Небольшая туго набитая матерчатая подушка маячит перед лицом. Разворот – сначала бедро, потом плечо. Кулак врезается в пружинящую поверхность. Подушка отскакивает чуть в сторону и возвращается на прежнее место.

– Меньше замах! – командует отец.

Подушка надета на его ладонь. Поэтому и от удара едва-едва отлетает. У него руки ой какие сильные.

Ярла хочет сдуть со лба прядь волос. Выбились из косы, в глаза лезут. Но сдуть не получается: прилипли волосы, пот по лбу ручьями течёт. Вытирает рукавом.

И снова – разворот, удар.

– Кулак разворачивай! Запястье жёстче!

Ярла бьёт ещё, ещё, и напоследок – не кулаком уже, а локтем. Вот теперь сильнее откачнуло подушку. Локтем раза в два мощнее удар, чем кулаком. И разворачивать его проще. И запястье…

– А, хитрюга! – отец в шутку легонько толкает Ярлу в плечо подушкой-«лапой». Сейчас можно ему пошутить, а ей – отдышаться. Перед следующим заданием.

– Локтем – оно, конечно, сильнее, – уже серьёзно говорит отец. – Только опаснее: ближний бой.

Садится на скамейку с резной спинкой, новую – недавно её под яблоней взамен старой, рассохшейся и потемневшей, поставил. Ярла косится недовольно сперва на отца, потом на деревянное завитушечное «кружево». Шлёпается на скамейку рядом и теперь уже только на свои худые руки, одна с другой сцепленные, смотрит.

Отец Ярлины мысли угадывает – про эти самые худые руки, про то, что им таких вот узоров по дереву никогда не вырезать: сил не хватит. Берёт отец её ладони в свои. Ярла хмурится. Вот ведь, точно: его один кулак – как её два, и запястье у него, как если её оба вместе сложить. Ему хорошо «жёстче»…

– Ты на природу-то не дуйся, – советует отец. Спокойно так, без насмешки. Если бы иначе – вскочила бы Ярла и в дом убежала, или наоборот, со двора прочь, на улицу. Но он её характер знает, давно выучил.

– Так уж оно есть, что чаще женщина слабее мужчины. Но, кроме одной силы, скорость существует. Тренировка, умение. Оружие, опять же. А в повседневной жизни тебя ещё и дар наш всегда обережёт. Были и до тебя среди видунов женщины, были и есть, не меньше их, чем мужчин. Были и такие, кто охотой занимались. – Отец достаёт из кармана длинную полоску плотной ткани, начинает туго бинтовать Ярле запястье и кисть. – Вот этим, когда к серьёзному делу готовиться будешь, не пренебрегай. Вроде, тряпка, а правильно намотаешь – крепкость дополнительная.

Свободной ладонью Ярла трёт нос.

– Оружие – вот и учил бы больше с оружием. Я, что ли, ларвов на честный поединок с пустыми руками буду вызывать?

Отец усмехается, качает головой.

– А я, что ли, тебя не учу с оружием-то? Сама знаешь: нам всё уметь надо. Даже если нашим делом решишь не заниматься, научить я тебя всему должен, что самому известно. Хотя бы для безопасности твоей. Потому что дар даром, но и угроза в нём… А ты в свой черёд своих детей научишь, если будут.

С левой рукой закончено, Ярла пересаживается от отца по другую сторону, чтобы ему удобнее было правую бинтовать.

– Что ты всё заладил: не станешь да не станешь нашим делом заниматься… Стану.

– Воля твоя. Это ведь мы сами, наш род, да ещё некоторые решили когда-то, что такой путь выбираем. Никто не приказывал, не заставлял. И не за всех потомков решили. А так – каждый сам решает за себя.

– А много тех, которые решают не охотой жить, а другим чем, как люди обычные?

– Много не много, а есть. И среди мужчин, и среди женщин. Женщина-видунья, случается, сама не охотится, а сына, если пожелает он, какому-нибудь воину на обучение бойцовскому искусству отдаёт. А прочие знания, помимо воинской науки, сама передаёт ему – вот и получается сумеречный охотник.

– А я так не хочу. Я сама хочу, как ты, охотником быть… – встаёт Ярла со скамейки. – Всё, отдохнула, давай продолжать.

– Давай, продолжай, – отец указывает на мешок с песком, подвешенный к толстой яблоневой ветке. – С разворота, по сто раз каждой ногой.

Ярла морщится:

– Сам же говорил, что с разворота удары в настоящей драке не годятся. Даже с людьми, а уж…

– В драке не годятся, если в совершенстве не научишься. А координацию неплохо развивают.

– А руки зачем бинтовал? – не рассчитывая на перемену задания, из одного упрямства приводит последний довод Ярла.

– Поработаем ещё и руками.

И вдруг всё это – летний вечер во дворе, красно-золотой с лиловым отсветом закат, скамейка под яблоней – начинает истончаться, таять, развеивается туманом. Последним тает отцовское лицо, такое знакомое, такое родное лицо в обрамлении курчавых волос и короткой бороды. Суровая складка губ, глаза, которые умеют, когда надо, холодом сверкнуть. Но на неё-то он смотрит не так. На неё – всегда по-доброму, и улыбается часто…

Растаяло, ушло. Открыла Ярла глаза – небо над головой. Хмурое небо и косой белый парус фелуки, как птица с подбитым крылом. Вот это уже не сон, это настоящее.

Рядом сидело человек десять или больше народу, но Ярла была уверена, что её пробуждения никто из них не заметил. Потому что никто и не знал наверняка, задремала она или просто полулежала, привалившись к своему заплечному мешку и веки смежив. А проснулась тихо, без всяких потягиваний и зевков. Уж в таких-то пустяках собственное тело её не подводит.

И всё-таки в лодке не стоило спать. Пусть попутчики с виду люди мирные: купцы, по одежде судя – из середнячков не богатых и не бедных, без большой поклажи, не по торговым делам плывут, по личным. Потом ещё двое ремесленников с коробами, в которых кожаные ремни, кошели и другие вещицы разные. Пожилая дородная крестьянка, укутанная в непомерных размеров вязаную шаль. Женщина помоложе, в городской одежде, с ней ребёнок. Старик в коричневой рясе служителя веры Двух Берегов. Парень с котомкой, из которой угол толстой книги виднеется. Может, в лореттскую учёную общину направляется юнец.

Обычные люди. Вот разве с одним из купцов де́ла никому бы лучше не иметь… Присмотришься – и сразу догадка царапается: нечист на руку. Есть в нём то неуловимое, что видуны «замутнённостью» зовут, или «затемнением». Замутнённость эта не глазами различается, а внутренним чувством, внутренним зрением, которому имени нет. Но с этим купцом однако не так ещё плохи дела, чтобы скаредность его совсем заела. Пока – не так.

А остальные попутчики и вовсе без всяких оговорок, без догадок. А Норола – не такая широкая река, чтобы до берега не доплыть, если в воде окажешься. Даже если бы внезапно это… Ну, если вообразить, представить: вдруг взяла и потонула фелука. И все за бортом. Не на воде, а под водой – ведь захлестнуло бы с головой, потянуло ко дну вслед за лодкой. Но она, Ярла, вынырнула бы, выплыла, и сомневаться нечего. Но всё равно днём-то спать не надо в пути. Не от попутчиков опасность, не от кораблекрушения, так мало ли от чего ещё. Такая уж у видунов жизнь, что всегда нужно начеку быть.

Это всё качка виновата, от неё клонит в сон. Да плеск воды за бортом мерный, монотонный. И погода какая-то тяжёлая, сонная – может, дождь будет к вечеру.

