Часть первая
Отправление из Афин
Глава 1
Готов заявить всем и каждому:
«X. Картер Гэвин, вице-консул посольства ее королевского величества в Афинах, — подлец!»
В письме я недвусмысленно указал, что прошу встречи с генеральным консулом. Так нет же, этот гусь, видимо, предпочел исполнению долга партию в гольф, а мне пришлось иметь дело с X. Картером Гэвином.
Для начала он целых полчаса мариновал меня в приемной. Потом, когда я вошел в кабинет, еще минут пять разговаривал по телефону, неся какую-то чушь о проверке повреждений судов, и все это — на сугубо юридическом жаргоне.
Чиновник был довольно молод — на вид не старше тридцати. И сначала это меня обрадовало. С должностными лицами куда легче иметь дело, пока опыт не превратил их в людей бездушных и черствых. И когда я, еще мальчиком, воспитывался в Англии, нас учили с уважением относиться к старшим, во всяком случае, хотя бы соблюдать внешние приличия. Поэтому я мог рассчитывать, что к человеку, который по возрасту годится ему в отцы, X. Картер Гэвин проявит должное почтение.
Наконец он положил трубку, записал что-то в блокноте и повернулся ко мне. На грубой лепки лице особенно выделялись большие голубые глаза, и я тотчас смекнул, что, судя по всему, этот лощеный и самоуверенный тип — стопроцентный сноб, стервец с невинным голубым взором.
— Простите, что заставил вас ждать, мистер Симпсон, — изрек X. Картер Гэвин.
Это оказалось единственной данью вежливости, ибо дальше он вел себя просто гнусно, обращаясь со мной презрительно и глумливо, как плохой школьный учитель.
— Все в порядке, — улыбнулся я. — Ничего страшного не произошло.
— Пока не произошло, мистер Симпсон. — Вынув из отделения для входящих бумаг какую-то папку, он пристально уставился на меня. — Но на вашем месте я бы не стал уповать на дальнейшее везение.
Это было сказано с таким угрожающим видом, что мне, хоть я и помыслить не мог, будто служащие британского консульства способны на грубость, вдруг стало очень неуютно. Я засмеялся.
— Я не шучу, мистер Симпсон, — холодно отчеканил Гэвин. — У нас в консульстве вы положительно прославились своими, мягко говоря, неблаговидными деяниями и превратились в изрядную докуку. Но всему есть предел, и мы больше не можем тратить на вас время. Что вы хотели?
— Я уже объяснил в письме генеральному консулу, что хочу восстановить свой британский паспорт. — Мне уже не терпелось поставить мальчишку на место. — Полагаю, ваша работа как раз и состоит в помощи британским подданным. Если она представляется вам обременительной, я могу поговорить с кем-нибудь другим, кто смотрит на дело иначе.
X. Картер Гэвин раскрыл папку:
— Вы не являетесь британским подданным, мистер Симпсон.
Ну вот опять все та же проклятая ложь! Я без особого волнения достал из кармана бумажник с документами.
— У меня здесь выданное британской армией свидетельство о рождении, и это вполне удостоверяет мое подданство, — сказал я, собираясь предъявить бумагу.
Он вытащил из папки фотокопию:
— Я уже знаком с этим документом.
— Тогда…
X. Картер Гэвин пробежал глазами бумагу:
— Свидетельство подтверждает, что вас зовут Артур Абдель Симпсон и родились вы в Каире 16 октября 1910 года.
— Мне это известно.
— Здесь также говорится, что вы являетесь сыном Артура Томаса Симпсона, сержанта интендантской службы египетского военного корпуса, и его жены миссис Риты Симпсон, чье девичье имя — Рита Фахир.
— Ну и что? Моя мать была египтянкой.
Чиновник опустил свидетельство:
— Совершенно верно. Но она не была замужем за вашим отцом.
— Подлая ложь. — Я все еще сохранял спокойствие. — Свидетельство подписано адъютантом полка, где служил мой отец.
— О, несомненно, только он, должно быть, не очень внимательно изучал бумаги, которые подписывал. — Все это молокосос высказывал мне с презрительной усмешкой. — Будучи полковым интендантом, ваш отец наверняка представлял на подпись целые кипы всяческих счетов, распоряжений и так далее.
— Мой отец был офицером и джентльменом! — возмутился я.
— Да, он, конечно, стал офицером, — X. Картер Гэвин заглянул в папку, — так как дослужился до лейтенанта в 1915 году. Допускаю и что мистер Симпсон-старший был джентльменом. Но он не был женат на вашей матери.
— Британская армия утверждает, что был.
Вице-консул покачал головой:
— Нет. В 1917 году, когда ваш отец умер…
— Погиб во время боевых действий!
Он опять заглянул в дела:
— Артур Томас Симпсон скончался, после того как его сбил грузовик у офицерской столовой в Исмаилийском лагере.
— Мой отец тогда участвовал в боевых действиях.
— Не будем уклоняться от сути дела, мистер Симпсон. Как он умер — не имеет значения. Важно другое: когда ваша мать обратилась за пенсией, положенной вдове офицера, выяснилось, что они не были женаты.
— Почему же тогда армия предоставила эту пенсию?
Я не сомневался, что поймал его. Раньше, благодаря этому обстоятельству, мне всегда удавалось загнать чинушу в угол.
X. Картер Гэвин ядовито улыбнулся:
— Назвав вас докукой для нашего консульства, я изрядно смягчил краски. Не только нам, но и множеству государственных архивных учреждений пришлось тратить на вас время и энергию. В том числе и сотрудникам военного архива.
— Могу себе представить.
Вице-консул оставил мое замечание без ответа и, взяв другую бумагу, принялся вдумчиво, чуть ли не с восхищением ее изучать.
— Британская армия иногда присваивает себе довольно странные полномочия. — Он пожал плечами. — Пожалуй, я бы назвал их патерналистскими. Она ревностно блюдет интересы своих и проявляет удивительную заботу и терпимость даже в отношении гражданских жен военнослужащих. Поэтому она сочла необходимым помочь женщине с ребенком, то есть вашей матери и вам. Рита Фахир получила пенсию, а вас отправили в Англию и дали возможность учиться в хорошей школе. За вашу учебу, как вам, вероятно, известно, платила благотворительная Ассоциация в поддержку офицерским семьям, но делалось это с подачи армии. Сомневаюсь, что правление Ассоциации уведомили о вашем статусе незаконнорожденного.
— Этого не сделали, поскольку я им не был!
— Тут не о чем спорить.
— Но если я не являюсь британским подданным, может, вы объясните, почему меня послали учиться в Англию с британским паспортом?
Вице-консул вновь порылся в папке:
— Вы имеете в виду документ, выписанный вам в Каире в 1919 году? Это был не паспорт. Армейский капеллан представил необходимые сведения и получил бумагу, дающую лишь право на проезд и посещение школы Англии.
— Однако там указано, что я являюсь британским подданным.
— Да, указано, но не думаю, чтобы капеллан особенно вникал в этот вопрос. — X. Картер Гэвин вздохнул. — Собственно, если бы все эти годы в Англии, Египте и здесь, в Греции, вы вели нормальный образ жизни, вопрос о вашем подданстве, я уверен, вовсе бы не возник. То есть вас так и продолжали бы считать британским подданным.
— С полным на то основанием. — Я решил прижать его к стене. — Иначе с какой стати мне выдали британский паспорт в 1928 году?
— Вы получили его на основании свидетельства о рождении. Так же дело обстояло с его продлением через пять лет в Каире, а потом в Лондоне и Бейруте. Это продолжалось до вашего ареста в Лондоне в 1955 году, ибо лишь тогда впервые возник вопрос о подданстве. Принимая все это во внимание, я бы сказал, вам потрясающе везло.
— Ничего себе везло!
Я рассмеялся, желая показать, что меня это оскорбление только насмешило, но получилось не очень убедительно: мой смешок невольно окрасили нотки горечи, возмущения и других, не слишком добрых чувств. X. Картер Гэвин побагровел и, казалось, вот-вот разразится гневной тирадой, но сумел вовремя совладать с собой.
— Короче говоря, — наконец бросил он, — я намерен выставить вас из консульства. Но сначала, мистер Симпсон, я сделаю так, чтобы вы сюда больше не вернулись. Исключительно с этой целью я поведаю о том, что́ на данный момент известно о вашей персоне мне, равно как британскому консулу в любой другой стране, если он пожелает заглянуть в ваше дело.
— Мне это безразлично, — обронил я, но остался. Что именно они успели разнюхать, могло оказаться важным.
— Начну с вашего досье в Интерполе.
Вот это мне уже не понравилось. Понятно, в этих интерполовских досье собраны лишь всякие домыслы международной полиции, но если к ним отнесутся всерьез, я хлопот не оберусь. Я знал, что у афинской полиции нет копии моего досье, поскольку я не давал ей повода запрашивать его у Интерпола и мой вид на жительство в Греции еще действовал. Но если этот проклятый любитель совать нос в чужие дела вздумает показать им свой экземпляр, мне тут станет чертовски паршиво.
— История эта тянется давно, — заметил вице-консул, листая мое досье. — За это время вы перепробовали самые разные профессии, были журналистом, переводчиком, шофером, официантом, издателем и гидом. А чем вы занимаетесь сейчас?
— Я шофер-гид. У меня есть лицензия и автомобиль, на котором я вожу туристов.
X. Картер Гэвин оставил это без комментариев.
— В 1930 году, как я вижу, вы занимались ресторанным бизнесом в Каире.
— Да, управлял рестораном своей матери.
— Это заведение принадлежало ей лишь частично. После смерти госпожи Фахир вы продали его втайне от остальных партнеров по бизнесу. И покупатель ресторана обвинил вас в мошенничестве.
— Он отозвал свое обвинение.
— Верно, но лишь после того, как полиция позволила вам урегулировать сделку. На следующий год, опять-таки в Каире, вы купили право партнерства в мелком издательском бизнесе.
— Правильно. Мы распространяли иностранные журналы и периодику. Здесь что-нибудь не так?
— Нет, но вы издавали и кое-что еще, не правда ли? Тут собраны сведения о том, что в действительности вы обеспечивали порнографической продукцией рынки стран, говорящих на испанском и английском.
С этим обвинением мне уже приходилось сталкиваться.
— Совершеннейшая ложь!
— Эта информация в пятьдесят пятом году была предоставлена Интерполу Скотленд-Ярдом. К тому времени у них скопилось на вас очень много материала, мистер Симпсон. Неужто все это сплошная клевета?
— Я много лет издавал, иногда и сам писал кое-что для разных литературных журналов, — решительно заявил я, ибо давно вытвердил эту речь наизусть. — Возможно, иногда они позволяли себе некоторую беспечность в подборке материалов, что и приводило к запрещению их цензурой. Но такие книги, как «Улиссы», «Любовник леди Чаттерлей» и «Фэнни Хилл», некогда объявленные порнографическими, сейчас признаны литературными шедеврами и печатаются совершенно открыто.
