Глава 18

Семейство из Уиннерроу

За несколько дней до тридцатисемилетия Китти, в чудесный солнечный день мы вместе с Кэлом уложили ее на заднее сиденье, загрузили наши чемоданы в багажник и тронулись в путь. Уже два месяца Китти была в полной прострации, и, судя по всему, в ее состоянии не должно было произойти перемен.

За день до отъезда ее «девочки» вымыли ей голову, сделали завивку, маникюр и педикюр, а утром я протерла ее влажной губкой, надела на нее красивый розовый лифчик и нарядила в новый летный брючный костюм розового цвета. Я попробовала сделать ей приличную прическу, и она получилась весьма неплохой, а после макияжа Китти стала совсем красавицей. Но впервые за все время поездки она не произнесла ни слова – просто лежала, как неживая, как та кукла, которую Китти так безжалостно сожгла.

Все те слова, которые мы с Кэлом должны были сказать друг другу во время моего возвращения в Западную Виргинию, остались невысказанными. Я сидела вместе с Кэлом на переднем сиденье, где нас разделяло расстояние, достаточное, чтобы посадить еще и Китти, если бы она могла туда пересесть. Скоро Китти и Кэл окажутся в лоне ее семьи, и Кэл больше не сможет обращаться ко мне со своими запросами. Остается только молить Бога, чтобы Сеттертоны никогда не проведали о том, что вышло между нами. Все это давило на меня, самочувствие было отвратительное. Интересно, а Кэл себя так же чувствовал? Жалел ли он о словах любви, с которыми он обращался к девушке из горной деревушки?

Это был наш момент истины – или он скоро должен был наступить. Глаза Кэла были прикованы к дороге, а я смотрела на проплывающие мимо пейзажи.

Через несколько недель начинались занятия в школе, а до этого нам предстояло решить, как поступить с Китти.

Я невольно сравнивала эту летнюю поездку с той, которая состоялась зимой, два года назад. Все, что тогда производило на меня впечатление, теперь казалось банальным. Меня больше не занимали золоченые арки «Макдональдса», а гамбургеры я перестала считать за вкусную еду, особенно после посещений лучших ресторанов Атланты. Как теперь Кэл собирается вести себя со мной? Сможет ли он отказаться от своей любви и страсти, как Китти смогла отказаться от себя самой? Вздохнув, я заставила себя думать о том будущем, когда смогу жить своей жизнью. Я уже сдала квалификационные экзамены по педагогическому профилю и подала заявления на поступление в шесть различных университетов. Кэл сказал, что тоже поедет со мной и, пока я буду учиться на первых курсах, успеет получить ученую степень.

Когда мы проехали полпути до Уиннерроу, я поняла, почему мисс Дил приехала в наши горы: она хотела отдать свой талант тем, кто в нем больше всего нуждался. Мы жили в самом заброшенном и забытым Богом угольном районе. Давным-давно я как-то в шутку сказала Тому, что пойду по стопам мисс Дил, и теперь, глядя по сторонам, я точно знала, что хочу быть именно такой одухотворенной учительницей.

Теперь, когда мне исполнилось семнадцать, Логан, должно быть, учится в колледже, сейчас приехал на летние каникулы и скоро собирается уезжать. Догадается ли он по моему лицу о моей вине и моем стыде? Поймет ли он, что я потеряла невинность? Бабушка всегда говорила, что способна отличить чистую девушку от «нечистой». Я не смогла бы рассказать Логану о Кэле, как не смогла бы рассказать и никому другому, даже Тому. Словно придавленная тяжестью своего позора, я продолжала отрешенно сидеть.

Проносились миля за милей. Началось предгорье, и дорога стала извиваться и подниматься вверх. Расстояния между бензозаправочными станциями увеличивались. Пропали крупные мотели, пошли мелкие постройки, ютящиеся в густых тенистых лесах. Вот в стороне от разбитой дороги показался и вскоре остался за спиной городишко с неприглядными некрашеными домиками. В Уиллис не ведут автострады. Как мрачно воспринималось сейчас это название!

Местность предстала передо мной в том же виде, как ее могла наблюдать семнадцать лет назад моя родная мама. Ей исполнился бы сейчас только тридцать один год. Ох, какая же жалость, что ей выпало умереть такой молодой. Нет, она не должна была умирать. Ее убило невежество и глупость обитателей этих гор.

Как это у матери хватило ума выйти за Люка Кастила? Какое помешательство заставило ее уехать из такого высокоразвитого города, как Бостон, и обосноваться здесь, где всегда презирали образование и культуру, а общепринятые принципы отношения к жизни выражались во фразах: «Да кому это надо», «Жизнь коротка», «Хватай что можешь и быстрей сматывайся». Здесь все пытались сбежать от бедности, скотства и жестокости, но безуспешно.

Я оглянулась и посмотрела на Китти. Похоже, она спала.

Впереди показалась развилка. Кэл свернул направо, и это увело нас в сторону от грязной грунтовой дороги, которая поднималась в сторону нашей крошечной и жалкой лачуги высоко в горах. Как знакомо мне все здесь было, будто никогда и не уезжала. На меня нахлынули воспоминания, ноздри защекотало знакомыми запахами жимолости, земляники и спелой малины.

Я почти что услышала звуки банджо, услышала скрипку дедушки, увидела бабушку в ее кресле-качалке, носящегося по траве Тома, снова услышала плач Нашей Джейн и стоящего рядом с ней Кейта, с любовью посматривающего на сестренку. Среди всего этого невежества и глупости появлялись дары Божьи – дети, вовсе не отягощенные дурной наследственностью, как можно было бы подумать, а даже благословенные во многих отношениях.

С каждой пройденной милей я становилась все более нетерпеливой, все более возбужденной.

Вскоре показались аккуратные фермы предместий Уиннерроу, на просторных зеленых полях которых созрел летний урожай и скоро начнется уборка. Потом пошли дома бедняков из долины, которые жили немногим лучше нас, горного отребья. Чуть повыше расположились сараюшки шахтеров, а среди них затесались халупы тех, кто промышлял самогоноварением.

Самый низ долины находился во владении зажиточного населения. Там оседала самая богатая земля, смывавшаяся со склонов гор обильными весенними ливнями, чтобы попасть затем в сады богачей Уиннерроу, чтобы обеспечить плодоносной почвой тех, кто в ней меньше всех нуждается, чтобы цвели сады и цветники богатых и они могли окружать свои особняки красивейшими тюльпанами, нарциссами, ирисами, розами и прочими цветами, призванными подчеркнуть достоинства викторианских строений. Неудивительно, что городок назвали Уиннерроу. Удачливые люди городка жили на главной улице, а неудачники – в горах. В прежние времена владельцы угольных шахт, а также золотодобытчики, которые давно свернули свою деятельность, понастроили тут роскошные дома. Теперь в них жили владельцы текстильных фабрик и их управляющие.

Кэл не спеша ехал по главной улице Уиннерроу мимо окрашенных в пастельные цвета домов богачей и уступающих им размерами домов людей из среднего класса, тех, которые занимали руководящие должности на шахтах. Уиннерроу был также благословлен или проклят тем, что в нем находились прядильноткацкие фабрики, выпускавшие бельевую ткань, скатерти, толстые узорные покрывала, ковры и дорожки. Фабрики, где хлопковая пыль проникала в легкие рабочих, которые, как горняки, рано или поздно отхаркивали свои легкие с кашлем, и тем не менее никто никогда не пробовал судиться с хозяевами фабрик или шахт. Считалось, что это в порядке вещей и бороться с этим бесполезно. Нужно было зарабатывать на жизнь, а дальше – как повезет.

Предаваясь этим мыслям, я разглядывала красивые дома, которыми так восхищалась в детстве. В некотором смысле, надо признать, они и сейчас производили впечатление. «Ты смотри, какие террасы, – возникал в моей памяти голос Сары. – Нет, ты только посчитай по окнам этажи: первый, второй, третий. А башенки какие, гляди. На некоторых домах даже по две, по три, по четыре. А дома какие красивые – как на открытках!»

Я обернулась посмотреть, как там Китти. На этот раз ее глаза были открыты.

– Китти, ты как, нормально? Тебе что-нибудь нужно?

Она повела на меня своими бледными водянистыми глазами.

– Хочу домой.

– Ты почти дома, Китти, почти дома.

– Хочу домой, – повторила она как попугай, который знает только одну фразу.

Я в смятении отвернулась. Почему я ее по-прежнему боюсь?

Кэл притормозил и свернул на извилистую дорожку, которая вела к изящному особняку, выкрашенному в нежно-желтый цвет с белой отделкой по краям. Построенный где-то на рубеже века, этот похожий на узорчатый пряник величественный дом имел три этажа с открытыми верандами на первом и втором этажах и балкончиком на третьем, видимо, чердачном, этаже. Кэл пояснил, что веранды окружают дом с четырех сторон. Он остановил машину, вышел и открыл заднюю дверь. Подняв Китти с сиденья, он понес ее к ступенькам веранды, где в ожидании гостей молча собралось семейство Китти.

Почему они не поспешили навстречу дочери? Почему стояли кучкой и наблюдали, как Кэл нес ее на руках? Китти рассказывала мне, что они были рады, когда Китти убежала из дому и в возрасте тринадцати лет вышла замуж. «Они никогда меня не любили, никто», – вспомнила я слова Китти, которые она не раз повторяла. Судя по тому энтузиазму, с которым они встречали Китти, радости от ее приезда, тем более больной и беспомощной, никто не испытывал. Но разве я смогла бы упрекнуть их? Если она со мной выделывала такое, то почему она не могла так же вести себя и в отношении родных? С их стороны и так было довольно благородно согласиться вновь принять ее в свой дом, более чем благородно.

Я неподвижно сидела в машине, не испытывая желания расставаться с ее прохладой и уютом.

Кэл с Китти на руках преодолел пять широких ступенек веранды и остановился между двумя белыми балюстрадами. Семья молча разглядывала Китти, и тут я наконец решила, что Кэл нуждается в какой-то помощи, которую, похоже, никто, кроме меня, предложить ему не собирался.

Это было, как в том рассказе бабушки. Она говорила, что они с дедушкой молча встретили моего отца с молодой женой, которую он называл своим ангелом и которую они не приняли – поначалу. О, мама, какую же боль ты тогда перенесла! И как больно это может быть для Китти!

Я бросилась вдогонку, и тут же их взгляды обратились ко мне – не дружелюбные, но и не враждебные. Все четверо встречавших пристально наблюдали за происходящим, будто Кэл привез какого-то чужака. Было ясно, что им не хотелось принимать Китти, но все же они пошли на это и будут присматривать за ней – «пока это не закончится, так или иначе».

Крупная женщина, в которой обнаруживалось явное сходство с Китти, была, по-видимому, ее матерью, Ривой Сеттертон. В платье из тонкого ярко-зеленого шелка с одним рядом крупных золотых пуговиц, тянувшихся до самого подола, туфлях такого же зеленого цвета – вот что произвело на меня, глупую, впечатление.

– Куда можно отнести ее? – спросил Кэл, меняя положение рук, в то время как сама Китти равнодушно смотрела на мать.

– Ее прежняя комната готова и ожидает ее, – ответила женщина, изобразив подобие улыбки, а потом протянула мне свою сильную, красноватую руку в вялом рукопожатии. Каштановые волосы матери Китти пронизали серебряные пряди, словно ментоловый леденец растаял в волосах. Рядом с ней стоял невысокий полный мужчина, розоватую лысину которого обрамляла подкова седых волос.

– Отец Китти, Хевен, – представил Кэл Портера Сеттертона, обратившись затем к родителям Китти: – Я сразу же отнесу ее в комнату. Поездка выдалась утомительная. Китти было неудобно, она еле помещалась на заднем сиденье. Надеюсь, моих денег будет достаточно, чтобы обеспечить ее всем необходимым.

– Мы сами способны позаботиться о своих родных, – ответила мать Китти, снова бросив на дочь неприветливый презрительный взгляд. – Она вовсе не похожа на больную – по крайней мере, с этой штукатуркой на лице.

– Мы потом об этом поговорим, – бросил Кэл, направляясь в дом.

Я тем временем разглядывала сестру Китти – Мейзи – бесцветную имитацию Китти, когда той было семнадцать лет. От меня не отрывал глаз прыщеватый блондин по имени Дэнни. На мой взгляд, ему было около двадцати.

– Вы наверняка видели нас не один раз, – сказала Мейзи, приблизившись ко мне и стараясь выглядеть дружелюбной. – Мы-то часто видели вас и вашу семью. Кто же не знал Кастилов.

Я всматривалась в Мейзи и Дэнни, стараясь хоть что-то о них вспомнить, но на память ничего не приходило. Кого я могла заметить в церкви, кроме преподобного Вайса, его жены и самых красивых девчонок и симпатичных ребят? Ну, еще мисс Дил… Вот, пожалуй, и все. Хорошо одетые прихожане также привлекали мое внимание, потому что мне хотелось так же красиво одеваться, как они. Но теперь я носила одежду куда лучше той, которую когда-либо видела в единственной церкви Уиннерроу.

Дэнни все еще не проронил ни слова.

– Мне нужно идти помочь Китти, – сказала я, оглянувшись на машину. – Все наши вещи там, в багажнике, они потребуются для ухода за ней.

– Я принесу, – предложил Дэнни, наконец стронувшись с места, а я, сопровождаемая Мейзи, прошла в дом вслед за Ривой, в то время как мистер Сеттертон направился вместе с Дэнни к машине Кэла.

– У вас очень необычное имя, – заявила Мейзи, поднимаясь за мной по лестнице. – Хевен Ли. Очень красиво. Мам, а почему ты дала мне такое глупое имя – Мейзи? Неужели у тебя нет воображения?

– Закрой рот и скажи спасибо, что не назвала тебя Дурой.

Смешавшись, Мейзи покраснела и опустила голову. Вероятно, россказни Китти о кошмарном детстве, которые слышал от нее Кэл, все-таки были правдой.

Те помещения, через которые мы проходили, выглядели просторными, прибранными и довольно привлекательными, и вскоре меня привели в спальню. Китти распласталась на больничного вида кровати, одетая в простенькую розовую ночную рубашку. Кэл прикрыл ее простыней, глянул на меня, улыбнувшись, и обратился к матери Китти:

– Рива, я вам очень благодарен за ваше предложение приютить Китти и сделать для нее все возможное. Мне приходилось платить сиделкам за круглосуточное дежурство. Но, если вам удастся обходиться только ночной сиделкой, я буду присылать чек в оплату ее услуг и других затрат по уходу.

– Мы не такие и бедные, – заявила Рива. – Я уже сказала, что мы сами способны позаботиться о своих родных. – Она обвела взглядом комнату. – Девочка, ты можешь называть меня Ривой, – обратилась она ко мне. – Китти и прежде жита в этой комнате. Не такая уж она и плохая, правда? А Китти все время представляла дело так, будто мы ее держим в свинарнике. Она называла ее тюрьмой. Не терпелось скорее подрасти и сбежать с мужчиной, первым, кто ее возьмет. А теперь посмотрите на нее. Вот к чему ведут грехи, нежелание жить праведно…

Что я могла возразить на это?

Через пятнадцать минут я уже закончила протирать Китти влажной губкой и переодела ее в чистую красивую сорочку. Сонно, с каким-то удивлением в рассеянном взоре она уставилась на меня, а потом быстро заснула. Я почувствовала облегчение, когда эти странные глаза закрылись.

Сидя внизу в приятной гостиной, мы все слушали объяснения Кэла насчет необычного заболевания Китти, которое не мог определить ни один врач. Губы Ривы Сеттертон презрительно скривились.

– Китти с малолетства на все жаловалась. Что бы я для нее ни делала – ничем не могла угодить. Она никогда не любила ни меня, ни отца, никого другого – кроме мужчин, да посмазливее. Может быть, на этот раз я возмещу ей свои прошлые неудачи… Теперь, когда она не сможет возражать мне и выводить из себя.

– Это точно, – поддержала мать Мейзи, прилипшая ко мне как репей. – С Китти одно беспокойство, когда она сюда приезжает. Что мы ни делаем, что ни говорим – все ей не нравится. Уиннерроу она ненавидит, всех нас – ненавидит, но приезжать продолжает…

Мейзи еще долго развивала эту тему, увязавшись за мной в мою комнату и наблюдая, как я разбираю багаж, но скоро у нее перехватило дыхание, когда она увидела извлеченное из чемоданов дорогое нижнее белье и потрясающие платья, пополнившие мой гардероб после того, как Китти стала слишком больной, чтобы следить за тем, сколько Кэл на меня тратит.

