Поскольку он вошел туда через просторную гостиную, значит, входную дверь открывал очень осторожно, иначе я наверняка услышал бы щелчок замка. Но в таком случае это могло означать только одно — меня специально заманили в ловушку. Все это было подстроено с самого начала…

Я оцепенело стоял рядом с одной из спаренных кроватей, и бежать мне поэтому было просто некуда. Все пути вели мимо него. Какое-то время Харпер тоже молча стоял, добродушно ухмыляясь, как будто происходящее его по-настоящему забавляло.

— Послушайте, Артур, — наконец произнес он. — По-моему, вы должны были ждать меня там, не так ли?

— Я как раз собирался туда поехать, сэр.

Глупость, конечно, но в тот момент все, что бы я ни сказал, все равно звучало бы одинаково глупо.

Тут он неожиданно сильно ударил меня тыльной стороной правой руки по лицу. Хотя ощущение было такое, будто изо всей силы заехал в меня ногой. Мои очки отлетели в сторону, я скрючился на полу у изножья кровати… Попробовал встать, поднял руки, чтобы защититься, но он все бил и бил меня руками и ногами, бил совсем как сумасшедший… Затем я снова упал, но на этот раз Харпер меня уже не трогал. В ушах у меня шумело, голова раскалывалась, перед глазами стояла мутная пелена, из носа сочилась струйка крови… Не вставая с пола, я с трудом достал из кармана платок, чтобы вытереть с лица кровь и не дать ей перепачкать всю одежду, в то время как другой рукой пытался нащупать лежащие где-то на ковре очки. Ага, вот они, наконец-то… Дужки, правда, немного погнулись, но стекла оказались на месте. Даже не треснули. Надев их, я увидел подошвы его кожаных туфель чуть в ярде от моего лица.

Харпер сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку, и с усмешкой смотрел на меня.

— Ладно, вставайте, вставайте, — до странности равнодушным тоном произнес он. — Но поаккуратнее. Только попробуйте запачкать своей кровью мой ковер!

Но когда я поднялся на ноги, Харпер тоже мгновенно вскочил с кресла, как мне показалось, чтобы снова начать меня избивать, однако он, схватив меня за левый лацкан пиджака, почему-то вдруг спросил:

— У вас есть пистолет?

Я только молча покачал головой.

Он похлопал по моим карманам — наверное, чтобы убедиться в этом самому, — затем оттолкнул меня в сторону.

— Там, в ванной комнате, есть несколько салфеток. Идите и вымойте лицо. Только дверь оставьте открытой. И, пожалуйста, без шуток.

А что еще мне оставалось делать? Идти и мыть лицо… Как ни странно, в ванной комнате было окно, но, даже если бы из него и можно было бы выпрыгнуть, не рискуя сломать себе шею, вряд ли я рискнул бы пойти на это. Во-первых, Харпер сразу же все услышал бы, а во-вторых, куда мне, собственно, бежать, где прятаться? В принципе ему стоило лишь позвонить вниз портье, и не позже чем минут через пять-шесть полиция была бы здесь. Но ведь он почему-то до сих пор этого не сделал! Почему? Может, будучи иностранцем, он просто совсем не хочет впутываться в местные проблемы, выступать в суде в качестве потерпевшего и свидетеля?.. Ведь его, в конце концов, ничего не лишили, поэтому, если я сумею проявить должную покорность и даже чуть всплакнуть от страха предстоящей расплаты, может, он предпочтет все забыть? Особенно учитывая ту поистине звериную жестокость, с которой он меня только что бил…

Увы, это была моя логика мышления. Мистер Харпер, к сожалению, думал, мягко говоря, совсем иначе. Впрочем, можно ли ожидать хотя бы самой обычной человеческой порядочности от таких, как он?! Думаю, вряд ли…

Выйдя из ванной комнаты, я увидел, что Харпер уже подобрал валявшуюся на полу книжку дорожных чеков и теперь неторопливо засовывает ее обратно в глубь портфеля. А вот вырванные мною листки по-прежнему лежали на покрывале кровати. Увидев меня, он тоже взял их и показал пальцем на дверь в гостиную:

— Теперь туда.

Когда я оказался внутри, он быстро прошел мимо меня к входной двери и запер ее на задвижку.

У боковой стены стоял высокий шифоньер с мраморной крышкой, на котором можно было видеть ведерко для льда, бутылку греческого бренди и несколько пустых бокалов. Харпер взял один из них, затем пристально посмотрел на меня:

— Садитесь. — Он кивнул на кресло, стоявшее у письменного стола: — Вон там.

Я покорно, даже не пожав плечами, выполнил его приказ — выбора у меня все равно не было. Кроме того, кровь из разбитого носа продолжала сочиться, голова трещала, как после хорошей пьянки…

Харпер плеснул в бокал немного бренди, поставил его на стол рядом со мной. На какой-то момент мне показалось, что самое страшное уже позади. Ведь не предлагают же человеку сесть за стол и выпить, если хотят отдать его в руки полиции, правда же? Наверное, сейчас последует беседа на темы морали, в ходе которой я расскажу ему печальную историю моего фатального невезения, а в самом ее конце слезно заверю, что искренне раскаиваюсь и клянусь больше такого никогда-никогда не делать. Он же, чуть не плача от собственного великодушия, не сомневаюсь, решит дать мне еще одну возможность доказать миру, что я не совсем пропащий человек! Во всяком случае, пока еще не совсем пропащий человек.

Увы, состояние это длилось совсем недолго. Иллюзии вообще долго никогда не длятся, это факт.

Вальтер Харпер налил бренди себе тоже и, накладывая в бокал кубики льда, повернул голову ко мне:

— Попались на таком деле впервые, Артур?

Я высморкался, чтобы иметь время подумать, затем осторожно ответил:

— Точнее говоря, впервые поддался соблазну сделать такое, сэр. Сам не знаю, что на меня нашло. Может, виной всему то самое бренди, которое я пил с вами. Поверьте, сэр, такими делами я вообще никогда не занимался. Даже в голову никогда не приходило…

Он повернулся и в упор посмотрел на меня. И снова его лицо вдруг стало ни старым ни молодым, ни молодым ни старым, а почему-то белым как мел и отрешенным, причем губы шевелились как-то странно, совсем не как у нормальных людей… Мне уже не раз приходилось видеть такие лица, поэтому я сразу же внутренне напрягся. Приготовился к самому худшему. Рядом со мной на столе стояла металлическая настольная лампа. «Интересно, а что, если треснуть его по голове этой лампой до того, как он набросится на меня?» — невольно подумал я.

Однако Харпер даже не пошевелился. Вот только глаза его вдруг засверкали… Последовало долгое молчание. Наконец он прервал его:

— Прежде всего вам придется кое-что усвоить, Артур. Причем полностью и без вариантов. Все, что вам только что пришлось испытать в спальне, было не более чем легкой разминкой. Если мне, упаси вас господь, придется заняться вами всерьез, вас вынесут отсюда на носилках. Причем никому до этого не будет дела. Кроме, конечно, лично вас. Просто я вернулся к себе в номер и застал вас за попыткой меня ограбить. Вы попытались силой пробить себе путь отсюда, и мне пришлось защищаться. Вот как все это будет выглядеть, чему все, само собой разумеется, полностью и с огромным удовольствием поверят. Так что лучше давайте постараемся обойтись без глупостей и вранья. Пробовать угрожать мне или разжалобить баснями, боюсь, не стоит. Это в ваших же интересах, уж поверьте. Ну как, понятно?

— Сэр, я искренне раскаиваюсь и прошу меня простить…

— Выложите содержимое ваших карманов вот сюда, прямо на стол… Все до последней мелочи.

