Месье Жакотен сидел на кухне и в свете подвесной лампы рассматривал своих домочадцев, склонившихся над пищей и, судя по несмелым взглядам, робевших перед главой семьи. Глубокое осознание своей жертвенности и самоотверженности, мелочные требования к порядку превращали его в тирана и самодура, а непредсказуемые вспышки гнева создавали в доме этого раздражительного человека тяжелую атмосферу, которая его же и сердила.

Узнав во второй половине дня, что представлен к ордену «Академических пальм», Жакотен решил сообщить об этом семье в конце ужина. Выпив стакан вина и закусив последним кусочком сыра, он уже было открыл рот, но обстановка показалась ему неподходящей для объявления хороших новостей. Он медленно оглядел сидящих за столом, и его взгляд остановился на тщедушной супруге, чей запуганный вид и грустное лицо отнюдь не делали ему чести в глазах коллег. Затем он посмотрел на тетушку Жюли, которая переехала в его дом, сославшись на преклонный возраст и несколько смертельных болезней, и за семь лет обошлась родственникам в кругленькую сумму, которой не компенсировать никаким наследством. Потом настал черед дочерей, семнадцати и шестнадцати лет, за пятьсот франков в месяц работающих в магазине, но шикарно одетых, при часах и в платьях с золотыми брошками на груди; буржуазии, они держались как принцессы, а родные еще гадали, куда деньги пропадают, и удивлялись. У месье Жакотена вдруг возникло невыносимое чувство, что его обкрадывают, пьют его кровь, а он, добряк мягкотелый, это позволяет. Вино сильно ударило ему в голову, и его широкое красное лицо вспыхнуло.

Вот в таком расположении духа и пребывал хозяин дома, когда его взгляд упал на сына Люсьена, тринадцатилетнего мальчика, который с начала ужина пытался остаться незамеченным. Бледность его лица показалась отцу подозрительной. Ребенок не поднимал глаз, но чувствовал, что за ним наблюдают, и обеими руками теребил складку своей черной школьной блузы.

— Ты что, хочешь ее порвать? — бросил отец тоном, не предвещавшим ничего хорошего. — Специально стараешься?

Люсьен отпустил край блузы и положил руки на стол. Он уткнулся носом в тарелку, не решаясь глянуть на сестер в поисках сочувствия, и покорно ждал неминуемой беды.

— Я вообще-то с тобой разговариваю. Мог бы ответить. Но мне кажется, что у тебя совесть нечиста.

Люсьен возразил испуганным взглядом. Он не надеялся развеять подозрения отца и знал, что тот будет разочарован, если не заметит страха в глазах сына.

— Нет, у тебя точно совесть нечиста… Расскажи-ка, что ты делал днем?

— Я был с Пишоном. Он сказал, что зайдет за мной в два часа. Мы вышли из дому и встретили Шапюзо, тот бегал с поручениями. Сначала мы отправились к врачу, потому что у Шапюзо заболел дядя. У него с позавчерашнего дня печень болит…

Однако отец понял, что ему заговаривают зубы, и перебил:

— Не приплетай чужую печень. Ты бы о моем здоровье так беспокоился! Скажи, где ты был утром?

— Мы с Фурмоном ходили смотреть на дом, который недавно сгорел на улице Пуанкаре.

— Что это значит? Ты что — гулял целый день? С утра до вечера? Раз ты весь четверг развлекался, меня интересует домашнее задание. Сделал?

Последние слова отец произнес таким ласковым голосом, что все затаили дыхание.

— Задание? — прошептал Люсьен.

— Да, задание.

— Я занимался вчера вечером после школы.

— Я не спрашиваю у тебя, занимался ли ты вчера вечером. Я спрашиваю, сделал ли ты задание на завтра?

