У Глории имелись ключи от моей квартиры, которыми она пользовалась так, будто квартира была ее собственная. Вообще-то законной владелицей здания действительно была она, Глория. И она же считалась моей работодательницей. Итак, технически я на нее работала, и сегодняшнее утро в этом смысле не было исключением. Как не было оно исключением в том смысле, что Глория даже не потрудилась постучать, прежде чем открыть дверь в мою квартиру.

— Кили?

Я с головой накрылась одеялом.

— Кили здесь больше не живет.

— Тебе повезло, — язвительно заметила Глория. Она наклонилась и поцеловала пододеяльник примерно там, где, по ее мнению, должен был быть мой лоб.

— Знаешь, уже почти полдень. Давай, солнышко, вставай. Могу предложить тебе горячий кофе и еще у меня есть два шоколадных эклера. Один из них предназначался тебе, но если ты сейчас же не вылезешь из кровати, я с удовольствием съем оба.

— Я не голодна, — сказала я, переворачиваясь и одновременно пытаясь обхватить себя руками, имитируя материнские объятия. Кошмар продолжался. Прошлой ночью я тупо смотрела на пакетик с «Хершиз киссез», оставшихся еще с Рождества, но не смогла съесть ни одной шоколадки. Однако я сумела прикончить всю остававшуюся в бутылке текилу и добрую пинту хереса «Бристольское молоко», найденного в студии внизу.

— Как хочешь, — сказала Глория. Я услышала шуршание бумажного пакета и высунула голову из-под одеяла. — Страшна как смерть, — сказала Глория, надкусывая эклер. — Ты прикончила все спиртное, что нашла в студии до или после того, как поменяла экспозицию в витрине?

Хороший вопрос. Сразу и не ответишь.

Да, вспомнила. Я нашла текилу в собственном баре и пила ее, смешивая один к трем с апельсиновым соком — неразбавленный алкоголь я пить не могу. Где-то в первом часу текила достаточно ударила мне в голову, чтобы внушить мне желание спуститься вниз и, не мешкая, переоформить витрину. Но хмель вскоре прошел, и тогда я принялась обшаривать тот уголок студии, где хранились кое-какие припасы — кофе, сахар, спиртное и прочее. Там я и нашла бутылку «Бристольского молока», пылившуюся, вероятно, еще со времен моего деда.

— И то и другое, — сказала я и поморщилась от воспоминания. Голова гудела, а во рту было словно в мусорном баке.

— Интересный прием — совмещение символизма и метафоры. Я имею в виду витрину, — сказала Глория, потягивая кофе. — Свадебный наряд в мусорном баке является интересным сопоставлением конструктивизма и сентиментализма. Но я боюсь, что некоторые клиенты, постарше, с более консервативными взглядами, могут почувствовать себя оскорбленными при виде порубленных фотографий Эй-Джи, не говоря уже о символике резиновой спринцовки, висящей в центре композиции. Это, пожалуй, самая пикантная деталь твоего очаровательного этюда. Я почувствовала острую боль в левом глазу.

— Черт, совсем забыла о спринцовке. Глория сочувственно кивнула.

— Где, скажи на милость, ты отыскала эту вещь? Я думала, их больше не выпускают.

— Она была на складе. Я давно ее нашла — она была под старыми коробками с выкройками и прочей рухлядью, которую дедушка, должно быть, сложил там после смерти бабушки.

— Ну что же, — бодро сказала Глория. — Я даже не хочу строить предположения о том, каково, по мнению дедушки, было предназначение этой вещицы. Судя по тому, что спринцовка оказалась в одной компании с выкройками, он, видно, считал ее приспособлением к швейной машинке.

— Ты разобрала витрину? — спросила я с надеждой.

— О да, — ответила тетя. — В первый раз мне позвонили часов в восемь утра. И понеслось. Пока я закончила чистить зубы и причесываться, на автоответчике было уже три гневных послания. Причем два из них от Джи-Джи.

— Неужели?

— Она и отцу твоему звонила. Дважды.

— Да? И как там папа?

— С учетом обстоятельств, я думаю, Уэйд держится молодцом. Он пошел забрать газету из ящика сегодня утром, а вместо газеты нашел заказное письмо от совета директоров загородного клуба с уведомлением, что ему отказано в членстве.

—О!

— И еще к письму прилагался счет. По пунктам. Очевидно, ты сильно повредила кубок Чаба Джернигана. Не говоря уже о побитом фарфоре и хрустале.

— Прошу прощения, — сказала я, вскочив с кровати.

Я едва успела долететь до туалета, как к горлу подкатил ком блевоты. В течение ближайших десяти минут мой травмированный желудок избавлялся от остатков текилы и сливочного ликера.

Когда я предприняла попытку протереть пол в ванной одним из моих новых полотенец, украшенных монограммой «КМД» — по первым буквам моего нового имени, — вошла Глория. Она легонько толкнула меня в направлении ванны.

