Ей было так тепло, она чувствовала себя защищенной, в полной безопасности. Винсент обнимал ее, его лицо было прижато к ее волосам, и она пыталась изгнать из памяти воспоминание о том мгновении, когда револьвер Коллина выстрелил в ее руке, забыть его изумленный взгляд и черноту, наступившую, когда он навалился на нее и соскользнул на пол.

Он убил бы меня, он убил бы нас обоих. Она надеялась, что сможет идти дальше с этим грузом.

Катрин зашевелилась. Хотя прошло совсем немного времени, ей казалось, что миновало множество часов. Пыль все еще висела облаком там, где рухнул Коллин.

— Винсент, нам нельзя здесь оставаться.

— Нет, — тихо согласился он, взял ее за руку и повел прочь из здания.

Один раз она оглянулась, но не увидела ничего, кроме теней, зачехленных машин да лунного луча, скользившего по стеклу.

Из длительного путешествия до жилища Винсента она запомнила лишь отрывочные моменты: вот начала саднить оцарапанная рука; вот скрежет в ушах сменился страшной головной болью. Она изо всех сил старалась не упасть, когда Винсент вел ее по узкому туннелю в один из бесчисленных бетонированных закоулков. Там он взял ее на руки и нес до тех пор, пока проход не расширился. Туннель разветвился, и она в одиночку пробиралась по выступу стены, нависшему над канализационным каналом. Когда из тьмы показалось отверстие люка, Винсент стал спускаться первым, держа ее рукой за щиколотку. Он говорил не переставая — Катрин не помнила, о чем именно, в памяти осталась лишь успокаивающая теплота его голоса. Внизу он снова взял ее на руки и понес. Она закрыла глаза и положила голову ему на плечо, стараясь забыть о том, как болит разбитая губа.

Катрин все время говорила себе, что дело могло закончиться гораздо хуже. Теперь ей больше не страшны Коллин и его ужасный дружок Джон. Эта парочка никогда и никому больше не причинит вреда. Она, Катрин, в безопасности, и Винсент тоже.

Потом она утратила ощущение времени и пространства. Прошло какое-то время, и Винсент остановился. Он опустил ее куда-то, Катрин открыла глаза и увидела, что лежит в красном бархатном кресле в его комнате. Вокруг знакомые стены, запах книг, свечного воска, сырого камня и грязи. Быстрыми, ловкими движениями Винсент положил ей под спину подушки, ласково провел по лицу и посмотрел на нее долгим взглядом.

— Тебе больно, я приведу Отца.

Катрин кивнула и поморщилась, потому что от этого короткого движения боль пронзила ее кинжалом от виска до виска. Она положила руку на его ладонь, и он наклонился к ней поближе; его глаза были темны от печали.

— Все в порядке.

Винсент внимательно осмотрел ее, затем кивнул и выпрямился.

— А теперь отдыхай.

— Хорошо.

Когда он ушел, воздух в комнате закружился, и пришлось закрыть глаза. Катрин осторожно откинулась на подушки.

Где-то наверху дважды звякнули трубы. Катрин чуть не подпрыгнула. Тут же расслабилась, но рука, которой она схватилась за раскалывающийся висок, дрожала. Катрин глубоко вздохнула, потом еще раз. Дрожь ослабла, и девушка провела пальцами по щекам, коснулась губ. Травмы казались не такими уж серьезными, зато нервы были совсем ни к черту.

Что же делать с Коллином? Как хорошо Катрин понимала сейчас людей, которые отворачиваются, когда перед ними предстает страшная реальность. Она ничего не пожалела бы, лишь бы просто раз и навсегда забыть о Коллине и никогда больше не вспоминать.

Но так не получится, в реальном мире такое не происходит. Это было бы нарушением всего, во что она верила. Утаить убийство было нельзя. Не может себя так вести юрист, сотрудник аппарата окружного прокурора. Кроме того, устало подумала Катрин, ее отпечатки пальцев наверняка остались на рукоятке револьвера и внутри «ягуара». Надо будет сочинить очень правдоподобную историю, чтобы не подставить Винсента.

Тут она услышала шелест ткани и удивленный возглас. Осторожно повернув голову, Катрин открыла глаза. Все вокруг поплыло, затем в середине комнаты она разглядела темноволосую фигуру. Это была Лиза, смотревшая на нее широко раскрытыми, испуганными глазами.

— Извини, я не хотела потревожить тебя.

Голос Лизы дрогнул и затих. Она повернулась, готовая выбежать, но Катрин остановила ее. Она села прямо, от чего голова заболела еще сильнее.

