как ребёнка. Так они и спустились до первого этажа, и вышли на улицу. Только там, когда чудом сохранившаяся на положенном месте подъездная дверь захлопнулась за их спинами, Сальваторе выпустил ладонь Ингрид из своей.

Уже совсем рассвело. Ветер, притихший ночью, снова усилился.

Нетрудно было догадаться, о чём сейчас Сальваторе размышляет. Ингрид захотелось как-то отвлечь его от раздумий, но она не знала, чем. Всё это слишком касается его личной жизни, его прошлого…

– Куда мы?

– Подальше от тотала. Вряд ли патрули опять здесь появятся, но осторожность не помешает.

– На самом деле это был Валтасаров пир.

– Что? – не понял он.

– Миор сказал – «пир во время чумы». Но эти огненные буквы, они появлялись во время пира царя Валтасара.

– Ну да… Да не всё равно? – махнул рукой Брэтали.

Какое-то время они шагали молча, потом Ингрид, прикинув в уме, спросила:

– Брэтали, а мы не в сторону неспящих идём?

– Нет, в сторону Эстхелминга. Просто здесь до неспящих близко. Мы в самой северной части Пустоты.

Ингрид подумала о том, насколько надёжную охрану от неспящих обеспечивают редкие правоохранительные посты вокруг их кварталов. На сердце стало тревожно. И, как оказалось, неспроста. Неподалёку послышался топот нескольких пар бегущих ног. Ясное дело, не патрули, но…

Брэтали снова схватил её за руку и потащил за собой. Они свернули в какой-то узенький переулочек между двумя соседними развалинами, продрались сквозь колючие кусты и затаились за ними.

Но укрытие оказалось неудачным. С противоположной стороны вдруг как из-под земли возник задыхающийся от быстрого бега человек. Он явно не ожидал встретить здесь кого-то и остановился, точно натолкнувшись на стеклянную стену. Неспящего в нём можно было угадать без труда. Хилый, худосочного сложения, малорослый. Одежда – наполовину грязные лохмотья, наполовину что-то попугайно-яркое.

Сам по себе этот тип был не так уж страшен. Их всё-таки двое. Но в руке, опущенной вдоль тела, он держал здоровенный пистолет. Пулевой, допотопный, но, видимо, не потерявший от времени своих свойств.

Неспящий с трудом соображал, как ему поступить. Долго. Слишком долго. Это похоже на какой-то идиотский сон – не может наяву эта трясущаяся рука подниматься так медленно, медленно…

«Вот сейчас ещё чуть-чуть вверх – и…»

Ингрид ждала, заворожённо глядя на тускло поблёскивающий ствол, как ждут неотвратимого. Но мистическая предопределённость исчезла в один миг, когда Сальваторе боковым ударом по уху свалил неспящего с ног.

– Давай сматываться, пока этот не очухался, и другие не подоспели.

Но было поздно. Те, кто гнались за парнем, заметили чужаков и с криками бросились к ним.

– Живей! – заорал Брэтали, и они помчались, не разбирая дороги.

Наверное, не так-то трудно будет оторваться от преследователей среди трущоб, затеряться… А если нет?

Защёлкали выстрелы. И у этих – пулевое оружие. Ингрид боялась, что или она сама, или Сальваторе в любую секунду свалятся, как подкошенные. Но нет. Оторваться действительно удалось. Звуки погони стихли вдали. Тяжело дыша, двое беглецов остановились около глухой бетонной ограды.

«Пронесло…» – хотела было с облегчением выдохнуть Ингрид. Но слово застряло в горле. Она увидела, как по асфальту расплывается густо-красная лужица. Стоило взглянуть на неё, и ощущение нереальности происходящего тут же вернулось. Одна за другой тяжёлые алые капли падали, лужа расползалась…

«Неужели так бывает? – мелькнуло в голове. – Тебя подстрелят, а ты и не заметишь…»

Только когда до неё дошла вся глупость такого предположения, Ингрид сообразила, что лужа не у неё под ногами.

– Брэтали, ты ранен?

– Да зацепило…

Пока они бежали, Ингрид не слышала ни крика, ни даже стона.

– Куда? Ой-й…

Со стороны большого и указательного пальцев правая ладонь Сальваторе была в крови. Пуля действительно, только «зацепила», но выглядела рука ужасно.

– Тебе в больницу надо! Как же мы…

– Тише ты… Никуда мне не надо, – сквозь зубы отозвался Сальваторе. – Спокойно отлежаться, и всё.

– Перевязка нужна, ты кровь теряешь…

– Всё будет нормально. Просто какую-нибудь тряпку побольше, замотать. У меня ничего подходящего…

Подходящего у Ингрид тоже не было. Она сняла с шеи шарф и протянула его Брэтали, сильно сомневаясь, что это чем-то поможет.

– Пойдёт.

Он обернул шарфом раненую руку и прижал её к груди.

Минут пять Сальваторе и Ингрид петляли по трущобам, пока не отыскали пригодное укрытие в одном из зданий. В холле с полукруглым потолком Брэтали опустился на пол возле лестницы, ведущей на верхние этажи.

– Давай, я помогу получше завязать рану, – предложила Ингрид.

– Не нужно. Ты только оставайся здесь, не уходи никуда.

Он закрыл глаза, посидел так немного. А потом лёг на бок, подложив под голову рюкзак, и подтянул колени к подбородку. Искалеченную руку по-прежнему прятал на груди.

Ингрид не понимала происходящего, но догадывалась, что беспокоить Брэтали не надо. Долго сидела рядом с ним, пока совсем не замёрзла. Чтобы согреться, стала ходить туда-сюда по залу. Как медленно тянется время… До полудня ещё несколько часов. Что, если появятся патрули, или опять неспящие?.. Но вокруг было пусто и тихо.

Устав ходить, Ингрид села на ступеньку, прислонилась к перилам и задремала. Ночное бодрствование дало о себе знать.

Когда она проснулась, Брэтали так же неподвижно лежал на полу. Удивительно, какой маленькой кажется сжавшаяся в комок человеческая фигура в этом громадном пустом зале…

А если он… Нет, глупости. Он же был ранен в руку. Всего лишь в руку.

Как раз в тот момент, когда в голову Ингрид начали лезть особенно тревожные мысли на его счёт, Сальваторе впервые за долгое время пошевелился. А спустя минуту встал на ноги.

– Мне… нужно поесть. Поскорее бы, – сказал он и принялся разматывать шарф, которым закрыл рану.

Не задавая вопросов, Ингрид сошла с лестницы. От её внимания не ускользнуло, что Брэтали выглядит осунувшимся, и бледнее обычного.

– Наверное, шарф теперь испорчен…

– Да брось его здесь! Нашёл, о чём беспокоиться.

Сальваторе стёр с ладони запёкшуюся кровь. Раны не было. Только кожа на её месте была тонкой, розоватой, как на недавно зарубцевавшемся шраме.

Ингрид знала, что с дурацким видом пялится на его руку, но ничего не могла с собой поделать.

– Как ты это…

– Ну, ты совсем невнимательно читала Мартинсена.

Сальваторе принялся тщательно отряхивать от налипшей пыли пальто.

– Я и представить не могла, что это вот так… Читать – это одно, а… Ты потерял много сил, да? А у нас никакой еды не осталось!

– Да ладно. Вот выйдем из Пустоты и – в первую же эстхелмингскую забегаловку.

Время уже перевалило за полдень, тотальная проверка закончилась, можно ничего не опасаться.

– У меня есть идея получше. Пойдём сейчас не в Эстхелминг, а в Миддэл.

Брэтали не возражал. О том, куда они направляются, он осведомился только когда позади остались и трущобы, и часть пути на миддэлском метро.

– Представлю тебя своей тётушке. То есть, она мне не тётка, более дальняя родственница. Воспитывала меня в детстве. Отец всегда был занятым человеком… Тётя Матильда специально переезжала в Джаракас, жила с нами почти восемь лет. Потом вернулась сюда, в Карану. Она отлично готовит, кулинария – это для неё и хобби, и искусство, и всё на свете. Но для себя одной ей много еды ни к чему, поэтому она каждый день отправляет какие-нибудь блюда в детский приют. Из натуральных продуктов, синтетику не признаёт. Вот увидишь, она соорудит нам обед как в лучшем ресторане.

– Они там дерутся, наверное.

– Кто? – не поняла Ингрид.

– Дети в приюте. Из-за вкусного. На всех же она не наготовит.

– Ну да… Понятия не имею, как там распределяют…

– Знаешь, она из ортодоксалов, – сказала Ингрид, когда уже подходили к тётушкиному дому. – Небогатый род, но со своей историей. Тётя придаёт этому большое значение. Но вообще-то она молодец, если не обращать внимания на пару-тройку предрассудков. И ещё у неё жуткий акцент, не удивляйся. У них дома было принято разговаривать на одном из старинных языков. Она за всю жизнь так и не переучилась.

– Как же она, ортодоксалка, приходится тебе родственницей?

– Старые семейные дела, за несколько поколений до меня. Часть родственников по отцовской линии стала нейтралами, часть осталась ортодоксалами.

Говоря о тётушке, Ингрид против истины не погрешила. Матильда Штальдмит придерживалась строгих взглядов и традиций, свойственных её офстату. Но сердце у неё было доброе. В своё время она приложила немало усилий для того, чтобы превратить сутулое создание с копной вечно растрёпанных рыжих волос в «маленькую леди», как она выражалась. Причём делала это с неизменным терпением и заботой. Собственных детей у неё не было.

Теперь Ингрид сомневалась, что насчёт «леди» всё получилось как надо. Но своими городскими манерами и воспитанием в детстве она была обязана именно тёте.

Сейчас Матильде Штальдмит перевалило за семьдесят лет. Но её седые волосы всегда были аккуратно завиты и уложены. Платья она носила старомодного покроя, но сшитые идеально, на заказ.

Открыв дверь, Матильда всплеснула руками:

– Ингрид, тетошка! Какой приятный сюрприз!

– О, тётя, я столько времени у тебя не была… – Ингрид нагнулась, целуя её в щёку. – Обещаю навещать почаще! А пока… э-э… не могла бы ты нас чем-нибудь накормить?

– Конешно, конешно. Проходите, пошалуйста. Но к тшему такая спешка? Мы так тафно с тобой не разгофарифали! О, ты знаешь, торогая, во время проферки ко мне захотили патрульные…

– Серьёзно? – взволнованно переспросила Ингрид. – Надеюсь, всё обошлось?..

– Нет, после них фся кфартира была ф грязи, они зачем-то осмотрели фсе комнаты.

– А, только это, – с облегчением улыбнулась Ингрид.

– Что ше ещё? Я тобропоряточная горошанка, срасу претоставила им статкарту для проферки. А кто этот молотой тшелофек?

Ингрид перехватила взгляд Сальваторе.

– Э-э… мой друг. Но, извини, тётя, мы очень торопимся…

– Ну што ш, раз так… У меня сегодня феликолепное жаркое. Но кто, фсе-таки…

– Очень торопимся, правда!

– Ну хорошо, хорошо, минутку… Я накрою в столофой, а фы потоштите пока.

Сальваторе и Ингрид остались одни в гостиной, но не надолго. Довольно скоро тётушка позвала обедать.

На столе стояли приборы и несколько тарелок с закусками. Аппетитно пахло чем-то горячим.

– Присашифайтесь, пошалуйста, – пригласила Матильда.

Внося из кухни ещё одно блюдо, на котором лежали оливки с воткнутыми шпажками, она сказала:

– Ингрид, как неприлишно! Ты то сих пор не претстафила меня сфоему знакомому! Посфольте претстафиться, молотой тшелофек – Матильда Апполинария Штальдмит-Саарен, урождённая ортодоксалка, – пожилая леди, улыбаясь, протянула Брэтали блюдо с оливками, ожидая, что он возьмёт одну штучку.

– Рад знакомству, мадам, – галантно поклонился тот и принял из её рук всё блюдо. – Брэтали Сальваторе, урождённый маби.

– Маби? О… О-о… – только и смогла произнести старушка, оседая на стул. В полной растерянности она повернулась к Ингрид. Но, вспомнив о правилах гостеприимства, кое-как справилась с потрясением, поправила съехавшие на кончик носа очки и выдохнула:

– Отшень приятно…

Брэтали покивал с уже набитым ртом. Методично, одну за другой, он уничтожал оливки, опустошая блюдо.

– Питательная штука. В них много масла.

Спохватившись, как бы еда не подгорела, тётушка скрылась в кухне. Когда же вернулась, ей оставалось только потрясённо наблюдать, как Сальваторе, рядом с внушительной горой овощного салата и закуской из грибов, высокой стопкой накладывает себе в тарелку ломти сыра и густо намазывает маслом булку.

От жаркого гость почему-то отказался, зато запечённого картофеля, не церемонясь, попросил сразу две порции. Следом исчез десерт – здоровый кусок пирога с кремом, и несколько фруктов. Отпивая кофе, он постепенно подливал в чашку сливки, так что под конец одни сливки уже и пил.

Ингрид надеялась, что её брови не лезут на лоб так изумлённо, как тёти-Матильдыины. Но она тоже украдкой поглядывала на Брэтали и иногда против воли на её лице появлялась недоверчиво-удивлённая улыбка. Чтобы скрыть её, Ингрид с усердием принималась жевать и хвалить тётину стряпню.

Без сомнения, Сальваторе всё это прекрасно замечал. Уж тётушкину-то растерянно-испуганную реакцию – наверняка. Но внимания не обращал ни малейшего. Сейчас его интересовала только еда.

Он успел измениться буквально на глазах. Измождённость, которая появилась после нескольких часов усиленной регенераций, исчезла бесследно. А рука Брэтали окончательно приняла нормальный вид. Если бы Ингрид не видела рану, ни за что не поверила бы, что она там когда-то была.

Сердечно распрощавшись с тётушкой, они вышли на улицу. Матильда до самого конца визита мужественно старалась соблюдать этикет и всё-таки кое-как пролепетала, что всегда рада видеть их обоих в своём доме. В душе она ужасно опасалась, что этот человек… то есть маби, подбирающий хлебом соус с тарелки, вздумает вновь переступить её порог.

– До следующего тотала тебе можно не волноваться, – сказал Сальваторе Ингрид. – А может, и не только до следующего, а совсем. Хотели бы всерьёз до тебя добраться – инспекцией тётушкиной квартиры дело бы не ограничилось. Короче, у технократов и поважнее тебя забот немало.

– Ну, ты как всегда – приятное скажешь, – усмехнулась она. – Но вообще-то, Брэтали, я тебе очень благодарна…

– Не начинай. Если бы я не хотел помогать, то и не стал бы. А если сам захотел, благодарить не надо.

– Ну… ладно.

– На всякий случай – как с тобой можно связаться?

Ингрид продиктовала номер.

Прежде он телефона не спрашивал. Сейчас это вряд ли праздное любопытство. Но пытаться что-то у него выяснять, естественно, бесполезно.

– Мне домой нужно ехать вон с той остановки, – показала она через дорогу.

– А мне удобнее на метро.

В «Меге» Брэтали бросил на кровать верхнюю одежду и сел за компьютерный стол. Включил сферу, надел очки. Привычные, до автоматизма отработанные движения.

Да, где уж такой любопытной особе, как Подкова Саарен, было удержаться и не стянуть файл в формате сферы, да ещё с таинственным именем «Айсфлэйм». Вот они, так запомнившиеся ей картины. Созданные воображением образы, для которых не существует точных описаний. Считается, что их сложнее всего воплотить в виртпространстве. Неправда. Их интереснее всего воплощать. А иногда кажется – важнее всего… Над этой реальностью Сальваторе долго работал в свободное время. И, попадая в неё, не появлялся в том месте, откуда ушёл в конце прошлого визита, а проходил каждый раз – сначала.

Костёр. Вместо сухих ветвей в нём живые алые розы. Лепестки просвечивают сквозь текучее рыжее пламя, вздрагивают среди рвущихся вверх всполохов. Их цвет изменяется, наливается тёмно-багряным… но не густеет до чёрного. Брэтали запечатлел краткий миг перед огненной гибелью цветов. Но не саму гибель, не превращение в жалкую кучку пепла.

