Визит на заседание городского старшинства на пару с Воллетом для Лорка стал сущим мучением. Таким же, как накануне – рассказ первому священнику о своём посещении Талвеона Эйрского. А всё потому, что ещё по пути от камеры до тюремного двора Лорк решил: того, что между ним и Талвеоном сказано было, Воллету повторять нельзя. И слов-то не так много они произнесли, а нельзя всё равно. В самом деле: если передаст он первому священнику, что узнику неведомо откуда про случай с книгами известно, и про разговоры их, в которых его, Лорка, мать упоминалась – этим Талвеону только навредит.

Но еретику-то навредить беда как будто небольшая… Сильнее, чем он сам себе навредил, ему уже никто не навредит. Но что-то упрямо протестовало в сердце Лорка: нет, нет, не надо, нельзя. Что протестовало? Левобережный злой дух? Или другое что-то? Лорк не просто не хотел, но и не мог об этом думать. Противоречивые мысли измучили его и истерзали.

И что, во имя Творца мира, этот еретик имел в виду, когда сказал, что Лорк ему «веру в людей» вернул? Что это за «вера в людей»? Чем Лорк так от других отличается, что именно он вернул её?..

На расспросы Воллета он отвечал, что Талвеон не пожелал не только каяться, но вообще с ним говорить. То есть, не совсем не пожелал (стражник ведь неподалёку был, обрывки разговора слышал, ну как возьмёт да поинтересуется у него Воллет?) – а так, твердил, что не виноват ни в чём.

Ту же самую ложь, терзаясь угрызениями совести, Лорк повторил и перед старшинами. Но всё это – и враньё, и угрызения – было ещё не самое худшее. Хуже то, что он слишком мало знал. Чем так уж страшен Талвеон? Выдумал какую-то ложную философию, которая вере Двух Берегов противоречит. Это все знают. И Лорку прежде такого объяснения хватало. Но что это за философия? В чём состоит? Как от этой лжи уберечься, если не знаешь, какова она? Набрался Лорк смелости, задал Воллету вопрос. И так первый священник в ответ на него глянул, что молодого человека аж холод пробрал.

– Этого таким, как ты, знать не нужно.

Опять это «таким, как ты». Опять происхождением попрекает первый священник. Материнским грехом, отцом-демоном… Да лучше б убили тогда, в младенчестве, чем всю жизнь попрекать. Ведь так, по его словам, с демонскими отродьями поступают. Лучше бы так и сделал, чем всю жизнь неведомой чужой виной мучить. К благодарности за благодеяние, которого он, Лорк, не просил, побуждать.

«А Талвеон сказал, что неправда всё это…» Мелькнула мысль в голове – вздрогнул Лорк. Отступнику поверить готов… Это всё чары его, та сила неведомая…

Чары? Или истина?

И – как совсем с ума сошёл, взял да и брякнул:

– Отец Воллет, а можно мне ещё раз попытаться с Талвеоном поговорить? Вдруг покается он?

Брови первого священника строго к переносице сошлись:

– Нет. Другие братья с ним говорить будут.

Хотел ещё что-то сказать Лорк, да осёкся. Угадал подвох. Похоже, это поручение только проверкой было, после библиотечного-то случая… В библиотеке демонский сын свою греховную природу проявил, искушению поддался, так ещё к еретику его послать. Как тут себя поведёт? Уж наверняка тоже не устоит, подобного себе почувствует, потянется к отступнику… Ну и потянулся. Вздумал ещё раз на визит в тюрьму напрашиваться. Не оправдал доверия. Точнее, последней его капли лишился.

Отец Воллет, правда, разговора этого продолжать не стал. И на следующий день, когда они пошли в советный дом, о провинностях Лорка не заговаривал. Но даже в самом его молчании чувствовалось осуждение. И что-то ещё, почти грозное. Или Лорку только казалось так?..

Вернувшись из советного дома, Лорк несколько часов безвылазно просидел в своей келье. Пробовал молиться, но слова не шли с языка. Противоречивые думы не давали покоя, терзали сердце.

