Южный ветер так же холоден, как и северный, если он дует в снежной долине, где живёт слепой горняк Йор.

Однажды ранним утром горняк вышел из хижины, уловив среди полной тишины скрип шагов дальнего путника. Йор был уже старик, но без бороды и без морщин, волосы у него посерели, как камень, и весь он казался высеченным из куска застывшей лавы. Только в глубине его слепых глаз иногда вспыхивал огонь.

Подойдя, Бастиан — а это именно его шаги заслышал издалека Йор — сказал:

— Здравствуй. Я заблудился. Я ищу источник Живой Воды. Не мог бы ты мне помочь?

— Ты не заблудился, — прошептал горняк. — Но говори тише, иначе ты разрушишь мои картины.

Он жестом пригласил Бастиана в хижину. Она состояла из одной комнаты, очень просто обставленной: стол, два стула, лежанка и полка для посуды и еды. В очаге пылало пламя, в котелке дымился суп.

Йор поставил две тарелки, налил в них супу и жестом пригласил гостя поесть. Завтрак прошёл в молчании.

Потом горняк откинулся, глаза его смотрели сквозь Бастиана.

Он прошептал:

— Кто ты?

— Меня зовут Бастиан Балтазар Букс.

— А, значит, свое имя ты ещё помнишь.

— Да. А ты кто?

— Я Йор, меня ещё называют слепым горняком. Но я слеп только на свету. Под землёй в моём руднике в полной темноте я могу видеть.

— Что это за рудник?

— Он называется Минроуд. Это рудник сновидений.

— Рудник сновидений? — удивлённо повторил Бастиан. — Про такое я не слыхал.

Йор, казалось, постоянно к чему-то прислушивался.

— Он существует специально для таких, как ты, — тихо сказал Иор. — Для людей, которые не могут найти дорогу к источнику Живой Воды.

— И что же это за сновидения?

Йор закрыл глаза, и Бастиан не знал, повторить ли ему вопрос.

— Ничто в мире не исчезает бесследно. Ты видел когда-нибудь сны, которые утром не мог вспомнить?

— Да, часто.

Йор задумался, кивнул, потом пригласил Бастиана следовать за ним.

— Только ни слова, ни звука, понятно? То, что ты сейчас увидишь — моя работа за многие годы. Любой шум может их разрушить. Поэтому молчи и ступай очень осторожно.

За хижиной находился деревянный шахтный копёр, они прошли мимо него в огромную заснеженную долину. И тут Бастиан увидел картины, которые лежали на белом снегу как драгоценности на белом шёлке ювелирных коробочек.

Это были тонкие, как дуновение, прозрачные стёкла разных форм и размеров, прямоугольные и круглые, мозаичные и гладкие, иные величиной с церковные витражи, другие — как миниатюры на вазочках. Они лежали рядами, группируясь по величине и форме, покрывая снежную равнину до горизонта. Тут были изображены какие-то фигуры в птичьем гнезде, часы, похожие на растёкшийся расплавленный сыр, куклы на ярко освещённом пустом пространстве, головы и морды зверей и целые пейзажи, составленные из голов, морд и лиц. Но были и обыкновенные портреты, были мужчины, косившие пшеницу, женщины, сидящие на балконе, горные деревушки и морские виды, военные сцены и цирковые представления, улицы и комнаты, снова лица, старые и юные, мудрые и придурковатые, шуты и короли. Были страшные картины — казни, пляски смерти; были портреты молодых дам в седле, и был нос, разгуливающий сам по себе, принимая приветствия от встречных.

Целый день Бастиан бродил среди картин, но так и не понял, какое они имеют отношение к нему. Ни одна из картин его не тронула.

Опустились сумерки, и они вернулись в хижину. Только когда дверь за ними закрылась, Йор смог произнести:

— Было там хоть что-нибудь, что бы ты узнал?

— Нет. А что это за картины?

— Это забытые сновидения из человеческого мира. Сон не может исчезнуть, раз уж он приснился. Но если человек, который видел сон, не сохранил его в памяти, он попадает сюда, в Фантазию, в глубину нашей земли. Там лежат тонкими слоями все забытые сны, один над другим. Чем глубже, тем плотнее. Вся Фантазия покоится на плитах из забытых снов.

