Кэчпоул, уже поджидавший Диксона в пивной, оказался высоким и худощавым юношей лет двадцати с небольшим. Он был похож на ученого, старающегося выдать себя за банковского клерка. Он заказал для Диксона пиво, извинился за то, что отнимает у него время, и после нескольких общих фраз сказал:

– Мне кажется, лучше всего рассказать вам истинные факты. Вы согласны?

– Да, но как я могу проверить, истинны эти факты или нет?

– Никак, конечно. Но если вы знаете Маргарет, то, конечно, сами убедитесь в их достоверности. Кстати, не будете ли вы добры сперва объяснить мне несколько подробнее то, что сказали по телефону о ее здоровье?

Диксон объяснил, попутно намекнув на отношения, которые сложились у него с Маргарет. Кэчпоул слушал молча, глядел на стол и, слегка нахмурившись, перекладывал то так, то этак две обгорелые спички. Волосы у него были длинные и взлохмаченные.

– Очень благодарен вам, – сказал он наконец. – Это значительно проясняет дело. Теперь я вам расскажу, что происходило на самом деле. Во-первых, что бы ни говорила вам Маргарет, мы с ней никогда не были любовниками ни в смысле чувств, ни, так сказать, практически. Насколько я понимаю, это для вас ново?

– Да, – сказал Диксон. Как ни странно, он вдруг испугался, словно Кэчпоул хотел затеять с ним ссору.

– Так я и думал. Ну вот, я познакомился с Маргарет на каком-то собрании и вдруг, сам не знаю как и почему, стал встречаться с нею, водить в театр и на концерты, ну, и тому подобное. Вскоре я убедился, что она принадлежит к тем людям – чаще всего это бывают женщины, – которые не могут обойтись без нервного напряжения. Мы стали ссориться буквально без всякого повода. Я, разумеется, был не настолько глуп, чтобы сойтись с нею, но вскоре она стала вести себя так, будто мы близки. На меня посыпались обвинения, что я ее обидел, что я невнимателен, что я стараюсь унизить ее перед другими женщинами, и так без конца. Вам это знакомо?

– Да, – сказал Диксон. – Продолжайте.

– Я вижу, у нас с вами больше общего, чем мы думали. Так вот, после одной особенно бессмысленной ссоры из-за каких-то слов, которые я сказал, знакомя ее с моей сестрой, я решил, что с меня хватит. Я сообщил ей об этом. Она устроила мне совершенно невозможную сцену. – Кэчпоул провел рукой по волосам и задвигался на стуле. – У меня был свободный день, и мы, помню, ходили помагазинам; она стала кричать на меня прямо на улице. Это был какой-то ужас. Я чувствовал, что еще минута – и я не выдержу, поэтому, чтобы она замолчала, я обещал прийти вечером, часов в десять. Но потом просто не смог себя заставить пойти к ней еще раз. Дня через два, когда я узнал о ее… покушении на самоубийство, я сообразил, что это произошло в тот самый вечер, и был потрясен, когда понял, что ничего этого не случилось бы, если бы я пришел к ней.

– Погодите, – сказал Диксон, чувствуя, что у него пересыхает во рту. – Она и меня приглашала в тот вечер. А потом говорила мне, что вы пришли и сказали…

– Вы уверены? – перебил Кэчпоул. – Вы уверены, что она звала вас именно в тот вечер?

– Совершенно уверен. Я все помню очень ясно. Точнее говоря, она пригласила меня, когда мы покупали снотворные таблетки – должно быть, те самые, которые она приняла вечером. Это я хорошо помню… А почему это вас интересует?

– Она покупала снотворные таблетки при вас?

– Да, именно.

– Когда это было?

– Когда она их купила? Примерно в поддень. А что?

– Но ведь она купила таблетки и при мне, под вечер, – медленно сказал Кэчпоул.

Они молча поглядели друг на друга.

– Наверное, она подделала рецепт, – сказал наконец Диксон.

– Значит, мы оба должны были присутствовать при этом и убедиться, до чего мы ее довели, – с горечью произнес Кэчпоул. – Я знал, что она истерична, но не думал, что до такой степени.

– Ее счастье, что жилец с нижнего этажа пришел скандалить из-за включенного приемника.

– Ну, она не стала бы рисковать. Нет, все это только подтверждает то, что я всегда подозревал: Маргарет не собиралась кончать самоубийством ни в тот вечер, ни вообще. Она, вероятно, приняла несколько таблеток незадолго до того, как мы должны были прийти, – конечно, не смертельную дозу, – и ждала, что мы ворвемся, будем ломать руки, отхаживать ее и упрекать себя. Вряд ли можно в этом сомневаться. Никакая серьезная опасность ей, конечно, вовсе не грозила.

