Едва Ярла переступила порог своей комнаты, как заботливая Саулина, по утрам раньше всех на постоялом дворе поднимавшаяся, уже принесла ей горячей воды и спросила, позавтракает ли она в столовой или у себя. Но Ярла отказалась от завтрака вовсе – ложиться на полный желудок не любила. Попросила только травяного чаю. Не дожидаясь, когда заказ будет выполнен, и не запирая двери, задёрнула занавеску, специально в одном углу комнаты приспособленную, и принялась за мытьё. Выйдя из-за занавеси, обнаружила на столе поднос с дымящейся глиняной кружкой и несколькими ломтями поджаренного хлеба. Саулина на всякий случай всё-таки заказ дополнила. А зашла тихо, точно мышка – Ярла, умываясь, плескаясь в воде, и не заметила, когда.

Устало улыбнувшись, Ярла пожевала хлебный ломтик, выпила чай и свалилась в постель.

Но проспать удалось меньше, чем хотелось бы. Часа через два в дверь тихо постучали. Ярла от этого негромкого звука тут же проснулась. И, не сообразив, что к чему, из-под подушки спрятанный кинжал выхватила. Но в проёме между приоткрывшейся дверью и косяком не неведомый враг появился, а веснушчатое Саулинино лицо с округлившимися глазами. Уж, казалось бы, куда круглее, и так круглые – а вот ещё сильнее обычного распахнулись. От удивления, не от страха. В первое мгновение не успела испугаться девчонка. А во второе Ярла уже на прежнее место кинжал убрала.

Давняя привычка: перед тем, как спать лечь, квилон – под подушку, остальное оружие – в чехлы, в мешок и под кровать. Не потому что на каждом шагу злодеев опасаешься, а так… на всякий случай.

– Вы извините, но у вас, это, дверь-то не заперта была… – почему-то шёпотом сказала Саулина.

Ярла про себя выругалась. Вот тебе и «всякий случай». Кинжалы под подушку прячем, а ключ в замке повернуть – это из головы, конечно, вылетело. Но вслух только протянула неопределённо:

– А-а… – провела рукой по лбу, откидывая свесившиеся на лицо волосы, потёрла глаза. – Что, от городской стражи вести?

– Не-а, не от стражи, го… Ярла. Двухбережный брат к вам.

Почему-то Ярле вмиг представился Воллет, и опять захотелось схватиться за кинжал. Но тут же она сообразила, что Воллета Саулина назвала бы «отцом». И говорила бы о нём с куда более уважительной интонацией, может, добавила бы даже «сам». Трудно предположить, что кто-то в Лоретте не знает первого священника в лицо – разве что новорождённые младенцы. Да и не пришёл бы сюда Воллет. Не такой он человек, чтобы напрямую действовать. Ну, а если не он, значит…

– Тот, который позавчера являлся?

– Ага, – кивнула Саулина.

– Ну чего ещё принесло его?.. – понедовольствала Ярла.

– Хотите, скажу, что спите вы?

– Да ладно уж, не надо. Скажи, пусть идёт.

Рубашку, в которой спала, Ярла быстро сменила на уличную. Принялась надевать штаны – и как раз в этот момент в комнату вошёл Лорк. Вошёл – и тут же обратно за дверь выскочил.

– Да не кусаюсь я, – бросила Ярла, затягивая на штанах шнуровку.

Но Лорк всё равно выждал в коридоре столько, сколько, по его расчёту, должна была длиться процедура одевания. Когда он зашёл во второй раз, Ярла, наполовину скрывшись под кроватью, шарила там в поисках сапог. Это тоже можно было счесть малопристойным, но Лорк решил, что снова ретироваться в коридор будет слишком уж по-ханжески, и остался в комнате.

Когда сапоги были извлечены и надеты на ноги, Ярла произнесла:

– Извини уж, что не при параде, – и демонстративно развела руками, давая в подробностях разглядеть свой взъерошенный и полусонный облик. – Но, думаю, тебя ко мне не эстетические побуждения привели.

– Да, то есть… Это ты извини, я действительно…

– Хватит тебе заикаться, – нетерпеливо махнула рукой Ярла. – Ближе к делу давай. Да не стой, садись, – она кивнула на стул.

Лорк опять чуть было не повторил «да, то есть…» но вовремя спохватился, кашлянул и уселся. И замолчал.

– Ну, и?.. – Ярла скрестила руки на груди и подчёркнуто вопросительно, ожидающе уставилась на гостя. В другой ситуации этот Лорк здорово бы её позабавил. Да, в другой – в которой не было бы Воллета и Талвеона, и промаха по зверю, и человека, прошлой ночью погибшего.

– Я хотел тебя попросить… Пожалуйста, расскажи мне побольше о том, что написал Талвеон, – сказал наконец Лорк.

Только теперь Ярла вспомнила, что в её заплечном мешке лежит рукопись узника. Она переложила бумаги туда вчера вечером, когда собиралась на охоту. Конечно, уходя, дверь комнаты заперла. Но у хозяев всегда есть запасные ключи. А ложась спать, она вовсе запереться забыла… Не напрасно ли уверяла вчера Лорка, что у неё надёжнее бумаги сохранятся? Можно ли в этом городе ручаться за надёжность чего бы то ни было, пока тут заправляет Воллет? Возьмёт да и подкупит кого – пошарить в её отсутствие в вещах… Одной этой рукописи вполне достаточно, чтобы занять тюремную клетку по соседству с Талвеоном. Вот разве что не придёт Воллету в голову такая идея – у сумеречного охотника еретические писания разыскивать. Здесь другая тактика борьбы подходит: как нынешним утром, например, в бестолковости обвинить. Хотя почему не придёт?.. Такому, как Воллет, что хочешь придёт в голову, не только обыск устроит – ещё и нарочно подсунет крамолу какую-нибудь. Хозяев посулами прельстит, или соседей по комнатам… А Саулина? Нет, эта не прельстится, не купится… Но кого купить нельзя, того запугать можно.

Тьфу ты, да что такое… что за город такой? Тут поживёшь – пожалуй, совсем сумасшедшей станешь, звука собственных шагов начнёшь пугаться. Бывают же люди на свете – как отравят всё вокруг себя. Целый город даже…

Впрочем, нет, глупости. Не один Воллет во всём виноват. Ей ли не знать, что в каждом человеке всякого понамешано…

– Чего рассказывать-то? – пожала плечами Ярла. – Ты же читал уже.

– Я о том узнать поподробнее хочу, что тебе лучше всего известно. О злых духах, то есть… которые не злые духи, а… людьми порождаются.

Лорк, выговаривая это, не то нахмурился, не то поморщился болезненно. Трудно было ему, к другим взглядам приученному, это новое воззрение принимать. Ярла даже пожалела его немного. Ну что тебе стоило, двухбережный брат, чуть посильнее в свою правоту упереться? Свою, или ту, которой тебя с детства учили – это всё равно… Что стоило слова еретика и убийцы теней напрочь отвергнуть? Ведь твои единоверцы одного и за человека-то не считают, а вторую недолюбливают, доверия не удостаивают…

Но если нет в человеке склонности на самый высокий алтарь свою правоту возносить, так уж нет. К другим мнениям прислушиваться обречён. И если они более разумными представляются, то свои взгляды обречён менять. А что на свете труднее быть может?..