Почему приснился ей этот сон? Не настоящий сон, путаный и неясный, а сон-воспоминание. Воспоминание десятилетней давности, почти не искажённое кривым зеркалом сновидений, которое обычно всё с ног на голову переворачивает. Запястья-то теперь у неё потолще тогдашних соломин стали… Но всё же тонкие, женские. Поэтому отцовским советом насчёт бинтов Ярла не пренебрегает.

Скучает она по отцу, в этом всё и дело, весь секрет сна. Давно с ним не виделись. Скоро полгода, как ушёл Ольмар Бирг с караваном в Тар-Ниин, нанялся охранником. Великая пустыня Алнаара, которую торговые караваны на пути в эту восточную страну пересекают, небезопасна. И не хищных зверей, не львов да пустынных волков опасаются купцы. Большую часть времени приходится идти по землям племени тайфет, а за ним издревле дурная слава тянется. Народ чёрных колдунов. Боятся путники встреч с ночными духами, с вернувшимися к жизни мертвецами, которых своими заклятиями тайфеты якобы к жизни пробуждают. Вот и нанимают купцы в охрану не только таких дюжих молодцов, которые стреляют хорошо да кулаками махать горазды, но и сумеречных охотников. А им, охотникам, видунам то есть, от этого выгода одна: торговцы платят хорошо. Порадоваться можно, что веками это суеверие о племени тайфет живёт. Откуда взялось оно?.. Да кто ж его ведает. Ну, может, и было что-то когда-то. Совпало так, что несколько караванов подряд натолкнулись в землях тайфет на особо кровожадного упыря или зверя-оборотня. И пошла молва бродить через расстояния, через века. Но кому, как не видунам, знать: не чаще в тайфетском краю такие вот случаи, такие столкновения, чем в любом другом. В больших-то городах что тут, на западе, что на востоке, пожалуй, побольше свободных ларвов появляется, чем возле тайфетских деревень, далеко одна от другой разбросанных. Но молва – она молва и есть. Верят ей.

Пока Ярла в девчонках ходила, не уезжал отец так далеко. По окрестным-то селениям, конечно, приходилось ездить: в одном городе, да ещё в таком небольшом, как родной Ярлин Фейрен, не часто сумеречному охотнику дело находится. Отсутствовал, бывало, Ольмар дня три, пять, случалось, и целую неделю, по всему Илленийскому княжеству путешествовал. Ярла со старой своей нянькой Ниланой оставалась. Но надолго не покидал их в то время отец.

После, как минуло Ярле пятнадцать лет, стал Ольмар брать дочь в поездки по Иллении с собой. Надо же ей опыта набираться. На всю жизнь осталось с Ярлой воспоминание, как на одной такой их общей охоте сказал отец: «Сегодня ты стрелять будешь». В первый раз сказал.

У опушки Оленьего леса дело было. Оборотный зверь, в деревне Верхний Райл объявившийся, днями скрывался в чаще. Эту его повадку отец с дочерью угадали. Устроили засаду с вечера: ждать, когда оборотень под покровом ночи к деревне пойдёт. Вот тут-то и объявил Ольмар дочери: мол, будешь стрелять.

Ярла в грязь лицом не ударить постаралась, волнения не показать. В их деле самообладание нужно. А потеряешь его – пиши пропало: не только работу не сделаешь, сам ларву в лапы попадёшь.

И вот, дожидаются они появления зверя – у Ярлы сердце так и стучит. А вдруг окольной дорогой пойдёт? Вдруг про них, охотников, догадался? Вдруг промахнётся она? Вот это, последнее, хуже всего. Стыдно потому что. Отец, конечно, тут же сам по цели выстрелит, но про себя-то подумает: вот дурёха, чему только учил!.. А темно-то как… луна из-за туч смутным намёком на проблеск виднеется. Ничего-то при таком свете не разглядишь. Промчится зверь мимо чёрной тенью, и был таков. Не избежать промашки.

Помчался. Ярла вся в зрение обратилась, впилась взглядом в силуэт на фоне чуть светлеющего неба. Наложила стрелу на лук, натянула тетиву. Лук, стрела, мишень – отдельно ни на чём из этого не сосредотачиваться. На всём сразу – общая картина в уме. И – не целиться, а только видеть эту точку, одну-единственную, куда стрела пойти должна, в середине силуэта тёмного. Долго, годами учиться надо, чтобы вот так, интуицией руководствуясь, стрелять. По неподвижным мишеням – долго, а потом по движущимся – ещё дольше. Было у Биргов возле дома, на своём куске земли, стрельбище обустроено с разными учебными приспособлениями. Многие из них Ольмар сам выдумывал. По живым целям, по птицам не одобрял тренировочной стрельбы, даже обычной охоты – той, что на лесных обитателей – не любил. И Ярла по его примеру. А бывало, и без всяких хитрых механических мишеней обходились. Наберёт Ольмар яблок и знай себе швыряет в небо: упражняйся, стреляй. Или ещё велит дочери глаза завязать и на слух, по какой-нибудь шумящей искусственной цели метиться.

И – отпустила Ярла тетиву. Зверь за миг до того чуть сбавил ход, упростил задачу. Не промахнулась она в тот раз. После – бывало, и отец следом за ней стрелял. Потом, дома, днями напролёт изводил упражнениями на стрельбище. Пока не уверился, что из десяти Ярлиных стрел девять в любые мишени точно попадают, одну дочку охотиться не отпускал. Зато уж как отпустил – не было такого, чтобы на охоте раз за разом все её выстрелы мимо цели проходили. Если бы было, может, самой Ярлы уже бы не было.

Пока вместе Ольмар и Ярла ездили, случалось: видят их вдвоём – и не верят, что отец и дочь, так непохожи. Ольмар голубоглазый, волосы пшеничного цвета, лицо широкое, открытое. А Ярла узколицая, одни скулы да подбородок острый, волосы как медь, и глазища зелёные. Отец загорелый всегда, а к ней словно и не прикасается солнце, настолько кожа светлая. В общем, не девка, а бритва какая-то. Такое вот прозвище в округе ей дали, слышала его, бывало, за своей спиной. Как первый раз услышала – захотелось тому болтуну ответить, а может, и запустить чем-нибудь в него. Только не бритвой – чего нет, того нет. Ножом из перевязи, которая крест-накрест на груди, или кинжалом, который на поясе в ножнах. Но нельзя. Видуны на ларвов охотятся, а людей оберегают. Всяких. Не исключая таких вот, которые злят. А потом и гнев прошёл, и даже понравилось: бритва. Ну, пусть – Бритва.

Лет с двадцати Ярла одна охотиться стал. Илленийское княжество вроде как в её распоряжение отдал отец, а сам в далёкие путешествия стал отправляться. В Иллении-то других видунов нет, только на севере, на самой границе с Орнельским княжеством, Скергинов семья. Но они и заботятся больше об Орнели, а Бирги об Иллении.

Когда-то вернётся отец? Раньше чем ещё через месяц точно ждать нечего. Далёкая страна Тар-Ниин.

Далёкая страна… Что-то сегодня всё о прошлом да о прошлом мысли. Фейренская школа вспомнилась, как на уроки туда ходила Ярла, да как брат Тирен, учитель, про эти самые далёкие страны рассказывал. Про Тар-Ниин, где круглый год жара и можно в одной полотняной рубашке ходить. Только тар-ниинцы полотна не любят, предпочитают другую ткань, невесомую да лёгкую. Теперь она и у илленийских вельмож в моду входит, на чём купцы наживаются. Ещё рассказывал про Аюкку: там люди с чёрной кожей живут. Те и вовсе почти без одежды обходятся, зато золотые кольца носят в ушах и в носу все до единого, и мужчины, и женщины.