– Но ведь этого не докажешь, – возразил Диксон.

– Ведь это только ваши предположения.

– А вы считаете, что я не прав? Зная о ней все, что вы, конечно, должны знать?

– Честное слово, не знаю, что и думать.

– Неужели вы не понимаете? Разве это не кажется вам логичным? Это единственное правдоподобное объяснение. Слушайте, постарайтесь вспомнить: не говорила ли она, сколько приняла таблеток, какова смертельная доза или что-нибудь в этом роде?

– Кажется, нет. Помню только, она говорила, что держала в руке пустой пузырек все время, пока…

– Пустой пузырек. А пузырьков было два. Вот видите. Это мне и было нужно. Я прав.

– Давайте выпьем еще, – предложил Диксон. Он ощущал необходимость хоть минутку побыть без Кэчпоула, но, подойдя к стойке, обнаружил, что потерял способность думать и только тщетно старался привести в порядок разбегающиеся мысли. Он еще не оправился от самого обыкновенного, примитивного изумления: какой-то совершенно незнакомый человек знает его приятельницу так же хорошо, как и он. Близость с одним, по его мнению, должна исключать всякую близость с другим. Что касается домыслов Кэчпоула… нет, он ему не верит. Разве этому можно верить? Это даже не те домыслы, которым можно верить или не верить. Когда Диксон вернулся с полными кружками, Кэчпоул сказал:

– Надеюсь, вы теперь убедились? – Он сидел, раскачиваясь на стуле и словно упиваясь торжеством. – Пустой пузырек. Но было два пузырька, а она проглотила таблетки только из одного. Откуда я знаю? Можете ли вы представить, что она упустила бы случай сказать вам, что приняла два пузырька таблеток, если бы она действительно приняла два? Нет, она просто забыла солгать. Она считала, что это не имеет значения. Она не предвидела, что я буду искать встречи с вами. Я ее не виню – даже самые хитроумные люди не могут предусмотреть всего в своих расчетах. Она, разумеется, заранее выяснила, что один пузырек – не опасно. Быть может, и два пузырька не убили бы ее, но она не желала рисковать. – Кэчпоул взял кружку и отпил половину. – Я чрезвычайно благодарен вам. Теперь я совершенно освободился от нее. Слава Богу, не надо больше о ней беспокоиться. А за это можно многое отдать. – Он поглядел на Диксона; волосы упали ему на лоб. – И вы, надеюсь, тоже больше не чувствуете себя связанным с нею.

– Вы никогда не заговаривали с ней о женитьбе?

– Боже упаси. Я не такой уж дурак. А она, наверное, сказала вам, что я сделал ей предложение?

– Да. И вы, вероятно, не уезжали в Уэльс с какой-то девицей?

– К сожалению, нет. Я ездил в Уэльс, но по делам фирмы. А мое начальство, опять-таки к сожалению, не снабжает своих представителей девицами. – Он допил пиво, поднялся и сказал уже гораздо спокойнее: – Надеюсь, я развеял ваши подозрения. Очень рад был познакомиться с вами, и мне хочется еще раз поблагодарить вас за огромную услугу. – Наклонясь к Диксону, он сказал, понизив голос: – Не старайтесь ей помочь, это для вас опасно. Поверьте, я знаю, что говорю. Право, она не нуждается ни в какой помощи. Ну, желаю вам всяческих удач. До свидания.

Они обменялись рукопожатием, и Кэчпоул крупными шагами пошел к дверям.

Диксон допил пиво и через две минуты тоже вышел. Пробираясь через толпу спешивших людей, он направился к своему пансиону. Факты казались неопровержимыми, но Маргарет слишком прочно укоренилась в его жизни и в его душе, чтобы можно было выгнать ее оттуда с помощью простого перечня фактов. И так как другого очистительного средства, кроме фактов, не было, то Диксон предчувствовал, что вскоре совсем перестанет им верить.

Мисс Кэтлер подавала ленч всем желающим в час дня. Диксон решил воспользоваться этим, а после двух сесть в поезд и уехать домой. Войдя в столовую, он увидел Билла Аткинсона, который читал последний номер своего спортивного журнала. Тот поднял глаза на Диксона и, что бывало с ним довольно редко, заговорил первый.

