Катрин вышла из апартаментов Маргарет Чейз немного обеспокоенная, испытывая точно такое же чувство, какое у нее появлялось, когда, записывая показания свидетеля, она точно знала, что он лжет. Возможно, в тех ее собственных словах, сказанных Даттону, было больше правды, чем она могла подозревать, — но и сомнение в его чисто альтруистических мотивах могло быть просто профессиональным заболеванием, полученным на работе в аппарате районного прокурора. Тем не менее, когда она пришла к себе на работу в здание суда графства, она зашла в закуток Эди в вычислительном центре и попросила ее сделать запрос на информацию о некоем Генри Даттоне, предположительно занимающемся благотворительными фондами.

— Ты уверена, что на него есть данные? — спросила Эди, набирая на клавиатуре букву за буквой его фамилию. Неподалеку от нее заработало печатающее устройство, выдавая длинный список мужчин испанского происхождения, на чье имя за последние пять лет в штате Нью-Йорк регистрировались зеленые автомобили «шевроле»-пикап с цифрой восемь в номере — так запомнил свидетель.

Катрин отрицательно покачала головой:

— Нет, не уверена.

— Что ж, если данных нет, он не совершал ничего криминального.

— О…

— Но это не значит, — добавила Эди, озорно поблескивая своими влажными карими глазами, — что я не могу найти тебе то, что ты хочешь знать о нем… Правда, мне придется нарушить для этого кое-какие правила, ты же понимаешь, что я имею в виду.

— Не знаю, — ответила Катрин, демонстративно зажимая ладонями уши, — и не хочу знать.

На лице Эди расплылась улыбка:

— Ладно, подружка, так или иначе, как только я что-нибудь найду, сразу скажу тебе.

По дороге к своему кабинету Катрин приостановилась у автомата, продающего кофе, — последствия бессонной ночи давали себя знать. Сегодня автомат заправлял скорее всего Ларри Макки, их общий кормилец и поилец, потому что кофе был более или менее приличный, но для нее он стал лишь слабым напоминанием о том великолепном сорте кофе из предгорьев Гималаев, которым угощал ее Даттон.

В глаза ей словно насыпали песок, она немного потянулась, чтобы размять плечи, а затем взяла со своего письменного стола список телефонов больниц, травматологических центров и моргов. В этот утренний час она могла бы легче раздобыть необходимую ей информацию, если ей удастся застать кого-нибудь на месте.

После часа непрерывных звонков, пройдя по двум третям списка, она убедилась, что это ей вряд ли удастся сделать.

— Нет, — произнесла она уже, наверное, в десятый раз, — нет, совершенно точно, он был с бородой… Хорошо, благодарю вас. Черт возьми, — произнесла она, кладя трубку и вычеркивая из списка еще одно название. Оперевшись локтями о стол, она потерла горящие глаза и помассировала лицо — головная боль, возникшая, когда она читала микрофильмы, не проходила, кроме как в те несколько минут, когда она шла по свежему от дождя воздуху от автобусной остановки до дверей офиса. Почему она не может иметь такую же работу, как у Дженни, и проводить рабочее время, обедая с писателями?

— Головная боль с утра, — раздался осуждающий голос Джо Максвелла, — плохой признак. — И шуршание пластикового пакета в его руках отозвалось в ее гудящей голове треском пулеметной очереди.

Сквозь растопыренные пальцы Катрин взглянула на Джо. Слегка за тридцать, выглядит по-мальчишески привлекательно, с кудрявыми черными волосами и темными глазами, Джо формально был начальником Катрин. И хотя сейчас было только самое начало рабочего для, он уже снял свой пиджак — галстук останется на месте, но будет все больше и больше распускаться, словно теряя волю оставаться затянутым от горения его хозяина на работе. Шуршание исходило от ярко раскрашенного пластикового пакета, который он держал в одной руке, а другую время от времени запускал туда и что-то доставал.

— Если ты будешь все время жевать эти штуки, моя головная боль переместится ко мне в желудок, — улыбнулась ему Катрин. — А что это такое?

— Шарики из шоколада и сыра, — проговорил с набитым ртом Джо, — вкуснотища…

— На завтрак?

— Хочешь попробовать?

Катрин передернулась:

— Нет, спасибо.

