Когда Винсент открыл глаза, он увидел только темноту. В воздухе висел плотный запах каменной пыли, перекрывая собой запахи грязи и сырости; он закашлялся, и острая боль возникла в области ребер, заставив его затаить дыхание. Он попробовал пошевелиться и не смог сделать этого. Боль снова скрутила его. Неодолимая тяжесть лежала на груди и бедрах, вжимая его в каменистую грязь.

Это колонна, подумал он. Она выскользнула из его захвата и рухнула на него… Затем наступила темнота. Он снова закрыл глаза. Он думал о Катрин. Как часто бывало в его снах, он видел ее в костюме темно-синего цвета, с брошью из аметистов у ворота, ее лицо было сумрачно, когда она миновала громадную дубовую дверь, беззвучно закрывшуюся за ней. Чувствовал ее беспокойство, ее огорчение, ее боль… и ее страх, что ей снова причинят боль. И вдруг, как солнечный луч из-за туч, сквозь все это пробилась радость триумфа… окрыляющее чувство силы, ощущение того, что исчезли какие-то дурные обстоятельства, что сделано что-то хорошее. Он мечтал увидеть солнечный луч, упавший на ее лицо, увидеть; ее смеющиеся глаза при свете дня, когда боль снова погрузила его в тьму беспамятства.

Потом одним толчком его сознание снова прояснилось, и он подумал об Отце. Он вспомнил, что Отец был рядом с ним, припомнил, с каким отчаянием он боролся с весом колонны, когда свод обрушился на них обоих.

Он попытался повернуть голову чтобы взглядом найти Отца, но ничего не увидел. Непонятно откуда пробивался очень слабый сероватый свет — возможно, фосфоресцирующие лишайники, те, что выжили, — но он лежал, насколько он мог судить по своим чувствам, распластанным на неровном полу темницы, и только крупный обломок скалы рядом с ним не дал рухнувшей колонне расплющить его в лепешку. Небольшое углубление в полу, в котором он лежал, ограничивало его поле зрения со всех сторон.

Он медленно пошевелил правой рукой, в ее мышцах, когда она коснулась колонны, снова возникла острая боль.

Колонна лежала не прямо поперек туловища, а наклонно — его левая рука, находившаяся рядом с обломком сталактита, могла немного двигаться, этого было достаточно, чтобы упереться ею в округлость ствола колонны. Его руки нашли упор, потом напряглись, пытаясь приподнять ее тяжесть. С таким же успехом он мог бы пытаться приподнять земной шар. Он расслабил руки и перевел дух. Холодная влага, собравшаяся на полу, пропитала его волосы на затылке, проникла сквозь рубашку и кожаную куртку. Сквозь удушливую пыль он ощущал запах паров керосина, горевшего на полу и погасшего от рухнувшей сверху скалы и земли. Интересно, подумал он, какая часть темницы уцелела?

И снова он подумал об Отце. Последнее, что он запомнил, было видение того, как Отец стоит под падающими сверху камнями.

Он изогнулся, снова пытаясь освободиться от навалившейся сверху тяжести, напряг все мышцы, рыча от боли, и почувствовал, как каменная глыба над ним немного сдвинулась. Тишина вокруг него была мучительна, лишь отдаленный звук падавших капель говорил ему, что он еще жив, что он все еще находится в реальном мире.

Если только, подумал он с мрачным юмором, это не плеск волн Стикса. Затихло даже завывание подземных ветров; на его шерстистых руках не шевелилась не единая волосинка. Стены, которые в этом месте туннеля заставляли завихряться и завывать ветер, должно быть, совершенно обрушились. Что же стало с детьми?..

Собрав все свои силы, он издал рык, звериный рев ярости, страха и отчаяния, и изо всех сил навалился на каменную глыбу, обращая всю энергию через этот рев на колонну и стараясь не замечать рвущей боли в мышцах и костях. Почувствовав, что камень приподнялся, он извернулся, освобождая из-под него свое тело, а потом лежал на шершавом камне пола, успокаивая дыхание и радуясь тому, что его грудная клетка свободна от гнетущей тяжести, что он снова имеет возможность дышать полной грудью.