Я молча повиновался. Он внимательно все осмотрел и даже потрогал: мои водительские права, карточку вида на жительство… Затем очередь дошла и до отмычки, которую он нашел в потертом кошельке для мелких монет. И хотя я предварительно спилил у нее круглую ручку, сделав вместо нее аккуратную прорезь, чтобы поворачивать ее при помощи мелкой монетки, она оставалась довольно длинной — около двух дюймов — и в общем-то заметно тяжелой. Вес, собственно, ее и выдал. Харпер с любопытством осмотрел отмычку.

— Вы что, их сами изготавливаете?

— Нет, сэр. Я сделал только вон ту прорезь, — честно сознался я, поскольку в чем, в чем, а в этом врать было просто нелепо.

Он довольно кивнул:

— Что ж, уже лучше. Надеюсь, так будет и впредь. Ладно, поехали дальше. Итак, нам известно, что вы дешевый сутенер и что при случае готовы украсть у случайно подвернувшегося клиента его дорожные чеки. Даже из его номера в отеле. Скажите, а вторую подпись на них вы тоже делаете сами?

— Да, сам.

— Значит, занимаетесь и подделкой документов тоже. Тогда повторяю свой вопрос еще раз: вы когда-нибудь попадались раньше?

— Нет, сэр, никогда.

— Вы уверены?

— Да, сэр, абсолютно уверен.

— Вы состоите на учете в полиции?

— Здесь, в Афинах?

— Давайте с Афин начнем.

Я чуть поколебался.

— Ну, как бы это поточнее сказать?.. Не совсем на учете, но… Вы имеете в виду нарушения ПДД?

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, Артур, так что советую вам прекратить ходить вокруг да около и тянуть резину. Ни к чему хорошему, поверьте, это вас не приведет.

Совершенно ненамеренно я вдруг громко чихнул, после чего у меня снова из носа пошла кровь. Не потекла, конечно, а засочилась, но все равно и больно, и неприятно. Причем не всегда понятно, что хуже… Харпер недовольно вздохнул, но все-таки бросил мне несколько бумажных салфеток с мраморной крышки шифоньера.

— В общем-то я понял, кто вы такой, еще там, в аэропорту, но не думал, что вы окажетесь настолько глупы, — продолжил он, когда увидел, что я уже вытер лицо и остановил кровь, прижав салфетку к носу. — Зачем, скажите, вам, интересно, понадобилось врать этой — как там ее? — Кире, что вы еще не успели поужинать?

Я, чуть покраснев, растерянно пожал плечами:

— Чтобы успеть съездить сюда и вернуться за вами.

— Тогда почему бы не сказать ей, например, что вам надо заправить машину? На это я бы скорее купился.

— Тогда мне это казалось совсем не важным. С чего бы вам меня подозревать?

Он громко и от души рассмеялся. Скорее, даже расхохотался.

— О господи! Ну и народ пошел! Слушайте, мне же прекрасно известно, за сколько здесь можно купить вашу машину, равно как и то, что литр бензина стоит всего шестьдесят центов. Так что с вашими-то ставками вы, выходит, работаете себе в убыток. Интересно, с чего бы и почему? Ну ладно, допустим, вы получаете свои законные комиссионные — в ресторане, стрип-клубе, борделе, — но этого вряд ли достаточно много. Значит, наверняка должно быть что-то еще. Но что?.. Кира этого толком не знает, но зато она абсолютно уверена: это «что-то еще» есть, потому что вы с завидным постоянством обналичиваете через нее именно различные дорожные чеки.

— Она сама сказала вам об этом?

Ну и народ пошел! Я искренне расстроился. Ведь чего-чего, а уж болтливости и неумения держать язык за зубами от коммерческого директора борделя никто не ожидает. Особенно с человеком, которого видишь впервые и понятия не имеешь, кто он такой и зачем…

— А почему бы ей и не сказать? Вы ведь не предупреждали ее, что чеки ворованные? — Он не торопясь допил свой бокал. — Вообще-то я не большой любитель платить за секс, так уж случилось, но мне надо было узнать о вас побольше. Что я и сделал. Когда обе эти дамы поняли, что положенные деньги они все равно получат, то сразу же стали доброжелательными и… весьма разговорчивыми. А потом с удовольствием вызвали мне такси, ну и все такое прочее… Что ж, полагаю, теперь ваша очередь какое-то время побыть доброжелательным и… честным.

Я нервно отпил глоток бренди. Ничего не поделаешь. Боюсь, он прав. Но придется играть по его правилам.

— Хорошо. Ваша взяла. У меня три судимости.

— За что?

— Все три раза меня обвиняли в том, что я незаконно выдаю себя за официального гида туристического агентства. Хотя единственное, что я делал, — это в общем-то за небольшую плату пытался избавить одного или двух туристов от занудливых до изнеможения археологических разъяснений. Чтобы сдать требуемый экзамен и получить лицензию, официальные гиды должны знать их наизусть. Но поймите: туристы конечно же хотят знать, на что они смотрят, но при этом совершенно не желают подыхать от скуки, выслушивая всю эту никому не нужную муру!

— Ну и что было дальше? Вас отправляли в тюрьму?

— Ну конечно же нет! Во всех случаях мне удавалось отделываться штрафом.

Харпер одобрительно кивнул:

— Да, ваша Ирма тоже так думает. Значит, продолжайте в том же духе, искренне и честно, и тогда, возможно, нам удастся обойтись без полиции… Итак, приходилось ли вам сидеть где-либо в тюрьме? То есть реально отсиживать срок.

— Но с какой стати…

— Ладно, забудем об этом, — перебил он меня. — Во всяком случае, пока… Как насчет Турции?

— Турции? В каком смысле?

— В смысле, бывали ли вы там?

— Да, конечно же бывал.

— Попадались ли вы там в руки полиции?

— Да. Один раз меня оштрафовали в Стамбуле за проведение экскурсии в одном из местных музеев.

— Каком именно музее?

— Музее археологии.

— Там вы тоже выдавали себя за официального экскурсовода?

— Да, выдавал. Но официальные экскурсоводы там тоже должны иметь лицензию. А у меня ее, увы, не было.

— Приходилось ли вам ездить в Стамбул на машине?

— Это что, преступление?

— Не юродствуйте. Просто отвечайте. Итак, приходилось ли вам ездить в Стамбул на машине?

— Иногда. Некоторым туристам больше нравится путешествовать не морем, а по дорогам.

Он ничего не ответил. Вместо этого вынул из ящика письменного стола конверт и начал царапать что-то на нем карандашом. Мне до смерти хотелось курить, но я боялся сделать это, так как он мог подумать, что я уже полностью успокоился и ничего не боюсь. Поэтому я ограничился тем, что допил свой бокал с бренди.

Наконец Харпер закончил писать и посмотрел на меня:

— Послушайте, Артур, возьмите вон там чистый лист бумаги и пишите. Я буду диктовать, а вы пишите… Нет, нет, не надо никаких вопросов. Делайте, как вам говорят. Просто берите бумагу, ручку и пишите.

Ничего не понимая, я, тем не менее, решил не противоречить и делать как он говорит.

— Ну, готовы?

— Да, сэр, готов.

— Тогда начнем: «Начальнику афинской полиции». Написали?.. Хорошо, поехали дальше. «Я, Артур А. Симпсон, проживающий там-то и там-то…» Вставьте свой адрес, «…настоящим признаюсь в том, что 15 июня сего года при помощи воровской отмычки незаконно проник в номер иностранного гражданина Вальтера К. Харпера в отеле „Гранд Бретань“ и украл у него дорожные чеки „Америкэн экспресс“ на сумму в триста долларов США. Номера указанных чеков приводятся ниже…».