Вице-консул обжег меня взглядом:
— А «Только для джентльменов» — это что, тоже литературный шедевр? — Он не стал дожидаться ответа, слишком довольный удачным выпадом. — В январе пятьдесят пятого при аресте в Лондоне у вас были изъяты непристойные порнографические издания, каковые вы пытались продать оптом. Среди них была книга «Только для джентльменов» и журнал «Энгентмент». Все эти опусы издавала ваша египетская фирма. Вам предъявили обвинение, судили и приговорили к году лишения свободы. Именно тогда впервые возник вопрос о вашем подданстве. Когда вы отсидели положенный срок, ведомство по делам иностранных подданных сочло за благо выдворить вас из страны.
— Я оспорил это решение.
— Да, оспорили, и весьма успешно. — X. Картер Гэвин с сожалением покачал головой. — Не знаю, как вам это удалось. Должно быть, в тот день у судьи был выходной. Так или иначе, вам выдали новый паспорт, — вице-консул назвал его номер, — и вы вернулись в Египет.
— Да.
— Где тотчас донесли египетским властям на ни в чем не повинного британского бизнесмена, объявив его шпионом. — Голос X. Картера Гэвина вдруг снова зазвучал презрительно и высокомерно.
— Это не так.
— Что значит «не так»? Вы хотите сказать, что не доносили на мистера Колби Эванса? У меня здесь доклад нашей разведки, можете ознакомиться, если угодно.
— Я имел в виду, что это произошло позднее.
— До того, как вы обратились с просьбой предоставить вам египетское гражданство, или после?
— Я никогда не обращался с подобной просьбой.
— Но у вас паспорт гражданина Египта. Могу сообщить вам его номер.
— Я получил этот документ во время Суэцкого кризиса. Тогда в Каире британцам приходилось очень солоно. Однако сейчас этот паспорт уже недействителен.
— Так если вам нужен паспорт, не разумнее ли обратиться к консулу ОАР и попросить о его продлении? Или и он наверняка откажет?
— Я британский подданный, и, согласно Акту от 1948 года, вы не можете лишать меня гражданства, сколько бы паспортов я ни имел.
Я посмотрел вице-консулу в глаза.
Он ответил мне столь же пристальным взглядом.
— Мы вправе сделать и то и другое. — X. Картер Гэвин взял из папки еще одну бумагу. Я не успел заметить, что это, поскольку он тотчас положил ее на кипу других. — В декабре пятьдесят пятого лондонский судья, безусловно, оказал вам услугу, признав британским подданным. И в виде благодарности своей стране вы донесли на невиновного человека, как на шпиона. Думаю, это делалось с целью доказать египтянам свои антибританские настроения, а плюс к тому было местью за несколько месяцев, проведенных в тюрьме.
— Я считал Эванса шпионом.
— Чепуха! Даже египтяне ни в чем не смогли его обвинить, хоть и очень старались, так что в конце концов отпустили. Это было всего-навсего злобной местью с вашей стороны. — Губы вице-консула сжались в суровую линию. — Вы отвратительный субъект, мистер Симпсон. Вся ваша жизнь — только длинная грязная история.
— Я пришел сюда не для того, чтобы выслушивать оскорбления.
— Нет, вам пришлось к нам обратиться, поскольку год назад каирская полиция обнаружила, что, хлопоча о предоставлении вам египетского гражданства, вы кое-что утаили. Вы солгали, что никогда не были в тюрьме и вам никогда не предъявлялось судебное обвинение. Выяснив, что по обоим пунктам вы представили ложные сведения, египтяне вам отказали. А теперь отказываем мы.
— Вы не вправе так поступать. Согласно Акту…
— Согласно этому Акту британский подданный может утратить гражданство только в том случае, если официально откажется от него, заполнив форму номер шесть. Именно это вы и сделали в июне пятьдесят седьмого года.
— Еще одна возмутительная ложь.
Я чувствовал себя хуже некуда.
— У меня есть фотокопии вашего отказа, если вам захочется освежить память. — X. Картер Гэвин слегка наклонился и сунул бумагу мне под нос. — Почему вы это сделали, мистер Симпсон? Мне просто любопытно. Чтобы вы, такой опытный и хитрый лис, — и вдруг допустили подобный промах! Может, это был еще один выпад против ненавистной вам Британии или вы пытались убедить египетские власти, будто и в самом деле предпочитаете их страну?
Я ничего не ответил. Проклятую форму я подписал исключительно по совету каирского адвоката, который вел мое дело о натурализации. В то время британцев вышвыривали из Египта, и я не придавал значения тому, что подписываю. Я думал, эта бумага все равно затеряется где-нибудь в архивах.
— Не хотите рассказывать? — Вице-консул откинулся на спинку кресла. — Возможно, вы недоумеваете, почему мы возобновили вам паспорт в шестидесятом? Могу вас уверить, это произошло не из-за чьей-то небрежности, а лишь по воле случая. В тот момент, когда мы покидали Египет, нам очень помогли швейцарцы, и они же сохранили все наши архивы. По возвращении, в пятьдесят девятом году, нам пришлось очень долго разбирать документы. Вдобавок ваше заявление по форме номер шесть было отправлено в Лондон и вернулось в консульство только в конце шестидесятого года. Таким образом, вам еще раз улыбнулась удача. — X. Картер Гэвин встал. — Но теперь она на нашей стороне. Мистер Симпсон, вы занесены в черный список. На это понадобилось много времени, и я не сомневаюсь, что ваша грязная история будет продолжаться ad nauseam, но, во всяком случае, отныне ей суждено протекать вне русла британской истории.
Вице-консул закрыл папку и бросил ее в корзину для исходящих документов.
Я убрал бумажник, собираясь уйти, но X. Картер Гэвин остановил меня:
— Еще одно замечание, мистер Симпсон. У вас еще есть старый британский паспорт. Это собственность нашего правительства.
— Я его потерял.
Он кивнул:
— Я так и думал, что вы это скажете. И хочу предупредить: не пытайтесь продать его кому-нибудь из специалистов по подделке документов там, в доках, и не вздумайте использовать его сами. Ваш паспорт будет значиться в полиции как утерянный. А сейчас можете убираться вон.
И он чарующе улыбнулся, этот праведник до мозга костей.
Если проклятый мистер X. Картер Гэвин читает эти строки, может, ему будет приятно узнать, что он обрек меня почти на верную гибель.
С моральной точки зрения он не просто подлец, он — убийца!
Глава 2
Я оставил машину у консульства и отправился выпить в ближайший бар.
Я боюсь высоты. Однажды, в ту страшную ночь, когда обстоятельства загнали меня на крышу музея Топкани в Стамбуле, голова кружилась так сильно, что я не мог избавиться от ощущения, будто лечу вниз, хотя, к счастью, все-таки не упал.
Приблизительно так же я себя чувствовал, сидя за столиком кафе, — словно я падаю и ничто не остановит этот полет, кроме скал далеко внизу.
Через десять дней истекал срок моего вида на жительство и разрешения на работу в Греции, и, чтобы возобновить их, надо было идти в Бюро по связям с иностранцами. До сих пор у меня все было в порядке — тут, в Греции, я вел себя так, что комар носа не подточит, и за последнее время они два раза продлевали документы на шесть месяцев. Ужас в том, что для очередного продления надо представить паспорт и он должен быть действительным. В последний раз я воспользовался старым египетским, так как срок его тогда еще не истек. Я понимал, что мне нет смысла идти к специалистам по подделке документов, или к «липачам», как выразился этот стервец. Служащие Бюро по связям с иностранцами очень тщательно проверяют паспорта, и, если в вашем подправлена какая-то мелочь, в суете многолюдного аэропорта вы сможете проскочить через иммигрантский контроль, но тот же самый грешок приведет вас в тюрьму, коли вы рискнете провернуть этот номер в Бюро.
Я, конечно, знал, где можно получить новый паспорт, — в Панлибгонко. Вопрос в том, как я за него расплачусь?
Но лучше я объясню, что такое Панлибгонко. Это слово пустили в оборот моряки, обозначив так страны, живущие «под флагом выгоды», и состоит оно из сокращенных названий республик Панама, Либерия, Гондурас и Коста-Рика. Если у вас есть крупный торговый корабль, но вам не нравятся законы о пошлинах, или всякие ограничения, принятые профсоюзами моряков, или правила безопасности в вашей собственной стране, вы перегоняете судно и регистрируете его в одном из государств Панлибгонко. Тогда никаких пошлин, никаких проблем с рабочими и содержать корабль гораздо дешевле. Все очень просто, абсолютно законно и настолько выгодно, что сейчас под либерийским флагом плавает куда больше торговых судов, чем под флагом Британии и Америки. К этому соглашению присоединяются и другие небольшие государства. Суда мистера Аристотеля Онассиса (грека, родившегося в Турции, но гражданина Аргентины) плавают не менее чем под пятью «флагами выгоды».
Разумеется, это крайне выгодно и для стран Панлибгонко. Они получают солидную плату за регистрацию, а все, что им нужно сделать, — это выписать регистрационный сертификат. А дальше — никакого беспокойства. В общем, денежки легкие, что и говорить.
Теперь настало время рассказать вам про джентльмена, которого я буду называть мистером Гомесом, хотя на самом деле он носит другое имя.
Сертификат о регистрации корабля фактически заменяет паспорт, и мистеру Гомесу пришло в голову, что, если его правительство продает «флаги выгоды», то сам он вполне может торговать «паспортами выгоды». А поскольку этот джентльмен — второй секретарь дипломатического представительства одной из стран Панлибгонко в Афинах, у него есть возможность претворять замысел в жизнь.
Проблема в том, что паспорта мистера Гомеса очень дорого стоят. Он требует сорок тысяч драхм наличными, хочешь — бери, не хочешь — не надо. Если вы располагаете американской валютой, мистер Гомес немного уступит, и тогда вы заплатите тысячу двести долларов. Но ни центом меньше. Действовать приходится, конечно, через посредника: мистеру Гомесу ни к чему, чтобы вы заявились к нему в представительство собственной персоной. Посредника зовут Геннадио. Он маклер по купле-продаже яхт и держит контору недалеко от порта в Турколимано. Этот Геннадио все и проворачивает. Но мистер Гомес продаст вам паспорт только при соблюдении двух условий. Первое — сущий пустяк: паспорт нельзя использовать в его родной стране. Можно подумать, кому-то захочется лезть в эту гнилую дыру! Зато второе условие очень тяжкое: вы получаете паспорт, действительный всего два года, без права продления. Естественно, мистер Гомес хочет принять меры, чтобы себя защитить. Продавая вам паспорт, он не регистрирует его официально, так что, если вы решите обратиться за продлением паспорта в консульство, допустим, в Риме, они проверят номер и мигом обнаружат фальшивку. В таком случае мистеру Гомесу грозят крупные неприятности. Тем не менее двадцать тысяч драхм в год только за удовольствие обладать фальшивым паспортом — многовато.
