Этим субботним утром Эмма была вознаграждена судьбой за пережитые невзгоды. Из прислуги она превратилась в «золотоволосую тайну»! Сколько недоумения и зависти на лицах персонала! Как великолепно ее отражение в зеркалах фойе! Впрочем, чтобы не выглядеть в глазах окружающих парвеню, она старалась не любоваться собой в зеркалах, довольствуясь отражениями в оконных стеклах. Господи, неужели это не сон?
Но чего ей стоило переступить порог магазина! Все там ее пугало: эти продавщицы с натянутыми физиономиями, этот как будто разреженный воздух, эти баснословные цены. Счастье, что с ней была секретарша дона Луиса. Стоило той сверкнуть золотой карточкой своего шефа, и продавщиц как будто подменили. Эмма была наряжена быстрее, чем одевалась перед выходом на службу.
Парикмахер, к которому они обратились, заявил, что может обслужить Эмму не раньше чем через три месяца, так как у него все расписано. Но, переговорив с Муарой, он тотчас отменил очередного клиента и занялся Эммой. Из салона она выходила еще робкой, но все же куда более уверенной походкой. Куда девался ее хвостик? И как гармонирует с ее новым обликом эта модная стрижка!
Дав согласие сопровождать Кеведо, Эмма пребывала в постоянном возбуждении. Она торжествовала и блаженствовала, как ребенок в канун Рождества. Горящие глаза и румянец делали ее неотразимой.
— Не опоздала, отлично! — пророкотал у нее за спиной приятный баритон, и она одарила Луиса ослепительной улыбкой, вполне отражавшей ее восторг.
Кеведо оценил ее новое обличье, и в глубине его глаз выразилось плохо скрываемое изумление, однако он не сказал по этому поводу ни слова. До того как им увидеться в фойе, она чувствовала себя сказочной принцессой. Почему же он молчит? Так ли обязательно напоминать ей теперь, что она была и осталась Золушкой? Когда он отвернулся, она еще больше приосанилась, изменила постав головы. Положим, ребячество, но Эмма опять почувствовала себя на высоте.
Даже одетый по-дорожному, в белой рубашке апаш и легких вельветовых брюках, Луис выглядел внушительно и одновременно элегантно. Носильщики сразу ринулись его обслуживать. Багаж исчез как по мановению волшебной палочки. Сам Картрайт проводил их до машины.
Сев в вызванный из таксопарка лимузин, который должен был доставить их в Хитроу, Луис сразу же открыл портфель и занялся какими-то документами. Он будто забыл про нее или делал вид, что мало озабочен ее присутствием.
— Все-таки как вы это оцениваете? — не выдержав, сама обратилась к нему Эмма.
— Оцениваю что? — спросил он, не поднимая головы от своих бумаг.
— Ну, работу парикмахера, наших кутюрье… Вкус вашей секретарши, наконец.
Загадочная улыбка заиграла у него на губах, он помедлил с ответом.
— Вы хороши сами по себе, guapa. Но спасибо им, что помогли вам стать еще и элегантной.
Он снова погрузился в свои записи, предоставив Эмме ломать голову, что было у него на первом плане — обидеть ее или сделать комплимент. Считай он ее дурнушкой, не назвал бы guapa. В Испании это обращение подобает действительно хорошеньким женщинам или девушкам. А впрочем, испанцы бывают тоже всякие. Знала она и таких, что льстят всем без разбору. Пожалуй, таких даже большинство. Да и что-то не заметила она, чтобы этот Луис с самого начала был ею очарован.
Уже на подъезде к Хитроу, он убрал бумаги и достал бархатную коробочку. Потом взял ее левую руку и надел на средний палец кольцо.
— Пусть все будет как положено.
Блеск бриллиантов и рубина ошеломил ее.
— Меня не арестуют в аэропорту по обвинению в ограблении?
Луис никак не отреагировал на ее реплику, только спросил, не падает ли кольцо с пальца. Оно, правда, было чуть велико, но все же не падало. Есть какой-то во всем этом гротеск, честное слово. Как если бы наладили производство футболок с надписью на груди (и на спине тоже, помельче): «Богатая сука». А Луис медовым голосом спросил, нравится ли оно ей.