Все чувствовали, что назревает драма, и хотели ее предотвратить, но, к несчастью, опыт показывал, что в таких случаях любое вмешательство только ухудшало дело и обращало в ярость раздражение жестокосердного главы семейства. Из тактических соображений обе сестры Люсьена притворялись, что почти не следят за происходящим, а мать, не желая присутствовать при скандале, суетилась у стенного шкафа. Сам месье Жакотен, еле обуздывая гнев, размышлял, стоит ли сообщать домашним новость об «Академических пальмах». Однако тетушка Жюли, движимая благородными чувствами, не сдержалась:

— Бедный ребенок! Вечно вы к нему цепляетесь. Он же говорит, что вчера вечером занимался. Так пускай хоть немного отдохнет.

Возмущенный месье Жакотен высокомерно ответил:

— Будьте добры, не вмешивайтесь. Я отец и выполняю свои отцовские обязанности, а потому буду воспитывать ребенка так, как считаю нужным. Когда заведете своих детей, можете потакать каждому их капризу, дело ваше.

Тетушка Жюли, который стукнуло семьдесят три года, сочла разговор о своем будущем потомстве издевкой. Задетая за живое, она покинула кухню. Люсьен проводил тетушку тревожным взглядом и увидел, как в полутьме столовой, сверкающей чистотой, она ищет выключатель. Когда дверь за ней закрылась, месье Жакотен призвал в свидетели всю семью — мол, он не сказал ничего такого, что оправдало бы подобную выходку, а выставлять его грубияном редкое коварство. Ни дочери, принявшиеся убирать со стола, ни жена не смогли заставить себя поддакнуть, хотя это, наверно, разрядило бы обстановку. Молчание показалось Жакотену страшным унижением. В ярости он вновь набросился на Люсьена:

— Эй ты, я все еще жду ответа. Ты сделал уроки или нет?

Люсьен понял, что ничего не выиграет, если будет тянуть кота за хвост, и бросился головой в омут.

— Я не сделал задание по французскому.

В глазах отца блеснула благодарность. Ему было приятно поймать сына с поличным.

— И почему же ты его не сделал?

Люсьен пожал плечами, мол, не знаю, сам удивляюсь, словно ему задали совершенно несуразный вопрос.

— Я тебя в порошок сотру! — прошипел отец, испепеляя мальчика взглядом.

На мгновение он задумался, словно оценивал, как низко пал неблагодарный сын, который без видимой причины и, кажется, без зазрения совести не сделал домашнее задание по французскому.

