– Но почему «соглашения»? – в ужасе спросила Лала. – Почему не «заповеди»? Например, «Новые заповеди»! Или «Четыре священных закона»! Или «Благие обеты»!

– Соглашение можно нарушить, – вздохнул дон Леонардо, – или изменить. Никто не будет за это судить или карать.

– Но как это поможет держать смертных в узде?

– А заповеди кого-то удержали? А обеты никто не нарушал?

– Не согрешивши, не покаешься, – сказала она. – Они грешат, а потом судят себя. Бог судит их, а они судят друг друга. Их нужно хорошенько судить.

– Судить, признавать себя виновным – значит идти против себя.

– Правильно. Это Закон Непогрешимости.

Она зевнула.

– Первое соглашение, дорогая моя. Если ты не исполнил соглашение, извлеки урок и в следующий раз сделай все, что от тебя зависит. Прощение – акт милосердия. Дать себе возможность поступить по-другому – значит действовать из любви.

– Наказать отступника – праведное дело.

– Да, так и поступают, и из запуганных детей вырастают мужчины и женщины, которые живут с чувством вины, – но счастливо ли человечество при таких законах, сеньора?

– Счастье, как и ты, – чистая фантазия.

– Как я! Чистая фантазия – это ты.

Они замолчали. Сариты не было с ними, но, помня, как не нравятся ей их перебранки, они удержались от ссоры. В тишине стало ясно, где они находятся. Они оказались свидетелями частной церемонии на вершине пирамиды Солнца.

– Интересное событие, – заметил дон Леонардо, меняя тему.

Лала с тревогой спросила:

– Где это?

– Ну как же, мы на великой пирамиде. Мне ни разу еще не довелось побывать в этом месте.

– Мне тоже, – тихо отозвалась она.

– Значит, тебя повысили!

– Как это может быть?

У Лалы перехватило дыхание. Ей было не по себе, и она ничего не могла с этим поделать. Пирамида Солнца символизировала жизнь, а не ее отражения.

– Да какая разница! – сказал он, подвигаясь ближе к месту действия. – Давай смотреть и слушать внимательно. Вот Мигель, мой внук. Он почти не изменился со студенческой поры.

– Твоей дряхлой дочери надо бы это увидеть.

– Моей достойной почитания дочери, сеньора. Прошу тебя проявлять хоть какое-то уважение, – упрекнул он ее. Но она права, признал он, Сарите следовало бы видеть эту сцену. – Тебе и мне доверено быть свидетелями этого события. Мы находимся в этом славном месте, где человеческое намерение соединило солнце с землей. Я вижу Мигеля: он улыбается, молчит. С ним женщина… Но лицо ее мне незнакомо.

– Это книгоиздательница.

– Книгоиздательница? – удивился он.

– Выходит первая книга твоего внука, ее прочтут во всех странах. Она может изменить мир, сударь, – благодаря языку!

– Здорово! – воскликнул Леонардо. – Я-то не дожил до этого!

– Ведь правда нет ничего замечательнее печатного слова, – сказала она, вновь обретая пошедшее было на убыль воодушевление. – Люди когда-нибудь подвергают сомнению слова, написанные на папирусе?

– На бумаге. Нет, не часто. – Он глубоко вздохнул и одобрительно кивнул. – «Четыре соглашения». Смелый взгляд. Хорошо написано. Просто. И при этом революционно и захватывающе.

– Видение и так прекрасно, без всяких поправок.

– Болезнь прекрасна? – резко спросил он. – Тирания прекрасна? – Да она испытывает его терпение! – Ты хочешь сказать, что страх и кара – хорошие спутники, что ответ насилием дает славные плоды?

– Похоже, тебя эта тема задела за живое.

Старый господин посмотрел в ее горящие глаза и почувствовал опасность. Не нужно распалять ее, напомнил он сам себе. Слова разжигают конфликт, а это ее любимая пища. Не важно, какие это слова – добрые или горькие, она будет наслаждаться тем, к чему они приведут.

– Я весьма уважаю твои способности, моя дорогая сударыня, – со спокойной улыбкой сказал он. – Помни только, что они достойны лучшего применения.

Лала смотрела на него, не находя, что ответить.

– Книгоиздательница, кажется, действует из лучших побуждений, – заметил Леонардо, – но чего именно она все-таки хочет?

– Очевидно, она произносит молитвы. Проводит церемонию, которую сама и придумала. Надеется, что желания, идущие от сердца, обеспечат успех.