– Сейчас беседовал по телефону с вашей красоткой, – кратко сообщил он.

– А, черт! Чего ей надо?

– Не чертыхайтесь, – сурово нахмурился Аткинсон.

– Это не та, которая действует мне на нервы и вечно хлопается в обморок, это другая, та, что, по вашим словам, – собственность бородатого спортсмена.

– Кристина?

– Да, Кристина, – сказал Аткинсон, ухитряясь произнести это имя, как ругательство.

– Она ничего не просила передать мне, Билл? Это страшно важно.

Аткинсон поглядел на первую страницу журнала, где сплелись два Лаокоона, и буркнул «погодите минуту», дав понять, что разговор еще не кончен. С сосредоточенным видом прочитав то, что было записано на полях страницы, он добавил оскорбительным тоном:

– Я всего не разобрал, но главное – ее поезд уходит в час пятьдесят.

– Как, сегодня? А я слышал, что она пробудет еще несколько дней!

– Я не отвечаю за то, что вы слышали. Я говорю то, что слышал сам. Она сказала: ей нужно вам передать что-то важное, но по телефону сообщить мне этого не может, так что если вы захотите ее видеть, то приходите к поезду в час пятьдесят. А впрочем, по ее словам, это дело ваше. Она почему-то особенно упирала на то, что это, мол, дело ваше, но не спрашивайте меня почему – она не стала распространяться на эту тему. Просто она сказала, что если вы не придете, она «поймет». И опять-таки не просите меня расшифровывать, что это значит. – Аткинсон добавил, что поезд отходит не от городского вокзала, а от маленькой станции неподалеку от дома Уэлча, где останавливаются лондонские поезда, идущие из других городов.

– Пожалуй, надо бежать сейчас же, – сказал Диксон, прикидывая время.

– А как же. Я скажу толстухе, что вам расхотелось есть. Бегите, чтоб поспеть на автобус. – И Аткинсон снова уткнулся в журнал.

Диксон выбежал на улицу. У него было такое ощущение, будто он всю свою жизнь торопился что есть сил. Почему она уезжает не с городского вокзала? Ведь в три двадцать на Лондон отходит очень удобный поезд. Что она хочет ему сообщить? У него, во всяком случае, есть новости – целых две. Означает ли ее неожиданный отъезд, что она поссорилась с Бертраном? Автобус должен прибыть на Университетское шоссе между десятью и пятнадцатью минутами второго, то есть он подойдет с минуты на минуту. Следующий пойдет только в час тридцать пять. Безнадежно. Он побежал быстрее. Нет, из-за обыкновенной ссоры она не уехала бы. Он ручается чем угодно, что она не из тех, которые способны на такие мстительные выходки из-за пустяков. О, черт, быть может, она просто хотела сообщить, что «дядя Джулиус» намерен предложить ему работу? Она, конечно, не рассчитывала, что он узнает об этом так скоро. Неужели она хочет, чтобы он проделал такой длинный путь только ради этого? Или это просто предлог, чтобы повидаться с ним? Но зачем ей с ним видеться?

Диксон внезапно метнулся на мостовую – из переулка напротив показалась большая, похожая на такси машина; она остановилась, как видно, готовясь влиться в поток бегущих по шоссе машин. Диксон, прорвавшись сквозь ближний ряд машин, заорал: «Такси! Такси!» Вот здорово – как раз то, что ему нужно! Еще мгновение, и он добрался до противоположного края мостовой, но в это время машина выехала на главную магистраль и, набирая скорость, двинулась вперед. «Такси! Такси!» Он почти нагнал машину, но вдруг в заднем стекле появилась шляпка в виде берета, а под ней – лицо супруги декана, сурово глядевшей на него с заднего сиденья, которое вначале показалось ему пустым. Значит, это не такси, а машина декана. Неужели и декан сидит там тоже? Диксон круто свернул в сторону, бросился в открытую калитку палисадника перед каким-то домом и, стараясь спрятаться за изгородью, присел на корточки. Собственно говоря, так ли уж важно застать Кристину на станции? Ведь он сможет разыскать ее потом, через «дядю Джулиуса». Сохранился ли у него клочок бумажки, где был записан номер ее телефона?