— Так я и думал, — наконец изрек отец, постепенно впадая в раж. — Ты не просто продолжаешь гнуть свою линию, ты упорствуешь. Учитель дал тебе задание в пятницу. У тебя была неделя, чтобы его сделать, а ты не нашел времени. И если бы я тебя не уличил, ты бы так и отправился в школу с несделанным заданием. Но самое интересное заключается в том, что весь четверг ты слонялся и лентяйничал. И с кем? С Пишоном, с Фурмоном, с Шапюзо, худшими учениками, двоечниками. Такими же двоечниками, как ты. Рыбак рыбака видит издалека. Разумеется, с Берюшаром ты и не подумаешь поиграть. Компания хорошего ученика испортит твою репутацию. К тому же Берюшар не согласится. Я уверен, что Берюшар не прохлаждается. Тебе не помешало бы взять с него пример. Он вкалывает. Поэтому всегда среди первых. Не далее как на прошлой неделе он обогнал тебя на три места. Думаешь, после этого мне очень приятно целый день торчать с его отцом на работе? А ведь меня там ценят гораздо больше. Кто такой Берюшар? Я имею в виду отца. Трудяга без особых способностей. В политике разбирается средне, в работе тоже. У него ни на что нет своей точки зрения. И Берюшар это знает. Когда мы с ним беседуем, он чувствует себя не в своей тарелке. Но когда речь заходит о его сынишке, лучшем ученике в классе, Берюшар берет надо мной верх. Я оказываюсь в проигрыше. Мне не посчастливилось иметь такого сына. Лучшего во французском, лучшего в математике. Сына, которого в конце каждого года награждают за отличную успеваемость по всем предметам. Люсьен, оставь в покое кольцо для салфетки. Я не потерплю, чтобы ты занимался чем попало, когда я с тобой разговариваю. Ты меня слышишь? Или тебя отхлестать по щекам, чтобы ты научился уважать отца? Лентяй, недоумок, бездарность! За неделю не может сделать домашнее задание по французскому! Если бы у тебя было сердце, если бы ты понимал, как я надрываюсь, ничего подобного бы не происходило. Нет, Люсьен, ты не способен на благодарность. Иначе ты бы сделал задание. Я из кожи вон лезу на работе. А у меня-то сплошные заботы и тревоги. О настоящем и о будущем. Когда я состарюсь, меня и накормить будет некому. Лучше рассчитывать на себя, чем на других. Я никогда ни у кого и гроша не попросил. Всегда справлялся сам, никогда не звал на помощь. И семья мне никогда не помогала. Отец не давал мне учиться. В двенадцать лет я уже работал. Волок свою телегу в любую погоду. Зимой по льду и летом, когда рубашка прилипает к спине. А ты прохлаждаешься! Тебе посчастливилось иметь слишком доброго отца. Но дальше так продолжаться не может. Стоит проявить мягкость, и тебя тут же сломают. Только подумать! Задание по французскому! Лодырь, прохиндей! А я-то хотел в следующую среду вас отвести посмотреть «Бург-графов». Я и не подозревал, что меня ждет по возвращении с работы. Видимо, без меня тут царит полная анархия. Несделанные домашние задания со всеми вытекающими последствиями, кавардак в доме. И разумеется, чтобы меня расстроить, был выбран именно тот день, когда…

Жакотен выдержал паузу. Деликатность и скромность заставили его стыдливо опустить глаза.

— Тот день, когда меня представили к ордену Академических пальм. Да, именно этот день и выбрали.

Несколько секунд Жакотен ждал реакции. Однако в ушах у домашних еще звучала его тирада, поэтому последних слов никто, кажется, не понял. Все их услышали, не придав значения смыслу. И только у госпожи Жакотен, знавшей о том, что уже два года супруг ожидает награды за свою добровольную работу казначеем в местном отделении Национального общества сольфеджио и филармонии (НОСФ), шевельнулось чувство, будто какая-то важная деталь от нее ускользнула. Слова «академические пальмы» прозвучали в ее ушах странновато, но знакомо, и она тут же представила себе мужа, увенчанного лаврами музыкального общества и верхом на самой высокой ветке кокосовой пальмы. Она испугалась, что по рассеянности пропустила главное, и со страху внезапно поняла смысл поэтического видения. Она уже собиралась открыть рот и выразить почтительный восторг, но было поздно. Месье Жакотен, печально упивающийся равнодушием семьи, боялся, что слова супруги смягчат удар тяжелого молчания, а потому поспешил их предупредить.

— Продолжим, — сказал он, горестно усмехнувшись. — Итак, я заметил, что и недели тебе не хватило на домашнее задание по французскому. Да, недели. Интересно, в какой из дней Берюшар справился с этим непосильным трудом? Уверен, что он не ждал целую неделю, ни даже шесть дней, ни даже пять. Ни три, ни два. Берюшар сделал задание на следующий же день после того, как его получил. Скажи-ка, в чем состояло задание?

Люсьен не слушал, поэтому упустил время для ответа. Отец рявкнул на него так, что голос прошел сквозь три двери и в спальне настиг тетушку Жюли. В ночной рубашке, усталая и огорченная, она вернулась на кухню узнать, в чем дело.

— Что происходит? Что вы делаете с ребенком, а? Хотелось бы мне знать.

