Однажды Эмма вернулась из библиотеки и встретила у порога мать, возбужденно сообщившую, что ей пришло письмо. Она сразу же включила чайник, чтобы вскрыть конверт над паром.
— Он уже звонил раньше. Не знаю, как он узнал наш номер, но только я ему сказала, что, если он переступит порог этого дома, ему придется горько пожалеть.
Эмма смотрела в окно, стараясь не слушать причитаний матери. Она понимала ее досаду, но ведь нельзя же по двадцать раз на дню возвращаться к этой теме! Чего он еще хочет? Все равно ему не ответят на звонки и возвратят все письма.
— Мама, а может быть, он просто помешался после смерти дедушки?
— Вот и хорошо было бы! — Для миссис Блэкмур не существовало иных красок, кроме черной и белой. — Нет такого наказания на свете, которого бы он не заслужил. Я никогда не забуду того дня, когда ты от них вернулась. Будь у меня пистолет, убила бы его на месте!
— Пожалуйста, мама, не говори больше со мной про него. Прошу тебя!
— Хватит тебе возиться с этим чайником. Выпила бы лучше чаю. Не стоит он кипятка, который ты на него тратишь!
Эмма расклеила конверт, осторожно вынула письмо и пробежала его глазами. Текст в точности повторял все его прежние письма:
«Эмма,
я понимаю, почему ты ненавидишь меня. Прости меня за случившееся, но я не могу перенести, что мы расстались таким образом. По крайней мере, напиши мне о своем самочувствии, сообщи, позволишь ли устроить тебя на дополнительное лечение.
Почему ты не пишешь мне и не отвечаешь на мои звонки? Я мог бы исправиться, если бы ты дала мне возможность.
Луис»
Слишком поздно, Луис Кеведо! Она свернула бумагу, вложила в конверт и над его адресом написала: «Вернуть отправителю». Эмма пыталась понять, почему он так поступил с ней. Вышвырнул ее из Испании как какую-то преступницу. Разумеется, некоторое время спустя он спохватился и его замучила совесть. А тогда — единственно вероятно то, что она уже говорила матери: у него был приступ умопомешательства. Но все равно он ведет себя дурно. Написал бы как-то по-человечески, объяснил свой поступок. А то забрасывает меня этими казенными бумажками под копирку. Интересно, найдет он в себе мужество появиться тут самолично?
Эмма теперь целыми днями занималась в библиотеке. Как ни была она уязвлена сеньором Кеведо, но ежечасно слышать от матери оскорбления в его адрес было невыносимо. К тому же она опасалась его появления в их доме. И вот однажды в пятницу мать сообщила ей, что он заходил.
— Явился! Машина не как у всех, и разодет не как все. Но я не побоялась ему сказать, кто он такой на самом деле. — Глаза миссис Блэкмур сияли так победоносно, будто бы она боролась с самим владыкой преисподней и одолела его.
— А что он сказал? — Эмма опустилась на диван — у нее подкашивались ноги.
— Думаешь, дала я ему возможность произносить тут длинные речи? Неужели, говорю, вы настолько толстокожи и не можете взять в толк, что с вами больше не хотят иметь дела? Еще я сказала: пока дочь больна — больна по вашей милости! — она не занимается делами. А когда выздоровеет — первым нашим делом будет оформление судебного иска против вас.
— И что же он?
Губы миссис Блэкмур осуждающе сжались в тонкую черту.
— Что он, что он! Сразу за кошелек — сколько, мол, мне надо. Я бы подобных господ препровождала в тюрьму, а еще того лучше — к стенке. Они считают себя вправе уродовать человеческие жизни только потому, что у них есть чем откупиться. Хватит, Эмма, я уже теряю терпение! О тебе, кстати, я не слышала от него ни единого слова.
Внезапно Эмма почувствовала облегчение. Все кончено: его нелепые письма-отписки, названивания по телефону, ее страх при виде каждого мужчины, похожего на дона Луиса. Начинается новая жизнь. Или, вернее, возобновляется ее прежняя жизнь, достойная, труженическая. Она сумеет склеить то, что Луис Гарсиа Кеведо расколол на мелкие куски.
Она была в приподнятом настроении, будто очнулась от долгого сна с тяжелыми сновидениями. В ванной она смыла со своего тела всю накопившуюся боль, всю тяжесть, но, когда глянула на себя в зеркало, перед ней предстала постаревшая, измученная женщина. Как будто бы все живое пересохло в ней. При взгляде на потерявшие блеск глаза и волосы, на пожелтевшие щеки у нее мелькнула мысль: а ведь без Луиса я ничто. Но даже эта мысль не пробудила жизнь в поблекшем отражении.