Лично у меня в тот момент не было и одной тысячи. Правда, была машина; но, сказав, что она принадлежит мне, я погрешил против истины. Официально владелицей числилась миссис Карадонтис. Эта богатая вдова, располагая четырьмя туристическими автомобилями, сдавала их на комиссионных условиях. Мне достался старый «плимут», которому давно следовало заменить тормоза. Но хозяйка жалела денег на ремонт, да и вообще скаредничала во всем, включая выплату моих комиссионных. Я не слишком рассчитывал, что она одолжит мне денег, но больше ни к кому не мог обратиться за такой суммой. Оставалось уповать на удачу.
По натуре я оптимист. По-моему, если сделать хорошую мину при плохой игре и продолжать действовать так, будто вам не о чем беспокоиться, любые проблемы рассосутся сами собой. Впрочем, чаще всего этого не происходит, и вы попадаете в еще более затруднительное положение. Но я к этому привык, а когда вы пребываете в безнадежном тупике, что еще остается, как не делать хорошую мину!
Я решил в тот же день пойти к Геннадио и заказать паспорт, до того как увижусь с миссис Карадонтис и попрошу денег на его оплату.
Работы у меня было мало. Последнюю неделю я возил немецких туристов, супружескую пару из Гамбурга, но в тот день они как раз уезжали из Афин, и мне надо было только доставить их в аэропорт. В виде прощального дара я купил поллитровую бутылку бренди (это делает туристов щедрее, когда дело доходит до чаевых) и поехал к отелю «Король Георг».
Немцы были не очень опытными туристами, и мне удалось немного надуть их при расчете. Мой подарок тоже сыграл определенную роль, и, когда я возвращался из аэропорта, у меня в кармане лежало около семи тысяч драхм.
Я знал, что ехать к Геннадио до половины пятого бессмысленно, поскольку его контора закрывалась на время сиесты, поэтому вернулся домой.
Моя жена Ники укатила с труппой на трехнедельные гастроли куда-то в Румынию. Она исполняет экзотические танцы, и если кто-нибудь спросит, как случилось, что человек моего возраста, все еще энергичный, но, безусловно, слегка утомленный жизнью, связал судьбу с гречанкой на двадцать лет моложе его, пусть обратится к ней самой. Я могу сказать только одно: моя первая жена Аннетт была помешанной на сексе невротичкой и сбежала с египетским офицером, о чем, я уверен, ныне страшно жалеет. Она не знала, от какого счастья отказывается. Ники совершенно другая — спокойная и очень практичная. Мужчине свойственно искать утешения, а привлекательной женщине — защиты. Я вел дела Ники, и, пребывая в хорошем расположении духа, она называла меня папой. Могу добавить, что Ники работала потому, что ей это нравилось, а не потому, что я ее заставлял. Я не брал с нее комиссионных. Ники могла совершенно свободно приходить и уходить когда и с кем ей вздумается. Я не задавал вопросов. По правде сказать, я очень глубоко переживал нашу вынужденную разлуку.
Я порылся в ее вещах, чтобы узнать, не найдется ли чего на продажу.
Вещей у Ники было немного. Меховую накидку из куницы и большую часть украшений для костюма, в котором выступает, она забрала с собой. Оставался красивый браслет с двумя золотыми подвесками — кое-что за него можно было выручить, но этого явно не хватило бы для моих целей, поэтому я решил не торопиться с продажей, выпил пару бокалов вина и поехал в Турколимано.
У Геннадио не было собственных яхт; он выступал агентом яхтовладельцев, назначал цену за прокат судна и снабжал клиентов всем необходимым. Однажды Геннадио заплатил мне комиссионные за то, что я привел американцев, решивших нанять кеч для круиза по островам, поэтому мы были немного знакомы.
В маклерской конторе на берегу пристани стены украшали фотографии яхт, а на двери висел корабельный колокол, звонивший, когда кто-то входил или выходил. На задворках располагался склад, забитый разными консервами, солидным запасом вина и другой выпивки. Не очень крупный, но приятный бизнес. По правде говоря, Геннадио не было нужды заниматься еще и паспортами, но уж таким алчным он уродился. У этого маленького человечка, с желтоватым лицом и острыми, проницательными глазками, неизменно одетого в шелковую рубашку и крайне самоуверенного, брат работал в полиции и везде были связи.
При виде меня Геннадио, конечно, решил, что я пришел с предложением от клиента, сулящим ему прибыль, но мигом сменил тон, уразумев, что ошибся. Новая метаморфоза последовала, когда я объяснил, что мне нужно. Геннадио, озабоченно хмурясь, забросал меня вопросами:
— Кто вам подсказал обратиться ко мне?
— Один приятель.
— Что за приятель?
— Друг мистера Гомеса.
На самом деле я услышал о мистере Гомесе от одного из «липачей». В то время я сидел на мели и, не нуждаясь более в старом египетском паспорте, загнал его этому парню: налепив несколько фальшивых печатей и штампов, он мог сбыть товар какому-нибудь безмозглому моряку. Пока мы торговались, он и упомянул имя Гомеса, чтобы показать, с какой жестокой конкуренцией вынужден бороться. Впоследствии я поспрашивал знающих людей и выяснил, что обращаться следует к Геннадио.
Однако не стоило выкладывать маклеру, что его участие в паспортном грабеже получило широкую известность. Насторожив его, я только затруднил бы себе дело. И я прикусил язык, желая показать, что умею хранить тайны.
Видимо, мои ответы удовлетворили Геннадио. Он проводил меня в одну из кладовых в глубине конторы и плотно закрыл дверь.
— Паспорт нужен вам лично?
— Да.
— Но зачем? Я думал, вы египтянин.
— Я британец, но в консульстве мне чинят препятствия, прицепившись к свидетельству о браке, выданному моему отцу в армии. Чтобы все это утрясти, понадобится не один месяц. Вот мне и нужен паспорт, чтобы как-то выкручиваться до тех пор.
Я видел, что Геннадио не поверил ни единому слову, но спорить он не стал. Очевидно, его это не касалось.
— Вы знаете цену?
— Да.
— И условия?
— Да.
Тем не менее для пущей уверенности, что я все правильно понимал, он рассказал мне и о цене, и об условиях. Я снова подтвердил, что согласен.
— Очень хорошо. Сейчас вы заплатите десять тысяч драхм наличными, а остаток — при получении паспорта. Это займет три дня.
— Но тогда выходит двадцать пять процентов аванса, а мне сказали, вы берете десять, с чем я и пришел. И вот теперь вы заявляете…
В конце концов мы сошлись на двенадцати с половиной процентах, и я передал Геннадио пять тысяч драхм, каковые он тщательно пересчитал.
— Мне понадобятся фотографии и ваши паспортные данные. Новый паспорт обеспечит вам статус натурализованного гражданина, и все данные должны соответствовать указанным в вашем виде на жительство.
— Сколько фотографий?
— Достаточно и одной.
При мне было несколько фото, я передал Геннадио одну вместе с видом на жительство. Он начал списывать с него данные и вдруг остановился.
— Тут указано, что вы египтянин, — проговорил он.
— У меня двойное гражданство, но фактически я британец.
Маклер пожал плечами:
— Коль скоро тут написано, что вы египтянин, в паспорте надо проставить то же самое. Таков закон.
— Хорошо.
Я понимал, что у меня могут быть неприятности, если я воспользуюсь новым паспортом в Египте, но ничего не мог поделать. У меня и так оставалась куча неотложных проблем, и прежде всего — раздобыть тридцать пять тысяч драхм.
Геннадио закончил переписывать данные, но не вернул мне вид на жительство, а снова задумался.
— Вы хотите уехать за границу? — спросил он.
— Нет, всего-навсего продлить вид на жительство, но для этого нужен действительный паспорт.
Я думал, что, будучи греком, Геннадио не знает порядков, принятых в Бюро по связям с иностранцами. Но он был в курсе.
— В новый паспорт вам надо будет проставить греческую визу.
— Знаю.
Я протянул руку за бумагой, но маклер крепко вцепился в нее, продолжая сверлить меня сквозь очки острым, оценивающим взглядом.
— Должно быть, дела у вас идут на редкость хорошо, — заметил он.
— Сезон довольно удачный.
— Машина, на которой вы возите туристов, принадлежит вам?
Геннадий мог знать истинное положение дел, поэтому я предпочел сказать правду.
— Нет, ее хозяйка — миссис Карадонтис.
— Видимо, она очень щедрая женщина.
— Щедрая?! — Я рассмеялся.
— Но если вам удалось скопить столько денег…
Я понял, что пытается выяснить маклер. Его беспокоило, не опасно ли со мной связываться, не украл ли я деньги на паспорт. Геннадио не мог позволить себе никакой огласки. Но и я тоже.
— Нет, столько я, естественно, не скопил, половину придется занять у миссис Карадонтис. — Я выразительно хмыкнул. — Потому-то мне и стало смешно, когда вы назвали ее щедрой. Эта дама сдерет с меня восемь процентов в месяц.
Здесь я допустил грубую ошибку, хотя в тот момент этого не осознавал. И Геннадио — тоже. Как ни странно, он мне поверил и даже скупо улыбнулся. Потом, кивнув, вернул мне вид на жительство.
— Значит, через три дня, — сказал маклер, — то есть в пятницу в это же время. — И безапелляционным тоном добавил: — Весь остаток суммы тоже принесете наличными. Ровно тридцать пять тысяч.
Как будто я этого не знал!
Глава 3
Миссис Карадонтис жила в большой квартире неподалеку от афинской высшей технической школы.
Обычно я приходил туда два раза в неделю, показывал старухе свой журнал, расчеты и отдавал ее долю выручки. Я не любил эти визиты, даже если она не закатывала скандал из-за каждой драхмы. Как правило, я не обращал особого внимания на дурные запахи — запах есть запах, но в квартире миссис Карадонтис попросту смердело. Не знаю, чем именно; иногда мне приходило в голову, что это дотлевает ее покойный муж. Приблизительно так пахнет протухшая вода в вазе для цветов, только эта вонь была намного сильнее и противнее.
От самой миссис Карадонтис несло духами, и оба запаха, смешиваясь, создавали настолько незабываемое зловоние, что оно потом преследовало вас, как дурной сон. Миссис Карадонтис, худой и темноволосой гречанке, было лет шестьдесят. На верхней губе у нее росли волоски, а голос звучал по-командирски зычно. Старуха здорово пила, и я всегда старался прийти как можно раньше, в первые вечерние часы, чтобы покончить с расчетами, пока она не наклюкалась, иначе процедура занимала раза в два больше времени. Миссис Карадонтис была ярой роялисткой и, осушив несколько рюмок подряд, имела обыкновение читать газету вслух и всячески поносить правительство, после чего переходила к воспоминаниям о покойном муже и заливалась слезами, а затем вновь костерила правительство. Это могло продолжаться часами. Чтобы выдержать все это, мне приходилось тоже прикладываться к бутылке, но никакая выпивка не могла притупить обоняние.