— Горячая вода, — сказала она, включая душ. — Много горячей воды. А когда будешь готова, придешь ко мне и мы поговорим.

Я до упора выкрутила кран с горячей водой. Когда моя кожа стала темно-розового поросячьего цвета, я, наконец, вышла из душа. Надев старые джинсы и футболку, я обернула мокрую голову полотенцем и спустилась в студию.

Глория сидела за бюро в крохотном алькове, который мы использовали в качестве офиса. В основном помещении у нас стоит красивый обеденный стол из корабельной сосны, достаточно вместительный, чтобы усадить за него огромную фермерскую семью со всеми чадами и домочадцами — его-то мы и зовем рабочим. За ним ведем переговоры с клиентами, показываем образцы тканей и ковровых покрытий, мебельные каталоги и прочее. Но настоящая работа «Интерьеров от Глории» проходит здесь, в нише, называемой офисом.

Сколько я себя помню, тетя Глория всегда сидела за этим большим шведским бюро из золотистого дуба. Когда-то оно принадлежало первому владельцу дома и осталось здесь до сих пор, так как оказалось слишком громоздким, чтобы его можно было вынести, не снимая двери. Так дед и купил его вместе с домом.

Все потайные и выдвижные ящики бюро были аккуратно заполнены канцелярскими принадлежностями, корреспонденцией, оплаченными и неоплаченными счетами. Глория по-прежнему хранит карандаши в фаянсовой чашке и носит все те же очки в простой черепаховой оправе, которые все время сползают на нос. Даже прическа у нее не меняется — только подумать! — золотисто-каштановый «паж», причем она заправляет волосы только за левое ухо, выставляя напоказ крупные серьги с бриллиантами, без которых я тоже ее никогда не видела.

— Кто еще сегодня звонил? — спросила я, садясь за стол. Глория закатила глаза.

— Мамаша Пейдж.

— Черт.

— Она заявляет, что уже наняла адвоката и собирается подать на тебя в суд за злостную клевету, а также за оскорбление действием. За побои, одним словом.

Я опустила голову на стол и застонала. Прохладная древесина приятно холодила горящую щеку.

— Будь я на твоем месте, я бы плюнула на Лорну Пламмер и на ее шлюшку дочь, — сказала Глория. — Думаю, шериф не станет и разговаривать с этими двумя клушами.

Я улыбнулась. Шериф округа Морган, Ховард Бэнкс, уже тридцать лет находился в счастливом браке, но до сих пор еще не вполне освободился от своего чувства к Глории Мердок, в которую был по уши влюблен в школе.

Глория поцеловала кончик пальца и приложила к моей щеке.

— Эй, малышка, улыбнись. Еще не все потеряно. Попытайся все побыстрее забыть.

— Я не могу. Глория вздохнула.

— Ну что же, прошло слишком мало времени. Хочешь об этом поговорить?

Я сжала губы и покачала головой.

— Прости, — выдавила я из себя.

— Прекрати, — решительно заявила Глория. — Никаких извинений. Ты сделала то, что должна была сделать. Меня колотит от мысли, что могло бы случиться, если бы ты все же вышла замуж за этого мерзкого отпрыска Джерниганов.

— Но ведь тебе нравился Эй-Джи, — начала я. — Папа его обожает.

— Нет, — сказала Глория и хлопнула по крышке бюро для большего эффекта. — Мы с ним мирились. Ради тебя, Кили. Мы с Уэйдом имели серьезные возражения против кандидатуры Эй-Джи с самого начала. Я хочу сказать, что он слишком уж был положительным, чтобы в это можно было поверить. Мягко стелет, жестко спать, что называется. Все эти поцелуйчики, все это преувеличенное уважение. Он называл твоего папу «сэр», словно прописывал каждую букву заглавной.

— Если вы видели его насквозь, то почему мне ничего не сказали?

— Ты бы все равно не стала слушать, — сказала Глория. — Ты была по уши влюблена. А мы ничего конкретно плохого о нем не знали. Одни предположения. Хотя что-то гнилое внутри чувствовалось…

— Как илистое дно под чистой водой? Ступишь — и засосет, — пришла я ей на помощь. — Странно, что я этого раньше не замечала. Я и представить не могла, что Эй-Джи морочит мне голову. До вчерашнего вечера. Пока я лично эту парочку не застала с поличным. Как я могла быть такой тупой?

Теперь пришли слезы. Много и сразу. Я рыдала и всхлипывала. Глория стояла надо мной и гладила по голове, как ребенка.

— Как он мог? — восклицала я между рыданиями. — Как он мог так со мной поступить?

— О, милая, — сказала Глория тихо и печально. — Он мужчина, и этим все сказано. Они все одинаковые, ты же знаешь. Все до последнего заморыша. Пусть у них разные имена и разные адреса, но все они из одного теста.