— Там есть и мои? — спросил Бастиан.

— Хоть один есть наверняка. Одного бы хватило.

— Но для чего?

Старый горняк повернул к нему лицо, слабо освещённое огнём очага. Его слепые глаза снова смотрели сквозь Бастиана.

— Слушай, Бастиан Балтазар Букс, я не люблю разговаривать. Тишина мне милее. Но один раз я скажу. Ты ищешь Живую Воду. Ты хотел бы научиться любить, чтобы вернуться в твой мир. Любить — это прекрасно. Но Живая Вода спросит тебя: кого? Ведь нельзя любить вообще, не зная кого. Но ты всё забыл, ты помнишь только своё имя. А если ты не сможешь ответить, ты не напьёшься. Тебе помог бы забытый сон. Он привёл бы тебя к источнику Живой Воды. Но за это тебе придётся забыть последнее, что ты ещё удерживаешь в памяти: себя самого. Тебе предстоит долгая терпеливая работа. Запомни всё, что я сказал, повторять я не буду.

Потом он лёг на свою лежанку и заснул, и Бастиану ничего не оставалось, как лечь на голом холодном полу, но он был вынослив.

— Чтобы полюбить кого-то, надо забыть самого себя, — засыпая, повторил Бастиан слова Йора.

Когда он проснулся утром, горняка уже не было. Видимо, он спустился в штольню. Бастиан налил себе горячего супу, надеясь согреться после холодной ночи, но суп не особенно ему понравился: солёный, как слёзы и пот.

Он вышел в снежную равнину и снова целый день бродил среди картин, но все они оставили его безучастным.

К вечеру вернулся из штольни Йор. Он вынес из глубины новые картины и осторожно выкладывал свою добычу на снег. На одной картине — мужчина, у которого вместо груди была птичья клетка. На другой — каменная женщина верхом на черепахе. На третьей — бабочка с узором из букв на крыльях. Ни одна из них не говорила Бастиану ни о чём.

— А что будет, когда снег растает? — спросил он Йора, вернувшись в дом.

— Здесь вечная зима.

Это была вся их беседа за вечер.

Три последующих дня Бастиан искал картину, которая задела бы его сердце и означала бы для него хоть что-нибудь, — но тщетно. Вечерами в хижине они молчали. Бастиан охотно перенял у Йора это обыкновение молчать, равно как и осторожную поступь без звука.

— Вот, я просмотрел все картины, — сказал однажды Бастиан. — Я ничего не нашёл.

— Плохо, — ответил Йор.

— Что теперь делать? Ждать новых, когда ты принесёшь их наверх?

— Я бы на твоем месте сам спустился в рудник Минроуд и искал бы там.

— Но у меня нет твоих глаз, я не вижу в темноте.

— Разве тебе не дали в дорогу какого-нибудь света? — спросил Йор, глядя сквозь Бастиана. — Какой-нибудь светящийся камень, который помог бы тебе?

— Дали, — печально сознался Бастиан. — Да я употребил Аль-Таир совсем на другое…

— Плохо, — повторил Йор с каменным лицом.

— Что ты посоветуешь мне?

— Будешь работать в темноте.

Бастиану стало страшновато. Правда, он всё ещё обладал силой и бесстрашием, дарованными ему в Фантазии, но при одном представлении о том, что он будет лежать в чёрной глубине тесной штольни, мороз пробирал его до костей. Он ничего не сказал, и они легли спать.

На следующее утро горняк потряс его за плечо:

— Ешь свой суп и идём.

Они вместе пришли к шахте и стали спускаться в подъёмнике вниз. Давно уже померк свет, что пробивался сверху в узкое отверстие шахтного колодца, а они спускались всё ниже и ниже. Давно уже подъёмник двигался в полной темноте. Наконец толчок показал, что они достигли дна.

