Ярла, пошатываясь, поднялась на ноги и подошла к Саулине.

– Ну и кто тебе разрешил за мной ходить? Да ещё и штаны где-то утащила…

– Это дядюшки Тиверо, старые, он выбросить велел, а я припрятала. Я… вы не ругайтесь, я как вы хотела… Помочь вам… Я ведь догадалась про вас, разговоры слышала, да и сама ещё прежде поняла, что вы сумеречный охотник… А это опасность такая… – несчастным голосом бормотала Саулина, и вдруг зашмыгала носом, расплакалась. Дождь на её лице со слезами смешался.

– А сама-то не побоялась опасности? – продолжала допрашивать Ярла.

Но девушка только сильнее всхлипывать начала. Ярла смягчилась:

– Ну, дурёха, чего ревёшь?

Обняла Саулину, прижала к себе. Может, с ней за всю её жизнь никто вот так по-хорошему, по-человечески не обращался…

– Ну, успокойся. Времени у нас на это всё нет.

Саулина действительно прекратила плакать, сдерживая слёзы, выдохнула:

– Ой, да он вас ранил, вы посмотрите, кровь! Это он когда ремень на вас разорвал…

На её руке, обхватывавшей Ярлу за пояс, осталась кровавая полоса. Ярла даже удивилась: боль-то и прежде чувствовала, но думала, не такой глубокий след когти ларва на её боку оставили. А теперь, как взглянула на рану, так вроде и засаднило сильнее. Но ничего, потерпеть можно. А угрозы-то большой в этих царапинах нет.

– Да заживёт, – успокоила Ярла Саулину. – Кровища только льётся, чтоб её…

– Перевязать надо!

– Сейчас сообразим что-нибудь.

Ярла сняла перчатки и размотала полоски ткани, которыми были перебинтованы её руки. Сбросила кафтан и с помощью Саулины оторвала от своей рубахи рукав. Ткань под дождём быстро намокала, но всё-таки кое-какую повязку из всего этого они соорудили. Потом Ярла снова кафтан надела.

– Сильно болит? – спросила Саулина.

– Жить буду.

На другие ссадины и синяки, которых после борьбы с ларвом на теле осталось немало, и вовсе не стоит внимания обращать. Кости целы, и ладно. Удивительно, как уцелели – рёбра особенно. Но раз дышать не больно, значит, действительно, невредимы.

Подобрав разорванный ремень, Ярла поснимала с него всё – ножны, колчан, кошель. Отыскала в кармане кафтана кусок бечёвки, с давних пор завалявшийся, всё своё имущество на неё нанизала, подпоясалась. Неудобно, скользить будут крепления, но деваться некуда. Потом принялась недостающие метательные ножи собирать – они в теле зверя торчали, а после того как тот свою форму изменил, на земле валяться остались. В последнюю очередь подняла лук, приладила за спину. И только тут спохватилась: главное-то, кристалл-то где? За всей вознёй как бы не потерять… Но не потерялся ловец:

– Вот он, в кармане у меня, – сказала Саулина. – В штанах-то без дырок карманы.

Протянула девушка Ярле кристалл – скользнул камень с ладони на ладонь. Привычно тяжёлый. А цветом отличается: обычно-то чуть серебрятся они, а в этом тусклый красный огонёк теплится. И горячий кристалл – того гляди, руку обожжёт. Выходит, удалось?.. Но надолго ли ловец ларва удержит? Что не навсегда, про то Ярла и прежде слышала, но на сколько? В любом случае, время зря терять нельзя.

Думая об этом, Ярла почувствовала внутри себя какую-то пустоту. Не опустошённость, а именно пустоту, лёгкость… Удалось. Удалось пленить «чужого» ларва – а значит, и своего зверя победить. Даже если не навсегда эта победа, если впереди ещё не один такой поединок ждёт – сегодня, здесь – удалось.

Но ни одна победа не стоит того, чтобы слишком ею тщеславиться – одёрнула себя Ярла. Тем более что сейчас ещё только полдела сделано. А то и меньше. И надо продолжать… Вымокшая под дождём, грязная, раненая, потерявшая много сил, всё-таки она готова была продолжать то, что начала.

Положив кристалл в свой карман, Ярла глянула на Саулину:

– Теперь обратно пойдём. Но я – не на постоялый двор, мне ещё кое-что сделать надо.

– А я…

– А ты до братства Священного Знака – со мной, а дальше разойдёмся. Ты – в «Карася», я – по своим делам.

Спорить Саулина не стала.

Дождь лил проливной, и громыхало немилосердно. Теперь бы ронорский плащ пригодился, но летом Ярла лишней одежды предпочитала во время охоты не надевать.

По улицам целые реки воды текли, где деревянного настила нет, там грязевые потоки образовались, а в низинках – лужи-озёра собрались. Ярле-то в сапогах всё нипочём, а у Саулины на ногах драные чуни непонятно как держатся, вот-вот утонут в грязи.

А всё-таки хорошо, что гроза, молнии и гром. Многие такой погоды боятся, ни за что на улицу носа не высунут. А Ярле теперь на руку это. Свидетелей меньше. Да и шум – грохот грома, ветра завывания – тоже на руку.

Подняла Ярла лицо к грозовому небу и улыбнулась. Сегодня, похоже, на её стороне они, стихийные духи. Все тут, в этой грозе: сильфы в ветре, в воде – ундины, саламандры в молниях, и гномы в глухом рокоте, которым земля громовым раскатам вторит. Помогают в деле освобождения человека, который с ними в дружбе, который природные жизненные связи восстановить пытается, людей от мира, их окружающего, не отделяет.

– Чему это вы улыбаетесь? – сама улыбнувшись неуверенно, спросила Саулина.

– Да так… друзьям.

– Друзьям? – округлила девушка глаза. Любопытно ей про всё это побольше узнать, но сдерживается, не спрашивает: не время. Надеется, что другое время придёт, время для рассказов да ответов на вопросы.