– Ты что, хочешь, чтобы я тебе лекцию прочитала?

Невольная ассоциация с незадачливым лектором лореттской учёной общины, угодившим в тюрьму, заставила Ярлу невесело усмехнуться. А Лорк едва не сказал опять своё «да, то есть…» В последний миг только исправился:

– Я просто хочу знать то, что знаешь ты… Я же не виноват, что от рождения такими возможностями не обладаю.

Ярла снова усмехнулась.

– Тут один уже пытался известную ему истину до других донести, но двухбережные братья, – она сделала ударение на этих словах, – помогли ему перед тюремной мышью свои лекции продолжать.

– Ты виделась с ним?

Лорк чуть не спросил «Ты видела в его камере ручную мышь?» – но это вышло бы совсем уж глупо.

– Да, виделась, меня пропустили. Заперт он надёжно, ничего не скажешь.

Лорк только вздохнул. Не стал оправдываться и уверять, что он не такой, как другие братья, если и был, как они, то уже не такой. Не стал убеждать Ярлу, что ему можно доверять. И рассказывать, как не по своей воле попал в братство, тоже не стал – хотя из тех его слов, «меня приютили, чтобы спасти человеческую часть моей души», можно было заключить, что двухбережники воспитывают его с младенчества.

– А ты знаешь, что мы не очень это любим – посторонних в свои знания посвящать? И не из-за того, что такие жадные и делиться не желаем…

– Откуда я могу что-то про вас знать? – с искренним сожалением и уже не надеясь на согласие Ярлы, сказал Лорк.

В который раз она мысленно взвесила противоположные соображения. С одной стороны лишняя откровенность опасна, с другой – сторонник не помешает никогда, тем более в таком городе…

Чтобы ещё немного потянуть время и подумать, Ярла, бросив: «Ты уж ещё раз извини», поплескала в лицо давно остывшей водой из умывального кувшина, вытерлась. Последними остатками воды прополоскала рот, высунулась из окна и, убедившись, что пострадают разве только морковные грядки, сплюнула на улицу. Наконец, решилась:

– Ладно, я буду говорить, а ты слушай. А уж то я говорю, что ты хочешь узнать, или нет…

– Кто всё-таки такие те, кого называют злыми демонами, левобережными духами, как этот зверь, который сейчас в городе, например? – на одном дыхании выпалил Лорк.

При упоминании о звере Ярла недовольно поморщилась.

– Злые духи – это злые духи. Вся штука в том, откуда они берутся. Ты, видимо, уже и сам понимаешь, что ни с какого ни с берега, ни с левого, ни с какого ещё.

– А откуда?

– Это тени людей. Как бы тебе объяснить… Никто из нас не идеален, да? Во всех есть и плохое, и хорошее. Но знать – одно, а видуны… замечают это, в самом прямом смысле. Но пока это просто мешанина чувств, она видится не как настоящий зрительный образ, лишь чувствуется. Ну, как свет и темнота. Ты можешь различить свет и темноту даже с закрытыми глазами, не видя их.

Ярла устроилась на подоконнике, свесив одну ногу и обхватив руками колено другой.

– Получается, вам достаточно одного взгляда на человека, чтобы понять, какой он? – спросил Лорк.

– Ну, это преувеличение. Скажем… пристального взгляда, взгляда не глазами, а… нашим видуньим чувством достаточно, чтобы понять, стоит ли человеку верить. Чтобы разглядеть, насколько проявлены его… не самые лучшие качества.

Лорк посмотрел на Ярлу так же удивлённо, как Саулина, когда увидела вытащенный из-под подушки кинжал. А то и ещё удивлённее. И что-то среднее между восхищением и суеверным страхом мелькнуло в его глазах. Но почти сразу это выражение исчезло, Лорк нахмурился:

– А ведь, пожалуй, с такими способностями жить не только легко… но и трудно.

– Пожалуй, – в который раз невесело усмехаясь, кивнула Ярла. – Но слушай дальше. – Она уселась по-другому, боком к Лорку, и теперь смотрела больше за окно, а на своего собеседника лишь изредка бросала взгляды. Интересно, при каких обстоятельствах в своё время отец посвятил Риттона в тайны видунов?.. – Есть такой порог, когда… когда эти не лучшие качества пересиливают, одолевают человеческое в человеке, если понимаешь, о чём я. Когда тень побеждает и начинает силу набирать. С этого момента она по-настоящему видимой для нас становится. Вроде о́блака, к человеку привязанного. Сначала бледненькое такое облачко, потом потемнее, а потом форму приобретает, на фигуру человека-зверя похожую. И такие вот штуки некоторые люди за собой таскают, иногда по нескольку даже. Мы их называем ларвами, масками, или тенями. Кое-кто, впрочем, паразитами… а шутники – грибами. Ларвы действительно себя как паразиты ведут, силу из человека пьют, из хозяина. Чем сильнее чувства, их породившие, тем сами они сильнее становятся. Но в большинстве случаев такие связанные ларвы гибнут, исчезают, рассеиваются, когда жизни их хозяина срок приходит. И если бы вот этим всё ограничивалось, не было бы сумеречным охотникам работы.

Ярла замолчала. Лорк слушал её с таким напряжённым вниманием, что не подгонять не мог:

– Но работа для вас есть…

– Да. Случается, что ларв накапливает слишком много силы. Хозяин его умирает, из этого мира уходит, а ларв тут остаётся. И свободным становится: связь-то с человеком разорвалась. Вот это и есть ночные твари, на которых мы охоту ведём. Отсюда и выдумки про то, что иногда покойники после смерти в обличии призраков или упырей возвращаются.

Но бывает и по-другому. Бывает, связь ещё при жизни хозяина прерывается, если ларв особенно сильный. Такой тоже становится ночной тварью. На свободе они по-прежнему питаются энергией людей, только не хозяина уже, а других. Люди для них – добыча, пища. Не то чтобы в прямом смысле, не сами люди… Страх, который жертва чувствует. Именно страх, не другое. Вот, скажем, упыри кровь высасывают, такой способ убийства у них. Но это их суть так проявляется, а не то что сама кровь для них пища.

Для людей ларвы невидимыми или видимыми могут быть, по своему желанию. Когда видимы – или в своём истинном обличии предстают, или человеческий облик принимают. Но мы всегда их теми, кто они есть, видим. От нас они только спрятаться могут, но в невидимости не скроются. И под человеческой личиной тоже – сразу замечаем, что никакой это не человек. Ну вот, вроде, всё я тебе рассказала.