Дальше взамен костра появляется глыба чистого, безупречно-прозрачного льда с чуть заметным синеватым отливом. Внутри ледяного кристалла – роза. В противоположность тем, трепещущим в огне, она застыла в абсолютной неподвижности. Мгновение и вечность…

Грани льда несимметричные, но гладкие, без неровностей и зазубрин. Преломляют изображение, не делая расплывчатым.

На секунду эффект распространяется – и тысячи костров пылают во тьме, тысячи роз окружены ледяным светом бледного утра…

Потом всё исчезает. Брэтали материализует в виртпространстве свою проекцию. Он стоит на Вэлидской набережной, где они так часто гуляли. На куске этой набережной, воссозданном по памяти.

Как всегда, Витория идёт ему навстречу. Как всегда – здесь. На самом деле она вряд ли шла навстречу… Какое-то время – в том же направлении, что и он, возможно. А быть может – совсем в другом.

– Давно не виделись, – говорит она.

Брэтали кивает.

– Много всего произошло, да?

– Много.

– Снова не найдёшь себе покоя…

– Почему ты так говоришь? Я был спокоен раньше…

– По-настоящему – никогда. Не пытайся никого обмануть. Но раньше ты хотя бы знал, что для тебя лучше… Думал, что знаешь. А сейчас не можешь понять, в какую сторону идти. Миор прав, ты стараешься себя разрушить.

– Ты никогда не знала Миора…

– Его не знала Витория. А я знаю всё, что знаешь ты. Помню каждый наш разговор, хотя ты не сохранил ни один из них. Ну зачем тебе это?.. – она обвела рукой всё вокруг. – Не хочешь расстаться с прошлым. А теперь ещё и будущее стало тебя волновать! До настоящего тебе дела нет. Ты пытался, но ничего не получилось.

– Зачем ты так? Скажи лучше… что мне делать?

Витория отворачивается, кладёт ладони на чугунные перила. Не то чтобы держится за них, а как будто проверяет: действительно ли они то, чем кажутся.

– Как всегда. Гореть. Замерзать. Причина не в технократах, Брэтали. Ты просто нашёл предлог. Не можешь по-другому.

– Да неужели… всё и вправду так? Когда я успел так запутаться?

– Неужели?.. И ты ещё утверждал, что не пытаешься прятаться в виртпространстве! Приди в себя. Ты ведь даже не со мной сейчас говоришь. Витория никогда не сказала бы тебе такого. Да, тебе почти удалось совершить невозможное… Почти. Но всё равно я – лишь способ быть откровенным с самим собой. Вот и всё.

– Вот и всё… – эхом откликается он. – Наверное, ты права. Наверное, нужно научиться отпускать прошлое. И будущее тоже… Все иллюзии.

Уже зная о его намерении, она кивает:

– Да, так будет лучше.

Брэтали шагает прочь от набережной, а за его спиной появляется пустота. Код-деструктор введён. Стирается реальность, стоившая таких трудов… Остаётся чистое виртпространство. Потом оно сворачивается, становится точкой. Потом – ничем. Файл «Айсфлэйм» удалён.

 

13. Через границы

– Из-за твоей выходки, Сэл, мне пришлось напрячь Инио и Рашди. Вдвоём они уложились в нужный срок. Ты мог бы справиться один, но ты серьёзно меня подвёл… – Стейниц замолчал, давая собеседнику возможность как можно полнее почувствовать всю важность сказанного. – И тем не менее компания готова простить тебе и твою неуместную вспышку, и безответственное двухдневное отсутствие. Понимаешь, что это значит?

– Да, командор.

– Вряд ли для другого сотрудника твоего уровня это осталось бы без последствий. И для тебя не осталось бы, но я решил за тебя вступиться. Командор Ситгофф, конечно, такого легкомыслия от тебя не ожидал. Нелегко было убедить его изменить своё решение…

Выдержав ещё одну паузу, Стейниц уже более миролюбивым тоном продолжил:

– Что касается того случая, надо признать: мы оба погорячились. Даже с разумными людьми это случается. В будущем, очень надеюсь, подобное не повторится. И компания в полной мере сможет на тебя рассчитывать. А для закрепления твоих взаимоотношений с «Мегалитом» я предлагаю тебе сменить офстат. На технократский.

Во время всего этого разговора Брэтали сохранял абсолютное спокойствие. Не изменился в лице и теперь, несмотря на то, что сказанное Стейницем было почти равносильно тому, как если бы он гарантированно предлагал в личное пользование луну с неба. Повышение офстата до технократского – вообще редкость. За всё время существования статусов такой чести удостоилась сотня-другая нейтралов. Но чтобы маби… Беспрецедентный случай. Невероятно. Невозможно.

– Могу я… попросить несколько дней на размышление? – медленно произнёс Сальваторе.

– Разумеется, – сухо кивнул Стейниц.

Он так же отлично умел владеть собой, но Брэтали почувствовал, что руководитель отдела ждал всё-таки немного другой реакции. Естественно, на бурные проявления восторга со стороны такого человека как Сальваторе рассчитывать не приходилось. Но хотя бы какая-то благодарность…

Беседа со Стейницем состоялась утром. А вечером для «обсуждения профессиональных вопросов» Брэтали вызвала к себе производственный директор Сюзанна Авиджио. Почему-то показушно, через личного секретаря, который передал Сальваторе записку. А ведь тот же секретарь мог бы отправить сообщение по внутренней сети. Существовало, наконец, древнее как мир изобретение – телефон…

За очками с толстыми линзами глаза Авиджио казались неправдоподобно большими. Её тонкие губы были плотно сжаты, вокруг них собралось множество мелких морщинок, что придавало лицу особенную строгость. Директор вполне соответствовала стереотипному образу «начальницы» и, видимо, сознательно.

– Мейстер Сальваторе, считайте, я говорю с вами от лица командора Ситгоффа. Возможно, вы уже и сами догадываетесь, что он… намерен оказать вам поддержку.

Брэтали сделал жест, как бы прося её не спешить.

– Извините, что перебиваю, командор. Но мне хотелось бы с самого начала… прояснить ситуацию. Только вчера командор Стейниц недвусмысленно дал мне понять, что командор Ситгофф собирался прекратить мою карьеру в «Мегалите». Теперь вы говорите другое…

– Стейниц! – Авиджио рассмеялась коротким, колючим смешком. Впрочем, от неё и такой слышать было удивительно. – Молодой человек, ваши мысли явно заняты чем-то посторонним. Иначе вы поняли бы его игру. Ведь вы далеко не глупы. Зная о решении командора Ситгоффа относительно вас, Стейниц начал всерьёз опасаться… Старик Инио скоро уйдёт на заслуженный отдых. Если сейчас вас назначат на освободившееся место, со временем, быть может, вы начнёте претендовать и на должность Стейница.

Решение командора Ситгоффа? Что за решение?..

– Разве эти опасения ни лишены смысла? Я слышал, у командора Ситгоффа и командора Стейница… доброжелательные отношения.

– Всё меняется, – пространно заметила Авиджио. Интонация при этом у неё была довольно двусмысленная. – Мы имеем то, что имеем: опасения у Стейница есть, поэтому он пытается сделать вас своим должником, сыграть на чувстве благодарности. Предлагал он вам технократский статус?

– Да.

– От своего имени?

– Примерно…

– На самом деле так решил командор Ситгофф. Он, кстати, готов поставить свою подпись на ходатайстве о смене вашего офстата. Насчёт остальных поручителей тоже не беспокойтесь. Думаю даже, их будет больше десяти.

– А моё отсутствие, командор…

– Простите?.. – в её взгляде просквозило непонимание. И этого было достаточно.

– Нет, ничего, я просто оговорился.

Выходит, Стейниц сам поймал себя в ловушку. Сперва решил не доносить на провинившегося подчинённого и не навлекать на себя недовольства из-за того, что протащил в компанию «ненадёжного» маби. Наверное, выдал коллективный труд Инио и Валентины за его, Сальваторе, работу. А потом, когда начальство неожиданно пожелало оказать Брэтали «поддержку», Стейниц уже, может, и хотел бы, да не смог объявить о его неповиновении. Иначе выставил бы напоказ свою ложь.

– Теперь, когда вы в курсе обстановки, перейдём к сути, – продолжала Авиджио. – Предложение сменить статус в силе. Но у командора Ситгоффа есть к вам ещё кое-что. Не то, о чём думает Стейниц… пока. Сейчас командор Ситгофф склонен связывать ваше будущее с ближайшими выборами в Представительскую палату.

Ничего более неожиданного она сказать не могла. Но Брэтали постарался не подать виду.

– И… каким образом?

– Вы сотрудник компании, говорить мы можем откровенно. Наша партия, «Демократическое объединение», начала терять рейтинг…

Вот как всё просто в конфиденциальном разговоре двух сотрудников компании: «наша партия». Ничего лишнего, никаких речей о «защите интересов народа». Это – для широкой публики.

– В последние два срока мы получали большинство. Мирциано был премьер-министром. Думаю, вы заметили, что влияние «Мегалита» в это десятилетие значительно выросло. Но сейчас слишком популярными становятся эти нейтралы, антидоминанты. На Мирциано прежней надежды нет. Даже среди работников «Мегалита» всё больше усомнившихся в «Объединении». Командор Ситгофф считает необходимым как можно быстрее создать новую партию. Поймите меня правильно – совершенно не важно, что это будет за партия. Но возглавить её обязательно должен… скажем так, человек неординарный.

Авиджио замолчала. По её сценарию здесь предполагался вопрос противоположной стороны. Что ж…

– И какая роль во всём этом отводится мне?

– Лидером партии станете вы. Или – одним из лидеров, это ещё обсуждается.

– Я? Партийным лидером?..

– Всё дело в вашем происхождении, мейстер Сальваторе. Можно было бы выбрать кого-то из служащих-нейтралов. Но с вами мы рассчитываем выиграть больше. Само собой, статус вы поменяете, начнёте предвыборную компанию как технократ. Иначе… для нас невозможно. Но вы – маби, что довольно широко известно. Это станет своего рода шоком, встряской. Многие люди любят эпатаж. Маргинально настроенные нейтралы, которых, к сожалению, немало, между бывшим нейтралом – нынешним технократом и антидоминантами выберут, конечно, последних. А вот между маби-технократом и антидоминантами – это ещё вопрос… А сколько маби в Союзе? Думаю, те из них, кто примут участие в выборах, отдадут свои голоса именно вам. И всё это – не считая голосов тех наших сотрудников, которые разочаровались в «Объединении».

Дальше всё просто. Сразу после выборов вы и Мирциано объедините свои партии. Если в итоге получится большинство – на что мы надеемся, – Дарон снова займёт кресло премьера. И заодно обновит свой имидж. А вы оставите политическую карьеру, или продолжите – на ваше усмотрение. Если посвятите себя работе в компании – можно будет подумать… и о карьерных вопросах.

Сальваторе снова остановил её вежливым жестом:

– Постойте, постойте, командор Авиджио…

– Много всего сразу? Понимаю… Нужно обдумать. Но на вашем месте, молодой человек, я не стала бы раздумывать слишком долго. Время не ждёт, до выборов два с половиной месяца. Надо успеть с рекламной кампанией. Стратегия, в общем-то, уже разработана. Так что – дело за вами.

Она посмотрела на Брэтали в упор, даже как-то подалась вперёд через разделявший их стол.

– Вы оказались в выгодной ситуации. Расположение командора Ситгоффа значит очень много… Между прочим, вы знаете, что у него нет прямых наследников? Однажды он будет выбирать, кому передать своё дело. Нестандартные решения вполне в его духе…

– Вы же не хотите сказать, что…

– Я хочу, чтобы вы приняли это к сведению. Ни больше, ни меньше.

Хм-м… Любопытная ситуация. Если Стейниц ведёт свою игру, то Авиджио – точнее, она и Ситгофф – тоже. Видимо, Сюзанна осведомлена о той мабианской черте характера, которую Мартинсен назвал «врождённым стремлением к свободе». Действительно ли для неё есть выгода в том, чтобы он, Сальваторе, отвернулся от Стейница, или это всего лишь месть – в любом случае она неспроста подчеркнула, что руководитель отдела намерен сделать Брэтали своим «должником». Но осведомлённость Авиджио в мабианских вопросах слишком поверхностная. Иначе она сама не пыталась бы точно так же его купить. Да, обещаниями и намёками на блестящее будущее производственный директор давит не столько на чувство признательности, сколько на тщеславие и жадность. Но тем не менее…

И к тому же она переигрывает. Всем известно, Ситгофф иногда позволяет себе эксцентричность. Но не такую же… Подумать только: наследник!

Интересно, Стейниц на самом деле успел впасть в немилость у гендиректора? Что-то уж очень стремительно. Если так, то попахивает какой-то интригой. Возможно, как раз Сюзанна Авиджио здесь руку и приложила.

Но какое значение всё это имеет для него?..

– На сегодня, мейстер Сальваторе, наш разговор окончен, – подвела итог Авиджио. – Продолжим его в будущий понедельник.

Брэтали не возражал. Хотя мог бы. Мог бы сказать, к примеру, что поддержка со стороны мабианского «электората» – химера чистой воды. Маби и политика понятия вообще несовместимые. Если в клинику Мабиуса и обращались политизированные личности, то после трансформации они точно переставали таковыми быть.

Расчёты, справедливые для людей, применительно к маби теряют всякий смысл. Да, Сюзанна явно не читала Мартинсена. Максимум – бегло просмотрела с пятого на десятое. А зря…

Из книги профессора Коре Мартинсена «Маби: перерождённые» (глава 1 «Доктор Мабиус»)

Об Иоганне Джейкобе Мабиусе в своё время говорили немало. Был момент, когда его открытием восхищались. Но гораздо чаще в адрес доктора высказывали и продолжают высказывать по сей день обвинения и упрёки. Примечательно отношение самих маби к человеку, которому они обязаны своим появлением. Казалось бы, им-то в первую очередь и следовало бы творить из Мабиуса кумира. Но их суждения, напротив, весьма сдержанны. Забегая вперёд, стоит отметить, что склонность к фанатизму, возвеличиванию и поклонению у маби отсутствует вовсе.

Обратимся к фактам. Доктор Иоганн Мабиус, медик, биохимик и специалист по генетике, заведовал собственной клиникой в городе Седженто. Это была больница для людей с ограниченными физическими возможностями. Увечья пациентов происхождение имели разное – последствия несчастных случаев, болезней, врождённые патологии. Проходила лечение в клинике и глухонемая дочь Мабиуса, Катерина. Слуха и речи она лишилась после автокатастрофы, в которую попала вместе с материю. Жена Мабиуса в этой аварии погибла.

Целью исследований доктора была помощь инвалидам без применения биологических «протезов» органов, выращенных с помощью генной инженерии, и без кибертехнологического протезирования конечностей. В своей практике использовать всё это ему неизбежно приходилось, но он мечтал найти другой способ, более естественный и не требующий хирургических вмешательств.

Доктор изучал защитные механизмы – иммунитет и регенерацию. По мнению некоторых учёных, у высших животных, включая человека, развитый иммунитет препятствует осуществлению регенерации в той степени, в какой она свойственна более низшим, земноводным и другим. Взаимосвязь процессов налицо. Остаётся найти компромисс: усилить иммунитет, одновременно «активизировав» способность к типичной репаративной регенерации. Если бы это удалось, не существовало бы больше проблемы инвалидности в результате несчастных случаев и как осложнения после болезни. А если «привести в действие» иммунно-регенерационный механизм на наследственном уровне, исчезла бы и угроза инвалидности врождённой. Тут, правда, возникала проблема: применительно к людям законодательно разрешалась только соматическая генная инженерия, не затрагивающая репродуктивные клетки. Но Мабиусу удалось легализовать свои исследования с помощью ловкого юриста, доказавшего, что на случаи, когда речь идёт о жизни или смерти человека, ограничения «генного» закона распространяться не могут. Опасность, что ребёнок унаследует смертельную болезнь – как раз такой случай.

