Невзирая на то что со своей маленькой семьёй Дюма обошёлся недостойно, я вынужден признать, что он был по натуре добрым человеком. Очень добрым. Можно приводить бесчисленные примеры незлобивости и великодушия Дюма.

Максим Дюкан — он вместе с Дюма сопровождал Гарибальди в сицилийском походе — имел все основания дать писателю прозвище «кроткий великан».

Но вряд ли можно было рассчитывать превратить даже кроткого великана в такого мужа и отца, какого желает заполучить большинство женщин.

Представьте себе один из визитов Дюма в свою бывшую мансарду. Сначала это радость встречи; потом сотни забавных историй о том, как растёт ребёнок; они с Катрин говорят о зубках, которые у него режутся, о первых его шагах, первых словах, что тот лепечет... Ну а дальше?

Бесконечно говорить о детях невозможно. К тому же дети должны рано ложиться спать. И вот в тёмной комнате начинают шёпотом вестись разговоры, вроде следующего:

   — Замолчи! Я просила тебя помолчать. Ты что, не слышишь?

   — Конечно, слышу, но в конце концов...

   — Вот именно, в конце концов... После того, как я его с таким трудом уложила, я не хочу, чтобы ты его разбудил.

— Но мы же будем совсем тихо, очень нежно.

   — Знаю я твою нежность. Сам видишь, до чего она меня довела.

Через какое-то время Дюма встаёт с постели и собирается зажечь огарок свечи.

   — Я запрещаю тебе зажигать свет!

   — Но как, чёрт возьми, я смогу заниматься?

   — А ты не можешь лежать в постели и спать? Неужели ты должен либо брать женщину, либо хвататься за книгу?

   — Мне необходимо чем-то заняться. Я не могу бездельничать до рассвета.

   — Сон — тоже дело. Ты мог бы для разнообразия и поспать.

   — Ты считаешь, что сон — дело. Наоборот! Он — ничто. Сон — это пробел в жизни, предвосхищение смерти. Я отказываюсь спать.

   — Оно и понятно. Ты не можешь уснуть после ужина, который проглотил.

   — На что ты намекаешь?

   — На то, что ты слишком много ешь. Разве можно уснуть с битком набитым желудком?

   — Ты намекаешь, что у меня несварение желудка. Я даже не знаю такого слова. У меня железный желудок, я могу переварить всё. Я ем потому, что голоден, а работаю потому, что полон энергии.

Любопытно отметить, что очень часто характер Дюма объясняют расстройством у него желудка. Даже Дюма-сын намекал на это, когда кто-то в шутку сказал ему, что его собрание сочинений составляет около дюжины томов, тогда как ни один издатель ещё не дерзнул опубликовать полное собрание произведений его отца (самое большое собрание сочинений Дюма-отца, так называемая «коллекция Кальмана-Леви», включает только двести девяносто пять томов).

   — Я не написал столько, сколько мой отец, — ответил Дюма-сын, — наверное, потому, что по ночам хорошо сплю, а отец не удосуживался даже лечь в постель из-за сильных спазмов желудка которыми мучился. Я нередко видел, как ночью он одной рукой невероятно быстро пишет, а другой гладит живот, извлекая из глубины своих внутренностей какую-то зловещую отрыжку. Тем не менее отец утверждал, что он счастлив, и для него лучший способ избавиться от болей заключается в том, чтобы погрузиться в работу.

Лично я не думаю, что несварением желудка можно объяснить творческую силу Дюма; этим не объяснишь и натянутый характер его отношений с Катрин и сыном.

Но верно, что время от времени Дюма страдал спазмами желудка. Однажды он проконсультировался на сей счёт у доктора Грюби. Тот предписал ему особый режим питания.

   — Три раза в день, — сказал доктор, — ешьте холодную говядину, приправленную оливковым маслом, обильный салат из огурцов и запивайте всё это стаканом молока. Если в промежутках между приёмами пищи почувствуете голод, выпейте чашку горячего шоколада. Ко мне придёте через неделю.

Дюма буквально исполнил предписание врача и явился к нему спустя неделю. Едва Дюма вошёл в кабинет, доктор Грюби воскликнул:

   — Ступайте домой! Вы абсолютно здоровы. Забудьте о врачах.

   — Нет, — простонал Дюма, — я испытываю те же боли, что и прежде.

   — Вы соблюдали мой режим?

   — Свято.

   — Значит, вы здоровы как дуб. То, что после такого режима вы пришли ко мне на своих ногах, доказывает: вы сильны как бык; ведь обыкновенный человек, следуя в питании моим предписаниям, через три дня стоял бы уже на пороге могилы.