И вопреки всему, вопреки чувству вины, которое Воллет всеми силами укрепить старался, появлялось другое что-то в мыслях. Нет, давно уже появилось, или всегда было, а теперь крепло, росло. «Я не такое чудовище, как он хочет представить, – думал Лорк, глядя на своё отражение в затенённом стекле окошка, которое заслоняли росшие в саду обители деревья. – Наверное, я в чём-то хуже других людей, если совершаю поступки вроде этой сегодняшней лжи в советном доме, но всё-таки я не выродок, не полудемон. Хуже я или лучше – зависит от моих поступков. Но не от происхождения. Не от того, какой была моя мать, какой бы она ни была. Не от того, кем был мой отец, кем бы он ни был».

Но как раз такие мысли отец Воллет и счёл бы самыми чудовищными. Рождённый грешницей, в грехе, от омерзительной ночной твари, не может думать о себе так, как думают о себе люди, появившиеся на свет в законном браке, знающие своих отца и мать. Он обязан осознавать свою безмерную греховность. Иначе… иначе зло одержало верх над его душой и она обречена на вечные муки.

Противоречия… От них голова кру́гом идёт.

«Мне не веришь, того спроси, кто больше доверия вызывает». Так сказал Талвеон. А кто вызывает доверие? Вот это бы ещё подсказал узник. Разве что… Нет, это уже окончательное безумие. Ну да… Но разве есть какой-то другой вариант?

* * *

Пообедав, Ярла поднялась в свою комнату и собралась углубиться в чтение отчётов стражи об убийствах. Но её отвлекла Саулина. Постучалась и, воспользовавшись тем, что Ярла на ключ не заперлась, кудрявую свою голову в комнату просунула:

– Госпожа Бирг… Ой, то есть, не гос… То есть, Ярла, там вас посетитель один спрашивает.

Что ещё за посетитель? Ярла не ждала никого. Неужели уже от Герена какие известия? Или кто-то из свидетелей новую подробность вспомнил да рассказать решил? А ну как на пользу делу пойдёт?

Вот только вид у Саулины озадаченный. С чего бы?

– Что за посетитель? – уточнила Ярла.

– Двухбережный брат, – понизив зачем-то голос, сказала Саулина. И добавила, хихикнув по-глупому: – молодой такой…

Ярла плечами пожала: ну какие у неё дела могут быть с двухбережниками? С другой стороны – мало ли… Да и отказывать им, с порога гнать, пожалуй, не следует.

– Пускай проходит.

Появился «посетитель». Ярла тут же его узнала – ещё бы не узнать. Утренний, из городского совета, молодой спутник того, который по левую руку от герцога сидел.

– Здравствуйте, – поклонившись и комкая зачем-то правой рукой левый рукав своей рясы, сказал двухбережник.

Ярла ответила кивком – может, не слишком учтивым.

Двухбережник неловко переминался с ноги на ногу на пороге. Вид у него был растерянный. В конце концов Ярле даже жалко его стало. Жалко?.. Вот ещё новость.

– Садитесь, – указала она на стул.

Поблагодарив, гость уселся, но никакого продолжения не последовало, если не считать продолжением то, что он по-прежнему комкал свой рукав. Что за недотёпу принесло? Ярла не знала, сердиться ей или смеяться.

– Раз уж это вы ко мне пришли, полагаю, и разговор начать должны вы. Что у вас за дело? Если у вас есть дело…

– Да, – закивал двухбережник, – дело… точнее, вопрос… – и снова замолчал.

Ярла почувствовала раздражение:

– А я думала, вы, святые братья, не жалуете убийц. Даже убийц ночных тварей. И никаких вопросов у вас к нам быть не может.

Говорить так с двухбережником, пусть и недотёпистым с виду, неосмотрительно и рискованно. Но очень уж не любила Ярла ситуаций, в которых трудно сразу решить для себя, как относиться к человеку. С одной стороны – он носит рясу и, как видно, умом не блещет. С другой – в нём есть то, чего нельзя не оценить, чему нельзя не удивиться по-хорошему и не порадоваться.

Теперь Ярла смотрела на него не вскользь, а прямо, пристально, и ещё яснее видела то, что заметила утром, в советном доме. Свет… Не абсолютный, конечно, потому что не бывает в людях ни абсолютного света, ни абсолютной тьмы. Но ясный намёк на чистое пламенное сияние, которое, разгоревшись, способно смыть, преодолеть все побуждения к недоброму, все алчные и злые мысли. Возможно, впервые в жизни Ярла встретила человека, в котором «светлота» была столь явной. В глазах видуна такой человек неминуемо выглядит необычным – пусть даже у него почти детское, да к тому же нерешительное лицо, серые глаза и золотистые волосы, какие бывают у сотен, у тысяч других людей. Но на всём этом лежит отблеск внутреннего света, способный преобразить и более заурядные, чем у него, черты.

