ОБ УДОВОЛЬСТВИЯХ

Из удовольствий одни суть душевные, другие — телесные. Душевные, конечно, те, которые свойственны одной только душе, самой по себе, каковы удовольствия, возникающие при занятиях науками и при созерцании. Эти, ведь, и им подобные свойственны одной только душе. Телесные же удовольствия — те, которые происходят при участии души и тела и которые поэтому называются телесными; таковы удовольствия, касающиеся пищи и совокуплений. Но никто не мог бы подыскать удовольствий, свойственных одному только телу, так как последнему свойственны только страсти (πάθη), каковы: рассечение, истечение и соответственные темпераменту качества. Всякое удовольствие, ведь, сопровождается чувством (ощущением) — а мы уже показали, что чувство относится к душе. Очевидно также, что об удовольствии можно говорить в различных смыслах, так как удовольствия бывают и в том, и в другом роде, как, например, удовольствия честные и порочные, ложные и истинные, те из них, которые свойственны одному только мышлению (уму), относятся к знанию, а возникающие с помощью тела, касаются чувства. И из чувственных удовольствий — одни естественны, другие неестественны. Кроме того, удовольствию, которое заключается в питье, противополагается печаль, которая возникает при жажде; удовольствию же, состоящему в созерцании, ничто не противополагается. Все это обнаруживает, что слово удовольствие имеет различные значения. Из так называемых телесных удовольствий одни суть естественные и вместе с тем необходимые, без которых невозможно жить, каковы: пища, восполняющая недостаток, и необходимые одежды; другие же хотя естественны, но не необходимы, как, например, совокупления, согласные с природой и с законом. Ведь эти последние содействуют сохранению всего рода, однако возможно и без них жить в девстве. Иные же удовольствия и не необходимы, и не естественны такие как пьянство, сладострастие, [сребролюбие] и пресыщения, превосходящие потребность. Они, ведь, не содействуют ни преемству рода, как законное сожительство, ни устройству (сохранению) жизни, а, скорее, даже вредят. Итак, живущий по Богу должен искать только удовольствий необходимых и вместе с тем естественных; тот же, который занимает второе после него место по добродетели, может стремиться как к этим удовольствиям, так и к естественным и не необходимым, но с соблюдением приличной меры, образа, времени и места; остальных же удовольствий должно всячески избегать.

Вообще те удовольствия должно признавать хорошими, которые не соединены с печалью, не возбуждают раскаяния и не причиняют никакого другого вреда, не переходят за пределы известной нормы и не отвлекают нас надолго от важных дел, или не порабощают себе. Истинные же удовольствия — суть те, которые возникают или стоят в какой–нибудь связи с познанием Божества, с науками и добродетелями: их должно считать прежде и более всего вожделенными, так как они содействуют не простому только существованию и не продолжению рода, но тому, чтобы жить как следует, быть честными и боголюбезными, — способствуют действительному душевному и интеллектуальному усовершенствованию человека; они не являются врачеванием каких–либо страданий, подобно удовольствиям, восполняющим недостаток, не имеют в себе решительно никакой печали (скорби), им предшествующей или следующей за ними, или противополагаемой им; они чисты и чужды всякой материальной примеси, будучи исключительно душевными.

И по мнению Платона, одни из удовольствий ложны, другие истинны. Ложны те, которые происходят с помощью чувства и знаний неистинного и соединены с печалями; истинны — те, которые свойственны одной только душе самой по себе, возникают, на почве истинного знания, ума и практического благоразумия, которые чисты и непричастны скорби и за которыми никогда не следует никакое раскаяние. Удовольствия, проистекающие от созерцания и от добрых дел, называют не πάθη, но πείσεις. Некоторые же такого именно рода удовольствие называют радостью.