Дюма вздохнул, потёр живот и отправился домой работать.

Он действительно был человеком несокрушимого здоровья. Во время страшной эпидемии холеры в 1832 году, когда Дюма жил на улице Сен-Лазар и видел, как под его окном проходит в день от пятидесяти до ста похоронных процессий, он писал самую весёлую свою комедию «Муж вдовы» и в невероятных количествах поглощал дыни.

   — Идиот! — сказал ему охваченный ужасом Лист. — Есть дыни строго запрещено врачами!

   — Я знаю, — ответил Дюма, — но что я могу поделать? Я обожаю дыни, а они никогда не были такими дешёвыми.

Доктор Верон — он был одновременно врач, финансист, директор Оперы, владелец журнала и газеты (в ней сотрудничал Сент-Бёв, печатались «Вечный жид» и «Парижские тайны» Эжена Сю), а помимо всего автор романов и «Мемуаров» — имел кухарку по имени Софи, которая, когда Верон устраивал приёмы, всегда приходила в зал, чтобы выслушать поздравления гостей в свой адрес. Она очень завидовала славе Дюма как кулинара, считая его дилетантом. Дюма был глубоко уязвлён, узнав, что Софи распространяет слухи, будто он в готовке, как и в изготовлении книг, тоже присваивает себе чужое.

Верон рассказывает, что однажды встретил на улице Дюма с огромной корзиной для продуктов.

   — Обедать вы будете у меня, — объявил великан, беря маленького Верона под руку. — Софи когда-нибудь потчевала вас настоящим буйабесом?

   — Нет, — признался Верон.

   — Понятно, — сказал Дюма, — ведь это блюдо мужчины готовят для мужчин. Пока вы не отведаете моего буйабеса, можете считать, что вообще не жили на свете.

Таская за собой Верона, Дюма закупал провизию; спутник Дюма с возрастающим удивлением смотрел, как тот покупает устрицы, мидии, креветки, омаров, крабов, морских ежей, каких-то моллюсков и ещё что-то.

   — Всё это пойдёт в ваш буйабес? — спросил Верон, заранее огорчаясь, что принял приглашение на этот обед.

   — Вам следовало бы всё записывать, как это делаю я, если нахожу новый рецепт. Тогда вы смогли бы объяснить вашей Софи мой рецепт буйабеса; передайте ей, что всё это надо варить в хорошем сухом вине. Ага! Это я и искал! Мне нужен угорь и кальмары! Нам везёт, доктор! Сегодня на рынке есть всё, что нам необходимо. И даже молоки! В буйабесе молока чудесна! Теперь нам не хватает только рыбьих голов.

   — А они-то зачем? — вскричал Верон.

   — Без рыбьих голов буйабес — это всего-навсего полоскание для рта. Теперь пойдёмте к овощным прилавкам.

Дюма купил сельдерей, пастернак, лук, чеснок, помидоры, майоран, петрушку, укроп, лавровый лист, шафран и чёрный перец.

   — Ну вот, с овощами покончено, — сказал Дюма. — Нам осталось прикупить кое-что, чтобы придать буйабесу вкус.

   — А разве всего, что лежит у вас в корзине, для этого недостаточно? — воскликнул Верон.

   — Заурядный повар, к примеру ваша Софи, этим бы и ограничился, но истинному артисту кулинарии этого мало, — ответил Дюма.

И он купил ещё очень острой итальянской колбасы, твёрдого как камень пармезана, горшочек дижонской горчицы и несколько бутылок вермута.

   — Я ничего не забыл? — спросил он. — Подумайте, доктор... — И, стукнув себя по лбу, воскликнул: — Да! Забыл шампиньоны!

   — Вон они, на прилавке напротив, — заметил Верон.

   — Что? — удивился Дюма. — Покупать выращенные шампиньоны? Ваша Софи, наверное, берёт шампиньоны, выращенные в заброшенном карьере или в сыром подвале? Какой стыд!

И, подозвав фиакр, Дюма подсадил в него Верона, приказав кучеру:

   — В лес! Мы сами наберём шампиньонов, дорогой мой Верон.

В те времена в Булонском лесу ещё водились даже лисички!

Этот буйабес, в конце концов, был приготовлен, съеден и сочтён божественным. Верон унёс с собой немного буйабеса, но не для того, чтобы дать попробовать Софи, а потому, что «несколько капель этой бурды за сутки сводили любую бородавку», как он потом всем рассказывал.

Эти люди, завидовавшие друг другу, боролись за то, чтобы быть «звездой», о которой больше всех говорят в Париже. В данном случае они сыграли вничью.