— Эмма, задержитесь, пожалуйста. Вы стали хуже заниматься, пропускаете лекции, не выполняете заданий. — Да, этого следовало ожидать. Ее профессор был сама терпеливость, однако и он устал ждать, когда она наконец сдаст ему эссе о Кальдероне и выполненные контрольные задания. Но еще не поздно, она сумеет напрячься, заставит себя выпутаться из этих тенет инертности. — Фруктовая карамель, угощайтесь. — Профессор протянул ей целлофановый пакетик.
— Нет, благодарю вас, мистер Эдмондс.
— Я вот еще что хотел вам рассказать. Две недели назад я получил весьма щедрое пожертвование на оснащение нового лингвистического кабинета. — Он многозначительно посмотрел на нее.
— Что ж, это очень хорошо.
— Разумеется, я написал этому человеку, поблагодарил…
— У меня много всякого рода трудностей сейчас, но я возьмусь… Во всяком случае, эссе я принесу в конце недели. А еще через неделю — разбор текстов Томаса Гарди. — Эмма спешила, потому что подруга Кейт ожидала ее в кофейном баре.
— О пожертвовании я заговорил недаром. Этот господин позвонил мне некоторое время спустя. Вежливый, но уж очень, на мой взгляд, дотошный. Так вот, он расспрашивал меня о вас. Возвратилась ли мисс Блэкмур к занятиям? Как выглядит? Потом еще про шрам на лбу… Что это у вас, кстати?
У Эммы потемнело в глазах.
— Ничего страшного, так небольшая травма… Так что вы сказали… Луису Кеведо?
— Да, это был он. — Мистер Эдмондс пришел в замешательство. — Во всяком случае, я не сообщил ему ничего такого, что он не мог бы выяснить по другим каналам.
Эмма слабо улыбнулась профессору и встала, чтобы наконец уйти. Если он будет и дальше расспрашивать, я скажу, что меня сбила машина сеньора Кеведо.
— Видите ли, моя девочка… — Мистер Эдмондс прошелся по кабинету. — Он прислал мне письмо для вас, я обещал передать. По-моему, что-то официальное. А впрочем, не знаю.
На поданном ей конверте твердым знакомым почерком было написано ее имя.
— Я исправлюсь, честное слово! — заверила Эмма своего наставника.
Тщетно подождав, что Эмма распечатает конверт, он покинул ее, сказав, где она сможет его разыскать, когда принесет выполненные работы. Она наконец смогла вскрыть письмо.
«Дорогая Эмма, мне очень хотелось бы знать о результатах твоих заключительных экзаменов…»
— Очень его это беспокоит, — прошипела она сквозь сомкнутые зубы.
«Твоя мама сказала мне, что ты не желаешь больше меня видеть. Что ж, я уважаю твои чувства.
Я чрезвычайно рад, что ты возвратилась к занятиям. Твой педагог очень высокого о тебе мнения и ожидает наилучших результатов от твоих экзаменов.
Я не перестаю о тебе думать, Эмма.
Ты обязана взять деньги на лечение, так как увечье ты получила, находясь в моем доме. Миссис Блэкмур ведь сказала мне, что потребует с меня денег по суду.
Это мое последнее письмо к тебе, guapa. Впрочем, если ты вдруг захочешь мне написать, буду рад и тут же отвечу. Приложенная к этому чековая книжка откроет тебе доступ к моему лондонскому счету.
Не торопись разорвать это. Прошу тебя, дочитай до конца. Ты вправе относиться ко мне как угодно. Но мне очень бы хотелось, чтобы ты свободно пользовалась моим вкладом, дабы не отвлекаться на посторонние хлопоты во время подготовки к экзаменам.
От души желаю тебе счастья.
Всегда помнящий тебя
Луис».
Эмма надорвала чековую книжку и выбросила ее в окно. Да, совесть, видно, совсем его замучила. Что ж, эти муки заслуженные. Но только она никогда не будет строить на них свое благополучие. Пусть не рассчитывает на это.
Всегда помнящий… Да, это взаимно. И ей никогда не избавиться от воспоминаний о тех днях в Андалусии. Конечно, иногда они будут тускнеть в наплыве иных впечатлений, но всякий раз им суждено возвращаться с обновленной ясностью, как только ей случится посмотреть на себя в зеркало.
Почему он не может отойти в сторонку? Почему старается неотступно следить издали за каждым ее шагом? Она может лишь догадываться о причинах. Боится, что она возбудит против него дело? Может быть, он проконсультировался у адвоката и узнал, что его позиция проигрышная? Он может винить ее в смерти дона Рафаэля и гибели Гиерро, но испанский кодекс чести предписывает ему оплатить ее лечение. Эмма улыбнулась. Она его безнадежный долг. Луис ведь человек деловой, он ненавидит безнадежные долги. Все здесь ясно, как белый день.
Ободренная этой мыслью, Эмма спрятала письмо в сумку и пошла проверить, не ждет ли ее до сих пор Кейт.
