Настало время ужина. Джим плотно поел и принялся отчаянно зевать, всем своим видом давая понять, что он прямо-таки с ног валится от усталости и буквально засыпает на ходу. Это несколько удивило фрау Каакс, которой обычно стоило немалых трудов отправить Джима в постель, но, глядя на размякшего Джима, она решила, что, может, и вправду мальчик очень устал или просто повзрослел и поумнел. Когда он уже лежал в постели, она, как всегда, заглянула к нему в каморку, подоткнула со всех сторон одеяло, поцеловала на ночь, погасила свет и пошла на кухню, где собиралась еще немножко повязать — она вязала Джиму новый свитер.

Джим лежал в постели и терпеливо ждал. В окошко светила полная луна. Было очень тихо. Только слышны были легкий шум морского прибоя да постукивание спиц, доносившееся из кухни.

Джим вдруг подумал о том, что никогда ему не придется носить этот новый свитер, а еще он пытался представить себе, что бы делала фрау Каакс, если бы знала…

И от этих мыслей ему стало так тяжело на душе, что он готов был уже расплакаться или даже побежать на кухню к фрау Каакс и рассказать ей все как есть. Но тут он вспомнил слова, сказанные ему Лукасом на прощание, и понял, что он должен молчать во что бы то ни стало. Но это было так тяжело — ведь и для взрослого человека это было бы нелегко, а ведь взрослый — все-таки целый подданный, что уж тут говорить о маленьком человеке, который был всего-навсего только половинкой подданного.

Собираясь отправиться в ночное путешествие, Джим не учел одного важного обстоятельства — он действительно очень устал. Ни разу в жизни ему еще не приходилось так долго бодрствовать. В темноте глаза его слипались сами собою — прямо хоть спички вставляй. Вот бы походить, побегать или поиграть! А то лежи в теплой кровати без движения — конечно, тут всякий заснет.

Джим думал о том, как было бы приятно сейчас просто закрыть глаза и спать, но он понимал, что не может себе этого позволить, и потому изо всех сил боролся со сном — тер глаза, щипал себя, ворочался с боку на бок. И все же в конце концов сон сморил его.

Ему снилось, будто он стоит на берегу и видит, как удаляется в ночи паровоз Кристи. Он быстро шел по волнам, как по твердой земле. А в кабинке машиниста, в свете фар, Джим увидел Лукаса, который махал ему своим красным носовым платком и кричал:

— Почему ты не пришел?.. Прощай, Джим!.. Будь здоров, Джим!

Голос его казался каким-то чужим, глухим эхом отзывался он в ночной тишине.

Но тут вдруг налетел сильный порыв ветра, засверкали молнии, загрохотал гром, и сквозь рев разбушевавшейся стихии Джим снова различил голос Лукаса:

— Почему ты не пришел?.. Прощай, Джим!.. Будь здоров!.. Будь здоров, Джим!

Паровозик становился все меньше и меньше, последний раз мелькнул слабый свет фар, и вот он уже исчез где-то вдали, за темным горизонтом. В отчаянии Джим хотел броситься вслед за паровозом, но ноги его словно приросли к земле. От невероятного напряжения Джим проснулся и тут же вскочил с постели.

Комната была залита лунным светом. Интересно, который сейчас час? А фрау Каакс? Легла ли она уже спать? Неужели уже поздно и все, что он видел во сне, произошло на самом деле?

В этот самый момент часы на башне королевского дворца пробили полночь.

Джим быстро оделся и собрался уже было вылезти из окна, но тут вспомнил о письме. Он не мог уйти, не оставив записки фрау Каакс. Иначе она очень огорчится. А он меньше всего хотел ее огорчать. Дрожащими руками он вырвал листок из тетради и нарисовал такую картинку:

Это означало: я уехал вместе с Лукасом и Кристи. А потом он еще пририсовал:

Это означало: не расстраивайся! В конце он сделал такой рисунок:

Это означало: целую тебя, твой Джим.

Затем он положил листок на подушку и потихоньку вылез из окна.

Когда он прибежал к назначенному месту, ни Лукаса, ни Кристи там уже не было. Джим помчался к морю. Тут он увидел Кристи, который уже стоял спущенный на воду. Верхом на паровозе сидел Лукас. Он как раз натягивал парус на мачте, которую установил прямо на кабинке машиниста.

— Лукас! — закричал Джим, запыхавшийся от быстрого бега. — Подожди, Лукас! Я пришел.

Лукас обернулся, и удивление на его лице сменилось радостью.

