Глория подняла глаза от работы, окинула меня взглядом и рассмеялась.

— В чем дело? — спросила я, положив на стол цветной карандаш.

— Видела бы ты свое лицо. Жаль, что у меня нет при себе фотоаппарата. Тебя так раздражает то, что ты рисуешь?

Я взяла в руки другой карандаш и принялась вертеть его между пальцами.

— Я в растерянности. Я просто не могу сделать то, чего от меня ждет Уилл. Но он так хочет, чтобы я это сделала, что просто не знаю, как быть. Не могу его подвести.

Глория встала и подошла к моему столу. Через плечо посмотрела на тот рисунок, над которым я трудилась все утро. Я пыталась изобразить то, как должна выглядеть гостиная второго этажа в Малберри-Хилл. Гостиная получилась прекрасной. Диван с пышными подушками, обюссонский ковер на полу теплых оттенков зеленого с золотом, встроенные книжные полки и огромное венецианское зеркало, которое и задавало настрой всему помещению.

— Что тут невозможного? — спросила Глория. — Чудная комната. Любому понравилась бы.

— Нет, не любому, — поправила я Глорию. — Надо, чтобы она понравилась Стефани Скофилд. Она должна понравиться ей настолько, чтобы она захотела бросить свою прежнюю жизнь в Атланте и переехать сюда.

— Разве ты не на Уилла работаешь? — спросила Глория. — Пусть он сам думает, как ему уломать эту дамочку. Он за ней ухаживает, а ты работаешь на своего клиента.

Ухаживает… Старомодное слово, но оно отчего-то проняло меня. Я тоже хочу, чтобы за мной ухаживали.

— Он ее уже две недели не видел. И он несчастен. Он даже дошел до того, что поехал за ней вечером в Атланту, чтобы сводить в ресторан. И это при том, что рано утром ему надо было приехать на завод с утра — там было совещание. Он сам говорил, что ненавидит Атланту. Да, этот мужчина крепко влип.

Глория похлопала меня по плечу.

— Ты ничего не можешь тут поделать, — напомнила она мне. — Твоя работа состоит в том, чтобы сделать ему дизайн дома. И все. Точка.

— Он ждет от меня большего, — сказала я. — Бедняжка думает, что я могу заставить се влюбиться в дом, а потом и в него.

— Ну что же, тебе это не по силам. — Глория подошла к кофеварке и налила себе кружку кофе. Запах свежемолотого французского кофе наполнил студию. — Хочешь, и тебе сделаю?

— Запах божественный, — сказала я, но покачала головой. — Хотела бы я, чтобы Стефани действительно увидела этот дом. Почувствовала его дух. Знаешь, как учат на курсах по маркетингу? Вы не можете продать стейк отдельно от шипения мяса на сковородке…

— Знаешь, может, тебе стоит добежать до супермаркета и купить пачку цветных мелков с запахом клубники, из тех, что делают для детей, — со смехом предложила Глория.

— Только не клубника, — сказала я, но мысль Глория мне подбросила неплохую. Я снова взяла в руки карандаш и принялась рисовать. Я изобразила изящную женщину в золотистом халате, сидящую напротив венецианского зеркала. Я изобразила ее спиной к зрителям, но догадаться, кто она такая, было нетрудно. На оттоманке между диванами я изобразила маленькую коричнево-белую собачку. Склонив голову набок, я немного подумала, стерла нарисованное и кое-что подправила. Да, теперь собачка стала вполне узнаваемой. Такса. Карликовая такса.

Я с удовольствием поставила подпись в правом нижнем углу наброска. Готово! Подошла к ксероксу и сделала пару копий. Оригинал я положила в папку, которую собиралась отправить сегодня попозже на «Лавинг кап» для утверждения. Еще одну копию я убрала в папку, которую должна оставить себе для портфолио. Третью копию я свернула в рулон. Нашла кусочек золотистой тесьмы и завязала бантиком. Опустив рулон в специальный почтовый тубус, я направилась к двери.