Октябрь выдался холодный, но солнечный. Багряно-бронзовая листва в университетском дворике так и горела под ярким солнцем. Эмма заметила, как красиво озарены светлые стены факультета испанистики. Последний праздник цвета и света в уходящем году.
Она почувствовала себя чем-то вроде Мэри Поппинс: вся тяжесть, гнувшая ее к земле после возвращения домой, вдруг испарилась, и ей казалось, что по своему внутреннему приказу она сумеет подняться над миром и полететь. Судя по его последнему письму, Луис предоставлял ей свободу. Себя он также освободил и от денежного, и от нравственного долга, открыв ей доступ к своим сбережениям. Но главное то, что он обещал уйти с дороги. Он перерезал последнюю связывающую их нить, когда наконец отрекся от алчного желания постоянно держать ее у себя в плену.
Да, теперь она кошка, гуляющая сама по себе. А еще — растение, только что отошедшее от пережитой суровой зимы. Со стороны оно кажется мертвым, но соки в нем двинулись. Еще чуть-чуть — и оно все покроется зеленью молодых побегов.
Как же она была смешна — убеждала себя, что она ничто без Луиса Кеведо! У нее был временный застой, вот и все…
На одном из табуретов у стойки бара стояли туфельки Кейт. Подруга заняла для нее место.
— Надо же! Не успела я оглянуться, а ее величество тут как тут. Вот, я тебе уже кофеек накрыла блюдечком, чтобы не остыл. Еще чуть-чуть — и я бы умяла твой пирожок.
Что-то Кейт уж очень благодушествует. Это ведь самая вредная девчонка во всем северном полушарии. Кофе был едва теплый.
— Тебе любопытно что-нибудь узнать, Кейт?
— Нет, мне, знаешь, как-то безразлично.
— Тебе безразлична судьба лучшей подруги?
— Годам к сорока ты станешь вздорной бабой, Эмма Блэкмур.
— Спасибо за прямоту. За пирожок я с тобой не расплачиваюсь: ты оставила мой жакет в автобусе.
— Его же потом возвратили… Слушай, Эмма. Ты что, не поладила с тем испанцем?
— Почему ты так думаешь?
— Быстро ты вернулась в Англию.
— Видишь ли, Кейт, на меня там что-то нашло. Я все деньги, которые от него получила, стала тратить на выпивку и «колеса». А Кеведо семья старинная, можно даже сказать — рыцарская семья. Понятно, какое обо мне у них сложилось мнение…
— Погляди, за тем столиком Брэд. Ты знаешь, что он к тебе неравнодушен? Ладно, я пойду. В другой раз покупай пирожок на свои!
— Эй, дама со шрамом, ты в порядке?
Эмма вошла в бар после изнурительнейшего часа, какой только был в ее жизни, и с благодарностью приняла пиво, заказанное для нее Брэдом.
— Как теннисный мячик на уимблдонском корте.
— Бедняжка Эм! Ну так отдохни же в объятиях друга. — Он обнял ее, притянул к себе.
Закрыв глаза, Эмма позволила ему шлепнуть себя по заднему месту, как ребенка. Брэд был из породы праздных молодых людей, всегда сидящих на чьей-нибудь шее, и к тому же законченный мужской шовинист. Но за последние полгода она привязалась к нему, как к брату.
— Как прошло собеседование, Брэд? — спросила Кейт. — С кем ты говорил?
— С сеньором из отдела рекламы компании «Герреро», они производят шерри в Хересе-де-ла-Фронтера. Я подумал, что у меня есть неплохой шанс благодаря познаниям, полученным в Севилье. Но люди, которые беседуют с кандидатами, форменные гестаповцы…
Брэд отпустил ее и вернулся к своей пинте пива. Эмма тоже села за столик, все еще ощущая приятное тепло его рук. Он настаивал на том, чтобы она взялась писать о виноделии в Испании, но она отказывалась именно потому, что благодаря Луису хорошо разбиралась в этом деле. А может быть, попытаться? Не все ли теперь равно?
— Да, тяжелые времена нам обеспечены. — Брэд прикончил свое пиво и вытер пену с губ. — Они не собираются брать тех, у кого проблемы с деньгами.
— В штат, — подтвердила Кейт, — предпочитают брать тех, кто уже прочно стоит на ногах. Или людей с исключительно твердым характером, которые сумеют в любой ситуации постоять за компанию…
— Ну, я в этом могу зайти так далеко, что они меня уволят за строптивость.
— Да, Эм такая. — Брэд засмеялся. — Пока молчит, она медвежонок Бимбо, но уж скажет так скажет! Я добуду тебе работу!
Эмма улыбнулась.
— Ладно, только припаси еще пива. Я предчувствую такое собеседование, что без выпивки не обойтись. — А сама подумала о синем шелковом костюме, в котором она переступала порог виллы Кеведо. Он сослужит ей службу.