– Она стоит рядом с нагуалем и отважилась чего-то желать, – сказал дон Леонардо и улыбнулся. Уже от одного звука этого слова он оживился. Нагуаль. Абсолютная сила. Тональ же в его культурной традиции означает материю. За пределами материи – только тайна, беспредельная и непостижимая, непроницаемая для знаний. Нагуаль – это еще и человек, который знает, что он сам – это бесконечные возможности, сила самой жизни. Дон Леонардо подошел ближе и протянул руку, чтобы прикоснуться к Мигелю. Прикасаться было не к кому, и на ощупь ничего было не почувствовать, но была сила, сохранившаяся в тонком, как паутинка, воспоминании. Сейчас! Вот она! Рука старого господина ощупывала воздух, пальцы его дрожали, и вот его улыбка переросла в тихий смех.

– Намерение – физическая сила жизни, – сказал он. – Этого человека пронизывает намерение.

Лала, обернувшись, посмотрела на него и с любопытством протянула руку. Она стала подражать ему, двигая рукой в воздухе рядом с двумя людьми, стоявшими на вершине пирамиды и овеваемыми ветром. Она проводила рукой даже между ними.

– Значит, намерение – или хотение?

– Хотение, сеньора, – это действие ума. Как ты говоришь, желание и молитва…

– И надежда, – тихо сказала она.

– Чтобы оживить видение, одной надежды мало, – сказал Леонардо. – Нужно действие – и действие, заряженное верой в себя.

– Верой в себя? Да ты отец богохульства, сударь!

– От матери лжи слышу, мадам! – парировал старик.

Удовлетворенный тем, что последнее слово осталось за ним, Леонардо перестал обращать на нее внимание. И в это мгновение оба они растаяли в солнечном свете, позволив видению принять новую форму и разворачиваться дальше.

* * *

Отец богохульства, мать лжи. Как глупо могут звучать слова, когда мы забываем их истинное назначение. Все мы поддаемся искушению обвинять, легко уступаем желанию отстаивать какую-нибудь излюбленную иллюзию, какую-нибудь свою идею, которую могут донести только слова. Вкладывая в эти слова всю свою веру, мы сами становимся этой иллюзией. Мы есть знания, неустанно старающиеся найти слова, которые лучше всего смогут описать наш обратный путь к истине.

Слово «нагуаль» постоянно звучало вокруг меня в детстве, оно с ранних лет захватило мое воображение. В моей семье слова «тональ» и «нагуаль» привычно использовались для описания жизни в ее целостности – материи и чистой энергии. Мой дед Леонардо любил рассказывать мне о традициях и обычаях тольтеков, он с радостным воодушевлением доносил до меня свое понимание этого мира. Я и сейчас чувствую его восторг, вспоминая, как он помогал вновь возгореться моей любви к жизни. Дон Леонардо рассказал мне множество чудесных историй, подводя меня к тайнам, о которых невозможно поведать, но которые можно прожить самому. Как учитель и наставник я тоже рассказывал истории, чтобы вызвать удивление и разжечь любопытство. Одна из них преподносит особенно важный урок осознанности. Я рассказывал ее по-разному, но послание ее всегда оставалось одним и тем же…

Жил однажды человек, который, как и многие, постиг, что он – бесконечная сила жизни. Это произошло с ним внезапно, в миг озарения. Такое озарение может посетить любого и в любое время. В моей истории в одну ясную и тихую ночь человек смотрел на звездное небо и был очарован тем, что увидел. Это бывает со всеми: внезапно нам открывается все величие Вселенной, мы вдруг, к своему изумлению, повсюду видим красоту. Мы обретаем зрение художника, и все, что мы видим, становится красотой.

И в то мгновение человек, о котором я рассказываю, постиг все – абсолютно все – без слов. Не важно, как давно звезды послали свою весть сквозь бесконечное пространство и существовали ли еще эти звезды. В тот миг он получил их послание.

Глядя на ночное небо, все мы знаем, что темнота, лежащая между звездами, похожа на пустое пространство. Кто-то из нас также знает, что это пространство намного, намного больше, чем место, которое занимают все звезды, вместе взятые. Больше двух тысяч лет тому назад в великой цивилизации Теотиуакана народ тольтеков называл пространство между объектами нагуалем.