Здесь было очень тепло по сравнению со снежной равниной, и скоро Бастиан весь взмок от пота. Он шёл за Йором, боясь потерять его в темноте. Они проходили сквозь бесчисленные штольни, коридоры, ходы и пещеры, которые Бастиан угадывал по гулкому эху. Бастиан несколько раз спотыкался о какие-то выступы, но Йор не проронил ни слова.

Несколько дней Йор молча, на ощупь учил его отслаивать тонкие картины не то деревянными, не то роговыми лопаточками, которые они не забирали с собой наверх. Бастиан всё лучше ориентировался внизу в полной темноте и уже узнавал знакомые ходы и пещеры. Наконец однажды Йор послал его работать в одиночку в узкий тесный ход среди многослойных спрессованных залежей. Он лёг там, свернувшись калачиком, как нерождённый ребенок, и терпеливо отслаивал друг от друга чьи-то забытые сны. Ничего не видя в вечной тьме подземелья, он выбирал картины наугад, рассчитывая только на подсказку случая или на подарок судьбы. Вечер за вечером он извлекал наверх только чужие сны. Но Бастиан не роптал. Он стал равнодушен к себе, тих и терпелив. И хотя силы его были неисчерпаемы, часто он возвращался в изнеможении.

Трудно сказать, сколько это длилось. Такую работу не измеряют днями и месяцами. Но однажды наступил вечер, когда при виде одной картины Бастиан даже отпрянул и едва сдержал восклицание, которое могло бы разрушить хрупкое стекло. На картине размером в книжную страницу был ясно и отчетливо виден мужчина в белом халате, он держал в руке гипсовую челюсть. Наклон его головы и печальное выражение лица тронули Бастиана до самого сердца. Но больше всего ему было больно оттого, что этот человек был изображён вмёрзшим в глыбу прозрачного льда. Когда Бастиан разглядывал эту картину, в нём нарастала тоска по этому человеку, которого он не знал.

Чувство возникло в какой-то далекой дали и разрасталось в нём всё больше — так речка, впадающая в океан, незаметно берёт начало ручейком и лишь много позже разливается в могучий поток. Бастиан чуть не утонул в этом потоке тоски. Сердце его болело, тоска уже не помещалась в нём. И в этом потоке утонуло и исчезло последнее, что он знал о себе: его собственное имя.

Когда он вернулся в хижину к Йору, он ничего не сказал. Горняк тоже молчал, но долгим взглядом поглядел — снова сквозь него, снова вдаль, — и впервые улыбка чуть тронула его лицо.

В эту ночь мальчик, у которого больше не было имени, не мог уснуть, несмотря на усталость. Всё время он видел перед собой ту картину. Ему хотелось обнять глыбу льда, в которую вмёрз тот незнакомый человек, — чтобы растопить лёд своим теплом. Потом ему почудилось, что он даже слышит его голос:

— Помоги мне! Не оставь меня в беде! Одному мне не выбраться из этого льда. Помоги мне! Ты один можешь меня освободить — только ты!

На следующее утро мальчик без имени сказал Йору:

— Сегодня я больше не спущусь с тобой в рудник Минроуд.

— Ты уходишь?

— Пойду искать источник Живой Воды.

— Ты нашёл картину, которая поведёт тебя?

Мальчик кивнул.

— Покажи.

Они вышли наружу, подошли к картине, мальчик смотрел на неё, а Йор направил свой слепой взгляд не на картину, а на мальчика — и сквозь него вдаль. Он долго прислушивался, потом кивнул.

— Возьми её, — прошептал он. — И не потеряй. Если ты её потеряешь или разобьёшь, для тебя всё кончено. Ты понимаешь, что это значит.

Мальчик, у которого больше не было имени, тихо сказал:

— Спасибо, Йор, за всё, чему ты научил меня.

Они пожали друг другу руки.

— Ты был хорошим подручным, — прошептал Йор, — и работал старательно.

С этими словами он отвернулся и пошёл к руднику.

Мальчик без имени поднял картину и зашагал в снежную даль.

Он шёл уже много часов. Хижина Йора давно скрылась из виду, а вокруг не было ничего, кроме снежной равнины. Мальчик чувствовал, что картина, которую он бережно держит в руках, таинственным образом выведет его из этой холодной пустыни.