К несчастью, в этот момент месье Жакотеном вновь овладела мысль об «Академических пальмах». Поэтому выдержки ему не хватило. Обычно даже в минуты страшного гнева он выражался прилично. Но интонация этой старой женщины, которую он из милости пустил в дом и которая теперь обращалась к без пяти минут обладателю почетного звания, показалась Жакотену провокацией, требующей жесткого отпора.

— А вы, — произнес он, — а идите-ка вы на три буквы!

Тетушка Жюли, разинув рот и вытаращив глаза, не поверила своим ушам и, когда Жакотен уточнил, что он имеет в виду под тремя буквами, упала в обморок. В кухне раздались испуганные крики, за которыми последовало драматическое перетряхивание банок, склянок и пузырьков. Сестры Люсьена с матерью суетились вокруг бедняжки, произнося слова сочувствия и утешения, каждое из которых было невыносимо для месье Жакотена. Женщины старались не смотреть на главу семьи, и, если случайно поворачивали к нему головы, он наталкивался на их безучастные взгляды. Он ощущал себя виноватым и, сочувствуя несчастной старой деве, искренне жалел, что позволил себе такую грубость. Он даже хотел было извиниться, но очевидное осуждение окружающих лишь ожесточило его гордыню. Пока тетушку уводили в спальню, Жакотен громко и четко произнес:

— Я в третий раз спрашиваю тебя, что было задано по французскому.

— Надо объяснить пословицу, — сказал Люсьен, — «Спешить не спеши, а с делами не медли».

— И?.. Не понимаю, что здесь трудного.

Люсьен кивнул, но на его лице ничего не отразилось.

— В любом случае принеси тетради и за работу. Я хочу видеть выполненное задание.

Люсьен взял школьный портфель, который валялся в углу, вынул тетрадь для черновиков и наверху чистой страницы написал: «Спешить не спеши, а с делами не медли». Он и вправду вовсе не хотел спешить, выводил буквы очень медленно, однако ему хватило всего нескольких минут, чтобы написать эти слова. Затем, со злостью и упрямо разглядывая их, мальчик принялся сосать колпачок ручки.

— Я вижу, работать ты не желаешь, — сказал отец. — Что ж, смотри. Я не тороплюсь. Могу прождать всю ночь, если понадобится.

Он устроился поудобнее и принялся ждать. Люсьен поднял глаза и увидел на лице Жакотена спокойствие, которое окончательно привело его в уныние. Он попытался поразмыслить над пословицей. «Спешить не спеши, а с делами не медли». Однако ему казалось, что очевидный смысл не требовал никаких дополнительных разъяснений, и Люсьен с отвращением подумал о басне Лафонтена «Заяц и черепаха». Тем временем сестры, уложив тетушку Жюли, составляли в шкаф посуду, которая звенела, раздражая месье Жакотена: ему казалось, будто посторонние звуки дают школьнику повод ничего не делать. Внезапно раздался страшный грохот. Мать уронила в раковину железную кастрюлю, и та ударилась о кафель.

— Аккуратнее, — прорычал отец. — Сил уже нет это слушать. Как вы хотите, чтобы он работал, когда здесь такой тарарам? Дайте ему посидеть в тишине и ступайте греметь куда-нибудь еще. С посудой покончено. Отправляйтесь спать.

Женщины тут же ушли из кухни. Люсьен понял, что ему нет спасения от отца, нет спасения от ночной темноты; он вообразил, как на рассвете умрет в раздумьях над пословицей, и заплакал.

— Слезами делу не поможешь, — сказал отец. Думай, дуралей!

Месье Жакотен говорил сурово, но с ноткой сочувствия в голосе, поскольку все еще переживал драму с тетушкой Жюли и надеялся искупить свою вину снисходительностью по отношению к сыну. Люсьен, уловив, что отец дал слабину, размяк и заплакал громче. На черновик прямо возле пословицы упала слеза. У Жакотена дрогнуло сердце, он взял стул, обошел стол и сел рядом с мальчиком.