Ярла выругалась мысленно и заставила себя переключить внимание с видуньего восприятия на обычное зрение. Как всегда, это удалось лишь отчасти – видун постоянно смотрит и глазами, и своим внутренним чутьём. Но всё-таки когда нарочно заставляешь себя сосредоточиться на одном из двух «зрений», другое как бы на второй план отодвигается.

Ярла предпочла бы видеть то, что угадала в своём госте, в ком угодно другом, кроме двухбережника. Но с действительностью не поспоришь: перед ней был тот, кто был. Поэтому она и приказала себе смотреть на него в большей степени обычным взглядом. Ещё не хватало впасть в восторги: какой же этот святой брат святой!..

– Я думаю, отец Воллет, говоря так, не хотел вас оскорбить, – выдал наконец более-менее осмысленную фразу двухбережник. – Он только объяснял мне…

– Не будем разбираться в его побуждениях. Мне до них дела нет.

– Меня зовут Лорк, – не слишком логично продолжил гость.

Ярла не сдержалась, хмыкнула. Ничего не скажешь, подходящее имечко. Но от высказываний на этот счёт удержалась.

– Как зовут меня, вам, думаю, известно, так что представляться не буду. Как вы меня нашли? – пользуясь тем, что дела своего Лорк так и не изложил, задала Ярла праздный вопрос.

– В стражничьей управе спросил.

Что ж, на логичные поступки он всё-таки способен. Но что ему от неё нужно? Как будто с духом собирается, чтобы продолжить разговор. С чего бы? И связано ли это как-то с делом, по которому её в Лоретт пригласили?

Но Лорк сказал такое, чего Ярла уж никак не ожидала услышать.

– Госпожа Бирг, сумеречные охотники о разных ночных тварях больше всех знают. Скажите, может быть такое, что человек – сын… То есть, может быть, что отец человека – один из тех злых духов, на которых вы охотитесь?

Ничего себе вопрос. И от кого? Уж кому-кому, а двухбережникам положено заранее ответы на такие вопросы знать. Свои ответы. Их ответ: конечно, может. Так почему тогда он спрашивает? Тут причина, пожалуй, одна возможна… Его это волнует больше, чем должно бы, и известный ответ он не желает просто на веру принять. А почему больше, чем должно? Потому что его самого касается?..

В Ярле боролись противоречия. Одним из них было благоразумие, которое подсказывало, что надо непонимающе улыбнуться и ответить что-нибудь вроде: «Ну, вы же сами знаете, святой брат. Двухбережная вера всё объясняет…» Так чего она медлит? Ну как – чего… а другое-то противоречие… Желание сказать правду? Невольная симпатия, которую не может не вызвать такой человек? Или что-то вроде жалости… которую тоже не может не вызвать такой человек, по крайней мере в нынешнем своём растерянном состоянии.

Хуже нет для видуна действовать под влиянием эмоций и настроений.

Но разве не говорил ей отец, что если есть возможность, неплохо бы надёжными сторонниками обзавестись? Их поддержка дорогого стоит. Для самого отца таким вот верным товарищем Риттон Нир всегда был, и до сих пор остаётся. И преимущество видуна в том, что он лучше других знает, на кого можно положиться, а на кого нет.

Но сторонник из двухбережников?.. Во всём этом запутаться недолго.

– Почему вам надо это знать? – спросила Ярла. Не то время выиграть хотела, не то давала Лорку возможность осознать, что она не в своё дело лезет. Осознает, оскорбится, встанет и уйдёт. Честное слово, так бы для всех лучше было…

Но если он и осознал, то не встал и не ушёл. Вздохнул, как будто в холодную воду прыгнуть готовился, и выпалил:

– Потому что, говорят, моя мать была грешницей и предала своё тело злому духу, который стал моим отцом. В братстве меня приютили, чтобы спасти человеческую часть моей души… Я хочу знать, действительно ли вот так… от демона ребёнок родиться может.

Ярла не стала спрашивать, почему сомнения возникли у него. Не давая себе времени передумать, сказала:

– Нет, не может. Ночные твари, которых ты называешь злыми духами, не имеют таких тел, как наши. Их можно убить, и они могут убить человека, но быть с ним в связи и тем более производить детей – никогда. Чему бы ни учила ваша вера.