— Лиз, подожди!

Катрин сказала это ласковым тоном, не столько даже из-за Лизы, сколько боясь растревожить свою головную боль. Лиза была похожа на юную лань, застигнутую светом автомобильных фар: до смерти перепуганная, готовая броситься бежать при первом же громком звуке.

Лиза обернулась, сделала какой-то сложный жест руками и беспомощно пожала плечами.

— Я просто… я просто искала Винсента, — в конце концов сказала она.

Катрин выдавила слабую улыбку.

— Он скоро придет.

Глаза Лизы испуганно осмотрели разбитое лицо Катрин, и балерина сделала шаг вперед, на свет. Катрин увидела, что на ней французское платье, самая модная модель сезона: ужасно дорогое и на первый взгляд совсем простое. И еще Катрин с замиранием сердца поняла, что Лиза выглядит как человек, уложивший все свои вещи и готовый в любую минуту сорваться с места.

Лицо Лизы было слегка, но весьма умело подкрашено, чтобы подчеркнуть мягкую, подвижную линию рта, выступающие скулы и темно-карие, широко расставленные глаза. Волосы были не длинные, не доставали до плеч, обрамляя прекрасное лицо. Катрин вдруг поняла, что никогда не видела Лизу Кэмпбелл ни на фотографиях, ни в жизни без прически и балетного грима. Какая же она красивая, подумала Катрин. Очень красивая и очень напуганная: темные глаза широко раскрыты от страха, зубы стиснуты, нижняя губа прикушена. Эту гримасу трудно было назвать красивой — ни одна женщина, держащая себя в руках, не позволит себе такого. Лиза сглотнула:

— Что… что с тобой случилось?

Катрин изобразила слабую, грустную улыбку.

— Твой приятель Коллин во что бы то ни стало хотел разыскать тебя, — сказала она, по возможности легким тоном, без драматизма, чтобы не напугать Лизу еще больше. Кроме того, хотелось сделать вид, что уродливые явления мира не имеют к ним обеим непосредственного отношения.

— Он думал, что я знаю, где ты.

Лицо Лизы и прежде было бледным, теперь же кожа ее приобрела и вовсе пепельный оттенок. Румяна казались ярким пятном, намалеванным на этой белизне.

— Коллин? — Она резко покачала головой, отчего волна густых волос упала на лицо. — Я этому не верю!

Это замечание было настолько явной ложью, что не было смысла возражать на него.

— Много людей хотели бы знать, где ты находишься, — с намеком сказала Катрин.

— Кто? — чуть не взвизгнула Лиза. — Кто хочет это знать?

— Генеральный прокурор. Федеральный суд. — Катрин посмотрела Лизе прямо в перепуганные глаза. — Они хотят задать тебе несколько вопросов об Алэне Таггерте.

Это имя, произнесенное вслух, почему-то подействовало на Лизу успокаивающе. Она отвернулась, а когда заговорила, тон был легким и необязательным:

— Ну ничего себе заявление!

Лиза кинула искоса взгляд на женщину с избитым лицом и поспешно отвернулась. Она не имеет к этому ни малейшего отношения! Ни за что она не будет думать ни об Алэне, ни о Коллине!

Мысли помчались по знакомому, истерическому замкнутому кругу. Однако в эту круговерть вмешался мягкий голос Катрин:

— Я уверена, что мистер Таггерт попытается удалить тебя из страны до того, как начнутся слушания. Или найдет какой-то другой способ помешать тебе давать против него показания.

О Господи! Именно этого она и боялась в своих худших кошмарах, старалась не думать об этом. Коллин наверняка не отвез бы ее домой. А если отвез бы на квартиру Алэна в его загородное поместье, ей не удалось бы выбраться оттуда живой. Лиза не сразу обрела дар речи. Руки нервно затеребили складки юбки.

— Клянусь тебе, я понятия не имею, что все это значит. — Лиза и сама почувствовала, как фальшиво прозвучали эти слова, а в глазах Катрин читалось явное недоверие. — Ты ошибаешься!

Катрин сложила руки на груди, встала и подошла к Лизе.

— Ты лжешь мне.

Лицо Лизы вспыхнуло:

— Не смей так со мной разговаривать!

— И ты лгала Винсенту, — неумолимо продолжал голос.

— Нет! Ему я никогда не лгала!

Но истина была уже совсем близко и не желала больше прятаться.

— Ты причинила ему жестокую боль, — грустно сказала Катрин. — И я ничем не могу ему помочь.