Стук по стеклу заставил его обернуться. Из окна нижнего этажа на него гневно смотрели какая-то старая дама и большой попугай. Диксон отвесил глубокий поклон и, вспомнив об автобусе, выбежал на улицу. Ярдах в двухстах автобус, шедший из города, медленно взбирался на холм. Издали Диксон не мог разобрать, что написано на маршрутной табличке, тем более что очки его запотели от беспрерывной беготни, но это, наверное, тот самый автобус, и он должен попасть в него. Он чувствовал – насколько он вообще мог что-либо чувствовать в эти минуты, – если он опоздает на станцию, в его жизни произойдет что-то непоправимое, он лишится чего-то очень для него важного. Он побежал еще быстрее, прохожие шарахались в сторону и с удивлением и негодованием глядели ему вслед. Автобус, пропуская идущие мимо машины, чтобы свернуть на Университетское шоссе, остановился посреди улицы, и Диксон убедился, что это тот, который ему нужен. Он с той же скоростью побежал к углу Университетского шоссе, но автобус уже двинулся и исчез за поворотом раньше, чем Диксон успел добежать. Свернув наконец за угол, Диксон увидел, что автобус стоит шагах в пятидесяти дальше по шоссе и кто-то только что вошел в него.

Диксон перешел на бешеный, сжигающий легкие скоростной бег; кондуктор автобуса бесстрастно наблюдал за ним с задней площадки. Когда Диксон был уже на полпути, кондуктор дал звонок, водитель включил сцепление и колеса медленно завертелись. Диксон обнаружил, что он куда лучший бегун, чем думал; но когда между ним и автобусом осталось не больше пяти ярдов, это расстояние вдруг стало катастрофически быстро расти. Диксон замедлил бег и адресовал хладнокровно наблюдавшему за ним кондуктору хорошо известный и малоприличный жест. Кондуктор тотчас же дал звонок, и автобус резко остановился. Диксон поколебался, потом легкой рысцой подбежал и не без некоторого смущения вошел в автобус, избегая встречаться глазами с кондуктором, который восхищенно сказал: «Ух, здорово бегаешь, малый!» – и в третий раз дал звонок.

Диксон, еле переводя дух, спросил, в какое время автобус прибывает на станцию, то есть на свою конечную остановку, получил вежливый, но уклончивый ответ, несколько мгновений храбро выдерживал любопытные взгляды пассажиров, затем с трудом взобрался на верхний этаж. Его бросало из стороны в сторону, и, кое-как добравшись до передних мест, он рухнул на сиденье, не в силах даже издать стон. Он глотал жгучую вязкую слюну, наполнявшую рот, энергично отдувался, потом дрожащей рукой вытащил из кармана пачку коротких сигарет и спички. Несколько раз подряд прочтя напечатанную на спичечном коробке шутку, он наконец засмеялся про себя, потом закурил – единственное физическое усилие, на которое он был сейчас способен. Немного погодя он выглянул в окно – впереди бежала дорога, и Диксон вдруг повеселел, глядя на залитый солнцем пейзаж. За рядами сдвоенных коттеджей уже виднелись поля, а кое-где между деревьями поблескивала вода.

Кристина сказала, что она «поймет», если он не сможет прийти. Что это значит? «Поймет» ли она, что ему не позволили прийти обязательства по отношению к Маргарет? Или тут кроется неприятный намек на то, что она «поймет», если теперь все происшедшее между ними представляется ему просто сентиментальной глупостью, независимо от Маргарет? Во что бы то ни стало надо застать Кристину, ведь, быть может, он ее никогда больше не увидит. Никогда – какое неприятное слово! Лицо его вдруг исказилось так, что казалось, оно состоит из одного носа и очков: перед автобусом медленно тащился грузовик с несколькими прицепами; на последнем была надпись с призывом соблюдать осторожность и указанием длины автопоезда. Другая надпись, поменьше, тоже призывала к осторожности, но уже в косвенной форме: «Пневматические тормоза». Грузовик, прицепы и автобус поползли со скоростью двенадцать миль в час по дороге, которая, судя по всему, должна была вот-вот превратиться в бесконечную серию крутых поворотов. Диксон с трудом оторвал взгляд от автопоезда и для поднятия духа стал думать о том, что Кэчпоул рассказал ему про Маргарет.

