Старая женщина что-то бормотала на ходу. Ей трудно было передвигать ноги по сухой, растрескавшейся земле. Тапочки царапали грунт, вздымая в колышущийся воздух шелковые облачка пыли. В одной руке она несла большую сумку, а другой придерживала накинутую на плечи шаль. Ее усталые шаги были здесь единственным звуком, медленным, тяжелым – и непоколебимым. Она все шла и шла. Никакой различимой дороги или тропы не было, но она и не нужна была ей. Она знала, куда идет, ступая по следу чего-то невидимого, но несомненно существующего для нее. Ее вел инстинкт матери, которая ищет своего сына.

Уже несколько недель ее изводил знобящий страх, какой бывает у матери, когда ее дитя может умереть. Где-то в том мире, который она только что покинула, уходил ее тринадцатый ребенок – уходил не из виду, ибо она знала, что он, безмолвный и бледный, лежит на больничной койке. Он медленно, но верно ускользал от ее чувств. Она больше не улавливала его жизненного потока. Она больше не могла разговаривать с ним без слов, как разговаривала почти пятьдесят лет. Вместе с жизненной силой слабели и его связи с миром мысли и материи. Она знала: времени остается совсем немного. У него отказывает сердце, тело его умирает, врачи почти опустили руки. Что еще оставалось ей, кроме как отправиться в это место, где нет времени и куда ушла его сущность, и попытаться разыскать его? Она найдет своего младшего, душу ее души, и приведет домой.

Кроме ее хрупкой фигурки, ничего живого не было в этой протянувшейся от горизонта до горизонта песчано-скалистой пустыне. Все здесь было бесцветно, кроме синевато-серых волнистых облаков, бесшумной толпой плывших над ее головой. Бездонные небеса через неравные промежутки времени прожигала молния, ослепляя ее… Но то была гроза из снов. Ее создали чувство и чудо – ни то ни другое не остановит ее.

Сарита продолжала свой путь. Ее дыхание эхом отдавалось в тишине. Пульс у нее участился, а грудь вздымалась, как будто она и впрямь с трудом брела по пустыне. Возможно, так и было. Никогда еще не приходилось ей предпринимать такое путешествие. Неизвестно, что ее ждет, какую цену придется заплатить ее телу. Она шла и старалась успокоиться. Страху не одолеть ее. Да, она стара. Но, хоть она и отпраздновала недавно свой девяносто второй день рождения, не пришло еще время ей покидать мир материи и смыслов. А значит, и ему еще рано. Нельзя ее сыну умирать, пока у нее есть силы бороться за него. Она остановилась, чтобы перевести дух, и позволила улыбке смыть с лица напряжение. Да, у нее есть силы. В этом странном пространстве между этим миром и тем ее любовь восторжествует. Ободренная, она поставила сумку на землю и расправила плечи, завязав концы шали на шее неплотным узлом. На ней была ночная рубашка из тонкого хлопка, легко пропускавшая безветренный холод, было зябко. Но это не важно. Дороги назад уже нет. Пусть ее чувства не узна́ют его – сердце узнает. Еще раз оглядевшись, она подняла тяжелую сумку другой рукой и решительно побрела дальше.

Это была нейлоновая хозяйственная сумка – с такой она ходила на рынок прохладными ранними утрами в Гвадалахаре, перед самым рождением ее младшего сына. Снаружи ее украшало яркое цветное изображение Девы Марии, а внутри лежало множество предметов, освященных ее молитвами и намерением. Она слегка встряхнула сумку, как бы утверждаясь в своей миссии, и вспомнила те давние дни перед появлением на свет ее тринадцатого ребенка, когда вся жизнь, казалось, подбадривала ее. Славное это было время: ей было сорок три года, она была все еще хороша собой, замужем за молодым красавцем, которому уже подарила трех сыновей. Он женился на ней, едва закончив учебу, – его не остановил ни ее возраст, ни девять детей от предыдущего брака. Он пошел наперекор своей семье. Поговаривали, что она его приворожила. Всегда ведь найдутся такие, кто никому не верит. Поженились они по любви, чистой и простой. В любви родились у них и четыре здоровых сына.