Не успел он вытащить чеки из кармана, чтобы продиктовать мне их номера, как я попытался возразить:

— Но, мистер Харпер, ведь этим я сам себе подписываю приговор! У меня не будет даже возможности защищаться, и, кроме того…

— А что, сейчас у вас есть варианты достойно и, главное, успешно защитить себя в суде? Если так, то, пожалуй, лучше немедленно вызвать сюда полицию и сразу же покончить со всем этим. Надеюсь, вам удастся достаточно доходчиво объяснить им, зачем вам понадобилась вот эта воровская отмычка, ну и все такое прочее. — Он чуть помолчал, затем уже более спокойным тоном продолжил: — Да, послушайте вы, папуля, может быть, мы с вами окажемся единственными, кто когда-либо будет иметь возможность прочитать это ваше, с позволения сказать, искреннее покаяние. Может, через неделю, всего через неделю-другую его вообще не будет в природе. Я ведь просто даю вам прекрасный шанс слезть с крючка, на который вы сами себя насадили, только и всего. Так почему бы вам не воспользоваться им? И возблагодарить за это Господа и… меня тоже.

— И что мне для этого надо будет сделать?

— Это мы обсудим чуть позже, а сейчас перестаньте задавать глупые вопросы и продолжайте писать: «…номера указанных чеков — с Р89.664.572 по Р89.664.577, каждый номинальной стоимостью в пятьдесят долларов. Я намеревался подделать на них вторую подпись мистера Вальтера К. Харпера, а затем незаконно их обналичить. Таким же образом я уже воровал, подделывал и обналичивал и другие дорожные чеки…» Заткнись и продолжай писать! «Но теперь с этим покончено. Покончено раз и навсегда! Я просто не могу больше так делать. Благодаря безграничной, поистине христианской доброте мистера Харпера ко мне во время его недолгого пребывания в Афинах, я чувствую, что он не заслуживает, чтобы с ним так поступали, поэтому вместе с добровольным признанием посылаю вам также украденные мной его дорожные чеки. Принимая это решение, я чувствую, что тем самым иду из мрака и тьмы к яркому свету дня. Доброта мистера Харпера открыла мне глаза: единственный путь к спасению души такого закоренелого грешника, как я, — это вернуть все неправедно приобретенное, покаяться и смиренно принять положенное наказание». Написали?.. Хорошо. Ну а теперь ставьте точку и подписывайте.

Я послушно подписал.

— Теперь поставьте дату ровно через неделю от сегодняшнего дня… Нет-нет, лучше датируйте письмо двадцать третьим… Сделали? Прекрасно. Давайте его сюда.

Я молча передал ему написанный мною листок. Он внимательно, очень внимательно прочитал его два раза, затем довольно ухмыльнулся, прямо глядя мне в глаза:

— Что-то вы приутихли, Артур.

— Я написал все, что вы продиктовали.

— Естественно. Иного я и не ожидал. Зато теперь, наверное, изо всех сил пытаетесь представить себе, что произойдет, если я отправлю это письмо в полицию, так ведь?

Я молча пожал плечами.

— Не хотите говорить? Ладно, тогда позвольте сказать мне. Сначала в полиции вас примут за свихнувшегося придурка. Возможно, то же самое подумают и обо мне, не исключено. Но я им буду не очень интересен. К тому же меня в любом случае здесь уже не будет. Но, с другой стороны, махнуть на все это рукой они тоже не смогут. У них ведь будут чеки. На триста американских долларов! Это уже не шутки. Значит, им придется связаться с «Америкэн экспресс» и постараться выяснить все случаи подделки дорожных чеков, следы которых ведут к афинским банкам. Затем, рано или поздно, они доберутся до вас, Артур, и тогда, поверьте, примутся за вас по-настоящему и всерьез. Интересно, что вы тогда будете делать? Расскажете им обо мне и о том, что на самом деле произошло? Но это же просто глупо, не правда ли? Так рисковать с бездушной машиной правосудия! Нет, нет, думаю, у вас хватит ума не делать этого. Скорее всего, вы постараетесь запудрить им мозги всякой чепухой о том, что стали на путь исправления… добровольное признание, возврат сворованных чеков на довольно большую сумму, искреннее раскаяние, глас Божий, желание спасти свою бессмертную душу… Готов поспорить, вам поверят и дадут чисто символическое наказание. Может быть, год-полтора, не больше.

— Спасибо. Вы очень добры.

Он снова широко ухмыльнулся:

— Впрочем, вам не о чем особенно беспокоиться, Артур. Сидеть в тюрьме, надеюсь, вам не придется. Во всяком случае, в связи вот с этим. — Харпер выразительно помахал написанным мной листком и чеками. — Для меня все это не более чем небольшая, но достаточно надежная страховка. Так сказать, необходимая мера предосторожности. — Он взял со стола бутылку и долил мне в бокал еще немного бренди. — Видите ли, Артур, один мой приятель собирается доверить вам нечто очень и очень ценное.

— Что именно?

— Машину. Которую вы скоро отгоните для него в Турцию. Точнее говоря, для нее и в Стамбул. И получите за это сто долларов плюс, естественно, деньги на все требуемые расходы. Только и всего.

Я постарался изобразить на лице улыбку:

— Если от меня требуется только это, тогда мне, признаться, не совсем понятно, зачем для этого понадобилось меня шантажировать. За такие деньги я бы с превеликой радостью делал это для вас хоть каждую неделю. Без какого-либо принуждения. В той или иной форме.

Его лицо скривилось, как от зубной боли.

— Господи, да при чем здесь шантаж?! Речь ведь идет всего лишь о небольшой, но надежной страховке, только и всего, Артур! И о «линкольне» стоимостью в семь тысяч долларов. Кстати, вы имеете представление, за сколько его можно сейчас продать в Турции?

— Да, имею. Минимум за четырнадцать тысяч.

— Тем лучше. Ну а теперь предположим, вы загоняете ее там в первый попавшийся гараж и продаете…

— Это далеко не так легко сделать.

— Артур, не далее как сегодня вечером вы пошли на такой большой риск всего за триста долларов. Так неужели испугаетесь сделать нечто куда менее рискованное за четырнадцать тысяч? Особенно после всего, что произошло здесь… Не будьте же зеленым юнцом, Артур! Поймите, никому из нас — ни мне, ни моему приятелю, ни вам — совершенно не о чем беспокоиться. Как только мы узнаем, что машина доставлена куда надо, я тут же порву вашу исповедь на мелкие кусочки, а вот эти сворованные вами чеки немедленно вернутся на свое законное место в моем кармане. И все будет забыто. Будто ничего никогда и не происходило!

Я молчал. Не верил ни одному его слову, и Харпер знал об этом. Но ему было все равно. Он просто смотрел на меня и, похоже, получал от этого искреннее удовольствие.

— Ладно, — сказал я наконец, устав от игры в молчанку. — Но у меня есть пара вопросов, на которые я хотел бы получить ответы.

Он кивнул:

— Есть, конечно же есть, друг мой… Вот только у нас тоже есть одно условие, причем напрямую связанное с этой работой. Никаких вопросов, Артур!

Честно говоря, меня сильно удивило бы, скажи он что-нибудь другое.

— Бог с вами, — махнув рукой, покорно сказал я. — Когда приступать?

— Завтра. Вы можете сказать, приблизительно сколько времени вам потребуется, чтобы добраться до Салоник?

— Где-то около шести-семи часов.

— Так, посмотрим, что у нас получается… Завтра вторник. Если вы отправитесь, допустим, где-то в полдень, то в среду вечером можете быть в Эдирне, а в четверг днем уже в Стамбуле. Что ж, это нас полностью устраивает. — Он чуть подумал. — Значит, сделаем так: завтра утром вы берете вашу дорожную сумку и приезжаете сюда. На такси или автобусе. Будьте здесь ровно в десять.

— Где мне садиться в машину?

— Я покажу вам.

— Хорошо. Как скажете, сэр.

Харпер неторопливо прошел к входной двери, открыл ее.