Затем он медленно поднялся на ноги, расставив их, чтобы не упасть, слабый и больной от пережитого шока.

— Отец! — крикнул он и по ответному эху тотчас понял, что большая часть помещения обрушилась. Оглянувшись в темноте вокруг себя, он попытался хоть что-нибудь рассмотреть. — Отец…

Где-то около себя он услышал кашель.

— Винсент? — Произнесший это голос был очень слаб и сменился новым приступом кашля, резко оборвавшимся, словно в попытке подавить боль.

Осторожно опустившись на колени, Винсент ощупал руками поверхность пола, его глаза постепенно начинали привыкать к почти полной темноте небольшого углубления в стене — всего, что осталось от пещеры, в которую они проникли. Его руки натолкнулись на руку Отца, почувствовали знакомую грубость верблюжьей шерсти, теперь пропитанной жидкой грязью, его пальцы проникли в глубь рукава, коснулись руки старика. Ему показалось, что он может различать что-то при свете нескольких оставшихся пятен лишайника, сообща дающих меньшее освещение, чем один-единственный светлячок. Он различил блеск открытых глаз Отца и почувствовал прилив надежды, когда увидел движение век.

— Отец, я здесь.

Он продолжал ощупывать руками темноту и наткнулся на лицо Отца, холодное как камень, к которому оно было прижато, и лишь теплая струйка крови стекала по нему и пропадала в бороде. Отломившийся сталактит, футов двенадцати в длину и в поперечнике, лежал поперек тела Отца, другой кусок скалы прижимал его ноги.

— Сейчас я тебя вытащу…

Отец простонал, когда исчез давящий на него вес, а потом еле слышно произнес:

— Что с детьми? — Он невидяще поворачивал голову, а рукой держал Винсента за рукав куртки.

— Они выбрались в туннель, — сказал Винсент, искренне надеясь, что то, что он видел — или думал, что видел, — было правдой, а не игрой воображения. — Будем молиться, чтобы с ними все было в порядке.

— Винсент… — Отец снова закашлялся, звук кашля очень не понравился Винсенту, в нем звучала боль, которую Отец тщетно пытался подавить. — Ты что-нибудь видишь?

— Еле-еле, — ответил Винсент, не прекращая работы, отбрасывая в сторону камни, упавшие на старика, и освобождая пространство от обломков, — только контуры и какие-то серые тени… — Где-то в темноте он услышал звук падения одинокого камня, запах каменной пыли в воздухе стал плотнее. Порода здесь по-прежнему нестабильна, подумал он. Еще один хороший толчок — и они будут засыпаны здесь, как два семечка под пластом земли.

Он осторожно заключил Отца в свои объятия. Придя в себя в темноте, он больше всего испугался того, что может найти бездыханное тело старика… а может, не найдет даже тела, если оно погребено под глыбами скал и тоннами земли. Он подумал, не найдется ли здесь не такого сырого места, куда бы он мог перенести его, но потом сообразил, можно ли вообще старику двигаться.

Отец протянул руку и ощупью нашел в темноте жесткую гриву Винсента.

— У тебя изумительное зрение, — прошептал он, — а я в этой темноте совсем как слепой. — Он попытался изменить положение тела, и это усилие исторгло из него новый стон боли, после чего он лежал не шевелясь, и лишь дыхание с хрипом вырывалось у него изо рта.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросил Винсент, и Отец снова закашлялся.

— Мне лучше, — выдавал он из себя, но Винсенту было уже ясно, что Отец серьезно ранен.

В темноте было трудно судить о расстоянии, но, осмотревшись, Винсент понял, что добрых три четверти Темницы обрушилось, изолировав их в тесной нише, которую образовала складка стены. Здоровенный кусок скалы занимал почти все пространство прежней пещеры, а вокруг него в слабом голубоватом мерцании Винсент различал другие куски скалы, булыжники, упавшие пласты щебня и земли. Вдобавок к почти полному отсутствию света, воздух подземелья был все еще наполнен пылью, и едва различимый фосфоресцирующий свет, пробиваясь сквозь нее, приобретал диковинный сероватый оттенок, равно не похожий ни на солнечный, ни на лунный свет Верхнего мира… жуткое свинцовое подобие настоящего света, от которого начинали болеть глаза.