Однако в тот вечер я заглянул к миссис К. в половине десятого. Расчеты мы должны были сделать только в четверг, а я хотел, чтобы к тому моменту, когда я заговорю о деньгах, старуха как можно более размякла.
Миссис К. и впрямь сильно развезло. Я даже подумал, что пришел слишком поздно и теперь она своей пьяной болтовней не даст мне возможности высказать просьбу. Как только я вошел, старуха начала размахивать номером «Аподжевматини» и ругать изменническую, с ее точки зрения, речь мистера Маркезиниса. Миссис К. не спросила, почему я пришел в неурочный день, — любой слушатель устраивал ее больше, чем полное отсутствие оных. Пожалуй, она даже обрадовалась мне и два раза подряд прочитала всю речь вслух. Я попивал «Метаксу», вставляя односложные междометия.
Я заранее тщательно обдумал, что скажу миссис К. Она была старой дурой во многих отношениях, но только не в денежных вопросах. Тут старуха превращалась в истинную ведьму и яростно отстаивала закон и порядок. Сама она, конечно, могла мухлевать при расчетах, ведь это были ее деньги, но приходила в дикую ярость, если ее обсчитывали другие. Признайся я, что деньги нужны мне, чтобы купить поддельный паспорт, миссис К. могла не на шутку разораться, а то и позвонить в полицию. Поэтому мне требовалось сочинить иное оправдание для займа.
Несмотря на то что мне было только семь лет, когда погиб мой отец, я очень хорошо запомнил его, а также кое-какие излюбленные высказывания. Отец действительно был офицером и джентльменом, но еще и профессиональным солдатом, накопившим огромный опыт как сержант, произведенный в офицеры. Он был «старым воякой» и, фигурально выражаясь, знал, как сделать, чтобы бутерброд падал на землю маслом вверх.
Первое правило, которому научил меня отец, звучало так: «Никогда не лги без крайней необходимости». И еще одну его поговорку я всегда помнил: «Если не можешь держать нос в чистоте, пусть никто не видит, как ты в нем ковыряешься». Отец, конечно, шутил, поскольку обладал тонким чувством юмора, но во всех его прибаутках непременно присутствовало зерно здравого смысла. В трудную минуту я всегда старался отыскать какую-нибудь подходящую отцовскую поговорку, и в десяти случаях из десяти она подсказывала мне выход.
В данном случае я припомнил такой его афоризм: «Зачем обдирать кулак о челюсть противника, если гораздо проще двинуть ему коленом в пах?»
На первый взгляд это кажется нелитературной формулировкой обычного армейского принципа — атаковать, когда можешь нанести неприятелю максимальный урон, приложив минимум собственных сил. Но если вдуматься, смысл высказывания моего отца гораздо глубже и тоньше. Речь идет о выборе слабого места для эффективной атаки, но подразумевается и необходимость надежной разведки, чьи данные и позволят найти это слабое место. Вы имеете дело с конкретным лицом. И если ваш шпион доложил вам, что враг — женщина, переодетая мужчиной, выбор слабого места должен быть иным. Кроме того, отец напоминал о выборе оружия, подразумевая при этом некие ограничения. Как-никак, в обычных условиях не взбредет на ум двинуть противнику коленом в челюсть. Благодаря отцу, у меня это чутье «старого солдата», инстинктивное понимание правил тактики, было врожденным. Правда, тактика не всегда оказывалась результативной.
Прежде всего мне нужно было определить слабое место миссис К., а затем найти к нему подход. Самым слабым местом этой дамы был, разумеется, покойный муж, но я не представлял, каким образом могу использовать его для достижения своей цели. Второй ее слабостью была неукротимая жажда общения и, следовательно, вечная потребность в собеседнике. Эта-то ее слабость и подсказала мне план действий.
Сама по себе мысль была недурна и даже остроумна. Мне пришлось всего-навсего придумать себе родственницу, чей муж умер, оставив ее мыкать горе где-нибудь в Австралии или в Южной Америке, а затем попросить у миссис К. денег, чтобы несчастная могла вернуться в Афины.
Я счел, что эта женщина должна быть ровесницей Карадонтис и во всех отношениях иметь с ней большое сходство, кроме, естественно, материального положения. Изобрести себе родственницу с заданными параметрами стоило мне немалого труда и фантазии. Я назвал ее тетей Эрин и написал себе длинное письмо от ее имени. Придумал ей адрес в Австралии, которую выбрал, поскольку билет на самолет оттуда стоил по меньшей мере тридцать пять тысяч драхм, а это упрощало дело. Миссис К. знала, что моя мать была египтянкой, но понятия не имела, откуда она родом. Поэтому я сделал бедную мамочку уроженкой Греции и снабдил младшей сестрой, вышедшей замуж за австралийского бизнесмена перед самой Второй мировой войной. Подобно миссис Карадонтис, тетя Эрин осталась бездетной. Я был единственным ее родственником. Сочиняя письмо, постарался, чтобы оно звучало поистине трагически и вызывало живейшее сочувствие. Я хотел, чтобы, читая это послание, миссис К. в полной мере ощутила, насколько тетя Эрин будет по гроб жизни ей благодарна, если она одолжит мне денег на билет. Коль скоро я точно уловил особенности характера миссис К., мысль о том, чтобы получить в полное свое распоряжение преисполненную благодарности, говорящую по-гречески тетю Эрин, должна была наверняка вызвать в душе моей хозяйки глубокий отклик.
И означенная мысль действительно его нашла, когда в конце концов мне представилась возможность поведать старую трогательную историю и показать тетушкино письмо. Миссис К. до того заинтересовалась моей бедной родственницей, что захотела узнать о ней как можно больше, вынуждая меня мгновенно придумывать ответы на кучу вопросов, так что в конце концов я и сам почти уверовал в существование горемычной старушки. Однако, когда мы подошли к вопросу о стоимости ее переезда в Грецию, выяснилось, что я все-таки недооценил свою хозяйку.
Стоило мне произнести слово «самолет», как миссис К. вцепилась в него мертвой хваткой:
— Авиаперелет из далекого Мельбурна? А почему она должна лететь самолетом?
Честнее всего было бы объяснить, что причина вынужденного мифического перелета заключается в стоимости такого путешествия, но я был в том положении, когда честность становится непозволительной роскошью.
— Тетя Эрин очень бедствует, миссис Карадонтис, наверное, даже голодает. Собственно, читая между строк ее письма, я почти не сомневаюсь в этом. Чем скорее она окажется здесь, где я смогу о ней заботиться, тем лучше. Как единственный родственник тетушки, я в ответе за ее судьбу.
— Чепуха! На корабле ей не придется голодать, зато проезд будет стоить в два раза дешевле: около четырнадцати-пятнадцати тысяч драхм.
— Не может быть!
Я совсем забыл, что ее покойный муж был агентом по морским перевозкам в Пирее.
— А как вы думаете, почему в наше время так много туристов путешествуют морем? — осведомилась старуха. — Потому что это недорого и удобно. Во время поездки люди отдыхают. После того, что перенесла эта бедняжка, пять недель на комфортабельном лайнере станут для нее благословенным отдыхом. Кто вы такой, чтобы лишать ее такого удовольствия?
Глубокое раскаяние обозначилось на моем лице само собой, так что притворяться даже не пришлось.
— В настоящее время, миссис Карадонтис, я больше ничего не могу предпринять, — тихо сказал я. — Мне не к кому обратиться, кроме вас. Если я не смогу достать денег, мне и подумать страшно, что станется с тетушкой Эрин. Я ее знаю. Она похожа на вас — такая же гордая и ранимая. Когда я получил тетино письмо, моей единственной мыслью было как можно скорее привезти ее сюда, чтобы несчастная не думала, будто про нее забыли.
— Можете сообщить ей об этом телеграммой, — мгновенно нашлась хозяйка.
— Если я не смогу подать тете Эрин надежду, миссис Карадонтис, будет милосерднее вообще ничего не делать — пусть думает, что я умер.
— Кто это вам велит ничего не делать? Я только советую поступить иначе — выбрать более разумный путь. Я не люблю одалживать деньги. Мой покойный муж всегда предостерегал меня против этого. Узнав, что дни его сочтены…
И старуха пустилась в бесконечные воспоминания о покойном супруге, но затем вновь обратила взор к предмету нашей беседы. Идея миссис К. заключалась в том, что, хотя она и не намерена одалживать мне деньги, зато согласна выплатить аванс в размере стоимости билета на пароход под семьдесят пять процентов моей комиссии до тех пор, пока я все не возмещу.
— Но сначала, — продолжала она, — вам надо пойти в «Саккопулос и К°» и все выяснить насчет парохода и стоимости билета. Я лично знаю мистера Саккопулоса и сама не премину с ним это обсудить. А лучше — попрошу его прислать билет мне.
Я точно знаю, когда поражение бесповоротно. Наконец я уехал. В машине меня мутило. Видимо, придется-таки пойти к этому мистеру Саккопулосу, изображая величайшую озабоченность, а потом, недели через две, написать еще одно письмо от имени тетушки Эрин, где она сообщит, что передумала ехать в Грецию. Эта сторона вопроса меня не беспокоила. Все мои мысли занимало другое: через пару недель вообще не будет иметь значения, что я сказал или сделал. Если я не смогу достать тридцать пять тысяч драхм, у меня неминуемо возникнут проблемы с Бюро по связям с иностранцами и с полицией.
Глава 4
Следующие три дня напоминали кошмар. Я даже подумывал продать «плимут», а для работы взять напрокат машину; но выяснил, что дело не выгорит, поскольку документы на «плимут» — у миссис К.
Наступила пятница, когда я должен был забрать паспорт в конторе Геннадио. Естественно, я туда не пошел, зная, что так и этак не уговорю маклера отдать мне документ без денег. Мысль о том, что готовый новенький паспорт лежит где-то у него в столе, сводила меня с ума. К вечеру я дошел до такого отчаяния, что готов был взломать контору и выкрасть свое сокровище. Разумеется, я этого не сделал, ибо мне хватило соображения понять, что, даже если сумею похитить паспорт, Геннадио сразу поймет, чья это работа, а он не из тех, кто прощает подобные вещи. Точнее, он был вполне способен пойти на крайние меры.
В субботу я возил в Дельфы супружескую пару из Америки. Вернулся около восьми вечера и зашел выпить в таверну неподалеку от дома. В этой таверне всегда принимали адресованные мне сообщения (я указывал тамошний номер телефона на своих визитных карточках). На сей раз бармен принес весточку от Геннадио. Он очень вежливо просил меня позвонить, если вернусь до девяти или утром, и дал номер телефона. По словам маклера, это был деловой и крайне срочный вопрос.
Я пил бренди и обдумывал это сообщение. На первый взгляд причина этого звонка как будто не вызывала сомнений. Геннадио хотел знать, почему я не появился у него в конторе, и получить обещанные тридцать пять тысяч драхм.