Ещё одной задачей Мабиуса было сделать более крепкой человеческую нервную систему. Настолько, чтобы свести к минимуму вероятность получить болезнь от внешних стрессов (например, паралич вследствие мозгового кровоизлияния, косвенной причиной которого может стать психологическое потрясение и др.). Доктор поставил цель найти «мост» между генетикой и сознанием, телесным и духовным. Создать панацею, которая исцелит тела и укрепит души. Как именно ему удалось добиться этого результата с помощью тех средств, которые он использовал – учёные пытаются понять до сих пор.

Первый шаг Мабиус сделал по пути, проложенному задолго до него: вирусы из-за их способности встраивать генетический материал в клетку носителя в генной терапии начали использовать ещё в конце 20 века. Так называемый «вирусный вектор» – это структура, имитирующая в организме поведение вирусной частицы, но лишённая способности вызывать инфекционный процесс.

Биологический механизм Мабиуса – искусственная вирусоподобная частица, достаточно крупная, чтобы нести весь необходимый в данном случае генетический материал, и запрограммированная вставлять его в строго определённые участки генома. Вектор на основе вирусов, существующих в природе, не подходил доктору из-за малой «ёмкости».

Попадая в организм, вирус Мабиуса вёл себя как инфекционный агент, то есть размножался. Но процесс этот был управляемым. Примерно через сутки, когда «заражёнными» оказывались все типы клеток, включая репродуктивные, вирус, следуя своей генетической программе, прекращал репликацию. Продолжал существовать только как часть генома хозяина и воспроизводился вместе с ним. Именно поэтому «заразиться» вирусом Мабиуса от человека (точнее, от маби) невозможно. Доктор не строил планов облагодетельствовать человечество, устроив «полезную» эпидемию.

Над созданием биологического механизма Мабиус трудился несколько лет. Но свойства полученной в результате частицы изучал только теоретически, экспериментируя на компьютерных моделях. Эти исследования говорили, что отрицательных последствий терапия искусственным «вирусом» вызвать не должна. Но, видимо, стопроцентно реалистичной картины теория всё-таки не дала. По крайней мере, нигде в сохранившихся записях Мабиуса нет упоминаний о том, что он ставил задачу повысить видовую выживаемость людей за счёт «обоеполой» репродукции. И даже в качестве «побочного эффекта» воздействия вируса этот момент не указывается.

Собрав накопленные материалы в логически выстроенную работу, Мабиус обратился в научное общество Седженто. Но там его открытие всерьёз не приняли. Тогда доктор решился на рискованный шаг: объявил пациентам своей клиники, что знает способ помочь им. Другими словами, предложил ходьбу на собственных ногах – безногим, зрение собственными глазами – слепым, движение без долгих курсов традиционной генно-клеточной терапии – парализованным, силу – слабым, здоровье – больным. Разумеется, он предупредил, что на людях средство не опробовано. Но большинство пациентов дало своё согласие и в тот же день получило инъекции.

Так в 2541 году появились первые маби. Началась первая в мире трансформация.

За считанные недели больница опустела. Те, кто недавно были инвалидами, больше не нуждались в какой-либо помощи. О «чуде» быстро стало известно, и в клинику потоком хлынули люди, страдающие разными формами инвалидности. Но не одни инвалиды обращались к доктору. Было много здоровых, которые решили усовершенствовать свой организм. Мабиус принимал и их.

Шло время. Дали знать о себе все особенности мабианской природы. Начались нападки на доктора – не со стороны перерождённых, надо сказать, исключительно со стороны людей. Многие семьи разрушились из-за того, что родственники отворачивались от трансформированных и не хотели иметь с ними ничего общего. А инвалиды теперь предпочитали жить со своими физическими недостатками, а не превращаться в «существ, чуждых человеческой природе».

Но поколение трансформированных маби, от которых впоследствии произошли рождённые, было сформировано. Через клинику доктора Мабиуса прошёл не один десяток тысяч человек. Процедура занимала сутки: пять-семь инъекций с промежутком в несколько часов. (Чтобы преодолеть сопротивление иммунной системы, вирус нужно было ввести в довольно большом количестве). После этого около недели пациенты наблюдались в клинике. У большинства трансформация протекала легко, у некоторых – тяжелее. Но ни одного смертельного случая зафиксировано не было. Учитывая, что по биологическим меркам процесс идёт чудовищно быстро, этому можно только удивляться.

Представительская палата приняла закон о введении нового официального статуса – «маби». Среди прошедших трансформацию были и нейтралы, и технократы, и даже ортодоксалы – ведь на первых порах открытое Мабиусом средство расценивалось как обычное лекарство. «Общественность» – то есть остальные представители статусов – начала выражать беспокойство, или, проще говоря – нежелание видеть трансформированных в рядах своих офстатов. Те, со своей стороны, тоже во многом утрачивали прежние связи. Поэтому тут всё решилось мирным путём. Перерождённые не только не выступили против закона – напротив, отнеслись к нему с одобрением. Даже слово «маби» приняли как самоназвание, хотя придумано оно было людьми.

Первым человеком, получившим статус «маби», стал Роберт Витсварт, бывший технократ и бывший инвалид по зрению – слепой на один глаз. Его примеру последовали сотни, потом тысячи – добровольно и не затягивая.

Почему маби позволили поставить на себя официальное клеймо? Ответ прост: во-первых, выбрали, на их взгляд, меньшее из двух зол. Если бы у них имелась возможность обойтись вовсе без офстата, они бы ею воспользовались. Но им нужно было либо сохранить статус, оставшийся от их прежней жизни, либо принять новый – и они отдали предпочтение последнему. Во-вторых, это разграничение стало для них фактором самоопределения. Биологически маби – люди, но в некоторых случаях они употребляют понятия «маби» и «человек» в противопоставлении.

Ещё одним «мабианским» стал закон «О недискриминации» от 2560 года. Он запретил транспортным компаниям делать отдельные места для маби, учебным учреждениям – отказывать маби в поступлении, а работодателям – в приёме на работу по причине «несоответствующего статуса» и т. д. Но тем не менее случаи обучения маби в престижных вузах и устройства на высокооплачиваемые должности редки. А во многих больницах до сих пор существуют мабианские отделения – за это ответственность не предусматривается.

Дискриминация ещё сильна, но всё же под влиянием закона и времени её проявления становятся слабее. Особенно радует, что есть примеры дружеских взаимоотношений и брачных союзов между маби и людьми. Что касается потомков смешанных браков, то маби-полукровки наследуют почти все психологические и физиологические мабианские свойства. А вот квартероны уже гораздо ближе к людям. Частично у них сохраняется мабианская «выносливость», но способность к регенерации и осознанному влиянию на репродуктивную сферу, за редким исключением, отсутствует.

Трансформированных маби сейчас уже очень мало. Большинство ныне живущих – рождённые. Прошедшие процедуру у доктора Мабиуса, те из них, кто ещё жив – глубокие старики.

Клиника Иоганн Джейкоба Мабиуса превращена в «исследовательский центр», работники которого пытаются разгадать загадку изобретения доктора.

Мабиусу на момент его открытия было сорок два года, до наших дней он не дожил бы. Как завершилась его жизнь – неизвестно. Спустя примерно десятилетие после появления первых маби доктор исчез. Почему? Скорее всего, устал от той грязи, которую лили на него консервативно настроенные СМИ, объявляя новым Франкенштейном, создателем «чудовищ» и прочее, прочее. О дальнейшей его судьбе доподлинно никто ничего не знает. Но версий много: от самоубийства до того, что он якобы сам стал маби, изменил внешность и с поддельными документами уехал за границу.

* * *

В тот же день после работы Брэтали со своего гостиничного телефона позвонил Ингрид.

– Ты ещё никуда не успела смыться из Караны?

– Нет… – в её голосе слышалось плохо скрытое удивление.

– У тебя нет желания съездить к психологам?

– К психо… Что?

– К психологам. Я был у них… Паули отвёз на самом деле не к Воунсу, а к ним. И не стал скрывать, как он попал ко мне. Ну и вот, они просили при случае тебя привести.

– И ты мне не сказал… Да как ты мог! Да ты знаешь вообще…

– Ну сказал же. Чего ты переживаешь?

– Нет, всё-таки это настоящее свинство, – никак не могла успокоиться Ингрид по дороге в Эстхелминг. – Молчать всё это время!.. А почему психологи хотели меня видеть?

– Сами объяснят. Потерпи.

Но терпеть Ингрид не собиралась и продолжала засыпать Сальваторе вопросами. В конце концов он, не желая её слушать, надел наушники и не снял их только когда до городка психологов оставалась пара минут пути пешком.

– Ну вот, мы почти при… – Брэтали запнулся на полуслове и остановился.

– Что такое?..

Проследив за его взглядом, она поняла, что он смотрит вслед тронувшейся с места цветочной автолавке. Рабочий день был закончен, торговлю свернули.

Но Сальваторе интересовало не столько то, что увезли, сколько то, что осталось. Быстрыми шагами он приблизился к месту, где стояла лавка, и поднял что-то с земли. Поспешившая следом Ингрид заметила в его руках тёмно-алую розу с надломленным посередине стеблем.

– Бросили испорченный товар?

Брэтали провёл ладонью по глазам, как будто не совсем доверял тому, что видит.

– Как нарочно… Опять эти цветы. – Несколько секунд Сальваторе неподвижно стоял, словно забыв, куда и зачем они шли. Потом опомнился, оторвал от цветка нижнюю половину стебля и махнул рукой: – Нам вон туда. Идём.

Вот и знакомая каменная ограда. Брэтали взялся за кольцо на воротах, и они открылись. Не понадобилось стучать и дожидаться, как в прошлый раз. Это могло означать лишь одно: отпечаток его ладони занесён в память замка. С чего такое доверие?.. Когда психологи сделали это – давно, или прямо сегодня, после того, как он позвонил Симоне и сказал, что придёт вместе с Ингрид Саарен?

– Удачное время, Сальваторе, – одобрительно кивнула встретившая их в парке Симона. – Меня могло бы и не быть в Каране. А сейчас у нас как раз передышка.

С Ингрид они сразу принялись обсуждать работу – что общего между Ангелами-нейтралами и психологами, занимающимися освобождением людей, и что организовано по-разному. Потом Энэ повела гостью знакомиться со своими помощниками. Но перед тем сказала Брэтали:

– Поднимись, пожалуйста, в Кристальный зал. Шэн хотел видеть тебя. Он скоро туда придёт.

А если бы не сказала – Сальваторе сам спросил бы, нельзя ли поговорить с мастером.

В библиотеке сегодня никого не было. Голосов не слышно, и свет не горит. Ну, раз уж ему здесь так доверяют, можно и туда зайти.

Ряды стеллажей, сплошь заставленные книгами, диван, кресла, пара компьютеров, музыкальная система – примерно это Брэтали и ожидал увидеть. Наверное, среди книг есть старинные раритеты…

Сальваторе хотел было подойти к полкам, но заметил ещё кое-что любопытное. В углу комнаты на небольшом возвышении была подставка, поддерживающая меч. Похоже, не декоративный, настоящий. И, судя по отделке, не простой… Ножны с инкрустацией, изящные украшения на рукояти и гарде – дракон и ветви сосны. Интересно, зачем он здесь? Не место ведь ему среди книжек. У психологов, вроде бы, есть спортивные залы, чтобы упражняться в боевых искусствах. Понятнее было бы, если бы меч лежал где-нибудь там.

Брэтали поднял оружие с подставки и достал из ножен. Но в руках оказалась только половина меча. Посередине клинок был сломан, и вторая его часть покоилась в ножнах отдельно. Что бы это могло значить?..

Шэн пришёл пару минут спустя. Сальваторе он застал с книгой в руках. Взял её Брэтали не с библиотечной полки – эту книгу кто-то оставил на подлокотнике дивана в Кристальном зале.

– Не вы читаете Мартинсена, мастер?

– Недавно закончил.

– Чем же мы всё-таки вас так интересуем?

Брэтали уже сам не знал, хочет ли разговаривать с психологом о том, о чём собирался. Кажется, всё же хочет… Но не так-то просто этот разговор начать.

– Думаю, появление маби имеет гораздо больше значения, чем принято считать.

– Ну да. Людям стало проще найти виновных в любых бедах.

– Брэтали, наши ошибки не…

– Не будем, мастер, – перебил Сальваторе. – Скажите лучше, почему вас называют Шэном? Это же не настоящее имя?

– Много лет назад одна девушка придумала мне такое прозвище. Слово из старокитайского языка. С тех пор и прилипло.

– «Святой», если я не ошибаюсь, или «мудрец»? Прозвище не самое обидное…

– Это была насмешка. В похожем произношении, но в другом написании одно из значений слова – «недоучка». Ты, кажется, взволнован, Брэтали.

– Не то чтобы очень… – совсем отрицать он не стал.

– Давай хоть теперь я изображу хорошего хозяина. Присаживайся. Будешь что-нибудь? Чай, кофе?

– Спасибо, мастер, не надо…

На диван Сальваторе сел как-то неохотно, как будто его тянуло постоянно быть в движении, ходить по комнате.

– Ты изучал старинные языки?

– Интересовался немного. Не только языками – вообще, разным… В университетской библиотеке десятилетиями пылятся книжки по философии, по культуре. В Сети таких не найдёшь. Но в техническом вузе они лежат без дела. С них даже для внутренней библиотечной системы электронные копии не делают. Вот я и копался в старых бумажках… Бывало, попадались и по боевым искусствам книги. Давнишние, изданные ещё до запрета. Может, вас бы они заинтересовали. Если, конечно, правду рассказывают, что психологи занимаются единоборствами.

– Занимаемся.

– Так же, как технократы? Это – из вашего с ними общего прошлого, о котором… некоторые любят рассказывать?

– Ты, кажется, не очень-то был склонен воспринимать всерьёз этих некоторых, – улыбнулся Шэн. – Но Гай Юлий на тебя зла не держит. Прошлое у нас и технократов действительно общее, хотя они об этом вспоминать не любят. Что до единоборств – технократы теперь уделяют внимание, в основном, фехтованию, «Пути меча». А мы – и ударным техникам, и борьбе. Ты знаешь о человеке по имени Эммит Фокс?

– Мало. Знаю, он был философом, и об обществах его имени. Как раз Гай Юлий и просветил.

– Кроме того, что был философом, он ещё и боевые искусства практиковал. От него это увлечение переняли продолжатели его дела. Или те, кто считали себя продолжателями. Те, кто потом стали техниками и психологами.

– А его философию, как всегда в человеческой истории, каждый начал толковать на свой лад, возникла вражда и всё такое…

– Вражда возникла не столько из-за философии, сколько из-за стремления к власти. Философия стала предлогом. Настоящая насмешка над Фоксом: он ведь предостерегал от того, чтобы впадать в крайности. Говорил, что технологии и ментальная сила могут дополнять друг друга, и при разумном подходе никакого противоречия между ними нет. Кстати, есть мнение, что именно Фокс первым придумал устройство, которое можно назвать прообразом сферы. За полторы сотни лет до «официальной» даты появления виртуального моделлера.

– Конструктора, – машинально уточнил Брэтали. – Первое поколение, «прото-сферы», называли виртконструкторами. Но о том, что к изобретению сферы имеет отношение Фокс, я не слышал ни от Юлия, ни от кого ещё.

– Конечно, роль Кларенси и Витсварта преуменьшать нельзя, они не ограничились теориями, и на практике доказали жизнеспособность своего открытия. Но в работе наверняка использовали в том числе и идеи Фокса. Просто по понятной причине афишировать это не могли. Потому студенты-виртуальщики на этот счёт и не в курсе. Связь уловит только тот, кто знаком с фоксовскими концепциями.

– Я даже в библиотечном хранилище его книги не видел.

– Витсварта и Кларенси можно считать неординарными личностями. Технократы долго закапывали работы Фокса на самое дно информационного моря – как и все остальные доказательства нашей с ними прежней общности. А эти двое взяли и раскопали их. Хотя тоже были технократами.

Меньше всего Сальваторе собирался обсуждать с Шэном историю создания МЛВП. Уж точно не за этим он шёл сюда…

– Мастер, а зачем приняли закон, запрещающий единоборства?

– Технократы решили превратить их в свою привилегию, в отличие своего офстата. Поэтому и позакрывали все школы, кроме собственных. Теперь с трудом верится, что когда-то единоборствами мог заниматься любой желающий, как, скажем, боксом сейчас, или другим спортом.