– Нет, не всё, – проснувшийся интерес Лорка было не унять. – Почему эти твари разные? Ты же сама сказала – упыри, призраки…

– Так я с тобой окончательно в лектора превращусь. По тварелогии… Ну ладно, слушай дальше. – Ярла спрыгнула с подоконника и принялась расхаживать по комнате. – Ларвов, которые для людей опасны, шесть разновидностей. Их разные чувства порождают. Ты, Лорк, – перебила вдруг она сама себя, – главное, вот что помни: я не о «плохих» чувствах вообще говорю, какого-то там праведного судью не строю из себя… О тех только случаях речь, когда эти «плохие» чувства над всем остальным начинают преобладать. Когда поглощают всё, и человек о добром, что в нём есть, забывает… Ну вот. Чаще всего, значит, дело с голодными духами приходится иметь. Их много всяких – вампиры, упыри, вурдалаки, инкубы и суккубы, каждый со своей особенностью. Но происходят все от алчности, когда она человеком завладеет. К чему угодно алчность: к богатству или власти, например. Или же зависть, или похоть чрезмерная. Иногда даже обычное обжорство. Самые худосочные вурдалаки – от таких толстяков рождаются, бывает, которым в дверь трудно пролезть. Ну, не пойми неправильно… Не хочу сказать, что если человек поесть любит, то обязательно уж и ларва волочит за собой. Нет, это именно когда преувеличена алчность, из-под контроля выходит.

Ярла поймала себя на том, что очень уж старательно на это напирает – мол, не сужу никого… Ну, может, так оно и надо. Для видуна хуже нет самому на месте хозяина ларва оказаться, в гордыню впасть.

– Другие твари, которые часто встречаются, это как здешний наш случай. Звери, или оборотные звери, они же оборотни. Порождают их жестокость, ненависть и гнев. От страха, уныния и тоски происходят призраки. Свободный призрак чаще всего жертв своих душит. Хитрость, притворство и ложь плодят ведьмаков, эти отравлениями балуются. Или ещё чем – больно уж хитрые. Себялюбие, гордыня, желание всегда правым быть неведомых чудовищ порождают…

– Чудовища и звери – не одно и то же?

– Чудовища постраннее выглядят, чем оборотни. И ведут себя немного иначе. Но не намного дружелюбнее. По большому счёту, родство межу ними близкое.

Лорк задумался на мгновение, провёл в уме подсчёт.

– А шестая разновидность тварей – это кто такие?

– Мы их безликими зовём. Происходят они от невежества, тупости, от нежелания новые знания получать.

– У них что, действительно лиц нет?

– Ни лиц, ни морд. Больше всего они на здоровые комки шерсти похожи. – Ярла вспомнила рисунок, который в своё время рисовал отец. Именно тогда она и назвала про себя безликого «комком шерсти». И такое сравнение от истины оказалось недалеко, в чём позже Ярла на собственном опыте убедилась. Правда, до сих пор со свободным безликим ей дело всего один раз пришлось иметь. – Нападая, они не терзают, и кровь не пьют, а просто наваливаются всей тяжестью и своим весом раздавливают. Это ведь только с виду они как комок шерсти, а весят порядочно.

– Странно это, – почесал в затылке Лорк. – Ты говорила, у них у всех тела не такие, как человеческие, не из плоти. А тяжесть есть…

– Есть. Настоящая или нет – не столь важно, действует-то как настоящая. – Тут Ярла могла бы добавить описание жертв нападения безликого, но воздержалась. – Всякие, знаешь, предположения на этот счёт существуют… С одной стороны ларвы – духи, обычная пища не нужна им, и не плодятся они так, как живые существа. С другой – как же духа оружием можно убить, и как сам он человека убивает? Тут, говорят, в связи нашей всё дело, в том, что ларвы людьми порождаются. Вот на природных духов, например, не нападают ларвы, хотя и те духи, и другие. Но не связаны они между собой.

– У Талвеона и про таких духов написано, но не много…

Ну ещё бы – на нескольких листах много уместить. Теперь, конечно, Лорку и об этом понадобилось больше узнать.

– Природных духов называют ещё элементалами, духами первоэлементов – воды, воздуха, земли и огня. Это ундины, сильфы, гномы и саламандры – такие имена дали им люди, сами они иначе себя называют. И даже слова́ «духи природы» по отношению к ним не совсем верны. Они как бы и есть сама природа. Могут воплощаться, становясь отдельными существами, а потом снова терять воплощение. Рассказывают, когда-то они людям были ближе, общались мы, как два народа одного мира. И это было доброе общение, а не взаимная охота, как между ларвами и людьми. Ларвы – не полноценные существа, а только части, обрывки худших людских желаний, обретшие силу, но обладающие ущербным умом. Их помыслы ограничиваются стремлением убивать. Элементалы – разумные существа, рождённые миром, так же как люди. Но человек сам как бы подобен маленькому миру, у него есть своё собственное тело и своя душа. Тело элементалов – весь великий мир. А каждый отдельно взятый дух – часть души мира, которая на какое-то время от неё отделилась, но всё равно крепко связана с ней и всегда в неё вернуться может.

– А почему теперь между людьми и элементалами прежней дружбы нет?

– Потому что люди себя от мира отделили. Посчитали, раз они устроены так, как устроены, значит, большой мир – что-то совсем другое, отдельное, и враждебное им. Дело-то всё в том, что как только начинаешь видеть враждебность, она действительно появиться может… Элементалы, заметив отчуждение людей, стали от них прятаться. Даже мы встречаем их очень редко, хотя для нас видимы они и в невидимости.

Духи прекратили предупреждать людей о природных опасностях, вроде штормов, ураганов и обвалов гор. Поэтому люди начали чаще погибать от таких происшествий. Страх усилил отчуждение. С появлением двухбережной веры оно ещё сильнее возросло. Святые братья не знают различий между ларвами и элементалами, считают злыми духами и тех, и других.

– Но вера Двух Берегов и о благих духах говорит! – не удержался Лорк от возражения.

– Вера Двух Берегов учит во всём видеть либо добро, либо зло, хотя в действительности мало где и мало в чём то или другое существует в чистом виде. Элементалы не злы и не добры по своей изначальной сути. А люди… о людях трудно судить. Из-за своей замкнутой природы, которую по незнанию можно принять за отдельность, отрезанность от остального мира, человек может начать действовать этому миру в ущерб. Не для того, чтобы навредить миру, а как будто бы для того, чтобы принести пользу себе. Это ошибка, потому что на самом деле противопоставления между миром и человеком нет, но мало кто из людей хочет это признать. Гораздо проще объявить такие «действия против» злом, напоказ осудить их, а втайне продолжать действовать именно так. Но штука в том, что как только зло было придумано, оно появилось. И вредит оно не только миру, но и тем, кто его породил. Превращает душу в источник пищи для ларва. Потом этот ларв идёт убивать других людей, а его хозяин, если жив, нового отращивает…

Ярла перевела дух, заставила себя замолчать. Слишком уж развязался у неё язык… Не за своё дело принялась, за философствования. Причём весьма эмоциональные. Хватит в Лоретте и одного философа…

Поймав на себе пристальный взгляд Лорка – более пристальный, чем хотелось бы – Ярла отвернулась. Чего этот двухбережник себе воображает?.. Что в тайные мысли её проник? Угадал, что убийца теней из Фейрена не повзрослела до сих пор, и больно ей оттого, что не хотят люди «думать и делать плохо» перестать?

– Но ведь не только зло мы придумали, как ты говоришь, но и добро тоже, – не сводя с Ярлы почти по-детски ясного взгляда своих серых глаз, сказал Лорк.

Ну да. Чего ещё ожидать – от него-то?..