Неимоверным усилием Лиза придала себе величественную осанку, расправила плечи и взглянула на Катрин сверху вниз.

— Ну что ж, — процедила она ледяным тоном, — если так, я уезжаю. Причем немедленно.

— Но тебе некуда идти.

— Глупости!

Лиза презрительно рассмеялась, но мускулы улыбающегося лица и ей самой показались холодными как лед — и такими же хрупкими.

— Я могу отправиться в сто разных мест. Например, в Буэнос-Айрес, у меня там прекрасные друзья.

Голос Лизы окреп. Улыбка не казалась уже такой болезненной.

— И сколько времени ты собираешься прятаться? — спокойно спросила Катрин.

— Столько, сколько понадобиться, чтобы выжить, — огрызнулась Лиза и развернулась на каблуках. Она хотела бежать, скрыться, чтобы ничего больше не слышать. Но не успела.

— И что же ты собираешься делать дальше, Лиза? — Мягкий голос пронзил ее насквозь, и Лиза замерла на месте, вцепившись руками в дверную раму. Взгляд ее застыл, устремленный вниз, на пол. — Как ты будешь жить, когда все закончится? Ведь весь мир уже не обожает тебя так, как прежде.

Катрин хотела схватить Лизу за плечи, встряхнуть ее, накричать, чтобы заставить наконец сказать правду, чтобы она во всем призналась. Но Катрин чувствовала, что больше не испытывает гнева. У Лизы было все: красота, талант, слава. И вот она всего лишилась, потому что сделала неправильный выбор. Много лет она пряталась от этого факта, и вот теперь он предстал перед ее взором. Лиза по-прежнему стояла без движения. Трудно было понять со спины, слушает она, а может быть, плачет, шепчет проклятия, отчаянно пытается найти оправдания, продолжая упорно прятаться от истины. Катрин готова была заплакать от сочувствия к Лизе.

— Неужели ты будешь цепляться за всякого, кто на тебя взглянет? Неужели ты не способна на нечто большее?

Наступило молчание. Обе женщины слышали, как издалека доносится смех детей, играющих в прятки в одном из боковых туннелей. Где-то проносились поезда, капала сверху вода. Снова зашелестела ткань: это Лиза обернулась, чтобы взглянуть Катрин в лицо, и сделала неуверенный шаг ей навстречу.

— Почему ты такая недобрая?

— Я не недобрая, — мягко сказала Катрин. — Просто я реалистично смотрю на вещи.

Лиза прикрыла глаза, потом медленно прошла по комнате и тяжело опустилась на край кресла.

— Реалистично, — повторила она и горько рассмеялась. Плечи ее опустились, она грустно кивнула головой. Когда ее глаза встретились с взглядом Катрин, в них впервые читалось понимание. — Ладно, все действительно кончилось.

В это время в дверях появился Винсент и остановился, увидев Лизу. За его спиной, в тени, возник Отец. Лиза смотрела на свои сцепленные руки и не видела вновь пришедших. Потом она снова посмотрела в лицо Катрин, словно желая почерпнуть там силу.

— Кончено, — повторила она, и голос ее дрогнул. — Сыграно. Ты знаешь, что значит для меня слово «сыграно»? — Взгляд снова стал пустым, голос дрожал. — «Сыграно» — это когда доиграна музыка.

Да, музыка больше не звучит. Он все взял, ничего мне не оставил, в отчаянии думала она. Даже музыки, даже танца. Как же теперь жить?

Впервые она почувствовала, что хочет взглянуть в лицо страшной истине, но не получалось.

Следующую неделю Катрин провела как в тумане. Каким-то образом ей удалось убедить и окружного прокурора Морено, и Джо Максвелла, что она не по своей воле попала в такую опасную ситуацию. Федеральным агентам пришлось доказывать, что она никоим образом не помешала следствию против Алэна Таггерта. Стоило упомянуть о Лизе Кэмпбелл — и генеральный прокурор чуть не расцеловал ее. У Лизы взяли предварительные показания, предупредили ее, что в следующем месяце придется выступать в суде в качестве свидетеля, и отпустили. Пока не прояснилась вся эта история, с прокурором Морено раз пять чуть не случился припадок ярости. Однако в конце концов федеральные службы решили, что его молодая помощница совершенно не виновна в обстоятельствах, приведших к смерти Коллина Хеммингса и Джона Фарли. Экспертиза установила, что вышепоименованные лица погибли в результате «тяжелых травм, нанесенных острым режущим предметом неизвестного типа, не обнаруженным на месте преступления». Репутация Коллина была такова, что никто не стал плакать по поводу его кончины.

