У лучшего в Париже торговца театральными костюмами Александр взял напрокат наряд Железной Маски вместе со шпагой и костюм Пьеро.

В замок «Монте-Кристо» он приехал, нарядившись Пьеро. Гостиная, бильярдная и столовая на первом этаже, откуда уже вынесли мебель, освещались лишь огнём двух зажжённых каминов и несколькими свечами, которые были вставлены в бутылки, расставленные на подоконниках и каминных полках. Три жалких музыканта что-то пиликали на своих инструментах, тогда как госпожа де Помпадур в объятиях «гориллы» и египетская богиня в компании обезглавленного аристократа (свою голову тот держал под мышкой) танцевали среди семидесяти других, столь же причудливо наряженных гостей.

Дюма в костюме мушкетёра, повязав вместо фартука старую скатерть, таскал с кухни большие дымящиеся горшки с какой-то едой. Подойдя к отцу, Александр приподнял маску.

— Добро пожаловать, мой мальчик! И отведай-ка первым наше блюдо! — предложил Дюма, за отсутствием стола ставя свои горшки на пол. — В кладовой я отыскал только фасоль и чернослив.

Все гости присели на корточках вокруг скудного угощения, что позволило Александру улизнуть незамеченным. Через тёмный сад он добежал до сарая с сельским инвентарём, в котором спрятал свой городской костюм и остатки наряда Железной Маски, большая часть которого была скрыта под балахоном Пьеро.

Когда Александр вернулся в дом, ужин почти закончился, а гости — все они кто больше, кто меньше опьянели — пускали друг другу в голову косточки от чернослива.

   — Я чуть не забыл о фейерверке! — вдруг закричал Дюма.

И в сопровождении всех гостей он вышел в темноту и прошёл на лужайку, где были приготовлены коробки с ракетницами и римскими свечами; их укрыли чехлами от сухого снега, который не переставал сыпать; Александр откладывал задуманное им действо вплоть до той минуты, пока последняя римская свеча не рассыпалась в чёрном небе золотыми брызгами.

После этого он подошёл к отцу и, потянув мушкетёрскую шпагу, прикрытую фартуком, спросил голосом, который нельзя было узнать из-за шлема:

   — Она деревянная или настоящая?

   — Раз вы её коснулись, вам лучше знать.

   — Да, и шпага настоящая, и фартук настоящий. Но разве настоящий мужчина может носить их?

   — Кто вы? — спросил Дюма.

   — Вы меня не знаете.

   — Вы не надели бы маску, которая меняет ваш голос, если не боялись бы быть узнанным.

   — Вы написали книгу о Железной Маске; вам следовало бы знать, кто это был. Вы сделали из него тайного брата-близнеца Людовика Четырнадцатого. Вы украли эту мысль у Вольтера, не так ли?

   — Да, я удочерил эту мысль, сироту, достойную лучшей участи...

   — Вы усыновили немало сирот, не правда ли? И даже «Капитана Поля», ребёнка, рождённого Фенимором Купером в его романе «Лоцман»...

   — Вот так новость! Надеюсь, вы шутите. Кстати, шутки у вас весьма дурного вкуса.

   — Если вы так считаете, тем лучше для вас. Но я не перестану вас оскорблять, а вы можете сколько угодно критиковать мою манеру шутить.

   — Теперь я понял, кто вы! Вы — шпик Наполеона, засланный сюда для того, чтобы разозлить меня и бросить мне вызов.

   — Но я, по-видимому, бессилен сделать это!

Дюма потянул за эфес своей шпаги, потом снова вложил её в ножны.

   — Вы правы, — согласился Дюма, — я не позволю спровоцировать себя в этот вечер, когда принимаю восемь десятков гостей.

   — Это уже третий ваш предлог, чтобы не обнажать шпагу. Каков будет четвёртый?

   — Вы в самом деле решили меня разозлить, — сжимая кулаки, сказал Дюма.

   — Ну а вы поистине решили терпеть любые оскорбления, — возразил Железная Маска. — До меня вас тщетно пытались рассердить Гранье де Касаньяк, Мирекур...

   — Ага, понятно! Вот откуда ветер дует! Если завтра утром мне не пришлось бы так рано садиться в поезд, вы, мой друг, получили бы именно то, чего добиваетесь.