Он вытянул шею и взглянул через ее плечо на список больниц на ее рабочем столе:

— Чем ты сейчас занимаешься?

Катрин положила на список папку и ответила:

— Ничем особенным.

— Это хорошо, — одобрил он, кладя в рот еще один шарик из пакета, — потому что ты уже на пятнадцать минут опоздала к взятию показаний под присягой у Бартоли.

Катрин произнесла очень неженственное выражение, которое она узнала у Эди, затолкнула список больниц в ящик письменного стола, схватила портфель и рванулась к двери.

— Приятного время препровождения, — пожелал ей Джо, направляясь, в свою очередь, к автомату, чтобы запить завтрак и начать свой рабочий день.

Посещение городского следственного изолятора было одной из самых неприятных обязанностей, которые Катрин приходилось выполнять, работая в районной прокуратуре. Ее подавлял резкий контраст между великолепно меблированными помещениями фирмы ее отца с ее атмосферой кожаных кресел, предъявляемых ею крупных счетов, с ее внешне неэмоциональным существованием и тем, чем она сейчас занималась. В камерах, мимо которых она проходила, были заключены человеческие существа, некоторые совершенно ни в чем не виновные, другие — отягощенные грехами сверх всякой меры, но все-таки человеческие существа в своем самом непривлекательном обличье. Мужчины свистели ей вслед и выкрикивали различные оскорбления на нескольких языках, когда она проходила мимо них в сопровождении охранников, — они делали бы это, она знала, в отношении любой женщины, красивой или нет, и не воспринимала эти слова но отношению к себе и не чувствовала себя уязвленной. Некоторые из этих людей неистовствовали, другие сидели спокойно, потеряв весь интерес к миру вокруг них, не обращая никакого внимания на тех, кто проходил мимо.

Именно таким человеком она посчитала было и седого старика, сидевшего в углу камеры, средней в ряду других, не доходя нескольких камер до той, в которой содержался Питер Бартоли. Когда она проходила мимо него, он бросил на нее взгляд, скорее из простого любопытства, и Катрин сразу же узнала Отца.

Он тут же быстро отвернулся и закрыл руками лицо, чтобы она его не видела. Она не остановилась, только запомнила номер камеры и, потрясенная этим и вымотанная бессонной ночью, сумела собрать все свои силы, чтобы присутствовать при снятии показаний под присягой, для чего она сюда и пришла. Одним из принципов, который она усвоила в районной прокуратуре, был — «дело прежде всего». И она временно отрешилась от всего, кроме следствия, но абсолютно нелогичная мысль билась в ее голове: «Я должна позвонить Винсенту…» — и затем: «Черт возьми, у него же нет телефона».

Она взяла с собой показания Бартоли в комнату для свиданий, скучное помещение с голыми цементными стенами, выкрашенными казенной оливкового цвета краской, с неистребимыми запахами табака и дезинфекции, со столом, стоящим посередине комнаты и разделенным пополам стальной сеткой. Именно в эту комнату, после того как из нее увели Бартоли и она просмотрела свои заметки для сообщения на суде, охранник в униформе привел Отца. Он спокойно сел на свое место, положив на стол трость, которую ему позволили взять с собой.

— Пожалуйста, оставьте нас, — попросила Катрин, и охранник вышел, закрыв за собой звуконепроницаемую дверь. Но через затянутый сеткой глазок в двери она могла видеть часть его фуражки — он стоял на страже снаружи.

Потом она взглянула через стол в изможденное лицо человека напротив себя, того самого человека, которого она видела с десяток раз в сумраке туннелей — человека, которого Винсент называл Отцом.

Человека, который год тому назад спас ее жизнь.

— С вами все в порядке? — спросила она.

Он кивнул головой. Он выглядел осунувшимся, словно в последнее время спал не более нее и пережил очень тяжелую ночь. Без своей коричневого цвета накидки, без теплого жилета из кожи и меха, который носили очень многие из обитателей Туннелей, он казался маленьким и очень уязвимым — просто плотный пожилой седой человек в синей тюремной форме, приведенный сюда из камеры. Только глаза были другими, мудрыми, жалеющими, все понимающими, но, как и у всех приводимых сюда, настороженными.

Она была для него, поняла она, прежде всего дочерью богача, как и Маргарет Чейз. Теперь она поняла, какой судьбы Винсента он так боялся.