Старая женщина замедлила шаг и остановилась. Гроза все еще сверкала молниями и неистовствовала, но больше не было этой зловещей тишины. Теперь, кроме приглушенного звука собственного дыхания, она слышала что-то еще. Вдалеке вместо грома с нарастающей силой штормового ветра звучала музыка. Он где-то рядом, чувствовала она. Она постояла, прислушиваясь, и вдруг поняла – да это же знакомая песня несется от горизонта навстречу ярости неба! Вот что это за музыка! Как давно это было. Как раз такую мальчишкой пел ее сын, водя пальчиками по струнам воображаемой гитары, выпевая бессмысленные слоги и всем телом трясясь в ритм, в подражание старшим братьям. Как же он называл этот грохот, как?.. Ах, вот!

«Это рок-н-ролл, мама, музыка жизни!» – крикнул он ей тогда.

Да, даже сейчас у него в голове крутится рок-н-ролл. Именно эти звуки мчались с ударами молнии в чернеющем небе, мощным ветром развевая ее седые волосы, хотя вокруг все было спокойно. Чувства не подвели ее. Она слышала теперь, как работает его сознание, как гулко отзывается радостью его большое, вечное сердце. Он где-то близко.

Снова поставив сумку на землю, она плотнее укуталась в свою вязаную шаль. Она была одета ко сну, в то, что было на ней, когда все явились в дом для участия в ритуале. Дальним уголком сознания она слышала и этих гостей – своих детей, внуков, учеников, друзей. Они собрались по ее просьбе, ведь не было ни одного случая, чтобы кто-то из детей или внуков, учеников или помощников отказал матери Сарите. Они смиренно пришли с погремушками из бутылочных тыкв, барабанами, свечами и горящей полынью, пришли, чтобы петь, молиться, просить. Они пришли, чтобы вернуть его, тринадцатого сына женщины, от которой не отмахнешься. Они пришли, как пришли бы их предки, чтобы совершить то, что положено воинам духа.

Этой ночью, когда столь многое стояло на кону, Сарита была перенесена из круга верных, собравшихся в ее гостиной, в мир, который существовал только в воображении. Она вторглась в сознание другого человека. Да, за это придется однажды заплатить, но сейчас ей нужно идти дальше. Нужно без всяких оправданий войти в сновидение сына, чтобы вернуть его, – если понадобится, тащить за ухо, как напроказившего. Ей ведь такое с ним не впервой.

Она покачала головой, вспоминая его мальчиком: как озорно смеются его черные глаза, с какой любовью его ручки тянутся к ее лицу, когда она устала или когда ее охватила грусть. Ничто, даже сама смерть, не разлучит ее с ним. Он всегда будет ей нужен, и никакой логике – пусть даже он сам будет спорить – ее не переубедить. За свои девяносто два года Сарита познала все радости и муки тринадцатикратного материнства. Она уже пережила смерть двоих детей. Уходили мужья, сестры, братья, но в ней еще достаточно жизни, чтобы в последний раз побороться за того, кого она любит. Она снова взяла сумку, стряхнула с образа Гваделупской Девы Марии толику неосязаемой пыли и стала вглядываться в окружавший ее пейзаж. Она потянула ноздрями воздух в поисках еще какого-нибудь знака и, поколебавшись, обернулась. Что-то, пока еще невидимое, привлекло ее внимание. Нужно идти в другую сторону, следовать внутреннему чутью – и музыке.

А музыка с каждым ее шажком, так нелегко дававшимся ей, становилась все громче. Казалось, вибрации идут одновременно из земли и с неба, пульсируя под громкими ударами – может быть, под бой барабанов в ее гостиной. Она безмолвно поблагодарила Бога за послушных детей и двинулась дальше, тяжело ступая сквозь густую пелену светящейся пыли. За близким горизонтом, над кромкой этого пустующего сна поднималась сиявшая живым светом Земля. Сарита затаила дыхание. В темнеющем грозовом небе, сквозь мерцающий жар что-то вырисовывалось на ярком фоне Земли. Вдали проступали очертания дерева! Его массивные ветви поднимались и опускались будто в чувственном блаженстве, отчего зеленые листья подрагивали и блестели. Сарита изумилась: откуда в этой бескрайней скудной земле могло взяться нечто столь мощное и плодоносящее?

