Марсель Эме — французский писатель старшего поколения (род. в 1902 г.) — пользуется широкой известностью как автор романов, пьес, новелл. Советские читатели до сих пор знали Марселя Эме преимущественно как романиста и драматурга. В настоящей книге представлены лучшие образцы его новеллистического творчества.

Мастерство Марселя Эме сказывается уже в самом его умении полностью преображаться при переходе от одного жанра к другому. Его новелла — доподлинная новелла. В монологах и диалогах нет ничего театрального, они рассказываются так же, как и все прочее в новелле. Вспомним заключительное произведение сборника: «В ожидании». Оккупированный Париж. Стоя в бесконечной очереди у булочной, люди рассказывают друг другу каждый о себе. Казалось, эта новелла могла бы носить подзаголовок — «сценка»; но нет, даже и здесь наивысшего напряжения действие достигает тогда, когда берет слово сам автор и сообщает нам, что четырнадцатый или, вернее, четырнадцатая, единственная, ничего о себе не рассказывавшая, внезапно скончалась, стоя в очереди. Это молодая женщина, жена военнопленного, бедная, обремененная семьей. Ее соседи по очереди, ставшие за время долгих бдений ее друзьями, берут на себя хлопоты о ее похоронах, что было в те дни в Париже делом весьма нелегким. Это и есть кульминация рассказа. В нем как бы наступает тишина и раскрывается подлинный его смысл: до сих пор были только слова и все говорили о себе, теперь что-то делается для другого. И чувства, которые стали общими чувствами этих людей, сблизили их. Традиционная для реалистической французской литературы тема превращения бездейственной толпы, кучки равнодушных обывателей в людей, ставших близкими, решена чисто новеллистическими средствами.

Рассказывает Эме безукоризненно построенными фразами и точными словами, сохраняя невозмутимость, ироническую сдержанность даже при описании очень смешных или неожиданных положений. Один французский критик сравнил Марселя Эме с известным комедийным киноактером Бестер Китоном, который отличается тем, что сам никогда не улыбается. Вернее было бы сказать, что Марсель Эме следует традиции французского народного юмора, где есть неулыбающийся, немного коварный рассказчик. Народные корни чувствуются и в склонности Марселя Эме, изображая обыкновенных людей, ничем не примечательных героев, выхватывать их из привычной обстановки и переносить в мир чудес, в область фантастики, наделять их «вторым» существованием. Фантастика, гротеск могут быть разными: у Марселя Эме они граничат со сказкой, с притчей, вбирающей в себя действительные конфликты жизни, сложные, а иногда и трагические обстоятельства человеческого существования. Поэтому мы вправе говорить о реалистической природе этих рассказов.

Голливудские «счастливые концы» в фильмах нереалистичны, хотя, как правило, там никакой фантастики нет; не реалистичны они именно потому, что, превращая в финале бедную девушку в миллионершу, сценарист делает вид, будто это реальнейший, обычный для американских условий поворот судьбы.

У Марселя Эме бедняк живет в ином мире, чем богатый, и роль фантастики, гротеска в том и состоит здесь, чтобы показать несообщаемость, разграниченность этих двух миров. Только чудом может беззащитный маленький человек стать по буржуазному моральному кодексу одним из сильных мира сего.

Такое чудо приключилось, например, с канцелярским писцом Дютийолем, когда этот робкий человек, не смеющий приоткрыть дверь в кабинет тупого тирана-начальника, вдруг обретает способность проходить через стены и приводит в трепет не только своего угнетателя, но и прочих влиятельных лиц.

В этом рассказе есть, конечно, мотив бунта, возмездия за попрание человеческого достоинства, но, как и в других рассказах, о которых речь будет дальше, возмездие это оборачивается против героя. И не только потому, что Дютийоль вынужден скрывать свой дар, боясь стать жертвой тех, кто является хозяевами жизни не в силу какого-то магического дара, а по законам буржуазного общества. Важнее другое: оставаясь в пределах морали этого общества, герой новеллы не в состоянии по-настоящему отстоять свое человеческое достоинство. Выбор у него один — или быть тираном, волком, или — овечкой, жертвой. Волшебная власть, данная герою, так и не послужила завоеванию свободы, достойного существования. Он может пройти сквозь тюремные стены, но остается пленником буржуазных законов и своей собственной ограниченности. И даже решение отправиться в Египет, попробовать свою волшебную силу на тысячелетних стенах пирамид, — даже это почти романтическое решение возникает потому, что господину Дютийолю нет житья в своем городе.

Об одном из своих героев Марсель Эме говорит, что он рычал мысленно. Это очень верно характеризует бунт маленького человека в произведениях Марселя Эме. Протест, живущий в этих несмелых душах, исковерканных мещанским существованием, не проявляется вовне, а если доходит до внешнего мира, то чаще всего в виде горькой жалобы и не способен ничего изменить в царстве сытых и равнодушных. Вспомним того же Дютийоля, замурованного в стене вместе со своей скорбной песней. Он немного смешон, этот покаранный за любовные проказы немолодой канцелярист. Но отнюдь не смешно то, что прохожим его песня кажется просто воем ветра. И они спешат дальше, по своим делам.

