– Ты уверен, что уже чувствуешь себя нормально?
– Да, клянусь, Вив, вполне. Парочка синяков и только.
– В газете это выглядит совсем иначе! – Голос Вивьен в трубке звучал недоверчиво, как будто она подозревала меня в том, что я из оскорбленного самолюбия или ввиду появления финансовых перспектив утаиваю от нее перелом позвоночника.
– Да ну, ты же знаешь этих газетчиков! Что касается меня, то я просто устал. Пришлось иметь разговор с полицией, потом бог знает сколько времени проторчал в больнице, пока врачи не убедились, что у Роя не проломлен череп, только после этого я попал домой.
– Значит, все-таки он вполне оправился после всего! – На сей раз в тоне Вивьен подспудно как бы угадывалось, что она считает череп Роя железным, каковы в глазах общественного мнения черепа гуляк, позеров и тому подобных личностей.
– В какой-то степени. Удар по голове может возыметь множество непредсказуемых последствий. Пока его абсолютно здоровым еще не признали. Состояние удовлетворительное, так мне сказали по телефону, я только что звонил в больницу. Собираюсь попозже к нему заскочить.
– Примерно когда?
– Когда немножко соберусь с силами. Наверное, к одиннадцати. А что?
– Я думала, может, мы вместе пообедаем?
– Отлично. Зайти за тобой в агентство?
Мы условились, что я зайду за Вивьен в четверть первого, а провожу обратно к четверти второго. Это было не самое удобное и не самое продолжительное время для ее обеденного перерыва, но мы редко встречались в середине дня, к тому же в тот вечер нам предстояла традиционная встреча, однако я предвкушал возможность как можно раньше поделиться с ней событиями вчерашнего вечера, а также и тем, что могло ожидать меня в больнице. Перед выходом у меня оставалось еще время, чтобы привести себя в порядок. Что я и сделал без особого напряжения, побрившись в темпе adagio sostenuto [8]Медленно, растянуто (um., муз.).
вместо обычного allegro con brio, [9]Радостно, с живостью (um., муз.).
слушая музыку (только те пластинки, которые я уже прорецензировал, ни одной Вебера или его современников, чтобы совершенно исключить всякий намек на работу), немного подремав и погрузившись в раздумья о судьбе малеровских концертов Роя.
День был туманный и душный. Я исходил испариной, когда в мрачном вестибюле больницы пытался найти кого-нибудь, способного объяснить, к кому обратиться, чтобы узнать, в какой палате лежит Рой. В конце концов, многократно вызывая недоумение, а пару раз получив отпор, я столкнулся с одной средних лет дамой в сером, которая прежде всего спросила, не репортер ли я. Я сказал, что нет, назвался, услышал вопрос, не тот ли я самый, что был с сэром Роем, когда его привезли, ответил утвердительно, получил интересующую меня информацию, после чего мне пришлось пройти множеством лестниц.
Рой оказался в отдельной палате и сидел в постели с газетой в руках и в какой-то белой, криво сидевшей на голове нахлобучке. В остальном он выглядел вполне нормально.
– Старина Даггерс, родной вы мой!
– Ну как вы, Рой?
– Точь-в-точь как моя скрипка, старина! Они… – Щеки у него дрогнули. – Хотя едва ли стоит об…
Он осекся, у него перехватило горло. Я испугался, что он разрыдается, и если бы это произошло, и я бы не смог удержаться от слез.
– Но можно найти другую, – сказал я.
– Других не так уж много. Вы, вероятно, слыхали, в этой последней войне четыреста с лишним было уничтожено. И даже если бы этого не произошло, все равно было б немного. Ну да, я, конечно, отыщу себе другую, но только это будет уже совсем не та. Знаете ли вы, что я с этой старушкой прожил почти тридцать лет? Свой первый концерт на ней играл! Поистине была боевая лошадка Макса Бруха! Тем не менее отвечаю на ваш вежливый вопрос: у меня пять швов, ни о каком сотрясении мозга речи нет, завтра меня выпишут и еще сколько-то после этого мне предписано отдыхать. Последнее можно проигнорировать – необходимо думать о Гусе. Джордж – это руководитель Нового Лондонского симфонического оркестра – репетирует с ними сегодня и завтра, но уже послезавтра утром я должен как штык стоять у дирижерского пульта.