«Мигель…» – прошептала она. Если сон цветной и живой, в нем обязательно появится сын. Он сам говорил: где он – там всегда весело. А тут так и было. Тут было что-то волшебное. Где бы он ни оказался, там был праздник, – это она точно знала. Она пошла к дереву, музыка звучала все громче. Может быть, прошла целая жизнь, может быть, всего минута, а может, не прошло и секунды. Она лишь чувствовала, что сердце ее бьется в такт веселой мелодии. Сколько бы времени ни минуло, должно быть, она преодолела большое расстояние: перед ней могучее, необхватное, изящное дерево, уходящее ввысь и вширь. Ветви его раскинулись во все стороны, словно оно готово было крепко, по-братски обнять всю вселенную. Сарита помедлила у корней, выступавших из пыльной звездной почвы, и устремила взгляд вверх – оттуда свисала целая галактика плодов, поблескивавших в неземном свете. Глядя на них в изумлении, она вдруг увидела того, кого искала. На самой нижней ветке исполинского дерева, едва заметный среди танцующих теней и тысячи переливающихся листьев, сидел ее сын.

Мигель Руис мирно грыз яблоко, прислонившись к стволу дерева. На нем был больничный халат. Он увидел мать, лицо его просветлело, и он радостно замахал ей рукой, приглашая подойти поближе. Она медленно пошла к дереву, осторожно пробираясь через гигантский лабиринт переплетенных корней, и наконец оказалась у ветки, на которой примостился он. Вдруг ветвь резко опустилась вниз и остановилась над самой землей. Теперь они смотрели прямо в глаза друг другу.

– Сарита! – воскликнул он, отирая губы кончиком большого пальца. – Ты со мной! Как хорошо!

Не успела она и слова сказать, как он всем телом повернулся в сторону фантастического горизонта.

– Mamá, ты видишь то, что вижу я?

Мигель восторженно показал на Землю с ее изумительной гаммой цветов. Сарита заметила, как из-под халата на мгновение показался голый зад ее сына. Ей вдруг захотелось сию же минуту отшлепать его, пусть он и давно уже взрослый дядька. Но ему не терпелось показать ей Землю.

– Сарита, смотри!

Ей видна была планета, парившая за изогнутыми ветвями огромного дерева. Ярко и ясно светила она в полночном небе, медленно вращаясь на краю видения, в которое их занесло.

– La Tierra, – со вздохом произнесла она. – Наш с тобой дом. Хватит уже дурить.

– Видишь их? – нетерпеливо спросил Мигель. – Сколько огоньков движется.

Нахмурившись, мать снова стала всматриваться сквозь ветви. Не такой она помнила Землю. Планета неторопливо поворачивалась, на ней ярко горели волны света, время от времени отделяясь и исчезая в космосе. В отдельных местах огни были ярче, чем на остальной поверхности. А это что? Некоторые из них неслись вокруг всего земного шара. Поднимались и рассеивались маленькие искорки, и в то же время все новые волны света падали на Землю, как текучие сновидения.

– Да! Это видения! – воскликнул ее сын, как будто прочитал ее мысли. – Видения тех людей, что меняют человечество. Маленькие, побольше – и великие, вечные. Видения, которые начинаются и заканчиваются, живут, а потом умирают.

– Если они умирают, то куда уходят? – спросила она, озадаченная зрелищем загорающегося и гаснущего света – он был похож на подпрыгивающие звуковые волны на дисплее стереосистемы ее внука. – А где они начинаются?

– В мироздании – в него же и возвращаются! – сказал он, смеясь, и откусил от яблока. – Вон тот, яркий, видишь? – в восхищении спросил он. – Бесподобный! Похож на Джорджа, его послание люди еще помнят. Какое доброе и нежное видение… Видишь?

– Джорджа? А, да. Ученик твой. Низенький такой?

– Нет, Сарита, он из Битлов. И намного выше меня.

Точно. Она вспомнила. «Битлз». Это на звуки их музыки она шла сюда. Она только сейчас едва успела прийти в себя от этой долбежки в голове.

– Сарита, ты видишь мое видение? – прокричал Мигель. – Вон там! Смотри, как светится! И вон, глянь! Это нити от него движутся, ярче становятся… И тут, и там! А вот – золотисто-желтые, нет, цвета червонного золота, вон там. Постой!

Сарита выпустила из рук сумку и схватила его за плечо. Мигель развернулся и посмотрел на нее. Лицо его продолжало светиться радостью.

– Да, твое послание живет, все больше людей привлекает, – сказала она. – Вон оно. Мы видим его.

– Потрясающе, правда?

Мигель наконец прекратил грызть яблоко и бросил его в сторону. Едва оторвавшись от его руки, оно немедленно исчезло. Он хотел было внимательнее понаблюдать за образом видений человечества, но слова матери, произнесенные строгим, мрачным тоном, смутили его.

