Карина проснулась в одиночестве. Она смутно припоминала то, как видела выходящего из воды Лукаса, когда его огромное мускулистое тело было мокрым, и то острое чувство внутреннего зажатия, тот самый клинч, в который она вошла, когда он зажал ее в ванной. Она бы предпочла притвориться, что это был страх или беспокойство, но это бы значило врать самой себе. Когда он поднялся, чтобы показать ей сделанные Даниелем ушибы, она вылупилась на него в течение довольно-таки затянувшегося мгновения, и это не было изучением его поврежденных ребер.

Лукас принес Карине полотенце, и когда он отвернулся, давая ей хрупкую иллюзию приватности, она обернула его вокруг себя как штору и спаслась бегством в спальню. Он за нею не последовал. Она сбросила полотенце, проскользнула в гигантскую тенниску, которую дал ей Лукас, и ускользнула под одеяло, сворачиваясь на кровати в беспокойный мячик. Нервозность должна была заставить Карину бодрствовать, но ее тело стало просто обессилевшим. Пришло время ложиться в постель и Лукасу. К тому времени, когда он улегся на другой стороне, она уже была наполовину спящей. Он что-то спросил у Карины, но лихорадочный туман придушил ее и уволок, без всяких грез погружая в сон.

Карина всячески пыталась принять сидячее положение. Она устойчиво чувствовала жар от медленного самосгорания, слабую лихорадку. По крайней мере, она была жива. Карина всячески заставляла себя приподняться. Ее голова плыла, и головокружение снова возвращало ее вниз.

«Вверх. Ну, давай, вверх, ты можешь это сделать», — мысленно сказала себе Карина.

А теперь еще она и говорила сама с собой: «Грандиозно!»

И Карина пошла в душ, ковыляя ногами и качаясь. Вчера вечером Карина прополоскала нижнее белье, и оно все еще висело на змеевике, где она его и оставила. Карина пощупала: «Сухие», — и проскользнула в надеваемые трусики. И занялась ванной.

Через парочку минут она дошла до раковины. Там ее дожидалась новая зубная щетка, все еще находящаяся в упаковке. Карина уставилась на нее.

Лукас ее не похищал. Он не принуждал ее под дулом пистолета к человеческому рабству. Она была атакована Райшей и акулозубым мужчиной, и ей предоставили выбор — умереть или жить на условиях Лукаса. Она стала жертвой обстоятельств. Это не меняло того факта, что Лукас теперь ею обладал.

Дом Дарьон лишил ее даже ничтожного лоскутка независимости. Она во всем зависела от Лукаса: его еда, его безопасность, его одежда, безопасность и выживание дочери. Он обладал властью указывать ей, когда идти в постель, где спать, когда принимать душ… Он защищал ее с Эмили от своеобразного ужасного врага, непонятного для нее, и он мог убить их в мгновение ока, обоих. Любое ослабление правил становилось любезностью с его стороны. Такая маленькая вещица, как зубная щетка, казалась великой милостью. Но ведь так не бывает, сказала она себе. Не бывает. Это была базовая необходимость для существования любого человека.

И вот еще, она могла быть рабыней и без какой-нибудь свободы вообще. Она могла потерять дочь. Она могла быть изнасилована. Все, что требовалось ему сказать — это: «Я дам тебе твою дочь». И она бы все сделала. Сам факт того, что он додумался оставить ей зубную щетку, был уже маленьким чудом.

Ее собственное стремление выжить мешало ощущению действительности. Ее инстинкты подводили ее к тому, чтобы ковать эмоциональную связь. Чем больше она будет нравиться Лукасу, тем меньше вероятность ей или Эмили быть им убитыми. Чем более она будет благосклонна к нему…

Карина глубоко вздохнула. Физически Лукас был ошеломительным. Перед Кариной промелькнуло воспоминание о его руках вокруг нее. Лукас был… Он был…

Она уставилась на себя в зеркале, стоящую в ванной комнате: «Только скажи. Ну. Скажи, признай это, и уходи от этого прочь».

Соблазнительный. Желанный. Шокирующий. Он был мужественным в той манере, в какой должен быть мужчина в женских фантазиях: мощный, сильный, опасный. Если бы Карина встретила Лукаса на вечеринке или в рабочей обстановке, когда на нем был бы надет костюм, а на ней — что-нибудь другое, чем его тенниска и комплект нижнего белья, которое она простирнула под душем, то она бы отыскала его. А если бы он заговорил с Кариной, то ей бы это польстило.