В то же время меня слегка озадачивали любезность просьбы и ссылка на безотлагательное дело. Если маклер намеревался лишь запугать меня, то краткого напоминания о себе или приказа явиться в понедельник утром было бы достаточно. «Странно», — подумал я и решил ему позвонить. Объяснение неявки в пятницу у меня было наготове, и с этой стороны я не ждал никаких неприятностей.
Трубку сняла женщина, — судя по сопровождавшим ее голос звукам, Геннадио оставил мне телефон какого-то ресторана. Я назвал свое имя и принялся ждать.
Как только маклер подошел, я сказал ему, что на два дня уезжал в Дельфы, и извинялся, что нарушил договоренность насчет пятницы.
Геннадио прервал меня на полуслове.
— Это мы обсудим позже, — бросил он. — Вы сейчас свободны?
— Для чего?
— Есть одно дело. Партнерам мистера Гомеса нужен человек, хорошо знающий город и окрестности, — они будут снимать тут фильм о путешествиях. Я предложил вас. Вас это интересует?
— И даже очень.
— Я так и думал, — чуть ли не игриво заметил Геннадио. — Разумеется, я ничего не могу обещать. Эти люди сами решат, насколько вы им sympathique.
Он употребил французское слово, но я, как ни странно, не придал этому значения.
— Что я должен делать?
— Подъезжайте к моей конторе в девять тридцать.
— Утром?
— Нет, сейчас. — И он повесил трубку.
Я ничуть не сомневался, что раз Геннадио оказывает мне услугу, то ему это дело сулит еще большую выгоду. А значит, мне следовало вести себя крайне осмотрительно. Впрочем, я все равно не мог не сделать стойку. Мне уже приходилось сталкиваться с кинематографистами. В прошлом году одна американская кинокомпания, снимавшая фильм в окрестностях Эпидавра, наняла меня возить группу операторов, на шесть недель снабдив постоянной работой. И не подними помощник режиссера отвратительный шум из-за счетов на время и километрах, я заработал бы на этом приличные деньги.
Я выпил еще стаканчик бренди, потом заскочил домой, побрился и надел свежую рубашку. Отец говаривал: «Бритье, чистая рубашка и стаканчик спиртного делают тебя новым человеком». Что ж, новым человеком я, наверное, не стал, но, во всяком случае, изрядно подправил оболочку. Я даже переоделся в костюм из немнущейся американской ткани, купленный у одного коридорного в «Хилтоне». В талии пиджак был мне тесноват, но если не застегивать пуговицу, все выглядело нормально. По крайней мере, в высоком зеркале Ники я смотрелся очень и очень sympathique. И если я не забуду почаще выпячивать подбородок, то наверняка произведу впечатление человека надежного.
Контора Геннадио была заперта, свет в окнах не горел. Я решил подождать и несколько минут спустя заметил, что маклер сидит в открытом ресторанчике на набережной, где подают всяческие дары моря. Рядом с ним ужинал весьма крепко сбитый господин с очень светлыми, коротко подрезанными волосами. Синяя спортивная рубашка с коротким рукавом позволяла даже издали заметить на его загорелых руках золотистые волоски. Геннадио что-то говорил, а блондин слушал его, заметно скучая. Наконец маклер взглянул на наручные часы и, видимо, извинился. Блондин, кивнув, потянулся к бутылке вина. Геннадио встал.
Я поспешно вернулся к конторе, чтобы маклер не видел, как я за ним наблюдаю. Через минуту Геннадио появился на дороге и зашагал ко мне.
Я думал, грек достанет ключи и откроет контору, но он не стал этого делать, а лишь бросил мне на ходу:
— Вы пришли вовремя. Деньги принесли?
Вопрос до такой степени застал меня врасплох, что я начал заикаться:
— Но я думал… Нет, они не со мной… Вы ведь сказали, тут другое дело… с какими-то людьми… Я не предполагал, что вы хотите…
Очевидно зная, что денег у меня нет, я бессознательно решил, что Геннадио это тоже известно, и в значительной степени был прав.
Он нетерпеливо отмахнулся от моего жалкого лепета:
— Ладно, ладно. Короче, вы не принесли деньги. Это означает, что у вас нет оговоренной суммы, или вы просто не взяли ее с собой?
Я замялся, соображая, как поступить. Солгав, я бы оттянул страшную минуту, но маклер казался настолько невозмутимым, что я подумал: выложить правду куда безопаснее сейчас, пока он заинтересован в моих услугах. Геннадио выжидательно смотрел на меня, предоставляя время хорошенько подумать.
— Видите ли, — вздохнул я, — дело в том, что мне еще не удалось собрать необходимую сумму. Как я уже говорил, мне пришлось ехать в Дельфы, а миссис Карадонтис… словом…
Маклер кивнул:
— Миссис Карадонтис отказалась дать вам взаймы.
— Я не предполагал, что так получится, когда приходил к вам.
Геннадио холодно посмотрел на меня:
— Репутация этой особы говорит сама за себя. По моим сведениям, вам и думать не стоило, что она согласится одолжить денег.
— Старуха так много пьет, что никогда не знаешь, как она поступит.
— Но теперь мы это знаем, — неприятно скрипучим голосом отрезал маклер. — Вы знали условия и приняли их. Я готов хоть сейчас выполнить свою часть сделки. И, как лицо, ответственное перед мистером Гомесом, настаиваю, чтобы вы тоже выполнили свою. Если вы этого не сделаете, могу вас заверить, последствия будут самыми тягостными.
Я обошелся бы и без его заверений. Последствия в любом случае окажутся кошмарными. Однако мой желудок отозвался на эти слова настолько громким урчанием, что его мог услышать Геннадио. Я тут же закашлялся, стараясь заглушить этот звук.
— Готов сделать все, что вы предложите, — наконец выдавил я.
— Хорошо. Если вы не можете занять деньги, то заработайте их.
— В этой кинокомпании?
— Вот именно. — Геннадио довольно чувствительно ткнул меня в грудь, чтобы я получше уяснил смысл его слов. — Я заключил с «Синэ-Таранто С. А.» контракт и должен во время их пребывания в Афинах оказывать различные услуги. Если вы подойдете «Синэ-Таранто», то использование ваших способностей будет одной из них. Но вы останетесь моим служащим. Это ясно?
— Да. Я работаю, а деньги они платят вам. Сколько это составит?
— Как раз покроет ваш долг. Вы понадобитесь им недели на три.
— Но как же насчет паспорта? Я не могу ждать три недели. Эти киношники не заплатят вам за мои услуги, если полиция упрячет меня в тюрьму.
— Это мы обсудим потом. — Геннадио снова ткнул меня пальцем. — Прежде всего надо выяснить, подходите ли вы им. Ради вашего же блага очень надеюсь, что да. — Грек щелкнул пальцами. — Что ж, раз вы готовы…
Геннадио направился к ресторану, а я зашагал следом.
— Вы хорошо говорите по-французски? — бросил он мне через плечо.
— Более чем.
— Это большой плюс. «Синэ-Таранто» — международная компания. Месье Гутар, личный помощник продюсера, — француз. Насколько я понимаю, на других языках он говорит неважно. Мистер Эмил Хейк, продюсер и директор, знает несколько языков, но не греческий. Не могу сказать точно, какой он национальности. Может, швейцарец, поскольку живет в Швейцарии. Кинооператор и его помощник — итальянцы. Но вы будете работать с месье Гутаром. И сначала мы увидимся с ним.
Месье Гутар оказался тем самым блондином с мощными руками.
Как только мы приблизились к столику, он вскинул голову, но не встал, когда Геннадио меня представил. К моему облегчению, он лишь слегка пожал мне руку: эти заросшие рыжеватыми волосками огромные лапы могли запросто переломать кости. Гутар кивком предложил мне сесть.
У него были бледно-голубые глаза, короткая шея и гладкое лицо, почти такой же циклопической лепки, как и руки. Все выдавало в нем человека, привыкшего командовать: рот словно бы нарочно приспособлен, чтобы налагать взыскания, а глаза — наблюдать за тем, как они исполняются. Сдержанная усмешка, как я вскоре понял, никогда не сходила с тонких губ Гутара, но доверять ей не стоило: единственное, что развлекало этого типа, — чьи-либо неудобства и неприятности. Он окинул меня таким взглядом, что я смутился и поймал себя на том, как неуверенно и заискивающе улыбаюсь в ответ на его змеиную усмешку. Должен признать, что Гутар нагнал на меня страху с первого мгновения нашей встречи.
Сначала говорил только Геннадио. К моему удивлению (и поймите меня правильно, это и впрямь стало неприятным сюрпризом), он представил меня как мужа Ники. Конечно, он называл ее «исполнительницей танца живота». Да, Ники действительно его исполняет, но большинство людей не осознают, что в арабских странах танец живота — вовсе не приманка для посетителей ночных клубов, а в высшей степени почитаемое искусство. Сама Ники использует выражение «экзотические танцы», чтобы со всей определенностью подчеркнуть это различие.
Я объяснил все это своим нанимателям.
Геннадио чопорно улыбнулся:
— Как я вам объяснил, месье Гутар, в этом отношении Симпсон — истинный знаток.
Гутар продолжал расчленять меня острым взглядом.
— Какая разница, как это называется? — фыркнул он. — Если танец выглядит точно так же и производит то же впечатление на зрителей, слова — просто шелуха.
По всему видно, он был человеком дела — но дела какого рода? Даже в те первые минуты нашего знакомства инстинкт подсказывал мне, что прежде этот тип не имел никакого отношения к кинематографии.
Гутар допил остававшееся в бокале вино и, к моему облегчению, наконец перевел взгляд на Геннадио:
— Он знает, что должен делать?
— Только в общих чертах. Я подумал, будет лучше, если вы сами дадите необходимые указания.
— Этим займется босс. Он знает, что ему нужно. А мой долг — обеспечивать правильное исполнение. — Гутар встал. — Давайте присоединимся к нему.
Мы вышли из ресторана.
— Хотите, я отвезу вас на своей машине? — спросил я Геннадио.
— Нет, машина нам ни к чему.
Маклер повел нас по набережной, потом по ступенькам к воде, где стоял катер, на котором он возил товары. Очевидно, услуги, оказываемые «Синэ-Таранто», включали и яхту.
Судно, старая шестидесятифутовая яхта с квадратной трубой, стояло на якоре в дальнем конце гавани, напротив яхт-клуба. У свисавшего с борта узкого трапа стоял матрос с крюком наготове, чтобы придержать на месте катер, пока мы перебираемся на яхту. Гутар зашагал к кормовой части палубы, где под навесом из брезента стояли два столика и несколько парусиновых стульев. Там собрались трое мужчин и темноволосая молодая женщина.
Двое мужчин играли за столом в карты. Окинув нас безразличным взглядом, они тотчас вернулись к своей игре. Это были кинооператор и его помощник, итальянцы. Чуть поодаль в шезлонгах полулежали с бокалами в руках Эмил Хейк и некая молодая особа (как потом выяснилось, его любовница). Она казалась воплощением юной невинности, но очень скоро мне стало ясно, что впечатление это как нельзя более обманчиво.