– А рана ваша как?

– Да терпимо.

Говоря так, почти не врала Ярла. Пустяковая рана.

Талвеон… Может, и правда в его силах людям один из тех путей указать, что к лучшему ведут? Не к разделению, а к объединению… Но это Ярла сильно вперёд забегает. Чтобы всякие там пути указывал, его прежде из тюрьмы вытащить надо. Легко, одним своим словом сделать это может только Воллет. Ему и суд не возразит – судьи, они к иерархам двухбережной веры прислушиваются. То есть – мог бы это сделать Воллет, если бы… если бы изменился. Если бы своего зверя победил, лицом к лицу встретив.

Крепче сжала Ярла в кармане камень. Вроде, ещё горячее стал… Спешить надо.

По пустым улицам дошли они, дошлёпали по лужам до обители. В ночной темноте мрачными замками высились здания братства. Остановилась Ярла, всмотрелась напряжённо, всё, что днём сегодня видела, припомнила. Так… Теперь нужно Саулину домой отослать. Она, конечно, помогла, спору нет и, ясно, обидится – но нужно.

Пока Ярла размышляла, на братство глядя, навстречу им вдруг кто-то выкатился. Собаку, что ли, спустили двухбережники?.. Да нет, собака вот так молча не побежит. Да и великовато для собаки существо это. Саулина ойкнула, вцепилась в Ярлин рукав. А Ярла догадалась уже, кто это такой. И на его:

– Э, здравствуй, Бритва, ты чего это тут?.. – усмехнулась:

– А ты чего?

Так, для порядку спросила – понятно ведь, зачем Самай-пройдоха здесь, если у него охапка кукурузных початков в руках.

– На братском огороде харчами разжился?

– Ну, говорят же двухбережники, что с ближними делиться надо. Теперь как раз время для дележа подходящее, они за дверь – ни ногой.

– Ага, подходящее время… – думая о своём, откликнулась Ярла. Нахмурила брови, оглядела ещё раз строения за забором от подножия до самых крыш.

Кое-где окна светятся. Но мало. Хорошо.

– А это кто с вами? – полюбопытствовал мальчишка, плечом указывая на Саулину, а рукой умудряясь один початок, от листьев ободранный, ко рту поднести, остальной охапки при этом в грязь не поваляв. Хрумкнул, вылущил зубами зёрна и жевать принялся.

– Это? Подруга. А ты сырую-то кукурузу не лопал бы, живот разболится.

Самай только фыркнул презрительно – мол, нашла, чем пугать.

– Ты мне вот что скажи, Самай. Давно ты тут промышляешь-то? В смысле, не вообще, а сегодня? Первую ходку сделал или нет?

– Какую первую, двадцать первую, поди. Караулили-то мы с пацанами ещё с обеда, как хмуриться сильно стало. Ну, а как загремело, как двухбережные братцы по норкам попрятались, так мы и в огород. Тыкву даже домой снесли, здоро-овую! А потом, Бритва, пацаны промокли да устали, домой пошли. Но мне-то сырость нипочём, я ещё поживиться решил.

– Самый стойкий, выходит?

– А то, – сверкнул белыми зубами Самай. – А тебе зачем знать-то?

– Как зачем? Страже на тебя доносить пойду, – серьёзно заявила Ярла. Но Самай хохотнул, верить не думая:

– А взаправду?

– А взаправду мне бы узнать, где тут два брата, больше других мне нужные… Может, ты, пока днём караулил, чего углядел?

– Да чего гадать? Вон жилой дом у них, там все и дрыхнут.

– А которые мне нужны, может, и не там.

– А это какие же?

– Отец Воллет, во-первых.

– Ух ты, куда тебя, Бритва, занесло! Ну, у отца Воллета отдельный дом, верно, там он и есть. А второй какой тебе нужен?

– А второго-то ты вряд ли не знаешь, как тебе объяснить… Молодой один.

– А вот тут-то, может, я тебе и помогу. Видел, как днём одного молодого сначала стражники вели – прямиком к Воллетову дому. А потом, немного погодя, уж не стражники, а другой брат.

– Это как же – вели?

– А так: руки у него за спиной скручены, ну и следят за ним, чтобы самовольничать не вздумал, не побежал, вот как. Видать, натворил чего этот молодой. А тебе зачем про него знать-то? – допытывался Самай.

– Надо. Ну и куда в конце-то концов отвели его?

– Да в тот сарайчик, видишь? – ткнул пальцем Самай в какую-то маленькую постройку. – Там, кажись, у них застенок для тех, кто нашкодил. Там этого молодого и заперли, и уж не выводили больше.

– И правда, помог ты мне, Самай. Держи вот. – Достала Ярла из кошеля с кристаллами, в котором кроме ловцов и ещё кое-что полезное лежало, монету, сунула маленькому сейману в карман.

Мальчишка, довольный, своей дорогой идти собрался, но Ярла остановила:

– Погоди. Ещё вот что скажи: вы с грузом-то не через забор весь день лазили? Высоковато.

– Понятно, высоковато, – согласно кивнул Самай. – Идём, покажу.

Что он, интересно, воображает себе на тот счёт, зачем Ярле в братство понадобилось? А может, не так-то много воображает… знает больше, чем домысливает. Сейманы, они вечно всё знают, даже такое, что, вроде, и неоткуда им знать.

Все втроём дошли до места, где «парадный» каменный забор деревянным сменялся, попроще. Ещё немного мимо него прошагали, и Самай носком своей чуни, не лучше Саулининой, тронул пару соседних досок.

– Вот, глядите, снизу оторваны, в сторону отодвигаются. Смело можно лезть – шуму не наделаете.

Главная калитка братства на ночь заперта, тут сподручнее будет пробраться. Оно, конечно, и через забор можно бы – но если уж постарался кто-то, отодрал доски – почему не воспользоваться?

Ярла сунула мальчишке ещё одну монету в карман.

– А это за что? – прищурился Самай.