Интересно было брата Тирена слушать. Про дальние страны – там другое всё, люди другие. Выглядят иначе, говорят на других языках и двухбережной веры не исповедуют. Грамоте тоже интересно было учиться, потому что благодаря этой науке всякие книжки можно читать. А вот как заставит учитель какой-нибудь скучный текст переписывать, да ещё чтобы хорошим почерком, или подсчёты вести – вот это хуже некуда. Начнёт Ярла отцу на школьные уроки жаловаться. А тот смеётся: вот я скажу брату Тирену, чтобы ещё больше тебе заданий давал. Ярла тут же протестовать: чего это мне больше, а другим, значит, меньше? А Ольмар уже серьёзно глянет на дочь: нам многое надо знать. Мы и бываем много где, и много каких людей встречаем, и в какие только не попадаем переделки. Лишние знания да навыки – они не в обузу, в помощь, скорее.

Чайки низко летали над водой, кричали пронзительно. Их ли крики заставили Ярлу очнуться от воспоминаний, или что-то другое – но теперь перед её глазами был уже не школьный класс в Фейрене, а сегодняшнее: палуба фелуки, речная гладь, лодки на ней, дальше – холмистые зелёные берега. Среди этих невысоких холмов река делала поворот, и лодка вместе с ней, и вот показалось вдали… нет, не ещё одна деревня наподобие тех, мимо которых много уж раз проплывали. Крепостные стены показались, белые стены, зубчатые, с башнями.

Капитан фелуки крикнул что-то двум своим матросам, всех слов Ярла не разобрала, ветер их подхватил, унёс. Но одно – Лоретт – ясно расслышала. Вот, значит, какой он, Лоретт. Город с белыми стенами. Что там, за ними, ждёт? Будет ли эта охота дольше и опаснее других, или наоборот, быстрее и проще?

С попутным ветром стремительно быстро лодка по волнам летит. Меньше и меньше расстояние до города, ближе белые стены. А в небе – тучи плывут, словно фелуку обогнать стараются, текут, меняют форму. В детстве была у Ярлы такая игра: угадывать, на что облака похожи. Припомнилась сейчас, и представились там, высоко, не то звериные морды, не то лица человеческие, гримасами искажённые. Звери-люди или люди-звери. Ларвы?.. Может, это послание от того, к кому едет она в Лоретт? Точнее, из-за кого едет. Из-за кого позвали её. «Привет тебе, сумеречный охотник. Не надейся, что легко дамся в руки твои…»

Нет, глупости всё это. Нет у ларвов ни к каким особым предчувствиям способностей, этот, лореттский, о её приезде понятия не имеет. И сила их хотя велика, но не безгранична. А к облакам, ветру, огню и прочим стихиям никакого отношения не имеют ночные твари.

Есть выдумки и есть реальность, вот и всё. То, что для видунов – реальность, многие другие посчитали бы выдумкой. Кто в этом виноват? Кто виноват, что твоим глазам от рождения открыто то, чего остальные не замечают? Вопрос без ответа. Из тех, о которых лучше не задумываться, а то недолго в пустые и бессмысленные философствования впасть.

Важнее вот что: действительно ли лореттское «чудовище» – свободный ларв? Может, приняли горожане за сверхъестественное преступления какого-нибудь убийцы в человеческом обличии? Бывают и такие «ложные тревоги». Бывает, скорее люди в чудовище поверят, чем в то, что им подобный кровавые злодейства творит. А если бы знали они, что на самом-то деле оба эти случая не так уж и рознятся… Но это опять уже философия. А суть в том только, что если взаправду объявился ларв, сумеречный охотник для его уничтожения необходим. Если же человек по безумию или по расчёту руки в чужой крови запачкал, охотник в поимке его помочь может, но что с ним дальше делать, как наказывать – это уже судей дело.

А вблизи-то, оказывается, и не такие белые они, стены Лоретта. Местами штукатурка пооблупилась да от плесени вздулась пузырями, а кое-где голуби да другие птицы небесные постарались попортить белизну.

Вот и пристань. Деревянные мостки с лодки на берег – скрипучие, могли бы и понадёжнее соорудить. Из караульной будки, что за городскими воротами, выскочил стражник встречать фелуку. Сперва у капитана проверил какие-то бумаги, потом к пассажирам, в очередь выстроившимся, потопал. Теперь пойдёт занудство: каждый ему расскажи, кто есть, да откуда, да зачем в город плыть понадобилось, да вещички свои покажи. В Лоретт, говорят, жемчуг, рубины и изумруды кроме как в собственных серёжках да кольцах ввозить нельзя, потому что торгуют этими камнями только купцы, специальное разрешение имеющие. И ещё, вроде, на какие-то другие товары запреты есть.

Стражник Ярле с первого взгляда не понравился: толстоватый брюзглый тип с неопрятной, колом торчащей бородёнкой. Но бородёнка-то ерунда, очищать её от обеденных крошек или нет – его дело личное, тут вреда никому, кроме него самого, нет. А вот то, что по пятам за стражником плывёт-тянется – это уже похуже. Гораздо хуже. Свинцового оттенка облако, очертания фигуры с головой, руками и ногами – а может, лапами – почти приобретшее. И «пуповина», что это «облако» со стражником соединяет, истончается уже. Пока ещё уходит точнёхонько в спину этому грязнобородому, на уровне поясницы, в самый позвоночник. Пока. Но в недалёком будущем может и оборваться, и появится ещё один вполне себе свободный ларв. И опять лореттцам помощь сумеречного охотника понадобится… Не слишком ли часто, для одного-то города? Впрочем, есть шанс, что не оборвётся связь, благополучно стражник свою тень за собой до конца жизни протаскает. И потом, после… конца жизни – тоже не оборвётся, и растворится тень без следа. Всё-таки довольно редко освобождаются они. Если бы не редко – где бы столько охотников напастись?

Ну а с грязнобородым всё ясно и ничто не удивительно. В Лоретте в стражу не как в некоторых других городах идут, не по повинности, все молодые мужчины на год, на два. На постоянную работу нанимают стражников. А при таких условиях понятно, кто ими становится: те, кто силу очень уж любят показать, да не просто так, а чтобы им за это ничего не было. В смысле, по закону. Этого как добиться? Правильно, самому представителем закона стать. Никчёмные они все сплошь людишки, стража эта наёмная. Своих-то силёнок собственных маловато, так нате вам: закон – моя сила! И если не по мне что, так кулаком вам по зубам. По закону. Уж кто-кто, а она, Ярла, этих стражников порядочно перевидала и… ну ладно, ну не все никчёмные. Большая часть.

А что за ларв у этого грязнобородого? Ярла сосредоточилась внимательнее на парящем вблизи неряхи-стражника свинцовом «облаке». Голодный дух?.. Она, скорее, оборотного зверя ожидала разглядеть. А-а, ну да, это та разновидность голодного, которая алчностью, чрезмерной страстью к наживе порождается. Вот и объяснение, почему грязнобородый стражник не в обычные дозорные, а именно сюда, на заставу, служить пошёл. Если всё-таки суждено когда-нибудь этому его голодному духу свободу обрести, тощий-претощий и бледный упырь получится. Которые от жадности к деньгам, они всегда такие.

О, да у него за спиной ещё одно «облачко» вьётся, поменьше, поэтому и не рассмотрела его сразу Ярла. Вот это уже как раз оборотного зверя зародыш. Прямое следствие того, что молодец этот где надо и где не надо силой своей узаконенной пощеголять любит. И не просто пощеголять, а в ход пустить.