Через некоторое время Винсент снова осторожно уложил Отца и ощупью нашел дорогу обратно к колонне, пытаясь отыскать среди острых обломков медицинскую сумку Отца. Минут через пятнадцать терпеливых трудов он нашел то, что от нее осталось после свалившегося камня, достал из нее бинт, смочил его в лужице воды и смыл кровь и грязь с лица старика. Щупая пульс Отца, он понял, что Отец не находится в глубоком шоке, и был благодарен судьбе уже за это — даже если бы рана на голове Отца не была так серьезна, как опасался Винсент, даже если бы у него не было серьезных внутренних повреждений, шок сам по себе мог бы убить старика. Всмотревшись в лицо Отца, он понял, что тот потерял сознание, и тихонько тряс и звал его, пока он снова не открыл глаза.

— Отец…

Пару минут тому назад было невозможно уловить звук его дыхания, а теперь его грудь снова равномерно вздымалась, глубоко втягивая воздух, и он прошептал:

— Винсент?

— Послушай….

Старик повернул голову, брови его поднялись:

— Что?

— Стучат…

Винсент протянул руку и коснулся ею стены над ними. Сквозь толщу камня он чувствовал — и здесь уж слух не мог обмануть его — далекие удары, словно биение металлического сердца.

— Кто-то стучит по скале.

Голос Отца был едва слышен даже в полнейшей тишине пещеры:

— Я ничего не слышу.

— Звук идет со стороны туннеля, — произнес Винсент, наклонившись к Отцу, — должно быть, дети успели выбраться…

— Да, — прошептал Отец. Его пальцы, судорожно сжатые на руке Винсента, слегка разжались. — Слава Богу…

— Они пытаются откопать нас.

Губы Отца напряглись, не удержав стона.

— До нас довольно далеко. — Его голос умолк, и Винсент снова потряс его.

— Отец, ты не должен спать, — озабоченно произнес он. — У тебя рана на голове. Не засыпай и не теряй сознание.

— Мне очень… хочется спать, — подтвердил Отец, бесстрастно и неразборчиво, словно разговаривая с кем-то другим.

— Давай будем разговаривать, — настаивал Винсент, испуганный этим бесстрастием и этой сонной ноткой в голосе человека, не понимающего, погружается ли он во тьму обморока или нет.

Отец кивнул головой, и его дыхание снова перехватило от боли, вызванной этим движением.

— Конечно, — через мгновение добавил он, — если бы эта рана была тяжелой, я бы не соображал так нормально… а я ведь думаю нормально, не правда ли?

— Пока да.

— Пока только? — Похоже, эти слова уязвили его, его голос стал звучать живее: — Тогда, чтобы доказать тебе, я начну читать наизусть Вергилия…

Винсент усмехнулся:

— В этом случае усну я.

Отец издал звук, который мог бы быть смешком, если бы не перешел в стон боли; его пальцы конвульсивно сжали запястье Винсента. В толще скалы Винсент слышал хруст крошащейся под ударами скалы, и в это время еще один обломок скалы сорвался со свода и раскололся с оглушительным звуком в нескольких футах от них. Отец вздрогнул от боли, когда Винсент инстинктивно пригнулся, чтобы защитить его своим телом, и какое-то время они молчали, каждый из них думал о вибрации, вызванной далекими спасателями и приведшей к новому камнепаду, и о том, что, чем ближе они будут подходить к ним, тем более вероятны будут новые обвалы.

Но, подумал Винсент, вглядываясь в темную даль их могилы, у них было не так уж много возможностей выбирать.