Я кивнул. Рой взглянул на меня с усмешкой и медленно покачал головой.
– Отличная работа, Даггерс! Чем именно мазали?
– Маслом. Отличным, новозеландским. Я не ожидал, что у нас в такое выльется. Думал, вы поймете сразу, едва начнете подстраивать скрипку или даже раньше. Простите, что так…
– Что вы, такое волнующее зрелище! Правда, это был для меня в какой-то степени сюрприз. По зрелом размышлении. Не подозревал, что вы на практике так далеко способны зайти со своими принципами.
– Мне казалось, я просто обязан что-то предпринять!
– Весьма похвально! И как же, вы прямо там в клубе мазали, у всех на виду?
– В туалете.
– Нет, просто интересно. Что ж, пожалуй, вы зря потратили время.
– Зато все слышал и видел!
– Нет, я имею в виду, если так можно выразиться, реакцию критики. Читали утреннюю «Орбиту музыки»? Весьма оперативно отозвались.
Я взял у него свернутые газетные листы. «Скрипач и дирижер Рой Вандервейн прокладывает новый путь в музыке!» – уведомлял кого-то Барри и далее заявлял, что, невзирая на некоторые технические неувязки, на непросвещенную аудиторию, а также на прискорбное событие, состоявшееся после концерта (см. с. 3), лично он счел для себя за большую честь присутствовать при рождении такого-то, такого-то и этакого новшеств, которые, несомненно, являются предвозвестниками чего-то грандиозного. Ближе к концу Барри, демонстрируя свою просвещенность, приводил ошеломляющее сравнение вчерашнего выступления Роя с первым исполнением Первой симфонии немецкого композитора Людвига ван Бетховена, освистанной публикой.
– Испугался, что его обвинят в консервативности! – сказал я. – Как все они.
– Все, кроме вас. Да, есть еще заметка покороче в «Летучей мыши». Хотите взглянуть?
– Спасибо, нет!
– Ваш материал появится в пятницу, верно?
– Да.
– Стало быть, есть время для более взвешенной оценки?
– Да.
– Вам все это показалось чистым дерьмом, ведь так?
– Так. За исключением вашего исполнения.
– Благодарю! – Рой слегка откинулся на подушки. – Словом, сами видите, это вовсе не провал, как нам всем сперва показалось. Учтите, события прошлого вечера многому меня научили. Ошибочно было выставлять это в виде своего камерного концерта. Молодежь меня знает прекрасно и почти не знает «Свиней на улице». В следующий раз надо дать им поиграть побольше. Пусть будет что-то типа квартета или квинтета с соло-гитарой.
Нудное чувство недоверия охватило меня:
– Как это в следующий раз?
– Фу-ты, ну-ты, Спиро Агню! Неужто вы думаете, что я полностью умоюсь после всего-навсего одного негативного приема? Никто и никогда не сможет…
– Да уж куда там, конечно, вы выше этого! – сказал я, подступая ближе к нему. – Просто легко представить, как в следующий раз или через раз кто-нибудь из этих молодцов выкрутит вам к чертям левую руку, чтобы внушить, что здесь вот, в этом месте, в самый раз бы запустить вибрафон или тенор-сакс. Вчерашний вечер, как я погляжу, многому вас научил! Да вы не извлекли самого главного урока, который иной, наверное, застолбил бы себе на всю оставшуюся жизнь! Вы просто-таки не способны…
Тут я оборвал себя, поскольку в палату кто-то вошел. Заметив краешком глаза что-то белое, я тут же решил, что это, должно быть, медсестра или еще кто-то из медицинского персонала, но оказалось, это Сильвия в длинном пальто, одновременно походившем на пиджак низкорослого судьи игры в крокет, а также робу совсем даже не низкорослого маляра-профессионала, в том смысле, что оно ей было достаточно велико, во всяком случае, могло таким считаться, с точки зрения того самого вырождающегося меньшинства, к которому я внезапно почувствовал себя причастным. Волосы Сильвии были опрысканы чем-то клейким, причем во время пребывания в аэродинамической трубе, – иного объяснения их внешнему виду на данный момент я не смог подыскать; веки замазаны темно-зеленым. Она решительно направилась к Рою и тут, смею надеяться, надолго разразилась потоком ласк, перемежавшихся с шептаниями. Я удалился к окну и стал разглядывать жилищный массив: красный кирпич с обводами из белой штукатурки, маленькие балкончики, на одном – громадный белый пес метался взад-вперед, как тиф в клетке.