– Чтобы это видение жило и дальше, нам нужен Мигель. Сейчас ты вернешься ко мне. Тебе еще рано умирать. – Мигель припомнить не мог, когда в последний раз его мать говорила с таким напором.

– Я уже умер, – улыбаясь, ответил ее тринадцатый ребенок.

– Ты не умер. Тебя лечат врачи. Мы молимся за тебя. Предки изо всех сил стараются ради тебя.

Мигель скорчил гримасу, изображая отчаяние, но в глазах его оставался все тот же блеск.

– Madre, только не нужно предков, ладно?

– Твое сердце исцелено, m’ijo. Тебе нужно только собраться с духом и вернуться к нам. Возвращайся!

– Сарита, это сердце уже никому не вылечить. У меня отказали легкие, а телу моему там без меня постепенно приходит конец. – Он с любовью посмотрел на нее. – Я ведь сам врач, не забывай.

– Но ты еще и трус! Возвращайся, тебе нужно закончить то, что ты начал!

– Ты же знаешь: все, что мог, я уже отдал.

– Ты в этом уверен?

– Ой, дай-ка я расскажу тебе, что мне приснилось перед тем, как я попал сюда.

– Мигель!

– Я был одним из воинов, которые охраняли Теночтитлан и священное озеро. Я был тем воином – ну, конечно, не был, но в каком-то смысле я остаюсь им. Я понимал, чего требует тот страшный миг, и полностью отдался судьбе, а потом вдруг все превратилось в звездный свет и космос.

– Хватит, Мигель! Твой мир – это не только звездный свет и космос. У тебя есть дом и те, кто тебя любит. Вдобавок у тебя есть я. Ты мой сын, и ты должен вернуться ко мне.

– Все – звездный свет и космос: и этот мир, и тот, эта мать и этот сын.

– Ты не звездный свет и космос, ты…

– Как раз это я и есть! Смотри-ка!

И он вдруг исчез среди мерцающих светил, плясавших у нее перед глазами. Остались только звезды и пространство между ними.

– Вернись! – крикнула она.

– Никак, – смеясь, ответил он, и она снова увидела его на дереве, которое как будто появлялось и исчезало.

Теперь он оседлал другую ветвь, болтал голыми ногами и махал ей рукой.

– Mamá, оставайся со мной.

Страх матери взорвался яростью, и в то же мгновение Мигель увидел перед собой совсем другого человека. Вместо немощной старушки, которая пришла к нему, закутавшись в шаль и дрожа от холода, в полуденных солнечных лучах вечного настоящего стояла молодая красивая женщина – на ней не было ничего, кроме шали, ниспадавшей с прекрасных грудей и плеч. Она грозно смотрела на него, волосы ее развевались на ветру, поднявшемся от ее гнева. Ее омывал неистовый свет, лизавший ей волосы и кожу, как пламя из пасти дракона.

– Ты мой! – гневалась она. – Как смеешь ты уходить? Как ты посмел?

– Я не ушел от тебя, любовь моя, – ласково ответил он, с огромным интересом глядя на нее. – Но сон Мигеля подошел к концу. Игра окончена.

– Ничего не окончено! Ничего не кончилось! – воскликнула она. – Ты можешь сделать гораздо больше, чем сделал, – и сделаешь! – Она снова обратила гневный взгляд в сторону планеты и показала на сверкающие огни. – Ты будешь спокойно смотреть, как гаснет твое видение – вон там, прямо у тебя на глазах?

Мигелю был знаком этот голос. Он ответил с улыбкой:

– Это бесполезно, любовь моя. Мой путь бесконечен, но моему бедному телу и одной мили больше не осилить.

– Тело тебя послушается. Так ведь всегда бывало! Возвращайся отсюда ко мне… к нам!

Издалека доносилось пение его родных – братьев и сыновей, их жен и детей. Они стояли там в кругу и звали его обратно, в физический мир. Он знал: они ведь и правда хотят помочь ему, они исполняют волю его матери.

– Не могу, – только и сказал он.

– Ты же мой! – закричала она.

– Я никогда не был твоим.

Мигель смотрел в глаза своей возлюбленной и видел ее красоту, ее горечь, ее достоинство. Он слышал мольбы матери, но доходил до него лишь отчаянный вопль этой женщины, которую разными именами называли на протяжении человеческой истории. Она олицетворяла все человечество, живое чудо, пойманное в ловушку собственного заклинания. Это она забыла о том, что такое рай. Это от нее померк чистейший свет. Глядя на нее, он вспоминал несчетное число тех, что говорили о своей любви к нему и ополчались при этом на самих себя.