– Ага, – ворчливо откликнулась Ярла, – для нас если кто ближнему своему глотку за медный грош не хочет перегрызть, так уж и не знай какое добро тут, поудивляться надо и похвалить. Ты, святой брат… не больно верь всем словам-то моим, что вот, мол, сначала так люди думали, а потом по-другому стали, и изменилось всё. Сказки всё это, наши, ведуньи. Легенды, предания. То есть, может, и неправда совсем. Но я тебе про элементалов говорила… У Талвеона есть друг элементал, сильф, ты знаешь? – неожиданно для себя перевела разговор с отвлечённых тем на действительные события Ярла. – Хотя откуда тебе знать…

– Правда? – не удивиться Лорк не мог, но тут же добавил: – Да, такой человек, как он…

– Такой, как он, сумевший восстановить ниточку порванных связей между человеческим и природным миром, конечно, может быть другом стихийного духа, – договорила вместо Лорка Ярла. – В своей рукописи он рассказывает об этих существах не голословно.

Лорк не удержался, в точности повторив вопрос, который Ярла в своё время задала Талвеону: почему элементал не поможет узнику бежать из тюрьмы? И Ярла объяснила, почему, думая про себя, как было бы хорошо, будь всё так просто. Помог бы этот элементал и Талвеону из тюрьмы бежать, и ей ларва выследить – тоже из дружбы к Талвеону. Ведь узник себя отчасти виноватым в освобождении этой тени считает… своё сопротивление Воллету, то есть. Да только элементал – не волшебный помощник из сказки, который всё за её героев делает. Не так велики его возможности. И связь между миром стихийных духов и миром ларвов слишком слабая.

Лорк, выслушав, задумался о чём-то. Потом вздохнул:

– Неужели всё дело в устройстве людей, в том, что своё собственное тело и душа у нас? Неужели из-за этого наше с миром единство нарушилось?

У Ярлы появилось искушение сказать что-нибудь вроде: «Нет, из-за того, что кто-то когда-то двухбережную веру измыслил, с её Творцом, который людей за нехорошие дела как малых детей наказывает, с двумя берегами, злым и благим, со всеобщей двойственностью». Но она понимала, что если и будет доля правды в этих словах, то далеко не вся правда. Ну, пусть один, двое, десятеро взяли и измыслили – а другие приняли, согласились, значит, предрасположены были к такой вере.

– Я ведь говорила уже: похоже на то, что в какой-то момент люди своё удобство, свою пользу выше всего поставили, себя господами мира стали считать, а всех остальных существ – ниже. И любые другие суждения объявили ложными.

– Выходит, и двухбережная вера тут сыграла свою роль… – это сказал сам Лорк, не Ярла. Не мог не сказать: по убеждениям двухбережников человек – «господин природы». – Но почему? Зачем всё вот так?.. Почему бы святым отцам не признать, что разная философия возможна: кто во что хочет, в то и верит…

«Ну, брат Лорк, – подумала Ярла, – может, я и сама ещё из детства не вышла, а ты и подавно».

– Подумай чуть-чуть, зачем «всё вот так». Людьми удобнее управлять, когда все мыслят одинаково. Проще над ними власть удерживать, повиновения добиваться. А если они ещё и так мыслят, что в головах постоянно страх наказания и чувство вины, то и совсем просто. Плохого делать не надо, потому что накажут тебя за это. А виноват ты уже тем, что далёкие твои предки мятежных духов послушали, согрешили и провинились. Чувство вечной вины – страшное чувство, Лорк. Я знаю, о чём говорю.

– Оно тоже порождает ларвов?

– Подобных тем, которые появляются от страха и тоски, призракам.

– Но послушай, Ярла… Нельзя же, чтобы люди совсем не боялись наказания за свои злые дела… Есть, конечно, стража и суд, но это не сдержит всех, тогда как страх наказания в будущей жизни…

– Тоже мало кого сдержит. Ты правильно сказал: у нас есть стража, суд и тюрьмы, виселицы и палачи, и святые братья, которые грозят вечными мучениями на Левом Берегу. Но тёмных помыслов и злых дел что-то меньше не становится, ты уж мне поверь. От всего этого усиливается только страх, который от блага далёк так же, как ваш Левый Берег от Правого. Иногда страх помогает выживать, но ещё никогда и никому он не помогал жить.

– Но как же тогда…

Взволнованный Лорк вскочил со стула. Он пытался закончить свой вопрос, но не мог найти нужных слов. Сейчас он и в самом деле напоминал не то потерявшегося ребёнка, не то человека, который терпит крушение.

– Что – как же тогда? Жить?..

Лорк в ответ только растерянно моргал.

Ярла остановилась перед ним, скрестив на груди руки. Они были почти одного роста, одинаково высокие. Но казалось, что она смотрит на двухбережника немного свысока, эта гордая сильная девушка с волосами цвета меди. Но потом она вздохнула, покачала головой и сама над собой усмехнулась:

– Чего ты от меня ждёшь, кого я здесь перед тобой изображать должна? Новую веру взамен прежней тебе срочно выдумать, что ли? Оставь это проповедникам.

– Нет, но… что-то же есть у тебя, у таких, как ты, в жизни. Должно быть, особенно у таких, как ты… Во что-то же вы верите? Иначе… действительно непонятно, как жить…

– А если ни во что? Если вокруг один сплошной хаос, неизвестно для чего и зачем нужный, и люди обречены задыхаться в своих тёмных мыслях и плодить тени – ни для чего, низачем, без всяких причин?

– Я не верю, что так… и что… вы, сумеречные охотники, такие… что вы так думаете.

Даже не пытаясь сдержаться, Ярла громко рассмеялась. Над Лорком, а ещё больше над собой. Чего она сильнее хотела: окончательно сбить его с толку, разрушить остатки его прежних взглядов – или услышать от него это «я не верю, что так»? Хотела разубедить его в чём-то, или чтобы он в чём-то разубедил её?

– Не смейся, Ярла, просто скажи, во что ты веришь…

– Это для тебя так важно?

Лорк молча уселся. Иногда он тоже умел проявлять упрямство.

– Ладно, скажу, жалко, что ли, – с намеренным пренебрежением пожала она плечами. – В возможность добрых поступков не из страха наказания, вот во что я верю. В ответственность человека. Называй это свободой или несвободой, от слова смысл не меняется. Руку на живое создание мира поднимать нельзя не потому, что это плохо или за это накажет суд или кто-то ещё, а потому что этому созданию будет больно так же, как тебе, если на тебя кто-то поднимет руку. Вот. Это тебе говорит убийца, святой брат.

– Но ночных тварей, наверное, нельзя назвать созданиями мира…

– Правильно, – картинно кивнула Ярла, – дело моего оправдания я поручу тебе. А во что ещё я верю… об этом не стану говорить. Вопросов о начале мира, его создателе, о том, что за пределами земной жизни нас ждёт, и почему вообще живём мы, мне не задавай. Точных-то ответов всё равно не знает никто, а я тем более. Есть один, который если не точными ответами, а рассуждениями своими с тобой поделился бы, да только где этот один…

Ярла осеклась, и Лорк тоже молчал. Оба понимали, кто этот «один». И новое упоминание о Талвеоне с новой силой обрушило на них всю безысходность положения: философ в тюрьме, ему грозят мучения и смерть. Чтобы как-то на другое разговор перевести, Ярла сказала:

– Я двухбережную веру совсем-то не ругаю. Мало такого в человеческой жизни, что полностью плохо или хорошо, во всём разное есть, всё от условий зависит… Двухбережники ведь и о милосердии говорят, о том, что ближним помогать надо – и порадоваться можно, если кто этим наставлениям следует и взаправду помогает. Я лицемерия не люблю… Когда одним про милосердие вещают, а другим в подвалах руки выворачивают.