Но второе «облако» ещё бесформенное совсем. И хорошо, если бы таким осталось. Оно, конечно, когда ларвы свободными становятся, сумеречным охотникам работа, а где работа, там и плата за неё. Но если и правда от этого вот хмыря два ларва, от жадности и от жестокости происходящих, отделятся, то наверняка ведь люди пострадают. Так что лучше уж пусть и работы, и денег меньше будет.

Нудно, долго допрашивал стражник одного купца за другим, потом ремесленников, в коробах с товарами рылся. Привязался к старухе-крестьянке – мол, чего тебе, дряхлая, в городе делать, сидела бы дома на печи. Та давай объяснять: едет к дочери, дочь за одним торговцем лореттским замужем, дитя ждёт, скоро срок родить. Надо матери с ней рядом быть, помогать, чем получится. Но стражник упёрся: подавай бумагу, где всё написано про дочь да про мужа её, как зовут, когда поженились, да ещё от лекаря свидетельство, что взаправду дитя ждут. Ярла, глядя на безобразие, заставщиком чинимое, морщилась. «Съездить бы тебе по тощей твоей шее, грязная борода». Да не съездишь. Нельзя.

Пока не сунула старуха стражнику в руку кошель, тот так и упирался. А деньги-то, что в тощем этом кошеле, как накопила, о том она одна только и знает. Единственное, может, колечко или серёжки продала, или не доедала, каждую кроху с огорода продавать несла.

«Облако», то, которое уже в форму фигуры переливалось, которое темнее и отчётливее, колыхнулось, рябью подёрнулось. Потенциальный голодный ларв пищу получил, доволен…

Дошла наконец очередь на досмотр и до Ярлы.

– Имя как… – запнулся стражник. И так и сяк смотрит на неё, оценивает. Видит, что без сопровождения, без слуг девица, и одежда простая, да ещё и непонятная какая-то, неположенная: штаны, рубаха да кафтан на манер мужских. Украшений, серёг-колец, нет. Но пояс под расстёгнутым кафтаном дорогой, хороший виден, и сапоги тоже приличные. Расщедрился всё-таки, добавил вежливое обращение: – имя как ваше, госпожа?

– Ярла Бирг, дочь Ольмара.

– Что везёте?

– Личные вещи только.

Недоверчиво покосился стражник на Ярлин дорожный мешок и на длинный чехол – и то и другое она пока на плечи не вешала, держала в руках: досмотра-то не избежать.

– Покажите.

Ярла развязала чехол. И высунулся оттуда средних размеров лук со спущенной тетивой. Ну а где лук, там и колчан со стрелами. Не дожидаясь приказаний стражника, открыла Ярла и мешок. Тут – нагрудная перевязь с метательными ножами, да два кинжала в ножнах. Ну и остальное: свёрток с одеждой, всякие мелочи необходимые – гребень, полотенце, чуть-чуть еды – и брала-то с собой в полудневное плавание немного, а всё равно осталось.

Взгляд стражника метнулся к Ярлиному поясу – разглядеть-угадать, что там под полой кафтана слева, не третий ли кинжал? Под полой, потому что днём-то можно одеждой прикрыть оружие, это на охоте надо, чтобы всё – поверх, под руками.

Ну, пусть его пялит глаза стражник. Ярла нарочно так встала, чтобы толком не понял: вроде и заметно что-то, а вроде и ничего.

Из-за Ярлиного плеча студент и другие попутчики, которые ещё в очереди оставались, шеи тянули любопытно. Раз в чехле лук, может, и в мешке чего интересное? Всем до всего дело есть.

– Это… по какому же поводу? – кивая на оружие, с некоторым замешательством осведомился стражник.

Ну да, где тут без замешательства обойтись. Как будто не из особо важных да знатных пассажирка – как раз случай свою властишку проявить. Привязаться, денег выкрутить… или ещё чего. Но куча оружия – это ведь не просто так, что-то да значит… Да ещё такого оружия. Не какого-нибудь деревенского умельца поделки, сразу видно: всё хорошим мастером сработано. Ну и как с хозяйкой этого добра себя держать?

Молча достала Ярла из кармана бумагу, которую ей в Фейрен посланцы Лоретта привезли. Письмо от городских старшин, да не простое, а с герцогской печатью. Просьба лореттских правителей, о помощи просьба. Вытаращился грязнобородый стражник. С трудом, поди, верится ему, что взаправду настоящий документ. Но с герцогской печатью не поспоришь.

Правителям-то городским, может, тоже не сильно удобно, что теперь илленийский сумеречный охотник – девица двадцати пяти лет. Сподручнее было бы, если бы сам Ольмар Бирг, а не дочка его. Но деваться некуда: девица, не девица, а ночная тварь уже трёх человек на тот свет отправила – тут кого угодно о помощи попросишь, лишь бы от напасти избавил.

Хотели лореттские гонцы, чтобы Ярла с ними тут же и ехала. Но она на своём настоять давно научилась. Оно, дело-то, конечно, срочное, но чуть-чуть времени на сборы нужно. Оружие проверить, Нилане на прощание словцо сказать. Каждый раз ведь переживает старая нянька за свою питомицу. Для неё Ярла до сих пор «кровиночка» да «деточка».

Так что гонцам пришлось письменным обязательством удовольствоваться, которое Ярла на имя лореттских старшин и герцога Хосвейна составила. «Обязуюсь прибыть в город в такой-то срок…» Ну и так далее. Срок, само собой, кратчайший. Уполномоченный посланник в обмен на обязательство задаток отдал. И понеслись гонцы обратно в Лоретт, лошадей на фейренском постоялом дворе переменив. А Ярла не слишком впопыхах, но и не затягивая, об угрозе, которая над людскими жизнями тяготеет, пока свободный ларв разгуливает жив-здоров, помня, собралась, с Ниланой попрощалась и на следующей же фелуке, что мимо Фейрена в Лоретт шла, отправилась в плавание. Может, и от гонцов-то не так намного отстала.

Письмо, которое Ярла теперь сунула под нос стражнику, в кармане малость поизмялось. Потому грязнобородый сперва и глянул на него небрежно, вскользь. Но как только хорошенько разглядели текст, печати да подписи подслепые глаза, аж подобрался весь: ну, раз такое дело, для города важное, раз высокая просьба, ступайте, ступайте себе, госпожа, не препятствую и даже милости прошу… Чуть не раскланялся.

Про себя-то, наверное, изведётся от любопытства: какое такое дело? В письме подробностей-то нет, их гонцы на словах досказали. И оружие Ярлино – самое обычное, не какой-нибудь там колдовской меч, который чудесным огнём горит, так, что помимо прямого назначения вместо светильника использовать можно. У всех видунов-охотников обычное оружие. А если уж некоторым хочется «волшебность» подозревать, так вся она в том заключается, в чьих оружие руках. Да и то не волшебность… Но это не каждому объяснишь. Да не каждому и надо объяснять.

Разве что мешочек с кристаллами-ловцами, в который успел стражник нос сунуть, мог грязнобородого на кое-какие подозрения и догадки навести. А мог и не навести. Ну, то ли стёклышки, то ли недорогой хрусталь, уж точно не алмазы, потому что где же такие алмазы, с крупную монету, взять? Одинакового размера, и обточены одинаково, плоским восьмигранником. Девицы блестяшки и безделушки любят… Но даже если связались в уме стражника эти «блестяшки» с «важным делом» и с кристаллами сумеречных охотников, про которые многие знают, потому как не секрет – то и пусть его.