Он протянул к ней руку, голос его смягчился.

– Твое искушение велико – оно сильнее нужды во мне.

Когда он прикоснулся к ее обнаженному плечу, огонь в ее глазах унялся и он снова увидел свою мать, опять постаревшую, дрожащую от холода, которого она не чувствовала. Она всматривалась в него смягчившимся, молящим взглядом.

– Сарита, не терзай себя, – успокаивал он ее. – Я стал теперь всем.

– А как же я? – спросила она совсем как ребенок, трясясь в своей ночной рубашке и глядя на него широко открытыми испуганными глазами. – Не покидай меня, – просила она. – На что мне мир, в котором не будет тебя?

– Мигель не может вернуться, он умер.

– Древние иногда оживляли мертвых! – Глаза ее вспыхнули, и она смущенно опустила взгляд. – Я попрошу их, m’ijo, я дам им знак, – тихо сказала она.

– Они не вернули бы твоего сына Мигеля, даже если бы он согласился. Зачем усталому видению цепляться за жизнь в умирающем теле?

– Значит… это возможно! – воскликнула его мать.

Глаза у нее снова загорелись, и он почувствовал, какое сильное искушение их зажгло.

– Сарита, не проси об этом.

– Я верну тебя. Или же…

– Или что – умрешь? Давай, умри сейчас! Вместе отправимся домой!

– Я не готова вот так явно сдаться!

– Madre, ты меня не слушаешь.

– Тогда вернись, чтоб я услышала! – выкрикнула она. – Возвращайся и научи меня тому, что мне самой не усвоить.

Мигель вздохнул. Она пыталась словами подчинить его своей воле – так было всегда. Переспорить ее было делом весьма нелегким. Сарита была его наставницей, терпеливым мастером, и сейчас ему трудно было отвечать не как ученик учителю. Он тяжело оперся на ствол дерева и сосредоточился на огромной сверкающий сфере, которая плыла над горизонтом, одни видения принимая, а другие отбрасывая.

– Твое видение уже гаснет, – продолжала наседать на него Сарита, следя за его взглядом. – Это такое несчастье. У твоих сыновей не хватит без тебя сил, а твои ученики слабы и слишком любят себя.

– Это не важно, Сарита. Они теперь счастливее, чем раньше. И мир стал счастливее. – Он повернулся к ней с довольным видом.

– Кто дал тебе жизнь? – резко спросила она. – Кто тебя воспитывал, обучал, кто готовил тебя к тому, чтобы ты покорил саму мать-землю?

– Tú, mamá, – тихо ответил он.

Он знал, что последует дальше. Ему будет трудно сказать ей «нет», как было трудно сказать «нет» всем таким же, как она. На это она и рассчитывала.

– Послушай свою мать. Времени остается мало, а без тебя я не вернусь.

– А я прошу тебя остаться со мной, Сарита. Там тебя ничего больше не ждет, кроме физического страдания. Я избавлю тебя от него.

– Не изображай меня жертвой.

Мигель в раздумье смотрел на нее. Она не была жертвой. Эта женщина ненавидела убийцу-возраст и по своей воле ни за что бы не встретила свой конец в одиночку. Они работали вместе уже пятьдесят лет, как двое детей, которые придумывают игры, – их игры меняли видения людей. Если он уйдет, в мире не останется никого подобного ей… Но понимает ли она, чего будет стоить его телу это возвращение? Представляет ли она, как больно ему будет? Что-то шевельнулось в нем, и он почувствовал, как сила его любви начинает изменять видение. Он взглянул в глаза матери и заговорил с ней, тщательно подбирая слова:

– Madre, если это тело останется жить, я должен буду присутствовать в нем, но ему понадобится и что-то из моего старого состава.

– Разве не я учила тебя тому, что такое человеческая форма?

– Но формы больше нет, не осталось никакой системы убеждений.

– Это можно восстановить.

– Кем был Мигель, Сарита? Как можно его вернуть, когда нет ответа на этот вопрос? Путь могут показать только воспоминания, а они лгут, и с каждым рассказом ложь видоизменяется. Они могут дать направление, но не истину.

– Они дадут мне тебя!