— Вам что-нибудь нужно? Я могу вам принести.

— Нет. — Он слегка нагнулся вперед, сидя в кресле, всматриваясь сквозь мешающую сетку в ее серьезное лицо. — Пожалуйста, — произнес он, — не вмешивайтесь в мое дело. Этим вы можете привлечь внимание ко мне, и тогда…

— Вам предъявлено обвинение в убийстве, — мягко прервала она его. Детектив по фамилии Гутиеррес передал ей заведенную на него папку, покачивая головой и делая соответствующие замечания. «Пусть вам повезет с этим парнем больше, чем мне». — Вы должны рассказать мне все, что произошло.

Он помолчал несколько мгновений, колеблясь, опустив взгляд на свои руки, лежавшие на палке, затем молча отрицательно покачал головой.

— Разве вы не знаете теперь, что вы можете доверять мне?

— Это не из-за вас, — сказал Отец, поднимая на нее взор серо-голубых глаз. — Я могу не знать вашего мира, но мне прекрасно известна вся порочность вашей юстиции.

Теперь, когда она знала, что в свое время произошло с ним, она не смогла ему возразить. Вместо этого она сказала:

— Я единственный человек, кто может вам помочь.

— Если вы хотите помочь мне, — ответил Отец, — пожалуйста, оставьте меня.

— Я не могу сделать этого… Джекоб.

Теперь он не смотрел на нее — она поняла, что он потрясен одним звуком этого имени, которое он не слышал в течение тридцати пяти лет, а также тем, что это имя произнесла именно она.

— Я знаю, кем вы были, — прошептала она, — и что произошло.

В его взгляде не было ни страха, ни ужаса — но он тем не менее изменился, словно исчезла возведенная им броня, и он смотрел теперь в лицо своего противника ничем не защищенный.

— А Винсент? — В его голосе было страдание.

— Он тоже знает.

Отец вздохнул, его широкие плечи немного поникли.

— Я не хотел скрывать все это от него, — мягко произнес он, — я всего лишь хотел забыть сам. Он понял это?

— Да. — И затем: — Вам нечего стыдиться.

Он взглянул на нее, слегка удивленный тем, что это может ее заботить.

— Я и не стыжусь.

Несколько секунд они помолчали, и она поняла, что этот инцидент уже на самом деле ушел для него в прошлое.

— Это Маргарет послала за вами?

В его глазах появился живой блеск:

— Маргарет? Вы ее видели?

— Я пыталась, — ответила она, — но она больна, и к ней никого не пускают.

Его брови поползли к переносице:

— Она в больнице?

— Нет. Она дома.

Отец помолчал еще несколько мгновений, осмысливая это, пытаясь представить ее в обстановке ее дома… в обстановке, как поняла Катрин, знакомой ему. Он был в этом доме, все эти годы, когда в нем был жив тот человек на портрете с жестким выражением лица. Это была, поняла она, первая весточка от его жены после ее письма из Парижа тридцать пять лет тому назад.

— Она послала мне сообщение, — наконец произнес он.

— «Обломки моей памяти», — мягко процитировала она, и он снова взглянул ей в глаза, осмысливая, что именно эти слова привели ее к Маргарет… что Винсент должен был найти письмо. Еще после нескольких секунд молчания она спросила: — Вы не знаете, значат ли эти слова, что ей нужна помощь?

Он покачал головой:

— Не знаю. Я понял так, что она хочет снова меня видеть.

Ее руки переместились на папку на столе перед ней, тощую папку с обстоятельствами, которые привели его сюда.

— Кто такой был Алан Тафт?

— Друг, — грустно ответил он, — он защищал меня во времена «охоты на ведьм», рисковал своей собственной карьерой — мог тоже оказаться в черных списках, вы же знаете. Такие вещи делались тогда.

— Он был и адвокатом Маргарет?

— Он был нашим семейным адвокатом.

И он был убит, подумала Катрин. Убит кем-то, кто обыскал весь его офис. Убит — хотя это преступление было совершено вскоре после конца работы, когда еще была вероятность того, что в здании будут люди, по всей вероятности, тем, кого он достаточно хорошо знал и не стал звать на помощь.

Она коротко спросила:

— Вы знаете человека по имени Генри Даттон?