В ответ на «милости прошу» кивнула Ярла с бесстрастным лицом, мешок и чехол затянула, на плечо закинула и зашагала к воротам.

Ещё рубежа белых лореттских стен не пересекла, а уже поглотил её город, как немногим раньше купцов, что на фелуке плыли, ремесленников и старую крестьянку. Как поглощал всех, кто попадал в него. Окунулась Ярла в портовый шум-суету.

На реке чего только нет: и рыбачьи лодки утлые, убогие, не поймёшь, как на воде держатся, ко дну не идут, и богатые, чуть не золочёные, с высокими носами. А вот и большой корабль причаливает, из тех, что в дальние плавания ходят. По Нороле ведь до самой Виеттии, крупного приморского города, доплыть можно, а оттуда и в океан выйти. Наверное, и этот корабль виеттский, торговый. На помощь бородатому неряхе второй стражник спешит – такое судно потруднее, чем лодку, досмотреть, там товаров не в двух коробах.

Другой большой парусник разгружают уже. С корабля носильщики, под тяжестью согнувшись, волокутся, а обратно, владельцами судна подгоняемые, бегом бегут. Шум, гам, кто-то тут же на месте сделки заключает, товар не то сбыть, не то купить пытается, рыбаки свой улов тащат. Человек семь или больше матросов бредут, пьяно шатаясь и горланя песни – поди, из ближайшего кабака. «Дорогу! Дорогу!» – это личная охрана кого-то из богатых горожан своему господину, пожелавшему речную прогулку на закате дня совершить, расчищает путь. Востроглазые воришки тут и там снуют, размалёванные шлюхи в пёстрых платьях вышагивают. Погода-то нынешним летом не больно жаркая, а им товар надо демонстрировать, вот и ёжатся в своих нарядах с вырезами чуть не до пупа.

За городскими воротами поспокойнее, уже не так шумно и суетно, но тоже народ есть. Не самый большой город Лоретт, но и не маленький.

Люди, люди, обычные люди, как недавние Ярлины попутчики, как тот купец, в котором она тягу к жадной хитрости угадала, как стражник с неопрятной бородой… Люди, в которых «помутнения» недобрых склонностей внутреннему взору видуна заметны. У кого едва-едва, у кого сильнее – явный намёк на «темноту», которая в один прекрасный день уже без всяких намёков в проявленного ларва, в свинцовое «облако» на привязи-пуповине, из спины растущей, может превратиться. Большинство – таких, с «намёком на темноту». А некоторые, редкие, уже с теневыми спутниками. У одних эти тени маленькие, почти прозрачные, бесформенные. У других – явственные, в человеческий рост, и очертаниями не то человека, не то зверя напоминают.

И где-то среди всех этих людей, может, есть один, из-за которого она здесь. Который ту самую ночную тварь создал, что троих лореттцев убила. И теперь она, Ярла, должна сделать свою работу, тоже убить – саму эту тварь. Но, скорее всего, бывшего хозяина лореттского ларва уже нет в живых, и умер он недавно, незадолго перед тем, как тварь первое своё нападение совершила. Так бывает чаще всего. Старые, долгоживущие ларвы, годы или десятилетия назад освободившиеся, большая редкость. Если по какой-то причине ларв сразу, едва свободу получив, не начинает охоту на людей, не привлекает к себе внимания и стрел да ножей охотничьих, а уходит куда-нибудь подальше от человеческого жилья, в глухие леса, в горы неприступные, то мало вероятности, что когда-то в город вернётся. Но всё же совсем и такую возможность исключать нельзя. Без человеческих жертв силы тварей с годами тают. Если вздумает ларв их пополнить, то один ему путь – к людям. Не зря среди видунов рассказы про нескольких древних ларвов ходят, которых не то что десятилетиями, веками истребить не удаётся. Потому что прячутся надёжно, а как силы подрастеряют – поживятся человеком-другим, и снова в свои тайные убежища возвращаются.

Но это всё исключения из правил. Чаще по-другому: только освободится ларв да малость окрепнет, тут же и пойдёт людскую кровь проливать, и остановиться не может. Тем себя и выдаёт.

«А не страшно тебе, когда их, ларвов-то, видишь?» Вопрос из прошлого. Лет пятнадцать назад или больше задал его Ярле Риттон Нир, отцов товарищ, в фейренском доме Ольмара гостивший. Надёжный человек – других видуны в свою тайну не посвящают. Но стало вот любопытно ему… Со слов Ольмара знал, каковы все эти «помутнения» да тёмные «облака», за людьми волочащиеся. Но самого-то Ольмара, конечно, не спрашивал, страшно ему или нет. Мужчинам бояться, а тем более сознаваться в своём страхе, не пристало. Но Ярла-то девчонка, ребёнок, а детям во сне присниться неведомое что, уже испугались да заплакали.

Ну и разъяснила Ярла отцову другу, что да как. Это для него, Риттона, ларвы – неведомое. А для видунов – с детства привычное. С младенчества. Сколько себя помнят, столько и видят её, тёмную людскую суть. Привыкают значение её понимать. Но понимание это не страхом, не отвращением вызвано. Младенцы страшное да неприятное вообще по-своему как-то истолковывают. В самом раннем детстве кто червяков да жуков без страха и отвращения в руки не брал? Ну а как повзрослеешь, все эти насекомые создания противными казаться начинают. Так и тут: взрослеешь, понимаешь с годами, что в ларвах, силы понабравшихся, но связанных ещё с хозяином, приятного мало. А уж в свободных тем более. Но не настолько всё это страшно, чтобы в истерику впадать. Потому что привычно. Потому что – жизнь каждодневная. Ну, свободные-то ларвы, может, не совсем каждодневная, но и в них необычного нет ничего. Опасное, смертельно опасное даже – есть, а необычного нет.

Больше не стал Риттон ни о чём спрашивать. Про то, например, как это – жить, людей, считай, насквозь видя, всю их потаённую сущность, все помыслы, в которых они, бывает, и самим себе признаться не хотят. Страшно? Или наоборот – удобно? Привычно…

Риттон не спросил, Ярла не рассказала. А могла бы порассказать ещё, как отец её с пелёнок учил своего видуньего дара посторонним ни единым намёком не выдавать. Объяснял, что другие люди почти все ларвов не видят и не подозревают об их существовании.

– Так надо им всем растолковать, что к чему, – заявляла Ярла, – они тогда сразу и перестанут думать плохо и делать.

Ольмар только улыбался в бороду, но грустной улыбкой.

Потом-то Ярла больше стала понимать и про людей, и про жизнь. Не все друзья и доброжелатели, как Нилана или Риттон. Далеко не все. Поэтому для большинства видуны – просто охотники, которые даром разглядеть ночную тварь, когда она для обычных людей невидима, владеют. Ну и ещё драться умеют хорошо, и кое-какую магию знают особую. Эту тайну, тайну ремесла, уважают, как тайну фарфоровых дел мастеров да стекольщиков, изысканные вещицы выделывающих, или аптекарей, что чудодейственные пилюли от всех болезней готовят и омолаживающие притирания для богатых дам. Но о другой тайне, помимо этой, профессиональной, ни слова никому, кроме тех, в ком как в себе уверен. О само́м существовании этой тайны – ни слова. Ночные твари, демоны, порождения тьмы… порождения зла. Никто, кроме видунов и самых близких их соратников, не знает и не узнает вовек, откуда на самом деле все эти исчадия берутся. Потому что многим, слишком многим ответ на этот вопрос может не понравиться.

Словно в подтверждение этих мыслей дорогу Ярле перешёл человек в рясе двухбережника.

Никто не должен знать, двухбережники в первую очередь.