— По-моему, оно ужасно. — Кеведо вскинул брови. — Обручальные кольца должны быть у всех примерно одинаковыми, они не должны нести информацию о чем-то еще.
— Это был не мой выбор, — буркнул Луис и отвернулся к окну.
Эмма заставила его обнаружить те чувства, которые он пытался скрыть. Боль? Значит, он не может оправиться от удара, который нанесла ему эта Аманда? В не лишенной романтичности душе Эммы шевельнулось раскаяние. Почему я все время хочу ему дерзить? А с другой стороны… Не сам ли он виноват в том, что Аманда возвратила кольцо?
— Скоро кольцо опять возвратится к вам, — холодно произнесла Эмма.
— Да. А от меня — к ювелиру.
Эта сардоническая улыбка! Есть в ней нечто жестокое. Наверно, он оттолкнул ее от себя, эту Аманду.
— Вы Аманда Фортески, — проговорил он в унисон ее мыслям. — Вам двадцать пять лет. Родители ваши в разводе, вы живете с матерью в Лондоне, в Челси.
— Как странно! Почти все совпадает. Кроме возраста: мне двадцать.
Он продолжал, пропустив ее слова мимо ушей:
— Ваш отец издает женский журнал, и вы в нем ведете рубрику красоты.
— Что это за рубрика и как ее надо вести?
— Ну, она… То есть вы… Красивая женщина должна разбираться в косметике, макияже…
Эмме захотелось сорваться на грубость, и она сорвалась:
— Ежели у меня есть то, что у всех баб, — значит, я могу быть гинекологом, так что ли?!
— Послушайте, Эмма! — холодно произнес Луис, поджимая губы и засовывая руки в карманы брюк. — Дед мой при смерти, и он знает об этом. Надо убедить его, что любимый внук, принесший ему немало огорчений, раскаялся. Что он взялся за ум и решил жениться на любимой женщине. Двадцать семь лет как умерла бабушка, и дед, смею вас уверить, мало разбирается в атрибутах женской красоты и того менее ими интересуется. Если он спросит о вашей работе, то только из вежливости. Произнесите какие-нибудь общие слова. А если вы переведете разговор на другую тему, поверьте, он вздохнет с облегчением.
— Наняли себе, одним словом, потешную обезьянку, — пробормотала Эмма, водя носком туфельки по кожаной обивке.
Лимузин припарковался перед зданием аэропорта. Эмме хотелось прямо сейчас расспросить Луиса про их отношения с Амандой, но она подумала, что времени для этого еще предостаточно.
— Здесь к нам присоединится Рамон, — сообщил Кеведо. Да, видно, рано Эмма обрадовалась, когда тот не появился в холле отеля! Опять будет действовать ей на нервы. Луис вдруг взял ее за подбородок, и у Эммы закружилась голова от его жаркого дыхания. — Если Рамон что-нибудь позволит себе в отношении вас, обещайте не скрыть этого от меня. Хорошо?
Эмма кивнула, и они пошли в большой зал ожидания. Рамон возник будто из-под земли. То, что Луис стал с ним холоден, он явно приписывал влиянию Эммы и постоянно бросал на нее недружелюбные взгляды. Но она оставалась спокойной. Какое мне до него дело? Есть вещи куда более интересные, нежели его персона.
Вот, например, зал ожидания. Эмма вела себя так, словно Хитроу — самое привычное для нее место, хотя она тут никогда не бывала. А публика ей знакома: несколько дней назад она убирала за такими людьми. Ей казалось, что все на нее смотрят. Может, узнали в ней горничную из пятизвездочного отеля?
Человек, улыбавшийся сейчас ей одной, был известным композитором. Он писал музыку для лучших английских рок-ансамблей. Подойти бы, попросить автограф. Нет, Луис будет недоволен. И все же, когда они оказались рядом за стойкой регистрации пассажиров, Эмма попросила его надписать ей томик Диккенса. И страшно покраснела, увидев рядом с его подписью номер телефона и совершенно определенного рода условный значок.