Ну вот, «перевела» разговор. Нет уж, не уйдёшь от этой безысходности, не денешься никуда.

Лорк при последних словах Ярлы вздрогнул, и как будто испугался спросить, что она имеет в виду. Понял ли? Да как не понять… Даже если, с Талвеоном разговаривая, и не сообразил, что тот на допросе с пристрастием побывал, так всё равно каждый двухбережный брат знает: к отступникам пытки применять дозволено. Для блага их душ, конечно. Чтобы отречения добиться и от власти злых духов спасти. Не иначе. И Лорк знает, всегда знал. Просто меньше думать об этом старался, или оправдания подыскивал, да не получалось… И отзывалась чужая боль в душе, потому что он-то не из тех, в ком она сладострастную тьму вызывает. А из тех, кто её как свою собственную чувствует.

Так думала Ярла. А Лорк первую свою встречу с Талвеоном вспоминал. Как тогда узник на решётку навалился, ухватился за неё, чтобы не упасть. Да, видно, и держаться больно было – на пол сполз. Теперь понял Лорк, отчего это: палачи постарались.

– И другое ещё есть, знаешь, – продолжала Ярла. – Хуже, чем лицемерие. Есть такие, кто во всём правыми себя полагают, право на власть над жизнью других имеющими. Они без лицемерия верят, искренне… ни в чём не сомневаются. Вот таким никогда не будь, такое страшнее всего.

Понимала Ярла, что Лорка-то, пожалуй, не надо тут предупреждать: теперь не такой он, и вряд ли изменится настолько. Но, начав говорить, остановиться не могла, пока всего не сказала. И не как отстранённые рассуждения звучали её слова – мол, ай-яй, нехорошо всё это. Как свидетельство опыта: взаправду страшно. Взаправду неумолимая это сила, что от безоговорочной слепой веры в собственную правоту происходит, безжалостная. Вонзит когти в грудь и вырвет сердце, сто, тысячу сердец вырвет: так нужно, для общего блага нужно, так – правильно.

Лорк, общей их безысходностью подавленный, тоже сделал попытку тему разговора переменить:

– Ярла, а видуны магией владеют? Нужна она, чтобы ларвов уничтожать?

– Да так, знаем кое-что простенькое из естественной магии, природной. Но против ларвов, в основном, зрение наше преимущество даёт. Ну и выучка, умение оружием владеть. В общем, мы почти как все другие люди. А то, что рассказывают про нас, будто мы сами наполовину ночным тварям сродни – так то суеверия. Не больше мы им сродни, чем остальные.

– Вот интересно, откуда же у вас такая способность взялась, ларвов видеть? – отчасти чтобы продолжить отвлечённую от Талвеона тему, отчасти из любопытства спросил Лорк.

Ярла парировала:

– А у тебя откуда способность видеть и слышать появилась, знаешь? Глаза и уши появились – а с ними и способности? Так себе объяснение.

– Ну, это ведь другое.

– Другое, не другое… Я уж тебе сегодня из легенд-то рассказывала, так и ещё расскажу. Есть у нас такая легенда – не правдивее и не лживее других: жил когда-то давно один маг, естественные природные законы изучал, с духами-элементалами на «ты» разговаривал. Но больше всего на свете человеческую природу хотел понять, узнать истину: что же такое человек? Одним словом, не внутренности людские его интересовали, а душа… Какая она есть, и как с природным миром связана. И вот чутьё мага и знание природы подсказали ему, как составить такой эликсир, который если выпьешь, то и поймёшь её, правду о душе человеческой, и истинным знанием проникнешься. Но так уж получилось, что когда готовил маг это питьё, попало оно ему на руки – немного, капелька. Он и не заметил. А когда по случайности зачесался у него глаз – прямиком туда своё изобретение и затёр. Да не понял поначалу: отчего ещё сильнее глаза жечь начало? Сильнее жжёт – ну, он и трёт сильнее. А как понял, так уж поздно: такая боль пронзила глаза, что по комнате заметался и сосуд с эликсиром опрокинул. Ну, потом-то унялась боль. Да только вокруг всё иначе сделалось. Элементалов стал видеть маг, даже когда они в невидимости прятались – это во-первых. А во-вторых – глянул на себя в зеркало – уж не знаю, какие тогда были зеркала, как наши, иди другие, но были какие-то – и увидел, что больно уж он до разных истин жаден… Не могущества ли так добиться хочет? Устыдился этих помыслов маг и решил, что надо оставить их. Но сразу-то не догадался, почему зеркало ему такую подсказку дало. Думал, так, озарило просто… До тех пор думал, пока с другими людьми не встретился, со знакомыми своими или ещё с кем. В ком такой же намёк на «темноту», как в себе самом, разглядел, а рядом с другими – ларвов, тёмные помыслы, форму обретшие. И порадовался, что сосуд с эликсиром разбил и новую порцию не стал составлять. Такую-то истину и видеть не сильно приятно, а уж проникаться ей – спасибо, увольте. Чуть было в уныние, в отчаяние не впал маг, что вот такой вот мир вокруг него. Но спохватился вовремя: тут недолго и призрака отрастить. Трудиться над собой стал, чтобы его, мир-то, принимать как есть, чтобы людям слабости их прощать, а если уж учить чему, на лучший путь наставлять – так без самодовольства, без гордыни. И ещё воинское искусство постигать начал, чтобы со свободными ларвами бороться. Вот такая легенда. Такой, говорят, предок всех нынешних видунов был, мы этот его второй приобретённый дар унаследовали.

– Этот маг был, значит, как Талвеон? То есть, Талвеон – как он? Может и ларвов, и элементалов видеть?

– Ну, вряд ли Талвеон в точности как легендарный маг, но, да – есть видуны, которые не рождаются со своим даром, а приобретают его. Но как это делается, как этого достиг Талвеон, с помощью каких изысканий, я не знаю. Честно говоря, до встречи с ним я не сильно в истории про таких магов верила. Отец рассказывал их мне как старинные предания, которые сам знал понаслышке… Но Талвеон доказал, что это возможно, стать магом. Сам он, правда, говорит, что его способности слабее, чем у врождённых видунов. Уж не знаю, с кем сравнивал… Но если и слабее, это всё равно немало. Жаль только… не так много, чтобы он мог освободиться из тюрьмы. Да, жаль, что естественная магия – не как та, про которую говорится в сказках и которая всё возможным делает.

Талвеон. Опять это имя вернулось в их разговор, напомнило о безвыходности… и снова захотелось от неё отгородиться.

– А как же до этого первого видуна, вашего предка, было? – спросил Лорк.