Отец помедлил с ответом, выискивая в своей памяти имена, образы людей из этих прошедших лет, и потом отрицательно покачал головой:

— Нет. А почему вы спрашиваете о нем?

— Я не уверена, но он, возможно, имеет отношение к делу, — сказала Катрин. — Но что еще вы могли бы рассказать мне о Маргарет? Может быть, это помогло бы мне разгадать загадку.

— Я даже не знаю, — медленно ответил он. — Она была так молода, когда я ее знал… и так прекрасна. С тех пор… прошла уже целая жизнь.

Катрин снова ощутила в себе прилив горячего сочувствия, больше, чем когда-либо, ей хотелось дотянуться через стол и пожать руку старика. Разумеется, это было невозможно — даже если бы между ними не было сетки, все происходящее, без всякого сомнения, запечатлевалось бесшумно работающими кинокамерами. Поэтому она только сказала:

— Я сделаю все, что смогу. Прежде всего я сообщу Винсенту, что нашла вас и с вами все в порядке. — Она нажала кнопку с ее стороны стола, вызывая охранника, и поднялась, собирая бумаги.

Прежде чем дверь за спиной Отца открылась, впуская представителей власти, Катрин успела сказать:

— Вы знаете, она больше никогда не выходила замуж.

И Отец глазами поблагодарил ее, в то время как охранник выводил его из комнаты.

Винсент взял у Дастина небольшой пластмассовый патрон и отвинтил его крышку. В сообщении, которое Паскаль выстукал для него по трубе, значилось только: «Срочное сообщение получено Уолл-стрит туннель ФР-ПР». Условное сокращение Паскаля «Уолл-стрит туннель ФР-ПР» обозначало неиспользуемую линию частного метро, когда-то подходившую к снесенному уже дому человека по имени Франклин. Внутреннее чувство подсказало Винсенту, что записка будет написана Катрин.

Так оно и было. В патрон был вложен лист бумаги желтого цвета, вырванный из блокнота, которыми пользовались служащие прокуратуры; на нем кратко написано: «Отец обнаружен. Все в порядке, но у него проблемы с полицией — вытаскиваю его. Катрин».

Эти немногие слова сняли громадную тяжесть с его плеч. Он облегченно вздохнул:

— Она нашла его, Дастин. С ним все в порядке.

Подросток взглянул на него, его лицо, освещенное неверным светом настенного факела, просияло, и оба они разразились веселым смехом надежды и облегчения.

Выбраться из этих дебрей, подумала Катрин, будет не так-то просто. Усилием воли она заставила себя не думать об Отце и сосредоточилась на показаниях Питера Бартоли о том, почему он шесть раз ударил своего собутыльника горлышком разбитой бутылки из-под вина (а не пива, как было зафиксировано в первоначальном протоколе — Бартоли особенно возмущало утверждение полицейского, что в его «ресторанчике» подавалось пиво, а не вино). Но ближе к концу рабочего дня ее мысли вернулись к Отцу и к той тощей папке, которую Гутиеррес передал ей утром в тюрьме.

И совершенно честно, как адвокат, получающий все большие и большие гонорары за участие в публичных процессах, она созналась самой себе, что его дела довольно неважны. Не только потому, что по обстоятельствам убийства Тафта в нем можно было заподозрить как Отца, так и любого другого, но прежде всего его отказ назвать свое имя и место жительства увеличивал подозрения.

Через какое-то время, предположила она, его отпечатки пальцев попадут в ФБР… Но были ли занесены в электронные архивы дела конца сороковых годов? Хотя это только осложнит все дело. Вскроется тридцатипятилетняя пропасть в его прошлом, а это, как слишком хорошо знала Катрин, натолкнет любого полицейского на мысль: «Наемный убийца».

Нет. Надо что-то сделать с идентификацией Отца — и надо что-то сделать, чтобы разыскать убийцу Алана Тафта.

— Эй, Кэти…

Она подняла взгляд от бумаг, разложенных на столе, и посмотрела на подходящую к ней Эди. Программистка протянула ей распечатку ЭВМ и пожала приподнятыми по моде плечиками:

— Хочу сказать тебе, подружка, что если твой Даттон и игрок, то он играет по правилам.