Она захлопнула книгу и отошла к Луису, а композитор расхохотался ей вслед, издевательски, во всеуслышание.
В четырнадцать лет она преклонялась перед именем этого композитора и музыканта. Ее подростковая спальня и теперь вся в его афишах. Мама пылесосит их по утрам. Поскорее бы поехать к маме! И заодно сорвать все эти афишки.
Луис глянул на нее сердито, но не выразил своего отношения к происшедшему. Вскоре объявлен был вылет. На ее счастье, композитор летел другим рейсом.
Воздушное путешествие было ей внове. Автофургоны, палаточные лагеря, пешие и велосипедные походы — вот ее туристское прошлое. Отец покинул маму накануне рождения Эммы и скрылся неизвестно где. Какие уж тут круизы! За границей она побывала впервые уже студенткой, посещение Испании входило в обязательную программу. Тогда она ездила по стране на каком-то грязном автобусике. И вот теперь эта поездка… Какая отвратительная вещь — неравенство людей!
Попросили пристегнуть ремни, на экране телевизора возник клип о правилах безопасности в полете. Все ее мысли как ветром умчало. Сейчас оторвемся от земли. Это должно быть одно из самых непередаваемых ощущений.
— Вы в первый раз летите? — спросил Луис.
— Да нет, я летала… — пробормотала Эмма, в душе стыдясь своей лжи.
Как только были отстегнуты ремни, появилась бортпроводница с аперитивами. Эмма спросила у нее, есть ли шерри.
— Разумеется, мисс, марки «Кеведо».
Эмма взяла бокал и повернулась к Луису:
— Шерри назван вашим именем?
— Угу. — Он подмигнул. — Мы скоро будем там, где его делают.
— Вот оно что. Я думала, у вас дедушка как дедушка, а он — магнат… с большой дороги.
Эмма чувствовала, что ее бестактность уже переходит всякие границы. Но выйти из колеи было превыше ее сил. Луис ответил как будто бы вполне спокойно:
— Мой дед не из породы великанов-людоедов. Уж с его-то стороны я гарантирую вам отменное обхождение.
Интересно, приходилось когда-нибудь этим людям быть в положении зависимом или подчиненном? От залпом выпитого шерри голова Эммы закружилась. Она отложила книгу: строчки поплыли у нее перед глазами.
— «Тяжелые времена». Вы были знакомы?
— С Диккенсом?
— Вы отлично понимаете, Эмма, о ком я говорю. Этот хам…
Он ткнул пальцем в титульный лист с автографом композитора и неприличным значком.
— Я люблю его музыку.
— И по возвращении домой первым делом посетите его концерт.
— Почему бы и нет.
Музыкант с сегодняшнего дня был вписан в ту породу слизняков, до которых Эмма не захотела бы дотронуться и в резиновых перчатках. Но почему дон Кеведо должен знать о ее чувствах?
Бросив на нее красноречивейший взгляд, тот погрузился в свои бумаги. А Эмма скосила глаза на поднос в руках возвращающейся по проходу стюардессы. Она, пожалуй, выпьет еще и бокал шампанского. Эмма чувствовала себя как ребенок, получивший в наследство кондитерскую. Вспомнилось вдруг, как совсем малышкой она на Рождество выпила без спросу рюмку вина. Потом у нее поднялась температура. Ну, а теперь она взрослая. И хозяин дозволяет ей пить все, что ей хочется. Оба они опорожнили по бокалу: она — шампанского, он — минералки.
Угощение пассажирам было предложено самое изысканное — мусс из копченой лососины, галантин из белого куриного мяса, салат из свежих фруктов. Голова больше не кружилось, но кураж не совсем пропал. Она мечтала возобновить пикировку. Но Луис был все равно что робот. Едва прикоснувшись к галантину, он вновь погрузился в бумаги, подчеркивая и обводя какие-то столбцы и абзацы. Будь Эмма на самом деле его невестой, она бы сказала, что думает по этому поводу. Но она ему никто, поэтому оставалось только размять ноги, прогулявшись до туалетной комнаты.
Вернувшись, она увидела на своем сиденье сверток в яркой, сверкающей обертке.