Мигель смотрел на мать. Она была визуальным образом, составленным из меняющихся настроений и знакомых фраз, но казалась реальной, теплой и такой очаровательно непритязательной в своей ночнушке и тапочках, что ему вдруг захотелось поговорить с ней о чем-нибудь простом, повседневном. Ему хотелось подразнить ее, как когда-то, рассмешить. Вот бы она позвала его завтракать, поведала мимоходом о незнакомых ему людях. Хотелось почувствовать кончики ее пальцев у себя на лбу, над сердцем – так она обычно благословляла его по утрам. Но сейчас ведь у них не обычная встреча. Она нашла его где-то между жизнью и смертью. Нашла, потому что жизнь проложила ей путь… А сейчас, вместо того чтобы поддаться этому хрупкому видению, она пытается им управлять.

Чем он утешит ее, когда она потеряет сына? Как ему унять ее страхи? Однажды ему это удалось. Она бьется с ним и сдаваться, похоже, не собирается. Она приготовилась бороться – да, вот эта старушка в хлопковой рубашке и тапках, едва стоящая на ногах. Несмотря на свою хрупкость, она останется воином до тех пор, пока не станет очевидно, что воевать больше не нужно. Непонятно, чего она надеется добиться, но одно ясно: она скорее умрет, чем оставит свои попытки.

Мигель улыбнулся ей.

– Я вижу, ты с сумкой пришла. Хотела меня в ней унести?

– А что, могла бы!

– В ней, кажется, уже нет места.

– Вот! – воскликнула она севшим от всех этих разговоров голосом.

Он заметил, что она снова воодушевилась, и решил: «Пусть говорит».

– Вот, принесла орудия нашего ремесла! Мы могли бы вместе провести ритуал – как раньше. Приготовься, m’ijo. Очистись и призови нам на помощь силы жизни.

Мигель не стал ничего делать. Уперев одну руку в колено, он терпеливо смотрел, как мать, склонившись над сумкой, перебирает свои сокровища. В его глазах поблескивал странный огонек. Он сам когда-то был шаманом и знал, что сейчас будет. Время трюков прошло, но как он ей это скажет? Для Мигеля, главного героя его истории, видение кончилось, но она ведь не будет его слушать. Она будет упорствовать в том, чтобы ей вернули сына, пусть даже в виде слабейшего его подобия, живущего в самой призрачной форме.

Сарита торжественно, с вновь обретенным вдохновением начала доставать из сумки разные предметы. Возможно ли, что она со своим товарищем по былым играм придумает еще одну игру? Может ли фортуна еще раз оказаться на ее стороне? Чувствуя близость предков, она улыбалась. Вытащив из тяжелой сумки маленький барабан, она поставила его на землю, а сверху осторожно положила палочку, завернутую в ритуальную красную ленту. Из крошечного мешочка она вытряхнула коллекцию ацтекских черепков, аккуратно расположила их в линию на коже барабана и добавила к этой композиции великолепное орлиное перо. Затем положила у основания барабана три погремушки из бутылочных тыкв и кадильницу с древесным углем и ладаном. Довольная проделанной подготовительной работой, она стала вынимать из сумки и расставлять на ветке дерева одного за другим своих любимых кумиров.

– Ну вот! Начнем, понятно, с Сына Девы Марии!

Она поставила на широкую ветку фигурку Иисуса, позаботившись, чтобы она не упала. Изящно вылепленная из глины статуэтка изображала Господа с ягненком на руках. Затем Сарита извлекла Деву Марию, руки которой были раскрыты, как при вознесении.

– Вот так. Мать и Сын вместе, – удовлетворенно сказала Сарита и пробормотала молитву.

Мигель молча наблюдал. Она закончила молиться и заколебалась, видимо не зная, что делать дальше. Поджав губы, она снова склонилась над сумкой. Шумно порывшись в ней несколько секунд, она выпрямилась, держа в обеих руках грузную латунную статуэтку Будды. Она подняла взгляд на сына, как будто ожидая, что он будет возражать.

– А почему бы и нет? – сказала она. – Разве он такой гордый, что не может прийти на помощь другому учителю?

– Он не гордый, хотя у него есть на это все основания, – спокойно сказал Мигель, кивая в сторону мерцавших вверху огней. – Его послание до сих пор влияет на видение человечества.

– Истинная правда!

Старушка водрузила изваяние на дерево, втиснув его между двумя расходящимися ветвями. Закрыв глаза, она прошептала еще одну молитву – по-видимому, самому верховному бодхисатве. Еще раз удовлетворенно вздохнув, она опять полезла в сумку. На этот раз она нашла статуэтку поизящнее, завернутую в шелковую ткань. Это была китайская богиня, искусно высеченная из светлого нефрита. Немного подумав, она поставила ее рядом с Богородицей.