   — Вот и четвёртый предлог! — воскликнул Железная Маска, торжествуя и ликуя оттого, что больше не надо почитать отца как полубога. Теперь Александр знал, как ему следует поступать, и больше не терзался сомнениями.

   — Я слишком надолго отвлёк вас от обязанностей хозяина дома. Надеюсь, вы простите меня за это.

   — Разумеется, — с улыбкой ответил Дюма. — Ну а сейчас, когда вы знаете, что поединка не будет, можете снять свою кольчугу.

   — Как? — вскричал взбешённый Александр. — Вы обвиняете меня в том, будто я ношу кольчугу?

   — Когда собственную шкуру защищает сталь, можно смелее вызывать на поединок любого, — ответил Дюма.

   — Это ваш пятый предлог! — воскликнул Александр. — Я буду рад доказать моим секундантам, что моя шкура столь же беззащитна, как и ваша.

   — Тогда снимите маску! — крикнул Дюма.

   — Снимите сами, если посмеете! — отпарировал Александр, обнажив шпагу.

Гости подошли поближе и молча наблюдали эту странную сцену.

   — Осторожнее. Не подходите ближе, — попросил их Дюма. — Меня могут вызвать на дуэль!

От гнева у него на лбу вздулись вены.

   — Эта новость удивит весь мир, — рассмеялся Александр.

   — Эта история смешна, — успокаиваясь, сказал Дюма. — У нас даже нет экипировки, чтобы сойтись в поединке.

   — Почему же? Разве у нас нет шпаг?

   — Дуэльный кодекс запрещает драться личным оружием.

   — Мы можем обменяться шпагами.

   — Но почему вы так упорно хотите со мной драться? Кто вы? Кто вас прислал?

   — Я пришёл сам, чтобы доказать вам и вашим гостям, что вы шарлатан, что ваши книги написали не вы, а ваши...

   — Довольно! — взревел Дюма.

   — Значит ли это, что вы всё-таки будете драться? — с насмешкой спросил Александр.

   — Да! — воскликнул Дюма. — При первых лучах зари.

   — Зари? — саркастически усмехнулся Александр. — То есть никогда.

   — Тогда сейчас, через десять минут.

   — За это время вы исчезнете из этого поместья; оно вам уже не принадлежит и сюда вы никогда не вернётесь!

   — Нет, нет, мне необходимо это время, чтобы уладить кое-какие дела и найти моего сына.

   — Ах, сына? — презрительно рассмеялся Александр. — Он опять должен драться вместо вас?

   — Чёрт меня подери! — вскричал Дюма. — Вы способны вывести человека из себя! Но я и без этого сильно взволнован тем, что этот поединок, тринадцатая моя дуэль, неизбежно закончится моей смертью.

У Александра промелькнула мысль, не слишком ли далеко он зашёл в своей игре.

Что, если состоится настоящая дуэль? Что тогда будет?

   — Я обещал моему сыну труп, — торжественно объявил Дюма. — Это будет либо ваш труп, либо мой.

Оба трупа неопровержимо докажут, что мои дуэли не выдуманы. Посему готовьтесь к поединку со смертельным исходом. Оскорблён я, и выбор оружия за мной.

   — Но где мы будем драться? — спросил Александр.

   — Прямо здесь. Не возражаете?

   — Нисколько, хотя тут темно, — ответил Александр.

   — Поэтому мы будем сражаться, как наёмные убийцы на тёмных улочках Неаполя, — объяснил Дюма. — Каждый из нас в одной руке будет держать фонарь, в другой — шпагу. Где ваши секунданты?

   — Я в них не нуждаюсь, — ответил Александр, которому эта дуэль представлялась теперь некой фантасмагорией, чего он раньше и представить себе не мог.

   — Где мой сын? — спросил Дюма, повернувшись к гостям. — Он в костюме Пьеро. Александр! Александр! — позвал он. — Прошу всех, постарайтесь найти моего сына.

К Дюма приблизился облачённый в тогу мужчина с маленькой арфой и в лавровом венке на голове.

   — Перестаньте, не будьте идиотами, — сказал он. — Вы что, намерены совершить эту глупость?!

   — Хиршлер! — с благодарностью вскричал Дюма, узнав своего поверенного. — Вы мне нужны. Видите ли, я должен составить завещание.

   — Какое завещание? — рассмеялся Хиршлер. — Кроме долгов, вам завещать нечего.