На некоторое время, после смерти Джонатана, она так погрузла в чувстве вины, и в благополучии Эмили, что забыла о существовании мужчин. Ушел почти год, прежде чем она опять стала отдавать себе отчет о них: мужчина с приятной улыбкой из очереди в кассу, случайный незнакомец в хорошей форме, выходящий из авто рядом с ее парковочным местом. Частица Карины хотела, чтобы ее опять замечали, и проверяла, подсматривая — была ли замечена. Карина была уязвима, а то, каким образом Лукас на нее смотрел, не оставляло сомнений, что если бы она дала ему хоть самый крохотный признак того, что хочет его, то он сразу же помчался бы услуживать и перекосил бы все и вся, что бы ни стояло на его пути.

Под прикрытием всего этого насилия в Лукасе было какое-то странное отчаяние. Карина чувствовала, как сильно нужно преодолевать себя, когда являешься… не совсем принятым, но понравившимся. Если бы она была безжалостной, то соблазнила бы Лукаса, чтобы убедиться, как он стал бы зависимым от нее. Но такого рода манипуляции были не для нее. Она не могла до такого докатиться.

Карина посмотрела на свое отражение. Она практически видела Лукаса рядом с собой. Его она могла бы по памяти восстановить с кристальной ясностью: каждую линию его мощного тела, нескрываемое обещание насилия в его манере движений, точный изгиб его почти сардонического рта, выражение его диких глаз, выражающих без фильтра чистую мужскую страсть. Нет, более чем страсть. Потребность.

Размышления о нем походили на игры с огнем.

Она уже побывала замужем; и очень хорошо знала, что здоровые отношения зависят от уважения и постоянного компромисса. С Лукасом не могло быть ни уважения, ни компромисса, потому что они не были ровней. Он владел ею. Карина была его собственностью, и как только она откроет дверь к отношениям, он не позволит ей закрыть ее.

Карина закрыла глаза. Она могла рисовать себя обхваченной этими мощными руками. Почувствовалась бы безопасность, такая безопасность… Ее жизнь была разбита, как зеркало, и осколки продолжали резать ей пальцы. Карина отчаивалась забыть, что она была на чуточку больше, чем рабыня. Она страстно желала эту иллюзию безопасности, как будто бы это было лекарством, и она должна была засчитать себе поражение. Она захотела почувствовать, как жар его сильного тела согревает ее кожу. И ей захотелось видеть, как он покоряется, чтобы узнать, на что была бы похожа в интимной обстановке увиденная в этих жестких глазах ранимость. Карина была совершенно бессильной, и нуждалась в ощущении силы, подобно женщине, так сильно желаемой мужчиной, который сделает для нее все, что угодно.

Ну, вот и оно. Все вышло прямо наружу.

«Ты больная», — сказала она своему отражению.

Ну, теперь все стало явным. Она сама во всем призналась.

В перспективе она должна учитывать это положение вещей. Он был сильным, она была слабая, уязвимая и не совсем в своем уме. Однажды она соберется, когда-нибудь, подождет пока остатки отравы выметутся из кровеносной системы, и когда представится шанс вырваться, она им воспользуется — и они больше никогда не найдут ее с Эмили. А если она позволит себе купиться на собственную ложь, то никогда не будет интересоваться, на что бы это было похоже — чувствовать его внутри себя… Эту мысль она как ножном обрезала. Чем меньше такого она воображала себе, тем было лучше.

Карина распаковала зубную щетку. Она почистит зубы, определит местоположение джинсов и проверит дочь. А уж тогда она пошла бы отсюда, чтобы приготовить шоколадный тортик.

* * *

Кажется, что Эмили не имела даже малейшего понятия о драке между Лукасом и Даниелем прошлой ночью. Она хорошо выспалась, и когда Карина пришла за ней, то получила обнимашку. Эпизод, полный ожесточения, совершенно обошел Эмили стороной. Карина долго держала Эмили, вдыхая запах ее волос. Они обе были живые. Ей надо бы держать Эмили при себе. Все будет хорошо. Будет трудно и больно, но все будет хорошо.