— Это что?
— Бог его знает. Какие-то образцы туалетных принадлежностей. Вы же ни от чего не отказываетесь из того, что вам предлагают. Так что я и это на всякий случай попросил оставить для вас.
— Благодарю вас, — пробормотала Эмма, начиная краснеть. Вот, значит, каково его мнение о ней.
Она все-таки развернула пакет. Флакончики, баночки… Хорошо, что он попросил оставить презент! Ее радость даже передалась на мгновение Луису. Тот оторвался от своих дел и стал с интересом наблюдать за Эммой.
— Это восхитительно! — сказала она, подушив одеколоном запястья и кончик носа.
— Ну а что-нибудь беспошлинное?
Эмма отрицательно покачала головой. Она, конечно, всего накупит для мамы. Но на обратном пути, когда у нее будут деньги.
— Флакон «Pas de Jour»? — настаивал Луис. Откуда он знает? Эмма обожала аромат этих духов. Кому он дарил их? Невесте или какой-то другой женщине? Это же безумно дорогие духи, хоть тут они и беспошлинные. — Не хотите?
Она повернулась и увидела, что он протягивает ей коробочку с духами.
— Но… Я ведь не просила, не намекала…
— Знаю. Просто мне приятно подарить духи красивой женщине.
Его улыбка была на этот раз простодушной, и она ощутила искреннюю благодарность.
Флакон был стограммовый. Эмма знала, сколько такой стоит. На эти деньги могла две недели безбедно существовать целая студенческая группа. То был первый подарок, который действительно ее растрогал. Дорогие туалеты — всего лишь часть блефа, который он устроил, дабы успокоить дедушку. А тут было что-то от порыва. Похоже, он и не думал дарить духи, и вдруг ему пришло в голову…
Предостерегающий колокольчик зазвенел в ее сознании. Возможно, она начинает ему нравиться. Этому ни в коем случае нельзя давать хода! Ее имя не должно стать графой в донжуанском списке. Даже в списке такого богатого и влиятельного человека, как дон Кеведо.
— Надо же! Воплощенная невинность! — Рамон перегнулся к Луису через проход. — Держи с ней ухо востро. Не так она наивна, как представляется.
— Заткнись! — в раздражении пробурчал Кеведо. — Так, как ты, мне все равно никто не может досадить. — Он отложил папку, откинул спинку сиденья. Лег и, закрыв глаза, вытянул длинные ноги.
Эмма с трудом поборола в себе неотступное желание наговорить Рамону дерзостей и угомонилась, только выпив еще бокал шампанского. Весь остаток полета она была как в тумане…
— Пора. — Луис протянул ей руку, но у нее не было сил шевельнуться.
— Мне плохо, мне очень плохо, — повторяла Эмма.
Тошнота подступала к горлу, она ринулась через проход к туалету, который проводница готовилась уже запереть перед посадкой. Еще счастье, что успела…
Она вернулась уже после посадки. В салоне, кроме Луиса, никого не было. Он стоял у выхода, и вид его не предвещал ничего хорошего.
— Доберете вашу алкогольную норму у дяди, — прошипел он. — Но если вы своей невоздержанностью сорвете мои планы, вам придется горько пожалеть! — Слезы, переполнив ее глаза до краев, покатились по щекам. Он резко взял ее за плечи: — Вы поняли, что вам было сказано?
— Простите! — рыдала Эмма. — Я впервые в жизни пила шампанское. Я не знала, что от него… Так…
— Ладно. — Он подал ей надушенный носовой платок. — Успокойтесь. Не с вами одной такое случается при посадке. И потом — на ошибках учатся… Если хотят учиться.
Эмма кивнула, промокнула лицо и шумно высморкалась, вдыхая запах его любимого одеколона.
Луис был очень обходителен, спрашивал без конца, чем может быть ей полезен.
— Может быть, чашку кофе? Или чем-нибудь заполнить желудок, пока мы в аэропорту?
— Да, пожалуй…
— Я знаю, чего она хочет, — пробормотал нагнавший их Рамон.