— Ну-ну, возьми платок, и будет. В твоем возрасте ты должен понимать, что, если я тебя немного поругал, это для твоего же блага. Потом скажешь: «Он был прав». Отец должен иногда проявлять строгость, воспитанию это на пользу. И Берюшар мне вчера об этом говорил. Он своего сына регулярно бьет. Пощечину даст, пинок, выпорет хлыстом или плеткой. Результат налицо. Его сын ходит по струнке и многого в жизни добьется. Но я бы никогда не поднял руку на ребенка, разве что — так, разок, время от времени. Я объяснил Берюшару — у каждого свои принципы. Я считаю, что надо взывать к разуму. Это гораздо лучше.

Слова отца успокоили мальчика, и он перестал плакать, но Жакотен насторожился.

— Я разговариваю с тобой как с мужчиной и надеюсь, ты не сочтешь это проявлением слабости с моей стороны.

— Конечно, нет! — воскликнул Люсьен.

Теперь, успокоившись, месье Жакотен смотрел на сына благосклонно. Он понял смысл пословицы, увидел замешательство Люсьена и решил, что без особых усилий может проявить великодушие.

— Видно, если я не помогу, мы тут до четырех утра просидим, — ласково произнес он. — Ладно, за работу. Итак: «Спешить не спеши, а с делами не медли». Давай подумаем. «Спешить не спеши…»

Совсем недавно задание по французскому казалось отцу до смешного простым. Однако, взяв на себя ответственность, он взглянул на пословицу другими глазами. Несколько раз Жакотен перечитал слова, затем озабоченно пробормотал:

— Это пословица.

— Да, — согласился Люсьен, с воодушевлением ждавший продолжения.

Безмятежное доверие мальчика смутило месье Жакотена. Ему было не по себе, потому что он понимал: на карту поставлен отцовский авторитет.

— А учитель ничего не сказал, когда давал это задание? — спросил он.

— Он сказал: «Только не пересказывайте „Зайца и черепаху“. Найдите подходящие примеры сами». Вот что он сказал.

— А ведь «Заяц и черепаха» и правда отличный пример. Я о нем не подумал.

— Да, но этот пример использовать запретили.

— Да-да, запретили, конечно, запретили. Но если все запрещать…

Слегка покраснев, месье Жакотен попытался родить какую-нибудь мысль или хотя бы фразу, с которой можно было бы начать. Строптивое воображение ему не подчинялось. Жакотен размышлял над пословицей со страхом и злостью. Мало-помалу его глаза заволокла такая же скука, какую совсем недавно он видел в глазах Люсьена.

Наконец, он решил взять за основу подзаголовок статьи, вычитанной в утренней газете: «Гонка вооружений». Это ему удалось как нельзя лучше: нация давно готовится к войне, производя пушки, танки, пулеметы и самолеты. Другая нация готовится к войне вяло и к моменту начала сражений ни к чему не готова, поэтому тщетно пытается наверстать упущенное. Отличный материал для домашнего задания.

Лицо месье Жакотена на миг озарилось, но потом опять помрачнело. Ему пришло в голову, что этот явно тенденциозный пример идет вразрез с его политическими убеждениями. Он ведь человек чести и не может поступаться принципами, хотя пример подвернулся хороший. Несмотря на твердые убеждения, Жакотен даже пожалел на миг, что он не реакционер, ведь тогда он с чистой совестью развил бы свою мысль. Месье Жакотен снова взял себя в руки, вспомнив об «Академических пальмах», но уже с тоской.

Люсьен спокойно ждал, что надумает родитель. Он чувствовал, что уже не обязан объяснять пословицу, и больше о ней не беспокоился. Однако затянувшееся молчание его утомило. Веки его отяжелели, и он несколько раз протяжно зевнул. Отец, чье напряженное лицо отражало непрерывную работу мысли, расценил это как упрек и занервничал пуще прежнего. Он мучительно напрягал мозги, но все без толку. Гонка вооружений не шла из головы. Она будто приросла к пословице, и чем больше Жакотен старался ее забыть, тем неотступнее преследовала его негодная идея. Время от времени он украдкой тревожно поглядывал на сына.