Катрин с удивлением посмотрела на нее:

— И за какой период ты собрала информацию?

— Обо всей его жизни.

Они прошли в каморку Эди — там она опустила кончик наманикюренного пальца в чашку кофе, стоящую на ее столе, чтобы проверить его температуру, и сделала недовольную гримасу — кофе остыл.

— Начиная с его бедного детства в Квинсе, потом через четыре года, проведенные им в Камбодже с Корпусом мира, и вплоть до его последнего проекта.

— А именно…

— Приют для бездомных стоимостью десять миллионов долларов.

Катрин пробежала глазами распечатку, отмечая для себя основные пункты — ссылки на законы, деловую активность, социальную значимость… Почему этот человек произвел на нее впечатление, что он что-то скрывает? Почему упоминание о том, что она работает в районной прокуратуре, так взволновало его? Судя по тому, что сказала ей Ким, Маргарет вовсе не так уж ослаблена болезнью и лечением, она вполне может вставать и ходить… Она задумчиво произнесла вслух:

— Но откуда этот человек раздобыл такую уйму денег?

— Основал свой собственный фонд. Частные взносы, пожертвования, субсидии.

— И никаких случаев растрат? Не зарегистрировано никаких жалоб?

— Ничего.

Ее голос ничего не выражал:

— Впечатляет.

Эди скрестила руки на груди, глядя на нее с удивлением:

— Но по тебе этого не скажешь.

Катрин снова вздохнула, беспокоясь и не понимая причин своего беспокойства.

— Не знаю, — пробормотала она, машинально перелистывая бумаги. Что-то в том доме показалось ей странным— скорее всего, его порядки… То, как жестикулировала медсестра… как Даттон быстро выпроводил ее из комнаты… — Это только… Я даже не могла представить, что он предстанет здесь таким чертовски… незапятнанным.

Эди покачала головой:

— Я же тебе говорю, еще немного — и человеку можно давать Нобелевскую премию. А некоторых людей это совершенно не радует. — И она улыбнулась Катрин, когда та выходила, возвращаясь на свое рабочее место.

Может быть, это и так, думала Катрин, снова усаживаясь за свой стол и изучая распечатку. Но она встречалась раньше с людьми, которые вполне могли претендовать на Нобелевскую премию, — человечными, добрыми, душевно открытыми, и скрытность Генри Даттона, маскируемая его широкой улыбкой и обаянием, не давала ей поверить, что это человек из того же ряда людей. Продолжая свой прерванный обед, она достала оставшуюся половинку совсем остывшего гамбургера, купленного по дороге из тюрьмы. Она вспоминала свою короткую встречу по делам службы с монахинями приюта Святой Реганы, теми самыми, которым Винсент передал пиратское сокровище, найденное Мышом.

Может быть, думала она, дело все в том, что она сама не без греха и хочет, чтобы Даттон был в чем-нибудь виновен, потому что Отец невиновен, а она знает, что он будет признан виновным, если предстанет перед судом. Но что-то из порядка, виденного ею сегодняшним утром, беспокоило ее, и беспокоило серьезно…

Она откусила кусочек бутерброда, отхлебнула кофе и сморщила носик — жидкость в чашке не только совершенно остыла, но и приобрела такой вкус, словно была сварена из старых нестираных носков. Она так устала, что готова была пить что угодно, но если сравнить с тем кофе, которым угощал ее Даттон…

И в это мгновение она сообразила. Человек, который подал кофе, понятия не имел, как обращаться с подносом… Он совершенно не был похож ни на одного из слуг, каких ей приходилось видеть. Вхожая в то, что именовалось Обществом, Катрин прекрасно знала, что женщина, подобная Маргарет, и дня бы не потерпела у себя слугу, подающего гостям кофе таким образом. И, думая об этом, она осознала, что еще так беспокоило ее.

Застоявшийся воздух в доме. Ощущение пустоты.

Кроме медсестры, в доме никого не было. Дом не был откровенно неопрятным, словно в нем неделями никто не жил, — как сказал Даттон, Маргарет Чейз накануне вернулась из больницы, — но столы в нем были покрыты слоем пыли, в вазах не стояли цветы, этого не допустили бы даже самые ленивые из слуг. Если судить по слою пыли, в доме не было ни одного слуги самое малое с неделю.