— Куда ты идешь? — спросила Глория. — И почему у тебя такой счастливый вид?

— Я иду на почту, чтобы отправить стейк вместе с шипением Стефани Скофилд, — объявила я.

До полудня было еще далеко, а солнце уже жарило вовсю. Я чувствовала жар, поднимающийся от асфальта сквозь тонкие подошвы сандалий. Я перебежала перед парочкой машин и пересекла площадь. Выйдя на Вашингтон-стрит, я обогнула старое здание суда и оказалась перед почтой. Сегодня там работала только одна девушка, и передо мной выстроилась очередь из четырех человек, но здесь было так божественно прохладно — спасибо тому, кто придумал кондиционеры, — что уходить никуда не хотелось. Я прикупила еще несколько марок и уже на выходе из почтового отделения столкнулась с Джи-Джи Джерниган.

Почему я отправилась сюда лично, а не позвонила курьеру? Зачем мне вообще понадобились эти марки? И, наконец, почему я не догадалась нацепить очки и черный парик?

— Кили! — воскликнула Джи-Джи, хватая меня за оба запястья. Она, как всегда, выглядела безупречно. Ее светлые волосы были грамотно и недавно подкрашены, колорированы и уложены в прическу, розовый льняной костюм чудесным образом не имел ни одной морщинки, туфельки — словно только из магазина.

— О, привет, Джи-Джи, — сказала я. — Как дела?

— Я подавлена, просто ужасно подавлена. Кажется, мне после всего этого никогда не оправиться.

Это она подавлена? Разве не меня обвел вокруг пальца ее старший сынок? Разве не я несколько недель только тем и занималась, что рассылала подарки к свадьбе, присланные членами ее семьи и их друзьями адресатам? Разве не моего отца наказали на пару тысяч долларов, заставив заплатить за свадебное платье и прием на четыреста персон? Это было так похоже на Джи-Джи. Моя жизнь стоптана в дерьмо, но страдает она.

Что на это скажешь?

Мне не пришло в голову ничего лучше, чем сказать:

— Мне жаль.

— Я пыталась с тобой поговорить, — продолжала Джи-Джи, — но ты не отвечала на мои звонки. А я несколько недель кряду звонила. Разве ты не получала моих сообщений? И мои записки?

На самом деле на звонки Джи-Джи я действительно не отвечала, а ее записки тут же рвала и отправляла в мусорную корзину. И до сегодняшнего дня мне удавалось избегать встреч, как с ней, так и с другими членами ее семьи. И в этом было не только мое везение, но и результат тщательно спланированных действий. Я никогда не прогуливалась по их улице. Я обходила за три версты их банк. Я тщательно избегала заходить в те кафе и магазины, где любила бывать Джи-Джи. Единственным спонтанным нарушением запрета было посещение заброшенного коттеджа, но и это предприятие окончилось не совсем в мою пользу. Кстати, три дня после плавания в озере я страдала от насморка.

— Я очень занята, — сказала я, втайне мечтая, чтобы Джи-Джи поскорее отпустила мои руки. — Вообще-то у меня сейчас идет серьезный проект с весьма сжатыми сроками исполнения.

Большие сине-зеленые глаза Джи-Джи заволокли слезы. Такие же глаза, как у Эй-Джи, даже ресницы у обоих были одинаково темные и пушистые.

— У тебя нет для меня времени? Кили, ты была мне как дочь. Я думала… Я думала, что раз твоей матери нет поблизости… Я помню тот первый раз, когда Эй-Джи привел тебя домой на ужин. У тебя было такое чудесное платье в цветочек. Так тебе шло. Кили, мой сын приводил домой не меньше дюжины девушек. Красивых девушек, из хороших семей. Но в ту ночь, когда мы легли спать, я повернулась к Дрю и сказала: «Она та самая». Она та, которую я хотела бы видеть у себя в гостиной, та, которая бы открывала подарки к Рождеству со всеми нами. Я сказала: «Дрю, завтра ты пойдешь в банк и принесешь ту шкатулку, что там хранится. Ту самую, с жемчугами бабушки Джерниган. И этот жемчуг будет для нашей Кили. Она та, что родит нам внуков».