Утро понедельника выдалось холодным и солнечным, погода в самый раз для судебных заседаний. Катрин надела шерстяной жакет кремового цвета, юбку и нефритового цвета блузку. Этот наряд, вполне элегантный, в то же время не был броским. Катрин стояла у входа в здание Федерального суда и смотрела вниз, на мраморную лестницу, где собралась целая толпа репортеров и телеоператоров, в том числе из двух известных агентств новостей. Ну и, разумеется, множество обычных зевак. Катрин ждала уже почти целый час, а большинство журналистов прибыли еще раньше. Лиза Кэмпбелл опаздывала. Отовсюду доносились реплики типа: «Она не придет». — «Нет, придет». — «Опаздывает». — «Уверяю вас, она приедет». — «Как же, приедет. Ее уже много дней никто не видел». Потом кто-то первым увидел, как из-за угла медленно выезжает сверкающий черный лимузин. Журналисты бросились к нему гурьбой. Повсюду стояли полицейские и сотрудники службы шерифа. Они раздвинули толпу, открылась задняя дверца, и оттуда вышла хрупкая женщина с развевающимися каштановыми волосами и в огромных солнечных очках. За ней из недр лимузина появился стройный мужчина в синем полосатом костюме, полосатой рубашке и бургундском галстуке — явно адвокат свидетельницы. Он попытался заслонить ее от репортеров. Лиза опустила голову и послушно зашагала за полицейскими вверх по лестнице. Она казалась такой маленькой, ранимой и загнанной. Журналисты со всех сторон задавали ей вопросы. Адвокат без конца повторял: «Никаких комментариев!» Лиза то и дело отрицательно качала головой, но рта не раскрывала.

В этот момент что-то — периферийное зрение, внутренний голос, а может быть, надежда — подало ей сигнал. Перед самым входом в суд Лиза подняла голову и увидела Катрин, стоявшую чуть поодаль. Лиза подняла очки и встретилась с Катрин взглядом. Взгляд сиял гордостью, Лиза словно хотела сказать: «Я сделала это, я решилась». Катрин одобрительно ей улыбнулась. Ведь она действительно пришла сюда, чтобы помочь мне, с удивлением подумала Лиза. Я не думала, что хоть кто-то в этом месте захочет мне помочь. Потом адвокат взял ее под локоть и ввел внутрь; следом хлынула толпа репортеров.

Катрин смотрела вслед своей свидетельнице.

— Будь храброй, Лиза, — прошептала она. — Ты можешь с этим справиться.

Она разглядела в Лизе решимость и неведомо откуда взявшуюся силу. Впрочем, не следует забывать, что эта девушка без классического балетного образования поднялась на самую вершину своей сложной профессии. К тому же никто теперь не сможет возложить на нее вину за отмененные спектакли. Даже если после дачи показаний против Таггерта Лизе придется прятаться, ей теперь будет легче. Все влиятельные люди будут считать ее героиней, а не безответственной особой, по собственному капризу сорвавшей спектакли.

Скорее всего, перемена уже произошла. Когда Катрин проходила мимо последних замешкавшихся репортеров, она слышала, как один из них сказал другому:

— Ты знаешь, чей это лимузин? Это старика Пальмиери, того самого, покровителя балета. Как думаешь, из этого можно сочинить материал?

Катрин улыбнулась и отправилась к себе в кабинет.

Вечер понедельника тоже порадовал прекрасной погодой, хотя и был по-октябрьски прохладным. В парке клубился туман, заполняя низины и сгущаясь над мокрой от росы травой и озером. Из канализационных решеток вырывались клубы пара.

Катрин вышла на темную террасу и посмотрела вверх, на небо. Оно было звездным, яркие, неподвижные светящиеся точки горели ослепительней, чем неоновые огни города. Катрин опустила взгляд, посмотрела на парк, затем на здания Ист-Сайда. На ней был цветастый халат, явно недостаточное одеяние для такой прохладной погоды. Октябрь провел своей холодной рукой по ее спине, проник в рукава, и шелк превратился в лед.

— Катрин.

Она обернулась. У южного края террасы стоял Винсент. Вид у него был такой, что казалось — стоит ей произнести громкое слово, и он тут же растает. И тем не менее Винсент пришел. Катрин знала почему.

— Интересно, наступит ли такое время, когда твое появление здесь перестанет меня удивлять? — нежно сказала она.