– Слишком уж ты много от меня хочешь узнать. Может, некоторых ларвов удавалось уничтожить – я же не говорю, что для обычных людей это невозможно совсем. А может, и предка-то никакого не было, сказала же, что легенда это… А просто сколько люди на свете есть, столько и видуны. В любом случае, древних ларвов сейчас мало, в основном мы с недавно появившимися имеем дело. Получается, древних тоже кто-то истреблял. От старости-то не умирают они.

– Вы умеете древних ларвов от новых отличать?

– Да. Они, конечно, не так различаются, как старые и молодые люди. И вовсе не обязательно, что старый ларв накапливает больше силы. Если он долго бродил вдали от человеческого жилья и не получал своей пищи, страха, то, наоборот, слабее становится. Но по некоторым признакам всегда можно понять, давно ли тень на свете живёт… трудно и объяснить, по каким – так, чутьё подсказывает. Но, есть, знаешь, предания и о том, что, бывало, ночные твари целые деревни уничтожали. А ещё – другие… совсем древние. Из тех времён, когда люди себя миру не противопоставляли. Тогда и тварей не то чтобы не совсем было, но меньше встречалось. Оно ведь как: где внешних крайностей больше, там и внутренних… А от крайностей этих, от «всё или ничего» – от них и тени появляются. Но что-то ты у меня засиделся…

– За репутацию свою боишься? – попытался пошутить Лорк.

– Скорее за твою, двухбережный брат. Вам с женщинами-то общаться не очень положено.

При словах «двухбережный брат» на лице Лорка мелькнуло мрачноватое выражение. Но тут же он снова постарался шуткой ответить:

– С такими женщинами, которые штаны носят, ничего, можно.

Ярла хмыкнула. Эта шутка – шутка и есть. И никакой-то между ними двоими нет двусмысленности, никакой неловкости. Легко с Лорком, как с другом, которого знаешь сто лет. Да и он, похоже, о своём первоначальном стеснении позабыл. Вроде как не парень с девкой они, а не пойми кто. Аж обидно. Или нет? Друзья-то, они тоже нужны.

– Засиделся я, но самое-то важное не спросил. Про этого, нынешнего зверя, известно тебе что-нибудь?

– А тебе зачем? – насторожилась Ярла.

– Да просто узнать хотел. Может, чем помочь смогу…

– Сомневаюсь.

У Ярлы появилось предчувствие, что разговор подошёл к какой-то грани. К опасной грани.

– Ну, после этого-то всего, после того, как столько ты мне рассказала, на столько вопросов ответила, изменилось для меня многое…

Что ещё за речь? В самом деле он, что ли, упрямым быть умеет? Того гляди, какие-то права предъявлять начнёт. Вот ещё новости!

– Слушай-ка, Лорк, не представляй всё так, как будто это я тебя просвещать рвалась. Не слишком это честно, знаешь.

– Но разве тот, кто человеку истину открывает…

– Да какой я тебе открыватель истины? – перебила Ярла. – Чего-то перегибаешь ты!..

Такой поворот дел нравился ей всё меньше.

– Ну, мы с тобой теперь на одной стороне получаемся…

– На какой одной стороне? Ты сначала от той своей стороны отстранись, пока-то ты ещё не так далеко от своего звересоздателя Волле… – Ярла осеклась, но поздно. Вот гадство!.. Ну надо же было так по-глупому брякнуть – ведь никогда она болтливой не была, наоборот, на язык сдержанной…

На миг у Ярлы появилось подозрение: не нарочно ли Лорк её своими глупыми замечаниями спровоцировал. Но разве мог всё так точно рассчитать? Да и не похоже на него, вон, хлопает глазищами и рот от удивления открыл.

– Ты сказала Воллет?..

– Думаю, если скажу, что ты ослышался, тебя это не убедит.

– Этот зверь… связан с отцом Воллетом?

Ярла неопределённо кашлянула:

– Был связан…

Лорк выглядел искренне, до боли потрясённым. Ярле снова стало его жалко. Вот уж теперь-то он точно окончательное крушение переживает. Как ему в братство возвращаться? С его-то открытым характером не примет он такого, не смирится… Что же, получается, она и вправду «истину открыла», и за невольно просвещённого ответственность несёт? Только этого для счастья не хватало!..

Но при всём своём потрясении, удивлённым Лорк не казался. Не обладая способностями видуна, а просто зная Воллета долгие годы, эту возможность, возможность «темноты» в мыслях первого священника, он знал.

Лорк встал было со стула, но тут же снова сел, сгорбился и сложил руки на коленях. Но головы не опустил. Нет, неправильно было бы представлять его совсем убитым горем, тщетно старающимся собрать обломки идеалов. Что-то уже заранее подготовило его к этому крушению, смягчило удар. Ну да, разговоры с Талвеоном… А может, и что-то до того.

На его лице отражалась напряжённая, сосредоточенная работа мысли. И Ярла не мешала ходу его раздумий, не пыталась выпроводить за дверь. И вот – Лорк в который раз поднялся и решительным тоном заявил:

– Я с ним поговорю. Я постараюсь, чтобы он всё понял, попробую убедить…

Ярла чуть не схватилась за голову. Нет, напрасно она посчитала, что он думает. Если такое выдал, значит, вообще думать не умеет, непонятно, что у него вместо мозгов.

Непонятно… Или наоборот: слишком понятно? От её видуньего взора не укрылось с особенной яркостью вспыхнувшее в Лорке пламя «светлоты», готовности пожертвовать собой. Без преувеличения можно сказать, что это основная черта его характера. И теперь она возобладала в нём как никогда.

Во что бы то ни стало надо его отговорить. Пусть чуть поменьше станет это пламя. Так же как и Талвеоне, в Лорке нет склонности к ложному фанатичному геройству. Но истинное милосердие, которое есть у них обоих, ещё чаще не доводит до хорошего того, кого переполняет. Фанатиком в конечном счёте движет себялюбие, желание собственного блага. Настоящая доброта заставляет забыть о себе.

Как можно скептичнее Ярла осведомилась:

– В чём это ты собрался убеждать Воллета? Хочешь ошибочность некоторых положений двухбережной веры разъяснить тому, кто всю жизнь за неё горой стоял? К сердцу его воззвать, к разуму? Или не понял ещё, что не в самих палачах дело, что команды руки-ноги еретикам выдёргивать Воллет подаёт? Пойми ты, его разум побеждён уже. Знаешь, сколько у него теней? И одна на свободе уже. Это значит – всё, грань он перешагнул, и далеко перешагнул. Грань человеческого… С тобой он так долго возиться, как с Талвеоном, не станет. Потому что – ты уж не обижайся – но, думаю, у тебя такой силы, как у Талвеона, нет. И не такой ты известный отступник. В общем, не настолько интересно с тобой.

Закончив эту речь, Ярла даже дух перевела.

– Нет, ты не понимаешь, – запротестовал Лорк. – Разве не бывает, что люди к лучшему меняются? Разве такого ты никогда не видела?