Вдруг откуда-то сверху донёсся шум. Это был далёкий гам и грай большой стаи. Подняв голову, мальчик увидел тёмное облако, похожее на стаю птиц. Только когда этот рой приблизился, он понял, кто это. Мороз прошёл по его коже.

То были озорники, клоуны-мотыльки!

«Силы небесные! — взмолился мальчик без имени. — Хоть бы они не заметили меня. Их крики разрушат картину!»

Но они его заметили. С непомерным ликованием они обрушились на него и как горох рассыпались вокруг по снегу.

— Ура! — орали они, кривя свои рты. — Наконец-то мы снова нашли нашего благодетеля!

Они кувыркались в снегу и кидались снежками, играли в чехарду и делали стойку на голове.

— Тихо! Пожалуйста, тихо! — отчаянно шептал мальчик без имени.

Весь хор воодушевленно вопил:

— Что он сказал? Он сказал, что мы слишком тихие! Такого нам ещё никто не смел говорить!

— Что вам от меня надо, почему вы не оставите меня в покое?

Всё вокруг него порхало и металось.

— Великий благодетель! Великий благодетель! Помнишь, ты нас расколдовал, когда мы были несчастными безобразными ахараями. Но в нашей жизни тогда было утешение и смысл — мы строили серебряные дворцы. А теперь мы сами себе надоели. То, что ты сделал из нас, вначале было очень весело, а теперь наскучило нам до смерти. Мы летаем попусту, мы даже играть ни во что не можем, потому что не признаём правил. Ты превратил нас в посмешище. Ты обманул нас, великий благодетель!

— Я хотел как лучше, — с ужасом прошептал мальчик.

— Конечно, сам от себя ты в полном восторге, — орали озорники хором, — тебе очень хочется считать себя добрым, а нам приходится расплачиваться за такое добро!

— Что мне делать? Чего вы от меня хотите?

— Мы искали тебя, — орала толпа с искажёнными клоунскими рожами, — мы боялись, что ты сбежишь. И вот мы догнали тебя. Мы не оставим тебя в покое, пока ты не станешь нашим предводителем. Ты должен стать обер-озорником, нашим глав-озорником, нашим генерал-озорником.

— Но зачем, для чего? — с мольбой шептал мальчик.

— Мы хотим, чтобы ты командовал нами и заставлял что-нибудь делать. Мы хотим, чтобы наше существование хоть кому-нибудь было нужно!

— Но зачем вам я? Выберите одного из вас!

— Нет, нет, мы хотим только тебя, великий благодетель! Ведь ты сделал из нас то, что мы теперь есть.

— Но я должен идти. Мне надо вернуться в свой мир.

— Не так скоро, великий благодетель! — орали клоуны. — Ты от нас не сбежишь! Так просто от нас не отделаться!

— Но со мной всё уже кончено! — заверял мальчик.

— А с нами? Что будет с нами?

— Сами ищите выход!

— Тогда верни нам прежний вид! — кричали пронзительные голоса. — Пусть мы снова будем ахараи. Наши слёзы высохли, Амаргант стоит теперь на суше, и больше некому ткать серебряную филигрань. Мы хотим снова стать ахараями.

— Но я не могу, у меня больше нет могущества!

— Тогда мы заберём тебя с собой! — вихрем кружилась толпа.

Сотни маленьких ручек вцепились в него и пытались поднять в воздух. Мальчик сопротивлялся изо всех сил, а мотыльки налетали на него, как разъярённые осы.

И вдруг в этот шум и гам ворвался издали негромкий, но мощный звук, похожий на гул бронзового колокола.

И в мгновение ока озорники разлетелись врассыпную и тёмной тучей понеслись в другую сторону.

Мальчик, у которого больше не было имени, стоял в снегу на коленях. Перед ним лежала картина, распавшаяся в прах. Всё было потеряно. Не было больше ничего, что привело бы его к источнику Живой Воды.

Когда он поднял голову, то сквозь слёзы разглядел неподалеку две неясные фигуры, большую и маленькую. Он протёр глаза и взглянул ещё раз.

То были Атрей и Фухур, белый везучий дракон счастья.