Он замолчал так надолго, что она засомневалась, слышал ли он ее. Потом он сделал неуверенное движение.

— Мы никогда не утаивали правду друг от друга.

— Никогда.

Она робко сделала шаг ему навстречу, потом еще один и увидела, как и его глазах вспыхнул отраженный электрический свет. Через секунду-другую Винсент отвел взгляд.

— Катрин, — вымолвил он с явным трудом. — Я должен тебе кое о чем рассказать.

Она замерла на месте. Губы Винсента дергались.

— Я должен рассказать о себе. — Он посмотрел ей в глаза, отвернулся и опустил лицо. — Рассказать о том, какой я.

— Винсент, мне ты кажешься прекрасным.

Он сглотнул и покачал головой.

— То, что я собираюсь тебе рассказать, совсем не прекрасно. Это ужасно и очень стыдно.

Он поморгал глазами, обвел взглядом ее, мощеную террасу, город, небо, вновь посмотрел на Катрин.

— Но это… это правда.

— Если это правда, я хочу ее знать.

В ее голосе звучала неуверенность, но взгляд оставался твердым. Винсент посмотрел ей прямо в глаза и почерпнул в них заряд доверия и любви.

— Ты спрашивала про Лизу. — Теперь он говорил почти шепотом. — О том, что она значит в моей жизни.

— Да.

Винсент перевел взгляд с ее лица куда-то в ночь — в прошлое.

— Я любил смотреть, как она танцует, — сказал он в конце концов. — Она любила танцевать в Большой Зале, одна, для себя. И для меня. — Он стал кусать губы, несколько раз моргнул. — Не было в мире ничего прекраснее Лизы.

— И ты желал ее, — мягко сказала Катрин.

Винсент кивнул, опустил голову. Она увидела, как по его щекам текут слезы.

— В этом нет ничего постыдного, — с тихой уверенностью сказала она. Винсент лишь горько покачал головой.

— Нет есть.

— Почему?

Он не мог найти нужные слова. Зато потом они хлынули потоком, обдирая ему горло и обжигая глаза. Поднять на нее взгляд он не осмелился.

— Потому что я сделал ей больно. Охваченный желанием, я забыл, кто я таков. Она приблизилась ко мне, я захотел ее коснуться. Она танцевала, и я чувствовал исходящую от нее тягу. Неведомая сила тянула меня к ней. — Охваченный стыдом и отчаянием, Винсент затряс головой. Нет, это были не те слова, он не мог объяснить, как должно. Но речь лилась уже свободно, как вода сквозь прорванную плотину. — И я потянулся к ней. — Он поднял застланные слезами глаза и встретился взглядом с Катрин. Теперь ему было легче смотреть ей в лицо — он читал в ее тазах сострадание. — И вдруг я понял, что она боится. Меня боится. Я увидел свое отражение. Но отпустить ее уже не мог.

— Винсент, — с мукой прошептала Катрин. Он почувствовал, как она страдает, — она переживала его боль вместе с ним.

Он вытянул вперед руки ладонями вверх. Блеснули острые когти. Винсент смотрел на эти маленькие блики отраженного света.

— Вот эти лапы не желали отпускать ее, — тихо прошептал он, захлебнувшись рыданием. — Я сделал ей больно. А ведь я знал… знал, что эти руки не созданы для любви.

Его голос сорвался, он не мог пошевелиться, не мог утереть слезы, но и не мог оторвать взгляда от когтей. От своих ужасных, страшных, убийственных рук. Рук, созданных для убийства…

Катрин схватила его пальцы, подняла их и прижала к своему горлу. Винсент удивленно взглянул на нее. На ее ресницах блестели слезинки.

— Эти руки прекрасны, — прошептала она яростно. И поцеловала сначала одну, потом другую.

— Это мои руки.

Долгое время он стоял совершенно без движения. Потом наклонился к ней, его грива упала, накрыв капюшоном его и ее лицо. Он плакал, но это были слезы облегчения. Катрин почувствовала, как напряжение уходит из него. Его тело уже не сопротивлялось, когда ее руки притягивали его к себе. Дыхание Винсента согревало ее спутанные волосы.

Он никогда этого не забудет, поняла она. Снова прижала его руки к своему лицу, покрыла их поцелуями. Ее слезы увлажнили густую золотистую шерсть. Почему бы ему не забыть эту историю? А уж она позаботится о том, чтобы Винсент не считал себя не созданным для любви. Во всяком случае, пока живет на свете Катрин.