Хейк был приблизительно моих лет и отчасти того же физического типа — смуглый, лысеющий господин с небольшим животиком, орлиным носом и полным, резко очерченным ртом. Однако на этом сходство заканчивалось. У меня волосы — каштановые с проседью, у него — иссиня-черные; мои движения всегда неторопливы и взвешенны, Хейк порывист и скор; я говорю как образованный англичанин, у продюсера же выговор резкий и гортанный, на каком бы языке он ни изъяснялся. Вдобавок он носил кучу драгоценностей: золотой браслет, два золотых кольца и золотую цепочку с медальоном, украшенным гравировкой «Св. Христофор». Карман рубашки и носки черных шлепанцев были помечены вышитыми золотом инициалами. Во рту Хейка сверкали два золотых зуба.
Продюсер выпрямился в шезлонге, но не встал, когда меня ему представили, и даже не протянул руки — лишь махнул в сторону своей компаньонки:
— Мой помощник и технический советник мадемуазель Кауфман.
Я поклонился. Она одарила меня взглядом поверх бокала.
Хейк жестом предложил нам сесть и велел матросу в белой форме принести еще выпивки.
— Мне сказали, месье Симпсон, что ваша жена — известная танцовщица и она исполняет танец живота, — приступил к делу Хейк.
— Экзотический танец, босс, — ухмыльнулся Гутар, — он очень чувствительно воспринимает этот вопрос.
— Отрадно слышать, — блеснул золотыми зубами Хейк. — В развлекательном бизнесе деликатность и тонкий вкус особенно необходимы. Надеюсь, я буду иметь удовольствие познакомиться с мадам.
— Сейчас она на гастролях в Румынии.
— Какая жалость! Впрочем, насколько я понимаю, у вас есть опыт работы с кинематографистами?
— Да, месье Хейк.
Продюсер сказал достаточно, чтобы я сумел определить его происхождение. Может, он и впрямь постоянно жил в Швейцарии, но такой акцент мог приобрести только в Сирии или в Ливане. Я удивился, что Геннадио этого не уловил.
— И какого рода этот опыт?
Говорить правду не имело смысла. Но я мог спокойно обойти скользкие места: болтаясь с кинематографистами по Эпидавру и слушая их разговоры, я многого нахватался.
— В основном — натурные съемки, — пояснил я, — я помогал операторам на месте — связывался с муниципальными властями, организовывал массовки, в случае нужды был переводчиком — словом, всего понемногу.
— А какие массовки вы устраивали?
— Из местных жителей — рыбаков и крестьян. — Вообще-то этим занимался один грек, но я еще тогда понял, что могу управиться с такой работой не хуже, а то и лучше его.
— Ни рыбаки, ни крестьяне нас не интересуют, — отрубил Хейк. — Это будет фильм о путешествии. Но… — тут он воздел перст, — фильм о путешествии нового типа. Мы покажем прошлое в настоящем, — торжественно изрек продюсер, — и настоящее в прошлом.
Я не понимал, что он имеет в виду, но на всякий случай внимал с умным видом.
Он отхлебнул большой глоток виски:
— Слава Греции вновь оживет. Ее воссоздам я, и не только из камней и древних руин, но во плоти и крови!
Судя по всему, мне следовало выразить восхищение.
— Необыкновенно интересная мысль, месье Хейк, — заметил я, придумав, какой надо задать вопрос. — Вы будете работать по сценарию?
Продюсер с улыбкой наклонился и поднял со стола толстую книгу в кожаном переплете.
— Это единственный сценарий, какой мне требуется, — сказал он, — вот эта книга и полет моего воображения. Остальное я предоставляю природе.
— Точнее, плоти и крови, — со странной улыбкой добавила мадемуазель Кауфман, впервые за все это время открыв рот.
Хейк игриво похлопал ее по бедру.
— В начале было Слово, — подмигнул он. — Полагаю, мистер Симпсон, вы говорите по-английски?
— Да, я учился в Англии.
— Тогда вы должны знать «Классическую библиотеку» Лемприера.
— Ну, я не назвал бы себя знатоком, — смущенно пробормотал я.
— Но, надеюсь, вы слышали о дионисийских оргиях?
— О да, конечно. — Богатые туристы всегда интересовались этими оргиями. И гид, несмотря на все написанное в лицензии, на одной археологии далеко бы не уехал. Я и сам вовсю распинался об оргиях ради денег. От некоторых из древних храмовых ритуалов действительно кидает в жар.
— Лемприер описывает оргии в мельчайших подробностях, — продолжал Хейк. — И не только дионисийские действа и вакханалии. Видно, его такие вещи просто гипнотизировали. Разумеется, он писал тоном негодующей добродетели, но главное — как смакуются любые мелочи. А то, о чем Лемприер умалчивает, мы можем восполнить воображением. Уверен, в естественной обстановке нам не составит труда правдиво воссоздать любые сцены. Вы следите за моей мыслью?
— Да. — По правде сказать, я даже успел ее обогнать.
— Самое важное, — веско отчеканил Хейк, — правильно подобрать актеров — как танцовщиц, так и остальных. Я настаиваю на предельном реализме со множеством крупных планов. А это означает, что нам придется преодолеть немало технических затруднений. Когда мужчина и женщина, как выражается Лемприер, «свершают действа неимоверной порочности», весьма непрактично делать всего два-три дубля. Камеры должны снять их одновременно. Я говорю «камеры», поскольку мы используем сразу несколько, добиваясь всестороннего изображения. Но очень многое зависит от молодых, опытных и добросовестных исполнителей. Вот здесь вы нам и поможете.
— Ясно.
— Вы понимаете, что от вас требуется?
— Думаю, да.
— Вы сумеете помочь нам отыскать таких исполнителей?
— Мне надо узнать о фильме чуть побольше. Задача-то не из простых.
— Будь это легко, — грубо заявил Гутар, — месье Хейк не стал бы вам платить.
Продюсер, как будто бы не заметив бестактности помощника, не сводил с меня взгляда.
— Мне необходимо знать, как вы все это себе представляете, — уточнил я. — Например, сколько понадобится танцовщиц и сколько других особ? На какое время? Где будут вестись съемки? А кроме того, каков гонорар.
Хейк отмахнулся от моих вопросов, блеснув золотым браслетом:
— Подробности обсудим позже. Главное, чтобы вы уразумели, насколько важна для нас квалификация исполнителей. Наша цель — создать возбуждающий, а не грязный фильм. И для этого вам надлежит составить привлекательные пары. Конечно, они должны быть одаренными и опытными, но главное — юными и с хорошей фигурой. Никаких пожилых или потасканных. Вы понимаете?
— Да.
Яснее он выразиться не мог. Я влип в производство порнографического фильма.
Глава 5
В тот же вечер я отправился навестить мадам Ирму.
Она жила в очень красивом доме, построенном на собственном участке земли по дороге в Кифиссию, и никогда не держала одновременно более шести-семи девушек, меняя их каждые несколько месяцев. Ирма брала деньги за их услуги, но обставляла все это наилучшим образом. Во избежание досадных встреч клиенты входили и выходили через разные двери. Единственные, кого посетитель видел в доме, были, разумеется, сама мадам Ирма, старая Кира, ее экономка, ведающая финансовой частью, и выбранная девушка. Учитывая высокие запросы Хейка, я решил, что помочь мне найти искомое способна только Ирма.
Мадам платила мне комиссию за поставку клиентов, поэтому мы поддерживали неплохие отношения. Естественно, я не собирался с порога приступать к цели своего визита, полагая, что, если постепенно введу Ирму в курс дела и прикинусь, будто сказал больше, чем хотел, она ухватится за это, рассчитывая заработать не в пример солиднее моего. Собственно, так бы оно и было.
Ирма уже достигла средних лет, но все еще оставалась очень привлекательной дамой, если вы ничего не имеете против полноты. Вообще-то я слышал, что кое-кто из постоянных клиентов частенько заглядывает к ней в память о былых временах. Вполне возможно, но к часу ночи в доме уже царит тишина, а его хозяйка, одетая в роскошный халат, обычно сидит у себя в приемной или гостиной, пьет чашку за чашкой чай и гадает на картах, пытаясь заглянуть в будущее.
Мадам Ирма не слишком обрадовалась мне, увидев, что я не веду за собой клиента; но когда я сказал, что нуждаюсь в ее совете, немного оттаяла и предложила чаю.
Вообще-то я бы предпочел бренди, но согласился и на чай.
— Вы знаете, мадам, что к нам снова приехала группа киношников? — спросил я.
— Они то и дело сюда заглядывают, — небрежно бросила Ирма, но я уловил проблески любопытства. — Американцы?
— Нет, итальянцы.
— И кто из звезд там снимается?
Мадам читает американские киножурналы и в курсе всей этой ерунды.
— Они не рассчитывают на звезд в обычном смысле слова. Это фильм о путешествии, в высшей степени оригинальный и артистичный, с актерами и актрисами, исполняющими костюмные роли — храмовых танцовщиц, нимф, фавнов, древних богов и богинь.
Она пожала плечами, утратив всякий интерес:
— И о чем же вы хотели со мной посоветоваться?
— Меня попросили подобрать подходящих юных танцовщиц и других молодых людей на эти роли. Надеюсь, вы сумеете мне подсказать, как их лучше найти.
— Спросите у своей жены, она знает.
— Ники в Румынии со всей труппой.
— Тогда обратитесь к управляющему клуба, где она работает. Он ведь еще и театральный агент. Как бишь его? Ах да, Аргирис.
— С мистером Аргирисом, мадам, как вы, вероятно, знаете, трудно вести дела. Кроме того, я сомневаюсь, что ему хорошо знаком нужный тип артистов.
Я очень аккуратно подбирал слова. Ирма бросила на меня проницательный взгляд:
— И какой же тип?
Я решил выражаться еще осмотрительнее:
— Им предстоит играть весьма реалистично, мадам.
— В одежде или без? — Она уже явно уловила мысль.
— И так и этак.
— Подлинно или только изображать?
— Большей частью подлинно.
— A tsircoilo!
— Полагаю, нечто в этом роде, мадам.
— Это отвратительно!
Возмущение Ирмы было скорее машинальным. Нельзя сказать, чтобы в салоне мадам не устраивались тайные «показы», и она хорошо знала, что я осведомлен об этом.
— Насколько я понимаю, все будет сделано со вкусом.
— Только не с моими девочками, это не пойдет.
Я не стал указывать на двусмысленность такого заявления.
— О, разумеется, нет, мадам.
Но Ирма снова задумалась.
— Почему вы попросили совета у меня? — спросила она. — Почему не обратились к Прачке?
Так Ирма называла свою основную соперницу — мадам, питавшую, как многие подозревали, легкую слабость к фетишизму нижнего белья. Мои отношения с Прачкой в то время были не особенно теплыми, так как мы с ней немного повздорили из-за причитающейся мне комиссии.