Карина взяла Эмили на кухню. Через открытое окно проливался солнечный свет. Ее никто не ждал. Никто не требовал завтрака. В доме было тихо и безмятежно. Карина выдохнула свою напряженность, вытянула из кладовой ингредиенты и пустилась замешивать тесто для торта.

На кухню приперся Генри, имея немного потерянный вид, со словами:

— Доброе утро!

— Доброе утро! — прощебетала Эмили.

— А для тебя у меня кое-что есть, — сказал Генри и положил на стол альбом для рисования и набор акварельных карандашей.

— Для меня?

— Для тебя.

Эмили с любопытством сунулась в коробку с карандашами.

— Что надо сказать? — на автопилоте прошептала Карина.

— Спасибо!

— Всегда пожалуйста, — ответил ей небольшой улыбкой Генри.

— А где все?

— Они ушли на проверку периметра сети. А что вы готовите?

Карина глянула на него:

— Шоколадный торт. Они пошли проверять признаки тех людей, которые послали шпионить за нами ящериц?

Генри кивнул.

— Лукас зовет их «ординаторами». Генри, кто они? И кто вы?

Генри опять улыбнулся и поправил вечно сползающие по носу очки.

— Это долго и сложно объяснять. Лучше пару дней подождать. Слишком много новой информации, и так быстро — все сделает еще хуже.

— Я бы предпочла знать.

Он закачал головой:

— Вы прошли через великое множество насилия за минувшие два дня, и для вас были разоблачены вещи, которые входят в конфликт с вашим мировоззрением. Я не хочу быть одним из тех, кто еще добавит ко всему этому.

— Генри, неизвестность еще хуже. Все, о чем я прошу, чтобы вы не обращались со мной как с рабыней, которой сказано, где быть и что делать, без какого-либо должного объяснения.

— Нет, — тихо произнес он.

Они посмотрели друг на друга через стол. Карина выдержала пристальный взгляд. Это могло быть и не мудрым, но теперь она его не будет отводить.

— Мам, глянь, я нарисовала Седрика!

Карина глянула вниз, на пушистый клубок коричневого цвета с клыками, который был похож на саблезубую овцу.

— Как мило, Эмили. Обалдеть!

Когда она взглянула вверх, кухня была пустая. Генри сбежал.

* * *

Тортик издавал запах шоколада и ванили. Когда Карина вынула из духовки два коржа и отправила их охлаждаться, кухню наводнили хорошо знакомые ароматы, так напоминающие дом и счастливые времена, так что она чуть не заплакала.

Стукнула дверь. Карина подняла голову как раз в тот момент, чтобы увидеть, как в дверном проеме нарисовался Лукас. Его лицо было мрачным. Он глянул на торт, затем на нее. Она уставилась в ответ, внезапно ужаснувшись, что все ее мысли через ее глаза прольются наружу.

Кажется, он не заметил.

— Хочешь новые шмотки?

— Да, — ответила она. И про себя добавила: «О боже, да…»

Он дернул головой в сторону двери:

— Они там, в головном доме, для тебя подготовили несколько вещиц. Какой размер — не знаю, так что тебе придется пойти и примерить. Пошли, я тебя проведу.

— Можно и я пойду? — соскользнула со стула Эмили.

— Да, — сказал Лукас. — У них есть одежда и для тебя тоже.

— И Седрик?

— Седрику одежда не нужна, — сказал Лукас.

— Можно он с нами пойдет? — спросила Карина.

— Конечно.

Карина вымыла руки, вытерла их полотенцем и вышла вслед за Лукасом из дома. Ярко светило солнце. Седрик уже ждал их внизу ступенек. Эмили сошла вниз, а медведесобака перекатилась на лапы и принялась носиться рядом с нею, будучи по высоте — почти как она.

Лукас повел их по двору и далее вниз по грязной тропинке, которая раной проходила вокруг холма, слева гранича с чахлыми дубочками и кустами, поднимающимися вверх по склону, и скатывалась в прерию справа. Седрик с Эмили дернули вперед на парочку дюжин ярдов. Карина наблюдала за ними, не забывая о шагающем рядом Лукасе, похожем на некоего тигра, которого научили ходить прямо. Воздух был сухим, и жара обрушивалась на них с бледного, жгущего неба, раскрашивающего тропинку полосками ярко-желтого солнечного света.