— Будем считать, что мы договорились. Ну а теперь, Артур, забирайте ваше барахло и исчезните. Мне надо хоть немного поспать. Завтра у меня полно дел…

Я собрал все мои вещи, рассовал их по карманам, направился к двери…

— Эй!

Когда я повернулся, что-то больно ударило меня в грудь, а затем упало под ноги.

— Вы забыли отмычку, — не без иронии прозвучал голос Харпера.

Я нагнулся, поднял отмычку, положил ее в карман и… молча ушел. Даже не попрощавшись. Впрочем, он этого и не заметил. Потому что был занят своим бокалом с бренди.

Самым страшным в школе «Корам», где я учился, были телесные наказания, то есть порка деревянной тростью, которая сопровождалась определенным, довольно унизительным ритуалом. Вконец раздраженный постоянно повторяющимся проступком ученика, учитель, выйдя из себя, прекращал «читать мораль», быстро царапал что-то на листке бумаги, складывал его и говорил: «Отнеси эту записку директору». Это было приговором. В записке всегда была одна и та же фраза, в конце которой стояли его инициалы: «Прошу Вашего разрешения на экзекуцию». Читать ее наказанным ученикам категорически запрещалось. Не знаю почему, но записка обычно была сложена два раза — вдоль и поперек. Наверное, учителям просто не нравилось просить на это специальное разрешение начальства.

Получив приговор, жертве надо было выйти из класса и найти мистера Браша, или, как мы его называли, Щетину. Иногда он, конечно, находился в своем кабинете, но чаще в «своем» шестом классе, ведя урок тригонометрии или латыни. В таком случае надо было, робко постучавшись, войти в класс и молча стоять там у двери до тех пор, пока он не соизволит тебя заметить. В зависимости от настроения Щетины ждать приходилось иногда пять, а иногда и целых десять минут…

Это был высокий, плотного сложения человек, с багровым лицом и массой черных волос на тыльной стороне обеих рук. Ведя урок, он, как правило, говорил очень быстро, и буквально через несколько минут в уголках его губ начинали появляться частички белой пены. Когда Щетина был в хорошем настроении, то почти сразу же прерывал урок и тут же начинал свои шуточки вроде: «А-а, наш славный Симпсон! Или, может, лучше называть вас „наш не совсем достаточно славный Симпсон“? Итак, чем мы вам можем быть полезны?»

Причем, что бы он ни сказал, класс начинал громко и долго хохотать, поскольку чем дольше они смеялись, тем дольше длилась пауза в занудливом уроке. «Ну и в чем мы согрешили, Симпсон? В чем именно на этот раз? Сделайте милость, сообщите нам, пожалуйста». Говорить всегда надо было только чистую правду — не выполнил домашнюю работу, соврал учителю, испортил классную тетрадь чернильными кляксами, — так как всегда была угроза, что он захочет спросить потом у учителя.

Покончив со своими дежурными шуточками, Щетина подписывал «приговор» и небрежным жестом руки отпускал жертву на жестокую, но, по их просвещенному педагогическому мнению, вполне заслуженную экзекуцию… До того прискорбного случая с не совсем приличной поэмой Щетина, похоже, относился ко мне даже с некоторой симпатией, так как я умел вместе со всеми громко и вроде бы вполне искренне смеяться над его замогильными шуточками, хотя не чья-нибудь, а именно его подпись обрекала меня на жестокую порку. Если настроение по каким-либо причинам было плохим, он обычно обращался к провинившемуся «сэр», что лично мне всегда казалось несколько глуповатым, хотя и звучало с неизменной язвительностью: «Итак, сэр, в чем наша вина на этот раз?.. Списывали ответы на вопросы под партой?.. Нищенский дух, сэр, воистину нищенский! Работать надо, работать, сэр, ибо Ночь уже близка!.. А теперь, сэр, убирайтесь с глаз моих! На таких, как вы, сэр, мне попросту жаль тратить мое драгоценное время…»

Вернувшись в класс, надо было сразу же отдать записку учителю. Тот немедленно снимал свою академическую мантию, чтобы освободить себе руки, и доставал из нижнего ящика стола деревянную трость для битья. Трости всегда были практически одинаковыми — около метра в длину и довольно толстые. Некоторые учителя выводили жертвы на экзекуцию из классной комнаты в школьный гардероб, другие предпочитали делать это прямо в классе, на глазах у других учеников. Провинившийся должен был нагнуться так, чтобы кончики его пальцев касались носков ног, и затем учитель начинал хлестать его тростью с такой силой, будто хотел ее как можно скорее сломать! Если трость дважды попадала в одно место, ощущение было таким, как если бы к спине приложили раскаленный утюг. Самое главное для наказуемого было не кричать от боли и не дергаться. Помню, как-то один из наших мальчиков во время наказания описался и его с позором отправили домой; а другого, когда все уже закончилось, вырвало прямо в классе, поэтому учителю пришлось послать за уборщиком, который, войдя с ведром и тряпкой, почему-то всегда говорил одну и ту же фразу: «Только и всего?» Как будто его искренне разочаровывало отсутствие лужи крови. Впрочем, большинство учеников только покрепче стискивали зубы, тихо охали и постанывали от дикой боли, а затем, когда порка заканчивалась, возвращались на свое место с таким видом, будто ничего особенного не случилось. Это не было хвастливым проявлением гордости, нет, это был единственный способ заслужить уважение и симпатии и учителя, и своих друзей по школе. Когда кто-нибудь громко плакал или кричал от боли, ему обычно никто не сочувствовал, так как тем самым он, во-первых, показывал, как сильно любит самого себя, и, во-вторых, доставлял большое удовольствие «палачу», который считал, что достиг своей цели.

Одним из самых ценных знаний, которые я вынес из школы «Корам», было умение ненавидеть, и научила меня этому прежде всего та самая трость для битья! Я никогда, ни единого раза не прощал и не собирался прощать произведенной надо мной экзекуции… по крайней мере, до тех пор, пока мне не удавалось должным образом поквитаться с ее непосредственным виновником. Если этот учитель был женат, я, выждав некоторое время, писал анонимное письмо его жене, в котором сообщал ей, что ее муж содомит и постоянно пристает к молоденьким мальчикам с непристойными предложениями; если же он был холост, я в качестве предупреждения писал такое же письмо родителям одного из мальчиков нашей школы. Конкретные результаты этой мести оставались для меня в основном неизвестными, но по крайней мере в двух случаях я точно знаю: после долгих и напряженных бесед с сыновьями родители этих ребят переправили мои письма — разумеется, вместе со своими возмущенными претензиями — Щетине. Никто из моих друзей ничего об этом, конечно, никогда не узнал, так как мне совсем не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь еще решил вдруг последовать моему примеру; а поскольку я научился очень хорошо изменять почерк, да и вообще умел все должным образом планировать и предусматривать, то учителям, как они ни старались, так и не удалось разгадать, кто же стоит за всем этим. Подозревать-то они, конечно, подозревали, но вот доказать ничего не смогли. К тому же лично мне их подозрения были на руку. Теперь они точно знали: я мог быть не только очень хорошим другом, но и очень плохим врагом!

Мое отношение к мистеру Харперу в принципе было точно таким же: он устроил мне порку, пусть не публичную, тем не менее самую настоящую порку, но в отличие от большинства других я не стал плакаться в жилетку и переживать свое собственное унижение, а начал тут же думать, как бы побольнее ударить его в ответ…

Конечно, пока мое письменное «признание» находится у него, сделать что-либо действительно эффективное было довольно трудно — как говорят, выше головы не прыгнешь, — но зато теперь мне было точно известно, что он мошенник. Причем мошенник профессиональный и, очевидно, со стажем. И хотя, какой именно и по какой части, оставалось пока вопросом, я нисколько не сомневался, что рано или поздно мне это удастся выяснить и, в зависимости от конкретных обстоятельств, либо сдать полиции, либо… Впрочем, не стоит торопиться, жизнь покажет…

Поскольку было уже довольно поздно, я искренне надеялся, что Ники спит, так как мне совсем не хотелось объясняться по поводу слегка вспухшей и покрасневшей правой щеки — результата его «порки». Однако, когда я вошел в квартиру, свет в спальне горел, а Ники, лежа в постели, с неподдельным интересом рассматривала самый свежий французский журнал мод.