Какова истинная сущность скрытности видунов – притворство, хитрость? Или самозащита, необходимая, чтобы выживать в мире, таком, какой он есть? Слишком тонкой бывает грань между тем и другим… А за ней, за гранью, по ту её сторону, где хитрость лживая – всё то же: «мутные» помыслы, преддверие темноты.

День переставал быть днём, становился вечером. Сегодня в советный дом к городским старшинам идти поздно. Надо подходящий постоялый двор отыскать, не сильно дорогой, но приличный. Денег у Ярлы, особенно с учётом задатка, гонцами привезённого, хватило бы и на гостиницу подороже, но зачем? Роскоши ей не нужно, не так воспитана.

Нанять повозку, да у кучера совета спросить? Они всегда знают, в какой гостинице какие цены да условия. Но нет, пожалуй, лучше пешком пройтись да самой поискать, заодно и осмотреться, освоиться.

Ярла миновала рыбачий квартал, улицу купеческих подворий – в них не стоит соваться, здесь только купцов и принимают. Дальше городские трущобы начались, где на мало-мальски приемлемое жильё рассчитывать нечего. Тут самые неудачливые мастеровые ютятся, да тот люд, который к тем, кто побогаче, нанимается в услужение. Да те же воришки, что в порту и на рынках промышляют. Да ещё нищие. Эти свой кусок добывают в других местах, где богатые господа гуляют, где у них можно попросить. А ночевать сюда возвращаются.

Дошла до сейманскиого квартала. Это во многих городах как пограничье между мирами, между миром бедности с одной стороны и зажиточности, а то и роскоши – с другой. Потому что есть среди сейманов и совсем голодранцы, а есть и такие, что в золоте да в бархате щеголяют, и ездят на дорогих породистых лошадях. Но роскошь у них другая, чем у знатных, наполовину в пыли. Сейманка, что в золотых ожерельях в три ряда, вполне может по улице босиком пройтись. Непостоянная роскошь, переменчивая: сегодня у тебя всё и денег куча, а завтра отвернулось счастье – и нет ничего. Поэтому сейманское богатство – без чванства, без высокомерия.

А больше, чем удачливых барышников, среди сейманов всяких актёров-комедиантов, жонглёров да певцов. Эти ходят выступать на площадях, перед богатыми домами, после представления собирают медяки, реже – золотые монеты, что бросают им. Ещё много гадателей, к которым, бывает, и из знати кое-кто наведывается судьбу узнать. И карточных шулеров много, и знахарок да ворожей – в общем, кого только нет.

За сейманским кварталом начались побогаче улицы, почище малость да поприличнее. Здесь уже не такая публика разношёрстная да двусмысленная. Степенные горожане, бородатые домохозяева, дородные матери семейств, которые на рынок сами ходят, но в сопровождении служанки, и она покупки за ними тащит.

Тут не бедняцкие лачуги, а дома в один-два этажа. Опрятные дворики, садики с цветами. Вьюны по заборам ползут. Если гостиница попадётся – она уже не для иногородних купцов будет, для разных других приезжих.

Вот вывеска: «Постоялый двор «Золотой карась». Буквы простые, никаких особых пририсовочек да значков, которые вроде как для украшения, но посвящённые знают, что не в украшении дело. Одна завитушка тайный дом свиданий означает, другая – воровской притон. Ярла в этот «язык вывесок» давно посвящена. «Золотой карась» по всем признакам – заведение пристойное и неплохое. По меркам середнячковских кварталов, конечно.

На первом этаже столовая просторная, но темноватая. В кованых светильниках под потолком только половина свечей горит. Экономят хозяева. Но чисто, и кормят, наверное, неплохо. Не гарью пахнет, а едой. Можно поужинать. Да и комнату снять.

Обстановка чем-то на тот постоялый двор в Шенгире похожа, как бишь его… Да, ещё бы ей удачу в Лоретте такую же, как в Шенгире.

Приехала Ярла в Шенгир за таким же вот делом, как в Лоретт, только не городские старшины наняли её, а один вельможа, который очень уж за свою жизнь опасался. Прямо возле его особняка одно за другим два убийства произошли – садовника убили и конюха. Приехала, зашла на постоялый двор – да, какая-то «Черепаха», не то серая, не то ещё какая, вот как назывался. Расположилась поужинать. И нате вам: через два стола сидит тип долговязый, шляпу истрёпанную надвинул на самые глаза. То есть, это остальные все его видят так, в том числе и собеседник его, которому он в рюмку водки всё подливает и подливает. А Ярла другое разглядела: рябь плывёт по лицу, что под шляпой, в тени. Такие волны – где глаза, где нос, рот – не разобрать. Смотрела и сама себе не верила: бывает разве такая удача, чтобы охотник в первую же попавшуюся дверь вошёл и точнёхонько на свою добычу наткнулся?

Тут же отвела глаза. Нельзя, чтобы этот, в шляпе, заметил, как она на него таращится, да неладное заподозрил. Вот оно ещё для чего нужно, умение виду не показать, что и в ком видишь, умение каждый свой взгляд контролировать. Свободный ларв когда хочет, чтобы видели его, когда страха человеческого, пищи своей жаждет – чудовищем показывается. А когда скрывается – людской облик принимает, или невидимый. И тогда для всех он или невидимка, или обычный себе человек. Для всех, кроме видунов. Чары невидимости им не помеха, а в поддельном «человеке» такая вот волнистая рябь сразу в глаза бросается. И тут уж никак нельзя, чтобы «человек» или невидимка на себе пристальный взгляд поймали. Спугнуть можно. Тут сделай вид, что как все, не замечаешь ничего. И потихоньку руку в заплечный мешок, один ножик и один кристалл-ловец достать… А другой рукой – кинжал из ножен поясных. Перевязь с метательными ножами Ярла обычно только на охоту надевала, а в «Черепахе» тихо-мирно собиралась поужинать, поэтому из оружия на ней один кинжал-квилон на поясе и был. Один-то всегда при ней. Бросок – молния просверкнула, прочертила в воздухе. Пока летел нож, понял ларв опасность. Дёрнулся в сторону, да поздно. А следом за ножом ещё и кинжал полетел, оба в грудь вонзились, один правее, другой левее.

Удобно сидел ларв. Народу за столами мало, никто его не заслонял. Свободно пролетело оружие.

Народу мало, а переполох всё равно вышел. Хозяйка точно курица закудахтала, краснощёкая девица в вышитом переднике, которая еду на столы разносила, крик подняла. Охранник-вышибала, у двери дремавший, вскинулся: чего стряслось, пожар, погром?..

А Ярла из-за стола выскочила – и к своему «трофею», который недвижно на полу лежит. Да недолго пролежит… Погибая, истинную свою внешность показал, так всегда бывает с ларвами. Этот – ростом выше человека, руки и ноги длиннющие, худые, словно палки. Лицо безволосое, белое, как бумага, со вваленными щеками, и глаза-впадины. Вместо одежды истлевшее тряпьё. Не вампир, не оборотный зверь – призрак-душитель. Вот этот «момент истины» и уловила Ярла, руку с кристаллом перед собой выставила, и облик ларва запечатлелся в «ловце», серебряным всполохом влился внутрь. Потому как надо же нанимателю что-то показать, доказать то есть, что она, сумеречный охотник, своё дело сделала, деньги отработала честно. А кроме кристалла показать нечего: растаяло тело призрака без следа, только два ножа, большой и маленький, об пол брякнулись.