— Мы находимся во фрагменте реальности, — констатировала Карина.

— Да, — сказал Лукас.

— Почему тогда светит солнце? Откуда здесь воздух?

— Потому что флуктуация происходит на универсальном уровне, — ответил Лукас.

— Так это дубликат солнца?

— Нет, это такое же солнце, как и на Земле. Мы просто получаем к нему доступ на другом уровне. Представь себе дом с множеством комнат. Мы прошли из главной комнаты в меньшую — боковую спальню, но мы все еще находимся под одной и той же крышей.

Карина вздохнула:

— От этого у меня болит голова.

— Тогда с тобой нечего разговаривать об измерениях со всякими «потрошителями».

— Потрошители?

— Они прорезают трещины между измерениями, которые позволяют людям вроде тебя и меня путешествовать туда, сюда и обратно. Вот получаешь одну из них, берущую свое начало на субъекте, и сразу же нахлынет безумие, пока не захочется воткнуть свою голову в ведро с водой — только бы смыть его из головы. А когда человек непрерывно себя режет, потому что боль помогает ему пробиваться между измерениями, от него нельзя, так или иначе, ожидать ясности.

Карина взглянула на него:

— Тебя, кажется, что-то раздражает.

Лукас сдвинул свои толстые, черные брови:

— Мы выяснили, как ящерица пробралась через сеть. Она проделала под нею туннель. Длинный, глубокий туннель, почти двадцать пять метров.

— И?

— Было больше, чем один туннель, — сказал Лукас.

Более одного туннеля означало других ящериц, поняла Карина и спросила:

— Вы их выследили?

Лукас кивнул.

— Они передали то, что увидели?

Еще один кивок.

— Выходит, враг знает, где мы находимся?

Лицо Лукаса исказилось в гримасе:

— Трудно сказать. «Потрошители» говорят, что было слишком много помех между измерениями для того, чтобы передача полностью прошла. Но это возможно, — он крепко сжал свои зубы, что-то обдумывая, а потом сказал: — У нас по периметру была установлена сигнализация с инфракрасными, микроволновыми и частотными сенсорами. Очень специфические сенсоры: если присмотришься к ошейнику Седрика, то увидишь передатчик, который распространяет радиокод. Сенсоры проверяют этот код по базе данных, и если код действительный, то сенсоры не регистрируют тревогу. По какой-то причине, кто-то загрузил в систему старый набор кодов. Ящерицы прошли с собственными приспособленными передатчиками, а когда они оповестили устаревший набор кодов, система не просигнализировала о них.

— Откуда они узнали, какие кода нужно загружать?

Глаза Лукаса потемнели.

— Тут была женщина. Галатея. Она была «донором», как ты.

Он произнес ее имя, словно она была как чума.

— Она была твоим «донором»?

— Да. Она перебежала.

Он опять сжал свои зубы. В этой истории было что-то еще.

— Вы были любовниками?

Лукас остановился, и на мгновение Карина подумала, что могла бы хорошенько надавить на него.

— Мы трахались, — сказал он.

«Ага», — поняла Карина, и продолжила давить:

— И как долго?

Возникла короткая пауза, прежде чем он ответил:

— Четыре года.

— Это какое-то длинное трахание, — сказала Карина.

Он любил Галатею. Он был влюблен, а она предала его, и теперь он хочет ее убить. Любой женщине, перевалившей за возраст в пятнадцать лет, под силу увязать эти точки. Он, должно быть, был юным — это, очевидно, оставило глубокий шрам.

— Какой она была?

Лукас сделал к ней шаг. Нечто дикое выглянуло на нее из его глаз, нечто полное страсти и агрессии. Она поняла, что в своем уме он уже снимал с нее одежду и думал, на что это будет похоже. И внезапно она опять была в ванне, голая, сидящая в двух футах от него и боящаяся, что он пересечет дистанцию.

Он уставился на нее и спросил:

— Ты хочешь, чтобы я рассказывал тебе об этом?

Она пожала плечами:

— Нет.

— Ты уверена?

— Да.

— Ну, тогда, всего хорошего.