Человек, стоявший под звездами в ту ослепительную ночь, вдруг посмотрел на свои руки. И в них он тоже увидел Вселенную. Он увидел, что руки его состоят из миллионов атомов, как Вселенная состоит из звезд. Как и звезды, атомы его тела – это тональ, или проявленная жизнь. Затем ему открылось как бесспорная истина, что тональ создается нагуалем. Он постиг, что всю материю сотворяет наполненная светом пустота. Нагуаль – это абсолютная энергия, бесконечная сила созидания. Дальше в истории рассказывается, как взволнован был этот человек своим открытием, как ему хотелось никогда не забыть его смысл. Он знал, как легко можно забыть в суете человеческого существования то, что он пережил.

Так кто же мы – тональ или нагуаль? Материя или жизнь? Тысячелетиями люди по-разному задавались этим вопросом, не понимая, как проста истина. А истина – это жизнь и смерть, простая двоичная формула с математическими символами «0» и «1». На языке науки это означает энергию и материю. В религиозных толкованиях это – Бог и творение.

Истории, которые мы рассказываем об истине, часто приводят нас к дальнейшим искажениям и лишь усиливают наши страхи. Нам не нужно доказывать, что жизнь существует, – если бы мы занялись этим, то подвергли бы сомнению собственное существование. Мы живы, значит жизнь существует. Смерть, или материя, очевидно, тоже существует – все, что создано, когда-нибудь встретит свой конец. Воплощение – это процесс, с помощью которого жизнь создает материю, приводит ее в движение и сама становится материей. Человек из моей истории знал, что он – нагуаль, то есть сила, которая дает жизнь своему физическому телу. Тело, или тональ, – его творение. Тело было его святилищем, местом, которое он любил и, безусловно, уважал. Такое же уважение он проявлял к каждому месту, в котором находился. Наша планета, один из миллиардов объектов в безбрежном пространстве жизни, тоже была для него домом, достойным уважения и любви.

Нагуаль знает, что он – сила, дающая начало существованию и приводящая в движение материю, он видит, что все остальное преходяще. Все остальное – мысль, слова – это зеркальное искажение. Знать это – значит знать истину.

* * *

Разве это не правда, мой ангел любви, что, когда идешь рука об руку в видение жизни, каждый шаг благословлен Богом?

Свадьбу праздновали в доме одного из учеников в Нью-Мексико, среди красных скал, под шатром сапфировых небес. Это было хорошее, полное очарования место. Сарита чувствовала, как под ногами гудит музыка земли, в простом пении птиц она слышала таинство. Цветущая пустыня и сосны благоухали ароматом жизни. Палящее летнее солнце нагревало воздух до кристаллического блеска.

Мигель всецело завладел вниманием собравшихся, его словами двигало могучее намерение. Слушая как посторонний наблюдатель, Сарита восхищалась переменами, происшедшими в ее сыне. Она уже забыла, как очевидна всем была его сила в ту пору его жизни. Вернувшись из путешествия на Гавайи, он стремительно менялся. Он повстречал женщину, которая загорелась идеей издать его первую книгу. Он снова влюбился и собирался создать новую семью. Он подстригся, избавившись от своих длинных волос, стал по-другому одеваться и начал каждый день бегать. В свои сорок пять он был еще молод и выглядел даже красивее, чем его отец в этом возрасте.

– Хосе Луис, – вздохнула она.

Вспомнив мужа, она снова почувствовала светлую грусть. Он умер незадолго до этой свадьбы, и его уход сильно подействовал на нее. После их поездки в Индию Хосе Луис стал часто чувствовать себя очень усталым, но не придавал этому значения. К врачу идти он отказывался, и она потеряла его прежде, чем кто-нибудь успел понять, насколько серьезной была его болезнь. Смерть его была как гром средь ясного неба. Повлияла ли эта утрата и на Мигеля? Похоже, что-то на него повлияло. Изменилась рассказываемая им история, теперь это было новое повествование, и действующие лица в нем были совсем другие. Дхара шла дальше своим путем, а он привел в свою жизнь другую женщину. Он собирался жениться. На церемонии присутствовало несколько друзей и учеников, из родственников никого не было. Он говорил радостно, как будто снова был мальчишкой, которому не терпится пуститься в очередное приключение, – не важно, чем оно закончится.

Разве это не правда, мой ангел жизни, что в вечной моей радости улыбка на твоем лице отражает любовь в моих глазах?