В другой раз она признала бы это охотнее, но сейчас только из нежелания врать кивнула:

– Ну, может изредка быть, что видимая тень уменьшается, а то и вовсе исчезает, просто «помутнением» становится. Но для этого знаешь какие изменения в человеке нужны? Не на словах, на деле. Надо, чтобы мысли изменились, мысли и поступки. А это самое трудное и есть. Почти никто и никогда по-настоящему меняться не хочет. Тут ведь мало сказать: вот, я виноват, простите меня, грехи отпустите. Мало одного раскаяния, даже искреннего. Себя нужно исправлять, и последствия дел своих, если успел уже не самых лучших дел натворить. А это всё труд страшный… И потом – ну, предположим, что вот так вот взял и исправился твой Воллет. Но свободный-то зверь всё равно никуда не денется.

– Свободного, будем надеяться, тебе убить удастся, – скороговоркой выпалил Лорк. – Но другие-то тени…

– Лорк, кто при жизни столько сил ларву дал, что тот освободиться смог, тот под влиянием чужих слов к лучшему меняться не захочет, не сможет, ты уж мне поверь.

Лицо Лорка исказила страдальческая гримаса.

– Что же, мы даже и не попытаемся ничего сделать? Талвеон… Талвеон и отец Воллет…

– Ну что? Что – Талвеон и Воллет?

Несмотря на то, что Лорку узник рассказал гораздо меньше, чем Ярле, ни словом не упомянул о противостоянии между собой и первым священником, которое тянулось уже год и достигло высшего напряжения в тюремном подвале, в окружении палачей – молодой человек интуитивно угадывал всю важность связи-противоборства между этими двумя людьми.

– Если отец Воллет освободит Талвеона, для них обоих это будет спасением. И больше ни одна из теней отца Воллета не превратится в свободного ларва, никогда. Он переменится.

– Ага, – фыркнула Ярла, – спаситель выискался. Иди, заяви Воллету: вот, мол, отпустите еретика. Это вам я, Лорк, сын злого духа говорю…

Лорк в отчаянии замотал головой. Но не оттого, что слова Ярлы больно его задели. В глубине своего сердца он никогда не верил в своё нечеловеческое происхождение, отвергал ложь. Слова Ярлы значили другое: невозможность ничего изменить.

– Но это же единственное спасение, единственное! – точно в лихорадке, твердил Лорк.

– Хватит с меня мучеников! – в сердцах прикрикнула на него Ярла. – Одного достаточно, который рассуждает, символом ли будет его смерить, или ещё чем…

Уточнять, что значат эти её слова, она не стала. Не хотелось ещё сильнее расстраивать Лорка – похоже, его нервы и без того на взводе.

Но мучеников с неё действительно хватит. Только вот это сияние, это пламя в его душе не стихает, меньше не становится. С Лорка и правда станется отправиться прямиком к Воллету и «спасительную» речь перед ним произнести, никаких последствий в расчёт не принимая. Так же вот и Талвеон моментами перестаёт свою жизнь с точки зрения самосохранения воспринимать.

– Но должен же быть выход какой-то… – продолжал Лорк.

Вот затвердил… Ярлу взяла злость. Он говорит о том, о чём она думала со вчерашнего дня, за что ругала себя, как за отступление от своего дела, от охотничьего. О том, из-за чего, может, погиб этот последний человек, Вейр Дарн. А подстрели она зверя – не погиб бы… Вот ведь только что она Лорка убеждала, что на Воллетово исправление к лучшему рассчитывать нечего. А на самом-то деле – его ли? Или саму себя? «Под влиянием чужих слов…» Воллет не только под влиянием слов меняться не захочет, а вообще – никак. Так на что она надеется? Глупость, глупость хуже, чем детская… А ещё разумным человеком себя считает…

– Ты ведь тоже так думаешь, да, Ярла? – встрепенулся, обрадовано уставившись на неё, Лорк.

Да что это такое?! Мысли он, что ли, угадывать умеет?

Ярла угрюмо молчала.

– Ну, скажи, скажи, ты же знаешь, что делать? – с настырностью трёхлетнего ребёнка требовал Лорк.

– Не знаю, – буркнула наконец Ярла. – Так, есть соображение одно… Во-первых, глупое. Во-вторых, основанное на очередной легенде, то есть, считай, вдвойне дурацкое. Проще бы знаешь, как поступить? Талвеону побег устроить…

– Это из городской тюрьмы-то?

– И то правдоподобнее, чем это моё «соображение». Талвеону – побег, а чтобы Воллет новых тварей не освободил – к другому наёмнику обратиться, не ко мне. К такому, который на людей охотится. Да только берут за такую охоту дорого, поговаривают. Побольше, чем мы.

– Брось ты эти свои отговорки, – отмахнулся Лорк.

Да, точно, отговорки. Болтовня одна. Уж если ты сумеречный охотник, то ты на стороне людей. Всегда. И внутри себя клянёшься вреда им не причинять, разве что в самом крайнем случае, жизнь свою защищая.

На стороне людей… Только вот люди иногда совсем негодными оказываются. Да что же поделать… До тех пор, пока ларв свободным не стал, он – часть человека. Или человек – его часть. Было как-то раз, в детстве, размечталась Ярла: вот бы можно было ларвов ещё до того, как они освободятся, до того, как силы наберут, уничтожать. Отсекать эдак от хозяина… Да вот не отсечёшь. Тут один только вариант: вместе с хозяином на тот свет отправить. Но если сумеречные охотники такое творить начнут – решать, какому человеку жить, а какому не надо, – на них самих впору будет охоту устраивать.

– Ладно, слушай, – не глядя на Лорка, сказала Ярла. – Насчёт того, что это бред полный, я уже предупредила, но другого ничего, уж извини, в голову не пришло. Считается, что ларва пленить живым можно. Ну, ты понимаешь, это не тот случай, чтобы по рукам и ногам связать, но вроде как способ есть…

– А зачем его брать в плен?

– Да ты не перебивай. Ещё говорят, свободного ларва можно победить… не силой оружия. Силой воли. Но сделать это способен только тот человек, который его породил, в том случае, если он жив ещё. Для этого он с ларвом должен лицом к лицу встретиться. Перед бывшим хозяином тень в невидимости скрыться не сможет. Это только в первые мгновения, как освободится, она для всех, кроме нас, невидима, хозяина не исключая. А потом, когда силы наберётся, уже не так.

Но штука-то вся в том, что как раз хозяев своих свободные ларвы и избегают, единственных из всех людей. Наверное, инстинкт это у них, предчувствие, что такая встреча для них плохо может закончиться. Поэтому они всегда словно знают, где находится этот человек, и никогда не появляются поблизости.

– Но если они встретятся, и если хозяин свою тень, как ты говоришь, силой воли победит – это что значит? – испытующе смотрел на Ярлу Лорк. – Что он изменится, лучше станет?

– Да, только так эта победа и возможна. Захотеть измениться, взгляды свои изменить, мысли. Противостоять воле ларва, «темноте» своей, которая уже в отдельное от тебя существо превратилась. Готовность к делам, к поступкам в себе создать, решимость вырастить… Но очень уж с трудом в это верится, потому что эта борьба, она ведь долго длиться не может. Получается, за считанные мгновения совершенно перемениться должен человек? Даже звучит неправдоподобно. То есть, верить-то хочется… Но свидетельств, что, вот, тогда-то было такое – я не слышала. Нет их, по-моему. Ну а уж если о таком, как Воллет, речь…

– А как же сделать, чтобы ларв и его бывший хозяин встретились? – Лорк её сомнения поддерживать не желал. – Для этого и надо тень пленить? Как?