Этим «ваша вера» она более чем ясно дала понять, что сама взглядов двухбережников не разделяет. Но Лорк, кажется, меньше всего расположен кого бы то ни было ловить на слове, чтобы потом святым отцам донести. С таким жадным вниманием каждую фразу выслушивает, глубокими чувствами порождённым. Да и вообще всё это наушничество, подличание, вероломство – не его. Такой даже за небольшую ложь во благо истерзает себя по-страшному.

Но продолжать разговор Ярла не хотела.

– Уж извините, в подробности углубляться не буду. Думаю, мы выяснили всё. До свидания.

Лорк, выдавив из себя ответное прощание, поднялся и вышел из комнаты.

После его ухода Ярла какое-то время потратила на то, чтобы уложить происшедшее в голове. Почему-то знакомство с этим двухбережником повлияло на неё сильнее, чем ей хотелось бы.

Потом она всё-таки заставила себя сосредоточиться на деле об убийствах и взяться за отчёты. Но ничего полезного и нового извлечь из них не удалось. А вот карту Лоретта Ярла изучила хорошо, в одну из комнат дворца памяти пометила. Прочие же бумаги за ненадобностью пришлось отложить.

Бумаги – они бумаги и есть. А нужно поразмышлять просто… Если человек, породивший ларва, жив, этим человеком может кто угодно оказаться. Из виденных ею сегодня, например, в том числе и в советном доме. Или из родственников погибших. Или любой другой лореттец, или житель какой-нибудь окрестной деревни. Широкий круг кандидатов, ничего не скажешь.

Но если бы узнать наверняка, это могло бы дать какой-то ключ, на след навести… Впрочем, не обязательно. Иногда никаких ключей нет вовсе, и, даже зная бывшего хозяина ларва, повадки твари не предугадать. Эти порождения злых человеческих желаний и склонностей могут быть совершенно хаотичны. И тогда остаётся одно: брать оружие и отправляться на охоту, руководствуясь чутьём.

Выслеживать. Таиться. А если это не помогает – делать из себя приманку. Выставлять оружие напоказ, к месту и не к месту повторять, кто ты и зачем приехал. Надеяться, что забредёт ларв в человеческом обличии вечерком в какое-нибудь людное место да услышит разговоры. Голодные духи, звери и чудовища могут попасться на крючок, сами начать охотника выслеживать. А вот призрака и ведьмака так можно спугнуть: затаятся, и ищи-свищи. Но с ними реже имеешь дело.

* * *

«Я не хотел её бить».

Мысль вихрем пронеслась в голове Дарлена, застыла в уголке разума. А потом начала вдруг расти, расти, всё сознание заполнять собой.

И завертелись перед внутренним взором воспоминания. Первый день знакомства с ней. Три месяца назад её на празднике Первого дня лета увидел. Среди других девушек танцевала – белое платье в синий цветок, в волосы широкие синие ленты вплетены. Золотые волосы, синие ленты… Кружатся, летят…

Долго храбрости набирался – подойти, имя спросить. Подошёл. А ей всё шутки, всё бы смеяться только.

– Как вас зовут?

– Вилона.

– А меня Дарлен.

– А я знаю… – и снова в смех.

– Откуда?

– А моя матушка с вашей знакома.

– Да? – переспросил Дарлен и тут же себя за этот вопрос выругал, потому что глупо прозвучало. – Моя о вас не говорила никогда…

– Ну а моя вот говорила про вас.

Улыбка… Глядя на эту улыбку, Дарлен сам в ответ улыбаться начал. Не оттого, что её матушка говорила про него, а… так просто. Потому что Первый день лета, и танцы, и музыка, и золотоволосая эта Вилона ладошкой свой смех прикрыть пытается. Да где там, не скроешь, звенит хрустальный колокольчик.

– А пойдёмте танцевать? – первая предложила.

– Пойдёмте, – откликнулся Дарлен, как зачарованный.

Вилона его за руку взяла и в самую гущу веселящихся потащила за собой. Так и протанцевали весь праздник чуть не до упаду. Вечером провожать её до дома пошёл. На прощание поцелуй стал выпрашивать. А она – смехом, смехом, вырвалась и убежала.