Возможно, Винслоу и остальным спасателям повезло, что их слух не был так остр, как у Винсента, что они не могли, как мог он, точно различить звуки, пробивающиеся из каменной толщи, и поэтому не слышали грома вызванных ими камнепадов. Здесь, на ближних подступах к Пропасти, лязг кирок о гранит перекрывал все звуки, даже хриплое судорожное дыхание мужчин, непривычных к такой интенсивной физической работе.

Бенджамин и Николас в конце концов, совершенно вымотавшись, тоже опустили свои кирки и переводили дух, опершись спинами на стенку туннеля, и утоляли жажду водой, которую Мэри принесла им в жестяной кружке. Винслоу, обуреваемый отчаянием и тревогой, продолжал долбить гранит. Воздух в туннеле был спертым и жарким, согретый разгоряченными телами людей и пламенем светильников, висевших в каждом удобном месте. Другие мужчины работали ломами, пытаясь расширить узкий туннель так, чтобы в работе могло принять участие больше народу, а самые сильные подростки и женщины лопатами подбирали щебень или относили откалываемые куски скалы. Но таких кусков было не так уж много. Скала плохо поддавалась усилиям людей.

— Винслоу… Винслоу, мы неправильно поступаем! — безнадежно произнесла Джеми, подойдя сзади к громадному кузнецу и трогая его за рукав. Она видела, как видели и все остальные, какое незначительное углубление кирки сделали на первом же валуне, как трудно было работать в этом тесном месте даже двоим. — Надо придумать что-нибудь получше.

Винслоу повернулся лицом к ней и опустил кирку. Он снял свитер и куртку, его самодельная светлая рубашка пропиталась потом, а лицо, тоже залитое потом, блестело при свете факелов.

— Ты что-нибудь уже придумала небось?

— Мы могли бы… — Джеми запнулась, зная, что гигант иногда не мог сдерживать свой характер, и чувствовала, что сгоряча он мог даже ударить собеседника. — Мы могли бы сказать Мышу, — выпалила она наконец, — но надо нарушить Молчание.

Винслоу сделал нетерпеливый жест, воздев вверх натруженные руки:

— Джеми, если бы это дало что-нибудь, я бы спел ему гимн. Мышь будет только мешаться под ногами, работа замедлится, все снова начнут спорить. — Ему уже приходилось видеть своего друга в действии, и его инстинкт подсказывал ему, что его лидерство по крайней мере не слишком надежно, особенно когда люди начали уставать, а работа подвигается так медленно. Если дать им возможность выбирать между разными вариантами — а жизненная позиция Мыша только и состояла из целой кучи вариантов, — то они ничего не сделают, погрязнув в их обсуждении, как это и было в случае с пиратским золотом.

— Винслоу, он знает туннели лучше, чем кто бы то ни было, даже лучше Отца. Может быть, он знает другой вход.

— Другого входа просто нет. Сколько еще можно рассматривать эти чертовы карты?

Она огорченно кивнула головой, соглашаясь, но продолжала настаивать, толкаемая страхом, что принятое Винслоу решение ни к чему не приведет.

— Может быть, он может построить что-нибудь, какую-нибудь машину.

— Да знаю я эти его машины, — бросил ей в ответ Винслоу, в котором снова стал закипать гнев, — половина из них не работает…

— А другая половина работает!

Винслоу тяжело вздохнул, его собственное поражение, его опустошенность искушали его крикнуть на эту стройную светловолосую девушку, велеть ей заткнуться и приниматься за работу… делать хоть что-нибудь, а не рассуждать… Рядом с ним Рандольф и Нардо, испытанные работники, начали опускать кирки и прислушиваться… Черт возьми, еще минута таких рассуждений — и они начнут искать другой способ сделать дело…

Он указал рукой на каменную стену.

— Там находятся Винсент и Отец, может быть, они ранены, возможно, умирают, — сказал он. — Ты хочешь пробиться к ним? Наши разговори не разрушат эту скалу, девочка. Это сделают наши труды. Понимаешь, что я имею в виду? — Он повернулся к ней спиной — мгновение спустя то же проделали и двое рядом с ним. Винслоу всеми своими силами обрушился на скалу, пытаясь всей своей энергией и яростью отодвинуть с пути эту несокрушимую стену — отодвинуть черную тень смерти, встававшей перед ним, ужасной смерти Отца, смерти Винсента и все то, что должно было прийти за этим.