Ну а если засомневается кто: мол, чары, картинка-обманка в «ловце» – тогда и разбить перед сомневающимся можно кристалл. И опять во всей «красе» и в полный рост убитый ларв явится. Помаячит немного, прежде чем снова исчезнуть. Может, заказчик успеет даже его носком сапога попинать, в честности охотника убедиться. Но обычно не бывает такого недоверия, охотничью добросовестность сомнениям не подвергают. И после, когда вознаграждение получено, охотники где-нибудь в пустынном месте, где никого поблизости нет, кристаллы разбивают. Потому что не коллекцию же из них собирать.

За считанные мгновения, пока Ярла с кристаллом разбиралась, а призрак таял, вокруг вместо «мало народу» уже толпа собралась, и всё визги, да крики, да возгласы. Поспешила она через людское сборище пробиться, перебраться на другой постоялый двор. На следующий день к заказчику своему пошла. Порасспросила его насчёт погибших людей. Гонец-то, которого вельможа к Ярле с просьбой посылал, всё о «таинственных смертях» твердил: непонятно, отчего погибли люди. А вельможа припомнил теперь: да, вроде, были на лицах какие-то следы… но не на шеях, как от пальцев или от удавки. И всё-таки подтверждение: точно, призрака работа. Что не на шеях – так ларв, он ведь не палач с верёвкой. И руками за горло ему жертву хватать не обязательно. Тело у него – не как человеческое, и форму может менять. Возьмёт, к примеру, призрак да и превратится в текучий сгусток, залепит человеку рот и нос – вот вам и всё.

Так и съездила Ярла в Шенгир: вечером приехала, на другой день в обед уже в обратную дорогу собралась.

Но то – Шенгир, а здесь Лоретт. Дважды в жизни не случается такого везения. Так что в «Золотом карасе» Ярла для начала ужин заказала – картофельный пирог и печёные яблоки, а потом комнату спросила для себя.

Хозяин с хозяйкой, представившиеся господином и госпожой Тиверо, поначалу недоверчиво на новую постоялицу поглядывали. Но Ярла к такому давно привычная. Старая песня: пытаются господа Тиверо понять, кто она такая да как относиться к ней. Если из знатных – где же толпа служанок да приживалок, которая её сопровождать должна, любимых собачек, обезьянок, клетки с попугаями за ней по пятам носить? Да и не того уровня «Золотой карась» гостиница, чтобы высокородные останавливались. Ну а если из простых девица, так ей много уважения ни к чему…

Но Ярла прекрасно знала, чем лучше всего такие вот сомнения развеять. Да и слабость хозяев к звонкой монете с первого взгляда угадала. Не просто слабость, а болезненную, «мутноватую». Поев, подошла к стойке, за которой хозяйка управлялась, мелькнула золотыми монетами:

– За ужин сразу расплатиться, или потом, в общий счёт внесёте?

От цепких глаз госпожи Тиверо манёвр не ускользнул. Заулыбалась. Опасливо слегка – потому что очень уж странная постоялица, – но всё-таки заулыбалась.

– А как вам удобнее…

– Давайте за этот ужин сразу, а всё остальное уже в счёт.

Это то же самое, как если бы сказать: «Да не трусьте так, не подозревайте обмана – деньги есть». Только в вежливой форме. А в подтверждение слов – одну монету на стойку. Улыбка госпожи Тиверо тут же шире и увереннее сделалась.

Чужими слабостями пользоваться, конечно, хорошего мало. Но где же идеальных-то людей найти, с которыми прямо да открыто держаться можно, и которые с тобой так же будут? Днём с огнём таких не сыщешь. Вот и приходится подстраиваться, подлаживаться. Противно, а приходится. Да ещё мысленно себя одёргивать: не суди, не тебе судить. Люди – они люди и есть, нельзя от них слишком многого требовать, и злиться из-за того, что требованиям твоим не соответствуют, нельзя. Так Ярлу отец учил. Так она и старается рассуждать, но трудно бывает порой… Рвётся на волю из «повзрослевшей» души девчонка, которая больше всего на свете хочет, чтобы все «думать и делать плохо» перестали.

– Саулина! Эй, Саулина! – это госпожа Тиверо на весь «Золотой карась» крикнула.

Явилась на зов служанка, рыжая лупоглазая девчонка. Хозяйка распорядилась:

– Приготовь комнату, застели постель, чтобы как следует всё… – с масляной улыбкой глянула госпожа Тиверо на Ярлу. Видимо, это означало, что если не «как следует» будет, с прислуги можно три шкуры драть. Потом, без улыбки уже, опять на Саулину взгляд перевела: – Побыстрее шевелись, а после обратно на кухню марш, за окороком следить. Смотри, не спали.

Саулина, похоже, и без напоминаний знала, что если окорок подгорит, ей несдобровать, и мигом унеслась на второй этаж. Одна она у них и за горничную, и за стряпуху, что ли?..

– Бестолковая дурёха, – кивая вслед девочке, сказала хозяйка.

Это на случай, чтобы было на кого свалить, если постоялице не понравится что? Но тут госпожа Тиверо просчиталась: Ярле сам этот нечестный приём не понравился. Когда немного спустя запыхавшаяся Саулина появилась в столовой и выдохнула: «Всё готово, госпожа!», Ярла, не мешкая, за ней наверх поспешила. А как только та показала, которая комната приготовлена, сразу отпустила девочку. Не хотелось её подводить, хозяйкин гнев из-за горелого окорока навлекать на её голову. Свои вещи Ярла и сама разберёт, не так их много, чтобы помощь требовалась.

Комната оказалась неплохая, просторная, на постели чистое бельё, для умывания – кувшин и таз, горячая вода в ведре. А вот это поторопилась Саулина… Потом, позже, придётся её ещё раз воды нагреть попросить. Сейчас мыться да ложиться спать рано. Сегодня ещё прогулка предстоит… Пускай удивляются хозяева, чего это постоялица, которую уже в приличные записали, на ночь глядя из дома пойдёт. Может, опять их сомнения начнут одолевать. Ещё и одежда неподобающая, штаны да кафтан, тоже не в Ярлину пользу. Ну и пусть их, этих Тиверо, пускай сомневаются. Не о них Ярлины заботы.

На улице зашуршал дождь, как по пути и предвиделось. Ярла подошла к окну, сквозь мокрое стекло посмотрела в сгущающиеся сумерки. Тихая улица городская, мирный вечер… Да только близкая ночь означает, что наступает время ларвов. И время охотников. Нет, ларвы-то, конечно, они и днём не деваются никуда, не рассеиваются туманом и в могилы не возвращаются, байки всё это. Но на людей редко-редко при свете дня нападают. Чаще прячутся, да так хорошо, что почти невозможно их найти. А ночью смелеют. Тоже на охоту выбираются. На свою.

Вот теперь самое время руки перебинтовать и перевязь надеть с метательными ножами. И два кинжала, которые до сих пор в дорожном мешке лежали, в дополнение к квилону приладить на пояс. На левый бок рондель, на спину – стилет, рукояткой вправо. А вот лук не стоит сегодня с собой тащить. Сегодня не настоящая охота ещё, так, разведка. Фактов мало о деле известно, и охотничье чутьё пока молчит – ему, чутью, тоже время нужно на обстоятельства настроиться, только тогда подсказки давать начнёт. Чтобы в первую же ночь ларва прикончить, везение подобное шенгирскому нужно. Но на него сильно рассчитывать нечего. Случиться – так хорошо, а нет – своими силами будем справляться. Но горсть кристаллов-ловцов в поясной кошель всё-таки надо сыпануть. Мало ли…

Поверх кафтана накинула Ярла плащ – удобный, лёгкий, под дождём не промокает почти. Этот плащ отец ей из Ронора привёз, в Илленийском княжестве таких не делают.