— Привет, папочка, — бодро сказала она, увидев меня.

Пробурчав какое-то приветствие в ответ, я торопливо прошел в ванную комнату, чтобы ополоснуть лицо и избавиться от окровавленного носового платка. Затем вернулся в спальню и начал торопливо снимать с себя верхнюю одежду.

— Слушай, почему это вы так быстро и неожиданно ушли из клуба? — поинтересовалась Ники.

— Ему вдруг захотелось провести время у Ирмы.

Ей это, судя по всему, не очень-то понравилось.

— Ну и как, удалось узнать про него что-нибудь еще?

— В общем-то да, удалось. Он занимается счетными машинками и кассовыми аппаратами. У него есть приятель, вернее, приятельница с «линкольном», который ей надо срочно переправить в Стамбул. И ему почему-то хочется, чтобы это сделал я. За сто американских долларов. Выезжаем завтра утром.

— Сто долларов? — Ники даже села в постели. — Но ведь это здорово! Просто очень здорово, правда же? — Тут она увидела мою щеку. — Господи ты боже мой! Что это у тебя с лицом?

— Да так, ерунда. Чуть не наехал на пьяного придурка. Пришлось резко затормозить.

— Полицию вызвали?

У нее была на редкость противная привычка всегда исходить из того, что поскольку один раз меня уже признали виновным в автомобильной аварии — причем в нетрезвом виде, — то любое, даже самое незначительное происшествие на дороге обязательно, ну просто обязательно должно закончиться моим приводом в полицию. С соответствующими, не самыми хорошими последствиями…

— Нет, по сути, там ничего не произошло. Во всяком случае, сколь-либо серьезного, — стараясь говорить как можно более равнодушным тоном, произнес я и отвернулся, чтобы повесить на вешалку костюм.

— И долго тебя не будет? — Судя по ее голосу, версию с незначительным инцидентом на дороге она приняла без особого сопротивления.

— Денька два-три. Вернусь, само собой разумеется, неожиданно… скорее всего, первым же авиарейсом и, не сомневаюсь, застану тебя с очередным любовником. Ну как тебе это? Нравится?

Почему-то мне казалось, моя шутка — пусть даже не самая удачная — развеселит ее, но Ники даже не улыбнулась. Недоуменно пожав плечами, я залез под одеяло, выключил свет, устроился поудобнее… После нескольких минут молчания она вдруг спросила:

— Слушай, а с чего бы это такому человеку, как мистер Харпер, захотелось отправиться в бордель? Да еще в чужой стране…

— Не знаю. Наверное, потому, что в других местах он не ощущает себя мужчиной.

После очередной длительной паузы Ники высунула руку из-под одеяла и коснулась моего лица.

— Что же все-таки произошло на самом деле, папулечка?

Сначала мне в общем-то хотелось рассказать ей всю правду, но поскольку это автоматически означало бы, что про дорожное происшествие я ей соврал, то я решил просто ничего не отвечать. На всякий случай. Не получив ответа, она от меня отвернулась и скоро уснула.

Когда на следующее утро я уходил из квартиры, Ники все еще спала. Или делала вид, что спит…

Харпер заставил меня ждать где-то минут десять. Достаточно, чтобы я вспомнил, что забыл отключить аккумулятор моей машины. Он в любом случае плохо держал зарядку, и ко времени моего предполагаемого возвращения встроенные электрические часы наверняка полностью его разрядят. Интересно, найдется ли у меня время позвонить Ники и сказать ей, чтобы попросила срочно сделать это нашего консьержа? Но тут мои размышления прервал наконец-то спустившийся из своего номера люкс сам мистер Вальтер К. Харпер.

— Все готово? — не поздоровавшись, коротко спросил он.

— Да, сэр, готово.

— Хорошо. Тогда поедем на такси.

Когда мы уже ехали по направлению к Стеле-стрит, он открыл тот самый, хорошо знакомый мне портфель, достал оттуда большой коричневый конверт — прошлой ночью его там не было, это уж точно — и протянул его мне. Со словами:

— Здесь все, что вам может потребоваться: документы на машину, весь маршрут движения, разрешение на проезд через границу, вид на жительство, страховая карточка, тысяча греческих драхм, сто турецких лир и пятьдесят американских долларов на крайний случай. Все вроде бы в полном порядке, но лучше еще раз проверьте все сами.

Что я, естественно, тут же и сделал. Из документов на машину было видно, что зарегистрирована она в Цюрихе и что ее законным владельцем или, в крайнем случае, лицом, пользующимся ею по доверенности, является некая фрейлейн Элизабет Липп, проживающая по адресу: отель «Эксельсиор», Лауфен, Цюрих.

— Эта мисс Липп и есть ваш приятель? — поинтересовался я.

— Да, вы не ошиблись.

— Значит, скоро мы ее встретим?

— Нет, сейчас вряд ли, а вот в Стамбуле вполне может быть. Кстати, если на таможне вас вдруг спросят о причине ее отсутствия, скажите им, что мисс Липп не переносит долгую езду по горным дорогам на автомобиле, поэтому предпочла добираться до Стамбула пароходом. Это и менее утомительно, и куда более приятно. А время практически одно и то же.

— Она что, туристка?

— А кто же еще? Она дочь моего делового компаньона, которому я просто оказываю небольшую дружескую услугу… Да, кстати, если мисс Липп вдруг захочется, чтобы вы прокатили ее по Турции, можете смело просить у нее еще денег. Так сказать, «за дополнительные услуги и на дополнительные расходы». Далее: возможно, она также попросит вас пригнать машину назад в Грецию, но это только мои догадки. Ее точные планы мне пока неизвестны. Узнаете их там, на месте.

— Ясно. На месте так на месте. — Хотя для человека, приказавшего мне не задавать никаких вопросов, Харпер был на удивление откровенным. — И куда мне доставить машину в Стамбуле?

— Никуда ничего доставлять не надо. Просто прибудете в Стамбул точно в четверг, найдете отель «Парк», остановитесь там и будете ждать дальнейших инструкций. Вот, пожалуй, и все.

— Очень хорошо. А когда я получу мое письмо?

— При окончательном расчете после выполнения работы.

Стеле-стрит была расположена на окраине города, совсем рядом с морскими доками. По случайному совпадению обстоятельств именно в тот момент, когда мы подъехали, в пришвартованное напротив судно через один из боковых люков загружался какой-то автомобиль. Я не смог удержаться от соблазна бросить взгляд на Харпера — заметил ли он это тоже? Но он даже если и заметил, то не показал виду. Я тоже предпочел промолчать. Если мистер Харпер просто не в курсе дела, значит, ему так хочется, и не стоит его просвещать. Если же он считает, что я поверил в его версию с туристическими устремлениями некоей фрейлейн Липп, тем лучше для нас обоих. Лично я как-нибудь сумею сам о себе позаботиться, это уж точно. Во всяком случае, так мне тогда казалось…

Ближе к середине улицы находился гараж со старой вывеской «Автопокрышки и шиномонтаж», которую в свое время, очевидно, просто забыли снять или заменить. Харпер попросил таксиста остановиться напротив и немного подождать. Мы вылезли из машины и пошли к офису, в котором сидел какой-то человек. Увидев Харпера в окно, он тут же вышел наружу. Это был худой темноволосый мужчина в запачканном темно-синем костюме. И хотя взаимных приветствий между ними вроде бы не наблюдалось, было очевидно, что они давно и хорошо знают друг друга. Кроме того, оба, к моему глубочайшему сожалению, говорили между собой по-немецки, то есть на языке, которого я не знал.