– Почему он здесь? – услышал я за спиной вопрос Сильвии.
– Будет тебе, Сильвия! Даггерс пришел меня навестить.
– Уже навестил, так ведь?
– Нет, почему она здесь? – спросил я, поворачиваясь. – Конечно, если мне будет дозволено об этом спросить. Насколько я знаю, Гарольд положил конец вашим отношениям.
Рой рассмеялся своим сочным смехом и взглянул на Сильвию с любовью и восхищением:
– Мы решили, что скорее мы положим конец всем его усилиям положить конец, верно, любимая? Мы, Даггерс, предпринимаем некоторые контрмеры, и, судя по тому, что я только что узнал, они гораздо действенней, чем просто шанс ему отомстить. Мы оставляем все как есть.
– Все как есть?
– Да, все как есть, – сказала Сильвия. – В общем, мы с ним будем жить вместе, и ничто и никто не сможет нас остановить.
– Ах так.
С выражением крайней серьезности и решительности Рой произнес:
– Так что вы там говорили, Даггерс, по поводу вчерашнего вечера?
– А что тут говорить? Тем более сейчас.
– Почему? Я весь внимание.
– Хотите убедить себя, что прислушиваетесь к каждому моему слову, и вы должны допустить, положа руку на сердце, что в какой-то степени я оказался прав, но это лишь факт, с которым вам просто придется смириться, хотя скоро вы обо всем позабудете.
– Вон отсюда, – сказала Сильвия, которая, по всей вероятности, оценила хотя бы тон, с которым я все это произнес. – Вон отсюда и из нашей жизни. Ты просто зану-у-уда поганая! Чтобы духу твоего тут не было!
– Да катись ты! – сказал я.
Сильвия двинулась вокруг кровати прямо на меня с тем самым видом, с каким атаковала Китти. Я схватил со столика графин с водой.
– Только подойди, сейчас ты у меня искупаешься!
– Ну-ну, любимая, не дури!
Одно из двух восклицаний на нее подействовало: Сильвия уселась на кровать ко мне спиной. Рой потянулся и взял ее за руку.
– Валяйте, Даггерс!
– Ладно! Только я не понимаю и никогда не пойму, как после того, что произошло вчера вечером, могла прийти вам мысль воссоединиться с этой вашей красавицей! Да не нужны вы им; они уяснили всю несуразность вашего выступления. И, видит Бог, дали вам это понять…
– Да ну вас к черту, это была всего лишь шайка грязных хулиганов! Жалкое меньшинство! Этого добра везде полно. Не хотите же вы сказать, что именно они представляют целое…
– Именно, хочу! Ведь никто даже не попытался вмешаться! Разве не так? Стояли и глазели, потому что они…
– Люди вообще не имеют привычки вмешиваться. Это повсюду так.
– Нет уж, когда этим надо, они вмешиваются! Чуть что, немедленно пускают в ход кулаки! Как у них там, соперничающие банды юнцов!
– Послушайте, Даггерс, вам в самом деле стоит предъявить свидетельство о рождении, чтоб я убедился, что вам не шестьдесят пять! Не вся молодежь состоит из соперничающих банд! Если где такая банда и заведется, они держатся поближе к своим домам. Ну а, боже мой, если уж возникнут у нас под боком, то и развернуться-то не успеют! Вы городите несусветную чушь!
– Ладно, пусть я горожу чушь! Только факты говорят, что эти молодчики на деле осуществляют то, что у иных в замыслах! Частично – я хочу сказать, не все они агрессивно к вам относятся, однако могу поспорить, что подавляющее большинство симпатии к вам не питает. Вчера вечером, мне казалось, они начали сбегать потому, что им скучно было слушать. Все это, конечно, так, но главная причина все-таки, мне кажется, в том, что у них поехали мозги. При виде того, как человек довольно пожилой, настолько, что явно знает и умеет много больше них, выставляет себя перед ними напоказ. Это все равно как если б их родная тетка устроила стриптиз прямо у них на глазах. «Не твоя это роль, папаша, и не мылься!»