– Мать слышит мольбы своих детей. Она ответит на них. – Оглядев двух женщин, грациозно стоявших под огнями мира живых, Сарита улыбнулась. – Мать ведь всегда отвечает.

Следующей оказалась еще одна латунная фигурка – скрупулезно исполненный образ богини-воительницы Кали. Мигель представил себе, сколько соседских домов прочесала его мать, чтобы наполнить свою сумку этими предметами поклонения. Вряд ли она знала имена этих богинь, не говоря уже о том, что они из себя представляют.

– Как она тебе? – спросила Сарита. – Вид у нее боевой, только пусть не думает, что мы за смертью пришли.

– Ты же видишь, можно сражаться и ради чего-то более серьезного, чем смерть.

Сарита смотрела на сына, как бы ища у него понимания. Но когда он встретился с ней глазами, вместо поддержки она почувствовала замешательство. Быстро отведя взгляд, она приподняла нейлоновую сумку и потрясла ее. На дне что-то еще оставалось. Выудив последний предмет, она пожала плечами и вздохнула. Это был пластмассовый морячок Попай из детства ее сына, с торчавшей изо рта трубкой и надутыми бицепсами. Она нашла его в ящике комода.

– Вот теперь можно поговорить! – засмеявшись, воскликнул Мигель. – Я это я, и точка!

Она довольно улыбнулась. Бог знает, что он нашел в этой глупой игрушке, но она не ошиблась – он обрадовался. Освободив морщинистые руки, она беспокойно одернула свою хлопковую ночнушку. Что еще? Нащупав карман, она вынула из него ожерелье: звезду Давида на серебряной цепочке. Ее она повесила на густо покрытую листьями ветку и крутанула. Затем сняла с шеи золотое распятие и накинула его на ту же ветку. Два талисмана вертелись, блестя в призрачном свете и отбрасывая огненные искорки на верхние ветки.

– Старые боги, новые боги… Какая разница? – прошептала она.

– А зачем вообще возиться с богами? – спросил ее сын. – Зачем призывать святых и предков? Зачем они здесь, когда встретились мать и сын?

– Потому что нам нужна помощь.

– Тебе нужна вера, но не в них.

– А… в кого же?

– Диву даюсь – ты ли меня об этом спрашиваешь?

– Я очень верю в тебя, мой ягненочек.

– Не в меня нужно верить. Верь в себя. Ведь именно эта вера привела тебя сюда, ко мне. Вера – это сама жизнь, она пронизывает всю материю и движет нами с тобой.

– Но ты совсем не двигаешься.

– Как это? Разве меня не передвинули?

Он покачал головой, во взгляде его была покорность судьбе. Что еще он мог сказать ей?

– M’ijo, я или верну тебя, или умру, но попыток не оставлю, – спокойно и отчетливо произнесла она.

«Так ведь и будет», – подумал он. Но сейчас она жива. Жизнь продолжает биться сквозь нее, заряжая ее старое тело не вызывающей сомнений волей. Если она собирается оживить его, ей понадобится эта воля, чтобы стать еще сильнее, ведь он стал ей эмоционально недоступен. Ей нужна будет непоколебимая вера, которая может произрасти только из осознанности – а она пока ей не дается. Да, даже мать Сариту, мудрую женщину, целительницу, еще ждут откровения, и впереди у нее путь, который так долго откладывался на потом.

– Сарита, сегодня ты не умрешь, – наконец заявил он. – Как, видимо, и я.

Он должен воспользоваться этой возможностью послужить своей матери. Она всегда была готова бороться за него. Всегда защищала его право быть тем, кто он есть, и добиваться того, чего хочет. Сейчас она защищает его право жить. Он видел, что лицо матери снова просветлело, – за прошедшие годы это лицо тысячи раз озарялось любовью и гордостью за него, и его воображение загорелось. Пусть у Сариты будет миссия, раз она ей нужна; он даст воину сразиться в последний раз. Пока это в его силах, он поможет ей отправиться в путь, который сам по себе куда важнее, чем намеченный пункт назначения.

– Значит, ты готова на все? – спросил Мигель.

– Да!

– Даже если нужно будет следовать указаниям?

Сердце Сариты забилось чаще.

– Мой ангел, в этом особенном мире ты учитель, – сказала она. – Я с радостью послушаюсь твоих указаний.