Он отвернулся, и они ускорились, чтобы сократить разрыв между ними и Эмили. Карина держала темп, делая спокойные выдохи. У него не было тормозов, по крайней мере, кроме тех, которыми она воспользовалась как женщина. Обычные мужчины не заканчивают ужин, разламывая стол хребтом своего брата, они не убивают ящериц, проваливаясь в их головы, они не превращаются в монстров и не напитываются женщинами. Обычные мужчины так не поступают вне экранов кинофильмов, а когда они делают это на экране, другие мужчины насмехаются над ними за это. Это была игра, в которую она не могла себе позволить играть, потому что он держал при себе самые лучшие карты. Ей надо было это пережить.

Карина случайно скользнула по нему взглядом. В его глазах все еще была та голодная дикость.

— Поскольку кому-то ведь пришлось загрузить этот старый код, значит, Галатее помогал какой-то инсайдер, — сказала она, пытаясь увести его от всего, о чем он думал.

— Похоже на то. А когда я найду их, они пожалеют, что на свет родились, — в его голосе содержалось так много злости, что волосы на ее затылке чуть не встали дыбом.

Если бы пришел враг, тогда Эмили была бы в опасности.

— Нам следует эвакуироваться?

— Это уж как Артур скажет.

— А ты как думаешь, следует?

Лукас глянул на нее:

— Это зависит от того, сколько людей они поведут в бой. Это старая база, и мы активно добываем на этом фрагменте алюминий и бериллий. Если придут «ординаторы», то придут быстро. И даже если мы начнем полную эвакуацию базы прямо сейчас, мы понесем потери в оборудовании. База запускается посредством оптоволоконной сети. Это сложная компьютерная система, координирующая операции по добыче, биоподдержку, коммуникации и так далее, которая также имеет локации на близлежащих базах. Если «ординаторы» получат доступ к ней, тогда многие из нас погибнут, вот почему сеть должна быть уничтожена перед завершением эвакуации. А ее взрыв сделает эту базу непригодной для обитания. Подобные этому фрагменты, со стабильным климатом и экосистемой, являются редкостью. Большинство найденных нами фрагментов — мертвые: никаких растений, никаких животных, часто нет атмосферы. Приходится надевать костюм и жить в герметически запечатанном бункере. И проталкивать взад-вперед сквозь листы измерений прицеп. Если «ординаторы» не знают, где мы, то сразу узнают, когда мы начнем прорезаться.

Тропинка закончилась, соединяясь с большей дорогой, которая опускалась вниз по холму в прерию. Вдали проскакала группа лошадок по траве, ныряя и выныривая из кустарника. Обширная прерия разворачивалась к возвышающемуся гребню гор, дикая, древняя и каким-то образом намного большего размера, чем современные пейзажи, так что Карина остановилась на мгновение и просто уставилась, в захвате от такого величия природы.

— Это рай, по сравнению с некоторыми фрагментами, которые я видел, — сказал Лукас. — Если у нас будет шанс, мы будем за него бороться. Пошли.

Он повернул и зашагал вверх по холму. Она увеличила скорость, чтобы идти в ногу, на буксире у Эмили и Седрика.

Они срезали поворот, и внезапно перед ними предстали две высокие белые колоны, выделяющие вход. Пронзая высь на двадцать футов, они изгибались как ребра какого-то доисторического гиганта. Проект запутанной сети покрывал колонны, выгравированный на их поверхности. От него рябило в глазах, и своей сложностью он оказывал гипнотическое воздействие. С первого раза было не возможно оторвать взгляд, просто продолжающий скользить вдоль по бороздкам и изгибающимся линиям…

На плечо Карины легла рука. Карина повернулась, увидела у себя на плече пальцы Лукаса и отдернулась. Он около секунды подержал свою руку на пустом воздухе и опустил.

Карина повернулась к Эмили. Ее дочь стояла рядом, уставившись на колонну с пустым выражением лица.

— Идем, — сказал Лукас.

Карина пригнулась и взяла Эмили за руку:

— Малышка, пошли.

Эмили моргнула, словно пробудилась от глубокого сна, и пошла с нею. Они прошли сквозь арку, и Карина опять остановилась.