Сильвия разинула было рот, но Рой, вероятно сжав ей руку, заставил ее умолкнуть. – Он по-прежнему вот уже целую минуту не сводил с меня взгляда с полным и неприкрытым вниманием человека, сосредоточенного на собственных мыслях. Я понимал, что говорил и буду говорить только для того, чтобы впоследствии успокоить себя, что высказал все, что хотел, подобно тому как и Рой скажет себе, что он выслушал все, что хотел, и тем не менее я продолжал:
– Хотите честно, чего я ожидал после вчерашнего? После того как ваша пьеска провалилась, вас самого вздули, а вашу скрипку разбили в щепки, что равносильно надругательству над любимым детищем? Ведь так все было, Рой? После этого я честно ожидал, что вы поклянетесь больше никогда и ни за что во все это не влезать, никакого поп-искусства, никакой молодежи, никаких новых веяний в том или этом, – но все же через месяц или два все равно потихоньку приметесь за старое. Но оказалось, буквально на следующее утро вы снова вынашиваете свои кошмарные планы, и в том же направлении! Это ужасно! Вы все стремительней катитесь вниз. Единственное, на что я надеюсь: вы не успеете скатиться настолько, чтобы опорочить свое собственное имя и опозорить оркестр, репетирующий Малера! После всего этого я советовал бы вам отправиться куда-нибудь подальше, скажем в Калифорнию, где никто про вас ничего не знает и никто ничего не поймет. Все, я пошел! Ах да…
Спохватившись, я вытащил из кармана пиджака маленькую бутылку скотча и поставил на столик у кровати.
– Ну, Дагтерс, черт побери, это прямо-таки королевский подарок! Большущее спасибо!
– На вашем месте я бы ее припрятал. Что ж, всего хорошего вам, идиот паршивый! И удачи! Вам обоим.
Выйдя из палаты, я поспешил в глухой закоулок коридора и там принялся пинать стенку ногой, а также еще пару раз врезал по ней кулаком, приговаривая:
– Ах распиздяй, мудило, дерьмо собачье!
Тут до меня донеслись дребезжащие звуки приближающейся из-за угла тележки, и я, рванув по лестнице вниз, вскоре вновь оказался на улице среди уже знакомой мглистой духоты. До встречи с Вивьен у меня оставалось еще три четверти часа, однако, теоретически говоря, мне было бы сейчас в самый раз напиться или рвануть куда-нибудь в бордель. Я принялся гулять по Гайд-парку, думая о том, чего я не успел сказать Рою и что имело отношение к Китти, и Пенни, и Эшли, и вообще, но понимая, что все равно бы ничего не помогло. У Мраморной арки я сел в автобус, потом сошел с него, обнаружив, что так-таки не в силах избавиться от своих мыслей. В этом смысле, за неимением лучшего, бродить пешком по тротуарам, заполненным людьми, мне казалось легче. Я подошел к агентству авиакомпании в восемнадцать минут первого, подхватил Вивьен и повлек ее через дорогу в одну их тех дешевых закусочных, где вино отпускается стаканами, а пиво – только особой, бог его знает какой, горстке любителей.
Мы ели скампи со шпинатом, и я рассказывал Вивьен все, что со мной произошло, и на последние эпизоды она реагировала с выражением, на мой взгляд напоминавшим ее знакомую угрюмость вкупе с озабоченностью в умеренном варианте, но с преобладанием озабоченности. Я объяснял это тем, что Рой ей никогда не нравился. Затем, принявшись за яблочный пирог со сливками, Вивьен произнесла:
– Послушай, Дуг, мне надо тебе кое-что сказать! Я, по-видимому, выхожу замуж за Гилберта.
Я чуть не поперхнулся яблоком.
– За кого, за кого?
– За Гилберта Александера. Этого парня из Вест-Индии. Ты его знаешь.
– Я-то его знаю, но даже не подозревал, что его знаешь ты! То есть не подозревал, что ты с ним знакома. И когда это случилось?
– Когда мы встретились у твоих дверей.
– Так это же одна минута!