— По совершенно очевидной причине, мадам, — улыбнулся я. — Эта кинокомпания — высокопрофессиональная организация с особыми требованиями к артистам и значительными средствами, чтобы добиться участия самых лучших. Они возьмут лишь наиболее одаренных. Потому-то я и обратился к вам.
Ирма, еще чуть-чуть подумав, стала раскладывать карты.
— Вы сказали «значительные средства». И насколько же они велики?
— Три тысячи драхм в день для каждой актрисы высшей категории. В разное время понадобится шесть актрис. В среднем каждая будет сниматься дней по пять.
— Да это нищенская плата! Мои девушки умрут с голоду. А я обязана о них заботиться. Ведь им нужно скопить на приданое. Пять тысяч — минимум. Хотя я и думать не думаю, чтобы принять такое непристойное предложение.
— Условия всегда можно обсудить.
Ирма выложила кругом еще несколько карт.
— Вы говорите, они будут заняты на съемках в течение дня? Может быть, вы имели в виду ночи?
— Нет, только днем.
— А, понятно, в студии.
— Нет, на натуре. Точнее, в древних храмах. Как я уже сказал, все это будет весьма артистично и живописно.
— На открытом воздухе?
— Да.
— Какое паскудство!
На мадам замысел явно произвел впечатление. Она вытянула очередные несколько карт, продолжая размышлять.
— А как насчет дальнейшей судьбы этого фильма?
— Его отпечатают за границей для рассылки в другие страны.
— Не сюда, надеюсь? Вы понимаете, у меня с полицией хорошие отношения, но…
— Нет-нет, в Греции не предполагается никаких показов. Компания особенно заинтересована в том, чтобы не возникало осложнений с полицией. Эти люди работают очень осторожно и скрытно.
— Да уж, им стоит вести себя благоразумно. — Ирма сложила оставшиеся карты веером и протянула мне. — Возьмите одну.
Я вытащил карту, и мадам, даже не взглянув, положила ее рубашкой вверх на середину стола.
— Им понадобятся и мужчины, — обронила она.
— Я собирался попросить у вас совета и насчет этого тоже, мадам. Мне высказали пожелание, чтобы это были светловолосые юноши.
— Но лучшие мужчины — брюнеты.
— Они могут сниматься в париках. — Я, конечно, ляпнул глупость, но день у меня выдался чертовски длинный и тяжелый.
Ирма сердито нахмурилась:
— Или вы шутите, а я не люблю шуток в подобных делах, или у вас напрочь отсутствует воображение.
— Простите, мадам, я не подумал.
— Еще меньше я люблю иметь дело с людьми, склонными говорить не подумав!
Я решил прикусить язык. Мадам стала переворачивать уже разложенные карты и заменять их другими. Ловкие пальчики так и мелькали, выкладывая новый круг. Наконец Ирма перевернула карту, которую вытащил я, и многозначительно постучала по ней пальцем. Там был изображен мужчина, подвешенный за щиколотку к перекладине виселицы, укрепленной на двух высоких деревьях. Внизу значилось: «Le Pendu».
— Повешенному, — объяснила мадам, — покровительствует Рыцарь Пятиконечной Звезды, но лишь в пределах Малой Тайны. Если вы задумали погубить того, кто вам доверился, берегитесь! Вот эту карту, что лежит рядом с Рыцарем Волшебного Жезла, мы обычно не называем.
Ирма подтолкнула ко мне означенную карту, предлагая хорошенько разглядеть.
И я уставился на изображение скелета с мертвой головой и веслом в руках, перевозившего в лодке нечто вроде нагроможденных друг на друга гробов.
— Я делаю это только для вашей пользы, — ласково промурлыкала мадам. — Не я управляю картами, они сами открывают, что у человека на сердце.
Я кивнул в знак того, что мне все ясно.
Мои искренние симпатии были на стороне висельника, крепко привязанного к перекладине. Уж кто-кто, а я точно знал, каково ему там.
Глава 6
Но в результате не я предал мадам Ирму, а она меня!
Ладно, справедливости ради я не могу всю вину за случившееся взвалить на старую ведьму. Дурака свалял Хейк. Ему не следовало нанимать на работу такого опасного головореза, как Гутар.
Вскоре мне стало ясно, что Гутар ни бельмеса не смыслит в киношном деле. Он был телохранителем босса, специалистом по грязной работе. Понятно, что Хейку требовался такой подручный, но у меня в голове не укладывается, почему он выбрал именно Гутара. Полагаю, не последнюю роль в этом сыграло то, что когда-то Гутар был сержантом десантных войск. На уроженца тех краев, где появился на свет Хейк, это не могло не произвести сильное впечатление. Не исключено также, что он подобрал Гутара в Дамаске или Каире, когда тот крайне бедствовал, и нанял за гроши. В таком случае сделка обошлась чертовски дорого всем, кто участвовал в съемках, особенно мне.
Я сразу понял, что вся болтовня Хейка насчет съемок в древних развалинах служит лишь дымовой завесой. Он получил официальное разрешение снимать достопримечательности Афин вроде Акрополя и храма Зевса, но только для прикрытия. Даже если бы министерство государственных музеев позволило ему сделать свои драгоценные памятники старины фоном для съемок, осуществить это было бы невозможно. Не станете же вы снимать сцены любовных услад нимф и фавнов, когда на все это глазеет толпа туристов? Ясное дело, тут нужен какой-нибудь укромный уголок.
График съемок Хейка был прост. Дня три он делал вид, будто снимает милые сердцу туриста памятники, но камеры при этом не заряжались. Затем продюсер вместе с кинооператорами и с реквизитом отплыл на яхте вести натурные съемки в красивой бухточке подальше от людных мест.
Реквизит состоял в основном из трех «обломков» колонн, по заказу Геннадио изготовленных из дранки и штукатурки. Колонны были всего трех футов высотой и очень легкие, но, когда их устанавливали на выступ скалы над пляжем, выглядели точь-в-точь как руины древнего храма. Кроме того, «для декора» использовали две-три урны из папье-маше.
Впрочем, нельзя сказать, чтобы сцена нуждалась в дополнительных украшениях, когда там резвились нимфы и фавны.
Тут в дело вступала мадемуазель Кауфман. Хейк недаром назвал ее своим «техническим советником». Я не воспринимал это всерьез, пока они не начали снимать эпизоды, посвященные самим оргиям. Вот тогда-то Кауфман, с ее внешностью невинной девочки, стала объяснять, какие фокусы нимфам надлежит проделывать друг с другом. Некоторые ее фантазии даже меня вогнали в краску. Я заметил, что игры мужчин ее мало интересуют. Ими занимался сам Хейк.
Положа руку на сердце, мне через некоторое время все это изрядно наскучило. Хорошенького понемножку, как вы понимаете.
Скандал разразился в мое отсутствие.
Обеспечив Хейка актерами и проследив, чтобы финансовые расчеты выполнялись ежедневно, я не видел особой надобности торчать там все время. Геннадио исчез сразу после начала съемок, и я подумал: невелика беда, если я подработаю обычным своим занятием. В конце концов, мне надо зарабатывать на жизнь. Тем более, что Ники могла вернуться не раньше чем через месяц. И меня связывал контракт с миссис Карадонтис.
Откровенно говоря, даже знай я, какие дела там творятся, это вряд ли могло что-то изменить. Я не сумел бы остановить Гутара. Думаю, и пытаться бы не стал.
В тот день, который должен был стать для меня последним в Афинах, я возил группу американцев на Парнас. Они провели там около часа, сидя в баре, и уже затемно я привез всю компанию вниз, в отель «Гранд Бретань». Я немного поразмыслил, ждать ли их, чтобы доставить в аэропорт, но в конце концов решил отдохнуть и поехал домой. К счастью, по дороге я принял еще одно мудрое решение — заглянуть в таверну и выпить перед сном стаканчик бренди.
Там меня ждало сообщение от Геннадио: «Немедленно позвоните» и телефон его конторы.
Он схватил трубку после первого же сигнала и не стал тратить время на приветствия.
— Где вы сейчас? В таверне?
— Да.
— Немедленно приезжайте ко мне в контору.
— Я…
— Не спорьте, недосуг. Сию минуту ко мне. Но машину оставьте у клуба. Ее не должны видеть возле конторы. Понятно?
— Но…
— Сейчас же сюда, слышите? Ради самого себя, торопитесь!
Геннадио бросил трубку.
В голосе его звучал панический страх, и одно это здорово напугало меня. Я стоя опрокинул в себя стаканчик и помчался в контору.
Что мне особенно не понравилось, так это приказ оставить машину поодаль. Это означало, что связь со мной представляла для маклера какую-то опасность. Тем не менее ради меня (или грек только так выразился?) он хотел поговорить. Я даже подумал, а не полезнее ли для моего здоровья проигнорировать вызов. Но я плюхнулся в машину и полетел к Турколимано.
В кабинете Геннадио свет не горел, но он открыл дверь, как только я постучался. В кладовке было светло.
— Где вы поставили машину? — шепотом спросил маклер.
— Там, где вы мне сказали.
— Очень хорошо. Входите.
Геннадио запер дверь и повел меня на склад. При свете лампы я увидел, что его лицо покрыто испариной.
— Где вас носило последние два дня? — налетел на меня грек.
— Я работал.
— Мы ведь договорились, что вы работаете на меня!
— Мне нечего там делать. Хейк доволен, съемки идут нормально.
— Ничего себе нормально!
— Гутар сказал, что все в порядке.
— Гутар! — Фамилия телохранителя прозвучала как ругань. — Вы должны были оставаться на месте и удержать его!
— Зачем? Что такого он натворил?
— Пытался совратить девушек!
— Совратить девушек?! — Услышав столь смехотворное заявление, я не выдержал и рассмеялся.
Геннадио злобно врезал мне по лицу ребром ладони, так что едва не слетели очки и в голове задребезжало. Я прикрыл рот рукой и ошалело уставился на маклера.
— Может, — рявкнул он, — дело вовсе не покажется таким смешным, когда я добавлю, что сегодня вечером полиция получила ордер на ваш арест!
— На мой арест?!
— Да, ваш и Гутара. Вам обоим предъявила обвинение женщина по имени Ирма Зигурис.
— Мадам Ирма?! Не верю!
— Представьте себе! Уверяю вас, у меня очень надежный источник сведений.
Я вспомнил, что брат Геннадио работает в полиции, но все же это казалось полным абсурдом.
— Мадам Ирма никогда бы… Она просто не могла этого сделать!
— Вы заблуждаетесь. В комиссариате полиции у госпожи Зигурис есть влиятельные друзья, и двух девушек уже вызвали как свидетельниц. Вас обвиняют в том, что вы пытались соблазнить этих девушек, толкая на путь проституции.
— Но это же бред! Девицы мадам Ирмы и так проститутки.
— А вы попробуйте это доказать! И если б доказали, что дальше? Ведь это вы привели их на съемки, а значит, выступили сводником. Посмотрите же правде в глаза: Гутар сделал этим красоткам предложение, а они поспешили наябедничать вашей мадам Ирме.
— Какое еще предложение?