Да, он зажигает новое пламя, но при этом гасит старое. Хотя Мигель и был преисполнен воодушевления, почти как дитя, к этой церемонии привело не безрассудство мальчишки, а скорее взвешенный расчет мужчины. Связывая свою жизнь с этой женщиной, он завершал старые видения и приветствовал новые. Странно было смотреть на эту свадебную церемонию с такой точки зрения: это была еще одна часть его жизни, которую он не разделил с ней, еще одна часть его самого, которой она не знала. Она рада была стать ее свидетелем сейчас и благодарна, что он этого захотел. Такой человек, как он, не видит больших трудностей в переменах. Он способен приноровиться к новому – будь то человек или обстоятельства – и способен при этом любить.

Сарита смахнула с ресницы слезу, и та исчезла в солнечном свете. Она не ожидала, что это воспоминание так тронет ее. Кто-то прикоснулся к ее плечу, и она увидела нынешнего Мигеля. Он стоял рядом с ней и смотрел на сцену, разыгрывавшуюся перед ними. На нем, конечно же, был больничный халат, и выглядел он маленьким и хрупким, совсем не похожим на мужчину, участвовавшего в залитой солнцем церемонии, но все-таки лицо его озаряла улыбка.

– Самый счастливый сон матери, – бодро сказал он.

Она кивнула:

– Ты пришел сюда за мной. Спасибо тебе.

– Мне хотелось порадоваться вместе с тобой.

– Выглядел ты получше, – с горькой иронией заметила она, в подтверждение своих слов показывая на жениха.

– Да уж. – Он смотрел, как служит священник. – Приятно ведь видеть, как твой сын наконец находит свое счастье в браке? – насмешливо улыбаясь, спросил он.

– Ты был счастлив. Я это вижу, – сказала она. Глаза ее сияли. – Ты напоминаешь мне твоего отца, m’ijo.

– У моего отца оказался успешный брак.

– Он-то никогда бы не осмелился бросить меня – это уж точно. – Только Мигель – не Хосе Луис, думала она. Какой бы сильной ни была женщина, он всегда оказывался сильнее. – Девочка она была очаровательная, насколько я помню, – добавила Сарита.

– Она и сейчас такая. Только ничего у нас не получилось.

Сарита хотела ответить ему, но где-то над ними, на гребне близлежащих гор, она заметила какое-то движение. Решив, что это олень, символ изящества и любви, она показала в ту сторону рукой.

– Это… – Она запнулась, узнав силуэт своего деда, столь живого и тем не менее давно умершего. – Это дон Эсикио там? – изумилась она. – Убьется же – так скакать!

– Он хочет непременно благословить это событие. – Мигель улыбнулся. – Да оно и получило благословение. Все в тот день ощущали какой-то волшебный свет и тепло – это же видно?

– Ты правда, кажется, по уши влюблен, – согласилась она.

– Конечно, я был влюблен. Я ее обожал.

– Ты так про каждую говоришь, – нежно сказала она.

– Я каждую и обожаю, – пожал плечами Мигель.

– M’ijo, они могут принять только ту любовь, которую, как им кажется, они заслужили, – но не безграничную любовь, которая сквозь женщину видит истину. – Она улыбнулась, по лицу ее видно было, как она взволнована. – И все же это казалось так правильно, что ты и эта девочка соединились.

– Нет правильного или неправильного. – Он обнял мать слабой рукой. – Я попробовал. У меня не вышло. Вот и все.

– Посмотри, сынок, как ты радовался – такой мужественный, уверенный! Невеста вся так и светится, и сколько чувства в твоих глазах!

– Я очень старался, как и она, – сказал он, наблюдая за сценой. – Была страсть, а какой чудесный был секс…

– Мигель!

– Но нужно ли было так сильно стараться? У нас с ней почти никогда ни в чем не было согласия. Выяснилось, что ей неловко со мной. Она неохотно знакомила меня со своими друзьями. В таких случаях я чувствовал себя кальмаром, затесавшимся в компанию диковинных рыбок.

Сарита не удержалась от смеха:

– А кальмар-то был выдающийся, таких редко встретишь!

– Мы оказались не парой, – продолжал он, показывая на молодоженов. – Долго это продолжаться не могло, но можно поспорить, что ты и Дхара не сильно горевали, когда наш союз распался.

– А ты ждал, что будет по-другому?

Задумавшись над ее вопросом, Мигель чуть нахмурился.

– Madre, вам обеим хотелось руководить видением Мигеля, но у вас это не получалось, – сказал он. – Проживать его должен был я сам.