– Да если бы я знала! Говорю же, выдумки тут одни…

– Так рассказывай выдумки.

– Вот, – Ярла выложила на стол один из своих кристаллов-ловцов. – Это наши свидетели. С их помощью сумеречный охотник подтверждает, что свою работу выполнил. Но обычно в них только изображение попадает… Тела убитых ларвов, если не известно тебе, исчезают, уже сто раз сказано, что не такие у них тела, как человеческие или звериные. Поэтому, пока не исчезла тень, мы в кристалл её изображение ловим. Но это не просто фокус, не картинка, потому что изображение, если кристалл разбить, снова в тело ларва превратиться может, прежних размеров, видимое, ощутимое. Конечно, через мгновение оно исчезнет, но тут уже дело не в кристалле. В общем, ты понял: кристалл – больше, чем ловушка, для того, чего нет, для картинки. В древности знающие люди такие камушки для чего-то другого изготовляли, для разных своих целей. А видуны потом для себя приспособили. Отец научил меня, как сделать кристалл, из каких элементов и при каких условиях вырастить, и как воздействовать на него своей волей, чтобы он нужные свойства получил. Но он и сам всех возможностей ловцов не знает. Слышал только, что на какое-то время можно заточить живого ларва в кристалл. Но как? Что нужно для этого? Отец понятия не имеет, и я тоже.

– А чтобы изображение ларва поймать, что нужно?

– Да ничего. Просто к убитой твари кристалл подносишь поближе – изображение внутрь и переходит.

– Может, и с живым ларвом – так же?

– Ага. Ты у него под носом камушком размахиваешь, а он – хрясь – шею тебе сворачивает. Ещё помечтай, чтобы и приближаться не надо было к твари. А так: взять сейчас да пошептать чего-нибудь – и раз, она там уже, внутри. Нет, Лорк, сами по себе кристаллы на живых тварей ни вдали, ни вблизи не действуют. Некоторые охотники на шею надевают ловцы – ну, на цепочку там. Мне вот неудобно так, чтобы лишние висюльки болтались, а кому-то сподручно. Убьёт ларва такой охотник, и изображение сразу в кристалл попадает. Но пока жива тварь, плевала она на все кристаллы. Тут сложность какая-то, секрет… Знать его надо. Как потом тень под носом у её хозяина выпустить, догадаться проще: разбить кристалл, да и всё. Но вот поймать… В общем, я думала, Талвеон что-то об этом знает.

– Ты у него спрашивала?

– Не напрямую. Эта идея в самый последний момент появилась, когда стражник уже шёл камеру запирать. Я, как могла, пыталась дать понять Талвеону, что сделать хочу, чтобы он мне подсказал: как… Но он или не понял, или опасался, что услышит стражник, и не успел ответить.

– Так нужно просто ещё раз у него спросить! – воскликнул Лорк.

– Да. Дважды за один день являться к узнику – это слишком подозрительно было бы. Но теперь-то уже другой день, надо попробовать.

– Да, пойдём.

– Уж не хочешь ли ты, чтобы мы вдвоём пошли, дружной компанией? Странновато, не находишь?..

– Да, – спохватился Лорк. – Ну, тогда договоримся, как действовать будем.

– А тебя в твоём братстве не обыщутся?

– Ну, у нас кое-какое свободное время тоже есть, даже у младших. К тому же… – на этом он запнулся.

Ярла поняла, почему. Лорк в сомнениях. Мысль о выходе из братства явно уже посетила его. Но годы, проведённые там, не так-то просто перечеркнуть. Но вот Лорк тряхнул головой – это, видимо, значило, что разрешение сомнений отложено на потом.

– Вообще, знаешь, этот план может оказаться ещё хуже, чем я думаю, – протянула Ярла. – Прошлой ночью я видела зверя, у меня был шанс убить его… Но я промахнулась.

– Так это с каждым случиться может, – не замедлил отозваться Лорк.

Ну вот. Уж не его ли прощения она ждала?.. Но, прогнав эту мысль, Ярла продолжила с ещё более жёсткой интонацией:

– Чем дальше, тем больше мне кажется, что промах был вызван этой вот идеей – что зверь пока нужен живым…

– Говорят, четвёртый человек погиб. Ты в этом себя винишь?

– А-а, – скривилась Ярла, – да пошло оно всё… – это значило: «если даже и так, всё равно уже не изменишь ничего». – Ладно, давай вот что. Ты сейчас покажись всё-таки в братстве, а я пойду Талвеона навещу. Как пятый дневной час пробьёт, встретимся на Букетной площади, и я тебе скажу, узнала ли что-нибудь.

Теперь Лорку уже точно пора было уходить. Но он почему-то задержался на пороге.

– Ярла… а как с добрыми духами? Ну, если элементалы не злые и не добрые, а злые, ларвы, происходят от людей, то как же добрые тогда?.. Должны же они быть?

– Не встречала таких, – хмуро пробурчала Ярла, предоставляя Лорку самому думать, кривит ли она душой, и если да, то насколько.

Но пусть лучше он ей поверит. Пусть, она ведь почти правду сказала, это же редкость такая, сияющие эти создания… Сила-то в них, говорят, такая, что один светлый целого сонмища теней стоит. Но пусть лучше Лорк разочаруется немного, чем догадается-поймёт, что вот в нём-то…

– Ладно, – кивнул Лорк. – Тогда другой вопрос, последний.

– Точно последний?

– Точно. Бывает, что вы, охотники, не за деньги работаете?

– А за идею?.. – Ярла позволила себе рассмеяться намеренно издевательским смехом. Но не долго смеялась. – Бывает. Доволен?

Лорк смутился. Может, даже обругал себя мысленно за то, что с расспросами на предмет корысти хватил лишку. Пробормотал прощание и за дверь выскользнул.

А Ярла подошла к большому зеркалу, висевшему рядом со шкафом. Хорошо, что Лорк ещё другого не спросил… Про то, как самих себя видят сумеречные охотники. Все ли «помутнения» замечают, в своё лицо вглядываясь, как легендарный их прародитель? Вот она, Ярла, собралась тут, в Лоретте, справедливость наводить или ещё неизвестно что… А право-то у неё такое есть? Ну, а гнев этот её – вроде, праведный, на тех, кто палачам приказания отдаёт… Да только гнев – он всё равно гнев. А промах вчерашний и последствие его, четвёртое убийство?..

Вон она, мутная теневая волна, не глазами видимая, пробегает по отражению. А если однажды не просто волна, а тёмное такое облачко на длинном стебле выплывает из-за её плеча?.. А если уже и сейчас оно есть, только она, Ярла, сама себя обманывает, «прищуривает» свой видуний взор, на себя глядя? Человек, кто бы он ни был, видун или нет, самого себя лучше, чем есть, представлять хочет. Лекарь не всегда вовремя замечает свою собственную болезнь.

Правду ли сказал Талвеон, будто ничего, кроме того, что она сама в себе разглядеть способна, не видит в ней? А может, приметил его, облачко, да пожалел, скрыть решил? Но нет, не стал бы он лгать… Такой, как он – не стал бы.