   — Согласен, но это — пока я жив. Мёртвый, я не буду сорить деньгами и стану миллионером. Авторские права за мои книги и пьесы сделают моих сына и дочь богатейшими людьми. Исполнение этого завещания я и хочу доверить вам.

   — Но каким образом я смогу исполнить устное завещание?

   — А как я могу написать его, не имея пера и бумаги?

   — Вот, возьмите мел, — предложил кто-то из гостей.

   — Спасибо, — поблагодарил Дюма. — Я напишу завещание мелом на стене террасы. Эй, Алексис, посвети мне.

И Дюма стал писать мелом свои последние распоряжения на глазах у изумлённых друзей. Александр, свидетель этой сцены, расценивал её как эффектный театральный жест этого законченного гистриона. Закончив писать, Дюма подписался: Александр Дюма, маркиз Дави де ля Пайетри.

   — Где мой сын? — снова спросил он.

   — Мы искали его всюду, но не нашли, — ответила «горилла».

   — Хорошо, я давно обещал ему смертельную дуэль; ему придётся удовольствоваться уже готовым трупом.

Противники, как было условлено, обменялись шпагами и через несколько минут, взяв в левую руку фонарь, встали в исходную позицию.

Лишь в эту минуту Александр, по-прежнему считая, что он имеет и возможность, и право убить отца, почувствовал, что сделать этого он не в силах. Перед ним стоял огромный, неуклюжий медведь, так и не снявший с толстого живота фартук... «Нет, я не стану убивать его, этого жалкого клоуна, который после многих лет бахвальства сам попал в ловушку. Я должен слегка его ранить, чтобы он, опозоренный и сбитый с толку, остался на месте поединка, и тут же убежать», — решил он.

Однако через несколько секунд Александр убедился, что этот план осуществить будет нелегко. Дюма так ловко орудовал фонарём, что Александр то оказывался в темноте, то был ослеплён светом. Кроме того, его отец беспрерывно вскрикивал «Ага!» или «Ха-ха!», «Берегись! От этого удара не уйдёшь!», а потом смеялся или испускал такие пронзительные крики боли, словно сейчас отдаст Богу душу.

Эта комедия путала карты Александра и лишала его привычного проворства. Кроме того, ему приходилось держать защиту против той странной, непохожей на все классические методы фехтования манеры вести бой, которую отец однажды назвал «занавеской, развеваемой ветром». Александр был вынужден несколько раз проявить всё своё мастерство, чтобы избежать опасности, и его раздражение на отца сменилось леденящим душу страхом. Инстинкт самосохранения подсказывал ему, что следует вести оборонительный бой до тех пор, пока прыжки и суетливые движения не измотают противника, и тут нанести отцу рану, которая послужит ему уроком.

Но всё произошло совсем иначе. Дюма тоже изменил тактику. Вместо выпадов шпагой против Александра он неожиданно нанёс удар по его фонарю, а сам, оставив противника в темноте, получил возможность защищаться собственным фонарём.

По лицу Александра, скрытому под железной маской, потекли слёзы досады и ярости, и он подумал: теперь остаётся либо убить, либо погибнуть. И, чтобы избавиться от никчёмного фонаря и чувствовать себя свободнее, он отшвырнул его далеко прочь.

   — Идиот! — прорычал Дюма. — Осколками стекла можно ранить человека, а вы их бросили! Ха-ха-ха! Сейчас я вам покажу, на что годится фонарь!

И, атакуя Александра в ближнем бою, Дюма с размаху вдребезги разбил свой фонарь о железную маску. Ослеплённый светом и мелкими осколками стекла, Александр теперь мог ориентироваться лишь по звуку шагов отца и каждую секунду ждал, что в его тело вонзится холодная сталь шпаги.

   — Пустите ракеты! — крикнул Дюма. — Я хочу прикончить его при свете!

«Тут он допускает роковую ошибку, — подумал Александр, неистово радуясь. — Как только я его замечу, то проткну насквозь!»

Первая ракета осветила место поединка, и Александр сделал стремительный, как молния, выпад. Но со стороны Дюма пуск ракеты оказался лишь ловким приёмом: он нарочно подставил грудь под удар, чтобы, быстро увернувшись, дать шпаге скользнуть сбоку и мгновенно прижать её к телу левой рукой; Дюма с такой силой навалился на шпагу, что выбил её из рук Александра, и та упала в снег; Дюма прыгнул вперёд и обеими ногами встал на шпагу сына; его поварской фартук болтался меж толстых ног, а шпага изготовилась нанести удар. Обезоруженный, едва переводящий дыхание, Александр понимал, что будет убит, если попытается завладеть своей шпагой.