— Послушай, пойди и размести наш багаж в машине, — распорядился Луис, явно отделываясь от него. — Встречаемся здесь.
Рассерженному Рамону ничего не оставалось, кроме как отправиться за багажом. Все-таки и от него есть польза, подумала Эмма, направляясь рука об руку с Луисом в большое здание аэропорта.
В баре он усадил ее за столик и отправился к стойке.
Теперь он потребует от меня всюду следовать за ним по пятам, думала Эмма, глядя ему вслед. Она ощутила вкус свободы. И специфический аромат, какой бывает при въезде в чужую страну через парадные «ворота»: душистого кофе, марочного табака, дорогого алкоголя…
Но это еще не Испания. Пока для нее это просто заграница. Скорее бы выйти на волю! Эмма уже позабыла, как оскандалилась в самолете. Вспоминались читаные в университете книги об Андалусии, о морисках, потомках арабских завоевателей. Сейчас я увижу Севилью с ее зданиями в мавританском стиле! Уговорить бы еще Луиса повезти меня в Гранаду! Неужели наконец увижу воочию сказочную Альгамбру?
— Выглядите вы намного лучше. — Вернувшийся с кофе и бисквитами на подносе Луис улыбнулся. Эмма кивнула и тут же накинулась на бисквиты. — Вы как будто бы голодали целую неделю. Пожалуйста, последите за собой, когда будем у деда.
Эмма хихикнула.
— Не считайте, пожалуйста, меня дурой.
— Конечно, ты умнее всех на свете, моя Аманда.
Она вздрогнула, когда он сказал «ты» и произнес это имя. Но ничего не поделаешь: с этого момента договор вступает в силу. Вот только она до сих пор ничего не знает о той, чью роль ей предстоит сыграть. Кстати, сейчас подходящий момент…
— Луис, расскажи мне про Аманду.
Выражение его лица стало более настороженным, чем обычно.
— Ты видела фото, я сообщил тебе минимум необходимых сведений о ней. Незачем перегружать твой мозг.
Эмма наблюдала, как он надорвал пакетик с сахаром, высыпал в чашечку содержимое. Право, он забавен. Ему бы написать книгу «Искусство оскорбить человека как бы невзначай», она бы стала бестселлером.
— Это когда говорят плохое, у меня мозги с горошину. А когда хорошее…
Луис нахмурился, глянул исподлобья.
— Я не имел в виду вас обидеть. — Он снова перешел на «вы».
— Я постараюсь быть очень внимательной и максимально предупредительной, когда мы будем у старого дона Кеведо, — проговорила Эмма, думая в этот момент о том, как вкусен андалусский кофе. — Ну, выкладывайте, чего вы не поделили с Амандой.
Луис не захотел поднять голову. Как загипнотизированный, глядел он на узоры пены, получившиеся от помешивания подслащенного кофе ложечкой.
— Я думаю, это вас не касается, — ответил он, помолчав.
Снова ставит ее на место. Эмма думала о нем с уже нескрываемой антипатией. Конечно, я посторонний человек… Ну так тем более: постороннему человеку открыться легче. Эмма поворачивала на пальце чудовищное кольцо с рубином и бриллиантами и размышляла. Аманда выпросила это кольцо у жениха, а потом вернула. Почему? Эмма пыталась поставить себя на место Аманды. Уже ведь все было решено, как же так?
Работа мысли возбуждала аппетит, и Эмма надкусила второй бисквит. Он изменил ей — ничего иного не может быть. Бедняжка Аманда застала его с другой женщиной. Можно голову дать на отсечение, что так и было. А он ведь такого о себе высокого мнения! Думал, наверное, что можно не слишком осторожничать. А когда влип, то полагал, что ему простится.
— Так мы… — Он замолк, видя с каким недоброжелательством она рассматривает его. — Поучись скрывать свои чувства, chica. На твоем лице заглавными буквами написано, что ты про меня думаешь. Лично мне это все равно, но зачем других вводить в недоумение?
— Можешь быть спокоен, Луис, — огрызнулась Эмма. — Я изображу такую сладкую любовь, что тебя стошнит.