– Но вы не относитесь к боевому искусству просто как к спорту, правда? Наверное, это для вас способ… проявлять все эти сверхъестественные умения…

Последние слова Брэтали произнёс почти вызывающим тоном. Шэн понял его настроение. Сальваторе стоит перед каким-то выбором и нуждается в совете. Но сказать об этом напрямую ему не позволяет гордость. С сильными людьми, привыкшими во всём полагаться только на самих себя, так бывает.

– Не настолько уж они сверхъестественные.

– Да? Я не сказал бы так, например, про способность возвращать неживое к жизни… А ведь мне рассказывали однажды про вас такую историю. – Сальваторе говорил медленно, с какой-то тяжёлой интонацией. – Но глупо было бы верить болтовне… Сам я ничего об этом не знаю. А вот если бы увидеть своими глазами – тогда другое дело…

– Да это ли тебе нужно, Брэтали?

Мгновение назад Сальваторе неожиданно для себя обнаружил, что вертит и комкает в руках розу, подобранную на улице. По пути он сунул её в карман пальто. В библиотеке пальто бросил на спинку дивана, на котором сидел сейчас. А в какой момент вытащил розу – не заметил. Как не заметил и того, что уже несколько раз укололся о шипы. Теперь он поднял на ладони увядший цветок с истерзанными потемневшими лепестками.

– Где-то я читал про одного средневекового учёного, мастер. Его считали магом. Он как будто бы мог бросить в огонь розу, а когда она сгорит, пепел превратить снова в живой цветок. По-моему, этого учёного звали Нострадамус…

– Парацельс, – поправил Шэн.

– Да, точно. Нострадамус будущее предсказывал. Мастер… я не прошу вас сжигать этот цветок. Но если серьёзно, вы можете сделать так, чтобы он стал как только что сорванный?

– Это притча.

– Мастер, я спрашиваю не про него, мог ли он. Вы можете?

– Не надо, Брэтали, – мягко прервал Шэн.

– Ясно…

Сальваторе презрительно скривил губы и небрежным движением бросил розу на журнальный столик. Психолог ничего не сказал.

Брэтали подошёл к окну и упёрся ладонями в подоконник. Молчание затягивалось. Нарушил его Шэн:

– О чём ты всё-таки хотел поговорить?

– О моей работе. – Эти слова Брэтали выдавил из себя, кажется, с большим трудом. Но дальше, наоборот, заговорил почти скороговоркой. – Вы же знаете, я в «Мегалите» работаю. И… в общем, понял, что не хочу больше. Или мне уйти, или… Но там пока, вроде бы, мне доверяют, вот я и подумал… Психологи ведь пытаются противодействовать технократам? Что, если объединить усилия? Вдруг получилось бы как-то повредить всей этой системе? Если я останусь там, и не буду вызывать подозрений…

– Сделаешься шпионом психологов в технократских рядах?

– Да не шпионом, чёрт возьми! Ну, или… да как ни назови. Главное, чтобы результат был.

– А ты задумывался, чем это будет грозить тебе? В такие прятки с технократами играть опасно.

– Честное слово, я вас не понимаю. То вы говорите, что ждёте от маби какой-то помощи… А когда маби помощь предлагает, вам этого как будто и не надо.

– Я не совсем такую помощь имел в виду.

– Совсем, не совсем… Говорите яснее! Мне нужна ясность, мастер.

– Вот именно. Не знаю, может, и вышла бы польза из такой затеи. Но тебе-то самому всё это подходит? Притворство, двойная игра?

– Что мне подходит, это мне выбирать. Если я говорю, то готов сделать.

– Будь ты теперь спокойнее, тебе не пришло бы в голову добровольно предлагать себя в жертву.

– И вы!.. – возглас вырвался невольно. Брэтали обернулся и уставился в закрытое капюшоном лицо психолога.

– Да, – негромко отозвался Шэн. – Я говорю почти то же, что и твой друг. Только не делаю таких выводов…

– Нет, так не пойдёт! – воскликнул Сальваторе и непроизвольно вскинул руку, как бы защищаясь. – Сейчас же пообещайте, что больше не перейдёте этой границы, не будете лезть в моё прошлое, и в мысли, которые вас не касаются! Обещайте, или я впредь никогда не смогу прийти сюда.

– Хорошо. Хорошо, Брэтали. Даю слово: без твоего согласия я этого не сделаю.

– Согласие? Вот это вряд ли… Ладно. Я вам верю. Хотя и не знаю, почему. Значит, по-вашему, весь этот хренов героизм, самопожертвования ради чёрт знает каких убеждений – не для меня, да? Думаете, мне лучше просто уйти от технократов?

– Ты должен сам решить. Что бы ни решил – не забывай про нас. Приходи, если что-то понадобится.

– Я видела Паули, – сказала Ингрид, когда они с Брэтали вместе уходили от психологов. – Он поправляется. Я так за него рада.

– Революционеру своему не забудь хорошие новости сообщить. А то он, наверное, дни считает, сколько до конца месяца осталось.

– Какому революционеру? – не поняла Ингрид.

– Как там его – Тай, что ли?

– А, Вирджин. Паули только что о нём спрашивал. А с чего это он дни должен считать?

– В тот раз, когда ты мне своего Паули подсунула, я этому Вирджину сказал, что лечение продлится месяц. А он спросил, можно ли через месяц позвонить, узнать, как результаты.

– Ясно. Конечно, я ему расскажу, что всё в порядке. Он и правда за Паули очень беспокоится.

– Да?.. – с неопределённой полувопросительной интонацией протянул Сальваторе.

Усилившийся к ночи ветер гнал по улице пустые полиэтиленовые пакеты и мятые бумажки. Ингрид и Брэтали ещё не покинули Эстхелминга, шагали к станции «Ландамиэри». А чистотой улицы восточного района не отличались никогда.

Ингрид стало холодно. Она до конца застегнула молнию куртки и подняла капюшон.

– А почему Вирджин – революционер?

– Да вид у него такой… героический.

– Ну, это только вид. Вообще-то он тоже просто помощник, как я. Он и теперь на нашей базе. За границу не ездит. Здоровье слабое. И нервы…

– Понятно. Слушай, у Паули ведь нет акцента. Он из Союза?

– Да. Из Седженто. Торговля людьми – международный бизнес. В ней замешаны и евразийцы, и иностранцы. Наши иногда охотятся за добычей в Союзе. Бездомные, не слишком опасные преступники… Бывает, устраивают облавы на неспящих. Паули за воровство арестовали. Ему четырнадцать было. Родных почти никого, разыскивать, значит, особо не будут – и всё… – Она вздохнула. – Но и с местными жителями за границей тоже полно случаев. Даже массовые похищения бывают… А ты почему к Паули не зашёл?

– В другой раз.

– Он решил у психологов пожить. Они не против. Некоторые из тех людей, кого привозит Симона, тоже у них остаются. Другим, которые уходят, психологи с документами помогают, ну, и как-то устроиться в первое время. Так же, как мы.

– С документами – через «своих людей»?

– Ага. Не какие-то подделки, а настоящую регистрацию делаем. Только, конечно, осторожность нужна. Одному сделаем – подождём, потом – следующему.

– Чёрт, он же евразиец. И чтобы оформить ему карту, приходится идти на какие-то уловки!

– Если попался торговцам, ты уже не евразиец, и вообще никто. Тебя больше нет, и твоих документов тоже. Вновь объявляться под прежним именем, значит ненужное внимание к себе привлекать. А о том, чтобы официально обращаться к правоохранам, и речи быть не может.

– Тоже «ненужное внимание»?

– Точно. Да и кто поверит показаниям бродяги, наркомана и преступника? В общем, только и остаётся, что на «своих людей» надеяться.

С неба посыпалась ледяная крупа, но почти сразу сменилась крупными пушистыми снежинками.

Ингрид и Сальваторе с минуту шагали молча. Потом Брэтали спросил:

– Будете вместе работать, нейтралы и психологи?

– Да, наверное. Надеюсь, вместе от нас толку будет больше. Нужно с Норманом всё обговорить. Норман Келли – это организатор движения Ангелов.

– Ингрид, а Симона и твои Ангелы не в курсе, что сейчас происходит в Северной Африке? Что там за лагеря беженцев?..

Из Большого толкового словаря (издание пятое, переработанное)

Витсварт, Роберт Тоур (2509, Катакарана – 2583, Мейлин) – программист, разработчик антивирусной компьютерной программы «Фрейр викинг» и программного обеспечения для виртпространственного конструктора, ставшего прототипом современного моделлера локального виртуального пространства (МЛВП). Вместе с Дж. Кларенси считается изобретателем первой действующей модели виртпространственного конструктора. Также известен как человек, первым принявший официальный статус «маби». …

Кларенси, Джианг (2513, Мовинград – 2583, Мейлин) – математик, инженер, программист. Участвовал в разработке программного обеспечения для виртпространственного конструктора, ставшего прототипом современного моделлера локального виртуального пространства (МЛВП). Вместе с Р.Т. Витсвартом считается изобретателем первой действующей модели виртпространственного конструктора. …

Моделлер локального виртуального пространства (МЛВП, сленг. – сфера) – внешнее устройство компьютера с интерфейсом «мозг-машина», позволяющее влиять на создаваемую им среду – локальное виртуальное пространство. Состоит из собственно моделлера, и очков, делающих ЛВП видимым для пользователя.

Активное управление ЛВП возможно только при знании ментальных кодов и специальных приёмов работы (см. инженерия локального виртуального пространства). Воздействие на ЛВП человека, не знакомого с кодами, гораздо слабее, чем инженера-виртуальщика.

Первые прототипы устройства носили название виртпространственных конструкторов. Широкого практического применения они не нашли из-за сложности в управлении и недостаточной обоснованности целевого назначения. Изобретателями первой действующей модели виртпространственного конструктора считаются разработчики программного обеспечения для него – Р.Т. Витсварт и Дж. Кларенси.

Современные МЛВП используют в конструировании, медицине (исследование свойств лекарственных препаратов, ситуационные психиатрические тесты), игровой индустрии. Выпускаются стандартная модель и мини-модель МЛВП.

 

14. Переход

Брэтали тянул время. Первый срок, намеченный Сюзанной Авиджио для разговора, уже прошёл. Он сказал, что ещё не принял решения. Директор кивнула, не выразив вслух никакого недовольства. Только её левая бровь дрогнула в знак непонимания – о чём тут вообще можно раздумывать?..

Реакция Стейница была более явной.

– По-моему, Сэл, это просто неуважение к компании и лично ко мне. Мне таких трудов стоило убедить Ситгоффа, что решение о смене твоего офстата в необходимо… Чего ты ждёшь?

Видимо, Стейниц всерьёз боится за своё кресло, – слушая его, подумал Сальваторе. Теряет железную твёрдость…

Он действительно ждал. Но не знал, чего именно. Чего-то, что оставит всего один возможный вариант…

Когда снова появилась Ингрид Саарен, Брэтали, ещё не услышав, в чём дело, понял: ожидание закончено.

Прямо с порога он сказал:

– Попробую угадать. Тебе нужна помощь?

– Угадал, – виновато улыбнулась она.

– Ладно, проходи и выкладывай, что и как.

Похоже, сегодня он был настроен гораздо миролюбивее, чем в их встречу перед тотальной проверкой.

– На базе у нас проблемы. С защитой.

– С какой ещё защитой?

– Да ты наверняка про такое слышал. Ставишь три маяка…

– Ясно. Экран для электроники.

– Да, не даёт отслеживать сигналы теленоутов, и любые другие.

– От технократов, что ли, прячетесь?

– От всех, кому мешаем. Нелишне. Но сегодня с одним маяком начались какие-то странности, и в защите теперь здоровенная дыра.

– Так пусть люди с вашей базы его починят.

– Да там сейчас и народу-то толком нет… Даже помощники почти все уехали – в Африку, в Эбер-Харт. Заваруха с этими беженцами серьёзная. Рассчитываем вытащить не один десяток человек. До того, как их привезут, экран надо бы восстановить.

– Дай-ка я ещё раз угадаю. Сломался, понятное дело, дальний маяк…

Действие экранирующих маяков зависело от расстояния. Один устанавливали на объект, который требовалось «прикрыть», два других – не больше, но и не меньше чем километрах в тридцати от него, один примерно напротив другого. Только такое расположение гарантировало надёжное экранирование.

– Если учесть, где находится ваша база, – продолжал Сальваторе, – и то, что маяки вы, естественно, поставили в самых безлюдных местах… Первый, скорее всего, севернее базы, на какой-нибудь пустоши, а второй – на Плато. И сломался тот, который… – Брэтали вопросительно глянул на Ингрид.

– На Плато, – закончила она. – И его надо пойти починить. И идти должна я…

– Идти? Я не ослышался? Ты сказала идти?

– Ну да. Вездеход, который у нас обычно на базе, ребята с собой забрали. Так что ехать не на чем.

– Поищи прокат вездеходов. Или лучше попробуй прыгнуть посреди Плато с поезда.

– Не смешно.

– Ага. Постой, что-то я не понял: на этой базе есть сейчас хоть кто-нибудь?

– Есть…

– Так почему бы им не прогуляться? Всё ближе до маяка, чем тебе из города.

– Кроме троих людей, которых из-за границы в прошлый раз привезли, там Вирджин, и две девушки-медсестры.

– Понятно. Слабый здоровьем мейстер Тай, разумеется, не в состоянии…

– Не в этом дело. С электроникой никто из них не дружит. И я тоже.

Брэтали в ответ на это замечание ничего не сказал. Хмыкнул неопределённо и перевёл разговор на другую тему:

– А психологи не могут транспорт дать?

– Я звонила, спрашивала. Вездехода у них здесь нет, только обычные машины. Сколько на них проедешь по Плато после вчерашнего снегопада? Метров двадцать, если сильно повезёт.

– Ну, попроси у них мини-лайнер. У них же есть – тот, на котором они за границу летают.

– Хватит ерунду болтать! Психологи, так же как мы, лайнер для перевозки спасённых людей используют, и больше ни для каких целей. К тому же Симона и её люди сейчас тоже в Эбере. В общем, идти надо пешком.

– Да успокойся. Пошутил я.

– Дорога до маяка примерно полтора дня займёт. Да потом ещё полдня, пока не перейдёшь Плато, да часа три до базы.

– Ну, и?..

– Ты с техникой работать умеешь. Я прошу тебя пойти со мной… – Вид у Ингрид стал совсем растерянный.

– Отлично. Да. Я уже догадался. Считаешь, эта небольшая прогулка для меня труда не составит, верно? Маби ведь холод нипочём, хоть голыми расхаживать могут.

– Я вовсе не имела в виду этот дурацкий стереотип!

– Ну конечно. Не вздумай ещё сказать, что не хотела меня задеть.

– Я не спросила, работаешь ли ты ещё в «Мегалите». Если да – наверное, ничего не получится…

– Больше – ни слова, – прервал Брэтали. Откинулся на спинку кресла и, сильно раскачиваясь, прикрыл глаза рукой.

– Тащиться на Плато в середине ноября! Отличная идея! – Ингрид в его словах послышался отголосок какой-то немного сумасшедшей радости. – Ты не представляешь, Подкова, как ты с этим кстати… Нет, серьёзно.

В следующую секунду он резко остановил кресло, упёршись ногами в пол, убрал ладонь от лица, ставшего серьёзным.

– Ладно, я пойду. Может, смогу вправить вашему маяку мозги. Только этого не надо!.. – он досадливо остановил Ингрид, которая собралась благодарить. – Скажи лучше, ты-то почему в городе, а не готовишься к встрече гостей вместе с революционером Таем?

– Получилось так…

– Чего-то ты, Подкова, недоговариваешь. Смотри… А знаешь, я ведь мотался пешком по Плато. Причём зимой.

– Когда?

– Мне лет шестнадцать было. В Каране ещё жил. Мы вдруг решили тогда, что в Джаракасе нам будет лучше… Денег на поезд не было. Ну, и двинули на своих двоих. Кратчайшая дорога – через Плато. До Джаракаса, правда, так и не добрались. Уже почти всё Плато перешли – и назад повернули.

– Что, идти стало совсем тяжело?