Но после часто с ней стали видеться. Гуляли вместе подолгу, и целовались всё-таки… Крепко, сладко. И такое счастье это, что не сказать… Да, не мог он никогда сказать, объяснить, как сильно любит её. Думал, она сама понимает и отвечает тем же. На вечное её шутливое настроение внимания не обращал, не допускал мысли, что не всерьёз всё это для неё.

А потом Вилона один раз с ним на прогулку идти отказалась, другой… Дарлен неладное заподозрил. Да недолго и подозревал: приятели сказали, с Антером она теперь на прогулочки-то бегает. И до того дошло, что его, Дарлена, и в дом пускать перестали: стучит он, стучит, откроет кухарка, или Вилонина сестра, или ещё кто: нету Вилоны, и всё тут.

Но он своего добился всё же. Подкараулил однажды её недалеко от дома.

– Что, к Антеру на свидание торопишься?

И так это сказал, такой у него вид был, что испугалась девушка, попятилась. Дарлен заметил, оправдываться принялся: я тебя не пугать хочу, хочу только, чтобы ты к нему не ходила. Ты же меня любишь. Потому что я ведь тебя люблю – значит, и ты меня должна.

– Ничего я тебе не должна!

Как пощёчину залепила. Нет, хуже. Пускай бы пощёчину, от слов-то больнее. И нахмурилась сердито… А Дарлен всё не верит, глазам своим не верит и ушам. За руку её взять попытался – не далась, вырвала.

– Как же так? Неужели ты правда с дураком этим, с Антером? Ты же моя! Моя!

– Ничего не твоя! Разве я тебе обещала что? Никогда не обещала.

– Но мы же с тобой гулять ходили… А поцелуи? А подарки, что я тебе дарил?

– Да забери ты обратно всё, не надо мне от тебя никаких подарков! Только в покое оставь.

«Ну его к Творцу мира и ещё куда подальше, этого Дарлена», – так Вилоне подумалось. Красивый он, конечно, ничего не скажешь, но есть в нём такое что-то, пугающее… отталкивающее. Сумасшедшее что-то.

Развернулась – аж юбка взметнулась в воздухе. И прочь пошла.

Дарлен бешеную злобу почувствовал – того гляди задохнётся. Страшная злоба, бессильная. Но неужели так и уйдёт она, а он, как оплёванный, стоять останется? Неужели не ответит ничем?..

«Моя, моя…» Нет, не твоя!

И ответил. Сорвалось с губ грязным плевком:

– Шлюха! Шлюха поганая!

Не оглянулась Вилона. Вздрогнула только… или показалось так. Быстрее зашагала, чуть не бегом.

Как пьяный, Дарлен весь вечер по улицам бродил. Без вина пьяный. Без вина – а мир вокруг крутится и крутится, и не остановится никак. Дотащился до центральных кварталов, до бульвара Сорметт, который в Норвейре и даже за его пределами пользуется дурной славой. Дурной – для тех, кто из себя добропорядочных строит. А так – манящей… как манит запретное, то, что ханжи да святоши грязным называют.

Ну точно как пьяный Дарлен… да усталый ещё, шатаясь, по Сорметту побрёл. Мимо домов здешних, из которых громкая музыка и похабные песни слышатся. У второй же, или, может, у третьей двери, к нему девица подскочила:

– Хочешь, красавчик, со мной пойти?

Дарлен, как безумный, на неё уставился. Ещё быстрее завертелся мир вокруг него. А девка уже кружевную кофту на груди расшнуровывает:

– Пойдём, у меня для тебя есть кое-что. Много чего есть…

Но это она в неверном ночном свете девицей кажется, а присмотришься – лицо немолодое, морщины у глаз, краска слоями.

– Пошла прочь! – оттолкнул её Дарлен от себя и дальше зашагал. Потаскуха ему вслед ругательство проорала.

Но недалеко ушёл – другая откуда-то появилась, третья. Юбки чуть не до самых бёдер задирают – у-у, мерзость… Мимо всех них прошёл Дарлен, не остановился. Так и убрался бы из Сорметта, да в самом уже конце её увидел. Молодая совсем. Действительно, молодая. И платье на ней какое-то очень уж простое, закрытое. А, невинную из себя строит, для тех, кому такое нравится… А сама-та ещё хуже тех, других, продажная. Шагнула навстречу, в кружок фонарного света, чтобы товар лицом показать. Улыбается, ямочки на щеках. И волосы по плечам – золотые… Золотые.