Она взглянула на часы, прикидывая, сможет ли переделать всю скопившуюся работу, чтобы успеть зайти в отдел по расследованию убийств и там попросить одного из своих друзей ссудить ей ключи от офиса Алана Тафта.

Полиция уже поработала в офисе. Единственными следами ее работы были только полоски от печатей на дверях, да еще внутри помещения остатки порошка для снятия отпечатков пальцев на письменном столе и на дубовом шкафу картотеки, но и это немногое, вместе с меловым абрисом тела на полу, должно было быть убрано к утру здешними уборщиками. В остальном офис был обыкновенным офисом, освещенным только слабым светом дежурной лампочки, когда Катрин вошла в него.

Помощник Тафта, подумала она, закрывая за собой дверь, очевидно, прибрал помещение после посещения полиции, подшил бумаги в папки, поставил папки на их места в шкафах и тоже ушел; в воздухе стояло ощущение пустоты. Почта, пришедшая в течение дня, все еще была сложена стопкой на полу у дверей.

Она наклонилась, поднята ее и подошла к стеклянной стенке, отделявшей приемную офиса от внутреннего рабочего помещения. Положив стопку конвертов на письменный стол Тафта, она приблизилась прямо к шкафу с папками. Папка с надписью «Даттон» на корешке была абсолютно пуста, но имела такой вид, что с ней много работали. «Черт возьми, — подумала она, оглядываясь по сторонам, — это могло произойти оттого, что Даттон — если это был он — унес ее содержимое, или просто оттого, что бумаги просто выпали во время обыска и клерк, подшивая их, зашил не в ту папку. Неужели мне придется просмотреть все эти папки…» Она вернулась к столу Тафта и на мгновение остановилась, положив руку на стоявшую на нем вырезанную из камня фигуру пантеры, размышляя, где могут быть ключи от стола…

В этот момент ее взгляд упал на стопку почты на столе. Среди юридических журналов, справок и счетов выделялся один конверт — размером 9 х 12 сантиметров, со штампом «Доверительно». Он привлек ее внимание своими яркими марками, точно такими же, как на письме, присланном ей на прошлой неделе ее отцом с Каймановых островов, из этого рая для корпораций, стремящихся избавиться от налогов, и фондов неясного происхождения.

Катрин открыла конверт. Внутри была справка, озаглавленная:

РЕВИЗИЯ ФОНДА ДАТТОНА — ДОВЕРИТЕЛЬНО — ПО СОСТОЯНИЮ НА 21 МАРТА.

Для неспециалиста длинные колонки цифр, из которых состояла справка, ничего не говорили. Но для налогового инспектора или для юрисконсульта фирмы, кем была в течение двух лет Катрин, они были приговором.

«Очевидно, есть другие пути, — размышляла Катрин, укладывая справку в свою сумочку, — получить тридцать тысяч долларов — или три миллиона, — чем быть награжденным Нобелевской премией».

Когда она пересекала вестибюль здания, он был совершенно пуст, охранник делал обход — она встретила его неподалеку от офиса Тафта, едва не умерев со страху. Ее каблучки звонко цокали по черному мраморному полу, повторявшее их эхо напоминало звук капель воды в нише подвала, подчеркивая темную пустоту помещения. Катрин поежилась, поплотнее запахивая красный бархат своего жакета, подавленная жутким полумраком. Усталость заставляла ее обостреннее реагировать на холод, ей казалось, что она не спит уже много дней, складывая воедино разрозненные детали одной большой сложной истории.

И вот теперь все очень просто совпало, подумала она. Сегодня вечером она предчувствовала какие-то неприятности… предчувствовала сама толком не зная что. От усталости я уже боюсь всего на свете, сказала она себе. Всю вторую половину дня, решив прийти сюда сегодня, она чувствовала неясное беспокойство, словно Даттон и его подручные скрывались за каждым углом, поджидая ее. Она зажала свою сумочку покрепче, думая: «Кстати, Исаак всегда советовал не пренебрегать помощниками, если есть возможность. Но не могу же я просить бедного Винсента…»

Она прошла вращающуюся дверь и вышла на Лексингтон авеню, освещенную мертвенным светом уличных фонарей.

И здесь, неподалеку от дверей, ее поджидали Коннор и еще один из подручных Даттона.