– Нет. Просто поняли: затея дурацкая. На этом Плато как-то по-другому начинаешь смотреть на некоторые вещи… Располагает. Миор первым сказал тогда – какого чёрта мы прёмся в Джаракас? Там всё то же самое. Люди так же будут нас ненавидеть. И мы вернулись.

– Может, зря?

– Вряд ли. Повсюду одно и то же. Взять хоть Валла-Вэлид. Вообще-то, сам по себе Вэлид лучше Караны. Сам город. Там свободнее себя чувствуешь, дышится легче, что ли. А Катакарана – как паутина гигантская… Но люди и в Вэлиде, и везде, одинаково относятся.

– Но не всё же, Брэтали…

– Ну да, как же я забыл про тебя? До конца жизни буду благодарен, что ни разу не обозвала грязным двуполым.

– Хватит тебе…

– Да. Хватит. Чтобы идти, нужно хотя бы какое-то снаряжение. Учитывая, что ты будешь в нём нуждаться. – Он особенно подчеркнул это «ты».

– У меня есть.

– Откуда?

– Да есть вот… всё что надо.

– Отлично. По времени – чем быстрее, тем лучше?

– Желательно.

– Сегодня всё равно слишком поздно, не ночью же. Возвращайся домой. А завтра в семь утра встречаемся у входа в Железную аллею.

– В парк Независимости?

– В него самый.

* * *

Они пришли вдвоём.

– Привет…

– Это ещё кто? – нахмурился Сальваторе.

– Ларсен, мой парень. Ларсен – Брэтали…

– Её жених, – решительным тоном поправил Ларсен. – Мы собираемся пожениться.

– Подожди, – остановил его Сальваторе. – Женитесь на здоровье, но я-то здесь при чём? Мы договаривались с ней…

– Всё в силе. Только с нами ещё Ларсен.

– Вчера не было никакого Ларсена. Идти надо было с тобой, а не чёрт знает с кем.

– Брэтали, послушай… Ларс тоже из Ангелов. Как раз благодаря ему я теперь и с ними. Так что он обязательно должен пойти…

– Почему ты не сказала вчера?

– Ну… какая разница, вдвоём идти или втроём?

– Есть разница! Это всё равно что враньё!

– Ингрид, – вмешался Ларсен, – я тоже не в восторге от этой твоей идеи. А он и сам не хочет. Мы с тобой вдвоём справимся. Я определю, что стряслось с этим маяком.

– Ты до него ещё сначала доползи. – Сальваторе то ли действительно собрался уйти, то ли сделал вид. – Больной.

– Я не болен! – тут же взорвался Ларсен. – И как ты вообще понял…

– Конечно, не болен, – перебила его Ингрид, одновременно хватая Брэтали за рукав. – Но ушиб ведь ещё беспокоит?..

– Не собираюсь здесь обсуждать, – насупился Ларсен.

– Ага, – кивнул Сальваторе. – Поэтому вы двое и остались в Каране. Он со своей болячкой, а ты – при нём сиделкой.

– Ну, примерно так должно было быть… Если бы не этот чёртов маяк.

Брэтали уходить больше не порывался. Кажется, он надумал не оставаться в долгу.

– Подкова, – сказал он, – мы с тобой прекрасно дойдём вместе. Или он тебя одну отпускать боится? Что-то во время тотала не побоялся…

– Меня тогда в Катакаране не было, ясно тебе? – поддался на провокацию Ларсен. – Иначе я ни за что бы не позволил, чтобы всякие…

– Всё, мы идём втроём, – снова вмешалась Ингрид, не допустив, чтобы Ларсен высказался насчёт «всяких». – Ларс, Брэтали, ну в самом деле… Не маленькие же. Хватит вам. Идёмте.

Какое-то время Сальваторе и Ларсен ещё мерили друг друга неприязненными взглядами, потом, видимо, решили оставить препирательства. По крайней мере, на время.

Железную аллею, пропылённую пародию на сквер, пересекли в молчании. На площади Нильсена спустились в метро. Ларсен и Брэтали всю дорогу продолжали демонстративно один другого игнорировать. Болтала только Ингрид – с обоими.

От северо-западной миддэлской окраины начался их настоящий путь, пешком.

Рюкзаки даже с минимумом необходимых вещей давили к земле весьма ощутимо. Особенно у Ларсена и Ингрид, которые разделили между собой снаряжение.

Обжитая – или, лучше сказать, освоенная людьми территория мультиполиса осталась позади. Привычное и такое удобное для ходьбы асфальтовое покрытие тоже. Все трассы вели в обход Плато.

Между Плато и городом находился большой пустырь, вроде пограничной зоны. Здесь под ногами уже был снег, который никто не разгребал – не то что на городских улицах. И чувствовалось, что ветер стал сильнее, потому что ряды зданий не защищали от него. Но кое-где ещё попадались отдельные постройки и коммуникации. А дальше открывалось совершенно пустое белёсое пространство. Плато.

Ларсен сверил направление по лэнднавигатору, в который были занесены координаты маяка.

Темп сразу взяли хороший. Но сколько удастся его сохранять?..

Дорога через Плато, как Ингрид и говорила, занимает около двух дней. Или даже меньше, если напрячься и идти, не останавливаясь для сна, делая только короткие передышки. Но это летом. В холодный сезон есть риск застрять на более долгое время.

Катакаранское Плато – это километры сплошного голого камня, поверхность которого местами ровная, а местами сильно изрытая. Военное наследие, от которого земля за почти полных три века не смогла избавиться.

Шагали молча. Ингрид всю энергию тратила на ходьбу. Ларсен дулся. На неё – навязала этого маби в попутчики, на себя – не может скрыть, что дуется, и вообще на весь мир.

Сухой снег образовывал на Плато что-то наподобие дюн, движущихся под напором ветра. Идти было ужасно тяжело. Через несколько часов, заметив, что Ингрид начала спотыкаться, Брэтали сказал:

– Нужно отдохнуть. Не две минуты. Нормально.

– Нет, – помотала головой Ингрид. – Сделаем привал вечером.

– Как знаешь. Но вы не сможете идти так долго.

– А чего это – мы? – возмутился Ларсен. – Ты, что ли, сможешь?

– Я – смогу, – отозвался Сальваторе.

Быстрее добраться до маяка, восстановить защитный экран… и уйти с чёртового Плато. Только эти мысли пока поддерживали Ингрид. Но этой поддержки надолго может не хватить.

Холодный ветер так и норовил сбить с ног. В глазах начало мутиться от окружающего однообразия – нависшего серого неба и снежной белизны. Под грузом рюкзака трещала спина.

Ингрид шла, низко наклонив голову, с трудом сопротивляясь воздуху, который почему-то стал таким плотным, густым…

Вечер… Вечером они отдохнут. Поспят до рассвета. Уже сто раз должен был наступить вечер! Почему же ещё так светло?

…Внезапно вокруг потемнело и земля уплыла из-под ног куда-то в сторону.

Брэтали, обогнавший своих спутников, остановился и оглянулся.

Ингрид лежала на снегу. Ларсен стоял рядом на коленях, растерянный и, кажется, испуганный.

Сальваторе вернулся к ним.

– Нет, не будем ставить палатку, – возражала она из последних сил. – Идти надо до вечера. Я… сейчас…

Ларсен помог ей сесть. Брэтали, не говоря ни слова, снял с плеч Ингрид рюкзак и отдал ему. Потом наклонился к ней, велел:

– Держись.

Она обхватила его за шею, и Сальваторе поднял Ингрид, как ребёнка: одной рукой прижимая к плечу, другой придерживая за колени. Так и продолжили путь.

Ларсен какое-то время плёлся позади. Но, собравшись с силами, нагнал Сальваторе:

– Я сам её понесу.

Брэтали никак не отреагировал.

– Слушай, ты! Кого ты из себя строишь? – Ларсен сам едва плёлся, но окончательно сдаваться не желал. – Дай её мне! Я смогу нести.

– Сможешь. Метра три. А дальше придётся переть вас обоих. Я не уверен, что захочу.

– Ну так хоть держи по-человечески! – Ларсен вытянул перед собой руки, изображая, как нужно нести Ингрид.

– Ларс, не начинай… – предупредила она.

– Это ты так будешь, – сказал Сальваторе. – На свадьбе, где угодно, только не здесь и не теперь.

Примерно час спустя Ингрид похлопала Сальваторе по плечу:

– Брэтали, всё. Я отдохнула. Смогу идти.

– Точно?

– Ага.

Вновь оказавшись на ногах, она потребовала рюкзак.

– Да какой тебе рюкзак!.. – откликнулся Ларсен.

– Да и тебе – какой рюкзак? Давай сюда, – протянул руку Сальваторе.

– Ну нет! Уж с этим справлюсь как-нибудь.

– Ларс, пусть Брэтали возьмёт. Ты еле тащишься.

Ларсен передал ношу с таким видом, будто сделал великое одолжение. Брэтали взгромоздил на каждое плечо по рюкзаку.

Но идти так им пришлось недолго. Внезапно Сальваторе остановился и оглянулся назад, на южный горизонт. На его лице застыло напряжённое, сосредоточенное выражение.

Небо на юге посветлело. Но стало не чистым, синим, а красноватым.

Ингрид вопросительно посмотрела на Брэтали. На какое-то мгновение его глаза показались ей совсем чёрными. А щёки у него как были бледными, так и оставались, нисколько не покраснели от холода. «Уж если кому и быть здесь, среди этих снегов, то именно ему…» – подумалось почему-то.

– Что такое?

– Похоже, мы всё-таки дождались.

– Чего?

– Второй волны. Малый ледниковый период снова собрался задать нам жару. То есть, холода. И оч-чень вовремя! Буря надвигается.

– Глупости! – фыркнул Ларсен. – Какая буря? Я читал прогноз погоды. Обычный снегопад…

– Человек, который верит синоптикам, – глядя себе под ноги, покачал головой Сальваторе. – Пристрелите меня.

– А ты чему веришь? – ядовито поинтересовался Ларсен. – Знаменитой мабианской интуиции?

Сугробы озарились странными неестественными отсветами. Даже воздух как будто окрасился в грязновато-розовый цвет.

– А насколько близко буря, Брэтали, ты не чувствуешь? – Ингрид к «знаменитой мабианской интуиции» решила прислушаться.

– Могу одно сказать: пока не стемнело, нам лучше поставить палатку.

– Может, успеем пройти ещё немного…

– Подкова, помочь замаскировать вашу базу, это, конечно, хорошо. Но себе не забудь помочь.

– Ну да, – проворчал Ларсен, – о чём же ещё станет думать маби, кроме себя?

– Брэтали правильно говорит. Не позаботимся о себе, маяк чинить будет некому.

По очереди работая складной лопатой, Сальваторе и Ларсен быстро очистили от снега небольшое пространство и установили палатку. Специальные крепления позволили надёжно зафиксировать её даже на камнях Плато.

– Хорошая штука, – похвалил Брэтали.

– Да, я ведь обещала, со снаряжением будет порядок, – сказала Ингрид. – Это всё Ларсена. Он привёз из Мейлина.

– Не моё, а брата, ты же знаешь.

– Его брат в Мейлине занимался горным туризмом. Он погиб…

– Ингрид, хватит.

– Он жил в азиатском регионе?

Ларсен помолчал – видно, сначала хотел не отвечать. Но всё-таки процедил сквозь зубы:

– Мы оба там жили. С родителями. Потом я уехал сюда.

Внутри палатки включили фонарь и маленький обогреватель, на полу расстелили тёплое одеяло. Воздух быстро нагрелся до приемлемой температуры, сделалось почти уютно. И места вполне достаточно – можно стоять в полный рост и не задевать друг за друга. Воспользовавшись этим, Ларсен обосновался подальше от Брэтали.

Впервые за всё время перехода они поели подогретой еды. Вроде бы, всё в порядке… Но ветер снаружи стал значительно сильнее. Уже верится, что это действительна та самая вторая волна МЛП, обещанная учёными. Первая, судя по сохранившимся сведениям, тоже началась с внезапных снежных ураганов, прогулявшихся по Европе.

Стены палатки начали вздрагивать. Снег под напором усиливающихся порывов не просто шуршал о них, а скрёбся с пронзительным свистящим звуком.

За прочность палатки опасаться не приходилось: снаряжение у Ларсена и вправду оказалось толковое. Но ветер нёс с собой сильный холод, выдувал тепло, которое они старались сохранить в своём убежище. Стало ясно, что от переносного обогревателя скоро не будет толку.

Люди начали дрожать. Ингрид вытащила из рюкзаков всё, что захватили с собой тёплого: спальные мешки и ещё одно одеяло. Не слишком-то много… А сколько унесёшь на себе?

– Ну и холодина! – выдохнула она. Изо рта вырвалось густое облачко пара.

Ингрид потуже затянула шнурок на воротнике куртки. И с изумлением уставилась на Сальваторе, который вдруг начал стаскивать с себя одежду и снял всё, кроме брюк.

– Это ещё что? – осведомился Ларсен. – Мы стриптиз не заказывали.

– Ты бы заткнулся, пока я не разозлился всерьёз, – проворчал Сальваторе. – Я пытаюсь сделать, как лучше.

– Чего сделать? Кто и о чём тебя просил?

Ларсен поднялся с пола и шагнул к Сальваторе. Посреди палатки они остановились друг напротив друга. Впечатление было такое, что каждый старается взглядом просверлить в другом дырку.

Брэтали упёр руки в бёдра. Ладони Ларсена сжались в кулаки.

Ингрид поняла: если не вмешаться, ничем хорошим это не закончится. Она потянула Ларсена за руку.

– Не время выяснять отношения.

– Ладно… – Ларсен демонстративно удалился в угол.

Ингрид выжидательно взглянула на Сальваторе. Но тот молчал, передумав объяснять свой замысел. И нарочно смотрел куда-то мимо неё.

Как странно… С одной стороны – эта его холодность, усилившаяся теперь ещё и от выходки Ларсена. А с другой… В нём ощущалась сила – но не грубая и подавляющая. Сила, способная защищать.

Но как Брэтали в такой мороз спокойно стоит полураздетым…

– Ты считаешь, нам всем лучше устроиться рядом?

Всё ещё глядя в сторону (неприязнь к одному человеку, на этот раз – к Ларсену, как всегда мгновенно распространилась на всех людей), он кивнул:

– И укутаться как следует. Троим будет теплее, чем каждому по отдельности. Так что разворачивай одеяло и раздевайся.

– Что? – Ларсен не поверил своим ушам.

– До пояса, – уточнил Сальваторе.

– Ингрид, ты же ещё в своём уме? Неужели… Да что это такое!

Не слушая его, она сняла всё, кроме лифчика и штанов. Брэтали уселся на пол.

– Иди сюда. И уговори этого типа сделать то же самое, пока он не превратился в сосульку.

– Да ни за что! Лучше насмерть замёрзнуть. – Трясущийся от холода Ларсен, видимо, был от этого не далёк.

– Не стану я его уговаривать! – с нарочитым раздражением заявила Ингрид. – Если так хочешь, Ларс, мёрзни на здоровье.

Брэтали накинул одеяло, как плащ, себе и Ингрид на плечи. Вопросительно глянул на Ларсена.

Тому сделалось совсем худо. А ещё несколько минут спустя ему пришлось забыть и недавние разногласия, и старые предрассудки. Плохо слушающимися руками он стащил с себя одежду. На правом боку у него обнаружился здоровый синяк.

– Ребро, что ли, сломал? – полюбопытствовал Сальваторе.

– Это когда он в последний раз… – начала Ингрид.

– Перестань ты, ещё не хватало объяснять! – прервал было её Ларсен, но без толку.

– Когда он в последний раз за границу ездил. Уже после того, как Паули привезли. На них там напали, еле удалось…

– Ингрид, ради бога!..

– Молчу, молчу.

Ларсен с мученическим видом устроился около Сальваторе. Прижавшись друг к другу, все трое накрылись одеялом с головами.

А снаружи буря свирепела с каждой минутой. Стены палатки прогибались от ветра, крепления угрожающе скрипели, ледяной воздух просачивался внутрь. Холод, конечно, всё равно ощущался. Но его можно было терпеть.

– Брэтали, у тебя жар? – пробормотала Ингрид, погружаясь в дрёму.