Остановился Дарлен, как вкопанный. На миг показалось, что Вилону видит. Что она и эта вот – одна, и лицо, и фигура одинаковые.

А девица по-своему это его оцепенение истолковала:

– Привет, дорогой…

И за шею хочет обнять. Духи у неё дешёвые, приторные, так и бьют в нос. Вдохнёшь – цветы какие-то мерещатся. Красные цветы… как раны открытые. Как…

А волосы-то у неё и правда золотые совсем.

Желание изнутри пламенем обожгло. Так же вот и Вилона его дразнила. Губы для поцелуев подставляла, а чуть покрепче приобнимешь её – вырывается: нет, нельзя. Вилона… Моя! «Нет, не твоя». Тварь лживая… Такая ярость вспыхнула в сердце, что даже вожделение пересилила. Чувство зверя, у которого его – его собственную – добычу отнимают.

Не справиться. Не погасить это, зверское. Нет обратной дороги.

Если бы стал свидетелем этой сцены человек с даром видуна – увидел бы, как пробивается из человеческого тела свинцово-клубящийся бутон на длинном стебле, вырастает из спины, дорогу себе прогрызает. Словно сама плоть на спине расходится, выпускает на волю тёмный сгусток. Но – не плоть, конечно. Насквозь проходит «бутон». Ларвы и сами плоти не имеют, и из человеческого тела так вырываются, что и не замечает хозяин.

Только видун заметит. Но не было рядом видуна.

– Тварь, тварь, гадина!

Раз, и другой кулак Дарлена врезался девушке в лицо. Охнула она, покачнулась, упала на землю, к его ногам.

– Дрянь, шлюха!

Не замечая ничего вокруг, себя не помня, стал её пинать. Она сначала вскрикивала, после стонала только.

А потом вдруг как схлынуло всё.

«Я не хотел её бить».

Наклонился Дарлен к девушке, тронул за плечо. Та снова застонала и попыталась в сторону отползти. Живая…

– Эй, слышишь? Слышишь меня? Я это… не хотел. Правда. Само оно как-то, не знаю…

Она не ответила. Дарлен выпрямился, оглянулся по сторонам. Никого. А надо бы, чтобы помог ей кто-нибудь. Надо бы… вдруг у неё кости переломаны…

Кто-нибудь, но не он. Ведь его обвинят сразу, и не объяснишь, что не хотел. Может, и хорошо, что никого нет поблизости, что в ближайшем кабаке так на гитаре да на сейманском барабане наяривают, что криков не разобрали.

Девушка опять застонала глухо. Дарлен отступил на шаг, поморщился, помотал головой, как будто отрицая вот это, очевидное.

И тут неподалёку топот бегущих ног послышался. Услышал всё-таки кто-то вопли её…

Прочь. Прочь. Нельзя, чтобы его рядом с ней застали.

И побежал Дарлен. Снова мир вокруг завертелся. Только теперь не от обиды детско-взрослой, от ужаса уже, от отвращения – ну зачем, зачем это всё? Зачем всё так мерзко?

Остановился Дарлен, задыхаясь. Если кто и гнался за ним, то давно уже отстал. Но как с этим ужасом и с отвращением справиться?..

Не хотел бить. Хотел – не хотел. К самому горлу подкатывало, душило что-то, не давало вздохнуть. Дарлен понял, что если прямо сейчас не сделает что-нибудь, то просто не выдержит этого, упадёт замертво.

Оглянулся в отчаянии. Где он, куда его ноги принесли? Эту часть города и знает-то плохо. На другой стороне улицы здание, высокая створчатая дверь, колонны по сторонам. Над входом – две параллельные черты и кружок между ними, знак двухбережной веры. К храму примчался… Вот куда и надо. Где, как не здесь, утешения, избавления от бед искать?

Бегом вбежал. И перед первым же священником, седобородым старичком, упал на колени:

– Святой отец, я грех совершил, покаяться хочу.

– Не «святой отец», святой брат, – поправил старичок.

«Отцами» только первых да вторых священников обители и города величают. А этот, значит, хотя и пожилой, только старший брат. Но Дарлену-то всё едино. У него слёзы по щекам ручьями текут. Другой постыдился бы плакать на людях, да и он, Дарлен, прежде постыдился бы. А тут само как-то заплакалось. И легче стало. И священник, сразу видно, добрый человек. Тихим, ровным голосом увещевает:

– Ну-ну, брат мой, не убивайся так. Что за грех? Кайся, Творец мира истинное покаяние не отвергнет.