– Ее оказалось вполне достаточно, чтобы он со мной поздоровался и спросил, не соглашусь ли я как-нибудь пойти с ним что-нибудь выпить, но я сразу сказала, что нет, а он сказал, ну, это понятно, но, может быть, я запишу ему в книжечку свое имя и номер телефона, и уже держал наготове свою ручку, собственно, даже не дал мне сообразить, как ему лучше отказать.
– Да, но ведь это было всего лишь на прошлой неделе, в прошлый…
– Ну, пока мы еще не собираемся вступить в брак. Хотим только устроить помолвку.
– Кто в наше время устраивает помолвки!
– Гилберт говорит, что у него на родине так принято. То есть перед тем, как вступить в брак. Да и у нас так принято. И не думаю, что этот обычай уже отменен.
– Твой отец знает?
– Да, я водила Гилберта к нему в гости вчера вечером. И чтобы ты ничего такого не подумал, папу вовсе не смущает, что Гилберт чернокожий.
– А я и не подумал ни о чем таком!
– Ах, Дуг, не притворяйся, конечно подумал! Если хочешь знать мое мнение, то, по-моему, основная проблема чернокожих вовсе не в том, что у них черная кожа. Кто бы стал обращать на нее внимание, если бы все они так не носились со своими предрассудками! Сам цвет очень даже мил. И на самом деле он даже не черный, не совсем черный. Да даже если б и черный, это может быть очень красиво. Но самое неприятное у большинства чернокожих, это их негроидная внешность: огромные вывороченные губы, широкие носы и тому подобное. Только Гилберт совсем не такой: он похож на темнокожего англичанина Потрясающе!
– Я бы не сказал, что это основание, чтобы выходить за него замуж.
– Нет конечно! Просто мне нравится такой тип мужчины. По характеру, я хочу сказать. Он вмешивается в мои дела. Велит делать одно и не велит другое.
– Да уж, мужчина с характером!
– Вот именно!
– Мне казалось, мы все прошли через этот этап.
– Оказывается, не все!
В этот момент нам принесли кофе, и я тут же выманил счет. Из прошлого вечера возникло воспоминание, а с ним и объяснение: я думал тогда о Пенни решительней прежнего, подспудно предчувствуя коренной и неблагоприятный (лично для себя) поворот в судьбе Вивьен. Но все же мне еще трудно было в это поверить.
– Все это вовсе не означает, что я хочу, чтобы мной все время управляли, – пояснила Вивьен. – Но если тебе кто-то нравится, необходимо время от времени внедряться в его жизнь. Это естественно. Кое в чем я внедряюсь в его жизнь. Скажем, он немного психует из-за своего цвета кожи, ну а я стараюсь, чтобы это ему в жизни не мешало.
– Послушаешь тебя, вы с ним по крайней мере полгода как вместе.
– И мне так кажется. Мы вместе провели весь вчерашний день.
– Так ты брала выходной? Ничего подобного раньше с тобой не случалось.
– С тобой – нет. Ты никогда об этом не просил. И еще вот что я хочу сказать. Ведь у меня отвратительный вкус – в одежде, во всем, правда? Ну, ответь же честно, Дуг! Теперь уже можно.
– Это верно.
– Но ты мне этого никогда не говорил, потому что не проявлял себя как мужчина с характером. Ни во что не вникал. А Гилберт мне сразу все честно сказал. Он просмотрел весь мой гардероб и отобрал вещей пять, не больше, которые я могла бы носить, при этом полностью отказавшись от остальных. То же с моими украшениями и всем прочим.
Мы помолчали, потом я спросил:
– А все-таки зачем тебе эта помолвка?
– Ну, чтоб сразу освободиться от того бородатого типа.
– А теперь от меня?
– Надеюсь. Хотя, Дуг, дело в том, ты ведь знаешь, как я люблю совмещать, потому что мне нужно много, ты ведь знаешь, потому что я немножко…
– Слишком сексуальная?
– Мне кажется, да. Словом, Гилберт не одобряет того, что я люблю совмещать. Считает это декадансом. Он утверждает, безотносительно, с ним я или нет, что все равно не изменит на этот счет своего мнения, и я ему верю. И даже, по сути дела, с ним согласна. Поэтому наша помолвка продлится три месяца, и, если за это время я ни с кем его не совмещу или не буду чересчур страдать без совмещения, тогда мы с ним поженимся.