– Ага. Простыл, наверное.

Она хотела возразить: маби не может так легко простудиться… Но вместо этого заснула.

Разбудило её какое-то движение. Ларсен выбирался из-под одеяла.

– Буря закончилась?

– Вроде тихо.

Ларсен уже натягивал одежду. Ингрид тоже принялась одеваться.

В палатке было довольно свежо. Но за пару часов, которые прошли с тех пор, как ветер ослабел, обогреватель сделал температуру более-менее приемлемой.

Сальваторе крепко спал.

– Пусть отдохнёт получше. – Ингрид поудобнее укрыла Брэтали одеялом.

Ларсен начал расстёгивать молнию в верхней части палаточной «двери». Внутрь посыпался снег.

– Занесло. Откапываться придётся.

Вечером они поставили палатку входом на подветренную сторону, но ночью направление ветра поменялось.

Ингрид выглянула в образовавшееся в снегу отверстие. Сугробы, каменные уступы, серые тучи, ветер – Каранское плато во всей красе. Путь продолжить вполне можно.

Глубоко вдохнув, Ларсен облегчённо протянул:

– Свежий воздух… Наконец-то!

– Чего это ты так по воздуху соскучился? Лично я предпочитаю тепло.

– Чёрт возьми, Ингрид! – скривился Ларсен. – Тут и воздух не поможет! Мне кажется, я насквозь пропитался его потом. Как будто в постели с ним лежал!

– Так оно и было, – съязвила Ингрид.

– Молчи, без тебя тошно.

– Не будь свиньёй, Ларс.

Ларсен вытащил из рюкзака зубную щётку и полотенце.

– Давай-ка лучше умоемся и поедим. И откопаем вход. Идти надо.

Когда они разгребли сугроб и вернулись в палатку, чтобы как следует отогреться перед дорогой, Брэтали заканчивал завтракать. На полу возле него во множестве валялись пустые обёртки и банки от еды.

– Эй! Нам ещё идти целый день, а то и больше! Такими темпами он всё уничтожит!

– Ларс, не жадничай, – перебила его Ингрид.

– Не старайся, Подкова, – прожевав, успокоил её Сальваторе. – Горбатого могила исправит.

Ларсен раздражённо передёрнул плечами.

Ингрид порылась в своём рюкзаке – вспомнила, что кроме всего прочего брала в дорогу несколько бутербродов, о которых как-то позабыли и до сих пор не трогали. Те из них, которые были с помидорами сыром, отдала Сальваторе. Он не отказался.

К удивлению Ингрид, немного позже Ларсен тоже пожертвовал Брэтали что-то из своих личных запасов. Наверное, чувствовал себя в долгу. Когда Сальваторе молча принял еду, Ларсен недовольно пробурчал себе под нос:

– Как же, дождёшься от маби «спасибо»…

Брэтали исподлобья сверкнул глазами. Но – не как вчера вечером, не сердито. Не вставая с пола, он внезапно подался к Ларсену чуть не вплотную:

– Благодарю тебя! Давай обнимемся и поцелуемся в знак примирения.

Нащупав слабую сторону оппонента, Брэтали теперь издевался. Ларсен шарахнулся от него, как ошпаренный:

– Отстань от меня!

– И не думал приставать, – отозвался Сальваторе, за обе щеки уплетая очередной кусок. – Сдался ты мне.

К полудню они добрались наконец до злополучного маяка. Для маскировки установлен он был на дне ямы глубиной с полметра и прикрыт камнями. Сначала пришлось разгребать снег, потом вытаскивать булыжники. Маяк – устройство размером не больше наручных часов – находился внутри стальной капсулы. Разбираться, что за проблемы с ним возникли, на холодном ветру было трудно. Поэтому снова поставили палатку.

При свете фонаря Ларсен вытащил из рюкзака интеллиджбук и чемоданчик, в котором обнаружился набор инструментов, куча микрокристаллов, волосковые кабели, эф-чипы и даже простенький полисканер. У Брэтали с собой тоже было кое-какое «железо», которое могло пригодиться для ремонта. Ларсен осмотрел маяк и, не обнаружив никаких видимых повреждений, заявил, что попытается провести диагностику. Позволить Сальваторе первым взяться за работу он просто не мог: надеялся доказать Ингрид, что они зря его с собой потащили. Брэтали, не пробуя возражать, ждал своей очереди. И дождался. Дело у Ларсена не заладилось, и ему пришлось уступить место Сальваторе. Тому, чтобы определить и устранить не исправность, понадобилось не больше двадцати минут.

После этого шли до позднего вечера. По сравнению со вчерашней температурой до бури сделалось заметно холоднее. Но ветер почти утих. Наверное поэтому Ингрид, даже несмотря на глубокие сугробы, довольно долго шагала, не ощущая усталости.

Но в конце концов утомились все трое. Ингрид догадывалась, что Сальваторе чувствовал бы себя бодрее, если бы в его распоряжении было что-нибудь посерьёзнее, чем их скудный запас еды.

Радовало одно: Плато осталось позади. Большая часть пути пройдена.

Уже в сумерках впереди показались огни землепашеского поселения.

– До базы идти ещё часа три с лишним, – сказала Ингрид. – Давайте зайдём к землепашцам. Передохнём немного.

Ларсен было заспорил, но быстро сдался. Несколько часов отдыха, действительно, не помешают. А опасности нет никакой – технократов землепашцы не жалуют. Ангелам, правда, тоже не помогают, хотя знают о базе неподалёку. Но сдать – не сдадут. Может, из страха. Может, почему-то ещё.

Человек, встретивший незваных гостей на крыльце дома, на первый взгляд казался суровым – из-за непривычной для городского жителя густой окладистой бороды. Но глаза его смотрели насторожённо, даже опасливо.

Ингрид, не вдаваясь в подробности, объяснила, что они долго шли, и по пути у них закончилась еда. Не будут ли хозяева так добры, не пустят ли ненадолго под крышу, не дадут ли чего-нибудь поесть?

Бородатый ещё не успел ответить ни «да», ни «нет», а из-за его спины, из полумрака пристройки, где столпилось многочисленное семейство, донеслось перешёптывание: «техно… техно…»

– Нет, – поспешила заверить Ингрид, – мы не технократы. А разве они здесь появлялись?

– Нет… но кто вы тогда такие?

– Мы идём на базу. Знаете, тут, недалеко.

– А, база… Люди, которые ездят за границу. Слышали. Но откуда же вы идёте? – продолжал расспрашивать хозяин.

– Из города. Из Катакараны.

– Пешком?

– Да, по Плато.

– Вы неправду говорите, мейс. У этих людей с базы есть машины. Они по Восточному шоссе, в объезд Плато, могут и в город попасть, и обратно. Кто вы такие?

– Ну, так получилось, понимаете, нам именно на Плато нужно было. Правда, мейстер, мы – нейтралы, идём на базу…

– Они – нейтралы. Я – маби, – сказал Сальваторе. До того он стоял чуть поодаль, а сейчас сделал шаг вперёд.

Ну зачем?! Ингрид мысленно выругалась. Ничего бы не случилось, если бы нейтралами считали всех троих. Нет, что ты будешь делать, мабианская гордость не позволила! Теперь можно разворачиваться и уходить.

– Маби? – хозяин в испуге отступил и, кажется, хотел захлопнуть перед ними дверь. Но не сделал этого. Здесь придерживаются суждения, что главе семьи показать себя трусом позорно.

– Ну, заходите, – медленно произнёс он. – Если не побрезгуете нашим хлебом…

В кухне их усадили за стол. Женщины забегали туда-сюда, засуетились, расставляя посуду и накладывая еду. Хозяева, разумеется, вместе с гостями ужинать не стали.

Ингрид пришёл на ум визит к тётушке Матильде. Пища тут, конечно, проще, без претензий на изысканность. Но, так же как тогда, Сальваторе поглощал её в немыслимых количествах. Ел сосредоточенно, не отвлекаясь, не слишком быстро, без жадности.

Хозяин с хозяйкой примостились в дальнем углу кухни. За Сальваторе они наблюдали с таким видом, словно он в любую минуту мог вскочить и сделать неизвестно что.

За дверью собралась целая орава ребятишек. То один, то другой нет-нет да и отваживался заглянуть в кухню. Глаза, расширенные от испуга, смешанного с любопытством, устремлялись на Брэтали. Родители шикали на детей, те исчезали, но ненадолго. Так продолжалось до тех пор, пока отец не велел кому-то из старших увести всех и уложить спать.

Заканчивали ужин в одиночестве: хозяева вышли в соседнюю комнату и долго что-то обсуждали там вполголоса. А потом бородатый вернулся и предложил путешественникам, если захотят, остаться в его доме и на ночь. Ингрид засомневалась, принимать приглашение или нет. А вот Ларсен в этот раз высказался «за»:

– Ночью дорога до базы займёт не три, а все пять часов. Надо отдохнуть. А на рассвете выйдем.

Пожалуй, он прав… Ингрид чувствовала свинцовую тяжесть во всём теле. Глаза слипались.

На комфорт у землепашцев рассчитывать не приходилось. В тесной комнатушке, сильно смахивающей на чулан, всем троим прямо на полу устроили довольно жёсткие постели. Но усталые путники были рады и этому.

Утром их накормили завтраком. Какой-то снеди дали и с собой в дорогу. Поспорить можно, что не в последнюю очередь всё это неожиданное гостеприимство было вызвано страхом рассердить Сальваторе. Наверняка на ночь хозяева не забыли накрепко запереть двери своих спален. А может, для верности и мебель изнутри пододвинули.

База Ангелов была похожа на частную усадьбу, чей владелец явно не страдает от недостатка средств. И любит уединение – иначе ему не пришла бы в голову идея строить особняк на таком расстоянии от мультиполиса.

За высокой оградой обнаружилось трёхэтажное здание. Терракотовый цвет, слегка асимметричная геометрия башен, окон и портиков – артвикторианский стиль, который был популярен чуть менее века назад.

– Брэтали, ты много знаешь про Роберта Витсварта? – спросила Ингрид, пряча в карман электронный «ключ», которым открыла ворота-ширму.

– Да не то чтобы очень много. «Первый маби» – это неправда. Смена офстата – только формальность. Первыми были пациенты седжентской больницы, а Витсварт приехал к Мабиусу годом позже. А почему ты про него вспомнила?

– Это был его дом. Один из его домов.

– Да, я слышал, деньги у него водились. Несмотря на то, что он не из богатой семьи происходил.

– Он разбогател ещё когда был технократом. Написал хороший по тем временам антивирусник. А вот программа для сферы денег ему не принесла. Сферы сначала считались экономически невыгодным изобретением даже для промышленного использования, да?

– Да. Только называть первый виртконструктор времён Витсварта «сферой» всё равно, что воздушный шар – космическим кораблём. А как домик-то этот к Ангелам попал?

– У Витсварта были родственники-нейтралы. Дом по наследству достался его двоюродной сестре. Норману Келли она приходится бабушкой. Нам с этим домом ужасно повезло: есть всё необходимое, автономные коммуникации. Их нужно было только немножко подновить, Витсварт ведь мало жил тут, и после него – никто. Да ещё Норман посадочную площадку для мини-лайнера построил. Она позади дома, отсюда не видно.

– Наверное, вам не только с домом повезло, но и с другим витсвартовским наследством?

– В общем, да. Денег наше дело порядочно требует.

– По-моему, это хорошее применение для них.

Задерживаться на базе Брэтали не стал, хотя Ингрид уговаривала, уверяя, что он никому здесь не помешает.

– Спасибо, – поблагодарил он. – Но лучше я сейчас вернусь в «Мегу». Отмоюсь от землепашеского радушного приёма.

– Уж не так-то у них и грязно было, – улыбнулась Ингрид.

Но на самом деле ей и самой хотелось поскорее принять горячий душ.

– А «Мегалит»?

– Думаю, мои отношения с технократами вот-вот закончатся.

– И… куда ты потом?

– Зайду к психологам. А дальше – посмотрим.

– Ну ладно… увидимся, наверное, не скоро. Но обязательно увидимся! Я вернусь в Катакарану. Вот начнём налаживать работу с психологами… Так что – до свидания, не прощай. И, ради бога, на этот раз не удерживай меня от благодарности!

Она обняла Брэтали за шею и быстро, но крепко поцеловала в щеку. Так быстро, что Ларсен не успел возмутиться.

До Катакараны Сальваторе довёз Тай. Путь на «Орнитусе» по Восточному шоссе занял меньше двух часов. От снежных заносов дорогу уже успели очистить.

– С Паули всё в порядке, – сказал Брэтали, когда они подъезжали к «Меге».

Вирджин глянул на него искоса и снова уставился на дорогу.

– Да… я знаю, он у психологов. Я тоже хотел бы у них побывать.

– Ещё побываешь.

* * *

– Как вы сказали? Мейстер Сальваторе? Разве вам назначено?..

Секретарь Сюзанны Авиджио растерянно уставился на Брэтали.

– Нет, не назначено. Но, думаю, командор Авиджио поговорит со мной. Если, конечно, не занята сейчас.

– Да, можете пройти… – озадаченно протянул секретарь после звонка в кабинет начальницы.

– Я решительно вас не понимаю, мейстер Сальваторе, – холодно заявила Сюзанна. – Почему вы так затягиваете с ответом? Я жду объяснений.

– Я отказываюсь от технократского статуса.

– Что?

– Отказываюсь, командор Авиджио. А предложение насчёт выборов ещё действует?

– По-моему, вы забываетесь, молодой человек!

– Я согласен. «Мегалит» финансирует мою кампанию… и я иду на выборы. Только с одним условием. Не как технократ, точнее, не как маби, милостью «Мегалита» переделанный в технократа, а как депутат от мабианской партии. Чтобы защищать наши интересы. Потому что я никогда не буду ни полутехнократом, ни четверть.

Авиджио сохраняла самообладание с видимым трудом.

– Вы собираетесь диктовать нам свои условия? И какие… Смешно! С одним своим мабианским самосознанием вы здесь никому не нужны. Ещё никогда в Палате не было представителей от маби. И не будет. Мы этого не хотим.

– А где же равные права для всех, о которых так любит рассказывать в своих интервью мейстер Мирциано? – вкрадчиво поинтересовался Брэтали. – Да, в Палате не будет маби. Но не потому, что этого не хотите вы. Политику давно превратили в грязь. А мы не любим грязи. Мне просто была интересна ваша реакция.

Она не успела ничего ответить. Дверь кабинета распахнулась, и явился Стейниц. За ним вбежал секретарь, окончательно выбитый из колеи и причитающий:

– Командор Стейниц! Нельзя без предупреждения!

– Выйдите, Морис! – скомандовала Авиджио.

Секретарь исчез.

– Вас кто сюда звал? – свистящим шёпотом обратилась она к Стейницу. – Как вы смеете врываться?

– Извините, командор, но Сальваторе мой подчинённый. И за проступки наказывать его должен именно я. Он отсутствовал на рабочем месте…

Брэтали глядел на обоих мегалитовцев с нескрываемым отвращением.

– Я перестал быть послушным, командор Стейниц? И вы примчались устроить публичное наказание?

Теперь настала очередь Стейница оскорбиться.

– Что-о?!

– Я больше вам не подчинённый. И вообще никому. Командор Авиджио, вашей с командором Ситгоффом говорящей куклой я быть тоже не намерен. А вы, командор Стейниц, можете не опасаться: я вам не соперник, вашу должность занимать не собираюсь. Я ухожу из компании.

 

15. Одно начало

Лицо психолога было наполовину скрыто капюшоном, но Йонне Силвера Сальваторе узнал без труда.

– Мне бы мастера Шэна увидеть…

– Он сейчас в городе. Но скоро должен вернутся. Если хочешь, подожди в Кристальном зале.

– Да, я подожду. Спасибо.

– Как твои дела в «Мегалите», Брэтали?

– В «Мегалите»? Наши пути разошлись.

– Мирно или не очень? Врагов себе не нажил?

Сальваторе неопределённо пожал плечами:

– Ничего такого, что могло бы им угрожать, я не сделал… На крайний случай, от тотала укрыться всегда сумею.

