Остин ушел к себе около девяти, оставив меня в довольно странном расположении духа. Эмоционально я была совершенно измотана, но спать не могла из-за взведенных нервов. Я попыталась почитать, посмотреть телевизор, и даже приняла ванну — лежала там, пока не спала пена, но ничего не помогло.

В полночь я спустилась в студию, села за свой стол и принялась играть цветными карандашами. Я включила плеер с записями, подобранными Глорией. У моей тети были довольно эклектичные музыкальные вкусы — ей нравился рок-н-ролл шестидесятых, рэп восьмидесятых и кантри на все времена.

Последнее время у нее был бзик на Синатру. И этой ночью, когда дождь бил в стекло, я поняла, что Синатра вполне отвечает моему настроению.

Я взяла карандаш и принялась делать наброски. Вначале я, можно сказать, просто водила карандашом по бумаге, но потом занятие меня увлекло. И вот из-под острия карандаша появились готические кресла, фрагменты декора окон и даже крохотный натюрморт с изображением кофейной кружки Глории и персика, который она оставила лежать на столе на бумажной салфетке.

Я начала рисовать фронтон дома, словно по наитию. Величественный особняк в классическом стиле с колоннами в два этажа, с двумя симметричными верандами в виде галерей, плавно огибающих углы. Я набросала эскиз резной парадной двери. Склонив голову, я критично осмотрела рисунок. Нет. Этот дом слишком торжественен и строг, чтобы быть уютным. Надо придать ему немного человечности. Я нарисовала пару грязных сапог у двери и потрепанного плюшевого медведя на качелях на веранде. В дальнем углу возле террасы я пририсовала «плавники» старого «кадиллака». Вот так-то лучше. Но этого было мало. Вначале у меня получилась голова — морда покоится на здоровых лапах, уши назад, потом само собой нарисовалось все остальное. Почему-то у меня получилась дворняга. Просто собака. Собака, терпеливо ждущая, пока ее покормят, приласкают и полюбят.

Как этот дом. Не думая, я принялась рисовать Малберри-Хилл не таким, каким он был сейчас — обтрепанным и заброшенным, а таким, каким он однажды станет, когда в нем будут жить люди, когда семья вдохнет в него жизнь и отогреет его любовью.

Я положила карандаш на стол и подошла к книжным полкам в дальнем углу студии. Мы храним образцы тканей в плетеных тростниковых корзинах на полках, и все у нас рассортировано по цветам, по типу тканей и по производителям: в цветочек тут, в клетку — там; тяжелые обивочные и легкие для штор хранятся отдельно.

Я стала вытаскивать одну корзину за другой, доставая тот образец, который почему-то привлекал мое внимание и будил воображение. Выбрав три лоскута, я уже примерно представляла себе, в какой цветовой гамме будет решен дом. Желтый. Нет, не золотистый и не шафрановый, а именно желтый. Чистый, солнечный. Вот такой веселый канареечный цвет мог вновь сделать Малберри-Хилл жизнерадостным и существующим, словно вне времени, но при этом вполне современным, чтобы угодить такой женщине, как Стефани. Я взяла пару корзинок с желтыми лоскутами с собой на рабочий стол и запустила в них руки — словно окунула в солнечный свет.

Приняв решение относительно желтого, я стала подбирать к нему другие цвета. Разные оттенки голубого и синего — яркие, чистые, чтобы сочетались с замечательным китайским ковром, который непременно должен был быть красного цвета. Помнится, я видела такой ковер в одном каталоге, выпущенном перед аукционом в Саут-Гейте. Каталог я отыскала на своем столе и стала быстро перелистывать страницы. Видит Бог, ковер был действительно прекрасен, к тому же он был просто огромен — как раз для столовой. Трудно придумать что-то, что смотрелось бы более убого, чем маленький ковер в большой комнате. Если мне удастся его заполучить, решила я, то и всю гостиную нужно будет делать в красных тонах — У Бенджамина Мура есть отличный красный цвет, который он называет «Чилийский перец». И возможно, мы сделаем что-то с лаковой отделкой, если у Вила хватит авантюрности в характере — на что я очень рассчитывала. И зеркала. Я улыбнулась. Стефани захочет, чтобы зеркала были везде.