Когда последняя надежда померкла и Жакотен уже готовился признаться в собственном бессилии, ему на ум пришла новая мысль. Это была вариация на тему гонки вооружений. Жакотен представил себе спортивное соревнование между двумя командами гребцов — одна усердно тренируется, другая валяет дурака.

— Ну, записывай, — велел Жакотен.

В полусне Люсьен подскочил и схватил ручку.

— Господи, да ты спал!

— Нет, что ты! Я думал. Думал над пословицей. Но ничего не придумал.

Отец снисходительно усмехнулся, затем его взгляд сделался неподвижным, и он продиктовал:

— Что за чудесные объекты, запятая, зеленого цвета и продолговатой формы, запятая, восхищают наш взор прекрасным летним воскресным днем? Издали кажется, будто у них длинные руки, но эти руки всего лишь весла, а зеленые объекты, на самом деле, две спортивные лодки, мягко покачивающиеся на волнах Марны.

Люсьену стало не по себе, он осмелился поднять голову и растерянно глянул на отца. Однако отец, поглощенный шлифовкой очередной фразы, описывающей команды соперников, этого не заметил. Приоткрыв рот и прикрыв глаза, он располагал гребцов в пространстве своего сознания и следил за ними. Не глядя, Жакотен нащупал ручку Люсьена.

— Дай я сам напишу. Это проще, чем диктовать.

И Жакотен принялся лихорадочно и красноречиво живописать ситуацию. Слова и мысли приходили легко, выстраивались сами собой и звучали захватывающе и лирично. Жакотен чувствовал себя богачом, хозяином чудесных цветущих земель. С минуту Люсьен не без опаски наблюдал, как носится по его черновику вдохновенная рука отца, а потом уронил голову на стол и заснул. В одиннадцать часов отец разбудил мальчика и протянул ему тетрадь.

— Аккуратно все перепиши. Когда закончишь, я перечитаю. И не забудь про пунктуацию.

— Уже поздно, — заметил Люсьен. — Лучше я завтра встану пораньше!

— Нет, нет. Надо ковать железо, пока горячо. Это еще одна пословица. — Месье Жакотен удовлетворенно улыбнулся и прибавил: — Эту пословицу я бы тоже объяснил без труда. Если б у меня было время, я бы справился в два счета. Тема великолепная. Я бы точно посвятил ей страниц двенадцать. Ты хорошо понимаешь смысл?

— Смысл чего?

— Я спрашиваю, хорошо ли ты понимаешь смысл пословицы «Надо ковать железо, пока горячо»?

Приунывший Люсьен был уже близок к отчаянию. Все же он взял себя в руки и как можно более кротко произнес:

— Да, папа. Я понимаю. Но мне надо переписывать задание.

— Переписывай, — бросил месье Жакотен тоном, в котором сквозило презрение к низменным нетворческим занятиям.

Спустя неделю учитель раздавал проверенное домашнее задание.

— В целом я не слишком доволен, — начал он. — За исключением Берюшара, которому я поставил тринадцать, и еще пяти или шести учеников, чьи работы показались мне сносными, остальные просто не поняли задания.

Он объяснил, что надо было сделать, затем из стопки тетрадей, пестревших красными чернилами, выбрал три и принялся комментировать сочинения. Первой попалась тетрадь Берюшара, которому учитель воздал хвалу, третьей — тетрадь Люсьена.

— Читая вашу работу, Жакотен, я удивился стилю письма, которым вы меня раньше не потчевали и который показался мне столь неуместным, что я без колебаний влепил вам тройку. Мне случалось ругать вас за сухость, но должен сказать, что теперь вы впали в другую крайность. Вы заполнили словами шесть страниц, ничего при этом не написав по теме. Но конечно, самое неудобоваримое — ваш напыщенный стиль.