Он понял, что, пускаясь в это путешествие, он уже принял решение. Впервые ему стало ясно, что не стоит спасать тех, кто категорически не желает, чтобы их спасали. И всякие дальнейшие попытки будут не только продиктованы лишь жалостью и сентиментальностью – они будут вредными и в конце концов даже бесчеловечными. В этом – несчастье Маргарет, но оно, как он думал и раньше, всего лишь следствие главного ее несчастья – того, что она непривлекательна как женщина. Характер Кристины более нормален, то есть менее несносен, и это тоже объясняется тем, что ей повезло в смысле внешности. Все очень просто. От везенья уже не отмахнешься, как от чего-то несуществующего или не заслуживающего внимания. Как бы то ни было, Кристина красивее и обаятельнее, чем Маргарет; отсюда нужно сделать все выводы, которые сводятся к одному: приятное во всех смыслах бесконечно приятнее, чем отталкивающее. Ему все-таки тоже повезло – встреча с Кэчпоулом избавила его от липкой паутины жалости. Если бы Кэчпоул оказался другим, он, Диксон, все еще барахтался бы в этой паутине. А теперь ему так нужно совсем немножечко везенья! И если ему повезет, он, быть может, кому-нибудь и пригодится.

Появился кондуктор и вступил с Диксоном в переговоры насчет платы за проезд. Когда с этим было покончено, кондуктор сообщил:

– Мы должны быть на станции в час сорок три, я посмотрел расписание.

– Как вы думаете, мы приедем вовремя?

– Не могу сказать. Пожалуй, если будем тащиться за этой штуковиной, то и не поспеем. А вы что, торопитесь к поезду?

– Да, мне нужно повидать человека, уезжающего в час пятьдесят.

– Я бы на вашем месте не особенно рассчитывал на это. – Кондуктор не спешил уходить – наверное, он хотел получше рассмотреть синяк Диксона.

– Благодарю вас, – сказал Диксон, давая понять, что разговор исчерпан.

Начался кусок совершенно прямой дороги с небольшой впадиной посередине, так что просматривался каждый ярд ее пустого пространства. Далеко впереди из кабины грузовика высунулась тощая смуглая рука и замахала в знак того, что теперь можно обгонять. Водитель автобуса не обратил на это никакого внимания и, постепенно замедляя ход, остановился у автобусной остановки, возле ряда крытых соломой домишек. Две старухи в черном, сверху казавшиеся какими-то сплющенными, выждав, пока автобус не остановился совсем, бочком полезли в него, цепляясь друг за друга, и Диксон потерял их из виду. Через мгновение он услышал, как старухи кричали кондуктору что-то неразборчивое, затем все стихло. Прошло по крайней мере пять секунд; Диксон нетерпеливо заерзал на сиденье, потом изогнулся, стараясь увидеть в окошко причину задержки, но ничего не обнаружил. Может, с водителем случился обморок за рулем или он вздумал сочинять стихи? Так они простояли еще несколько секунд; затем сонная сельская тишина вдруг всколыхнулась: из ближнего домика вышла третья женщина, в сиреневом костюме. Она пристально поглядела в сторону автобуса и, очевидно, опознав его без особого труда, направилась к нему шаркающей походкой, чуть пригнувшись – так военнослужащий подходит к столу казначея за жалованьем. Сходство с этим образом еще больше подчеркивала ее шляпка, сильно напоминавшая солдатскую фуражку, сплющенную колесами машин, а потом окрашенную в вишневый цвет. Весьма вероятно, что старая ведьма – из горла Диксона вырвался металлический звук, когда он заметил ее самодовольную улыбку при виде стоящего автобуса – нашла этот головной убор на дороге перед своим паршивым домишком после военных учений – наследство, оставленное каким-нибудь зазевавшимся деревенщиной из транспортного взвода; по фуражке, упавшей с его головы, прошлись колеса всего батальона.

Автобус не спеша двинулся дальше, и вскоре расстояние между ним и автопоездом стало сокращаться. Диксон чувствовал, что сейчас для него самое главное на свете – это скорость автобуса; он был уже не в состоянии гадать, что скажет ему Кристина, если он застанет ее, и что делать, если он ее не застанет. Он сгорбился на пыльном сиденье, трясясь при каждом толчке, словно от неудержимого смеха, обливаясь потом от жары и страха – слава Богу, он сегодня почти не пил – и вертя головой то туда, то сюда при виде каждой обгонявшей их машины, при каждом повороте, каждом проявлении беспричинной осторожности водителя.