– За то, что вот её, – кивнула охотница на Саулину, – до дома, до «Золотого карася», проводишь.

Саулина аж в сторону отскочила:

– Не хочу я ни в какого «Карася», не дом там мне! Я с вами хочу, до конца!.. Разве сейчас-то не помогла вам? И ещё помогу! Ну пожалуйста!..

Вот, началось. Можно было догадаться, что взрыва этого не миновать.

– Помогла, – согласилась Ярла. – За то спасибо тебе. И ещё поможешь обязательно. В другой раз. А теперь, пожалуйста, вернись на постоялый двор, сделай для меня это. А потом… Сама я уже поняла, что не дом тебе там. Потом подумаем, что дальше.

Саулина помолчала, пошмыгала носом. Мокрая вся насквозь, волосы аж кудрявиться перестали, льёт с них. Мешковатые штопаные штанищи тощие ноги облепили – смотреть жалко. Но голову решительно вскинула:

– Ладно, вернусь, если просите. Я вам верю, что вы всё это не просто так говорите, чтобы от меня отвязаться.

Верит… Везёт же ей, Ярле, в Лоретте с такими людьми, которые в своей вере искренни.

– Пошли, – Самай мотнул головой, Саулину за собой следовать призывая. Зашлёпали они друг за другом по лужам. – Хочешь, кукурузу дам? Только одну…

Ярла смотрела им вслед, пока за угол не завернули. Потом повернулась опять к братству. Доски заборные действительно беззвучно отодвинулись. Как насчёт сторожей у двухбережников?.. Ну, если и есть они, то в непогодь внутри домов сидят, дозором по дворам да огородам ходить не потащатся. Самай – он своё дело знает, не ошибётся, когда безопасно тыквы да кукурузу у братьев таскать.

* * *

Время в заточении тянулось для Лорка бесконечно долго. Хотя отчасти это не было для него чем-то очень уж необычным. Отец Воллет, бывало, велел ему по дню, а то и по два-три безвыходно в келье сидеть, питаясь хлебом да водой, и молиться беспрестанно – одна из мер борьбы с его, Лорка, грешной от рождения природой. Но тогда он всё-таки точно знал, что рано или поздно его выпустят. Сейчас такой уверенности не было – разница огромная.

Лорк внимательно оглядел своё убогое жилище. Прежде чуть не каждый день его видел, но снаружи. И не думал, что когда-нибудь внутрь попадёт. Впрочем, нет, три дня назад, после того как Воллет его во внутреннем зале библиотеки застал, думал. Но в тот раз обошлось. А теперь…

В прежние-то времена ещё и презирал он тех, про которых знал, что запирали их тут. Одного, Бъерга, на памяти Лорка за воровство у другого брата наказали. У братьев-то и воровать особо нечего, а этот Бъерг на ларец красивой работы, для священных книг предназначенный, позарился – поднялась рука… Все тогда его осудили, а он покаялся, но всё равно не одну неделю в повинной хижине провёл, а потом ещё и плетьми отстегали его. После того только прощение ему было даровано. Другой, Кеон, за такой грех сидел, про который вслух сказать стыдно. А второго виновника, который помоложе, тоже заперли, но в келье, потому как повинная хижина в обители одна. Этого младшего, плетьми наказав, простили, а Кеона, месяц или больше взаперти продержав, из братства с позором выгнали.

Ну вот, теперь и он, Лорк, в числе узников. Пришёл его черёд изнутри хижину осматривать: нельзя ли отсюда выбраться как? Вряд ли. Вместо окна – продольная щель, через которую узкий луч едва проникает, только благодаря этому скудному свету здесь и можно что-то разглядеть. Дверь на замке. Не стену же головой прошибать… А другого не предпримешь ничего – руки-то за спиной скручены, развязать их никто не удосужился, а самому узел ослабить не удаётся. Тут, тьфу ты, изловчиться хотя бы, чтобы одежду не замочить, как по нужде захочешь… Ведро, вон, для этих целей поставлено. Пока пустое, дышать можно. А как день, другой, третий просидишь… Часто ли убирать-то потрудятся? Есть дадут – словно какой-нибудь волк или лисица в зверинце, в своей вонючей клетке будешь жрать.

А Талвеон так целый год мучается… Как можно? При этом ещё и разум сохранить…

Неужели и Лорку к такому существованию волей-неволей придётся привыкать? Времени, похоже, много впереди, чтобы привыкнуть…

При этой мысли дрожь прошла по телу. Что лучше, такая вот жизнь-нежизнь, или казнь? Но когда ты просто заточён – это тоска, отчаяние, а когда о приближающейся казни знаешь – ещё и страх. Страшно смерти изо дня в день ждать, до самого последнего мгновения. Стоило так подумать – опять Талвеон вспомнился. Похожи они теперь, оба заключённые. Хоть бы в соседние камеры их, что ли, посадили… Да, лучше в городскую тюрьму, чем в нору под главным храмом. Но в тюрьме-то всё миряне, а у провинившихся братьев – своя дорога, в покаянную нору.

Талвеон, Ярла… Обоих он их подвёл. Ларва-то, конечно, охотница убьёт, не впервой ей. Этого ларва. А другие…

Лорк лёг на клочок полугнилой соломы, брошенной на земляной пол и заменявшей в повинной хижине постель. Попытался поудобнее пристроить связанные руки. Не получалось. Разве что на живот перевернуться… да тоже не сильно удобно. Запястья затекли и ощутимо начали болеть.

Поискал Лорк глазами, не торчит ли какой гвоздь из стены, об который можно верёвку перепилить. Ничего не увидел. Когда кормёжку принесут, должны же развязать руки? Хоть сухарь-то да кружку воды принесут, не оставят подыхать с голоду…

Пролежав какое-то время, Лорк всё-таки забылся неспокойным полусном. От первого же лёгкого шороха открыл глаза – рядом с лицом мышь пробежала. Отвращения Лорк не почувствовал: Талвеон же вот приручил мышь. Но если крысы тут бывают, то дрянь дело. Говорят, они человека во сне могут искусать.