В рассказе о мести сборщика налогов, потребовавшего, чтобы налогоплательщики «внесли» в кассу своих жен, бунт, казалось бы, вполне ощутим для внешнего мира. Но в действительности этот вызов власть имущим становится ловушкой для чиновника налоговой управы. Недаром начальство, узнав об аккуратной «сдаче» жен, приходит в восторг: безропотность налогоплательщиков господин министр воспринимает как их покорность буржуазной государственной машине и награждает сборщика налогов. Вопреки своей воле он услужил хозяевам. В этой новелле, в отличие от предыдущей, раскрываются корни неудач героя. Сборщик налогов — жертва буржуазной лжедемократии, где равенство фиктивно, а власть находится в руках эксплуататоров. Недаром у этого чиновника двойная фамилия Готье-Ленуар. В нем живут два человека: один, хоть он всего-навсего маленький чиновник, поставлен Французской республикой надзирать за богачами налогоплательщиками. Он, так сказать, волен казнить их и миловать. Он представляет государство, чей официальный девиз: свобода, равенство, братство. А другой Готье-Ленуар — и только этот существует реально — просто жалкий приказчик буржуазного государства, презираемый богатыми налогоплательщиками, вроде домовладельца Ребюффо, Это противоречие великолепно передано введением мотива двойника, в духе романтических новелл. Мы имеем в виду сцену, где Готье-Ленуар — сборщик налогов — полемизирует с Готье-Ленуаром налогоплательщиком.

Моральные уродства буржуазной демократии наиболее открыто выступают в новеллах, где речь идет о войне.

Война, развязывающая самые разрушительные, самые опасные для человечества силы капиталистического общества, заставляет это общество удваивать, утраивать обычные для него дозы нравственной и политической демагогии. Одна из самых циничных ее формул — это проповедь «равенства жертв», приносимых имущими и неимущими во время войны.

Буржуазная литература многократно и беззастенчиво пыталась изображать дело так, будто богач возлагает на «алтарь отечества» куда больше жертв, чем бедняк. В новелле «Талоны на жизнь» герой, от имени которого ведется повествование, является писателем, поэтому в сатире заключена пародия на самый стиль буржуазной литературы и литераторов, чей цинизм с особенной наглядностью сказывается в условиях войны. Особенно выразителен эпизод, где епископ уговаривает писателя откупить у бедного рабочего несколько дней его жизни. Светские друзья советуют писателю не церемониться с бедняком и без труда убеждают своего салонного метра, что цена его жизни неизмеримо выше. Ведь рабочему даже на руку перестать жить, поскольку он не в состоянии прокормить свою семью.

Как бы между строк возникает образ общества, где все, что есть самого хищного, паразитического, порочного, стремится пожрать истинных хозяев жизни.

Могут сказать, что Марсель Эме — писатель, отнюдь не склонный потрясать основы буржуазного порядка, и что он вряд ли хотел бы видеть рабочих, крестьян в роли хозяев. Действительно, автор этих новелл вообще не противопоставляет буржуазной морали какие-либо иные, более высокие социальные или нравственные идеалы.

Так что же все-таки заставляет Марселя Эме создавать сатирические образы, которые объективно, независимо от воли автора, содержат заряд антибуржуазной морали? На этот вопрос можно ответить словами древнеримского поэта Горация, сказавшего, что бывают такие нравы, наблюдая которые «трудно не писать сатиру». Гораций не был революционером, но он не мог быть и сторонником морали рабовладельцев. Марсель Эме отнюдь не революционер, но такое преступление собственнического строя, как война, вызывает в нем прямой протест. Марселя Эме, видимо, особенно тревожит стремление воинствующих политиков Франции увековечить войну, пренебрегая весьма поучительным опытом войн, дважды чуть не сгубивших страну.

В чем замысел неких правителей Франции, раскрываемый в новелле «Декрет»? Они пытаются найти способ скрыть от народа бедствия затянувшейся и бессмысленной войны. Однако, перенесясь вперед на семнадцать лет, люди не могут забыть то, что ими было пережито. Марсель Эме вводит мотив «машины времени», что позволяет его герою свободно переноситься из настоящего в прошлое и будущее и таким образом жить как бы в трех временных измерениях. Автор словно бы играет изображением одновременного существования разных эпох. Но это не игра ради игры. История героя, ощущающего себя жителем оккупированной Франции и в то же время Франции послевоенной, приобретает более чем актуальное звучание. В наши дни, когда французам вновь приходится терпеть на своей земле солдат вермахта, не может не производить впечатления история француза, уже видевшего освобождение родины и вдруг обнаруживающего на официальном здании в Париже нацистский флаг.