«Что ж, а теперь кто над кем измывается?» – с иронией подумал он. Даже умирающему неплохо посмеяться. А он ведь точно умирает… процесс начался. Он понимал, что Сарита пришла к нему как страстная сила жизни; и в видении, сотканном из памяти и слабеющих желаний, только жизнь могла остановить этот процесс.

– Madre, указания буду давать не я, – сказал он, сияя улыбкой, полной любви. – В моем особенном мире результат не имеет значения. В мире других результат – это все. – Он посмотрел куда-то далеко мимо нее.

– Что ты… – начала было она. – Тут есть кто-то еще?

Сарита устремила взгляд в ту же сторону – в направлении горизонта.

– Что это? – спросила она. – Еще одно дерево?

Вдали от мерцающего места, где они находились, на другом холме, окруженном таким же ландшафтом, вырисовывались неясные очертания громадного дерева. До этого мгновения она его не замечала. Оно было точь-в-точь такое же, как это дерево, чьи благородные ветви приютили ее сына. Это…

– Копия, – сообщил ей он.

– А кто на нем сидит? Копия моего сына?

– Самозванец другого рода. Тот, кто живет на том дереве, владеет наукой иллюзии. Поговори с ним, мама.

Сарита смотрела на дерево, стоявшее вдали, за скорбной пустыней. Хотя его окутывал полумрак, оно, как и это дерево, лучезарно светилось разными цветами. Но все на нем было неподвижно. Листья не трепетали, не было никаких отблесков. Тени не играли со вспыхивающими и гаснущими лучами света. Похоже, что среди его ветвей не притаилось ничего живого. Она была загипнотизирована. Ей потребовалось сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд и снова увидеть сына, сидевшего на своем древе жизни на фоне ярких цветов Земли.

– Мне не нужны новые иллюзии. Мне нужен Мигель.

– Сарита, там начинается твой путь, – объяснил Мигель, еще раз взглянув на далекое дерево. Все воспринимаемое – это отражение, иллюзия. Теперь у нее будет возможность осознавать это и только потом делать выбор. – Если ты хочешь узнать, как вернуть сына, там тебя ждут первые указания. И, как всегда, не верь ничему, что услышишь, но слушай.

Он сорвал с верхней ветки еще одно яблоко и вытер его о край больничного халата. Потом хорошенько откусил и начал жевать. Сладкий сок потек по его подбородку. Он поднял глаза к черному небу и восхищенно улыбнулся прекрасному зрелищу планеты, сияющей видениями. У него нет сомнений: мать покажет себя мастером. С каждым новым вызовом ее осознанность будет возрастать. Как всегда, она воспользуется своей мудростью и будет обращаться за советом к предкам. Она встретится с тем, кто правит миром отражений – миром, который он оставил далеко позади, и, по крайней мере ненадолго, она забудет боль, причиняемую невыносимым материнским страхом. Он весело подмигнул ей и приготовился следовать за жизнью, куда бы она ни вела.

Сарита улыбнулась ему в ответ. Теперь она чувствовала уверенность – сила ее намерения подталкивала время и обстоятельства. Во что бы то ни стало она должна оставаться в видении сына. Здесь она может уговорить его. Здесь он почувствует силу ее воли. По ее мнению, она сумела направить все в нужную колею, и он пока уступает. Он указывает путь к решению, каким бы сомнительным тот ни казался ей, а это уже кое-что. Конечно, она выполнит его каприз. Попробует делать все так, как хочет он, – пока ей не удастся все переиначить и подчинить себе.

Взгляд Сариты устремился к горизонту. Только она сама может встретить то, что ждет впереди, сколько бы часов ни исполняла ее семья ритуал с музыкой и молитвой. Не произнеся больше ни слова, она отвернулась от Мигеля, подхватила пустую сумку и снова пошла, на этот раз в сторону того, что пряталось в тени далекого огромного дерева – что бы это ни было.

Было безветренно. Ни звука не было слышно в этом замершем краю, над которым нависло готовое разразиться грозою небо. Странно, думала она, куда делся этот до сих пор не умолкавший ролл-н-рок, который, кажется, без перерыва играет в голове у ее сына? Ролл-н-рок? Или рок-н-ролл? Не важно, но он больше не звучит. Сейчас она осталась одна. Она легко взмахнула своей нейлоновой сумкой, как бы бросая вызов сомнению. Скоро эта странная затея закончится. Скоро Сарита вновь обретет сына – живым – и заключит его в свои объятия.