– Клянусь, с ней невозможно ужиться, – заявила Мейзи, плюхнувшись плашмя на желтое постельное покрывало и глядя на меня восторженными зелеными глазами. Мейзи не обладала тем, что было характерно для Китти – живостью и жесткостью. – Китти мне вроде как и не сестра. Она уже давно сбежала и вышла замуж, когда я начала что-то соображать. Ей никогда не нравилось, как мама готовила. А теперь, нравится или не нравится, будет есть что дадут. – Мейзи фыркнула, как довольный кот. – Что делаем, что говорим – ну ничего не нравится. Странная она, наша Китти. Но мне все же жаль ее, что она лежит там в постели и не может двигаться. А с чего это у нее?

Это был хороший вопрос. Именно этим вопросом неоднократно задавались врачи.

Когда Мейзи ушла, я опустилась в мягкое кресло, обитое желтым набивным ситцем, и глубоко задумалась. С чего все-таки началось? После того как она убила Толстушку? Сосредоточенно вспоминая, я пыталась найти хоть малейший намек. Может, это началось в тот день, когда Китти примчалась домой, взбешенная тем, что половина клиенток пришли позже назначенного времени.

– Черт бы побрал этих баб! – бушевала тогда Китти. – Они, видно, считают себя выше меня и потому могут заставить себя ждать, будто у меня других дел нет! Ух, есть хочу, никогда не было такого аппетита! А все равно худею. Несмотря на то что ем, ем и еще хочется.

– Спешу, как могу, – отвечала я, суетясь между раковиной и плитой.

– Пойду искупаюсь, а у тебя чтобы все было готово, когда выйду.

И высокие каблуки застучали по лестнице.

Я и сейчас представляла, как Китти срывает с себя в ванной розовую униформу своего салона и бросает на пол, снимает нижнее белье и тоже бросает на пол. Потом мне предстояло собрать эту одежду, выстирать, привести в порядок. Я и сейчас слышала, как наполняется водой ванна, слышала, как Китти громко поет ту же самую песню, которую всегда пела, принимая ванну.

И так раз за разом. Надоедливая песня въелась мне в память. Эти две строчки повторялись и повторялись, хотелось даже заткнуть уши ватой.

И вдруг крик – длинный, страшный.

Я взлетела наверх, представляя себе, что Китти поскользнулась в ванне и ударилась головой… Но я увидела, что Китти стоит голая перед зеркалом и широко открытыми глазами рассматривает правую грудь.

– Рак. У меня рак груди.

– Мама, тебе нужно сходить к врачу. Это, может быть, доброкачественная киста или доброкачественная опухоль.

– Что это еще за «доброкачественная»?! – воскликнула она. – Отнимут – и все, иссекут своими скальпелями, изуродуют… Ни один мужчина меня после этого не захочет! И буду я однобокой полуженщиной, а ведь у меня не было ребенка! Я никогда не узнаю, что значит кормить своего собственного ребенка! Они мне говорили, что нет у меня никакого рака. Но я-то знаю, что есть! Я-то знаю!

– Ты уже была у врача… мама?

– Да, черт возьми, да! Да что они понимают?! Когда уже будешь при смерти, тогда они определят!

Китти бушевала, как сумасшедшая, и я вынуждена была позвонить Кэлу и попросить, чтобы он приехал, а когда снова поднялась наверх, то застала Китти лежащей на кровати и уставившейся в потолок.

После того как мы в первый раз отведали еды в доме Сеттертонов, которая оказалась очень вкусной, я помогла Риве и Мейзи вымыть посуду, а потом мы все трое вышли к мистеру Сеттертону на веранду. По-прежнему думая о своем, я поговорила с Кэлом о том давнишнем дне, а Рива Сеттертон в это время находилась наверху, стараясь заставить дочь поесть.

– Она все съела, – объявила Рива, вернувшись от Китти и опустившись в плетеное тростниковое кресло-качалку. – В моем доме никто не умрет голодной смертью.

– Рива, несколько месяцев назад Китти сказала, что нашла уплотнение в груди. И еще она сказала, что ходила к врачу и врач сообщил ей, что у нее нет злокачественного образования. Но откуда нам знать, действительно ли она ходила к врачу? Однако, когда она две недели пробыла в больнице, то ее там тщательно обследовали, но ничего тревожного не нашли.

Мать Китти почему-то неожиданно встала с качалки и ушла с веранды в дом.

– И это все? – спросила Мейзи, широко раскрыв свои зеленые глаза. – И чего так долго прятаться? Все равно узнаешь. Впрочем, она наверняка гордилась грудью, поэтому ее можно понять, что она старалась не знать.

– Мейзи, – вступил в разговор Кэл, который сидел рядом со мной, – но ведь врачи всю ее обследовали.

– Для Китти это не имеет никакого значения, – сказала Мейзи с непонятным удовлетворением. – Рак груди в нашей семье – наследственная болезнь. Это старая история. Матери отняли обе, она носит теперь искусственные. Поэтому она и ушла. Она не переносит, когда говорят на эту тему. А ведь не подумаешь, правда? У бабушки по матери тоже одну удалили. Бабушке по отцу тоже удалили одну, а другую не успели, она умерла. А Китти до смерти боялась потерять свою гордость. – Мейзи задумчиво посмотрела на свои маленькие груди. – У меня не много этого, но все равно не хотелось бы терять ни одной – а придется.

Неужели это все так просто объяснялось?

Об этом ни врачи, ни я, ни Кэл даже не задумывались. Это был ее секрет, из-за которого она так переживала. По этой причине Китти полностью замкнулась в себе, хотя никакого рака у нее не было.

Прошло два часа, и тут я поняла. Теперь, когда Кэл оказался в доме родителей Китти, он стал каким-то другим. Между нами возникла дистанция. Я не вполне отдавала себе отчет, в чем это проявлялось, однако почувствовала облегчение от того, что у него нет ко мне прежней тяги. Может, так проявлялась его жалость к Китти. Эта жалость смягчала его взгляд, когда он сидел у постели и брал ее за руку. Я задержалась в дверях и понаблюдала, как он пытается успокоить Китти, а потом повернулась и вышла.

Случившееся между мной и Кэлом останется моей самой постыдной и ужасной тайной.

Когда я спустилась вниз и вышла на веранду, размышляя, что делать дальше, то снова вспомнила о Томе. Может быть, этот день будет днем радостной встречи с ним и с Фанни?

«О, Логан, когда я тебя увижу? Узнаешь ли ты меня? Обрадуешься ли моему приезду? Или так же отвернешься, как в последний раз, когда ты был со своими родителями?» – мучили меня эти вопросы. Ведь Логан так ни разу и не попытался объяснить свои действия, словно думал, что я ничего не заметила.

В первую ночь после приезда я спала вместе с Мейзи в ее комнате, а Кэлу дали раскладушку, чтобы он мог устроиться в комнате Китти. На следующее утро я встала очень рано и была при полном параде, когда все еще спали. Я уже стала спускаться по лестнице, когда сзади меня окликнул Кэл:

– Хевен, ты куда направилась?

– Навестить Фанни, – ответила я шепотом, боясь обернуться и встретиться с ним взглядом, испытывая в Уиннерроу в тысячу раз большее чувство стыда, чем в Кэндлуике.

– Разреши мне пойти с тобой, пожалуйста.

– Кэл, – взмолилась я, – если ты не против, я хотела бы пойти одна. У нас с Фанни всегда были сложные отношения. При тебе она не будет откровенной, а мне хочется услышать от нее правду, а не ворох вранья.

Кэл сказал хрипловатым голосом:

– Как быстро ты сбегаешь, очутившись в родных местах. Уж не от меня ли? Ищешь предлог избавиться от моего общества? Тебе нет необходимости искать предлог, я тебе не хозяин. Иди, а я останусь ухаживать за Китти и договариваться с родителями насчет ухода за ней. Но я буду скучать без тебя.

Больно было слышать обиду в его голосе, но все же я испытывала радость выйти из дома и все оставить позади. Каждый шаг, который отдалял меня от особняка Сеттертонов, делал меня моложе, счастливее.

Я скоро увижу Фанни.

Мои ноги сами выбрали путь, позволяющий мне пройти рядом с аптекой Стоунуолла. Мое сердце учащенно забилось, когда я приблизилась к знакомому заведению. Я просто хотела пройти мимо, вовсе не рассчитывая увидеть Логана, хотя и думала о нем, пытаясь представить, как он теперь выглядит. Взглянув внутрь сквозь широкую витрину (сердце у меня при этом чуть не выскочило), я с сожалением заметила, что Логана там не было. Я вздохнула, и тут вдруг почувствовала пристальный взгляд синих глаз молодого человека, выходящего из синего спортивного автомобиля. Я замерла, узнав… Логана Гранта Стоунуолла.

О Боже!

Кажется, мы переживали одни и те же чувства, глядя друг на друга и не веря в происходящее.

– Хевен Ли Кастил – это ты или мне это снится?

– Это я. А это ты, Логан?

Его лицо сразу засветилось, он подскочил ко мне, крепко взял меня за руки и, глядя прямо в глаза, глубоко вздохнул.

– Как ты выросла… Повзрослела, стала такой красивой. – Он вспыхнул, запнулся, а затем улыбнулся. – Хотя, чему удивляться, я всегда знал, что ты вырастешь и станешь еще красивее.

Я смутилась, запутавшись в паутине, которую сама же и сплела, хотя мне хотелось броситься в объятия Логана, навстречу его протянутым, манящим к себе рукам.

– Логан, спасибо тебе, что ты отвечал на мои письма… Большинство писем.

Он казался разочарованным, ожидая, очевидно, от меня другого.

– Когда я получил от тебя известие, что вы везете сюда Китти Деннисон, я сообщил Тому.

– Я ему тоже написала, – прошептала я, продолжая любоваться его красотой: высокий, атлетически сложенный.

Мне было стыдно и горько, что я не смогла устоять перед Кэлом и дождаться настоящей, чистой и светлой любви. Я опустила глаза, испугавшись, что он увидит в них нечто такое, чего мне не хотелось бы. Меня колотило от стыда, я даже отступила от Логана, чтобы не пачкать его своей греховностью.

– Было бы здорово снова увидеться с Томом, – еле слышно выдавила я из себя, пытаясь освободить свои руки из его крепкой хватки, но Логан шагнул вперед и сжал их еще крепче.

– А меня снова увидеть – это не здорово? – Он нежно привлек меня к себе и отпустил руки, чтобы обнять меня за талию. – Посмотри на меня, Хевен. Подними глаза. Почему ты ведешь себя так, точно больше не любишь меня? Я так долго ждал этого дня, мечтая, что скажу тебе, что ты мне ответишь и как это все будет… А ты отводишь от меня глаза. Я все время думал только о тебе, больше ни о ком. Иногда я ходил в твой домик и бродил по опустевшим комнатам, думая о тебе и о том, как трудно тебе приходилось, хотя ты была молодцом, никогда не жаловалась и не требовала жалости к себе. Хевен, ты – как роза, дикорастущая прекрасная роза, самая благоухающая и очаровательная. Пожалуйста, обними меня, поцелуй и скажи, что по-прежнему любишь меня!

Он сказал все то, что я мечтала от него услышать, и снова жгучее чувство вины – если бы он знал правду! – охватило меня, и все-таки я не могла противостоять мольбе в его глазах или устремлениям своей романтической натуры, которая говорила: да, Логан! Я обхватила его руками и почувствовала, что поднимаюсь в воздух, кружась. Нагнув голову, я поцеловала его в губы так страстно, что мне показалось, будто у него остановилось дыхание, но он вернул мне мой поцелуй с еще большим жаром. Когда мы отпустили друг друга, глаза Логана горели, он тяжело дышал.

– О, Хевен, я знал, что так будет, – с трудом прошептал он.

Мы оба замолчали, наши молодые тела тянуло друг к другу. Он прижал меня к себе, и я почувствовала его возбуждение. Это напомнило мне Кэла. Но я совсем не этого хотела! Я попыталась высвободиться, изгибаясь и упираясь в него, вся дрожа и охваченная животным страхом не только по отношению к Логану, но и вообще всем мужчинам. «Не трогай меня так! – хотелось мне крикнуть. – Целуй, обнимай – и хватит!»

Он, разумеется, не понял, почему я стала сопротивляться. Я видела это по его глазам, широко открытым от удивления. Но Логан меня отпустил.

– Прости меня, Хевен, – тихим, виноватым тоном промолвил он. – Кажется, я забыл, что прошло два года и восемь месяцев с тех пор, как мы виделись в последний раз, но в твоих письмах ничто не говорило, что мы можем стать чужими.

Я постаралась казаться спокойной, а не испуганной.

– Я очень рада встрече с тобой, но я в некотором роде спешу…

– Ты хочешь сказать, что уходишь и мы проведем вместе лишь эти несколько минут? Хевен, ты что, не расслышала? Я тебя люблю!

– Но мне нужно идти, действительно нужно.

– Куда бы ты ни шла, я пойду вместе с тобой.

«Нет, Логан, оставь меня! Я тебе больше не нужна!» – хотелось мне крикнуть.

– Прости, Логан. Мне нужно увидеть Фанни, дедушку… Я думаю, что лучше встретиться с Фанни наедине. Может, нам завтра?..

– Никаких «может». Давай твердо договоримся. Завтра рано утром, скажем, в восемь часов, чтобы провести вместе весь день. Ты многое писала в письмах, но этого недостаточно. Хевен…

Я повернулась к нему и попыталась улыбнуться.

– Увидимся завтра рано утром. И проведем вместе целый день, если ты так хочешь.

– Если я так хочу? Конечно, хочу! Хевен, не смотри на меня так! Как будто ты меня боишься! Что происходит?! Только не говори мне, что ничего такого! Ты явно изменилась! Ты больше меня не любишь, но у тебя не хватает духу сказать об этом!

Я всхлипнула.

– Это неправда.

– Тогда в чем дело? – требовательным тоном спросил Логан, и его юношеское лицо сразу повзрослело. – Если мы теперь все это не обсудим, то между нами вырастет стена, которая рано или поздно окажется непреодолимой.

– До встречи, Логан, – бросила я на ходу.

– Где? – крикнул он, явно расстроенный. – Здесь или у Сеттертонов?

– Приходи туда. В любое время после семи, – сказала я, нервно засмеявшись. – Я встану рано, чтобы помочь ухаживать за Китти.

Если бы я досталась ему той невинной девушкой, которую он мог бы научить… И все же было здорово, действительно здорово идти и чувствовать, как он провожает меня таким восхищенным взглядом, что я чувствовала это почти физически. Его преданность согревала мне сердце. Потом я услышала, что Логан меня догоняет.

– Ведь никому не помешает, если я провожу тебя до дома священника, а потом уйду. Я не хочу ждать до завтра, чтобы узнать правду. Хевен, ты говорила мне тогда в вашем домике, что твой отец продал Кейта и Нашу Джейн, Фанни и Тома. А тебя он тоже продал?

– Да, – коротко бросила я, не в силах сдерживать дрожь в голосе, возмущаясь тем, что он все еще сомневается. – Продал, как скотину, за пятьсот бумажек. Меня заставили рабски вкалывать на ненормальную бабу, которая ненавидит моего отца, почти как я сама!

– Почему ты кричишь на меня? Не я же тебя продавал! Я сочувствую тебе в твоих страданиях, но, извини, честно говоря, не видно, чтобы ты действительно страдала. Ты потрясающе выглядишь, одета с иголочки, как невеста на выданье, а утверждаешь, что тебя продали и обходились с тобой, как с рабыней. Если бы все рабыни выглядели, как королевы красоты, то, пожалуй, всех девушек надо было бы продавать в рабство.

– Что за грубость ты себе позволяешь, Логан Стоунуолд?! – взорвалась я, чувствуя такой же приступ ярости, как Китти в свои худшие времена. – А я-то думала, ты добрый, понимающий! Если ты не видишь на мне следы побоев, это не значит, что их нет!