Счёт времени Лорк потерял, но сколько-то ещё прошло. Ему показалось, много, но на самом деле, наверное, нет. Если бы много, ночь бы спустилась уже. А пока только сереет за ущербным «окном». Сухаря ему приносить никто не думал, и воды тоже. Последнее особенно плохо, потому что пить хотелось сильно.

Но вот и стемнело наконец. И гром ворчать начал. Лорк порадовался безотчётно, стал грозу призывать, как будто это какая-то его союзница была – вот уж странно… Или нет? Талвеон ведь говорит, что человек и мир вокруг него – одно целое, и не нужно никаких барьеров ставить. Значит, и гроза союзницей бывает. А Ярла рассказывала, у Талвеона воздушный дух в друзьях…

Талвеон. Ярла. Что-то сейчас с ними? Может, оба в опасности. Может, Талвеона вот-вот на казнь поведут, а Ярла со зверем сразиться собирается в такую-то бурю. А он, Лорк, в этой проклятой конуре сидит, беспомощный. Обидно до слёз…

Ну да, ещё только слёз не хватало.

Хлынул дождь. Крыша сарая, как оказалось, протекала. Если бы сообразить, во что собрать немного воды, чтобы напиться можно было… Но и собирать не во что. Не в поганое же ведро, и не открытым ртом капли ловить… Одна сырость от дождя, а толку никакого.

Через окно-щель тонкие отблески молний проникали в сарай. Лорк не думал, что вот так, в грохоте и сверкании, в сырости, с теряющими чувствительность руками, с пересохшим горлом и опустевшим до тошноты желудком можно уснуть. Но уснул ненадолго и, наверное, по-настоящему. Потому что когда какой-то лёгкий не то скрежет, не то шорох раздался, вздрогнул и несколько мгновений обрывка сна от себя отогнать не мог. А снился ему Воллет, но не такой, как обычно, а двухголовый: на одних плечах человеческая голова и волчья. И наяву померещилось, что этот двуглавец в стену сарая царапается, вот-вот пролезет внутрь. Да, нет, ерунда… сон. Двуглавец – сон, а вот скрежет – всамделишный. Что такое? Недавняя мышь, или крысы предполагаемые? Непохоже… Металлический звук. Замок кто-то отпирает, но не как обычно, вроде, не ключом.

И вдруг – медленно-медленно отворилась дверь, кто отворял, явно лишнего скрипу не хотел. Шёпот:

– Эй, Лорк, где ты там?

Следующий молниевый проблеск девичью фигуру высветил. Только девица – в штанах, и из-за спины у неё оружие торчит.

– Ярла? – обрадовался и изумился Лорк, так же как она, шёпотом, откликаясь. Шёпот вышел хриплый. – Ты как догадалась, где я? И замок открыла…

– Да не больно трудно догадаться-то. – Ярла спрятала в свой кошель ещё одну полезную вещь, отмычку, которой в своё время Ольмар Бирг её орудовать научил, рассудив, что в жизни пригодиться может. – Хотела вот одна Воллета вразумлять идти, – полушутя добавила она, – да, думаю, вместе кашу заварили, вместе и расхлёбывать.

Лорк хотел поскорее выйти на волю из своей тюрьмы, да не тут-то было. Завозился на соломе, как жук – всё тело на жёсткой подстилке отлежал, так что и слушается плохо. А руки не чувствуют ничего.

– Тебе братья бока, что ли, отбили?

– Да нет, руки связали только, сейчас я… – справился кое-как, встал в полный рост. – Ты мне про зверя скажи: как, что?.. Я к Талвеону-то не попал…

– Да я уж поняла.

Вышли они под дождь, затаились в тени, у стены. Ярла тихонько дверь сарая притворила, достала один из своих кинжалов, пощупала Лорковы запястья и верёвку перерезала.

– Двигай руками, разминай. Болеть начнут – терпи.

– Да не болят вро… ой-й, – прошипел Лорк.

Как только кровь нормально по рукам пошла, и правда, болью отозвалось.

– Ничего, разминай, разминай. А я тебе пока про зверя расскажу… Покажу.

Вытащила Ярла из кармана кристалл, раскрыла ладонь, явив зловещий красноватый светоч с крошечной фигуркой внутри – и не разберёшь, человек ли это зверовидный, или человекоподобный зверь. Лорк невольно ещё раз ойкнул.

– Неужели в самом деле оно… это… оборотень?

– Оно самое. И живёхонько. Но не знаю, сколько внутри просидит. – Сунула Ярла ловец обратно в карман.

– Да как тебе…

– Потом расскажу. Не до того сейчас.

Ну, тут права она, а всё равно интересно.

– А как же с Талвеоном-то свиделась?

– Не виделась. Так, из прошлых его слов кое-что сообразила. Говорю, потом подробности. Талвеон на прежнем своём месте, и если не пошевелимся мы с тобой, там и останется – до тех пор, пока на казнь не поволокут. Что, отошли руки?

– Отошли. А у тебя что это?.. При очередной вспышке молнии разглядел Лорк на Ярлином кафтане пятно.

– Чего у меня? – пощупала Ярла свой бок. – А, чтоб его, протекло…

– Сильная рана?

– Не сильная. С этого момента думать про неё забудь. По лекарям после пойду.

Бок жгло. Но Ярла и сама малость в лекарских делах понимала: только мякоть когти разодрали. Как будет возможность – промыть получше, водкой протереть, и заживёт, затянется.

– Воллета где найти? У него дом отдельный?

– Ага.

– Показывай дорогу.