К очень старым и славным традициям французской сатиры восходят новеллы антирелигиозные, даже атеистические по своему духу. В одном случае Марсель Эме строит рассказ как притчу — он так и называется «Польдевская легенда», — о старой деве, ханже, попадающей на небо не в награду за свои добродетели, а только благодаря протекции племянника, непутевого и глупого гусара. В другом рассказе — о судебном исполнителе — перед нами анекдот о том, как сам господь бог помог хапуге и мироеду списать со счета наиболее мерзкие грехи. Предсмертный возглас судебного исполнителя: «Долой домовладельцев!» воспринимается, как самый фантастический, самый парадоксальный эпизод в этом рассказе. Сатира Эме проникает в святая святых церковной морали: церковь требует не добрых поступков, не душевной чистоты, не строгости нравов и т. п., а только игры по определенным правилам, выгодным для сильных мира сего. Смотрите как христолюбивая церковь одобряет бессмысленную бойню и впускает в свой рай целые полки под ликование ангелов!

Новеллистическое творчество Эме перекликается с творчеством многих его предшественников в этом литературном жанре, мастеров романтического и реалистического рассказа или короткой повести. Марсель Эме своеобразно применяет многие их приемы, в первую очередь смещение различных планов: реального и фантастического, бытового и гротескного, благодаря чему картина жизни, как бы сходя с рельс повседневности, открывает нам то, что обычно оставалось незамеченным, примелькалось, перестало волновать. При этом различные проявления лицемерия, лжи, неизбежные при несправедливом социальном строе, становятся очевидными, выдают себя, как будто под оптическим прибором, многократно увеличивающим предмет.

Для манеры Эме характерна забота о логике, об убедительности своих фантастических построений. Это достигается с помощью очень тонкого подбора вещественных, ясных деталей, которые возникают по ходу действия и убеждают в реальности ситуации, весьма неожиданной на первый взгляд.

Наиболее убедителен вымысел Марселя Эме там, где он по самой своей сути соответствует жизненной правде. Так, при всем неправдоподобии происшествия с женами налогоплательщиков замысел автора ясен, аргументирован самой жизнью. В мире, где вещи господствуют над людьми, где человек превращен в вещь, подобное происшествие воспринимается как нечто закономерное. Эме подкрепляет свой замысел яркой, зримой деталью: дамы приносят с собой все свои драгоценности! Ювелирные изделия составляют часть капитала мужей, как и сами жены. Вспоминается гоголевский чиновник, который был уже не чиновник, а фагот.

Но смелость выдумки не всегда означает духовную, идейную смелость. Мы имеем в виду концовки новелл Марселя Эме, которые часто уводят от реальных конфликтов в бесконфликтность.

Как ни изящна развязка «Человека, проходившего сквозь стены» (она восходит к итальянским новеллам) — смысл печального финала в том, что все беды героя, порожденные несправедливостью, затмеваются смешной катастрофой, которую потерпел незадачливый влюбленный, возомнивший себя волшебником.

Новелла о семимильных сапогах значительно уступает по своей моральной убедительности соответствующей народной сказке. Обычно в народных сказках простой человек изображается могущественным, способным покарать тех, кто обижает бедняка, слабого, беззащитного. Марсель Эме в своей новелле великолепно осмеивает зоологическое презрение буржуа к человеку труда, но заканчивает новеллу сентиментально, в духе буржуазной благотворительности. Сами сапоги — ветхая игрушка, купленная у сумасшедшего антиквара, слишком напоминают медаль за смирение, которую автор выдает Антуану и его несчастной матери-поденщице. Маленькому Антуану позволено летать в счастливых сновидениях, чтобы затем, вернувшись на грешную землю, в жалкую лачугу, утешаться воспоминанием о приснившихся ему путешествиях. Как не похожи мечты этих людей на буйные мечты героев народных сказок!

Народный юмор или, скажем, юмор Бестер Китона — оружие тех, кто умеет постоять за свои человеческие права. У Марселя Эме его умиротворяющие концовки не случайны. Они связаны с представлениями о незыблемости старого уклада, и как раз эти отжившие представления о современном обществе ограничивают, тянут к земле фантазию автора.

Увлекательнее всего искусство Эме-фантаста там, где его воображение смело обрисовывает конфликты, не отрываясь от гущи жизни.

Мастерство, классичность языковой манеры Эме особо заслуживают быть отмеченными на фоне целого потока зарубежных книг, в которых подражание разговорному языку, манера обрубать фразу превращает модернистскую прозу в неудобовоспринимаемый жаргон.

Советские читатели проявляют живой интерес к жанру рассказа. Сборник Марселя Эме займет свое место в своеобразной библиотеке зарубежной новеллы, составившейся у нас в последние годы.

Б. Песис