Йонне понял вдруг, что с Брэтали творится что-то не то, и причина этого – вовсе не проблемы с работой. В прошлые их встречи Сальваторе был так уверен в себе… Теперь – нет. Кажется, он даже немного нервничает. Как будто пытается решиться на что-то, но сомневается, нужно ли.

– О чём ты хочешь поговорить с мастером?

– Как-то он сказал, что может… помочь разобраться кое с какими трудностями.

– Возможно, и я могу.

– Нет, ты ещё слишком маленький, – покачал головой Брэтали.

Йонне изобразил на лице лёгкую безмятежную улыбку.

– Ну, ладно, не совсем маленький, – полусерьёзно продолжил Сальваторе. – Но всё-таки, мастер Силвер, я дождусь твоего наставника.

Узнав, что Сальваторе в городке психологов, Шэн даже не зашёл в свою квартиру на третьем этаже Зелёного дома, сразу поднялся на пятый, в Кристальный зал. И увидел, что Брэтали сидит в кресле, а на коленях у него свернулся серый котёнок.

– Обычно Юки не проявляет такого доверия к незнакомцам, – с улыбкой заметил мастер.

– Правда? А мы с ним подружились…

Звук голоса потревожил котёнка. Он спрыгну на пол, но далеко не убежал. Остался в комнате, с любопытством наблюдая за людьми.

– Мастер, я сразу скажу: то, что я пришёл, ещё ничего не значит.

– Хорошо, – кивнул Шэн. – Я понимаю.

– Мне не верится, что один человек может знать другого лучше, чем тот знает себя сам. Но я… зашёл в какой-то тупик. С работой на технократов не вышло. Потом эта дурацкая идея – изображать из себя тайного агента в «Мегалите»… Я действительно тогда как не в своём уме был, вы правильно сказали. А раз вы один раз оказались правы… – он помолчал, глядя куда-то в сторону. – Как вы считаете, это всё из-за того, что маби всегда будут лишними в человеческом обществе?

– Дело не в этом. Помнишь, о чём я просил?..

– Помню. Но зачем? Неужели никак нельзя обойтись без этой вашей телепатии? Просто скажите, что обо всём этом думаете.

Шэн приоткрыл окно. В комнату подуло холодной свежестью.

– Сказать я могу что угодно. Другой вопрос – поверишь ли ты? Но я не тороплю тебя с ответом. А пока… расскажи мне о Витории.

– Мастер! Вы обещали никогда не делать этого без моего согласия!

– Я держу слово, Брэтали. О ней я знал ещё задолго до своего обещания. Ещё в поезде.

– В поезде?..

– Да. Кто такая Витория? Ты любил её?

– Витория умерла!

В этом крике смешались боль, гнев, желание спрятать своё прошлое от постороннего и… желание открыться.

– Вы любили друг друга… – это прозвучало скорее утверждением, чем вопросом.

– Сейчас мне меньше всего хочется говорить о любви, мастер, – уже спокойнее откликнулся Брэтали.

Но слова Шэн разбудили память о прошлом, которую не стёрли ни смерть, ни время.

* * *

Солёные водяные брызги. Тревожные крики чаек. Ветер. В тот день ветер дул сильнее, чем обычно…

Холод чугунных перил обжигает ладони. Внизу плещутся тёмно-зелёные волны, разбиваются о чёрный гранит. Море, как всегда, неспокойно, как будто хочет вырваться из каменных границ, в которые загнали его люди.

По Вэлидской набережной целый день можно идти, никуда не сворачивая. Мимо кафе, ресторанов и кинотеатров, мимо вилл с видом на море, которые любят здешние состоятельные технократы и ортодоксалы. Мимо домов попроще и пооднообразнее, и дальше – вдоль портовой территории, через исторический район – до самых трущоб.

Они с Виторией любили гулять по набережной. Приехав сюда сегодня, по пешеходной дороге обогнули порт, посмотрели издали на силуэты грузовых кораблей. В порту – своя, особая жизнь. Постоянная человеческая и машинная суета, шум, грохот, густые запахи перебивают один другой – то потянет чем-то резким, химическим, то рыбой, то дымом от горящих мусорных свалок.

За портом – исторические кварталы. Так называют небольшую часть какого-то из тех городов, которые поглотил разросшийся Валла-Вэлид. Её специально сохранили нетронутой. Некоторым домам тут почти по тысяче лет.

Витория и Брэтали остановились неподалёку от Музейного собора. Облокотившись на перила, стали смотреть вдаль. Это как другой мир… Там – уже не город. Там – горы, снежные вершины, от которых, кажется, совсем близко до неба. Увидеть их можно потому, что набережная по всей своей длине огибает большой залив, глубоко вдающийся в берег.

Ветер трепал волосы Витории. Пряди закрывали её лицо, и лица Брэтали касались тоже. У Витории были длинные прямые волосы холодного металлического оттенка. Она никогда не забирала их в причёску, не заплетала кос – всегда носила нароспуск. Таких глаз, как у неё, фиолетово-серых, Брэтали не видел никогда и ни у кого. Тонкие губы, когда она молчала – а молчала она намного больше, чем разговаривала – бывали плотно сжаты. На правой щеке белел недлинный, но отчётливо заметный давно заживший шрам. Она не рассказывала, от чего он. А спросить Брэтали так и не успел.

Внешность Витории говорила о сильном характере. Но выражение её лица часто бывало таким далёким… Именно – далёким. Она могла внимательно слушать, или делать какую-то работу, но выглядела при этом так, словно её мысли где-то далеко, очень далеко от этого места и времени. Вот так же и в тот день: она смотрела на море, на горы, но видела ли она их, или что-то другое – Брэтали не знал.

Работала Витория санитаркой в двадцать девятой вэлидской городской больнице. Точнее, в мабианском отделении двадцать девятой больницы. Такие есть – ведь маби, несмотря на всю свою жизнестойкость, тоже иногда нуждаются в медицинской помощи.

Руководство больницы отличалось лояльностью и не возражало против того, чтобы мабианский персонал трудился и в других отделениях. Главным образом, конечно, из-за высокой работоспособности маби. Но многие пациенты к такой лояльности склонны не были. Поэтому переводы случались довольно редко и ненадолго. И всё равно Витория их не любила. Ей не нравилось работать в отделении для людей. Точно так же, как Брэтали не нравилось учиться в университете, где и студентами и преподавателями были только люди.

Познакомились они около года назад. Вместе, в одном доме, не жили, но отношения сложились почти постоянные. С другими, до неё, у Сальваторе получалось иначе. Было просто общение, которое иногда становилось… более близким. Ничего серьёзного.

С Виторией у Брэтали нашлось немало общего. Но дело даже не в этом… Он сразу увидел в ней что-то такое, что стало ему небезразлично. Что-то особенное. Кажется, она тоже чувствовала так… Кажется. С уверенностью он утверждать не смог бы.

– Мы похожи, – сказала однажды Витория. – Мы оба ищем. И не находим. Потому мы и нашли друг друга. Но это не то, что мы искали, правда?

Да, это была правда.

Постояв ещё немного на набережной, они направились в Музейный собор. В исторических кварталах это была одна из самых красивых и необычных построек, посещать которую могли все желающие. Но отыскивалось таких желающих не много. Вот почему тут можно было найти редкое для мультиполиса уединение.

Брэтали заходил сюда и до знакомства с Виторией. Ему нравилось сочетание лёгкости и тяжеловесности, запечатлённое в архитектуре здания. Собор не выглядел жалким осколком прошлого. Остроконечные башни гордо и величественно возносились в неприветливое серое небо. Под сводами царили полумрак и тишина. Брэтали любил бродить здесь, разглядывая замысловатую резьбу, покрывавшую тёмные от времени стены. Любил смотреть на море и горы у горизонта через узкие стрельчатые окна. Витражи расцвечивали пейзаж яркими красками. И вдобавок напоминали о музыке. О «Кристалл роз», которых он так часто слушал в последнее время. Цветок на оконном витраже – символ группы. Недавно он даже купил майку с такой картинкой.

Как оказалось, Витория тоже нередко бывала в Соборе. Впервые встретились они не здесь, но приходить стали вдвоём.

Погуляв по залам и коридорам, они уселись на нижних ступенях лестницы, возле окна.

– Вит, – позвал Брэтали. Хотя и негромкий, но это был именно зов, как будто она не рядом, а на расстоянии от него. – Вит, ты знаешь Дэвида и Аспен?

– Дэвид… Тот парень, который был в субботу в клубе? И девушка с ним?

– Да, они. Мы с Дэвидом сейчас часто видимся. Вчера он говорил, они с Аспен… ну… стали жить вместе, поклялись быть верными друг другу и всё такое. А мы…

– Я тоже один раз поклялась, Брэтали. Поклялась никому никогда не давать никаких клятв.

– А я… думаю, я мог бы…

Витория тихо рассмеялась глуховатым, грудным смехом.

– Нет, сердце моё. Это всё настроение… В другой раз ты не сказал бы так.

Наверное, это тоже была правда.

– Разве мало того, что у нас есть? – продолжала Витория. – Вот если бы я умерла, ты принёс бы цветы на мою могилу? Ведь достаточно знать…

– Да, – не раздумывая, ответил он. – Синие ирисы.

– И я тебе. Алые розы.

Так они сидели ещё долго, а потом Витория обняла Брэтали, и он придвинулся ближе, склонив голову ей на плечо.

Она не принесла ему красных роз. Не пришлось. Но Брэтали сдержал своё обещание.

* * *

– Она ездила на мотоцикле, – произнёс Сальваторе, мыслями находясь там, в том дне. – Любила скорость. Знаете, мастер… она ушла, и иногда я думаю, что по-другому не могло быть.

– Почему?

– Не знаю, как объяснить. Просто… если бы всё продолжалось, мы искалечили бы друг друга своей любовью. Мы были слишком сильные. Оба. Вот так. Только… почему-то – она… не я.

– Зря ты считаешь так, Брэтали. Прошлого не изменить, но по-настоящему сильные тем и сильны, что могут позволить себе забыть о своей силе.

– Да, мастер… прошлого не изменить.

Сальваторе стоял, опустив голову. Человек, замерший на краю. Как никогда близко к краю.

– Я знаю, Брэтали, решиться нелегко.

Шэн поднялся и подошёл к нему. Чёрная ткань, которая закрывала лицо мастера, была точно преграда, разделяющая их – два разных мира.

– Иногда мы должны делать выбор. Потому что настоящее изменить можно, – сказал Шэн и откинул капюшон на плечи.

Брэтали невольно вздрогнул. Нет, мастер не прятал под покровом никакого уродства. Но слишком необычно было такое сочетание несочетаемого. Резкость в нижней части лица, усмешка человека, который знает недостатки мира и людей… И вдруг – глаза такого светлого, чистого цвета, какого бывает небо в ясный день. Нет – отражение этого неба в тихой прозрачной воде. Глаза, из которых, не переставая, льются слёзы, оставляя мокрые дорожки на щеках – там, где их обычно скрывает тень от капюшона.

– Так что ты решишь, Брэтали?

– Да. Мой ответ – да, – через силу произнёс Сальваторе. Шэн понимал, чего ему это стоило.

– Что я должен делать?

– Почему ты стал виртуальщиком?

– Что?

– Почему выбрал это занятие?

– Виртпространство… иногда помогает понять что-то о самом себе. Что-то… что за мыслями. А иногда – позволяет создавать что-то новое, полезное для других.

– Представь, что ты сейчас в виртпространстве.

Шэн положил руки на плечи Сальваторе. Тот инстинктивно отпрянул.

– Я не играю в эти игры, Брэтали, – улыбнулся психолог. – Никаких подвохов, правда. Ты поймёшь.

Брэтали смотрел в его глаза, изо всех сил стараясь себя контролировать. Он точно знал: стоит ему ощутить постороннее проникновение в свои мысли, он так же машинально попытается «закрыться» духовно, как минуту назад хотел отстраниться физически.

Ведь он дал согласие… значит, должен…

Но хочет ли он этого теперь?

И оно действительно пришло, желание отступить. Сальваторе уже почти крикнул «нет!» – но было поздно.

Они очутились где-то совсем не там, где были только что. Брэтали показалось, что они упали сюда с высоты, хотя какая-то часть сознания подсказывала: никакого падения не было. Он чувствовал растерянность и безысходность. Точно в западне…

Вокруг было тихо, пусто и неясно.

– Где мы? – в голосе Сальваторе прозвучало плохо скрытое волнение.

– В начале, Брэтали.

Шэн двумя пальцами коснулся его виска. Жест смахивал на то, как изображают приложенный к голове пистолет.

– Лучше бы я не спрашивал, мастер, честное слово. Я не верю.

Брэтали осмотрелся. Сделал несколько медленных шагов.

Окружающее обрело чёткую форму. Шэн и Сальваторе находились в большом зале. Стены и пол – из грубо обработанного серого камня, высокий куполообразный потолок поддерживали мощные колонны с капителями в виде цветочных бутонов: орнамент довольно примитивный. По стенам развешены какие-то щиты с гербами и древнее оружие. Окна забраны ажурными решётками. За ними сквозь туман едва виднеются приземистые башни соседних зданий.

– Мне не приходилось бывать в таком месте, мастер. Я не могу его помнить.

– Ну, не тебя учить тому, что не обязательно бывать где-то, чтобы представить себе… И мы ведь вдвоём здесь.

– Так это ваши воспоминания?

– Нет. Не важно.

– Ну и что всё это означает? Я не вижу тут ничего…

– Ледяные кинжалы, Брэтали. Если хочешь, я помогу вытащить их из твоего сердца.

– Не говорите со мной так! Не понимаю я эти ваши туманные речи.

Шэн прошёлся по залу от одной колонны до другой.

– Обиды, боль от оскорблений, унижений. Неприязнь, которая накопилась в душе. Это твои кинжалы. С ними тяжело жить.

– Да. Но я не могу по-другому. Не могу доброжелательностью отвечать на презрение.

– Презрение людей к маби – это наш позор. Но ожесточённость мешает тебе заглянуть в себя глубже. Туда, где нет принадлежности к маби или людям.

– И… из-за этого я не могу понять, чего же всё-таки хочу в жизни?

– Думаю, да.

Сальваторе с сомнением покачал головой.

– Я никогда не научусь прощать, мастер. Любить врагов и всё такое…

– Не ставь таких огромных целей. Скажи, ты смог бы полюбить человека?

– Я… встречался с людьми.

– Не то, Брэтали, – возразил психолог.

Сальваторе сразу хотел что-то ответить, но запнулся. И только через долгую паузу сказал:

– Может быть, мастер. Да. Может, смог бы.

– Значит, попробуем избавиться от твоих кинжалов?

– Попробуем.

– Я помогу залечить раны от них. Но и ты сам должен постараться. Открытыми раны остаться не должны.

– Не останутся…

Внезапно Сальваторе обнаружил себя лежащим на полу, на спине. Он не мог пошевелиться, не мог двинуть ни рукой, ни ногой. Шэн стоял рядом, глядя сверху вниз. Смотрел сосредоточенно и, вроде бы, ободряюще. Но Брэтали всё это не нравилось. Не слишком приятно чувствовать свою беспомощность.

Мастер, наклонившись, взялся за рукоять меча, который торчал из груди Сальваторе. Тот только сейчас этот самый меч и заметил. С ума сойти…

Психолог медлил. Как будто ждал чего-то… Ждал от него, Брэтали.

– Я не могу, мастер, – даже слова, слабое шевеление губ, и то дались с трудом.

– Не сдавайся. Один я не справлюсь.

Ладно… он не будет сдаваться. Не будет…

Почему так тяжело сделать одно простое движение? Немного переместить руку… согнуть в локте…

Не сдаваться.

Брэтали дотронулся до лезвия. Холодное… Обхватил, крепко стиснув кулак, и дёрнул вверх. Наверное, он ничего не добился бы, только изрезал бы ладонь. Но в этот момент Шэн потянул меч за рукоять.

Конечно, всё это – клинок, преодолённая неподвижность, струящаяся кровь – лишь символы. Отражение действий сознания Шэна и реакции на них сознания Брэтали. Но так похоже на реальность… На совершенно нереальную реальность.

Лезвие не просто вытаскивалось. Оно таяло. Сталь одновременно была и льдом.