— Смотри-ка, Джим Пуговка! — сказал он, улыбаясь во весь рот. — А я уже решил, что ты не придешь. Часы-то давно пробили полночь.

— Да, я слышал, — ответил Джим, заходя в воду. Лукас протянул ему руку, и Джим взобрался на паровоз.

— Понимаешь, — продолжал Джим, — я забыл написать письмо. Вот и пришлось вернуться.

— А я боялся, что ты проспишь, — сказал Лукас и выпустил большой клуб дыма.

— Я вообще глаз не смыкал, — ответил на это Джим.

Тут он, конечно, немножко приврал, но ему очень не хотелось выглядеть плохо в глазах Лукаса.

— Неужели ты бы уехал без меня? — спросил Джим.

— Как тебе сказать? — ответил, помедлив, Лукас. — Я бы, конечно, еще немножко подождал, а потом, наверное… Ведь откуда мне знать, может, ты передумал. Всякое бывает, правда?

— Но ведь мы же договорились! — Голос Джима звучал укоризненно.

— Конечно, — согласился Лукас. — Знаешь, я страшно рад, что ты сдержал свое слово. Теперь я твердо уверен, что на тебя можно положиться. А кстати, как тебе нравится наш пароход?

— Потрясающе! — сказал Джим. — Я почему-то всегда думал, что паровозы тонут в воде.

Лукас, довольный, ухмыльнулся.

— Конечно, они тонут, если не выпустить воду из котла, не очистить тендер и не задраить двери, — объяснил он и выпустил несколько маленьких облачков дыма. — Это такая маленькая хитрость, которую знает, конечно, не всякий.

— Что-что нужно сделать с дверями? — переспросил Джим, который еще ни разу не слышал такого диковинного слова.

— Задраить, — повторил Лукас. — Это значит заткнуть как следует все щели паклей и замазать смолой, чтобы туда не проникала вода. Это очень важно, так как, если кабина машиниста будет водонепроницаемой, а котел и тендер пустыми, то Кристоф никогда не пойдет ко дну. А так из кабины получается отличная каюта, в которой можно, например, укрыться от дождя.

— А как же в нее попасть, если все двери будут крепко-накрепко заделаны? — поинтересовался Джим.

— Мы можем забираться через тендер, — объяснил Лукас. — Видишь, если знать, как что делать, то и паровоз будет плавать как утка.

— Вот это да! — восхищенно сказал Джим. — Но ведь он весь из железа?

— Ну и что? — ответил Лукас и, довольный, сплюнул в воду — у него получилась отличная двойная петля. — Корабли тоже делают из железа. Или вот канистра — тоже бывает из железа, а не тонет, пока в нее не попадет вода.

— Понятно, — удовлетворенный объяснением, ответил Джим. Приятно, когда у тебя такой умный друг. С таким не пропадешь.

Теперь он был очень рад, что сдержал свое слово.

— Ну что ж, если ты не возражаешь, давай трогаться в путь.

— По рукам, — согласился Джим.

Они отвязали канат, который шел от Кристофа к берегу. Ветер надул паруса, мачта тихонько скрипнула, и удивительный корабль двинулся вперед.

На море не было слышно ничего, кроме легкого свиста ветерка и плеска небольших волн, что разбивались о нос корабля.

Лукас положил свою руку на плечо Джима, и они смотрели молча, как удаляется от них в тихой ночи освещенный луной берег мирной Медландии, а вместе с ним и домик фрау Каакс, и дом господина Пиджакера, и крошечная железнодорожная станция, и королевский дворец, примостившийся между двумя горными вершинами.

По черной щеке Джима скатилась крупная слеза.

— Тебе грустно? — тихонько спросил Лукас. Его глаза тоже подозрительно поблескивали.

Джим шумно шмыгнул носом, вытер ладошками глаза и, сделав над собою некоторое усилие, бодро сказал:

— Нет, всё в порядке.

— Знаешь, лучше не будем больше смотреть туда, — решил Лукас и легонько хлопнул Джима по плечу. Они повернулись и теперь смотрели только вперед.

— Ну вот! — сказал Лукас. — Теперь я набью себе новую трубочку, и мы с тобой немножко поболтаем.

С этими словами Лукас достал свою трубочку, набил ее свежим табачком, как следует раскурил и принялся болтать с Джимом. За разговорами друзья и не заметили, как к ним снова вернулось хорошее настроение — они смеялись и были очень довольны. Так и плыли они себе по морским просторам, залитым лунным светом.