Я расплакалась горькими слезами, с трудом произнося слова. Подумать только, еще несколько минут назад он был таким нежным. Не в состоянии больше сказать ни слова и проклиная себя за то, что не смогла, как всегда, сдержаться и разревелась, как ребенок, я снова отвернулась от него.

– Хевен, не отворачивайся, прости меня. Прости, что я такой бесчувственный. Позволь мне исправиться. Мы обговорим это с тобой, как обычно делали.

К его же благу, мне следовало бы убежать и больше никогда не видеть его, но я не могла расстаться с парнем, которого я полюбила с первого взгляда. И, позабыв на время все споры, мы пошли рядом, пока перед нами не оказался чудесный особняк преподобного Уэйланда Вайса.

Логан держал меня за руку, пока я разглядывала дом.

Дом был покрашен в снежно-белый цвет, и от него так и веяло благочестием и величием. Он был окружен двумя акрами цветников и ухоженных лужаек. Дом Китти в Кэндлуике на фоне этого особняка казался сараем. Я вздохнула, задумавшись о судьбе Фанни, которая теперь превратилась в молодую леди, чуть старше шестнадцати лет. О Томе, которому, как и мне, исполнилось семнадцать, Кейте, которому скоро будет двенадцать, и Нашей Джейн – той будет одиннадцать. Эх, только бы увидеть их всех и знать, что они здоровы и счастливы.

Но сначала – Фанни.

Теперь, оказавшись здесь, я могла стоять и смотреть на самый грандиозный дом в Уиннерроу. Ряд коринфских колонн составлял длинную веранду. Ступени особым образом были выложены из кирпича. В огромных терракотовых горшках цвели красная герань и красная петуния. На веранде стояли солидные по виду белые плетеные стулья с красивыми расписными фигурными спинками.

В кронах громадных старых деревьев пересвистывались птицы. На веранде в подвешенной к потолку белой плетеной клетке завела свою веселую песню желтая канарейка. Для меня было неожиданным услышать ее пение откуда-то сверху. Видно, птицу поместили туда подальше от кошек и сквозняков. Всю жизнь Фанни мечтала о канарейке в белой клетке, и наконец она у нее появилась.

Кроме пения птиц, дом не издавал ни звука.

В нем стояла такая тишина, что не было никакого намека на наличие обитателей.

Возможно ли, чтобы такой красивый дом мог таить угрозу?

 

Глава 19

Кастилы найдены

Я несколько раз нажала на кнопку звонка. Пока стояла и ждала, казалось, целую вечность, меня все больше одолевало нетерпение. Изредка я оглядывалась с надеждой – не ушел ли Логан, но он не уходил. Юноша стоял, прислонившись к дереву, и улыбался мне всякий раз, когда я смотрела в его сторону.

В доме раздались легкие шаги. Я насторожилась и стала прислушиваться. Медленные, крадущиеся шаги… Тяжелая дубовая дверь отворилась, образовав узкую щель. На меня смотрели прищуренные темно-карие глаза, и в них читалась настороженность и недружелюбность. Такие почти черные глаза были только у Фанни – и у отца.

– Уходи, – раздался голос, который определенно принадлежал Фанни.

– Это я, Хевен, – ответила я с волнением. – Я пришла посмотреть на тебя, узнать, как ты живешь. Как ты можешь прогонять меня?

– Уходи, – прошептала Фанни еще более требовательно. – Что хочу, то и делаю! И не хочу тебя видеть! И вообще больше тебя не знаю! Ты мне больше не нужна! Я теперь Луиза Вайс. У меня есть все, что я хочу. И я не желаю, чтобы ты приходила сюда и все мне испортила.

Она по-прежнему умела доставлять боль своими злыми и эгоистичными словами и поступками. Но все же я верила, что, несмотря на всю внешнюю враждебность и зависть, Фанни меня любит. Просто жизнь лепила ее иначе, чем меня.

– Фанни, я же твоя сестра, – тихо уговаривала я ее, стыдясь, что Логан мог услышать, с каким «гостеприимством» меня встречают. – Мне нужно поговорить с тобой, встретиться, узнать, не слышала ли ты о Кейте и Нашей Джейн.

– Я ничего не знаю, – прошептала Фанни, слегка приоткрывая дверь. – И знать ничего не хочу. Только уйди, оставь меня в покое.

Мне удалось заметить, что моя средняя сестра стала весьма привлекательной девушкой с черными длинными волосами и довольно-таки красивой фигурой и вполне могла бы свести с ума не одного мужчину. Я всегда предполагала, что Фанни сможет разбивать мужские сердца без тени сожаления и раскаяния. Мне было обидно, что она не хочет пускать меня в дом и ее совсем не интересует, как я жила это время и где.

– Ты видела Тома?

– Я не хочу видеть Тома.

Меня передернуло, как ужаленную.

– Фанни Кастил, я тебе столько раз писала. Ты что, не получала мои письма?! – с настойчивостью в голосе спросила я, силой придерживая дверь, чтобы она ее не захлопнула у меня перед носом. – Чтоб тебе пусто было, Фанни! И что ты за тварь?! Если человек к тебе хорошо относится, помнит о тебе и пишет, ты могла хотя бы ответить – если тебе, конечно, не наплевать на всех!

– Наконец-то до тебя дошло, – огрызнулась Фанни.

– Эй, подожди-ка минуту, Фанни! Не можешь же ты просто так взять и хлопнуть передо мной дверью! Я тебе не позволю этого!

– Ничего ты мне не писала, ни разу! – воскликнула она, опасливо обернувшись. – Тебе надо уходить, Хевен. – В ее перепуганных глазах я прочла мольбу. – Они спят там наверху. Преподобный и его жена не любят, когда им напоминают, кто я такая. Они меня предупредили, чтобы я не разговаривала ни с тобой, ни с кем-то другим из Кастилов. Об отце я ничего не слышала с того дня, как попала сюда. – Она смахнула навернувшуюся в уголке глаза слезу, которая успела скатиться по щеке. – Я думала, что отец любил меня больше других, но выходит, что нет. – На следующую слезу она не обратила внимания. – Рада, что ты хорошо выглядишь. – Она присмотрелась к моему лицу, и ее полные красные губы сделались потоньше, слегка растянувшись в улыбке. – Мне надо идти. Боюсь, они проснутся и мне влетит, что разговаривала с тобой. Убирайся отсюда, Хевен Ли. Я больше знать тебя не хочу. И лучше б я тебя никогда не знала. Не помню о тебе ничего хорошего из тех дней, когда мы жили в горах и были детьми. Помню только вонь да голод, да как мерзли ноги, да как всегда всего не хватало.

Я быстро просунула ногу в дверную щель, поняв, что, если Фанни захочет захлопнуть дверь, руками мне ее не удержать.

– Ну-ка погоди, Фанни Луиза Кастил! Я только и думала о тебе все эти долгие два года – днем и ночью, – и ты не можешь вот так сказать мне: «Уходи прочь!» Я хочу знать, как ты все это время жила и хорошо ли с тобой обращались. Ты нужна мне, Фанни, даже если я тебе не нужна. Я помню все хорошее из нашей прошлой жизни в горах и стараюсь забыть все плохое. Помню, как мы согревались в стужу, прижавшись друг к другу. Я люблю тебя, хотя ты всегда доставляла мне огорчения.

– Уходи с веранды, – уже навзрыд, не скрывая, сказала Фанни. – Ничем не могу тебе помочь, ничем.

Она сильно ударила меня по ноге, вытолкнув ее из щели, и захлопнула дверь. Внутри щелкнул замок, и я осталась одна на веранде.

Спотыкаясь, почти ничего не видя из-за слез, я спустилась по лестнице. Логан подошел ко мне, обнял и стал успокаивать:

– Пропади она пропадом за то, что так разговаривала с тобой!

Я дернулась, вне себя от возмущения из-за поведения Фанни. Хотелось просто кричать от ярости. Стоит ли уделять так много любви людям, которые отворачиваются, как только у них отпадает нужда в тебе?

Ну, лишусь я Фанни, ну и что с того? Она ведь никогда не была любящей сестрой… Но почему же мне было так больно?

– Уйди, Логан! – закричала я, набрасываясь на него со сжатыми кулаками, когда он опять попытался меня обнять. – Не нужен ты мне, мне никто не нужен!

Я отвернулась от него, но он схватил меня за руку и развернул лицом к себе.

– Хевен! – воскликнул он. – Что случилось?! Я-то при чем?!

– Пусти меня, – тихо взмолилась я.

– Послушай, – решительно заговорил Логан, – ты срываешь на мне свой гнев, тогда как обидела тебя Фанни. В ней же всегда хватало ненависти, правильно? Когда мы шли сюда, я подумал, что именно таким образом она будет себя вести. Жаль, конечно, что так оно и вышло, но я-то чем виноват? Я решил побыть рядом, подождать, пока понадоблюсь тебе. Я хочу быть нужным тебе, Хевен! Не бросайся на меня с кулаками! Я ничего не совершил, а только восхищался тобой, уважал и любил. Я как-то не верил, что ваш отец взял да и распродал своих детей. Но теперь я этому верю. Прости, что до сегодняшнего дня я не мог до конца поверить в это. Я вырвалась из его рук.

– Ты хочешь сказать, что за это время ни разу не говорил с Фанни обо мне?

– Несколько раз пытался поговорить. Но ты же знаешь Фанни. Все переворачивает по-своему и даже убеждает себя и верит, что якобы меня интересует она, а не ты. Фанни никто не нужен, она думает только о себе. – Он покраснел и посмотрел в землю. – Я понял, что от Фанни лучше держаться подальше.

– Она все такая же лихая девица, да? – с горечью в голосе спросила я, догадываясь, что Фанни вела себя с ним по-прежнему в резко наступательном стиле. Интересно, устоял ли Логан или пал, как все другие?

– Да, – продолжил он, поднимая глаза, – от Фанни нелегко отбиться… Самое лучшее – это держаться от нее подальше.

– Подальше от соблазна?

– Постой! Я стараюсь делать все, чтобы таких, как Фанни, в моей жизни не было. С тех пор, как ты уехала, я продолжаю надеяться, что когда-нибудь девушка по имени Хевен по-настоящему полюбит меня. Нежная и невинная, способная отдать всю себя другому человеку, такая, которую я мог бы уважать. А как я могу уважать такую, как Фанни?

Господи, помоги мне! Как же он сможет теперь уважать меня?

Мы пошли прочь от дома преподобного Вайса и даже ни разу не оглянулись. Очевидно, Фанни хорошо приспособилась к своей новой жизни.

– Логан, Фанни теперь стыдится своей прежней семьи, – со слезами в голосе сказала я. – Я-то думала, она рада будет меня видеть. Были времена, когда мне с ней приходилось воевать, но ведь мы кровная родня, и я все равно люблю ее.

Логан снова порывался обнять, поцеловать меня, но я все отстранялась, смотря в другую сторону.

– А ты, случаем, не знаешь, где находится мой дедушка? – тихо спросила я.

– Конечно, знаю. Я иногда его навещаю, чтобы поговорить о тебе, и часто помогаю ему продать зверюшек, которых он вырезает. Ты знаешь, он настоящий художник в своем деле. У него глаза загорелись, когда я сказал, что ты приедешь. Он так ждет тебя, обещал к твоему приезду, что помоется и оденется во все чистое.

У меня перехватило горло. Неужели дедушка без обычных уговоров пойдет мыться, вымоет голову, наденет чистое?

– А ты видел мисс Дил или знаешь что-нибудь о ней?

– Ее больше здесь нет, – ответил он, крепко сжимая мою руку. – Она ведь уехала еще до тебя, помнишь? И никто о ней больше не слышал. Я иногда захожу в нашу старую школу, тянет все-таки, сажусь на качели и вспоминаю старые времена. Как я уже говорил, я поднимался даже в ваш дом и ходил там по пустым комнатам…

– Зачем тебе это понадобилось? – спросила я в смущении.

– Я ходил туда, чтобы понять кое-что, и, кажется, мне это удалось. Когда я подумаю, что ты, умная и красивая, и Том тоже вышли из такой лачуги, у меня сердце наполняется трепетом и уважением к вам. Не знаю, хватило бы у меня вашего мужества и целеустремленности. Поэтому, когда я вижу Тома…

– Когда та видел Тома? – нетерпеливо перебила я его.

– И ты, естественно, тоже скоро его увидишь. – Логан грустно улыбнулся, увидев выражение моего лица. – Да не расстраивайся ты, у него все в порядке, он классный парень, Хевен. Подожди, сама убедишься.

Мы приближались к Мартинз-роуд, небольшому району (здесь обитал народ победнее), это всего в дюжине кварталов от величественного особняка, где жила Фанни.

– Миссис Салли Тренч держит дом для престарелых, вот она-то и ухаживает за твоим дедом. Я слышал, что твой отец ежемесячно переводит деньги на его содержание.

– Наплевать мне, что делает отец.

Однако на самом деле я была удивлена, что он проявляет заботу и посылает деньги для старика, которого почти никогда не замечал.

– Не так уж ты равнодушна к отцу, как хочешь показать. Может, он выбрал и не тот путь, но зато вы все живы и здоровы. Фанни вроде не жалуется, да и у Тома все в порядке. А когда ты отыщешь Кейта и Нашу Джейн, то порадуешься и за них. Хевен, ты должна научиться ожидать лучшего, а не худшего. Так ты поможешь себе быть счастливой, а не несчастной.

У меня было тяжело на сердце, душа болела, когда я смотрела в сторону Логана. Когда-то я тоже верила в такого рода философию. А теперь нет. Я пыталась придерживаться такого образа мыслей с Китти и Кэлом, стараясь сделать им лучше, а судьба обманула меня, а может, и всех нас. Что говорить о невинности, когда ее нет? Как повернуть вспять стрелки часов и сказать «нет» Кэлу?

– Хевен, я никогда и никого не буду любить так, как я люблю тебя! Я понимаю, что мы оба молоды и неопытны, а мир полон других людей, которые, может быть, покажутся нам привлекательными. Но в эту минуту мое сердце в твоих руках, и ты можешь бросить его и раздавить. Не делай этого со мной.

Я онемела и застыла, охваченная чувством вины и стыда, оттого что являюсь совсем не такой девушкой, какой он меня представляет.

– Пожалуйста, посмотри на меня. Я хочу, чтобы ты меня любила, а ты даже не даешь до себя дотронуться, обнять себя. Хевен, ведь мы уже не дети. Мы достаточно взрослые для того, чтобы испытывать соответствующие эмоции и радости.

Еще один, которому хочется кое-что поиметь от меня!

– Моя семья доставляет мне столько хлопот, что я удивляюсь, как это мне вообще удалось подрасти, – выдавила я из себя.

– А мне кажется, что ты и подросла что надо, и фигурой не подкачала.

Его неуверенная улыбка исчезала по мере того, как глаза становились все более серьезными. И в какой-то момент я увидела в них столько любви и преданности, которые мог вместить только океан. Любви и преданности ко мне, ко мне! Вечная любовь, забота и верность. Сердце запрыгало в груди, и в какой-то момент мне почудилось, что появилась надежда там, где ее и быть не могло.

– Что с тобой, – спросил он, когда я прибавила шагу. – Я что-то не то сказал? Опять? А ты помнишь тот день, когда мы поклялись принадлежать только друг другу?

Я помнила тот чудесный день не хуже Логана – когда мы лежали на берегу реки и давали друг другу детские клятвы в вечной любви. Теперь-то я знала наверняка, что ничто не вечно.

Тогда было легко давать клятвы, думая, что ни Логан, ни я никогда не изменимся. А теперь изменилось все. Если я и была когда-то достойна его, то сейчас уже нет. Оказывается, чувствовать себя отребьем с гор было даже не так унизительно, после того как я впервые дала Кэлу дотронуться до себя, чувствовать себя еще одной потаскушкой, позволившей мужчине воспользоваться ее услугами.

– Наверное, у тебя никогда не было ни одной девушки, кроме меня? – спросила я с горечью в голосе, которой он, похоже, не заметил.

– Были просто свидания, и только.

Мы достигли Мартинз-роуд. И на углу увидели огромный дом-чудовище, покрашенный бледно-зеленой краской с оттенком прибойной пены, чем-то напоминавший цвет глаз Китти. При доме имелся большой двор с хорошо подстриженным газоном. Мне трудно было представить, что дедушка спрятан где-то в этом огромном доме. Старые кресла-качалки, расставленные на террасе, пустовали. Почему бы дедушке не сидеть в кресле и не вырезать фигурки?