– Женщину одну… обидел очень.

Так и не пошло с языка, что избил. Всё рассказал святому брату – и про Вилону, как с ней поссорился, и как в дурной квартал и пошёл. И про вожделение даже, которое в нём продажная девица вызвала, рассказал. Священник слушал да приговаривал: это хорошо, что понимаешь теперь, как неправ был, хорошо, что раскаиваешься. Значит, нет на тебе греха. Прощается грех, душа очищается…

Так и унялась в груди Дарлена буря. Но и под конец беседы своё «обидел» не смог он на «избил» заменить. Раз нет греха – какая разница…

Если бы видун рядом был, увидел бы, как недавно освободившийся ларв, тёмное облако на привязи, чуть-чуть только меньше стало, но не исчез никуда. Но не было рядом видуна.

Успокоился Дарлен. Сидит подле старого священника, вздыхает сокрушённо. Слушает успокоительные слова: это ведь не ты сам, это тебя злые духи на дурной путь толкнули, а ты тем лишь виноват, что поддался, слабость проявил. Смотрит на знак двухбережной веры, огромный, в человеческий рост, что в храме над алтарём помещён. И вдруг – как осенило Дарлена, до глубины души пронзило: «Прав святой брат, не я виноват, злые духи подбили. Их происки».

– Научите, святой брат, прошу вас, научите, как жить праведно? – оттуда же, из глубины души, слова.

– Я не научу. Творец мира меж двух берегов научит.

– А в братстве – праведная жизнь?

– Конечно, когда суета мирская тебя не касается, жизнь чище становится, праведнее. Когда искушения не видишь, оно и не коснётся тебя. От искушений – беги. Демоны человека искушают, а человек слаб, слишком слаб, уступает наущениям и прямо в лапы им, злобным левобережным духам, попадает. Вот и ты не устоял. Но раскаялся – значит, уже спасён, значит, другой, чистой жизни желаешь для себя.

– Да, святой брат, да, чистой жизни, где этих… не будет, таких, как эти женщины продажные…

– Я из обители Благих Духов. Приходи к нам. Тех, кто ложные помыслы на истинные сменил, грешно было бы отталкивать. Но служению вере себя посвятить – значит, всё прежнее отвергнуть. Готов ли ты к этому? Подумай хорошо. А работать на благо обители готов? Младшим-то особенно много всякого хозяйственного труда делать достаётся. Да ещё учиться приходится.

– Готов, святой брат.

– Ну, тогда примет тебя наш первый священник.

Обновлённым человеком Дарлен из храма вышел – так казалось ему. Ещё спрашивает священник, готов ли он… Конечно, готов. Прочь все соблазны, прочь мысли греховные, и людей, которые эти мысли вызывают, таких, как эти две… Как она, золотоволосая Вилона… Он теперь выше неё, не посмотрит в её сторону, даже если она сама себя предлагать начнёт. И ей, и всем докажет, что лучше он, выше, чище. Здесь, в вере, путь, здесь спасение. А кто по-другому скажет – тот злым духам поддался.

Один путь. Он, Дарлен, теперь знает его. Его долг – и других на этот путь наставлять, всех, кого сможет. А кого не сможет, кто левобережным духам себя предал и не отречётся от них – тому ни жизни истинной, ни света не будет. Тому – кара вечная.

«Приду, святой брат, завтра же приду. Дома прощусь со всеми, и если отговаривать начнут – не послушаю. Приду и все испытания вынесу, самую чёрную работу буду делать, если надо. Ради очищения души – всё преодолею. Стану двухбережным братом. Лучше всех них стану, выше, выше грязи их…»

Точно в лихорадке шептал так Дарлен, сам с собой разговаривал. И если бы был рядом видун, увидел бы, как второй тёмный бутон за его спиной распускается, ларв гордыни и веры в свою правоту, как в единственную истину, существование обретает.

Но не было рядом видуна. Некому было ужаснуться, правду узрев.

А в грязной подворотне квартала Сорметт давилась слезами, стирала кровь с разбитого лица золотоволосая женщина. Хватала ртом воздух – сломанным носом не вздохнуть. Рядом сводник матерился на чём свет стоит, проклиная того, кто его живой товар испортил. Да толстая рябая старуха, что девицам вроде служанки была, суетилась бестолково, квохтала:

– Лекаря бы, лекаря…

Болтала только, а сама за лекарем не шла – неизвестно ведь, захочет сводник тому платить или нет.