— Внуков? — завопила я. Наверное, они и имена им подобрали, и пол выбрали. Если бы не та его икота, может, я бы уже носила в себе маленького Эндрю Джексона. Третьего. — Джи-Джи, — начала я, но она снова меня перебила.

— Возможно, я обманывала себя, считая, что у нас особые отношения.

Я считала, что наши особые отношения зиждутся на том, что у нее полно денег, и она любит делать ремонт в своих домах. И, да, верно, мне нравилась Джи-Джи. Но никогда, ни одной секунды я не считала ее чем-то большим для себя, чем просто матерью Джи-Джи. У меня у самой была мать. Спасибо.

— Джи-Джи, я на вас не злюсь, — начала я снова.

— А с чего бы тебе на меня злиться? — Она выглядела так, словно само предположение было для нее оскорбительным. — Все это произошло от ужасного, немыслимого недопонимания. Но я сказала Дрю, иногда плохое случается и по вполне определенным причинам. Теперь, когда все успокоилось, мы можем смотреть вперед. Можем все разложить по полочкам. — Джи-Джи сжала мою руку. — Надо время, чтобы залечить раны. Ты согласна?

— Залечить что? Неужели вы всерьез думаете, что я могу принять Эй-Джи обратно? Вы серьезно?

Джи-Джи отпустила мои руки и отступила на шаг.

— Кили, тебе надо заглянуть в себя и разобраться в своих чувствах. Эй-Джи перед тобой извинился. Он мне сам говорил. Самое меньшее, что ты можешь сделать, это встретить его на полпути. Мальчик почти обезумел от горя. Пора, Кили.

Несмотря на то, что солнце палило мне в голову, я внезапно почувствовала леденящий холод. Мне надо было бы посмеяться над полнейшим абсурдом этой сцены. В центре Мэдисона. Посреди белого дня. Люди пялились на нас во все глаза. Две пожилые дамы прятались за памятником героям Первой мировой, ожидая, что же будет дальше, гадая, устроит ли эта сумасшедшая Кили Мердок еще одну истерику наподобие той, о которой они уже слышали.

Я не хотела давать им сатисфакцию. Но я также не хотела, чтобы Джи-Джи тешила себя мыслью, что я могу вместе с прочими Джерниганами утром в Рождество сидеть и распаковывать подарки, носить жемчуга бабушки Джерниганов и вынашивать следующее поколение двуличных негодяев с большими сине-зелеными глазами.

— Джи-Джи, чтобы избежать дальнейшего недопонимания, позволь мне посвятить вас в кое-какие отталкивающие подробности разрыва между вашим сыном и мной. Я видела вашего сына своими глазами во время репетиции свадьбы. В конференц-зале загородного клуба. Штаны у него были спущены до щиколоток. Моя бывшая лучшая подруга и свидетельница, Пейдж Пламмер, была с ним. Ее платье было задрано выше талии. Трусы у нее были сняты, и эта парочка трахались, как пара животных на скотном дворе.

— О! — Джи-Джи прижала ладонь к щеке, как будто я только что дала ей пощечину. — Я в это не верю. Эй-Джи никогда бы так не поступил. — Она попятилась. — Как ты можешь говорить такие мерзости про моего сына? Внезапно у Джи-Джи пропало столь острое желание принять меня в семейный круг. — Лгунья! — завизжала она. — Лгунья! Лгунья!

Старушки за монументом замерли и навострили уши. Они были живым воплощением ужаса и удивления. Какого черта? Я решила, что терять мне уже нечего.

— Это все правда! — крикнула я вслед Джи-Джи. — И будь я на вашем месте, я бы просила чистить паром заднее сиденье вашей машины, когда вы отправляете ее в мойку.