Автобус опять неторопливо шел за автопоездом, который вскоре еще больше замедлил ход. Не успел Диксон вскрикнуть, не успел он сообразить, что происходит, как грузовик с прицепом свернул на боковую дорогу и автобус поехал прямо. «Вот теперь, – воспрянув духом, подумал Диксон, – водитель постарается нагнать потерянное время». Но водитель был явно не способен оправдать эти надежды. Диксон закурил еще одну короткую сигарету, с таким ожесточением нажимая на спичку, словно чиркал ею не о коробок, а о физиономию водителя. Диксон, конечно, и понятия не имел, сколько прошло времени, но, по его расчетам, они проехали миль пять из восьми, отделявших город от станции. И вдруг автобус свернул в сторону, замедлил ход и остановился. Через дорогу с шумом и грохотом трактор тащил что-то, похожее на пружины от гигантской кровати, местами покрытые землей и украшенные полосками дерна. Диксоном овладело бешеное желание сбежать вниз и пырнуть ножом и водителя, и тракториста. Что же будет дальше? Что? И правда, чего можно еще ждать: налета бандитов в масках, катастрофы, наводнения, лопнувшей шины, грозы с падающими деревьями и метеоритами, какого-нибудь вражеского десанта, воздушной атаки красных самолетов, стада овец на дороге, осы, которая ужалит водителя? Если бы его спросили, он выбрал бы последнее. Скрежеща тормозами, автобус пополз дальше, останавливаясь через каждые несколько ярдов перед очередной кучкой старикашек, которые, медленно передвигая ноги, влезали на ступеньки.

Чем ближе к станции, тем оживленнее становилось движение на шоссе, и водитель, кроме чрезмерной осторожности, стал проявлять еще и идиотскую услужливость по отношению ко всему, что двигалось по дороге; какой бы предмет ни попался ему на глаза, от машины для уборки мусора до детского велосипеда, он сейчас же сбавлял скорость до четырех миль в час, и, как подозревал Диксон, рука его, словно в пляске святого Витта, начинала дергаться и махать, приглашая идти на обгон. Начинающие водители учились делать на дороге разворот, кучки сплетничающих зевак не спеша расходились в стороны перед самым радиатором неохотно ползущего автобуса, младенцы вытаскивали игрушки из-под еле вертящихся колес. Диксон яростно вертел головой во все стороны в поисках часов, но, как видно, обитатели этого умственного, морального и физического болота, которые в краткие периоды пробуждения от многолетней спячки занимались лишь искоренением безнравственности, были слишком бедны и к тому же скупы… Увидев ярдах в тридцати железнодорожную станцию, Диксон с трудом вернулся к действительности и сломя голову бросился по проходу к лесенке. Не дожидаясь, пока автобус остановится у станции, он спрыгнул, перебежал дорогу и вошел в вокзал. Часы над билетной кассой показывали час сорок семь. И тотчас же минутная стрелка перескочила на одно деление. Диксон метнулся к барьеру. Человек с суровым лицом загородил ему путь.

– Скажите, с какой платформы уходит поезд на Лондон?

Человек окинул его испытующим взглядом, как бы прикидывая, способен ли стоящий перед ним субъект выслушать крайне неприличный анекдот.

– Немножко рановато явились, а?

– Что?

– Следующий поезд на Лондон – в восемь семнадцать.

– В восемь семнадцать?

– Вагона-ресторана нет.

– А тот поезд, что отходит в час пятьдесят?

– Такого нет. Может, вы спутали? Был поезд в час сорок.

Диксон судорожно глотнул.

– Должно быть, я перепутал, – сказал он. – Спасибо.

– Очень жаль, приятель.

Машинально кивнув, Диксон пошел обратно. Билл Аткинсон, вероятно, неправильно записал то, что говорила Кристина. Впрочем, это на него не похоже. Может быть, ошиблась Кристина? Хотя теперь это неважно. Он медленно добрел до выхода и остановился в тени, глядя на маленькую, залитую солнцем площадь. Как бы то ни было, работа у него есть. И не так уж трудно разыскать Кристину в Лондоне. Пожалуй, только будет слишком поздно. Но, во всяком случае, он встретился с ней, и они несколько раз вели разговоры. Надо быть благодарным хоть за это.

Он рассеянно глядел вокруг, не зная, что теперь делать, и вдруг увидел машину с поврежденным крылом, которая, виляя на ходу, огибала почтовый фургон. Что-то в ней показалось Диксону смутно знакомым. Она катилась к нему, грохоча, как бульдозер. Грохот внезапно перешел в пронзительный скрежет, от которого по спине побежали мурашки, и машина остановилась как вкопанная. Из нее вышла высокая блондинка в темно-красном костюме, с плащом и чемоданом в руках и побежала туда, где стоял Диксон.

Диксон метнулся за столб, словно получив удар в солнечное сплетение. Как он – именно он! – мог забыть манеру Уэлча править машиной?