Сарита смотрела на него и думала, какое же средство передвижения нужно ему, чтобы снова двигаться в человеческом видении. Тело его под угрозой, но им по-прежнему управляет великий нагуаль. Он прожил замечательную жизнь, которая стала образцом любви, а тело его было ее инструментом. Он вернется и сможет дать людям еще больше. Она позаботится об этом.

– Сколько вы потом прожили вместе?

– Три месяца. И все это время то ругались, то миловались.

– А что было потом? Что я увижу дальше?

Сын повернулся к ней, посмотрел ей прямо в глаза и спросил:

– Ты готова?

Этот вопрос он всегда задавал ученикам, которым не терпелось увидеть то, к чему они ни в малейшей степени не были подготовлены. На самом деле, он всегда спрашивал их трижды. Более умные, поняв, отставали от него и больше не требовали показать, как действует сила. Тех, кто настаивал, он предупреждал, но кратко, без уговоров. «Ты готов?» – спрашивал он в третий раз, и реальность преображалась, прежде чем они успевали ответить. Возникали видения, мышление останавливалось, и истина с грохотом обрушивалась на них, подкашивая, как удар в живот.

Сарита не получила никакого предупреждения.

– Ты готова? – тихо вплел он свои слова в гам сосновых соек и жужжание крыльев колибри.

В следующее мгновение она уже стояла в незнакомой комнате.

* * *

Это была женская спальня. Должно быть, стояла ночь, потому что лампа у изголовья кровати была включена, абрикосового цвета шторы и покрывала пылали золотом. На кровати у себя дома в Сан-Диего сидела Дхара. Сарита была в этом небольшом доме довольно давно, но вспомнила, что именно сюда Мигель поехал, когда расстался со своей новой женой через несколько месяцев после свадьбы. Он поехал к Дхаре, прилетев с уик-энда «Круг Огня», на который ежегодно съезжались его ученики и родственники, – там он всем объявил, что освобождает жену от обетов. Машину он оставил в Тахо и улетел обратно – к Дхаре.

Сарита увидела Мигеля таким, каким он был тогда. Он сидел в кресле поодаль от кровати. Глаза его были закрыты, он молчал. Приехал он поздно ночью. В дом его впустил сын Дхары.

– Я к твоей маме, – сказал Мигель и прошел по коридору в спальню Дхары, застав ее врасплох.

Она была поражена, но по его лицу все сразу поняла. Она не произнесла ни слова. Час спустя они все так же молча сидели в разных концах комнаты, без слов, даря друг другу прощение и милосердие. Война закончилась.

Сарита вспоминала, как в последовавшие за этим недели Дхара, воспарив, как мифический орел, излечила Мигеля от тоски, охватившей его из-за неудавшегося брака. Они поехали в Италию, и это путешествие изменило, обновило его. Там его печаль и уныние прошли. Они обедали в Венеции, осматривали Ватикан, бродили среди римских развалин. Поездка в Италию оказалась пиршеством, полным наслаждений и восторга, – ничего этого Мигель не получил от своего пребывания в Индии, куда они ездили вдвоем несколько лет назад. Путешествия в Индию не стали для него пьянящим духовным приключением, каким они были для Дхары и Сариты. Похоже, это была не его страна. Но в Италии он нашел отдых, который был нужен ему в трудное для него время, и драгоценную возможность решить, куда теперь направить свою энергию.

Той ночью, когда он молча сидел с Дхарой, его сердце начало исцеляться. Они снова сошлись, чтобы разделить новую жизнь – на этот раз ничего друг от друга не требуя, отказавшись от борьбы. Сарита вздохнула, закрыла глаза и при свете лампы погрузилась в видение вместе с Мигелем и Дхарой. Теперь она ощущала глубокий покой. Никто больше не сердился, в них обоих сильно и ярко пылала любовь. Наконец истина вернула к жизни вечное мгновение. Умолкли враждебные речи. Сарита будет всегда благодарна за один этот сладостный мимолетный миг покоя. Здесь сражение выиграно, здесь царит уважение, а что будет дальше – не имеет значения.

– Ты готова? – услышала она голос сына.

– Да, – ответила она, но видение уже исчезло.

Не было ни Дхары, ни света лампы. Сарита снова была вместе с Мигелем на свадьбе. Невеста и жених теперь танцевали с гостями, солнце садилось за горы на западе. Плут Эсикио легко вспрыгнул на край площадки на вершине горы. Волшебство изливалось на его маленькую зачарованную землю, прикасаясь к каждой из ее погруженных в видения душ.