Перед нею простирались бледные строения с изогнутыми крышами. Со второго раза она догадалась, что весь комплекс был одним огромным строением в форме подковы, которая поднималась в высоту на три этажа. В изгибе подковы раскинулся прекрасный сад, крест-накрест покрытый проходами, выложенными камнями тропинками и сочными клумбами, которые искусно обрамляли искусственные пруды. Живописные кусты раскинули свои ветки. Расцвели цветы: синие, оранжевые, желтые… А ветер принес теперь уже хорошо знакомый терпкий цветочный аромат.

Рядом с ведущей в сад дорожкой стоял большой знак. Его гладкая поверхность была испещрена странным писанием, которое, должно быть, было написано разделенными пробелами группами своего рода символов, но это не был какой-либо знакомый Карине язык.

— О чем тут говорится?

Из уст Лукаса пролилась строка из странных слов, лирических и на удивление знакомых. Она ждала объяснения.

— Тут гласится: «Мандат — это все».

— Что такое мандат?

— Первоначальный мандат. Это трудно объяснить по-английски. В первичном языке имеется слово: «аиль». Оно означает «мы», «нас», но также это означает цивилизацию, наилучших из нас, наилучших нашего типа. Мандат — это: «аиль должны выжить».

Это ей ничего не объяснило.

— Вот это?

— Вот это. В этом мире, при данном наборе обстоятельств, люди, среди которых ты жила, являются «аиль». Мы существуем для того, чтобы обеспечивать их выживание. Когда в нас больше не будут нуждаться, мы вымрем, как и многие подвиды до нас.

Чем больше вещей он объяснял, тем больше она запутывалась. Ну а пока ей просто приходилось собирать по крошкам информацию и надеяться, что рано или поздно все будет иметь смысл.

Лукас продолжал идти по широкой дорожке, вымощенной гладкими камнями. Карина бросилась следом. Они бок о бок прошлись по дорожке, и перешли через мост. Тут и там в укромные уголки строений врывались сады, формируя зоны для отдыха. Слева, на лавочке, сидели две женщины и о чем-то вели дискуссию. Они выглядели так по-нормальному. Обе носили джинсы; на старшей из этой парочки был цветастый топ, белого цвета на синем фоне; женщина помоложе надела знакомую Карине желтую блузку — на прошлой неделе такая приглянулась ей в торговой сети «Джей Си Пенни».

Прошлая неделя. Целая жизнь тому назад.

Женщины увидели Лукаса. Их лица конкретно натянулись, как будто они напряглись, чтобы сохранить спокойствие. Затем они рассмотрели ее. Карина встретилась с их внимательными взглядами и увидела жалость в их глазах. Внезапно это взбесило ее. Если бы прямо сейчас Лукас схватил бы ее за горло, они и пальцем бы не пошевелили, чтобы ей помочь. Они бы просто сидели там и наблюдали, как он душит ее до смерти, и испытывали бы к ней жалость. Она вскинула подбородок и уставилась в спину Лукаса. Нет уж, спасибочки. Ей не нужна ничья жалость.

Карине припомнились слова Генри: «Самым страшным является Лукас».

— Они тебя боятся, — сказала она.

— Я тут являюсь специалистом по безопасности; у меня есть право выносить приговор, — сказал он. — Я могу на базе убить каждого, по любому поводу, без какого-либо возмездия.

— Ты их защищаешь, а взамен получаешь только страх. Почему ты продолжаешь это делать?

Лукас продолжил свою ходьбу.

— Потому что у каждого должна быть цель. Мандат говорит мне: то, что я делаю, является правильным и должно быть сделано. А поскольку я самый большой и самый сильный — это моя обязанность ставить себя между людьми и опасностью. Я буду это делать для тебя.

Он будет. Она ему верила.

— Лукас…

Она хотела сказать ему, что если бы он когда-либо защитил ее или Эмили, то она бы его не боялась. И хотела добавить, что он не должен так мириться с людьми, чтобы те от него аж сжимались. Но внутренний голос холодной рациональности предупредил ее, что тогда она потеряет хватку над действительностью. План заключался в том, чтобы совершить побег. В плане и речи не могло быть о том, чтобы западать на Лукаса и становиться тем самым единственным человеком, который бы его утешал.

Он смотрел на нее.

— В данный момент у меня реально все перепуталось, — проговорила она ему. — Так что это, в действительности, не имеет никакого значения.

Он кивнул:

— Окей.

— Согни в локте свою руку.