– Если хочешь, я подожду здесь, пока ты там с ним будешь беседовать, – задумчиво предложил Логан.

Я разглядывала все эти высокие узкие окна, представляла себе внутренние лестницы и думала о том, что дедушка сейчас так же плохо держится на хромых ногах, как некогда бабушка.

Дом выходил на обсаженную деревьями улицу. Все дома по улице выглядели ухоженными. Перед каждым был газон, а на ступеньках террас или у дверей лежали утренние газеты. Одетые по-домашнему владельцы домов выгуливали собак.

Часто ночами я оказывалась в Уиннерроу, на сумеречных пустынных улицах, где не было людей, не лаяли собаки и не пели птицы и вообще не было слышно ни звука. В этих кошмарных снах я бродила в поисках Нашей Джейн, Кейта и Тома. Но дедушку не искала ни разу, будто уверенная, что он всегда будет жить в нашей горной хижине, – мне так хотелось.

Логан сообщил мне:

– Я слышал, что твой дедушка помогает в уборке дома, чтобы оплачивать проживание и питание, когда отец забывает или опаздывает заплатить Салли Тренч.

Солнце, недавно поднявшись над горизонтом, уже поливало долину своими раскаленными лучами. Здесь не чувствовалось освежающего дуновения ветерка, как наверху, в Уиллисе. Надо же, всю жизнь я считала, что долина – это рай на земле.

– Ну, пошли, – сказал Логан, беря меня под локоть и направляясь через улицу к выложенной кирпичом дорожке. – Я посижу здесь, на террасе. Можешь не торопиться. У меня впереди целый день. Целая жизнь, чтобы провести ее вместе с тобой.

Толстая нечесаная женщина лет пятидесяти пяти услышала мой робкий стук, с большим интересом осмотрела меня и открыла дверь из металлической сетки.

– Мне сказали, что здесь проживает мой дедушка, Тоби Кастил, – заявила я.

– Да, дорогуша, есть такой. Какая ты вся из себя стройненькая, ну очень стройненькая, прямо куколка. И цвет волос мне нравится, и губки – ну просто, как говорится, для поцелуев. – Она вздохнула, взглянула на свое отражение в ближайшем окне и поморщилась, потом снова повернула голову ко мне. – Приятный старичок, я испытываю слабость к таким, как он. Я приняла его, когда никто больше не хотел его брать. Поселила в хорошей комнатушке, а кормлю так, как он никогда не ел, десять к одному, даже двадцать. Люблю держать пари, дурная страсть. В моем деле приходится рисковать. Народ хитрый, ох, хитрый. Приезжает молодняк, привозит родителей, говорят, будем платить, а сами не платят. Уезжают – и только их и видели, а какой-нибудь старик или старушка сидят тут всю жизнь и ждут, ждут, что к ним приедет кто-нибудь, а никто не едет и писем не шлет. Позор, такой позор, как ведут себя некоторые дети, когда родители состарятся и ничего с них не возьмешь.

– Как я понимаю, мой отец каждый месяц посылает деньги.

– Посылает, посылает. Чудесный человек, твой отец, и по виду, и по поведению. Я его помню еще мальчишкой, когда все девицы за ним гонялись. Но я их не осуждаю. Однако он вырос совсем не таким, как люди думали, совсем не таким.

Что она хотела этим сказать? Что отец был проходимцем, каких свет не видывал, и весь Уиннерроу знал об этом?

Она улыбнулась, показав вставные зубы такой белизны, словно они были сделаны из мела.

– Чудное местечко, правда? Ты ведь будешь Хевен Кастил, да? Я пару раз видела твою мамочку. Она была настоящая красавица, но слишком изящная для этого ненавистного мира. Кажется, и Бог был того же мнения. Ты очень ее напоминаешь, нежная такая. – Она посмотрела на меня своими небольшими, но дружелюбными глазами и нахмурилась. – Уезжай-ка отсюда, дорогуша, нечего тебе делать здесь среди таких, как мы.

Она продолжала бы тараторить целый день, если бы я не попросила провести меня к дедушке.

– У меня не так много времени, и я хотела бы повидаться с дедом прямо сейчас.

Женщина впустила меня в дом и провела через темное фойе. Мой взгляд выхватывал предметы старой мебели в комнатах, абажуры со стеклянными подвесками, портреты на стенах. Потом пошла крутая лестница. Изнутри этот дом казался очень старым. Свежая краска и ремонт достались внешнему виду дома. Внутри же не было ничего от чистоты и свежести, кроме одного – запаха лизола.

Лизол…

«Лезь в ванну, грязнуля деревенская…» «Побольше лизола, дура…» «Я смою с тебя кастиловскую грязь…»

Я вздрогнула. Мы прошли мимо комнаты на втором этаже, которая словно сошла со страниц каталога тридцатых годов.

– Ты можешь провести с ним пять минут, – перешла женщина на деловой тон. – Мне приходится кормить три раза в день шестнадцать человек, а твой дед должен выполнить свою часть работы.

Я помнила, что дедушка никогда ничего не делал по дому.

Как внезапно могут меняться иные люди. Еще три пролета крутых лестниц с поворотами. Ягодицы под тонким хлопковым платьем были словно два зверька-близнецы, играющие друг с другом, я даже отвела глаза. И как только дедушка мог подниматься по такой лестнице? И выходил ли он вообще на улицу? Чем выше мы поднимались, тем более старым выглядел интерьер. Здесь уже никому не было дела до облупившейся краски, до бегавших по полу тараканов. Пауки развесили паутину в неосвещенных углах, опутали ею столы, стулья, светильники. Какой ужас охватил бы здесь Китти!

Пройдя узким коридором верхнего этажа со множеством закрытых дверей, мы очутились у самой дальней. Отворив ее, я увидела необычно маленькую, жалкую комнатенку с продавленной старой кроватью, крошечным комодом, и там в скрипучем старом кресле-качалке сидел дедушка. Он настолько состарился, что я еле узнала его. У меня сжалось сердце, когда я увидела вторую качалку – обе они попали сюда из нашей старой хибары в Уиллисе. Дедушка разговаривал с качалкой, будто там сидела бабушка.

– Ты слишком много вяжешь, – бормотал он. – А тебе нужно приготовиться к приходу Хевен.

Здесь стояла невообразимая жарища.

В комнатке не было ни одной картинки – с какой-нибудь собакой, кошкой, поросенком, цыплятами, чтобы своей компанией скрашивать дедушке жизнь. Ничего, кроме старой мебели. Дедушке было здесь так одиноко, что ему стала чудиться его Энни.

Я стояла в дверях, слыша удаляющиеся шаги хозяйки, и меня охватила острая жалость:

– Дедушка, это я, Хевен Ли.

Он обратил в мою сторону выцветшие голубые глаза – безо всякого интереса, а скорее с удивлением, услышав незнакомый голос и увидев новое лицо. Может, он впал уже в такое жалкое состояние, когда ничто не имеет для него значения?

– Дедушка, – снова обратилась я к нему, шепотом, обливаясь слезами, с болью в сердце от одного его вида. – Это я, «Хевен, девочка». Ты меня так называл, помнишь? Неужели я так изменилась?

Наконец он меня признал. Дедушка попробовал изобразить улыбку, чтобы показать свою радость, и глаза его прояснились и оживились. Я поспешила обнять дедушку, когда он протянул ко мне руки. Он тихо плакал, а я, держа его за плечи, вытирала ему слезы своим платком.

– Успокойся, – произнес дедушка скрипучим голосом, разглаживая мои сбившиеся волосы. – Не надо плакать. Нам тут с Энни неплохо. И ей, и мне. Никогда не было так хорошо, правда, Энни?

Господи, он смотрел на пустую качалку и видел там бабушку! Он даже протянул руку и погладил то место, где ему виделась ее рука. Потом, как бы с облегчением от чувства исполненного долга, он расстелил у своего кресла старые газеты и острым ножом стал счищать кору с очередного чурбачка. Мне так приятно было наблюдать его за работой!

– Хозяйка платит нам с Энни за работу по кухне и за мои фигурки, – шепотом сообщил мне дедушка. – А мне жалко с ними расставаться. Я не хотел их продавать, но на это можно купить что-нибудь приличное для Энни. Она теперь не очень хорошо слышит, поэтому нужно будет купить ей слуховой аппарат. А я слышу хорошо, вполне хорошо. И пока обхожусь без очков… Неужели это ты, Хевен, девочка? Ты хорошо выглядишь, как твоя мама. Энни, откуда ангел Люка приехал? Последнее время что-то с памятью, не могу вспомнить…

– Бабушка прекрасно выглядит, дедушка, – с трудом произнесла я, опустилась рядом с ним на колени и прижалась щекой к его корявой руке. – Здесь к тебе хорошо относятся?

– Не так и плохо, – ответил он неопределенно, обводя потерянным и удивленным взглядом свое жилище. – Я рад, что ты такая милая и красивая, как твоя настоящая мама. Надо же, ну прямо как ангел Люка. Хевен, смотрю я на тебя и радуюсь, будто твоя мама вернулась к жизни. – Он замолк, неуверенно посмотрев на меня, и продолжал: – Я знаю, ты не любишь своего отца, знаю, что и слышать о нем не хочешь, но все-таки он твой отец, и с этим ничего не поделаешь. Люк уехал и нанялся, как я слышал, на опасную работу. Не знаю, что за работа, но деньги делает хорошие. Люк привез нас сюда с Энни, не дал помереть с голоду.

И за что же он был так благодарен?! За эту ужасную комнатушку? Но тут мне стало стыдно: здесь все же лучше, чем одному в нашей хибаре.

– Дедушка, а где все-таки папа?

Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом и опустил глаза к своей заготовке.

– Как мертвая, вставшая из могилы, – бормотал он. – Как будто Господь, раз попытавшись, ошибся и теперь хочет сделать по-новой, только правильно. Боже, помоги ей!

Странно было это слышать. Я знала, он не понимает, что произносит эти пугающие слова вслух. И все же я услышала в них голос судьбы. А дедушка все продолжал странно бормотать, обращаясь к своей Энни:

– Ты только посмотри на нее, Энни ты только посмотри.

– Дедушка, хватит тебе! Скажи мне, где отец! Скажи, где я могу найти Кейта, Нашу Джейн! Ты ведь видишься с отцом, он, наверное, говорил тебе, где они.

Ответом мне был пустой взгляд и молчание. Продолжать разговор было бесполезно. Сейчас он сказал все, что мог, и я встала, чтобы уйти.

– Я скоро еще приду, дедушка, – промолвила я, стоя у двери. – Береги себя, слышишь?

Потом я спустилась к Логану.

С ним кто-то был. Высокий молодой человек с темно-каштановыми волосами, который обернулся, заслышав стук моих каблуков. Я уставилась на него – и у меня земля поплыла под ногами.

Господи!

Это был Том!

Мой брат Том стоял и широко улыбался мне в обычной своей манере. Только он вырос за эти годы и стал вылитый отец! Том направился ко мне, вытянув руки навстречу!

– Глазам не верю!

Мы бросились друг к другу: объятия, поцелуи, смех, слезы, торопливые слова – все смешалось в этот счастливый миг.

Вскоре мы втроем, взявшись за руки, шли по главной улице. Мы уселись на скамейку в парке, которая была обращена к церкви, а дом священника находился как раз напротив. Фанни могла увидеть нас из окна, хотя наверняка побоится выйти, чтобы поговорить с родней.

– Ну а теперь, Том, рассказывай, о чем не писал в письмах, – выпалила я.

Том несколько смущенно посмотрел на Логана.

Тот немедленно поднялся, сославшись на то, что ему нужно поторапливаться домой.

– Мне очень жаль Логан, – извинился Том, – но у меня осталось только десять минут на разговор с сестрой, а произошло столько событий. Но мы с тобой увидимся где-то через неделю.

– Увидимся завтра в церкви, – с многозначительным видом обратился ко мне Логан.

Логан ушел, а я не могла оторвать глаз от Тома. И его сияющие зеленые глаза были прикованы ко мне.

– Ну, сестричка, на ком, как не на тебе, отдохнуть уставшим глазам!

– Попробовал бы ты не сказать этого!

– Знаю, с кем имею дело.

– Ты не похудел, не потолстел, но стал выше и так похож на отца. Вот не думала, Том, что ты вырастешь и станешь вылитый отец.

Что же он услышал такое в моем голосе, что стерло его улыбку?

– Тебе не нравится моя внешность?

– Конечно, нравится, что за вопрос. Ты симпатичный. Но почему, повзрослев, ты стал так похож на отца? – Я почти закричала, сорвавшись и, наверно, обидев Тома. – Прости меня, Том, – попросила я, искренне расстроившись, и положила ладонь на его большую руку. – Просто это было так неожиданно для меня.

У брата на лице появилось странное выражение.

– А многие женщины считают, что папа – самый красивый мужчина на свете.

Я нахмурилась и отвела от него глаза.

– Давай не будем о нем говорить. Скажи лучше, ты слышал что-нибудь о Кейте и Нашей Джейн?

Он повернул ко мне голову в профиль, и я еще раз поразилась, насколько он стал похож на отца.

– Да. Слышал, что у них все в порядке, что Наша Джейн жива и здорова. Если бы отец так не поступил с ними, она, без сомнения, умерла бы.

– Подыскиваешь ему оправдания?

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Ты рассуждаешь, как раньше. Не держи в себе ненависть, Хевенли. Пусть она уйдет от тебя, пока она не заела и не сделала тебя хуже, чем отец. Думай о тех, кто тебя любит, вроде меня. Старайся не испортить все то хорошее, что придет к тебе в жизни, только потому, что у тебя был жестокий отец. Люди меняются. Он сейчас заботится о дедушке, так ведь? Разве ты могла такое представить? А Бак Генри вовсе не такой злой и жадный, как нам тогда показалось. Ты же видишь, я не умираю с голоду, не болею, не заезжен на работе до полусмерти. А среднюю школу я закончу в один год с тобой.

– У тебя волосы не такие огненно-рыжие, как прежде.

– Прости уж, но я этому рад. А теперь скажи, у меня по-прежнему прыгают чертики в глазах?

– Да, по-прежнему.

– Тогда я не так уж и изменился, верно?

У Тома было открытое честное лицо, ясный взор, в сияющих глазах не было места для тайны, а я сидела и прятала свои глаза в страхе, что он прочтет в них мою ужасную сокровенную вину. Если он узнает, то не будет больше уважать меня, как прежде. Том посчитает, что я ничуть не лучше Фанни, а может, даже и хуже.

– Почему ты прячешь глаза, Хевенли?

Я всхлипнула и постаралась взглянуть ему прямо в лицо. Если бы только я могла рассказать ему обо всем прямо сейчас и убедить его, что в Кэндлуике я оказалась в плену обстоятельств, так же, как Фанни подвели ее горные гены. Меня стало так трясти, что Том обнял меня, и я положила голову ему на плечо.

– Пожалуйста, не плачь из-за того, что ты так рада видеть меня, а то я тоже заплачу. А я не плакал с того дня, как Бак Генри купил меня у папы. Тогда я проплакал всю ночь, думая о том, что происходит с тобой после моего отъезда. Хевенли, ты в порядке? Ничего плохого не случилось, так?

– Конечно, все в порядке. Разве по мне не видно?

Он всматривался в мое лицо, а я пыталась улыбнуться и скрыть свою вину и стыд. Вероятно, он остался доволен моим видом, потому что заулыбался.

– Знаешь, Хевенли, все-таки здорово, что мы опять вместе. Теперь расскажи мне обо всем, что с тобой произошло с того дня, как я уехал, и побыстрее, потому что через несколько минут мне надо будет уходить.

Настойчивость, с которой он сказал это, заставила меня осмотреться вокруг – не ждет ли его Бак Генри.

– Сначала ты, Том. Скажи все, чего не было в письмах!

– Уже нет времени, – сказал он, вскакивая со скамейки и поднимая меня, и тут я разглядела на улице знакомую плотную фигуру.