Определяют еще удовольствие как чувственный процесс (явление) в природе. Но это, по–видимому, есть определение одного только телесного удовольствия, потому что последнее есть некоторое восполнение и врачевание телесного недостатка и проистекающей из недостатка печали. В самом деле, когда мы зябнем или испытываем жажду, то, исцеляя скорбь, происходящую от холода и жажды, испытываем удовольствие в согревании и питье. Следовательно, эти удовольствия добры относительно, а не сами по себе, не по своей природе. Ведь, подобно тому как излечиваться есть добро относительное, а быть здоровым — добро по природе и само по себе, так ж эти удовольствия суть блага относительные, являясь как бы своего рода лечениями. Удовольствия же, возникающие из созерцания, добры сами по себе и по природе, потому что они не происходят от недостатка. Итак, отсюда ясно, что не всякое удовольствие есть восполнение недостатка; а если так, то неверно определение, по которому удовольствие есть чувственный процесс в природе, так как оно обнимает не все удовольствия, но опускает из виду удовольствие, происходящее от созерцания. И Эпикур, определяющий удовольствие как устранение всякой скорби, говорит одно и то же с утверждающими, что оно есть чувственный процесс в природе. Действительно, устранение печали (скорби) он называет удовольствием. Но так как никакой процесс не однороден или не совпадает с его результатами, то и процесс удовольствия нельзя считать удовольствием, но чем–то отличным от удовольствия. Процесс, конечно, состоит в происхождении; но ничто из происходящего не может в одно и то же время происходить и существовать, а — очевидно — в последовательности; но приятное сразу доставляет удовольствие, следовательно, удовольствие не есть процесс. Затем, всякий процесс относится к несуществующему, удовольствие же — к тому, что уже существует: следовательно, удовольствие не есть процесс. Далее процесс (происхождение) называется скорым и медленным, удовольствие — нет. Кроме того, из благ одни суть свойство, другие — энергия (деятельность), иные — органы. Свойство (έξις) — как, например, добродетель; энергия — как действие по ней; или еще: свойство — зрительная сила, энергия — само зрение (видение), а органы — то, посредством чего мы действуем, как, например, глаз, нога и подобное. Все душевные силы в отношении к благу и злу суть силы некоторых природных свойств (έξεων); следовательно, благо ли есть удовольствие, или зло — оно будет состоять в этом только одном. Но оно не есть свойство. В самом деле, удовольствие не есть свойство в том смысле, как добродетель: оно, ведь, не может так легко переходить в противоположную ему печаль; тем более, не есть оно свойство в смысле обладания, противополагаемого лишению, потому что обладание и лишение не может быть в одно и то же время, между тем, некоторые в одно и то же время испытывают удовольствие и скорбят, как например, те, которые чешутся. Следовательно, удовольствие не есть свойство. Не есть оно и орган, потому что органы существуют не сами по себе (для себя), но ради другого, удовольствие же — не ради другого, но само по себе. Следовательно, удовольствие не есть орган. Остается, таким образом, признать, что удовольствие есть деятельность (энергия). Отсюда Аристотель определяет его, как беспрепятственную деятельность, соответствующую природному расположению (εξεωζ), потому что все затрудняющее природную деятельность причиняет огорчение. Но и счастье есть беспрепятственная деятельность согласно природному расположению; следовательно, по этому определению выходит, что счастье есть удовольствие, и самое определение ниспровергается. Поправившись, Аристотель определил удовольствие как результат беспрепятственных занятие ний индивидуума, сообразных с природой, так что удовольствие соприсуще счастью, сплетено с ним, но, однако, счастье не есть удовольствие.

Не всякая деятельность есть движение, но существует деятельность, происходящая и при неподвижности, по каковой первый действует Бог: ведь первый двигатель неподвижен. Такова же и созерцательная деятельность у людей. Она ведь происходит без движения, потому что и созерцаемое — всегда одно и то же и мысль созерцающего пребывает неизменной, так как всегда сосредоточивается на одном и том же. Поэтому, если созерцательное удовольствие как высочайшее, самое главное и истинное происходит без движения, то очевидно, что другие удовольствия, происходящие через сравнительно незначительные движения, чем при меньших движениях возникают, тем они выше и лучше. Удовольствия разделяются соответственно видам деятельности: сколько видов деятельностей, столько и удовольствий, причем, добрым соответствуют добрые, дурным — дурные. Очевидно также, что каждому чувству соответствуют различные по виду удовольствия. Действительно, иные удовольствия свойственны осязанию и вкусу; иные — зрению, слуху и обонянию. Более чистые из внешних чувств суть те, которые доставляют удовольствие, не соприкасаясь с чувственными объектами, каковы зрение, слух и обоняние. Существует также два вида мыслительных функций: один практический (деятельный), другой — теоретический (созерцательный). Очевидно, таким образом, что и удовольствий, соответствующих этим функциям, два рода, и из них созерцательный совершеннее практического. Человеку свойственны, поскольку он (есть) человек, удовольствия, проистекающие от мыслительной деятельности, потому что чувственные удовольствия присущи ему, поскольку он есть животное, наравне с прочими животными. А так как из чувственных удовольствий одни (люди) услаждаются одними, а другие — другими, то сами по себе хороши те удовольствия, которые представляются таковыми честным людям, а не те, которые порочным. Ведь правым судьею всякой вещи является не первый встречный, но — человек сведущий и расположенный (к тому) по природе.