Впрочем, их разговор длился совсем не долго, и буквально минуты через две, не больше, нас провели сначала через небольшую ремонтную мастерскую, а затем через автомобильную свалку во дворе к ряду закрытых гаражных боксов. Хозяин открыл один из них, и… мы увидели там наш «линкольн» — черное, с четырьмя дверцами авто выпуска прошлого года. Харпер влез внутрь, вставил ключ в зажигание, завел двигатель и медленно вывел машину из гаража. Затем вылез наружу и чуть ли не торжественно вручил мне ключи. Со словами:

— Итак, она полностью заправлена, ну и все такое прочее. Так что можете смело отправляться в путь-дорогу.

— Очень хорошо, — ответил я, устраивая мою дорожную сумку на заднее сиденье. — Но сначала мне бы хотелось сделать один очень важный для меня звонок по телефону.

Он сразу же насторожился:

— Кому?

— Консьержу моего дома. Хочу предупредить его, что, возможно, буду отсутствовать несколько дольше, чем предполагал, и заодно попросить отсоединить аккумулятор моей машины.

Харпер чуть поколебался, но затем все-таки кивнул:

— Ладно, валяйте. Можете сделать это прямо отсюда.

Он что-то сказал хозяину, и мы все тем же путем вернулись в офис.

Трубку сняла сама Ники, и я буквально в нескольких словах сообщил ей о возникшей проблеме с аккумулятором. Когда же она, выслушав меня, начала обиженно жаловаться, что «ее никто не разбудил, чтобы хотя бы попрощаться», я просто-напросто повесил трубку. Мы говорили, конечно, по-гречески, но Харпер слушал настолько внимательно, будто абсолютно все понимал.

— Кажется, вы говорили с женщиной, не так ли? — поинтересовался он, когда увидел, что разговор уже закончен.

— С женой консьержа. Что-нибудь не так, сэр?

Он сказал несколько слов по-немецки человеку в испачканном темно-синем костюме, из которых я понял только одно — «адресат». Скорее всего, думаю, ему очень хотелось узнать, не сообщил ли я в ходе своего телефонного разговора адрес этого гаража.

Затем Харпер перевел взгляд на меня:

— Нет-нет, Артур, все в порядке. Не беспокойтесь, пожалуйста. Вот только не забывайте, что теперь вы работаете на меня.

— Сэр, мы с вами снова увидимся в Стамбуле или только здесь после моего возвращения?

— Там видно будет. А сейчас давайте-ка отправляйтесь в путь. Боюсь, мы и так потеряли бог знает сколько времени.

Минуту или две я внимательно изучал доску приборов, запоминая, что где находится, в то время как Харпер и тот другой, в темно-синем перепачканном костюме, внимательно наблюдали за всеми моими действиями. Затем я наконец включил двигатель, тронулся и направился назад к Афинам и дороге на Салоники.

Где-то через полмили я заметил в зеркале заднего вида то же самое такси, которое привезло нас к гаражу. Поскольку, привыкая к новой и для меня необычно большой машине, я ехал довольно медленно, в нормальном варианте любое такси уже давным-давно должно было бы меня обогнать, но это упорно не обгоняло, значит, Харперу очень захотелось меня проводить. Интересно, почему?

Впрочем, километров через пять после выезда из Афин такси вдруг съехало с дороги на обочину, остановилось и начало медленно разворачиваться назад. Все! Похоже, теперь я был целиком и полностью предоставлен лишь самому себе… Проехав, по-прежнему не торопясь, еще минут сорок или что-то вроде того, я добрался до первого из хлопковых полей, свернул на боковую дорогу и остановился в тени густых кустов акации.

Более-менее детальный осмотр машины занял по меньшей мере полчаса. Или, может, даже больше. Прежде всего, конечно, наиболее очевидные места: задний багажник, место под сиденьями, за приборной доской, колпаки ступиц всех колес… Сколько же там пустых мест, просто удивительно! Особенно в американских машинах. Я сам лично был знаком с одним человеком, который именно таким образом регулярно провозил через границу по меньшей мере два килограмма героина. Вот так… В этой же ничего лишнего вроде бы не было, поэтому я решил на всякий случай проверить и бензобак. Потыкал в него длинным прутиком — не вварили ли внутри его или на него каких-либо дополнительных емкостей, — такое тоже делается, и нередко, — но и тут все было чисто. Конечно, мне очень хотелось залезть под машину и посмотреть, что делается под днищем, нет ли там свежих следов сварочных работ, но из-за низкого клиринга здесь это сделать было бы очень неудобно и трудно, если вообще возможно. Что ж, ничего не поделаешь, придется подождать до Салоник, там поставить машину на эстакаду или гаражную яму и внимательно изучить ее снизу… Поскольку в салоне машины имелся также и воздушный кондиционер, я быстро отвинтил четыре шурупа крепления и заглянул внутрь. Нет, ничего. Еще один холостой выстрел…

Вся проблема заключалась в том, что у меня не было ни малейшего представления о том, что, собственно, надо искать — драгоценности, наркотики, золото, валюту… В том, что в машине что-то находилось, у меня не было никаких сомнений, но вот что?! Устав попусту тратить время, я прекратил тщетные поиски, сел и закурил сигарету. Хотя и не перестал думать о том, что же имеет смысл контрабандно, да еще с такими сложностями, ввозить из Греции в Турцию. Впрочем, тоже напрасно. Ничего толкового в голову просто не приходило. Тогда я достал маршрутные документы… Итак, выехав из Швейцарии, машина проследовала до Италии, а оттуда на бриндизском пароме в Патрас. Из многочисленных подписей на дорожных корешках — заправка, смазка, мотели и т. д. и т. п. — было видно: на этом отрезке пути управляла машиной сама фрейлейн Липп. Значит, ей, как минимум, было прекрасно известно о переправке автомашин морским путем! Что делало всю эту историю еще более загадочной. И… подозрительной!

Тут мне кое-что вспомнилось: ведь Харпер хоть и вскользь, но упоминал о возможности обратного путешествия в Грецию на той же самой машине! В этом случае меня могут попросить пригнать ее из Стамбула назад в Афины. Ну а что, если именно в этом и заключается вся интрига? Тогда все представляется предельно честным и открытым. И греческие, и турецкие таможенники внимательно все осмотрят, не найдут ничего подозрительного, «по-хорошему» запомнят меня с машиной, а затем, когда всего через несколько дней мимо них будет проходить тот же самый автомобиль с тем же самым водителем, они, скорее всего, с улыбкой заметят: «Ну, как тебе Стамбул, приятель? Желудок на месте? Декларировать есть что? Ворованных овец в багажнике не везешь? Нет? Ну тогда проезжай, приятель, давай проезжай». После чего «линкольн» преспокойно добирается до своего родного гаража в Афинах, где человек в перепачканном темно-синем комбинезоне, не торопясь, с довольной улыбкой вытащит из различных искусно сделанных тайников пакеты с вожделенным героином. Если только, конечно, на греческой стороне границы в это время случайно не окажется сукин сын македонец, которому до смерти хочется поскорее заработать себе медаль. Что ж, в таком случае могу себе представить броские заголовки в газетах о бесчестном шофере уважаемой швейцарской дамы, который, злоупотребив ее доверием, пытался незаконно провезти через границу большую партию наркотиков. Ну а дальше…

Мне не оставалось ничего иного, кроме как импровизировать, играть, как говорят, с лету!