Шагая, Лорк живо вообразил себе, как среди ночи они двое вваливаются в Воллетово жилище. А если такой шум первый священник поднимет, что, несмотря на грозу, будет слышно, и другие братья всполошатся? Да ещё зверь, зверя надо выпустить… Тут же представился и суд, как обвинение зачитывают: открыли доступ в святую обитель исчадью мира злых духов, обвиняются в чёрном колдовстве, в покушении на жизни братьев, в отступничестве… А если не забегать вперёд так далеко – здесь, во дворе, как на ладони они, за редкими деревьями не укроешься. Вздумает кто из братьев в окно высунуться, и вот вам: пленник на свободе, женщина там, где женщинам быть не полагается, им только к храму проходить можно, но уж никак не к жилому дому… Да ещё и вооружённая женщина, да с колдовским камнем в кармане.

Появилась в коленках дрожь, остановился Лорк так резко, что Ярла ему чуть в спину не врезалась. Спросила почти яростно:

– Что?!

– Я… трушу, наверное.

Фыркнула Ярла тихо, смех удерживая:

– Молодец, сам признался.

Насмешкой прозвучало, но на самом-то деле не такая уж и насмешка. Попробуй, не струсь, когда годами тебе в голову нерушимое почтение к двухбережным идеям вбивали, а в придачу – вину, веру в собственную греховность врождённую. Попробуй, пойди наперекор… тут смелость нужна. Проще-то как было бы: увидел крупицу истины, вроде поверил, да махнул рукой: так и так не изменю ничего. Лучше притвориться, что ничего и не видел. Но не такой Лорк человек. И не такой, чтобы слабости поддаться. Мимолётное это. Вот уже сам торопит:

– Ну, пойдём.

Но теперь Ярла почему-то замешкалась.

– Стой. Может, сейчас во вред спешка будет…

– Да что во вред? Всё равно надо!

Но остался Лорк рядом стоять.

Грозовое небо так бушевало, что, казалось, тут, над братством, самый центр грозы и есть. И подпирала это небо башня подсобного дома, в верхнем этаже которой виднелся свет, сквозь высокие витражные окна мерцающий.

– Что там?

Лорк не понял сначала, о чём Ярла спрашивает. Глянул на неё – и снова молния; выхватил свет из ночи лицо охотницы, тонко-острый бледный профиль, почти что грозный – трудно и узнать Ярлу. Подумалось: «Вот она-то и правда этой стихии сродни, она с этим миром действительно одним целым быть способна». Свет молний в зелёных глазах…

Но сама же она и разрушила это наваждение, оторвала от башни взгляд, удивлённо к Лорку повернулась:

– Чего ты как язык проглотил?

Молодой человек сообразил наконец, о чём был вопрос.

– В нижних этажах – мастерские, а там, где свет – библиотека.

Ярла хотела ещё что-то сказать, но только начала – и замолчала, точно прислушиваясь. Теперь уже Лорк её спросил:

– Что?..

Ярла приложила палец к губам, словно кроме грозового буйства ещё что-то расслышать пыталась. Или не звуки она слушала, а предчувствия свои… Снова вверх вскинула взгляд, и Лорк невольно за ней следом. Что там, в вышине, за свет среди темноты? Есть он, или его нет, глаза обманывают? Молния – и всё иначе: не проблеск света неведомый, а большая стрекоза летит, дождя не опасаясь, взмахивает прозрачными крыльями, взмывает вверх, вверх, к последнему этажу башни.

– Разве бывает так? – озадаченно протянул Лорк. – Разве летают стрекозы ночью, да в ливень? И странно как, что заметили мы её…

– Некоторые летают, и если захотят, чтобы ты их заметил – заметишь обязательно, – откликнулась Ярла. – Понял уже?..

У Лорка глаза расширились от изумления. А может, и не только от изумления – немудрено, когда всю жизнь тебя учили природных духов злыми считать.

– Талвеонов приятель нам путь подсказывает. Что, говоришь, там, в башне? Библиотека?

Лорк вспомнил, что когда покидал кабинет Воллета, первый священник сказал брату Эйлолу что-то насчёт библиотеки или библиотекаря.

– Да, может быть, отец Воллет не у себя дома, а там! – в волнении зашептал Лорк. – Наверное, туда нам надо…

– Так пойдём. Двери там ночью кто-нибудь стережёт?

– Запирают, а так, чтобы постоянно стеречь – нет.

– Вот и хорошо.

Ярла принялась рыться в своём кошеле, отыскивая отмычку, которую опять предстояло пустить в ход. А Лорк поднял лицо, надеясь снова отыскать взглядом сильфа, но мерцающий огонёк исчез бесследно.

* * *

Ещё одно важное дело, к которому Воллет собирался перейти после аудиенции у герцога и разбирательства с Лорком, касалось книг. Дождавшись, когда библиотекарь Скейс придёт в кабинет, первый священник повёл разговор о том, что очень уж много вредных и запретных книг скопилось во внутреннем зале. Библиотекарь только руками развёл: на то он и внутренний, закрытый. А место там есть, ещё книги размещать можно.

– Ни одну дверь нельзя закрыть настолько надёжно, чтобы быть уверенным, что никто никогда её не откроет, – возразил на это Воллет.

Втайне первый священник давно был недоволен суждениями и поведением библиотекаря, и подозревал Скейса в излишней лояльности и даже в вольнодумстве. Жаль, что тот – один из трёх вторых священников братства. Это добавляет ему авторитета и значительности. Чем он заслужил такое назначение?.. «Ни в чём нельзя быть уверенным – вашими стараниями», – добавил про себя Воллет. Но вслух свои окольные убеждения продолжил:

– Вы и ваши помощники, брат Скейс, тратите много усилий, чтобы приобретать книги, в том числе и опасные, на разных ярмарках и в лавках, ездите по другим городам. Конечно, всем нам известно, для чего: своих врагов надо знать, мы должны знакомиться с их ложными отступническими учениями, чтобы убедительно их оспаривать. Нам следует достойно вооружаться, особенно теперь, когда это ронорское изобретение для печатания грозит широким распространением всяческой лжи… Но не лучше ли, вооружившись, то есть изучив сочинения, противные вере Двух Берегов, не хранить их в зале, который, хотя и называется внутренним, от внешнего, доступного всем, отделён всего лишь одной стеной, а избавиться от них? Мы-то с вами сохраним их в памяти на случай, если это понадобится для нашей борьбы. Нам знание ничем не грозит, мы достаточно стойки. Но умы молодых братьев не так устойчивы ко лжи и легко поддаются пагубным влияниям. Также меня тревожит и близость учёной общины. Да, да, брат Скейс, я чувствую настоящий трепет ужаса, стоит мне представить, что какая-нибудь «Философия слова» или «Единство противоположного» выйдут за стены нашей библиотеки и станут доступны любому, кто захочет их прочесть. Учёная община – и без того рассадник всяческих опасных идей. Брат Скейс, я считаю, еретические книги, в особенности те, все существующие экземпляры которых собраны у нас, надо уничтожить. А каково ваше мнение?