* * *

Разложив перед собой карту Лоретта, Ярла отметила три места, где убитых оборотнем людей нашли. И ещё несколько мест, тех, в которых по наиболее достоверным свидетельствам зверь показывался. Говорили эти отметки мало о чём. Да всё в лореттском деле пока мало о чём говорило. А когда так – одно остаётся: брать оружие и отправляться на охоту. А там уж как придётся…

Как раз время охоты и подходит, солнце садится за горизонт. Время охоты и время ларвов.

Бинты на пальцы, на запястья намотать – это в обязательном порядке. А сверху ещё перчатки кожаные – так и руки лучше защищены, и нож держать сподручнее, и тетиву натягивать.

На грудь – перевязь с метательными ножами. Кинжалы в ножнах на пояс, все три. Колчан со стрелами – туда же, на пояс. Со всех сторон чехлами с оружием пояс обвешан, да ещё и кошель болтается. Но ничего, Ярла знает, как всё это добро для себя удобно расположить.

На лук – тетиву натянуть. Сегодня уже не разведка, сегодня нужен он. В начулье его и за спину, и закрепить, чтобы не мешал, не болтался, чтобы ножевая и лучная перевязи одна в другой не путались.

По малолетству наслушалась Ярла рассказов одного фейренского соседа, старого Суора, про то, как в молодости он в Виеттии жил и участвовал в городском ополчении. Время тогда было неспокойное, илленийские города один с другим чаще, чем теперь, враждовали. Вот и на Виеттию двинулись норвейрские отряды. Ополченцы город защищали. Суора определили в арбалетную сотню. Говорили после, в том, что не удалось норвейрцам приступом Виеттию ни с моря, ни посуху взять, арбалетчиков немалая заслуга.

– Что это ты на охоту вместо лука самострел не берёшь? – спрашивала Ярла отца. В мыслях ей это оружие куда более внушительным представлялось.

Ольмар объяснял: самострел только и хорош, что при осадах, когда за стенами укрываться можно, ну а если не за стенами, то хотя бы чтобы пехота прикрывала стрелков, пока они арбалеты заряжают. А если охотишься, да не на кого-нибудь, а на ларва, тут часто скорость важна. Пускай в дальнобойности лук проиграет арбалету, но в скорострельности – никогда. Ночью-то, да ещё, к примеру, на бегу, попробуй с ним сладь.

Потом, когда постреляла Ярла раз сама из арбалета, пришлось ей с отцом согласиться. А жалко: видом-то, и правда, внушительная штука. Вот надела бы она такую на спину на перевязи, прошлась по улицам – сразу видно, серьёзный человек, если с таким оружием серьёзным… Подумала так и самой смешно сделалось. Не ради чужого мнения сумеречные охотники оружие носят, ради дела.

Когда Ярла собиралась уже из комнаты выйти, явился, на пороге её застав, посыльный от сотника Герена. Сообщил, где сегодня планируют патрули пойти, спросил, нет ли у неё предположений каких – насчёт самых опасных мест в городе, к примеру. Ярла ответила, что схема движения патрулей, сотником составленная, вполне подойдёт. Не хуже и не лучше любой другой… потому что пока о поведении зверя ничего определённого сказать нельзя. Про себя добавила, что, когда в городе ночная тварь бродит, все места можно одинаково небезопасными считать.

– А вы сами куда пойдёте? – с любопытством поглядывая на торчащий из-за её спины лук, поинтересовался посыльный.

Может, думал, что она с одним из патрулей отправится – побоится одна. Или иначе: покомандовать захочет. Кто же его, посыльного, знает, какие у него мысли в голове. Но Ярла сказала, что сама по себе пойдёт.

На всякий случай сориентировались они по карте, условились, что в старой башне, где прежде водный резервуар находился, будет пункт связи. Там постоянно будет стражник находиться, через которого обе стороны смогут друг другу важные вести сообщить, если будут таковые.

До тех пор, пока светать не начало, бродила Ярла по городским улицам, к местам прошлых убийств подходила по нескольку раз, затаивалась. Бывает иногда, что ларвы на прежние места возвращаются. Бывает – но не сегодня. Впустую прошла ночь.