Геннадио сердито передернул плечами:
— Насколько я понимаю, завести собственный дом. Он назвал это совместным предприятием или выдал еще какую-то чушь в том же духе. Да разве это имеет значение?
Для меня имело, и весьма существенное. Такого мадам Ирма никогда не простит и не забудет.
— Важно другое, — говорил Геннадио, — несмотря на то что мистер Хейк весьма озабочен остановкой съемок и всеми сопутствующими неудобствами, он вынужден признать неправомерность действий своего помощника. Но нам необходимо действовать очень быстро, чтобы все уладить.
— А что с Гутаром?
— Он спрятался на лодке, однако не может сидеть там долго, — это слишком опасно. Мистер Хейк решил, что вас обоих надо срочно вывезти отсюда.
— Скажите на милость! Мистер Хейк решил! До чего любезно с его стороны!
Я уже оправился от потрясения и потихоньку вскипал.
— Думаете, вам лучше угодить в тюрьму и вылететь из Греции после отсидки? Не валяйте дурака. Мы с мистером Хейком — ваша единственная надежда.
Геннадио пытался говорить убедительно и деловито, но все еще потел от страха, и я понимал, что́ его пугает. Мадам Ирма обвинила меня и Гутара, но ни словом не обмолвилась о Хейке и его присных. Если меня арестуют и станут допрашивать, все выплывет наружу, включая роль в этой афере самого Геннадио. А тогда и он влипнет по уши. Неудивительно, что маклер хотел от меня избавиться.
Геннадио вышел в контору, оставив меня глазеть на ящик с консервированным мясом, досадуя, что здесь не на что сесть. Вернувшись, он протянул мне конверт:
— Здесь ваш новый паспорт с въездной и выездной визами Греции плюс двести американских долларов и билет на судно, уходящее рано утром в Порт-Саид. Поздно ночью вы с Гутаром тайно подниметесь на борт. — Геннадио пытался выглядеть непреклонным. — Учитывая, какие неприятности вы устроили мистеру Хейку, он поступает с вами более чем великодушно.
— Это Гутар устроил неприятности, а не я.
— Об этом можете поспорить с ним в пути.
— Но я просто не могу уехать! — Я не мог рассуждать спокойно, и, несмотря на отчаянные усилия, голос у меня предательски подрагивал. — Здесь у меня квартира и машина… моя жена, да и все вещи. Нет, я не могу…
— Предпочитаете, чтобы вас сегодня забрали в полицию? У вашего дома уже стоят двое полицейских. А что касается жены, она, как вы сами сказали, в Румынии. Можете послать туда открытку из Порт-Саида. — Геннадио вновь сунул мне конверт. — Вот, забирайте.
Я взял плотный прямоугольник бумаги.
— Откройте его, ну, скорее! — Маклер щелкнул пальцами. — Убедитесь, что там все, как я сказал. Пересчитайте деньги, проверьте паспорт. Я не хочу никаких дополнительных хлопот.
Все было так, как он сказал. И никаких хлопот я ему не доставил.
Глава 7
В одиннадцать Геннадио доставил меня на своем катере к яхте Хейка. Ни самого продюсера, ни кого-либо из его киногруппы я не увидел. Геннадио велел мне оставаться в катере, а сам поднялся на борт и, что-то сказав матросу, сбежал в кубрик. Вскоре он появился вместе с Гутаром — тот прикрыл голову шляпой и нес в руках небольшой чемодан. Спускаясь в катер, он усмехнулся мне, но промолчал. Тотчас следом спрыгнул матрос и занялся мотором. Геннадио остался на яхте. Он больше не желал иметь с нами ничего общего.
Матрос запустил двигатель на полную мощность и направил катер к выходу из бухты. Турколимано — одна из самых крупных бухт Пирея, где издавна укрываются рыбачьи лодки; от глубоководного порта и доков ее отделяет мол. Мы быстро обогнули его и по черным маслянистым волнам заскользили к огням Пирея.
Судно «Вольвертем», зарегистрированное в Монровии, стояло на якоре в сотне метров от одного из заправочных пирсов. Это был старый, потрепанный грузовой корабль с высокой трубой и надстройками на верхней палубе. Переплетения толстых мачт и стрел подъемных кранов занимали и носовую, и кормовую его части. Низкий продольный мостик освещала лампочка, но нас не рискнули по нему провести; катер обошел корму, замедлил ход и приблизился к судну у спускного люка. Из отверстия для отвода воды в обшивке корпуса била струя воды, и матрос, чертыхаясь, пытался удерживать катер в стороне от этого фонтана. На палубе мерцал тусклый свет, а откуда-то из недр доносился гул двигателей. В люке мелькнула чья-то физиономия.
Гутар поднялся и ухватил чемодан. Край люка оказался как раз на уровне груди француза. Он забросил вещи внутрь и, подтянувшись, прыгнул следом. Я попытался сделать то же самое, но катер так скакал на волнах, что мне это никак не удавалось. Наконец, во время третьей попытки, из люка выскользнули две руки и, сжав запястья, втащили меня на борт.
Обладатель этих рук, одетый в замасленную, грязную робу, даже не потрудился помочь мне встать на ноги. Как только я плюхнулся на палубу, он стал вращать колесо, чтобы сдвинуть тяжелые дверцы люка, и с помощью рычага опускать на место болты. Катер Геннадио уже исчез в темноте.
Гутар закурил сигарету. Мы так и не обменялись ни единым словом. Задраив люк, матрос в грязной робе знаком велел нам следовать за ним. Я разглядел широкие плечи и внушительную лысину, окруженную пучками вьющихся седых волос. Мы топали по узкому проходу вдоль борта судна, затем, поднявшись по трем железным ступенькам, попали в другой. Матрос привел нас к надстройкам в верхней части палубы. Пол здесь был застелен старым, местами протертым до основания линолеумом. Из-за одной двери слышались звуки какой-то радиопередачи, но никого из членов экипажа, помимо нашего безмолвного проводника, мы не видели. Наконец матрос остановился перед очередной дверью и, ткнув в нее пальцем, впервые заговорил.
— Lavabo, — буркнул он.
Мы кивнули, и проводник, сделав несколько шагов, открыл еще одну дверь.
— Cabine, — пояснил он.
Мы втиснулись в каюту. Вдоль стены сбоку одна над другой были укреплены две койки, рядом — маленький умывальник с раковиной, на переборке напротив коек — две полки, вращающийся табурет и несколько крючков для одежды. Иллюминатор отсутствовал, зато здесь был вентилятор. Места тут оказалось меньше, чем в любой тюремной камере из тех, что я видел. В общем, клаустрофобия гарантирована с ходу.
Стоя в дверном проеме, наш проводник снова заговорил по-французски с сильным немецким акцентом:
— Вы обязаны не выходить отсюда до отправления судна. Понятно?
Гутар кивнул:
— D’accord.
Матрос ушел. Гутар протиснулся мимо меня и запер дверь.
Мы молча переглянулись, француз, пожав плечами, забросил чемодан на верхнюю полку, щелкнул замками и достал бутылку бренди.
Глава 8
Проснулся я в пять часов утра. Судно двигалось, и все в каюте подрагивало и дребезжало от вибрации двигателей. Можно подумать, весь корабль держался не на заклепках, а на гвоздях и болтах, кое-как закрученных от руки.
Голова у меня раскалывалась то ли из-за выпитого накануне бренди, то ли от невыносимой духоты, а может, и по обеим причинам сразу. На верхней койке храпел Гутар. Я попытался опять заснуть, но безуспешно. В голову лезли мысли о будущем.
Все мое имущество, не считая носков и ботинок, болталось у меня перед глазами на крючке. Более того, я и сам пребывал в таком же подвешенном состоянии.
По разным техническим причинам, слишком нелепым, чтобы вдаваться в них сейчас, Египет более не считал меня персона грата. Это, конечно, полный абсурд, поскольку там моя родина. Но поделать тут я ничего не мог. В Порт-Саиде мне не следовало задерживаться надолго — разве что приобрести зубную щетку да смену белья или пересесть на другое судно, а вот дальнейшее пребывание на территории Египта было для меня крайне нежелательным. Тамошняя полиция повсюду сует свой нос. Регистрация в отеле хотя бы на одну ночь могла оказаться в высшей степени опасной. Нет, в Порт-Саид я имел возможность заскочить только транзитом.
Но куда же мне плыть дальше? Вот что меня беспокоило.
Несомненно, в какое-то место неподалеку. Прежде всего я подумал о Бейруте, но там у меня возникли кое-какие неприятности перед отбытием в Афины, а ливанцы обожают покопаться в прошлом. Может быть, Турция? Однако там меня тоже не очень любили, несмотря на постоянную помощь стамбульской полиции. Израиль согласился бы принять меня только в качестве туриста. Равно как Италия и Франция. Сирия как часть Объединенной Арабской Республики, то есть Египта, тоже отпадала. Следовательно, мне оставались Кипр, Ливия, Албания и Югославия. Что ж, и на том спасибо.
К несчастью, в наше время едва ли не во всех цивилизованных странах радушно принимают только туристов и бизнесменов, способных тратить деньги или вкладывать их в экономику страны, технарей, чьи мозги они могут использовать, да американцев, благодаря их подачкам. Солдаты фортуны с моими познаниями попросту нигде не требуются. Старый добрый либеральный девиз «Живи сам и давай жить другим» давно выброшен на помойку. И путь открыт лишь тем, из кого можно извлечь выгоду. А если ты не позволяешь себя доить, перед носом живо опустят шлагбаум.
В машинном отделении прозвучал сигнал, и дребезжание на несколько минут прекратилось. Очевидно, высаживали лоцмана. Затем тряска возобновилась.
Я стал снова перебирать возможные варианты на будущее, но ничего путного в голову не приходило, так что невольно подумалось: «А есть ли оно у меня? Не лучше ли дождаться ночи, тихонько соскользнуть в море и пойти на дно?»
«Старые солдаты не умирают, они лишь исчезают постепенно».
Чушь собачья! Разумеется, они умирают, как и солдаты фортуны. Так зачем ждать, пока тебя унесет рак? Почему не покончить с этим самому, когда и как тебе вздумается? Для того чтобы ухнуть в море, не надо никакого разрешения.
Кто-нибудь упрекнет меня в жалости к себе? Или в малодушии? Или напомнит, что такая мысль — великий грех?
Вздор! Когда вы оказываетесь в настолько безвыходном положении, все эти слова теряют смысл.
В то утро, лежа на койке направлявшегося в Средиземное море «Вольвертема», я всерьез думал покончить с собой до прихода в Порт-Саид. Почему я этого не сделал? Я знаю, что ответят ханжи: «Это была победа, мой дорогой Симпсон, физической трусости над духовной». Ну, этих ублюдков не переспоришь, и я даже пытаться не стану. Сам я полагаю, что я передумал совсем по другой причине.
По-моему, прежде чем мы достигли Порт-Саида, солдат фортуны почувствовал, что возвращается на тропу войны.