Наконец-то Воллет высказал это вслух. Долгие годы эта мысль жила в нём, но действовать он всё никак не начинал – почему? Уж точно не из страха перед этим жалким библиотекарем – было бы кого бояться. Скорее, реакция норвейрской Первообители внушала ему опасение. Одно дело, если бы распоряжение против книг пришло от Первого из первых, и другое – его, Воллета, самоуправство. Но Лорк своим проникновением во внутренний зал библиотеки, сам того не ведая, дал первому священнику оправдание. Если из Норвейра последуют вопросы, можно будет сказать, что он, Воллет, действовал исключительно в целях защиты веры Двух Берегов, чтобы в дальнейшем ни у кого из братьев обители Священного Знака не возникло желания отравить свою душу ядом отступнических идей.

«Окольные» убеждения первого священника завершились совершенно недвусмысленным вопросом. Библиотекарь замялся. Ему было жаль книг, и не только потому, что он отдал много времени их поискам. Ему было жаль авторского труда, затраченного на их сочинение, и труда всех тех людей, на чьи исследования опирались авторы. Жаль их восторженных озарений, бессонных ночей, заполненных тяжёлой работой – ради кого? Да, ради себя, но не только, не только.

Как объяснить Воллету, что, даже не соглашаясь с изложенными идеями, можно восхищаться силой ума автора? Такие, как он, этого не понимают, им всюду мерещатся враги.

– Знаю, – вкрадчиво продолжал Воллет, – вам жалко их. – Библиотекарю стало не по себе от такой проницательности. – Но согласитесь: иногда книга может быть страшным оружием разрушения неокрепшей души. Она может посеять пагубные сомнения, из которых вырастет отступничество. Не говоря уж о том, что сам по себе запрет – это искушение, а искушения всегда провоцируют на низменное. Когда же нет того, что вызывает искушения, нет и самих искушений. Как бы вы ни ценили книги, отрицать, что порой они толкают души к гибели, вы не можете. Открывая такую книгу, слабый духом человек ступает на дорогу, ведущую прямиком к страшному миру Левого Берега.

– Но уничтожение… – произнеся это, библиотекарь замялся. Похоже, сегодня такой день, когда Воллету приходится терпеть одного мямлю за другим. – Такое решение надо хорошо обдумать, чтобы потом не пожалеть о содеянном сгоряча.

Мямли вечно тянут время и находят отговорки.

Воллет прикинул про себя: не привести ли библиотекарю живой пример падения, спровоцированного не только греховной природой, но и посещением внутреннего зала библиотеки – всё тот же пример, Лорка. Но рассудил, что не стоит. Библиотекарь всегда относился к Лорку хорошо. Неподобающе хорошо. Все они так: один другого чуют, вольнодумцы, отступники…

Библиотекарь так и будет тянуть и мямлить, это ясно. Но зачем Воллету заручаться его согласием, когда можно самому принять меры? Что ему помешает? Разве он не первый священник Лоретта? Кто посмеет перечить, если он, никого не спрашивая, сделает с этими книгами то, что считает нужным? Кто посмеет в открытую заявить, что он неправ, в чём-то его обвинить его? Норвейр?.. Но Норвейр может и не узнать ни о чём. Да, если настоятельно предупредить всех трёх вторых священников и остальных братьев, что в Первообитель сообщать ничего не надо, можно обрести полную свободу действий.

А может, кроме библиотекаря и двух его помощников и не придётся никого предупреждать. Кто, кроме них, заметит пропажи во внутреннем зале? А этих троих припугнуть будет легко. Значит, путь свободен. Почему такой вариант прежде не приходил ему в голову? Ключи у него есть. Действовать нужно ночью, чтобы никто не помешал. Сегодня же ночью.

Приняв это решение, Воллет постарался побыстрее завершить разговор и выпроводить Скейса. Предупреждение лучше отложить на потом, когда кое-что будет уже сделано.

А пока… окончательно определиться насчёт будущего Лорка? Нет, не следует спешить. Пусть посидит в повинной хижине и подумает о своём поведении, ему это полезно. Авось станет сговорчивее, добровольно покается и со смирением примет заточение во имя спасения своей души.

До вечера Воллет занимался обычными своими делами, решал хозяйственные вопросы братства – всё-то надо проверять самому, вплоть до того, сколько картошки да хлеба закупить, никому-то нельзя ничего доверить…

К вечеру началась гроза. Такое проявление стихии обычно не к добру. Но, может, сегодня окажется наоборот.

Братьям пора уже отходить ко сну. Воллет выждал ещё немного. Сам себя убеждал, что время это нужно ему не для сохранения тайны, а для молитвы. И действительно, молился, просил у Творца вразумления. А потом, когда в промежутках между громовыми ударами уже ничего, кроме дождя да ветра, никаких звуков жизни братства слышно не стало, пошёл в подсобный дом. Отпер дверь и запер за собой, стал подниматься на последний этаж башни. Шагал по тёмным лестницам, зажжённую свечу ладонью от сквозняков прикрывая. Мало света, но ему хватит: хорошо здесь всё знает, даже и в полной темноте дорогу найдёт.