– Это он меня ищет. Давай быстренько обнимемся, и я побежал. Он покупал здесь в городе какие-то ветеринарные препараты, у него пара коров заболели. В следующий раз ты мне расскажешь о своей жизни в Кэндлуике. В письмах ты мало писала об этом. И слишком много о кино, ресторанах и нарядах. Ей-богу, все-таки нам всем повезло в тот день, когда отец распродал нас.

В глубине его изумрудных глаз мелькнула тень, которую я внезапно обнаружила, заставившую меня усомниться в том, что он действительно счастлив. Но, прежде чем я успела спросить его об этом, Том сорвался с места, прокричав мне на бегу:

– Я пошел к мистеру Генри, но ты жди меня в следующую субботу, я приведу с собой Лори и Талию, и мы вместе пообедаем или поужинаем, а если повезет – то и то и другое!..

Я стояла, глядя ему вслед, огорченная его быстрым уходом. Он был единственным человеком, который понял бы меня, если бы только я могла ему обо всем рассказать. Слезы текли по моему лицу, пока я наблюдала, как он подошел к человеку, который, как мне показалось, никогда не мог бы ему понравиться. И все же смотрелся Том чудесно. Он выглядел довольным, крупным, сильным. А тень в его глазах была отражением той тени, которую он уловил в моих глазах, Том ведь всегда был моим отражением.

В следующую субботу я снова увижу его. Скорее бы дождаться этого дня!

 

Глава 20

Мужская любовь

Когда я наконец оказалась в доме Сеттертонов, Кэл ждал меня.

– Хевен, – воскликнул он, увидев меня на лестнице. – Ну где же тебя так долго носило? Я так беспокоился!

Это мужчина, который любит меня, который давал мне так много счастья, когда дарил мне свою доброту и заботу, это мужчина, который наградил меня стыдом, когда дал мне свою любовь, а в итоге я оказалась в западне. Я позволила ему быстро обнять и поцеловать себя, но это только усугубило мое отчаяние. Я любила его за все, что он сделал, чтобы защитить меня от самых злых выходок Китти, но я отчаянно желала, чтобы он оставался моим отцом, а не превращался в любовника.

– Почему ты так на меня смотришь, Хевен? Ты можешь любить меня только в Кэндлуике, но не в Уиннерроу?

Я не могла любить его так, как он этого хотел! И не хотела больше потворствовать его желаниям.

– Я сегодня встречалась с Томом, с Фанни и дедушкой, – хрипловатым голосом прошептала я.

– Что же ты плачешь? Я думал, ты будешь этому рада.

– Не все получается так, как хочется, разве не так?.. Том вымахал с отца, а ему только шестнадцать.

– А как твой дед?

– Дедушка стал старый, жалкий, ему кажется, что бабушка все еще жива и сидит рядом в качалке. – Я хмыкнула. – Только Фанни оправдала мои ожидания. Ее характер совсем не изменился, она здорово похорошела.

– Уверен, она и в подметки не годится своей сестре, – тихо произнес он, интимно и легко коснувшись моей груди.

И в этот момент Мейзи открыла решетчатую дверь, и ее глаза расширились. Она все видела! О Боже!

– Вас зовет Китти, – сообщила она тихим голосом. – Вам надо бы сходить и узнать, чего она хочет. Мама никак не может ей угодить.

В воскресенье утром мы все встали рано, готовясь пойти в церковь. Китти оставалась дома. В понедельник к ней собирались прийти врачи.

– Все идем в церковь, – объявила мне Рива Сеттертон, встретив меня в гостиной. – Скорее завтракай, чтобы успеть с нами. С утра я все сделала для дочери, так что она может побыть несколько часов в одиночестве.

Кэл стоял в дверях своей спальни, то и дело бросая на меня слишком выразительные взгляды. Неужели он не понимает, что сейчас было бы лучше не оставаться вдвоем. Конечно, ему следовало бы знать, что Логан – вот наилучший выбор для меня, и избавить меня от своих претензий. Я с мольбой посмотрела на него, как бы упрашивая его вернуться к нашим прежним приличным отношениям, но он нахмурился и обиженно отвернулся.

– Я останусь с Китти, а вы все идите, – предложила я. – Не хотелось бы оставлять ее одну.

Кэл немедленно последовал за остальным семейством. Вдруг он обернулся и смерил меня долгим оценивающим взглядом. Его губы искривились в неискренней улыбке.

– Постарайся получше ухаживать за своей мамой, Хевен.

С насмешкой он произнес это или мне все показалось? И вот я застряла в этом доме, а Логан будет ждать меня в церкви. Глупо было ожидать, что Рива Сеттертон останется со своей дочкой. Как хладнокровно предложила она оставить Китти в одиночестве.

Я медленно поднялась по лестнице, чтобы посмотреть, как там Китти.

Она лежала на кровати, и лицо ее было так чисто вымыто, что аж блестело. Кожа покраснела и стала шершавой, как у меня после той ванны с горячей водой. Ее густые рыжие волосы были разделены пробором и туго заплетены в две длинные косы, достигавшие грудей. Мать одела ее в простую белую хлопковую сорочку, какие обычно носят старухи, застегнутую до самого горла, как раз такую, какие Китти терпеть не могла, простую дешевую сорочку. Я никогда не видела Китти столь непривлекательной.

Видно, мать тешила себя местью, подобно Китти, купавшей меня в кипятке. И все же я почувствовала, как меня охватывает ярость. Я ненавидела Риву Сеттертон за то, что она сделала с этой беспомощной женщиной! Это было жестоко. Словно любящая мать, я приготовила все для того, чтобы исправить художества Ривы. Я сняла с Китти ту безобразную ночную рубашку, в которую ее одели, потом протерла ее шершавую кожу лосьоном и осторожно надела ей через голову самую красивую, отделанную кружевами розовую ночную рубашку. Распустила ее тугие косы, сделав подобие прически, намазала раздраженную кожу лица легким кремом и стала наносить макияж. И пока я восстанавливала нанесенный ей ущерб, не переставала разговаривать:

– Мама, я начинаю понимать, как тебе тяжело. Но ты не беспокойся. Я только что протерла всю тебя лосьоном, а на лицо положила крем, он поможет. Я знаю, что не смогу сделать тебе такой же хороший макияж, как это делаешь ты, но постараюсь. Завтра мы отвезем тебя в больницу, и там доктора тщательно обследуют твои груди. Мама, совсем не обязательно, что ты унаследовала опухоль. Мама, ради Бога, скажи правду – ты действительно ходила там к врачам?

Она ничего не ответила, хотя, казалось, слушала, и в уголке левого глаза набежала слеза. Я продолжала с ней разговаривать, работая макияжной кисточкой, карандашом для бровей, нанося тушь на ресницы и губную помаду. Когда я закончила, она стала выглядеть, как прежняя Китти.

– Ты знаешь, Китти Деннисон, ты по-прежнему красивая женщина, и стыдно тебе лежать вот так, махнув на все рукой. Тебе нужно одно – позвать Кэла и сказать ему, что ты его любишь, и не отгонять его больше, и он будет лучшим мужем на свете. Мой отец вообще не годился в мужья ни одной женщине. Ты и сама это, наверное, поняла. Это врожденный негодяй. Самое лучшее, что случилось в твоей жизни, это когда он из нее ушел, а Кэл в ней появился. Ты ненавидишь мою мать, а ты должна была жалеть ее – за то, что он с ней сделал.

Китти молча заплакала. Слезы катились по лицу и портили только что сделанный макияж.

Рано утром в понедельник санитарная машина отвезла Китти в больницу. Я сидела возле нее, рядом со мной был Кэл. Отец и мать Китти остались дома, а Мейзи и Дэнни отправились на прогулку в горы.

Мы с Кэлом провели пять часов на жестких, неудобных стульях в ожидании диагноза. Иногда я брала его за руку, иногда он держал мою. Он был изнуренный, дерганый и беспрерывно курил. Дома, когда там командовала Китти, он никогда не курил, а сейчас доставал одну сигарету за другой. Наконец врач пригласил нас в свой кабинет и, когда мы сели, заговорил деловым, лишенным эмоций тоном:

– Я не понимаю, как это до сих пор не обнаружили опухоль, хотя бывает, что это трудно сделать, когда у женщины такие большие груди, как у вашей жены, мистер Деннисон. Мы сначала сделали левую маммограмму, поскольку у женщин это случается, как правило, с левой стороны, а потом и правую. У нее действительно есть опухоль глубоко под соском, в таком месте, где ее трудно обнаружить, размером примерно в пять сантиметров. Это очень много для такого рода опухоли. Мы абсолютно уверены, что ваша жена уже некоторое время знала об опухоли. Когда мы начали делать маммограмму, она неожиданно вышла из состояния оцепенения и стала сопротивляться и кричать: «Дайте мне умереть!»

Мы с Кэлом были поражены.

– Она может сейчас разговаривать? – спросил Кэл.

– Мистер Деннисон, ваша жена всегда могла разговаривать, но не хотела делать этого. Она знала о новообразовании. Но она нам сказала, что скорее умрет, чем позволит удалить грудь. Когда женщины решительно возражают против операции, мы не настаиваем, а предлагаем альтернативы. Она отвергла химиотерапию, поскольку это может привести к выпадению волос. Она хочет, чтобы мы применили радиотерапию. Если же это не поможет, она сказала, что готова «встретиться с Создателем». – Врач помолчал, и в глазах у него появилось нечто такое, что я не могла определить. – Должен откровенно сказать вам, что ее опухоль превысила размеры, которые поддаются лечению радиотерапией. Но, поскольку это единственное, чем она согласна помочь себе, у нас не остается другой альтернативы, кроме как сделать все от нас зависящее, – если вы не сможете переубедить ее.

Кэл встал, и, похоже, его одолела дрожь.

– Мне ни разу в жизни не удавалось переубедить свою жену. Я уверен, что не удастся и сейчас, но попробую.

Он действительно постарался уговорить ее, как мог. Я была в палате, когда он умолял ее:

– Пожалуйста, Китти, согласись на операцию. Я хочу, чтобы ты жила.

Но она опять отгородилась стеной молчания. Только когда она глянула на меня, в ее бледных глазах замерцала то ли ненависть, то ли нечто вроде этого, я не поняла.

– Ты иди сейчас домой, – в форме указания обратился ко мне Кэл, устраиваясь на единственном стуле. – Я уговорю ее, даже если мне понадобится на это целый месяц.

Был понедельник, три часа дня. Мои каблучки громко стучали по тротуару. Мои уши украшали голубые клипсы, которые Кэл подарил мне неделю назад. Он многое дарил мне, считая, что я должна иметь все, что мне хочется. Он даже передал мне шкатулку с драгоценностями Китти, но я не могла себя заставить носить ее вещи. Этим погожим днем я ощущала себя молодой и энергичной. Такой я себя не чувствовала с тех пор, как Китти стала приучать меня к мысли, что я – деревенская дрянь и прочее. Что бы ни произошло с Китти, она сама в некотором роде виновата. Забеспокойся она пораньше, ограничилась бы маленьким шрамом, который ни один мужчина не заметил бы.

Я шла и молилась, чтобы Кэлу удалось уговорить Китти сделать операцию. Молилась я и о том, чтобы она наконец разглядела в Кэле хорошего человека. Случись это, и он меня перестанет преследовать. Он любил Китти, любил всегда, но она так скверно с ним обращалась, словно больше не могла переносить мужчин после того, что сделал ей мой отец.

Отец! Опять мои мысли обратились к отцу!

Я услышала сзади шаги, но не обернулась.

– Хевен, – раздался знакомый голос, – а я ведь тебя вчера ждал.

Почему мои ноги сами пошли быстрее, хотя я и надеялась, что он будет искать меня?

– Хевен, да не беги ты так. Ты так долго и быстро не пробежишь, от меня все равно тебе не уйти.

Я обернулась: ко мне приближался Логан. Он стал таким, каким мне хотелось его видеть. Но сейчас слишком поздно рассчитывать на то, что он будет моим.

– Уходи! – взорвалась я. – Теперь я тебе не нужна!

– Ну-ка, постой минутку! – прикрикнул он на меня, схватил за руку и заставил идти рядом с ним. – Ты что себя так ведешь? Что я такого сделал? День ты меня любишь, на другой – гонишь. В чем, все-таки, дело?

У меня защемило сердце, и круги пошли перед глазами. Да, я люблю его, всегда любила и буду любить. И все-таки я должна была ему сказать все:

– Прости, Логан, но я вспоминаю, как ты даже не посмотрел на меня в то последнее воскресенье, перед тем как отец продал меня Деннисонам. Я ждала от тебя поддержки, а ты смотрел сквозь меня и не видел. После отъезда мисс Дил ты оставался для меня всем. Ты был моим белым рыцарем, моим спасителем, а ты ничего не сделал, совершенно ничего! Ну как же мне было полагаться на тебя после этого?

В его глазах отразилась внутренняя боль, лицо покрылось краской.

– Какая же ты глупенькая, Хевен. По-твоему, проблемы могут быть только у тебя, ни у кого в мире их больше нет. Ты же знаешь, у меня в тот год возникли проблемы с глазами. Что, по-твоему, я делал, когда вы там умирали с голоду в горах? Я стал почти слепым, поэтому пришлось лететь в специальную клинику и делать операцию на глазах. Вот где я был! Далеко отсюда, прикованный к больничной койке, голова находилась в специальном станке, а на глазах носил повязки, пока не зажило. Потом пришлось носить темные очки, избегать перегрузок, пока сетчатка окончательно не окрепла. В тот день, когда ты думала, что я смотрю на тебя в церкви, я мог различить только расплывшиеся пятна. Я пытался отыскать тебя! Я и пришел-то из-за тебя!

– А сейчас как ты видишь? – спросила я, чувствуя комок в горле.

Он улыбнулся и стал смотреть мне в глаза, пока у меня перед глазами не пошли расплывающиеся пятна.

– Вижу тебя так, будто у меня двадцать глаз. Ну как, прощен я за то давнее воскресенье?

– Да, – прошептала я.

Я с трудом удержалась от слез, закусила губу и на миг оперлась лбом о его плечо. Про себя я молилась, чтобы Бог помог Логану простить меня, если я когда-нибудь расскажу ему обо всем. Очень я нужна ему, совсем не такая, какой он меня представляет. Но сказать ему об этом я не могу – по крайней мере, сейчас и здесь.

Я решительно повела Логана в лесистую часть Уиннерроу.

– Куда мы идем? – спросил он, переплетая свои пальцы с моими. – Посмотреть на ваш домик?

– Нет, ты уже побывал там сам и узнал, что я хотела от тебя скрыть. Есть еще одно место, которое следовало показать тебе давным-давно.

Рука об руку мы шли по тропинке, которая вела к кладбищу. Время от времени я поглядывала на него, а когда наши глаза встречались, отводила взгляд. Он любил меня, я это точно знала. И почему я тогда не проявила твердости, не сопротивлялась, как могла? Я всхлипнула и споткнулась. Логан бросился поддержать меня, и я оказалась в его объятиях.

– Я люблю тебя, Хевен, – прошептал он сдавленным голосом, и я почувствовала на лице его горячее чистое дыхание, прежде чем он поцеловал меня. – Всю эту ночь я не мог уснуть, думая о том, какая ты замечательная, Хевен, какая верная и преданная своей семье. Ты принадлежишь к тому типу женщин, которым мужчина может доверять, кого можно оставить одну и знать, что она будет тебе верна.

Онемев от отчаяния, я заставила себя не терять головы от его ласковых слов и от обещаний познакомить со своими родителями, тетками, дядьями, кузинами и кузенами. Мы вышли на берег реки, где провели в прошлом не один час. Время здесь как бы замерло. Мы были словно подростки, влюбившиеся впервые, присевшие (возможно, на том же самом месте) рядом, плечо к плечу, рука к руке. Следя за водой, с шумом обтекавшей камни, я начала самый трудный рассказ в моей жизни. Я знала, что, когда закончу его, Логан будет меня ненавидеть.

– Бабушка, бывало, говорила, что моя настоящая мама ходила к тому ключу, – произнесла я, показывая на струю воды, бьющую из расселины в скале. – Она наполняла здесь нашу старую дубовую бадью ключевой водой, считая, что колодезная вода не годится для питья и готовки. Или для тех красителей, которые бабушка делала для окраски старых носков. Из этих носков она потом вязала коврик, который должны были положить под моей колыбелькой, чтобы закрыть щели в полу. К моему рождению бабушка хотела приукрасить нашу хижину как можно лучше.