Он сделал это. Карина приблизилась с мыслью: «Что я творю?» и примостила свою руку на его предплечье. И подняла подбородок. Две женщины на лавочке с открытыми ртами вытаращились на них.

— А теперь пошли, — пробубнила она, искоса глядя на него.

— Мы это можем, — согласился он.

Они пустились вниз по проходу. Его рука под ее пальцами была прочная, как скала. Несколько мгновений — и плотная зелень рододендровых кустов спрятала женщин из их вида.

— Зачем? — спросил он.

Потому что она растерялась, вот зачем.

— Ты бы причинил вред тем двум женщинам?

— Нет, пока они не попытались бы первыми причинить вред кому-нибудь еще.

— Тогда они в безопасности и знают об этом, но все равно на них находит слишком уж много шороху из-за тебя, проходящего мимо и думающего о собственных делах.

— Это все еще не соответствует моему вопросу, — сказал он.

— Мы можем перестать говорить об этом?

Он ничего не сказал. Они просто продолжали идти. Это было сюрреалистично, размышляла Карина. Красивые цветы, Эмили и ручная медведесобака, и она с шагающим бок о бок Лукасом.

— Я устала, — сказала Эмили.

Карина нагнулась и подняла ее. Данное усилие чуть не заставило ее потерять равновесие. Очевидно, что она была слабее, чем думала.

Седрик принюхался к ее ногам.

— Дай ей прокатиться верхом на нем, — предложил Лукас.

— Что-о?

— Пусть она покатается на нем верхом. Он не будет против.

— Я хочу покататься верхом! — стала на руках извиваться Эмили.

Карина осмотрела медведесобаку. Он был почти таким же большим, как и пони. И осторожненько опустила Эмили на его спину.

— Держись за его шерсть, — сказал Лукас.

Эмили зарыла пальцы в коричневую гриву Седрика, и они опять были таковы.

Они всплыли из стенда рододендронов. Лукас ступил в сторону, выявляя круглую площадку, мощенную темно-красным камнем. В центре возвышалась бронзовая статуя: обнаженный мужчина, с хрустящей точностью демонстрирующий мышцы. Огромные крылья выталкивались из-за плеч. Ангел, но не садовый купидон или некая траурная статуя с кладбища. Ангел наклонился вперед, одна рука была протянута, мышцы на его туловище связались узлами. Крылья выталкивались вверх и расходились, без перьев, словно были сделаны из точеной кости. Совершенное лицо ангела уставилось вдаль, его пристальный взгляд был сосредоточенным. Все в нем передавало ярость и мощь. Это было хищное создание, собирающееся убить свою жертву. Металлические буквы, скошенные сбоку статуи, читались как «О. Роден».

Карина глянула на Лукаса:

— Огюст Роден? Скульптор, который создал «Мыслителя»?

Лукас пожал плечами:

— Он так говорит, но я бы вместо него не поставил это, если бы здесь было перешлепнутое имя поверху фактической подписи скульптора. Он достаточно тщеславный.

Что? Кто — он? Она скрупулезно исследовала статую.

«О боже», — дошло до Карины.

У ангела было лицо Артура. Должно быть, достаточно фигуральное произведение — она не видела каких-либо крыльев на спине у Артура, когда он предлагал ей чай.

— Но Роден умер в начале прошлого века.

Лукас обошел вокруг статуи и продолжил ход.

— Лукас!

Он обернулся и посмотрел на нее через плечо, из-под черных бровей, ясными глазами, как два кусочка льда.

— Артур является «испепелителем». Подвид № 21. Они живут долго.

— Как долго?

— Достаточно долго, чтобы встретиться с Роденом. Пошли.

Она захотела обалдеть. Ей захотелось кричать и биться ногами в припадке, потому что прямо здесь, в холодной бронзе, находилось окончательное доказательство, что это не было кошмаром. Вместо чего Карина помахала Седрику впереди себя, и они продолжили идти глубже в сад.

Лукас свернул налево, вниз по дорожке ведущей к секции строения, сконструированной с почти японским чутьем. Если бы не белая крыша, она могла быть частью домика для чаепития. Женщина постарше ждала на крытом крыльце. Возле нее была аккуратно уложенная стопка из одежды.

Они были в двадцати футах от крыльца, когда тишину в клочья разорвала сирена.