Но в самой библиотеке такого крошечного огонька мало. Многое придётся рассматривать, напрягать зрение. Зажёг Воллет несколько лампад на столах, подвинул поближе к полкам.

Но не слишком ли большую работу взял он на себя? Без помощи библиотекаря, который легко тут ориентируется, трудно будет за одну ночь отыскать самые вредные книги. Конечно, десятка три-четыре заглавий Воллет припомнит, но здесь и множество других есть… Всё подряд без всякой системы хватать нет смысла. «Разоблачающая комедия» и «Ложные философские и религиозные учения» Марвена Путешественника, например, обе в списке запрещённых книг, но они по вредоносности несравнимы. Первую из них обязательно надо уничтожить, а уж Марвена – как получится.

Начать Воллет решил с того, что лучше всего помнилось. «Свободная поэзия», «Житие святого Ферранонта», «О бесконечном» – отвратительнейшее сочинение еретика по имени Фиолт. Систему расстановки книг первый священник знал. В ней учитывались разные параметры – имя автора, год написания, город, где сочинение впервые было обнародовано. Дело пошло довольно быстро: вот уже несколько стопок подлежащих истреблению книг сложил Воллет. Их надо сжечь, и удобнее всего сделать это здесь же.

Воллет перетаскал тома в жаровню, в которой сейчас не было ни угля, ни дров, и подпалил свечой. Страницы тут же занялись, начали темнеть, обращаясь в невесомый пепел. Можно было бы продолжить поиски других вредоносных сочинений, но первый священник смотрел на разведённый им костёр, как заворожённый.

Книги, на создание которых было затрачено столько сил, столько времени, тяжкого труда и авторских озарений, исчезали в огне. Некоторые из них, как точно знал Воллет, существовали в единственном экземпляре или же в нескольких, собранных в библиотеке братства Священного Знака. Теперь можно не беспокоиться, что кто-то когда-то прочитает их.

Но вот потух убийственный костёр, завершилась под бушевание грозы казнь мыслей и идей. Нужно действовать дальше.

Первый священник оглянулся вокруг. Громады библиотечных стеллажей уходили под высокий потолок. Бесконечные ряды книг надвинулись на него, как грозное воинство. Да, он ведь объявил им войну, этим враждебным знаниям и измышлениям, которые противоречат правильным, единственно правильным взглядам… Часть из них он уже уничтожил, от опасных сочинений остался только едкий дым, а вскоре развеется и он.

Воллет смотрел на книги, сжав кулаки и стиснув зубы, не отдавая себе отчёта, что в его поведении таится безумие. Он видел скачущие по стенам и потолку тени, которые отбрасывало колеблемое сквозняками пламя светильников. Но других теней, густым роем окруживших его, он не замечал.

Нужно действовать, и он будет действовать. Нужно разыскать другие наиболее вредные книги, пусть для этого понадобится просматривать все одну за одной. Пусть понадобится приходить сюда ночь за ночью, он сделает это… А может, действительно начать жечь всё подряд, не тратя времени на чтение этой дряни? Начать прямо сейчас… И никто не скажет ему ни слова, никто не вправе перечить ему здесь, в его братстве.

Но Воллета отвлёк шум – не шум грозы, что-то другое. Неужели кто-то идёт сюда? Первый священник прислушался, но посторонний звук не повторился, лишь гроза продолжала свою дикую пляску за стенами.

Зря он запер за собой только дверь подсобного дома, но не библиотеки. Хотя – почему же зря? Разве он не хозяин здесь? Даже если кому-то вздумалось засидеться в подсобном доме и среди ночи шататься по коридорам, даже если этот кто-то застанет его тут, опасаться нечего. Первый священник Лоретта не будет прятаться, как вор. Он делает правильное и праведное дело.

* * *

Ступенька лестницы скрипнула, Лорк и Ярла замерли, прижавшись к стене. Но это была лишняя предосторожность. Какая разница, обнаружит их присутствие Воллет чуть раньше или позже? Ярла приготовилась, сжала в кулаке кристалл, в очередной раз ощутив исходящий от него жар. Но гроза делала своё дело – видимо, Воллет ничего не услышал.

В том, что в библиотеке они найдут Воллета, Ярла уже не сомневалась. Воздушный дух мелькнул и исчез, стоит ли ему верить?.. Но Ярла верила. Раз уж Лоурел считает Талвеона другом, это что-то да значит. Немало значит. Ошибочный путь сильф указать не мог.

Кивнув Лорку, она двинулась дальше, оставляя позади последние ступени.

В воздухе ясно чувствовался какой-то горький запах, и во внешнем зале библиотеки он сделался ещё отчётливее. Пахло сгоревшей бумагой.

Теперь медлить и осторожничать уже не только ни к чему, но и нельзя. Стремительно преодолев первый зал библиотеки, пустой, они вбежали во второй. Но всё-таки мгновение-другое между моментом их появлением и тем, когда Ярла изо всех сил швырнула об пол кристалл-ловец, прошло. И в эти мгновения Воллет обернулся к Ярле и Лорку, выдохнул «Ты!..», имея в виду не то его, не то её. А потом глянул на пол, на взвившийся маленький фейерверк осколков и брызнувшие во все стороны красные лучи.

«Я не спросил её, как это будет, – мелькнуло в голове Лорка. – Может, это опасно, и меньше всего надо бы находиться рядом с этим ларвом, которого выпустили на свободу… Но теперь в любом случае поздно».

Ярла потянула Лорка за рукав во внешний зал, но это не было свидетельство смертельной опасности, приказ спасаться, бежать. Им нужно остаться здесь, чтобы видеть, чем всё закончится. Ярла рассчитывала, что ларва будет занимать один лишь его бывший хозяин, с которым его невольно столкнули. Это столкновение, которого он сам постарался бы во что бы то ни стало избежать, для него – вопрос существования или несуществования. Посторонним свидетелям можно не опасаться… какое-то время. Но лук из-за спины и стрелу из колчана Ярла на всякий случай вытащила.