Логан разлегся на траве рядом, рассеянно играя прядями моих длинных волос. Было так романтично сидеть здесь с Логаном, как будто до нас никто и не знал, что такое любовь. Я видела себя и Логана как бы со стороны, молодых и неопытных, но в то же время умных и в расцвете жизни… Логан ласкал мои руки, целуя кончики пальцев и ладони. Он привлек меня к себе и прижал к груди, мои волосы черной шалью закрыли наши лица, и мы целовались и целовались, потом я прижалась щекой к его груди, и он крепко обнял меня. Я могла бы чувствовать себя на вершине счастья, если бы… Но я ощущала себя умирающей, которую вывезли на последний пикник и никакие самые яркие солнечные лучи не рассеют туч в ее душе.

Я закрыла глаза, надеясь, что Логан будет говорить вечно и не даст мне возможности разрушить его и мои мечты.

– Мы поженимся, когда еще будут цвести розы, в год окончания мной колледжа. Перед тем как выпадет снег, Хевен.

Я кивнула головой, отчасти захваченная этой фантазией. Глаза у меня закрылись, дыхание слилось с его дыханием. Он гладил мне спину, руки, потом – очень осторожно – грудь. Я вскрикнула и отскочила от него, сев на траву. Потом дрожащим голосом произнесла:

– Нам пора идти. Тебе нужно знать, если, конечно, хочешь, кто я и что я.

– Я уже знаю, Хевен, кто ты и что. А почему у тебя такие испуганные глаза? Я тебя не обижу. Я же люблю тебя.

Если бы он знал правду! Только Кэл знал, через что мне пришлось пройти, и только Кэл мог меня понять. Я происходила из семейства Кастилов, порочная от рождения, а Кэла это не интересовало, не то что чистюль Стоунуоллов. От Фанни Логан отворачивался потому, что та была необузданная и слишком свободно вела себя.

В ясном взгляде Логана появилось облачко беспокойства, словно он почувствовал, что у меня есть тайна, нерадостная для него. В этот момент я чувствовала себя такой незначительной, запачканной, одинокой.

– У меня есть одно желание, – объявила я дрожащим голосом. – Логан, если ты не против, мне хотелось бы еще раз сходить на могилу матери. После ее смерти у меня осталась кукла, сделанная с нее, но я не смогла уберечь ее от огня, а она мне была нужна, чтобы доказать, кто я такая, когда вернусь в Бостон и найду семью моей мамы.

– Ты собираешься ехать туда?! – встревоженно воскликнул Логан. – Зачем? Когда мы поженимся, моя семья станет твоей семьей.

– Когда-нибудь мне придется туда поехать. Я считаю, что обязана это сделать, и не только ради себя, но и ради моей мамы. Она сбежала от родителей, и те ни разу о ней больше не слышали. Они сейчас не слишком старые и, вероятно, беспокоятся о ее судьбе уже много лет. Иногда бывает лучше узнать правду, чем думать и гадать.

Мы поднимались вверх по тропинке, и Логан шел со мной шаг в шаг, только чуть отстранившись.

Вскоре листва начнет играть обилием ярких красок осени, которая быстро охватит горы. Внизу в долине, где не дуют осенние ветры, родители Логана будут негодовать по поводу девушки из Кастилов, недостойной их единственного сына. Я взяла его за руку, полная той любви, которую могут испытывать только молодые. Он сразу же улыбнулся и пошел поближе ко мне.

– Мне что, десять миллионов раз сказать тебе, что я тебя люблю, и тогда ты поверишь? Может, мне встать на колени и сделать тебе предложение? Что бы ты ни говорила, я не перестану любить и уважать тебя!

Нет, было кое-что такое, и если я это скажу, то все переменится. Я крепче сжала его руку, ведя его вперед, временами круто вверх, между высокими соснами, вековыми дубами и кустами орешника. Потом пошли вечнозеленые растения, и – вот оно, кладбище. Места на нем осталось лишь для нескольких могил. Ниже были кладбища получше и поновее, там применяли машины для стрижки травы, там работал кладбищенский персонал.

Здесь же, где лежала моя мама, одиноко, в стороне, никто не стриг траву. На небольшом холмике, который начал оседать, мы увидели дешевое надгробие в форме креста и надпись:

«Ангел

Возлюбленная жена Томаса Люка Кастила»

Я отпустила теплую руку Логана и стала на колени. Склонив голову, я сказала в своей молитве, что когда-то, в чудесный и добрый день, увижу ее в раю.

Еще в саду преподобного Уэйланда Вайса я сорвала единственную розу, которую поставила в стеклянную банку, врытую мной в могилу в давние времена. Воды здесь поблизости не было, так что красная роза скоро засохнет и превратится в коричневую. Так же засохла и умерла мама, до того как я смогла ее узнать.

Ветер раскачивал длинные ветви вечнозеленых деревьев и кустов. Я все стояла на коленях, собираясь с силами сказать то, что хотела.

– Нам пора идти, – неуверенно предложил Логан, взглянув на заходящее солнце, которое стало быстро прятаться за вершины гор.

Что он почувствовал? То же, что и я?

То здесь, то там нарастали звуки, раздаваясь эхом в долинах, разносясь ветром в каньонах, усиливаясь шелестом летней листвы и перешептыванием высоких трав, некошенных годами.

– Вроде бы дождь собирается.

«Нет, не могу пока сказать», – подумала я.

– Хевен, а зачем мы пришли сюда? Чтобы ты постояла на коленях, и поплакала, и забыла о радостях живых и любящих?

– Ты не слушаешь меня, Логан, или не понимаешь. Это могила моей родной матери, которая умерла при моем рождении, и умерла в нежном возрасте – в четырнадцать лет.

– Ты мне говорила об этом раньше, – стараясь быть доходчивым, произнес Логан, встал рядом со мной на колени и положил мне руку на плечо. – Неужели до сих пор что-то ноет? Ты ведь ее не знала.

– Зато теперь знаю. Иногда я просыпаюсь ночью и чувствую то, что чувствовала она. Она – это я, а я – она. Я люблю горы – и я ненавижу их. Они дают тебе много, но и обворовывают тебя. Здесь одиноко, но здесь и красиво. Господь благословил землю, но проклял людей, поэтому они чувствуют себя мелкими и ничтожными. Я хочу и остаться, хочу и уехать.

– Тогда я помогу тебе принять решение. Сейчас мы спускаемся в долину, а через два года поженимся.

– Ты не обязан этого делать, сам знаешь.

– Но ведь я тебя люблю. И всегда любил. У меня никогда никого не было, кроме тебя. Неужели этого недостаточно?

Теперь слезы ручьями потекли по моему лицу. Я бросила взгляд на быстро приближающиеся тучи и попыталась вновь заговорить. Логан прижал меня к себе.

– Хевен, пожалуйста, не говори ничего, что изменит мое отношение к тебе. Если ты хочешь сказать то, что принесет боль, то, пожалуйста, лучше помолчи.

А я все же сказала то, что намеревалась сказать здесь, где она меня слышала.

– Я не такая, какой ты меня считаешь.

– Ты та, которая мне нужна, – быстро возразил он.

– Я люблю тебя, Логан, – прошептала я, опустив голову. – Мне кажется, я полюбила тебя с первого дня, когда мы встретились. Но я позволила другому…

– Я не хочу об этом слышать! – с жаром воскликнул Логан.

Он вскочил на ноги, я тоже встала, и мы оказались лицом к лицу. Ветер раздувал мои длинные волосы, и они щекотали ему губы.

– Ты ведь знаешь, да?

– О том, что болтает Мейзи? Нет, я не верю всяким гадостям! Не хочу верить слухам! Ты моя, и я тебя люблю. И не пытайся убедить меня, что есть причина, почему я не могу тебя любить!

– Но она есть! – в отчаянии закричала я. – Кэндлуик был не таким счастливым местом, как я рисовала в письмах. Я многое лгала. И Кэл был…

Логан резко повернулся и бросился бежать. Он побежал по дороге на Уиннерроу, успев выкрикнуть:

– Нет! Нет! Больше не хочу слышать! Я больше не хочу слышать! Молчи, не говори больше! Никогда!

Я попыталась догнать его, но он, длинноногий, бежал очень быстро, а у меня каблуки впивались в мягкую землю и мешали бежать. Я направилась по тропинке к нашей старой хижине.

Она поразила меня своей убогостью. Вот светлое пятно на стене, где висел отцовский плакат с тигром. Вот здесь стояла наша с Томом детская кроватка. Я не могла отвести глаз от чугунной плиты, покрытой ржавчиной в тех местах, которые были свободны от зеленой плесени. Я не могла смотреть без слез на самодельные стулья, сработанные много лет назад каким-то безвестным Кастилом. Часть перекладин отвалилась, других вообще не было, а всякие мелочи, с помощью которых мы пытались украсить дом, исчезли. Надо же, Логан все это видел! Я долго и горько плакала о том, чего у меня никогда не было и чего я еще могла лишиться. Я услышала порывы и завывания ветра. Начался дождь. И только тогда я поднялась с пола и под дождем направилась в Уиннерроу, который никогда мне не был домом.

Кэл мерил шагами веранду дома Сеттертонов.

– Где ты была и почему такая мокрая, оборванная, грязная?

– Мы с Логаном ходили на могилу моей матери, – ответила я хриплым шепотом и устало опустилась на верхнюю ступеньку, не обращая внимания, что дождь все идет.

– Я так и думал, что ты с ним. – Он сидел рядом со мной, как и я не обращая внимания на дождь, и опустил голову на руки. – Я был целый день с Китти и в полном изнеможении. Еды не принимает. Ее подкармливают через капельницу. Завтра начнутся сеансы радиотерапии. Она уверяла нас, что ходила к врачам, на самом деле ничего этого не было. Опухоль постепенно увеличивалась последние два-три года. Знаешь, Хевен, Китти скорее умрет, чем расстанется с тем, что в ее глазах олицетворяет женственность.

– Чем я могу помочь? – прошептала я.

– Останься со мной. Не покидай меня. Я слабый человек, Хевен, я тебе и раньше говорил об этом. Когда я увидел тебя с Логаном Стоунуоллом, я почувствовал себя стариком. Надо было мне понять, что молодость тянется к молодости, а я, старый осел, попался в собственную ловушку.

Он попытался сесть поближе, но я вскочила, охваченная невообразимой паникой. Он меня не любил.

Во всяком случае, как Логан. Он просто хотел, чтобы я замещала Китти.

– Хевен! – воскликнул он. – И ты от меня? Пожалуйста, не уходи, ты мне сейчас так нужна!

– Ты не любишь меня! – закричала я. – Ты любишь ее! И всегда любил! Даже когда она била меня и измывалась, ты находил оправдания для нее!

Он устало поднялся, плечи его были опущены. Повернувшись, он направился в дом.

– Ты права в одном, Хевен. Я не знаю, чего я хочу. Хочу, чтобы Китти жила, и хочу, чтобы она умерла и освободила меня. Хочу тебя, но знаю, что этого нельзя. Мне не следовало соглашаться с тем, чтобы тебя взяли в наш дом!

Дверь хлопнула. Вечно у меня перед носом закрывают двери.

 

Глава 21

Чудес не бывает

Прошла неделя. Каждый день я приезжала к Китти в больницу. С Логаном я не встречалась с того дня, когда он убежал от меня и бросил под дождем. Я знала, что через неделю ему ехать в колледж. Часто прохаживаясь мимо аптеки Стоунуолла в надежде увидеть его хоть издалека, я пыталась при этом убедить себя, что ему будет куда лучше без такой, как я, а мне – без такого, который никогда не простит мне несоответствия своему идолу. С брачком оказалась – думал, наверное, Логан. Как Фанни. Если Кэл и замечал, какой я хожу убитой из-за того, что не вижу Логана, то все равно ничего не говорил.

Когда мы находились в больнице рядом с Китти, дни становились невообразимо длинными. Кэл сидел от нее по одну сторону, я – по другую. Он чаще всего сидел, держа ее за руку, я – сложа руки на коленях. Я сидела, чувствуя страдания Китти, как свои собственные, и размышляла о сложностях жизни. Когда-то меня обрадовало бы, что Китти такая беспомощная и не в состоянии раздавать мне тумаки, и оскорблять, и унижать мое достоинство. Теперь же я была полна сочувствия к ней и желала сделать все от меня зависящее, чтобы смягчить ее страдания, хотя в действительности мало что могла сделать. Но все же пыталась, думая, что таким образом я искупаю грехи.

Медсестры давали ей лекарства, а мне приходилось делать ей теплые ванны. Китти давала мне понять, что ждет от меня услуг, на которые у медсестер не хватало времени. Например, смазывать лосьоном тело, расчесывать волосы или делать ей прическу, которую ей хочется. Часто, когда вначале начесывала ей волосы, а потом укладывала, я чувствовала, что могла бы ее полюбить, если бы она дала мне хотя бы полшанса. Дважды в день я делала ей макияж, орошала ее любимыми духами, лакировала ногти, и все время Китти смотрела на меня странным взглядом.

– Когда я умру, ты выйдешь за Кэла, – прошептала она однажды.

Пораженная услышанным, я подняла глаза и задала ей вопрос, но она снова закрыла глаза, а когда она так делала, то уже молчала, даже если не спала. О Господи, пожалуйста, дай ей выздороветь, ну пожалуйста! Я молилась и молилась за это. Я любила Кэла и нуждалась в нем как в отце. Я не смогу любить его так, как он этого хочет.

В других случаях, ухаживая за Китти, я говорила и говорила, обращаясь то к себе, то к ней. Я рассказывала ей о ее родных, о том, как они беспокоятся о ее здоровье (даже если такого не было), стараясь поднять ей настроение и дать надежду и мужество бороться с болезнью, от которой сейчас зависела ее жизнь. Глаза Китти часто наполнялись слезами. А то вдруг она начинала смотреть, не сводя с меня своего совершенно бесстрастного взгляда. Я чувствовала, что с Китти что-то происходит, но не могла понять, к лучшему это или к худшему.

– Мама, не смотри на меня так, – сказала я как-то, вся напрягшись.

Я боялась, что Мейзи наплела ей чего-нибудь про нас с Кэлом. «Я не была в этом виновата, Китти», – хотелось объяснить мне, меняя ей сорочку и положение рук, чтобы она не лежала, как в параличе.

Я все еще сидела с Китти, когда вошла Рива, недовольно хмурясь. Ее большие сильные руки были сложены, как щит, на груди, лицо портила угрожающая гримаса.

– Она выглядит лучше без всей этой краски, – процедила она сквозь зубы, бросая на меня недовольный взгляд. – Она и тебя научила всяким своим гадостям? И тебя сделала такой же, как сама? Всю свою дурь, небось, тебе передала. Лупила я ее, лупила, чтоб выбить из нее дьявола, да так ничего и не вышло, так и не смогла. Дьявол до сих пор сидит в ней, он ее и убивает. Бог ведь в конце концов все равно одерживает верх, правильно я говорю?

– Если вы имеете в виду, что все мы умрем, миссис Сеттертон, то это правильно. Но добрая христианка, вроде вас, должна верить в жизнь после смерти…

– Ты что, издеваешься надо мной, девчонка, да? Ее глаза полыхали такой же злобой, какую я видела иногда во взгляде Китти. Мое возмущение этой женщиной нарастало.

– Но Китти любит выглядеть красивой, миссис Сеттертон.

– Красивой? – переспросила она, с отвращением глядя на Китти. – У нее что, других рубашек нет, кроме розовых?

– Она любит розовый цвет.

– Это показывает, что у нее нет вкуса. Рыжие, вроде нее, не должны носить розового. Всю жизнь долбила ей, а она все за свое.

– Каждый одевается в тот цвет, который ему нравится. Она выбрала розовый.

– Не обязательно раскрашивать ее, как клоуна.

– Нет, я подкрашиваю ей лицо, чтобы она выглядела, как кинозвезда.