– Понятно.
Я опять помолчал, потом произнес, как мог наиболее сердечно:
– Надо полагать, эти ребята в своем деле большие мастера, ведь так? Ведь у них, должно быть, прямо скажем, есть чем…
За все время наших взаимоотношений Вивьен смеялась довольно часто, но в основном, как мне казалось, по причине веселого настроения или же в ответ на какую-нибудь шутку с бородой, в кино и так далее; теперь ее смех звучал совсем иначе:
– Подумать только, ты заговорил об этих вещах! Нет, это многих интересует. Девушек, например. Гилберт утверждает, что за ним увивается целая туча, потому что догадываются, что… ну, ты понимаешь. Если хочешь знать, – покраснев, она уставилась в свою кофейную чашечку, тихонько хихикнув, – у него точно такой, как у тебя, только черный!
Я отсчитал официантке деньги.
– Ну, если так, могла б помолвиться и со мной!
– Могла бы, только ты мне ни разу не предложил, и я всегда знала, что ты этого никогда не сделаешь. Наверное, я и к отцу тебя водила для того, чтобы навести на эту мысль. Хотя ведь у тебя есть Пенни, правда? Гилберт мне все про это рассказал. Он от нее ушел, можешь занять его место. Или она займет мое.
Я молча обдумывал ее слова. Техническая перестановка и с той и с другой стороны, безусловно, исключалась; перспектива некоего романа с Пенни казалась мне привлекательной, но какой-то несообразной, как будто мне кто-то бесплатно предлагал роскошную новую стереосистему.
– Гилберт считает это отличной идеей. Ему не хочется, чтобы она оставалась совершенно одна. Его очень беспокоит ее судьба.
– Видно, не слишком, раз он способен ее бросить!
– Ну, это же не прямо сейчас! Просто он считает, что ты сможешь ее потом слегка утешить. Мне пора, Дуг!
После этих завершающих холодных фраз ее поведение на улице снова сделалось значительно теплее. Вивьен взяла меня под руку.
– Завтра к шести папа пригласил кое-кого из друзей и соседей, нечто вроде неофициального торжества и помолвки. И торжество неофициальное, и помолвка. Ты смог бы прийти?
– Да зачем я вам там нужен, тебе и Гилберту?
– Ну как же! Мне – потому что мы с тобой не чужие, а ему – потому что, как он считает, он перед тобой очень виноват.
– Виноват передо мной?
– Ну как же, ведь он увел у тебя девушку, разве не так?
Я увидел перед собой ее ясные карие глаза и плотно сжатые губы.
– Ну да, ну да, виноват! Но скажи ему, что я не сержусь.
Мы остановились на краю тротуара как раз через дорогу от ее конторы, оказавшись между пешеходами и движущимся транспортом.
– Так ты придешь завтра?
– Там посмотрим! – сказал я. (Посмотреть мне надо было, дома ли Пенни и можно ли с ней увидеться завтра вечером, когда в результате посещения этого неофициального торжества и т. п. я смог бы оказаться почти на полпути к ней по линии метро «Норт-Вестерн».) – Если смогу, зайду.
– Так не забудь! Не беспокойся, я сама перейду через дорогу: давай простимся тут. Разумеется, я не имею в виду окончательно, а… ну ты понимаешь!
– Ну да, разумеется!
– Спасибо, что ты всегда был такой милый!
– Да какой уж там милый!
– Не спорь! Спасибо за все, что ты мне сейчас не сказал и чем не испортил мне настроение! Слыхал бы ты, что наговорил мне тот тип, который с бородой. Сам был в кусках, и я в кусках! Думаю, ты можешь себе представить!
– Думаю, что да.
Мы обнялись и на ходу поцеловались. Она отвернулась, и выражения ее глаз я не видел, но рот ее утратил прежнюю жесткость. Ее фигурка, подтянутая в форме оливкового цвета и обретшая силу, которой я прежде в ней не замечал, уверенно двинулась к противоположному тротуару, после чего, поспешно махнув мне от подъезда рукой, Вивьен скрылась в здании.
Я вернулся к себе домой и написал то, что полагалось для газеты: половину материала – о новой, готовящейся к постановке опере, половину, причем более объемную, – об «Элевациях № 9».