Красное свечение обрело форму фигуры, которая с каждым мгновением становилась всё отчётливее. Для всех, не только для Ярлы, зверь был видим – теперь он не мог скрыться в невидимости. Это тоже следствие присутствия его бывшего хозяина.

Ларв был в своём истинном виде – оборотень, волк-медведь-человек, у которого все черты, и звериные, и человеческие, чрезмерно, до уродливости преувеличены. Воллет стоял не двигаясь и молча. Он не пытался поднять тревогу, что-то предпринять. Неразрывная связь, существующая между двумя этими созданиями, была ощутима для них обоих. Их словно окружила незримая, но нерушимая стена, они оказались в своём собственном мире, отдельном от остального, где были Ярла и Лорк, библиотека, гроза. В их мире жили только они двое. Это был мир… внутренний мир сознания Воллета, вынесенный вовне.

Между тенью и хозяином началось противостояние сродни тому, какое недавно пережила Ярла. Но в отличие от её опыта, между зверем и его создателем применение обыкновенного оружия невозможно совсем. Здесь действует только воля, это поединок воль… точнее, одной воли в двух её проявлениях.

Теперь Воллет уже не думает, что этот ларв послан Творцом мира, чтобы покарать лореттцев за их грехи. Увидев себя, нельзя себя не узнать – себя, или часть себя. Даже в таком обличии. Нельзя не захотеть перестать быть чудовищем… Весь вопрос в том, сможешь ли ты перестать им быть. Мало просто отрицать своё с ним единство. Мало такой борьбы – или же она вовсе не нужна, потому что только придаст ларву сил. Нужно захотеть измениться – и начать меняться. А для этого надо прежде всего перестать держаться за прихоти своего «я», превозносить «я», ставить его превыше всего. Я хочу, моё, я прав, я ненавижу… Вот от чего нужно отрекаться, а не от этого видимого зверя. Видимого, наоборот, надо принять, согласиться с его существованием, и с тем, что порождён он именно тобой. Вот тогда появится шанс сделать его слабее… слабее – вплоть до полного исчезновения. Его и других, которые облаками вьются вокруг.

Это не показное раскаяние, вызванное страхом кары. И не такое раскаяние, которое требует прощения от других, но не меняет ничего. Это шаг к настоящим внутренним переменам, к переменам на деле, а не на словах. К поступкам, продиктованным не алчностью, не гневом, не себялюбием. К поступкам не ради собственного «я».

Отпустить пленника – чем не такой поступок?.. Вопреки своим тёмным страстям, своей выгоде вопреки.

Бесконечно долго длилась безмолвная и бездвижная борьба. Ярла, видя тени, плавающие рядом с Воллетом, почти не верила в её благоприятный исход. Но внезапно лицо первого священника исказила гримаса, какая появляется на лицах людей, старающихся поднять или сдвинуть с места огромную тяжесть. Он сделал шаг, сокращая расстояние, разделяющее его и зверя, который стоял на двух ногах, но не по-человечески сгорбившись. И вдруг эта «нечеловечность» начала таять, испаряться из облика ларва. Он стал обретать человеческую внешность, распрямился, тяжёлые вытянутые челюсти уменьшились, лоб стал выше – это была уже не звериная морда, а лицо, в котором явно читалось сходство с Воллетом.

Неужели это возможно? Неужели в этом человеке ещё осталось достаточно человеческого, в нём, кто упивался чужой болью в тюремном подвале…

Сомнения Ярлы оказались не напрасны. Волю первого священника направляла только неимоверная гордость, нежелание видеть себя в чудовищном обличии – обычное отрицание. А истинное оружие, заключающееся в том чтобы смирить буйство собственного «я», было совсем слабо в его руках. Или – его вообще не было. И в следующее мгновение зверь снова начал становиться зверем. И человек начал становиться зверем. Да, именно так: лицо Воллета приобрело звериные черты, руки сделались похожими на когтистые лапы. А потом очертания его фигуры стали неясными, красное свечение стёрло их – и эти красные лучи потекли к ларву. Воллет исчезал, его сущность растворялась в сущности зверя. Двое разделившихся стремились стать тем, чем и были – единым целым.

Но первый священник сделал ещё одно волевое усилие, и красное свечение исчезло. Воллет возвратил себе человеческий облик. По его искажённому, покрытому потом лицу было видно, какого труда ему стоит сопротивляться притяжению зверя.

Несколько раз повторялось это: Воллет-человек то почти исчезал, то вырывался из-под власти ларва. Ярла и Лорк, наблюдая борьбу двух сущностей, человеческой и звериной – на самом деле, конечно, не звериной, а много худшей, – чувствовали невольный страх. Не обычный, побуждающий спасаться, но почти что благоговейный – такой страх вызывают созерцаемые издалека природные катастрофы вроде обвала в горах или взрыва огненной горы. И казалось уже, никогда не закончится это противостояние.

Но, в очередной раз приняв вид человека, чему предшествовало почти полное истаивание, Воллет с воплем, в котором смешались рычание хищника и стон гибнущей души, рванулся к окну, прочь от ларва, и прыгнул. Звон стекла, крик – уже самый обыкновенный человеческий крик, который не может сдержать падающий с большой высоты, утонули в раскатах грома.

И вот теперь ларв, помедлив лишь мгновение, обернулся к двум людям, стоящим на пороге. Он не забыл об их присутствии. Ему, утомлённому борьбой, как никогда требовались свежие силы. И страх жертвы был для него самой подходящей пищей. Ларв прыгнул, но ещё раньше Ярла выстрелила. Стрела угодила твари точно в грудь. Следом полетел метательный нож – уже ненужный, исключительно для «перестраховки».

Ларв с грохотом рухнул на пол. Прежде чем его тело потеряло подобие плоти и исчезло, Ярла успела достать из кошеля новый кристалл-ловец.