Дюма — он тоже запыхался и обливался потом, — казалось, был готов нанести смертельный удар.

   — Снимите маску, — приказал он; гости с террасы кричали: «Смерть шпиону!»

«Нет, — думал Александр. — Лучше погибнуть, чем разоблачить себя как умышленного отцеубийцу, а ещё хуже, как сына, который совершенно не верил своему отцу и считал себя выше его в искусстве фехтовать, но был с позором побеждён».

Дюма поднял упавшую шпагу и, протянув Александру, сказал:

   — Возьмите!

Но, поскольку Александр даже не шелохнулся, чтобы её взять, Дюма подбросил её высоко в воздух и крикнул:

   — Ловите!

В ту секунду, когда Александр поднял руки, Дюма кинулся на него, сбил с ног и приставил к горлу Железной Маски шпагу.

   — Не двигаться! — предостерёг он. — Вам повезло, что я человек совсем не злой. Если хотите, оставайтесь в маске; мой гнев прошёл. Но всегда помните, кому вы обязаны жизнью; кто бы вы ни были, каждый раз, когда вы увидите восход солнца, каждый раз, когда вдохнёте свежего воздуха, каждый раз, когда сделаете глоток воды, каждый раз, когда будете целовать женщину, вспоминайте, что этим счастьем вы обязаны Дюма. И если даже вам придётся страдать, не забывайте обо мне, ибо страдание — это всё-таки жизнь, а она больше, чем ничто. Теперь уходите! Забирайте вашу жизнь и вашу шпагу и ступайте прочь!

Александр не заставил себя упрашивать дважды. Он проиграл бой, но зато выиграл возможность гордиться отцом. Александр быстро прибежал в сарай и снял наряд Железной Маски; он снова переоделся в городской костюм, надел балахон Пьеро и вернулся назад, влившись в толпу гостей.

   — Сын мой! — едва увидев его, вскричал Дюма и обнял Александра.

   — Папа! — растроганно воскликнул Александр.

   — Значит, ты меня простил?

   — За что тебя прощать?

   — Ах, я забыл, я был так возбуждён. Ты знаешь, я ведь только что дрался на дуэли?

   — Да, знаю. Я всё наблюдал из чердачного окна. К сожалению, я не мог показаться тебе, когда ты меня звал.

   — Мне следовало бы догадаться, чем ты там занимался, — рассмеялся Дюма. — Но ты всё видел?

   — Да, всё.

   — Прекрасно! Ну, что скажешь о моём стиле? Разве я не в отличной форме? Ты не думаешь, что я смог бы одолеть Мирекура?

   — Я в этом уверен.

   — И ты больше не сомневаешься, что я способен предоставить труп, который так часто тебе обещал, не правда ли?

   — Ничуть не сомневаюсь, папа.

   — Но ты простишь меня, что я и на сей раз не убил человека?

Александр, взволнованный так сильно, что несколько мгновений не мог ничего ответить, с трудом проглотил слюну и наконец произнёс:

   — Тебя не за что прощать, папа.

   — Знаешь, Александр, я сохранил жизнь этому человеку из эгоизма. Я никогда не смог противостоять искушению сделать эффектный жест. Представь себе, что значит держать в своих руках жизнь человека и быть в силах подарить её ему? Много ли людей переживали подобные минуты?

Дюма, потрясённый, собственным великодушием, упал в объятия сына и расплакался. Александр, закутанный в домино Пьеро, тоже плакал.

   — Поезжай со мной в Брюссель; мы с тобой начнём новую жизнь. Здесь остались только руины. Пусть ими занимается Хиршлер.

   — Я должен остаться в Париже, — ответил Александр, — обязан.

   — Хотя бы проводи меня на вокзал.

   — Разумеется, папа.

   — Хорошо, я оставлю тебе бричку и попрошу вернуть её Хиршлеру.

Нет, Александру больше не хотелось оставаться с отцом, ибо в его душу закралось чудовищное подозрение: наверное, отец сразу угадал, кто скрывался под железной маской, и так настойчиво просил прощения только потому, что пытался не выдать истинной причины, по которой не убил поверженного противника.