Учитель еще долго говорил о работе Люсьена, дабы показать другим школьникам, как не надо писать. Он даже прочитал несколько мест, на его взгляд особенно показательных. Ученики ухмылялись, хихикали и даже смеялись. Люсьен побледнел. Страдало не только его самолюбие — пошатнулась святая вера в отцовский авторитет.

И в то же время он злился на отца за то, что тот выставил его идиотом перед одноклассниками. Люсьен был посредственным учеником, но никогда еще не становился всеобщим посмешищем, если чего-то не знал или не умел. Шла ли речь о задании по французскому, по латыни или по алгебре, Люсьен, несмотря на промахи, сохранял чувство собственного достоинства и даже ощущение того, что он, так сказать, соответствует. Вечером, покрасневшими глазами читая сочинение отца и переписывая его в чистовик, Жакотен представлял реакцию учителя и нисколько не заблуждался. На другой день, уже на свежую голову, мальчик даже засомневался, стоит ли сдавать работу, он чувствовал, что в сочинении отца звучит фальшь и что класс к такому стилю не привык. Однако в последний момент неискоренимая вера в безупречность родителя взяла верх.

В полдень, вернувшись из школы, Люсьен злился на себя за то, что поддался слепому преклонению перед отцовским авторитетом. Зачем отец вообще вмешался? Ему бы на своей шкуре испытать такое унижение — три балла из двадцати! Публичное осмеяние поубавило бы в нем апломба. Да еще Берюшар опять получил самую лучшую отметку. Отец бы этого не перенес. Это бы его многому научило.

За столом месье Жакотен вел себя миролюбиво и даже жизнерадостно. Его глаза неестественно блестели, голос звучал необычно весело. Люсьен ждал, но, желая выдержать характер, отец не сразу задал томивший его вопрос. Как всегда, за ужином царила напряженная атмосфера. Воодушевление Жакотена только смущало семью. Напрасно супруга и дочери старались подхватить восторженную интонацию хозяина. Тетушка Жюли сидела угрюмая, ее изумленное и негодующее лицо ясно говорило, насколько им всем претит ликование главы семейства. Месье Жакотен быстро это уловил и помрачнел.

— Кстати, — резко спросил он, — а что там с пословицей?

В его голосе звучало не столько нетерпение, сколько тревога. Люсьен почувствовал, что теперь может победить отца. Он смотрел на родителя с ощущением свободы, которое позволяло видеть его насквозь. Он понимал, что долгие годы бедняга жил с сознанием собственной безупречности и только сочинение впервые поставило эту безупречность под вопрос. Домашний тиран рискнул не только уважением родных, но и самоуважением. Сейчас все рухнет. В кухне, за столом, при тетушке Жюли, жаждущей реванша, Люсьен с мучительной ясностью представил себе драму, которую могло спровоцировать одно-единственное слово. Мальчик испугался слабости отца, и сердце его исполнилось благородной жалостью.

— В облаках витаешь? Я спросил у тебя, проверил ли учитель мое сочинение? — сказал месье Жакотен.

— Твое сочинение? Да, проверил.

— И какую оценку поставил?

— Тринадцать.

— Неплохо. А Берюшару?

— Тринадцать.

— А какой лучший результат?

— Тринадцать.

Лицо Жакотена просияло. Он повернул голову и окинул тетушку Жюли долгим взглядом, словно тринадцать ему поставили в пику ей. Люсьен, усмехаясь про себя, опустил глаза.

Месье Жакотен коснулся его плеча и добродушно произнес:

— Вот видишь, сынок. Принимаясь за работу, главное хорошенько поразмыслить. Вникнуть в проблему — это уже три четверти дела. Хочу внушить тебе это раз и навсегда. И я своего добьюсь. А времени мне не жалко. Отныне и впредь все задания по французскому будем делать вместе.