– Скорее, как потаскуха! – безапелляционно заявила Рива Сеттертон и обратила свой тяжелый взгляд на меня. – Теперь-то я знаю, что ты из себя представляешь, Мейзи мне все рассказала. В этом дружке моей дочери, я так и знала, нет ничего хорошего, иначе он ее не взял бы. Она всегда была дрянью, даже в младенчестве. И ты туда же. В общем, убирайся из моего дома! И чтобы ноги твоей там не было, дикарка грязная! Катись в мотель на Браун-стрит! Там крутится такое же отребье, вроде тебя. Я сказала ее дружку, чтобы он забирал твое барахло, и свое тоже, и уматывал.

У меня глаза полезли из орбит от изумления и возмущения, а чувство вины и стыда заставило покраснеть. Она заметила это и зло улыбнулась.

– И чтобы я тебя больше не видела. Не вздумай попадаться мне на дороге!

Дрожа всем телом, я в нерешительности развела руками.

– Но я должна навещать Китти, я ей нужна сейчас.

– Ты слышала, что я сказала, дрянь паршивая?! Больше не подходи к моему дому!

И она стремглав вылетела из палаты, лишь мельком взглянув на Китти и даже не подумав сказать ей что-нибудь ободряющее, слово сочувствия или сострадания. Неужели она приходила сюда специально для того, чтобы высказать свое мнение обо мне?

Китти не отрывала взгляда от двери, глаза ее лихорадочно горели.

Когда я снова повернулась к Китти, лицо у меня было залито слезами. Я поправила ей одежду, чтобы она выглядела аккуратнее, а затем снова занялась ее волосами.

– Ты хорошо выглядишь, Китти. Не верь тому, что ты только что слышала. У тебя странная мать. Мэйзи показывала мне ваш семейный альбом, и ты очень похожа на мать, когда она была в твоем возрасте.

Только ты симпатичнее, и она наверняка всю жизнь завидует тебе.

Не пойму, почему я с такой добротой относилась сейчас к Китти, такой жестокой? Скорее всего, потому, что Рива Сеттертон так же третировала Китти, как Китти – меня.

– А теперь уходи отсюда, – с трудом произнесла Китти, когда я закончила дела.

– Мама!

– Никакая я тебе не мама. – И такая боль, такое отчаяние прочла я в ее глазах, что вынуждена была опустить голову, чтобы скрыть жалость. – Я всегда хотела быть матерью, больше всего на свете хотела родить ребенка. Ты тогда была права, когда говорила мне, что не гожусь в матери. Никогда не годилась. И жить не гожусь.

– Китти!

– Оставь меня! – слабо выкрикнула она. – Имею я право спокойно умереть? Когда придет время, я знаю что делать.

– Нет, ты не имеешь права умирать. Не имеешь потому, что у тебя есть муж, который тебя любит! Ты должна жить! У тебя есть Кэл, которому ты нужна. Что тебе нужно – так это заставить свой организм бороться. Китти, пожалуйста, сделай это ради Кэла. Пожалуйста. Он любит тебя. Он всегда любил тебя.

– Уходи! – крикнула она чуть посильнее. – Беги к нему! Заботься о нем, когда меня не станет. Это будет скоро! Теперь он твой. Это мой подарок тебе! Я взяла его в мужья, потому что в нем было что-то от Люка, но только от такого Люка, который вырос в хорошей городской семье. – Она зарыдала, и у меня сердце стало разрываться от ее приглушенного и хриплого рыдания. – Когда он подсел за мой столик и я впервые увидала его, то скосила на него глаза и представила, что это Люк. И, пока мы были женаты, я подпускала его к себе, только когда воображала, что это Люк.

Ох, Китти, какая же ты глупая, какая глупая!

– Но Кэл – прекрасный человек, не то что мой отец, в котором нет ничего хорошего.

Ее бледные глаза разгорелись.

– Я тоже про себя всю жизнь такое слышала. Но я не плохая, нет, нет!

Я больше не могла выносить этого и вышла на улицу, на свежий сентябрьский воздух. Какие только шутки не выкидывает любовь с разумом. Свет, что ли, клином сошелся на одном мужчине, когда вокруг можно выбрать из тысяч других? Вот и я иду в надежде увидеть Логана. Я с ума схожу от желания разыскать его и попросить, чтобы он меня понял и простил. Но, когда я проходила мимо аптеки Стоунуолла, Логана там не оказалось. Под моросящим дождем я стояла под ветвями огромного вяза и наблюдала через улицу за окнами угловой квартиры над аптекой. А вдруг он там и тоже смотрит на меня? Потом я заметила в одном из окон его мать – как раз перед тем как она задернула занавески. Я знала, что эта женщина хотела бы навеки исключить меня из жизни своего сына. И она права, еще как права.

Я прошла по Браун-стрит к единственному в городе мотелю. Обе комнаты, которые снял Кэл, были пусты. Сполоснувшись и переодевшись, я снова вышла под дождь и пошла в больницу, где застала Кэла, одиноко сидящего в холле и рассеянно листающего старый журнал. Когда я вошла, он поднял голову.

– Ей не лучше? – спросила я.

– Нет, – сердито ответил он. – Ты где была?

– Надеялась увидеть Логана.

– И как, нашла? – сухо поинтересовался он.

– Нет.

Он взял мою руку и крепко сжал ее.

– Что же нам делать и как нам жить в этой ситуации? Это может длиться и полгода, и год, и дольше. Хевен, я понадеялся на ее родителей. Оказалось, что зря. Они отказались давать на нее деньги. Остаемся мы с тобой или никто. И до тех пор, пока она не поправится или не уйдет из жизни.

– Значит, мы с тобой, – сказала я, садясь рядом с ним и тоже взяв его за руку. – Я могу пойти работать.

Кэл промолчал. Так мы и сидели, взявшись за руки. Кэл неподвижно смотрел в стену.

В мотеле мы прожили две недели. Я так и не увидела Логана. Я была уверена, что он уже вернулся в колледж, даже не сказав мне «прощай». Начались занятия в школе, и у меня появились невеселые мысли насчет того, что я могу вообще больше не войти в школьный класс, а колледж так и останется мечтой, облачком, растворившимся в свете закатного солнца.

И работа, которую, я думала, мне легко удастся найти, печатая на машинке со скоростью девяносто знаков в минуту, никак не попадалась. Появились первые признаки зимы, и, хотя я дважды виделась с Томом, его визиты в город были слишком краткими, чтобы обо всем поговорить. И всегда его ждал Бак Генри, вовсю глазевший на меня и торопивший Тома заканчивать встречу. Каждый день я ходила навещать дедушку, надеясь, что хоть раз там появится отец, но увы. Я сделала еще несколько попыток увидеть Фанни, но та даже не подходила к двери. На мои вопросы отвечала черная служанка: «Мисс Луиза с незнакомыми не разговаривает», упорно не признавая меня за ее сестру.

Я возненавидела мотель и его постояльцев, которые однозначно смотрели на нас с Кэлом, хотя мы жили в отдельных номерах и с тех пор, как приехали в Уиннерроу, ни разу не занимались любовью. Когда мы хотели посетить церковь, то ездили в другой город и молились там, зная, что преподобный Вайс не пустит нас в свою церковь.

Однажды утром я проснулась от холода. Сильный северный ветер срывал листья с деревьев и раздувал занавески на окнах. Я встала и начала одеваться. До завтрака я задумала прогуляться.

Небо было затянуто облаками, шел дождь, над горами висел туман. Я посмотрела в направлении нашей хижины – сквозь туман был виден снег на вершинах гор. Там шел снег, здесь – дождь. И именно этих мест мне так не хватало.

Услышав за собой чьи-то шаги, я пошла быстрее, но со мной сравнялся кто-то высокий. Я подумала, что это Кэл, но оказалось – Том! Сразу отлегло от сердца.

– Слава Богу, что ты пришел! Я так ждала тебя в прошлую субботу. Том, у тебя все нормально?

Он рассмеялся и ласково обнял меня, считая, очевидно, мою заботу о его благополучии смешной и излишней.

– Сегодня я могу побыть с тобой целый час. Я подумал, что мы можем вместе позавтракать. Может быть, и Фанни пойдет с нами, и получится почти как в старые времена.

– Я делала попытки сходить к Фанни, Том, но она отказывается выйти и поговорить. К дверям подходит служанка, так что я даже не видела Фанни, и на улице ее не видно.

– Все равно надо попытаться, – озабоченно произнес Том. – Мне не нравятся слухи, которые тут гуляют. Фанни больше не появляется на людях, не то что раньше, когда тебя здесь не было. Когда-то она везде тут вертелась, щеголяя нарядами и хвастаясь, чем ее одаривают Вайсы. А сейчас она даже по воскресеньям в церковь не ходит и не появляется на церковных мероприятиях. И Розалин Вайс тоже.

– Подозреваю, чтобы не столкнуться со мной, – с горечью заметила я. – А миссис Вайс сидит дома, чтобы не выпускать Фанни. Как только я уеду, Фанни опять, думаю, будет выходить из дому.

В ресторанчике, завсегдатаями которого были водители грузовиков, мы плотно позавтракали и посмеялись своим воспоминаниям о наших жалких застольях в Уиллисе.

– Ну, ты решил, какая из сестер тебе больше нравится? – спросила я его, когда он расплачивался за наш заказ.

– Нет, – ответил он со смущенной улыбкой. – Обе нравятся. Однако Бак Генри говорит, что если я женюсь на Талии, то он пошлет меня в колледж и оставит ферму на Талию. Если же я выберу Лори, то мне придется рассчитывать на себя. Поэтому я решил ни на одной из них не жениться, а после школы уехать и жить самостоятельно. – До этого времени он говорил беззаботно и вдруг посерьезнел, голос стал напряженным. – А как насчет того, чтобы взять меня с собой, когда поедешь в Бостон?

Я облегченно рассмеялась, когда услышала от него то, что надеялась услышать. В Бостоне люди не с такими предрассудками, как здесь, они сами увидят, чего мы стоим. Там я быстро найду себе работу и буду высылать Кэлу деньги на лечение Китти. Кэл уже выставил на продажу дом в Кэндлуике, но даже пусть он его продаст, денег может не хватить, если она долго не поправится или…

– Не переживай, Хевенли. Все образуется, вот увидишь.

Взявшись за руки, мы пошли к дому престарелых навестить дедушку. На громкий стук Тома вышла Салли Тренч.

– Его здесь больше нет, – ответила она. – Приехал ваш отец и забрал его.

– Здесь был отец! – воскликнул Том, засветившийся от счастья. – А куда он взял дедушку?

Салли Тренч этого не знала.

– Они уехали примерно с полчаса, – сообщила она и захлопнула дверь.

– Может быть, отец еще в городе, Хевенли! – воскликнул возбужденно Том. – Если поторопиться, то мы, может быть, еще найдем его.

– Глаза мои не глядели бы на него! – взорвалась я.

– Зато мои хотели бы! Он один может сообщить нам, где найти Кейта и Нашу Джейн.

Мы с Томом бросились бежать. Уиннерроу идеально подходил для поисков – одна главная и двенадцать перпендикулярно пересекающихся улиц. Мы заглядывали на бегу в витрины магазинов и спрашивали прохожих. Шестой из остановленных нами людей сказал, что встретил отца:

– Думаю, он шел в больницу. Что ему там делать?

– Иди дальше один, – безучастно сказала я, несмотря на уговоры Тома.

Том беспомощно развел большими мозолистыми руками. Вид у него был растерянный.

– Хевенли, я должен тебе признаться: я все время тебя обманывал. В тех письмах и на тех фотографиях – это все были одноклассницы по имени Талия и Лори. У Бака Генри нет детей, он их похоронил. А красивый дом принадлежит родителям Лори, он у дороги в шести милях отсюда. У Бака Генри дом, может, и был когда-то красивым, но теперь он разваливается, ему нужен ремонт. А сам он – настоящий рабовладелец, он заставляет меня работать по двенадцать—четырнадцать часов в день.

– Ты хочешь сказать, ты мне все врал? Все эти письма, когда я жила в Кэндлуике, – это обман?

– Все вранье. Я сочинял, чтобы ты не беспокоилась. – Том с мольбой посмотрел на меня. – Я знал, что ты будешь думать обо мне, и не хотел тебя волновать, но сейчас я должен тебе признаться, что ненавижу эту ферму! А Бака Генри так ненавижу, что иногда мне кажется, если не сбегу, могу убить его. Так что пойми, почему я хочу убежать от него и найти отца. Я должен это сделать.

Для того чтобы помочь Тому и вновь увидеть Кейта и Нашу Джейн, я была готова на все, даже встретиться с ненавистным человеком.

– Скорее, скорее, – поторопил меня Том, и мы бегом направились к больнице.

– Наверное, Кэл сейчас возле Китти, – предположила я, задыхаясь от бега, когда мы оказались в коридоре больницы.

Том спросил о Люке Кастиле, и медсестра ответила:

– Да, он был здесь.

– А сейчас где он?

– Не знаю. Час назад он спрашивал номер палаты миссис Деннисон.

Значит, отец искал Китти. А может, меня?

Том схватил меня за руку и потащил за собой дальше по коридору.

Все медсестры и обслуживающий персонал уже знали меня по имени и здоровались со мной, пока мы шли с Томом к лифту, чтобы подняться к палате Китти. Я была сама не своя, заторможенная, не представляя себе, о чем буду говорить с отцом. Но, когда мы вошли в палату и я увидела Китти, бледную и истощенную, и Кэла, стоящего рядом с ней на коленях и плачущего, я даже испытала на миг разочарование: отца в палате не было. И тут же меня поразило, какой счастливой казалась Китти. Она почему-то радостно улыбалась мне и Тому.

– Твой отец приходил проведать меня, – еле слышно прошептала она. – И спрашивал о тебе, Хевен. Сказал, что надеется тебя увидеть. Он сказал, что раскаивается в том, что сделал в прошлом, и надеется, что я прощу его. Ни за что не подумала бы, что Люк Кастил будет говорить в таком духе. Кэл, как он говорил?

– Очень смиренно, – глухо ответил Кэл.

– Да-да, вот именно. Он был действительно смиренный, раскаивающийся. – Глаза Китти блестели, словно после созерцания чуда (а она ведь столько дней не говорила). – Он смотрел мне в глаза, а раньше он этого никогда не делал. Я так любила его, я готова была умереть за него, а он смотрел сквозь меня. Вроде как взял вещь, подержал и бросил. Но он изменился, он… Он ушел и оставил тебе записку.

Ее радость была безумной, лихорадочной, словно она куда-то торопилась. И впервые я поняла, что она умирает, умирает прямо у меня на глазах. Возможно, она умирала уже несколько месяцев, а мы с Кэлом настолько привыкли к резким переменам в ее настроении, что не могли понять одной вещи: все это было проявлением ее депрессивного состояния и тайного ужаса по поводу опухоли. Иссушенной рукой с длинными, казавшимися сейчас неестественно длинными ногтями она протянула мне конверт с моим именем. И впервые улыбнулась мне тепло и приветливо.

– Хевен, я сказала тебе спасибо за все, что ты сделала для меня? Наконец-то у меня есть дочь… Люк пришел навестить меня – это что-то значит, правда? Это ты вызвала его, да? Ты, конечно. Потому что как только он вошел, то стал смотреть по сторонам, как будто ожидал увидеть тебя. Ну ладно, Хевен, ладно, почитай, что он тебе написал.

– Это Том, мой брат, – наконец представила я Тома.

– Рад познакомиться, Том, – произнес Кэл, вставая и протягивая Тому руку.

– Ой, как же ты похож на Люка, когда он был твоих лет! – радостно воскликнула Китти, и ее бледные глаза засветились странным светом. – Тебе бы еще черные волосы и черные глаза – и совсем как отец будешь! Вылитый отец!

Меня трогала эта женщина с дьявольским характером, рыжими волосами и длинными розовыми ногтями, от которых не раз доставалось моей коже. Сцены ее прошлых выходок появлялись и гасли в моей памяти, в ушах звенели оскорбления, которые она бросала в мой адрес, не беспокоясь о моем достоинстве. А сейчас у меня слезы наворачиваются на глаза, вместо того чтобы радоваться, что Господь воздает ей по заслугам. Я расплакалась. Кэл поставил мне стул, я села и, обливаясь слезами, которые капали мне на блузку, открыла конверт и стала молча читать письмо отца.

– Дочка, почитай вслух, – прошептала Китти.

Я снова взглянула на нее, почувствовав в ней какую-то перемену, и стала тихо читать:

«Дорогая дочь!