Сопровождаемая недоумевающим взглядом госпожи Тиверо, вышла Ярла из «Карася». Направилась теперь не в сторону порта, а в другую, ещё немного город посмотреть. Пару раз у встречных спросила, какая дорога к центру ведёт, какая – к окраине. Отметила про себя, что обязательно надо не забыть картой Лоретта разжиться. А то каждый раз не наспрашиваешься, да и удобнее гораздо, когда расположение основных районов да улиц в голове держишь.

Но про центр городской – это назавтра спрашивала. А сегодня ей совсем не туда нужно, а наоборот, к окраине ближе. Ларвы-то, они больше всякие закоулки, трущобы любят. Случается, конечно, что и к богатым домам подбираются, как в том же Шенгире. Но тоже к таким, которые в отдалении от самых шумных улиц выстроены, большими парками окружены.

Ну вот и они опять, закоулки… Это западная часть города получается. Главное, дорогу запомнить хорошо, чтобы потом в «Карася» без лишних расспросов вернуться. Приметные ориентиры привычно отмечает глаз: вон дом с башенкой, на которой флюгер в виде корабля, вон дерево кривое, засохшее, по соседству с зелёными собратьями маячит… Направо свернуть, налево – значит, на обратном пути в другом порядке.

Да, закоулков да пустырей в Лоретте не меньше, чем в любом другом городе. По общепринятому мнению, по таким местам ночами бродить опасно. Особенно девице. Ну да… А как не бродить, если ты видунья и сумеречный охотник?

Такие вот моменты и предвидел отец, когда не только драться дочку учил, но и в разных жизненных ситуациях ориентироваться.

«А что это вы, барышня, здесь в такой час? А вас не проводить?..» – разыгрывал Ольмар роль навязчивого кавалера. Ярла соображала, как ответить. «По делам иду», или – домой, или – родные у меня тут, через два дома… Всё не то. Не верит «кавалер». «А по-моему вы, барышня, ждёте кое-кого, и наверняка именно меня», – и заступает дорогу.

– Ну, что теперь делать будешь? – спрашивает Ольмар.

– Теперь, – теряет Ярла терпение, – ножик в бочину этому козлу воткну.

– Никуда не годится, – качает Ольмар головой. – Мы, вообще-то, людей защищаем, забыла?

– От них же самих, что ли? – супится Ярла. – Ларвы-то…

– Тс-с, – прижимает Ольмар палец к губам. – Об этом мы с тобой в другой раз поговорим.

Но она и сама понимает, что никуда не годится такое решение. Только признавать не хочет.

– Да ты ведь, как я, думаешь…

– Ну-ну, не гадай, что я думаю, а что нет. Помни: любой спор до последнего миром уладить надо стараться. Только уж если совсем не получается, тогда… Но с людьми и тут никаких ножей. Для чего я тебя без оружия драться-то учу? Да и кулаки тоже не больно в дело пускай. Бывает, знаешь, тот, который на тебя напасть хотел да сам получил, возьмёт, да на тебя же стражникам нажалуется. Те посмотрят на твои руки: ободраны, в ссадинах, а у жалобщика – морда в крови и нос на сторону. Ясно: ты, значит, и виновата выходишь. Уж если край как надо какого молодчика успокоить – чисто работай. Коленом в пах, ребром ладони по шее. Вырубился тихо и никаких следов ни на нём, ни на твоих руках. А оружие – это для ларвов только.

Но сегодня к этим навыкам не пришлось прибегать. Изредка шнырнёт кто по лореттским закоулкам за дождевой завесой, да скроется, вот и всё. А чем ближе к городской стене, тем и шныряющих меньше.

С этой стороны, видать, дороги к Лоретту не ведут. Останавливать да проверять некого, не с кого мзду собирать, поэтому ни ворот нет, ни застав. Ни стражников – разве что в крепостных башнях они, но башни одна от другой далеко. А стена-то, башни соединяющая, не такая и высокая… Два с половиной человеческих роста, не больше. И куча здоровая всякого хлама, обломков да сухих веток прямо под ней так удачно навалена… Может, и неспроста – пользуется этим ходом какой-нибудь ушлый люд в тёмное время, когда все выходы из города закрыты. Ну и она, Ярла, воспользуется.

Взобралась на мусорную гору, пошарила руками по стене – ну точно, чей-то ход: одна выбоина, чтобы зацепиться да подтянуться, другая, повыше – перехватиться, и для ноги опора есть. Вот и верх стены уже, между двумя рядами зубцов – ход для войск. На другой стороне под стену тоже веток накидали: в мирное время не опасаются горожане внешних врагов. На хворост этот смело можно прыгать. А насчёт удобных выбоин как, чтобы обратно-то вскарабкаться? Ну да, и они имеются.

Спрыгнула Ярла, отошла подальше от городской стены. А зачем? Здесь-то что искать, кого ловить? Уж точно не ларва. Он при желании из города ещё проще, чем она, выберется, без всяких выбоин стену перемахнёт, но вряд ли придёт ему такое желание. Ночью-то тварей ближе к людям тянет, жертвы себе искать. Эта тяга разрушительная у всех ларвовских разновидностей есть, у одних сильнее, у других послабее немного. Тяга уничтожать, убивать.

Дождь тише стал, не капли уже, а так, морось. Потянуло ветерком. В разрыве туч показался край луны, светлее сделалось. И послышался в ночной тишине едва уловимый вздох – но, конечно, только послышался. Никого вокруг, пусто, до горизонта – поле пшеничное. А у горизонта крошечные тёмные силуэты домов виднеются, наверное, какая-то деревня. Что если всё-таки решит ларв из Лоретта уйти и, например, в эту вот деревню наведаться? Ну, решит – следом за ним пойдём, охотничье дело такое.

А все эти неведомые «вздохи» да шорохи – одна мечта пустая. Вечная мечта видунов со стихийными духами общение наладить. Для большинства всю жизнь так мечтой и остаётся. Слишком переменчивые они создания, стихийные духи, слишком непонятные для людей… Теперь – непонятные. Стали непонятными после того, как люди себя от их мира отделили. Своими делами и мыслями из одного общего, единого мира сделали два: свой, человеческий, и природный, стихийный.

Отец, правда, рассказывал, что однажды ему водный дух, которого ундином или ундиной называют, советом насчёт того, где лучше колодец копать, помог. А сама Ярла несколько раз огненных саламандров и этих же самых ундинов видела. Но мельком, рассмотреть не успевала хорошо. Не любят элементалы людям показываться. Так уж теперь: у них – свой мир, у людей – свой.

Но снова звук… На этот раз – лёгкое жужжание, как от крыльев насекомого. Да только какие насекомые летают в дождь?

Но нет, не ошибка: чётко увидела Ярла в лунном луче, среди дождевых капель, трепещущие стрекозиные крылья. Даже радужные переливы на них как будто разглядела. На мгновение – чётко. Но в следующий миг исчезло видение. Улетело… Или действительно исчезло?

И захотелось вдруг чуть не до боли в этом какой-то знак углядеть, от них, от духов первоэлементов… Но тут же прогнала Ярла детскую эту мысль. Конечно, ещё прямо от их создателя знак увидь, от их создателя и от всеобщего, послание свыше. Нечего себе глупостями голову забивать… Надо в «Карася» вернуться да завалиться спать. Дело-то лучше будет.

Ярла направилась к куче веток под стеной, нащупала щербины в камнях и стала взбираться. Но раз всё-таки оглянулась через плечо. Не вернулось ли это… видение? Но никто не вернулся, и даже луна спряталась, сгустила ночь.