Докурив сигарету, я снова вывел «линкольн» на трассу и уже часов в шесть вечера прибыл в Салоники. Там, хотя в этом вроде бы теперь не было особой необходимости, на всякий случай все-таки сразу же заехал в первый попавшийся гараж, дал дежурному автомеханику пару драхм, чтобы он загнал машину на гидравлический подъемник, — мол, снизу слышится небольшое, но явное дребезжание, надо бы проверить, не разболтались ли крепления… Нет, никаких следов свежих сварочных работ на днище не наблюдалось. Лично меня это, признаться, нисколько не удивило, поскольку для себя я уже твердо решил: если что и будет, так это только на обратном пути…

Я без особого труда нашел небольшой, но, похоже, совсем неплохой отель, сытно поужинал с бутылкой хорошего сухого вина (разумеется, за счет Харпера) и вскоре лег спать. Рано утром следующего дня я снова был уже в пути. От Салоник до границы с Турцией где-то около восьми часов езды, поэтому если приехать туда относительно поздно, то иногда можно увидеть, что пограничный таможенный пост уже закрыт, и, значит, хочешь не хочешь, придется ждать до следующего утра.

Впрочем, поскольку в дороге со мной ничего особенного не происходило, я добрался туда вовремя — где-то около четырех тридцати — и греческий пост прошел практически немедленно, без каких-либо проблем. Но вот на турецкой стороне пришлось минут двадцать подождать, пока там досматривали грузовики с фермерской продукцией. Когда фермеры наконец уехали, а я прошел в здание паспортного и таможенного контроля, там было уже практически пусто.

Так как меня прежде всего и в основном волновала машина, я преспокойно оставил мой паспорт и декларацию на стойке и сразу же направился к таможенному офицеру, чтобы показать ему дорожные документы…

Все, казалось, идет совершенно нормально: таможенный инспектор прошел со мной к «линкольну», бросил на него беглый взгляд — не более, — внимательно осмотрел содержимое моей дорожной сумки… Ему было скучно и очень хотелось побыстрее отправиться на заслуженный ужин. С одной или, лучше, двумя бутылками вина…

— Цель поездки? Туризм? — равнодушно поинтересовался инспектор, закончив осмотр.

— Да.

Мы вернулись в здание, где он быстро проштемпелевал все мои дорожные документы, вырвал несколько необходимых ему для отчета корешков из маршрутной книжечки и уже собирался мне ее вернуть, когда кто-то вдруг постучал меня сзади по плечу. Я недовольно обернулся…

Это был офицер паспортного контроля. С моим паспортом в правой руке. Мне показалось, что он просто хочет мне его вернуть. Я с улыбкой протянул было руку… но офицер покачал головой и, помахивая паспортом прямо перед моим носом, начал что-то говорить по-турецки.

Вообще-то я знаю арабский, точнее говоря, египетский вариант арабского, а в турецком немало арабских слов, но, поскольку турки произносят их очень смешно и к тому же используют множество персидских и древнетурецких слов и выражений, понимать их крайне трудно. Во всяком случае, мне. Поэтому в ответ на его тираду я только беспомощно пожал плечами. Тогда он произнес то же самое по-французски, и тут мне все стало ясно — мой паспорт просрочен. Причем на целых три месяца!

Я сразу же точно вспомнил, как все это случилось. У меня тогда образовались некоторые проблемы с ребятами из консульства Египта (или, как они предпочитали себя называть, «сотрудниками консульства Объединенной Арабской Республики»), но я, боюсь, отнесся к этому, попросту говоря, спустя рукава. Вообще-то мне всего лишь надо было, чтобы они обратились к англичанам с просьбой восстановить мое британское подданство, на которое я имел и по-прежнему имею полное право. Но, к сожалению, будучи тогда очень занят, я так и не нашел времени или, точнее сказать, просто не удосужился должным образом заполнить все требуемые бумаги. К тому же греческого вида на жительство мне было вполне достаточно, да и вообще… честно говоря, мне всегда было противно заполнять все эти скучнейшие и, на мой взгляд, совершенно бессмысленные бумаги, поэтому, когда началась вся эта заваруха с Вальтером К. Харпером, мне даже и в голову не пришло заглянуть в мой собственный паспорт. Знай я, что он просрочен, конечно же вел бы себя с этим офицером совершенно иначе. Все время говорил бы с ним, всячески отвлекал бы его внимание или придумал бы что-нибудь еще… Тогда, может быть, он просто не обратил бы внимания на эту чертову дату!

А затем началось то, что иначе как катастрофой не назовешь. Причем совершенно не по моей вине. Хотя… в каком-то смысле, конечно, и по моей тоже. Офицер категорически отказался поставить штамп в мой паспорт, сказал, что мне придется вернуться в Салоники и там постараться уладить вопрос с просроченной датой в египетском консульстве. Иначе… Увы, по известным только мне причинам, это было практически невозможно, но я даже не пробовал ему объяснять. Что толку? Во-первых, ему это в любом случае неинтересно, а во-вторых, все равно не понять.

В это время к нам подошел таможенник и, размахивая моей маршрутной картой, громко и не без некоторого возмущения заявил приблизительно следующее: машина уже прошла таможенный досмотр и с юридической точки зрения находится теперь на турецкой территории, но поскольку мне не дают разрешения пересечь границу и с юридической точки зрения я не на турецкой территории, то как, черт побери, я смогу забрать мой «линкольн» обратно? Неужели эта чертова дата так уж важна?! Подумаешь, каких-то три месяца… Не лучше ли поставить этот чертов въездной штамп и забыть про все неувязки? Да пусть катится куда хочет…

По крайней мере, мне казалось, что сказал он что-то вроде этого. Тут они все заговорили по-турецки еще быстрее, еще громче и вроде бы просто забыли о моем существовании. Останься мы с офицером наедине, может быть, мне и удалось бы его уговорить, подкупить — во всяком случае, я, само собой разумеется, попытался бы это сделать, и совсем не исключено, что мне бы это удалось. Но в присутствии таможенника такое было попросту бессмысленно. Дело закончилось тем, что они, так ни о чем и не договорившись, пошли решать вопрос к начальнику поста. Ну а я остался стоять и ждать — без паспорта, без документов, но зато почему-то с трясущимися поджилками, — надеясь только на чудо. А вдруг начальник плюнет на просроченную дату и даст указание пропустить меня?..

Если бы повезло, то в принципе такое вполне могло бы и произойти. Хотя если бы такое даже и случилось и меня все-таки пропустили бы, проблем, то есть серьезных проблем, все равно оставалось бы хоть отбавляй. Мне пришлось бы тогда либо постараться купить в Стамбуле египетский консульский штамп и подделать дату в моем паспорте — что было далеко не так просто, как могло бы показаться на первый взгляд, — либо попасть в британское консульство, заявить о якобы «пропаже моего британского паспорта» и попробовать всеми правдами и неправдами выудить у них временные проездные документы еще до того, как они сумеют все проверить, что тоже было весьма и весьма проблематично.

Так я и стоял в вестибюле пограничного поста, погруженный в горестные раздумья, под охраной вооруженного часового у двери, который смотрел на меня так, будто только и ждал, чтобы я дал ему хоть какой-нибудь повод меня застрелить. Я, конечно, изо всех сил пытался делать вид, что просто не замечаю его, но легче от этого все равно не становилось. Более того, из-за нервного перенапряжения у меня, похоже, начинался приступ несварения желудка…

Минут через десять офицер вернулся и поманил меня рукой. Мы прошли по коридору до казарменного вида двери почти в самом его конце.

— Ну и что дальше? — спросил я по-французски.

— С вами хочет поговорить начальник поста.

Он постучал в дверь, дождался не сразу последовавшего громкого приказа «Войдите!», открыл ее и ввел меня внутрь.