Зачем же крайности? — Он пожал плечами и стремительно встал из-за стола, показывая, что и ей надо поторопиться.
На шоссе их ждал серебристо-серый «роллс-ройс», и Эмма почувствовала прилив жара, который сразу прошел, как только она расположилась в салоне и подставила лицо под ветерок кондиционера. Машина отъехала от аэропорта и помчалась на юг. Эмма весь путь не отрывала взгляда от кобальтового неба Севильи.
Сказать ему, что она знает испанский, или пусть он пока пребывает в заблуждении? Нет, время не сослужит ей хорошей службы, чем дольше она запирается, тем труднее будет признание.
Она уже готова была начать разговор, как вдруг ее глазам открылась чудесной красоты вилла с украшенными лепниной балконами и черными решетками на окнах. Эмма знала, что Луис все время наблюдает за ее реакцией на происходящее. Судя по выражению его лица, он не ожидал, что она будет в таком восторге от облика его фамильного гнезда. А ей и присниться не могло, что доведется гостить в таком великолепном месте, и скрыть своего восхищения она не могла. Как только шофер открыл дверцу, она ринулась к одной из окружавших виллу куртин и опустилась на колени, вдыхая божественный аромат кустарников и трав.
Между тем у главного входа показалась пожилая женщина во всем черном, очень высокого роста и при этом необъятной полноты. Пока она вперевалку шла им навстречу, Эмма пыталась сообразить, кто же это такая. Толстуха бросилась обнимать Луиса, и он с радостью принял ее объятие. Улыбка сердечной теплоты и задушевной привязанности смягчила его резкие черты.
Наверно, она много для него значит, эта женщина. Господи, да ведь это же его мать! Она в черном, а у Луиса как раз умер отец. Чего же он про нее помалкивал? Не хочет говорить о семейных делах? Думает, что она, Эмма, может продать его семейные тайны в какую-нибудь скандальную газетенку? Вот бы достать сейчас фотоаппарат — как вытянулась бы у него физиономия!
Потом внимание маменьки переключилось на Эмму.
— Добро пожаловать на виллу Кеведо, сеньорита Аманда! — И колоссальная матушка Кеведо стиснула двумя пятернями маленькую ручку Эммы. — Надеюсь, вы приятно проведете у нас время.
Обратившись к Луису, она перешла с английского на испанский.
— Дедушка пока спит. Проснется — я сразу ему доложу.
Широко улыбнувшись им обоим, она повернулась к дому. Дона Рамона для нее будто и не существовало.
— Как она хорошо говорит по-английски, — сказала Эмма.
Луис рассмеялся.
— Вовсе нет. — Он взял Эмму под руку и повел к парадному входу. — Она выучила пару фраз из самоучителя и встречает так всех англичан. А когда они пытаются продолжить разговор, впадает в панику.
— Приятная у тебя мать. — Эмма улыбнулась.
— Что ты болтаешь? — Веселость Луиса как рукой сняло. — Мама умерла, когда мне было десять лет.
— Так это…
— Мария, домоправительница. Ты что, обнаружила у нас с ней семейное сходство?
Внутри вилла показалась Эмме мрачноватой, но, возможно, сыграл роль контраст затемненного интерьера ослепительному сиянию южного дня. Она бегло оглядела огромный холл, украшенный картинами и мраморными копиями античных статуй, и стала подниматься по лестнице с чугунными перилами. Из-за курьезного недоразумения с Марией она чувствовала себя совершенной идиоткой. Слава Богу, хоть не назвала ее сеньорой Кеведо в присутствии Луиса. Вот был бы тогда денек!..
— Если бы я собирался представить тебя маме, я бы уже все уши тебе прожужжал о ней.
Он распахнул красивую деревянную дверь, украшенную, как и другие двери виллы, изящной резьбой, и со словами: «Вот наша комната» — сразу направился вглубь и поднял жалюзи над балконной дверью. Эмма продолжала стоять на пороге, не способная вымолвить ни слова. Комната была очень большая, прекрасно обставленная, но ее ошеломило другое. Все подавляя и над всем главенствуя, на переднем плане стояла массивная двуспальная кровать.