Две гостиные-близнецы и столовые выходили довольно строгими, но не слишком: по-больше безделушек — и они будут выглядеть вполне дружелюбно. Тон всему дому, как ни странно, задавала та собака, что я по наитию нарисовала у двери. Вспомнив о собаке, я нахмурилась. Как такой пес сможет поладить с невротическим Эрвином? «Погоди, — сказала я себе. — Нет никакой собаки. Ты творишь дом, а не саму жизнь».

Итак, назад в столовую. Я взяла карандаш в зубы. Большой овальный или прямоугольный стол был бы вполне ожидаемым решением. А что, если мы сделаем что-то другое, что-то совершенно неожиданное? Может, поставить два круглых стола, чтобы за каждым уместилось человек двенадцать? Нет, нельзя. Люстра «Уотерфорд» только одна, а для столовой ничего лучше той люстры не придумаешь. Мне просто придется отыскать какой-то необычный стол и как следует поработать со стульями, которые будут стоять вокруг него.

И тут я поймала себя на том, что мысленно блуждаю по кладовой Стефани. Я там заметила приталенный льняной жакет, серо-коричневого цвета, с черной оторочкой. Довольно длинный и с необычными черепаховыми пуговицами и закрытыми петлями. У него был такой дорогой вид, как от хорошего кутюрье. Что, если я попробую поиграть с тем впечатлением, что произвел на меня этот жакет?

Я стала делать наброски спинок для стульев. В конечном счете, я остановилась на идее стула с квадратной спинкой с шелковистыми из черного дерева ножками и Х-образной стежкой. Стулья могут быть сделаны на заказ, затем «одеты» в различные ткани, скажем, в мебельный ситец глубоких красных и синих тонов, а для более непринужденной обстановки во что-то близкое к ткани жакета, с черной строчкой поверху и черепаховыми пуговицами вдоль спинки.

И тогда в голову мне пришла еще одна идея. Я порылась в стопке номеров «Веранды» и, наконец, нашла искомое. На обложке была фотография столовой — с примерно такими спинками стульев, как я себе представила, но на снимке они были обтянуты дамасским шелком, оформленным в виде фамильных банкетных салфеток, с вышитой монограммой по центру каждого стула. В отличие от того дизайнера, что проектировал столовую на снимке, в моем распоряжении не было дюжины таких вот уникальных салфеток. Но в Мэдисоне был продавец антиквариата, у которого всегда были старинные салфетки, и еще у меня была знакомая мастерица, которая умела вышивать вручную, а не на машинке, и изготавливала великолепные монограммы.

О да. Монограммы — вот на это мисс Стефани Скофилд точно купится.

И тут меня понесло. Синатра заливался себе, а я рисовала как одержимая, вырывала страницы из журналов и каталогов, скалывала вместе образцы тканей и ковровых покрытий, подносила цветовые карточки к свету, а потом снова хваталась за ткань.

Впервые мне не приходилось думать о стоимости. Единственным лимитирующим фактором было для меня время, но при этом я знала, что, если мне придется заплатить сверх номинала за срочность, Уилл Махони с радостью выдаст мне нужную сумму.

Я как раз рисовала окно для маленькой гостиной — шторы я собиралась отделать узкой золотисто-зеленой косичкой, когда распахнулась дверь.

Я зевнула и подняла голову. На улице было светло. Глория стояла передо мной с белым бумажным пакетом, окутанная запахом свежей выпечки. В другой руке у нее был портфель.

— Господи! — выдохнула она, обведя взглядом ворох листов, лоскутов и прочего на столе и вокруг. — Что тут происходило?

Я встала, потянулась и только сейчас взглянула на часы. Восемь. Я проработала всю ночь и ни разу не вспомнила об Эй-Джи Джернигане. Я целиком погрузилась в работу. Я чувствовала себя совершенно вымотанной, изголодавшейся, под веками у меня словно песку насыпали, во рту пересохло, но при этом я чувствовала себя великолепно.

— Я исцелилась, — объявила я тете.

Она улыбнулась и протянула мне пакет с булочками.

— Восславим Бога и предадим анафеме кофе без кофеина.