Маленькая, практически голая комната всего с несколькими стульями у стены и письменным столом с зеленым сукном в самом центре. За столом сидел человек где-то моего возраста, но в отличие от меня с очень морщинистым желтоватым лицом и одетый в военную форму — скорее всего, офицер государственной безопасности. Мой паспорт и дорожные документы лежали на столе перед ним. Выждав, как и положено, небольшую паузу, он поднял на меня глаза и на вполне приличном французском спросил:

— Это ваш паспорт?

— Да, сэр. Могу только выразить самое искреннее сожаление, что вовремя не заметил просроченную дату и не предпринял должных мер по ее продлению, сэр.

— И тем самым накликали на себя множество проблем.

— Да, сэр, я конечно же все понимаю, но… но позвольте мне, пожалуйста, все вам объяснить. Дело в том, что меня попросили перегнать эту машину в Стамбул только в понедельник вечером, а выехал из Афин я уже во вторник, то есть не далее как вчера рано утром. Причем в такой спешке, что просто-напросто не успел или, может даже, каюсь, забыл проверить свои документы.

Он снова опустил глаза на мои документы:

— Кстати, здесь написано, что вы занимаетесь журналистикой, а таможенному инспектору вы назвались шофером. Как это прикажете понимать?

Ничего себе вопросик! Это могло означать только одно — такой зануда будет копать до самого конца. У меня сердце ушло в пятки.

— Видите ли, сэр, я только временно выполняю функцию шофера. Конечно же я был и остаюсь самым настоящим журналистом, но жить и кормить семью как-то надо, а с нашей профессией, сами понимаете, сэр, это далеко не так легко…

— Значит, сейчас вы шофер и, значит, в ваших документах имеется еще одна существенная неточность, так?

И что теперь прикажете ему отвечать? Соглашаться — рыть самому себе яму; возражать — навлекать на себя его праведный гнев… Ладно, попробуем поиграть в его игру.

— Превратности судьбы, сэр. Понимаете, там, в Афинах, у меня собственный автомобиль, на котором я время от времени подрабатываю извозом пассажиров, сэр.

Слегка нахмурившись, он снова перелистал мои дорожные документы.

— Здесь написано, что эта машина принадлежит некоей Элизабет Липп. Она что, ваш работодатель?

— Временно, сэр.

— И где она сейчас?

— Полагаю, где-нибудь в Стамбуле, сэр.

— Вы что, не знаете?

— Меня нанимал ее доверенный агент, сэр… Сказал, что надо доставить ее «линкольн» в Стамбул, куда она прибудет морем, так как не любит долгой езды на машине.

После моих слов последовала довольно долгая и неприятная пауза. Он снова внимательнейшим образом просмотрел мой паспорт и дорожные документы, затем резко вскинул на меня глаза:

— Кто эта женщина по национальности?

— Не знаю, сэр.

— Сколько ей лет? Как она выглядит? Что за человек?

— Я никогда ее не видел, сэр. Все дела имел только с ее агентом. Больше ни с кем…

— Значит, она едет из Афин в Стамбул пароходом, что занимает двадцать четыре часа, а машину отправляет проделать путь в тысячу четыреста километров по горным дорогам. Но если ей нужна машина в Стамбуле, так почему бы тогда не перевезти ее с собой на пароходе? Так ведь и проще, и дешевле, разве нет?

Что-что, а уж это мне было более чем понятно. Я и сам думал об этом. Но сейчас оставалось лишь пожать плечами.

— Сэр, поймите, мне заплатили за то, чтобы я перегнал машину из Афин в Стамбул. Не более того. Причем заплатили очень хорошо. А до планов и причуд этой, похоже, весьма экзотической дамы мне, поверьте, нет никакого дела.

Он еще раз внимательно на меня посмотрел, достал из ящика стола чистый лист бумаги, что-то на нем написал и передал стоявшему рядом таможенному инспектору. Тот пробежал по нему глазами, молча кивнул и быстро вышел из комнаты. Когда за ним со стуком закрылась дверь, начальник снова повернулся ко мне:

— Итак, вы утверждаете, что о владелице этой машины ровным счетом ничего не знаете. Хорошо. Тогда расскажите мне о ее доверенном агенте. Он что, из какого-нибудь туристического бюро?

— Нет, сэр, он американец, близкий друг отца фрейлейн Липп. Во всяком случае, так он мне сказал.

— Как его имя? Где он сейчас находится?

Я как можно подробнее рассказал ему все, что мне было известно о мистере Вальтере Харпере и характере наших с ним взаимоотношений. Исключая, само собой разумеется, тот досадный эпизод в отеле с его дорожными чеками…

Офицер молча меня выслушал, время от времени кивая. Однако к тому времени, как я закончил повествование, его манеры почему-то заметно изменились — отношение ко мне, как ни странно, стало чуть ли не доброжелательным. По крайней мере, внешне.

— Скажите, а раньше вам когда-нибудь уже доводилось ездить этим маршрутом? — неожиданно поинтересовался он.

— Несколько раз, сэр.

— С туристами?

— Да, сэр.

— А одному, без туристов?

— Нет, сэр. По дороге в Стамбул им всем, как правило, хочется посмотреть Олимп, Салоники…

— Послушайте, а вам, случайно, не показалось предложение мистера Харпера… ну, скажем, несколько странным?

Убаюканный его ласковым, почти дружеским тоном, я даже позволил себе слегка улыбнуться.

— Monsieur le commandant, лично мне это показалось настолько странным, что, полагаю, для этого могли быть только две возможные причины. Первая: мистер Харпер так горел желанием произвести хорошее впечатление на своего старинного друга и ценного делового партнера, так хотел доставить ему приятный сюрприз, что даже не счел нужным ни с кем посоветоваться, прежде чем принимать конкретное решение.

— А вторая?

— Вторая заключалась в том, что, поскольку при перевозке морем на пароходах не упакованные в специальные грузовые контейнеры автомашины должны сопровождаться владельцем или доверенным лицом в качестве пассажира, мистер Харпер не хотел присутствовать там лично, когда машину будут досматривать на таможне. Скорее всего, боялся, что в машине обнаружат то, чего там совсем не должно быть.

— Так, понятно. — Он слегка улыбнулся. — А у вас таких страхов, значит, не было?

Мы с каждой минутой, похоже, становились все ближе и ближе друг другу.

— Господин комендант, — сказал я. — Может, я человек и рассеянный, но совсем не дурак. Сразу же после выезда из Афин я остановился, съехал с дороги в кусты и тщательнейшим образом обыскал всю машину. Причем смотрел и в багажнике, и под колпаками колес, и под днищем… В общем, практически везде, где мог.

Раздался негромкий стук в дверь. В комнату снова вошел таможенный инспектор, молча положил перед комендантом листок бумаги. Тот быстро пробежал его глазами, и лицо его заметно помрачнело. Он постучал пальцами по столу, затем повернулся ко мне:

— Кажется, вы говорили, что осмотрели в машине практически все, так ведь?

— Да, сэр. Практически все. Конечно, все, что было можно в тех условиях. Без эстакады, гаража…

— А внутри дверей вы смотрели?

— Внутри дверей? Нет, сэр. Они же наглухо запечатаны. Я ведь мог повредить…

Комендант быстро что-то сказал по-турецки. Охранник вдруг крепко схватил меня за шею, больно ее сжал, а свободной рукой прощупал все мои карманы. Затем с силой швырнул меня на ближайший стул.

Я тупо, ничего не понимая, смотрел на коменданта.

— Внутри дверей вашей машины обнаружены, — он перевел глаза на листок бумаги, только что принесенный ему таможенным инспектором, — двенадцать гранат со слезоточивым газом, двенадцать боевых гранат, двенадцать дымовых шашек, шесть газовых респираторов, шесть пистолетов марки «Парабеллум» и сто двадцать боевых девятимиллиметровых патронов к ним. — Он положил бумагу на стол и резко встал. — Вы арестованы… Охрана, наденьте на него наручники и уведите.