С минуту Джеми смотрела на него, на громадный мощный контур его тела, крошащего гранит при свете висящего неподалеку светильника, на стальной блеск острия кирки и на разлетающееся каменное крошево. Потом, не в состоянии вынести этого зрелища, она повернулась и бросилась прочь из туннеля.

Стоя в пропахшем плесенью техническом подполье своего многоэтажного дома, Катрин внимательно слушала, что происходит в помещении прачечной над ней. Оттуда ни доносилось ни звука, если не считать обычного урчания стиральных машин, отжимающих в своих центрифугах чью-то одежду, да тяжелого, похожего на биение огромного сердца ритмичного пульса центрального отопления… Ни шагов, ни голосов, ни звука работающего телевизора, который бы дал ей знать, что в помещении кто-то находится. Все складывается отлично, подумала она. Было самое тихое время здесь, утренние часы пик закончились, вечерние еще не наступили… а через пару часов здесь будет столпотворение. Сейчас же весь подвальный этаж огромного здания буквально вымер.

Она осторожно освободила из-под мышки большой электрический фонарик, застегнула авиационную куртку коричневой кожи, которую она надела, собираясь сюда, и, нагнувшись, подняла и положила на пол крышку чугунного люка. Взяв фонарь в руку, она посветила им в открывшееся отверстие, чтобы убедиться, что ее не поджидает здесь какая-нибудь малосимпатичная зверюга, а потом быстро спустилась в отверстие, задвинув над головой крышку. Рядом с лесенкой, на которой она стояла, вниз проходил пучок труб отопления различного диаметра, темно-красная краска, которой они были покрыты, подчеркивала их грубую литую поверхность. Еще раз обведя лучом фонарика пространство подземелья, она повернулась снова к трубам.

Тыльным основанием фонарика она выстукала на трубах тот простой код, которому ее научил Винсент, — обозначение ее местонахождения и свои инициалы. И стала ждать.

Всю дорогу к дому — пока она укладывала в атташе-кейс свои бумаги, пока торопливо отпрашивалась у Джо — внутри нее нарастало чувство уверенности в том, что Винсент попал в беду. Это чувство подгоняло ее, когда она лихорадочно переодевалась в своей квартире, натягивая грубые ботинки, расхожую рубашку и джинсы, это же чувство сейчас полностью владело ею. Но она не ощущала ничего более конкретного, чем ощущение темноты и боли. Она только знала, что произошло нечто крайне плохое.

Прошло минут десять, но Винсент не появился и не отозвался — иногда он, находясь от ее дома на большом расстоянии, отвечал ей стуком, когда он появится, обычно не более чем через пятнадцать минут, и она снова постучала по трубам. Она прикинула, могут ли услышать ее сигнал те невидимые люди, которые окружали Винсента, населяли его мир: Паскаль в своем пещерообразном Центре Связи, Отец, которому выпали семь дней счастья…

Внезапно ей захотелось, чтобы с Отцом все было в порядке. Ответа по-прежнему не было. Она снова осветила фонариком дальний угол подземелья, заставленный каким-то барахлом. Через секунду она с сильно бьющимся сердцем уже шла туда, нащупывая в кармане куртки кусок мела, который ей дал Винсент. С Винсентом случилась беда… Она знала это так же точно, как он ощущал грозящую ей опасность. Он не мог ни прийти, ни ответить, и ей внезапно пришло в голову, что она, может быть, единственный человек, который знает, что он в опасности. Единственный человек, который может его спасти.

Это было для нее решающим.

Глубоко вздохнув, она ступила сквозь невысокий проход и в одиночестве двинулась в темноту мира Туннелей.