За первым клинком последовал второй, и третий…

Раны болели. Но появилось что-то ещё, что-то менялось…. Что – пока не понять. Видно только, как распускаются каменные бутоны на капителях колонн, превращаясь в цветы. И исчезает оружие на стенах. И туман за окнами, кажется, светлеет.

…Когда всё закончилось, оказалось, что Сальваторе и психолог стоят друг напротив друга в Кристальном зале. Ну да, так и должно быть.

Шэн закрыл лицо, а Сальваторе тяжело опустился в кресло. Он сидел, уронив голову на руку, подпирая лоб ладонью.

– Теперь тебе лучше всего как следует выспаться, Брэтали, – посоветовал психолог. – А продолжим завтра.

– Завтра мне опять прийти сюда, в городок?

– Тебе не обязательно уходить. Можешь оставаться у нас, сколько хочешь. В «Меге» ты ведь больше не живёшь?

– Да. И другое жильё ещё не снял.

– Ну вот. Зачем на ночь глядя идти искать крышу над головой? Подожди немного, пока приготовят комнату.

На первый этаж Зелёного дома Сальваторе проводил Йонне.

– Наверное, поскромнее, чем у технократов, но нам не до излишеств.

– Я излишеств и не люблю, – откликнулся Брэтали.

Здесь есть ванная, и есть кровать, на которую можно свалиться и заснуть, и забыть всё. Остальное – не важно.

На следующий день они с Шэном вновь встретились там же, в Кристальном зале. Внезапно вспомнив о Гае Юлии, Брэтали спросил о нём.

– Сейчас он решил поработать в команде Симоны, – сказал Шэн. – Так что возвращается время от времени за границу, но совсем с другой целью.

– Ясно…

Вообще-то, проснувшись утром, Брэтали собирался поговорить с психологом не о бывшем легионере. А о том, что увидел вчера, взглянув мастеру в глаза.

У кого-то он уже видел такие глаза. Нет, не такие – похожие. Те глаза не были добрыми и спокойными. Они горели ненавистью и бессмысленной злобой. Но припомнить, чьи это глаза, никак не удавалось.

Ещё эти слёзы… Мастер не плакал, в обычном смысле. Слёзы просто текли непрерывно. И не доставляли ему неудобств, которые сопровождают плач – вроде насморка или покрасневших глаз, не влияли на выражение лица: оно не было постоянно грустным, а менялось, как у любого другого человека. Но как такое может быть? Вот о чём хотел спросить Брэтали. И окольных путей, по своему обыкновению, искать не стал.

– Отчего это у вас это, мастер? – Сальваторе сделал жест, как будто вытер слёзы со своего лица.

– Точного объяснения я и сам не знаю.

– Но не всегда же так было?

– Не всегда. Но история давняя.

Психолог задумчиво помешал ложкой в чашке из тонкого расписного фарфора. Такая же чашка стояла и перед Брэтали, на этот раз отказываться от чая он не стал.

– Было так. Выучившись кое-чему, я вообразил, что очень много знаю и умею, и могу помогать людям. Но всё, на что оказался способен на самом деле – видеть боль, видеть страдания, и ничего больше. В такие моменты неминуемо отчаиваешься, и начинаешь зря растрачивать силы. Я заблудился в полуправдах. Тогда и появились эти слёзы.

– А мастер Дамо? Он не мог вам помочь?

– С некоторыми вещами человек должен разобраться сам. Мастер Дамо ждал, что будет дальше. И ещё один мой учитель, женщина по имени Ида Кин, она тоже ждала…

– И что было дальше?

– Я… понял кое-что об устройстве мира. И решил, что сострадание без любви, без спокойствия и радости значит мало. Настолько мало, что не можешь помочь даже себе, не то что другим.

– Разве можно, видя боль, не закрывая на неё глаза, оставаться спокойным? Радостным?..

– Трудно… Но если не сумеешь – всё зря. Надо стать больше, чем боль. Не судить, а осознать взаимосвязь… нашу общую ответственность. И – действовать. Мой выбор был, по сути, простой: или стоять на месте, или сделать шаг вперёд.

– Я понял, о чём вы говорите. Вы научились лечить людей, да? Лечить… необычным способом.

– Мы называем это – лечить с помощью силы. Слово «сила» давно прижилось, хотя оно может ввести в заблуждение. Сам способ – не универсальный, как всё вообще, работает, только если есть подходящие условия. Но… часто довольно эффективный. А насчёт меня ты прав. За три дня я выучился большему, чем за предыдущие несколько лет. Но, само собой, без этих нескольких лет у меня бы ничего не получилось. Я сказал мастеру Дамо, что готов… готов сделать этот шаг. Отправился в Эстхелминг. И сделал. Конечно, и после того не всё шло гладко. Люди все разные. Кто-то ответит добром на добро, кто-то не примет всерьёз, кто-то ударит в спину. Но приходит момент, когда это перестаёт иметь значение. Пусть десять над тобой посмеются, а двадцать – прогонят. Но одному удастся помочь. Вот что важно. Да, а слёзы так с тех пор и остались.

Брэтали вздохнул:

– Всё это странно… Хочется верить, что возможно. Но не знаю…

– Не обязательно знать, если можешь сделать. Смотри.

Шэн подошёл к окну и отодвинул занавеску, скрывавшую часть подоконника. Сальваторе не сразу понял, что лежит там – какая-то сухая ветка, мусор. Или…

– Тот цветок, который я притащил в прошлый раз?

– Тот.

– Почему вы его не выбросили?

Роза засохла. Лепестки почернели, превратились в невзрачный комок – точно сгорели.

– Подумал, что он ещё пригодится.

Шэн снял капюшон и взял цветок с подоконника. Сальваторе невольно затаил дыхание – наверное, от малейшего движения лепестки осыплются. Или вовсе развеются невесомым пеплом…

Держа розу в руке, Шэн подошёл к Брэтали.

– Ну? Сделаем это вместе?

– Вы смеётесь, мастер.

– Нет.

Сальваторе недоверчиво покачал головой. Но всё-таки протянул руку. Теперь они вдвоём держали цветок за хрупкий, лишённый жизни стебель.

Как это произошло, Брэтали не понял. Кажется, начал это движение Шэн. И заодно показал направление ему, Брэтали. А дальше всё получилось уже само собой. Сальваторе ясно почувствовал, как по руке заструилось тепло. Источник его находился где-то в центре тела. А может, так только казалось, и к телу это вообще не имело отношения. Может, они с мастером просто сосредоточенно искали что-то где-то очень-очень далеко… Искали – и нашли.

Стебель розы вновь наполнялся жизнью. И эта жизненная энергия двигалась вверх, к цветку. Он посветлел, лепестки расправились, разгладились, стали нежными и бархатистыми. И следа не осталось ни от мёртвой черноты, ни от тех ран, которые когда-то нанёс Брэтали, небрежно смяв бутон.

Они разняли руки, и Шэн поставил цветок в стакан с водой, забытый кем-то на чайном столике.

– Мастер, почему тогда вы отказались? Дали понять, что всё это выдумки. А теперь…

– Тогда ты хотел чуда или вызова. Теперь – знания. Это разные вещи.

– Да… точно.

– Давай закончим начатое.

– Давайте.

В этот раз было почти как вчера: неподвижное «падение» в неизвестность. Но место, куда они попали, совсем другое. Ещё толком не оглядевшись, Брэтали догадался, что стоит на вершине горы. Похоже, он бывал здесь раньше… Когда? Во сне… Но во сне всё было как-то более сурово и величественно. Над головой в темноте космической сферы сверкали холодные бриллиантовые россыпи звёзд… Но гора была та же самая, только сейчас она стала ниже, превратилась в высокий холм. И всё вокруг сделалось более земным.

Но земным ли? Где на земле можно чувствовать себя так спокойно, слышать голоса птиц, лёгкое дуновение ветра и мгновениями – даже тишину?

Одежда Брэтали почему-то изменилась. Вместо джинсов и чёрной футболки с красной кляксой на груди на нём оказалась лёгкая, свободно спадающая туника из тонкого неотбелённого полотна, подпоясанная простой верёвкой. Ног, обутых в открытые сандалии, мягко касалась шелковистая зелёная трава.

В прошлый раз, во сне, он хотел взглянуть вниз с этой горы, но не успел. Что-то помешало.

А теперь не мешает ничего. Нужно только сделать несколько шагов. Но отчего-то он медлил.

Что он увидит там? Откроются ли ему какие-то тайны?.. А вдруг они из тех, которые лучше не знать? Или… вдруг там нет совсем ничего? Неизвестно ещё, что хуже…

И всё-таки он преодолел это расстояние, подошёл к самому краю, к скалистому уступу, на котором не росла трава. С этого обрыва хорошо видно всё, что внизу.

Там был город. Всего лишь город. Но как же отличался он от всех других городов, которые Брэтали приходилось видеть! Как непохож он на Катакарану с её небоскрёбами, мчащимся транспортом, с её сталью, стеклом и бетоном…

На улицах этого города нет слишком высоких зданий. В архитектуре домов много округлых и кубических форм. Цвета крыш и стен – белый, бежевый, песчаный… Подробностей Брэтали не мог рассмотреть из-за большого расстояния. Но видел, что город утопает в зелени, столько там садов, парков и тенистых аллей.

Было раннее утро. Город пробуждался – без шума, без спешки. Стряхивая остатки сна, он как будто улыбался перламутровым краскам нового дня, радовался восходу, открывался навстречу жизни. А в тихом воздухе чувствовался какой-то чудесный аромат. Знакомый, и в тоже время – необыкновенный… Сальваторе понял, что пахнет только что испечённым хлебом и чуть-чуть дымом.

Он пригляделся внимательнее. Так и есть: кое-где к небу поднимаются тонкие дымки. Пекари пробудились всех раньше, чтобы с утра у горожан был свежий хлеб.

Брэтали смотрел вниз, и незнакомые, а может, просто забытые чувства оживали в душе. Тоска по чему-то далёкому, потерянному, или несбывшемуся… Но тоска без боли, светлая. И предчувствие чего-то нового… И ещё он понял вдруг, что любит всех этих горожан, незнакомых, кого не видел никогда – как любят детей или друзей.

Вот только что это за город? Виде́ние из далёкого прошлого? Или туманное будущее? Или вовсе другой мир, населённый совсем другими людьми…

Не важно. Если есть на свете прекрасное, оно здесь. И сейчас.

Но вспомнился внезапно красный катакаранский закат, острые шпили, сеть скоростных дорог…

Брэтали оглянулся через плечо. Шэн молча ждал.

Выражение мягкой, чуть грустной задумчивости исчезло с лица Сальваторе. Он нахмурился и сказал почти резко:

– Это уже слишком, мастер. Вы делаете из меня какого-то ангела. Напрасно.

Психолог улыбнулся:

– Это не имеет значения. Главное – ты нашёл выход, Брэтали.

– Какой выход?..

– Вчера ты говорил, что оказался в тупике. А что сегодня об этом думаешь?

– Я… не знаю. Может, мы все не так уж отделены друг от друга, как я считал, но… Нет, не знаю.

– Но у тебя ведь получилось. Получилось увидеть кое-что важное об устройстве мира. И не только увидеть.

Они «вернулись» в Кристальный зал, из которого, конечно, никуда и не уходили. Шэн передвинул стакан с розой на середину чайного стола.

– Вселенная начинается там, откуда ты на неё смотришь, Брэтали. С того, что в твоём сердце. Но есть ещё одно начало – для тебя, для всех. И на самом деле это не два различных начала… Когда это понимаешь, исчезает разница между внешним и внутренним. Исчезают разногласия и вражда.

Ты всегда знал это – больше чувством, чем рассудком. Именно поэтому ты стал виртуальщиком. Поэтому ушёл от технократов. Ты способен отдавать много силы. Твоя сила – созидание. Работа с виртпространством – одна из возможностей её примененять. Но пытаясь использовать её для разрушения, заходишь в тупик. Это неправильное направление.

– Что всё это значит: сила, созидание, правильное направление?..

– Ты знаешь. Это можно назвать другими словами. Но разные люди привыкли к немного разным словам.

Сальваторе долго смотрел на цветок. Потом поднял глаза на психолога.

– Кажется, я начинаю понимать ваши загадки, мастер. – Его голос звучал спокойно, даже с лёгкой несерьёзной интонацией. – Говорите, работа с виртпространством – только одна из возможностей применения…

– Да. Как любое творчество, как труд художника или музыканта – только одна из многих возможностей. Есть люди, чьё творчество разрушительно по своей природе. Но это не твой случай.

Сальваторе согласно кивнул и одним глотком допил остывший чай.

– Мастер… вы ведь ждали от меня какой-то помощи. С этим, похоже, вышла ошибка.

– Нет, Брэтали. Не ошибка.

– Правда? Ну… это хорошо. Хотя понятия не имею, чем мог вам помочь.

* * *

– Ты точно решил уехать?

– Да, сейчас так лучше. Но вряд ли это насовсем. Я уже уезжал из Караны, и возвращался. Рано или поздно в этот город всегда возвращаешься…

Сальваторе и Йонне шагали по дорожке, расчищенной в снегу вокруг пруда. За неделю, которую Брэтали провёл у психологов, они с Сивером часто виделись и немало говорили о самых разных вещах. Это, конечно, была ещё не дружба, но симпатия и взаимное уважение между ними установились.

– Куда направишься?

– В Вэлид. Здесь, в Каране, иногда такое чувство… как будто душно, как будто воздуха нет.

Силверу можно было говорить, что думаешь, не растолковывая при этом всего до конца. И не опасаясь с его стороны вопроса, на который отвечать не захочется.

– Надо на всякий случай дать тебе координаты вэлидских психологов. А работать где собираешься?

– Ну, это не проблема. Пока ничего связанного с моей профессией не хочу. А физический труд всегда найдётся. Слушай, Йонне, я хотел спросить: в Воздушном доме я видел портрет одного человека. Тёмные глаза, длинные волосы, улыбка… Я потому спрашиваю, что он показался мне немного похожим кое на кого.

– Понял. Это Лориус Нэриум. Знаешь о таком?

– Он был одним из первых психологов?

– В общем, да. Если бы ты видел фотографии мастера Дамо в молодости, Нэриум, наверное, мог бы показаться тебе похожим на него. Но отдалённо, взглядом, разве. Родство у них неблизкое.

Брэтали фотографий Дамо ни в молодости, ни в каком другом возрасте не видел. Непсихологу их видеть было негде. Но заинтересовавшее его сходство тоже касалось взгляда, глаз, скорее не тёмных даже, а совершенно чёрных. Такие же глаза были у старика из сна про восхождение в горах. Чернота этих глаз, казалось, могла становиться отстранённой, почти космической. Но могли они смотреть и по-другому – с пониманием и добротой.

Портрет, впрочем, привлёк внимание Сальваторе не только этим сходством, странным пересечением реальности и мира снов. У Нэриума было удивительное лицо. Молодое, оно в то же время находилось как бы вне времени. И красота его сияла такой безупречностью, что не представлялось возможным отнести её к мужскому или женскому типу. Это было что-то абсолютное – с трудом верилось, что внешность может настолько приблизиться к совершенству. Мягкая улыбка и спокойствие в чертах не вводили в заблуждение: становилось ясно, что это лицо человека, невероятно сильного духом, перешагнувшего множество границ.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Силвер. – Симона ещё в Эбер-Харте, а вот Ангелы уже вернулись. Мастер Фир вчера встречался с ними по какому-то делу, и Норман Келли передал кое-что для тебя в благодарность за помощь с тем маяком. Фир искал тебя вечером, но ты рано лёг спать. Идём, заберёшь эту… посылку.

– Ну вот ещё, – недовольно протянул Сальваторе. – Не нужно мне ничего.

– Да ладно, по-моему, это не какой-то «возврат долга», на который можно обидеться. Кстати, когда тебе на поезд?

– Сегодня вечером, в полвосьмого.

– Жаль, мастера до завтра не будет.

– Да нет, Йонне. Я не хочу прощаться. Не люблю. Скорее всего, мы с ним ещё увидимся. По-моему, он тоже это знает.

Навестить Паули за эти семь дней Сальваторе так ни разу и не собрался.