Она имела весьма смутное представление, в каком направлении находятся жилища обитателей Туннелей. Следуя путем, каким Винсент провел ее в библиотеку, она нашла железную винтовую лестницу, которая вела к горизонтам, лежащим ниже той старой магистрали, по которой она шла. У основания лестницы ее ждал другой туннель, более широкий, с облицованными плиткой стенами, бывший когда-то старой линией частного метро; в одном месте узкий лаз вел еще глубже вниз. Ее ботинки мягко шлепали по лужицам воды или поскальзывались на натеках жирной грязи, то и дело она слышала отдаленные неясные звуки, передаваемые трубами. Если ребятня Туннелей помечает свои маршруты мелом, думала она, неуверенно двигаясь по другому, более узкому туннелю, то рано или поздно она должна заметить эти пометки, разве не так? И даже может встретить кого-нибудь, кто поможет ей найти дорогу в Нижний мир, возможно, сирот Эрика и Элли…

Опускаясь все глубже во мрак, она улыбнулась, подумав об этом худеньком, практичном и невысоком подростке и о его плотно сложенной озорной сестре. Она поймала себя на мысли, что ей стоило бы захватить с собой компас или клубок ниток… Причем очень большой клубок, подумала она, рисуя мелом на стене туннеля еще одну стрелу, чтобы найти обратный путь. Еще одна лестница, ее металлические ступени исчезают в бездонной темноте древней вентиляционной шахты… На сколько же уровней она опустилась? Шахты метро, по ее подсчетам, проходили на глубине около двухсот футов, гораздо глубже их залегали туннели, отводившие подземные воды… Как же Винсент мог ориентироваться здесь? Это же куда сложнее, чем пытаться найти ресторанчик в Гринвич-Виллидж…

Он был в беде, в опасности, изнемогал от боли. Эта мысль постоянно сверлила ее сознание, все настойчивее и настойчивее будоражила ее мозг. Она должна была найти его…

Она уже опустилась очень глубоко, на уровень гранитного основания острова, туда, где складки гранита и глухие расщелины проходили глубже уровня туннелей метро, где по разрушающимся стенкам постоянно сочилась вода и где на камне белели нити плесени. Сырым запахом глубины повеяло на нее из древнего колодца посередине туннеля; когда она миновала его, из-под ее ботинка выскочил камень и упал в него, лишь через долгое время она услышала внизу плеск воды. Грохот поездов метро превратился в невнятный гул и доносился откуда-то издалека, она сообразила, что идет в неверном направлении. Но она никак не могла сообразить, где же находится правильное направление.

Но вдруг, когда она заворачивала за угол, луч ее фонаря выхватил из мрака причудливый узор решетчатой двери, утопленной в стенке туннеля. Рванувшись к ней, она схватилась обеими руками за толстые стальные прутья. Винсент рассказывал ей о таких дверях, иногда сваренных из прутьев, иногда сделанных из толстых листов металла или массивного дерева; эти двери закрывали доступ на нижние горизонты мира Туннелей… Толкнув дверь, она услышала в ответ только металлический лязг запора. Луч фонаря осветил только серые осклизлые стены туннеля, круто заворачивающего в темноту.

— Алло! — крикнула она, и эхо подхватило этот звук, исказив его. «Алло… алло…аллоалло-о-о-о», — растаяло вдали. — Винсент! Есть там кто-нибудь? Киппер! Элли! (Элли-эли-элиэлиэли…)

Она снова потрясла решетку, но запор держал прочно. Винсент рассказывал о потайных ловушках и скрытых отмычках… Она посветила фонарем вокруг, стараясь найти что-то похожее, что бы дало ей возможность открыть дверь, войти внутрь…

У верхнего края двери, врезанная в скалу над дверью, сверху на нее смотрела вырезанная из небольшого камня львиная морда. Она была установлена немного неровно, слегка наклонена на одну сторону — весь камень, подумала она, протягивая к нему руку, должен вращаться. Схватив его одной рукой, она попыталась повернуть его…. но он не поддавался. Она зажала фонарь под мышкой и, взявшись двумя руками, снова попробовала повернуть, и на этот раз ей удалось.

Возникшая было в ней радость тут же испарилась. Пол под ее ногами провалился, и потайная крышка люка, на которой она стояла, швырнула ее в пустоту, как камень.