Иногда человек делает то, что считает необходимым, а с течением жизни понимает, что проблему можно было решить иначе и лучше. Я прошу тебя простить меня за все, чего уже не изменишь.

Наша Джейн и Кейт счастливы и здоровы. Они любят своих родителей, Фанни любит своих.

Я снова женился, и моя жена настаивает, чтобы я постарался собрать вместе всю семью. У меня теперь прекрасный дом, я зарабатываю очень приличные деньги. У меня мало надежды, что я смогу вернуть Кейта и Нашу Джейн или Фанни, но я надеюсь, что вы с Томом приедете и будете жить с нами. Твой дедушка тоже будет у нас.

Может быть, на этот раз я смогу быть таким отцом, которого ты захочешь любить, а не ненавидеть.

Твой отец».

Дальше был приведен адрес, а также номер телефона, но до этого я не дошла, так как не могла уже читать. То он и дочерью никогда меня не называл и себя моим отцом – а тут вдруг сразу… Я скомкала записку и бросила ее в мусорную корзину рядом с кроватью Китти.

Гнев взял верх над всеми другими моими эмоциями. Как можно доверять человеку, который продал своих детей? Можно ли быть уверенной в том, что нам с Томом будет хорошо в его доме? Как он вообще мог заработать большие деньги? Или он женился на деньгах? Можно ли доверять тому, что он написал? Откуда он знает, что Кейту и Нашей Джейн действительно хорошо живется с новыми родителями? Или Фанни? Я не поверю, пока сама не узнаю.

Том подбежал, достал скомканное письмо, аккуратно разгладил и стал молча читать. С каждой строкой лицо его светлело.

– Пошли, Том.

Я приготовилась уходить.

– Подожди минутку, – прошептала Китти. – У меня еще кое-что для тебя есть. – Она слабо улыбнулась и достала из-под подушки маленький конверт. – Я хорошо поговорила с твоим отцом, и он дал мне вот это, чтобы я подержала у себя и отдала, когда придет время. Таким путем мне хочется исправить, что я сделала… – Она запнулась, посмотрела на Кэла и добавила: – Я думаю, это время пришло.

С Дрожью взяла я второй конверт. Что мог сказать там отец, чтобы загладить свою вину? Может, Нашей Джейн и Кейту действительно хорошо – но как я могу быть уверена в этом? Вот же этот ужасный фермер гоняет Тома, как раба. Или Китти – как она заставляла меня горбатиться на нее! Тут я подняла глаза и увидела, с каким напряжением смотрит на меня Том – словно в моих руках находится его жизнь. Может быть, это и вправду так? Прочтем. Подумаешь, одной ложью больше, одной меньше – какая разница?

И снова я стала читать этот мелкий почерк. Глаза у меня расширились, сердце запрыгало в груди.

Оказывается, отец приходил в больницу, чтобы найти меня.

«Твой дедушка сказал мне, что ты настроена поехать в Бостон и найти родителей мамы. На случай, если ты сделаешь такой выбор, вместо того чтобы приехать и жить у нас, я вкладываю в конверт авиабилет для тебя. Я уже позвонил в Бостон твоим дедушке и бабушке и сообщил им, что ты, возможно, приедешь. Здесь их адрес и телефон. Пиши мне, как у тебя пойдут дела».

У меня мышцы натянулись от шока, который я испытала. Зачем ему это? Чтобы вторично избавиться от меня?

В самом низу отец привел два адреса. Один из них был написан торопливым почерком и карандашом. Я прочла имена: мистер и миссис Джеймс Л. Ролингс.

Я растерянно подняла глаза.

– Хевен, – тихо произнес Кэл. – Китти уговорила твоего отца вписать в эту записку имена тех людей, которые купили Нашу Джейн и Кейта. Теперь ты знаешь, где они живут, и сможешь навестить их когда-нибудь.

Я не могла вымолвить ни слова. Я, кажется, и думать тоже не могла.

Том читал записку из-за спины.

– Хевен, ты видишь, ты видишь? Не такой уж отец и плохой! Теперь мы сможем съездить к Нашей Джейн и Кейту. Но я помню контракт, который тот адвокат составил. Мы их никогда не сможем забрать… – Том вдруг замолчал, обратив внимание на выражение моего лица.

Странное у меня было ощущение: ноги обмякли, все эмоции словно ушли в землю. Так хотелось найти Кейта и Нашу Джейн, и теперь, кажется, я могу это сделать. Но этот билет на самолет – это же шантаж, попытка заставить меня не встревать в их жизнь. Все еще дрожа, я запихнула маленький конверт и его содержимое в карман, потом попрощалась с Китти и решительным шагом вышла в коридор, а Том еще беседовал с Кэлом.

Бог с ним, с Кэлом, мне до него нет дела.

Из холла перед палатой Китти я, устав ждать Тома, который все продолжал тихо беседовать с Кэлом, нетерпеливо окликнула его:

– Том! Сколько можно ждать?!

И направилась к выходу. Том догнал меня. Выйдя из больницы, я прямиком пошла в мотель, решив, что сегодня, сейчас же полечу в Бостон.

– А ты поедешь со мной, Том?

Том убавил шаг, чтобы идти со мной в ногу, и слегка пригнул голову из-за ветра и дождя.

– Хевенли, нам надо поговорить.

– Поговорим по дороге в мотель. Я буду собирать вещи. Как счастлива Китти. Ты видел ее лицо? А Кэл даже не смотрел на меня. Почему ты не рад возможности поехать со мной?

– Но все изменилось! Отец сейчас другой! Разве этого не видно по письмам? И эта женщина говорит, что он изменился. Почему ты не хочешь признать этого? Хевенли, я хотел бы с тобой поехать, ты знаешь, что это так, и мистер Деннисон сказал, что оплатит мой проезд, если я так решу. Но сначала я хочу увидеться с отцом. Я уверен, что он пошел к дому Сеттертонов разыскивать тебя. Может, он уже заходил к Баку Генри и решил, что я с тобой. Мы можем перехватить его, если поторопимся.

– Нет! – взорвалась я, и лицо у меня запылало от гнева. – Иди, если считаешь нужным, а я больше не хочу его видеть! Никогда! Он думает, что двумя записочками можно все зачеркнуть?!

– Тогда обещай дождаться моего возвращения. Я пообещала.

Я по-прежнему была настолько потрясена всем происшедшим, что вся ненависть отошла на второй план.

– Том, так ты поедешь со мной в Бостон? Если поедем вместе, то, как устроимся, съездим к Кейту и Нашей Джейн.

Том ушел, не ответив! Дойдя до угла, он помахал мне рукой и улыбнулся:

– Хевенли, подожди! Не вздумай никуда уезжать, пока мы с тобой не свяжемся!

Том удалился бодрой походкой, словно уверенный, что встретит отца и у него ему будет лучше, чем у Бака Генри.

В номере мотеля я легла на постель, и меня охватил приступ рыданий, которые опустошили меня и обессилили. И, прежде чем забыться во сне, я решила больше не плакать. Разбудил меня телефонный звонок. Я подняла трубку и услышала голос Тома, который сообщил, что нашел отца и что оба сейчас направляются ко мне.

– Хевенли, он был в аптеке Стоунуолла, спрашивал о тебе и обо мне. Он так изменился! Когда ты увидишь его, себе не поверишь! Он раскаивается в том, что делал и говорил, и хочет сказать это сам, когда увидит тебя. Так что будь там, мы едем. Обещаешь?

Я не стала ничего обещать и повесила трубку. Том предал меня!

Я снова ушла из мотеля и пошла посидеть в одиночестве в парке. Незадолго до темноты, когда я решила, что Том бросил меня искать, я вернулась и упала на постель.

Значит, Том не собирается ехать со мной в Бостон, а хочет жить с отцом – и это после тех клятв, которые мы давали друг другу!

И Логан улетел в свой колледж, даже не сделав попытки увидеть меня. Кто у меня еще остался, кроме родителей мамы в Бостоне?! Даже Кэл, поглощенный заботами о Китти, безразличен ко мне сейчас. Должен же быть кто-то со мной! Может быть, судьба специально так делает, чтобы направить меня в Бостон.

Я укладывала одежду, когда появился Кэл. Он рассказал мне, что знает: Том нашел отца, что отец с Томом приехали в мотель взять меня с собой, но меня не оказалось.

– Они обыскали весь город, Хевен. Том уж решил, что ты улетела в Бостон, и очень обиделся. В общем, им пришлось прекратить поиски. А где ты была?

– В парке пряталась, – призналась я.

Кэл не понял. Он взял меня на руки и стал раскачивать, будто мне было семь лет, а не семнадцать.

– Если они позвонят и будут спрашивать, скажи им, что не видел меня, – умоляюще попросила я.

– Хорошо, – согласился он, пытаясь поймать своим встревоженным взглядом мои глаза. – Но мне кажется, что тебе надо еще раз увидеться с Томом и поговорить с отцом. Хевен, может быть, он действительно изменился. Может быть, он раскаялся. Может быть, тебе не придется лететь в Бостон, а понравится жить с отцом и его новой женой.

Я отвернулась от Кэла. Нет, отец не изменился.

Кэл ушел, а я продолжила сборы и одновременно размышляла о том, в какие передряги я попала, выбрав себе в приемные родители Китти Деннисон и ее мужа. Я почти уложила одежду, когда Кэл открыл дверь и взглянул на меня, прищурившись.

– Ты по-прежнему собираешься ехать в Бостон?

– Да.

– А со мной как?

– Что «с тобой как»?

Он покраснел и смущенно опустил голову.

– Врачи недавно обследовали Китти. Я знаю, в это трудно поверить, но ей лучше! На самом деле лучше! По белым кровяным тельцам у нее почти в норме, тромбоцитов прибавляется, опухоль немного уменьшилась, и, если так пойдет и дальше, врачи думают, она будет жить. Хевен, визит твоего отца вдохнул в нее волю к жизни. Теперь она говорит, что всегда любила меня, но не сознавала этого, пока не оказалась на пороге смерти. И что мне делать? Я не могу оставить жену в такой момент, когда она во мне так нуждается, верно? Поэтому, может быть, даже к лучшему, что ты поедешь в Бостон, с моими благословением и любовью. Мы с тобой когда-нибудь встретимся, и ты, возможно, простишь меня за то, что я воспользовался молодостью, нежностью и красотой такой девушки. Я так и замерла от изумления.

– Ты никогда не любил меня! – закричала я. – Ты просто воспользовался удобным случаем!

– Нет, я люблю тебя и всегда буду любить! Я надеюсь, что, где бы ты ни была, тоже будешь хоть немножко любить меня. Ты оказалась рядом, когда мне был нужен кто-то. Езжай и забудь Китти и все, что было, и не вмешивайся в жизнь Тома, если у него все пойдет на лад. Фанни довольна своей жизнью. И пусть Кейт и Наша Джейн живут, как живут. Родители твоей мамы в Бостоне могут и возражать, если ты приедешь не одна. И забудь меня. Я выбрал свою долю, когда женился на Китти, и это не должно становиться твоей долей. Уезжай, пока у меня есть силы перенести все это. Не жди, пока Китти выздоровеет и выйдет из больницы в своем прежнем облике и настроении и станет прижимать тебя за то, что ты, по ее мнению, покусилась на ее собственность, Китти никогда по-настоящему не изменится. Она была на пороге смерти, боялась того, что ждет ее на другой стороне… Но как только она выкарабкается, снова примется за тебя. Так что ради собственного блага уезжай теперь же, сегодня же.

Я не знала, что сказать и что делать, а только смотрела затуманенным слезами взором, Как Кэл в волнении ходил по комнате.

– Хевен, когда твой отец был у Китти, это она упросила его сообщить тебе, где находятся Наша Джейн и Кейт. Это было ее подарком тебе в возмещение ее зла.

Я не могла до конца понять всего этого. Сердце у меня колотилось так, словно готово было выскочить из груди.

– Как я могу верить тому, что говорит Китти? Или тот же отец?

– Отец понял, что ты бегаешь от него, значит, больше не захочешь его видеть, поэтому он передал Тому фотографии Нашей Джейн и Кейта, чтобы он вручил их тебе. Я видел их, Хевен. На этих фото, по сравнению с теми, что присылали тебе, они выглядят гораздо старше. Родители их обожают, они живут в прекрасном доме и учатся в одной из лучших школ в стране. Если у тебя есть мысль поехать туда, имей в виду, что ты разбудишь в них память о печальных днях их жизни, которую они, может быть, не хотят оживлять. Подумай об этом, прежде чем вторгаться в новую жизнь своих братика и сестрички. Дай им возможность еще немного подрасти, а себе – время оттаять.

Он говорил многие вещи, о которых я и слышать не хотела.

Кэл передал мне оставленные отцом деньги. Несколько мгновений я стояла и смотрела на пачку двадцатидолларовых банкнот – на сумму в пятьсот долларов (ровно столько, сколько за меня заплатили Китти и Кэл!). Я ошеломленно взглянула на Кэла – он отвернулся.

Теперь все, решение принято окончательно! Я уезжаю! И никогда не вернусь сюда! Даже для того, чтобы снова увидеть Логана! Уиннерроу, Уиллис – все, с ними покончено. И со всеми, кто говорил, что любит меня.

Первый авиарейс в Атланту, где я могла бы пересесть на самолет до Бостона, был на следующий день в девять утра. Кэл подвез меня до аэропорта и донес вещи. Он явно нервничал. Поцеловав меня на прощание, он заспешил. Окаменевшим взглядом быстро пробежал по моему лицу. Его глаза то опускались, то медленно поднимались вверх.

– Твой самолет вылетает через двадцать минут. Я с удовольствием постоял бы с тобой, но мне действительно нужно спешить к Китти.

– Да, конечно, нужно, – сказала я сухо. Я не собиралась говорить ему прощай, не собиралась – но все же не удержалась. – Прощай… Прощай…

Я не хотела травить себя и плакать и решила не оборачиваться. Но обернулась. В какой-то момент Кэл замедлил шаг, заколебался, но потом, передернув плечами, распрямился и широким шагом пошел к машине. Он спешил к Китти и к тому, что его ждало в будущем.

Предстояло ждать еще двадцать минут. Как бы убить это время?

Рядом со мной не осталось ни одного близкого человека. Логан от меня сбежал. Том предпочел мне отца, а Фанни давно решила, что я ей не нужна. На меня накатила новая волна сомнений. Как я могу быть уверенной, что семья мамы согласится принять меня? Но у меня есть пятьсот долларов, и, если в Бостоне ничего не выйдет, я выживу.

– Хевен! Хевен! – услышала я знакомый голос. Обернувшись, я увидела молоденькую миловидную девушку, спешащую ко мне. Неужели Фанни? Как-то медленно и неуклюже она бежит. – Хевен, – выдохнула она и обхватила меня руками. – Том сказал мне, что ты уезжаешь, а я не хочу, чтобы ты думала, будто мне нет дела до тебя. Это не так! Я так боялась, что опоздаю и не застану тебя! Прости, что я была так груба с тобой, но они не велели разговаривать с тобой! – Она отступила на шаг, распахнула свою дорогую шубу и, счастливо улыбнувшись, продемонстрировала свою раздавшуюся талию. – Это ребенок преподобного. Ой, так здорово получится! Его жена выдаст новорожденного за своего, а мне за это отвалят десять штук, и я покачу в Нью-Йорк.

Меня уже ничто не могло удивить, и я только тупо посмотрела на нее.

– И ты за десять тысяч собираешься продать собственного ребенка?

– Ты бы никогда не согласилась, да? – спросила она. – Только не заставляй меня сожалеть, что я сказала «да», когда пришел Том и сказал, что надо с тобой попрощаться. – В ее темных глазах заблестели слезы. – Я делаю так, как считаю нужным. Как ты.

И тут из-за ее спины появился приветливо улыбающийся Том. Он подошел и обнял меня.

– Кэл Деннисон позвонил мне и сказал, что ты сегодня улетаешь в Бостон, Хевенли. И предупредил меня, чтобы я не брал с собой отца.

Вырвавшись из его объятий, я воскликнула:

– Так ты не едешь со мной?

Том умоляюще развел в стороны свои большие руки.

– Ты только посмотри на меня! Что твои старики скажут, когда увидят, что ты привезла с собой брата по отцу? Очень я им нужен: деревня! Весь в отца! Ты сама сколько раз говорила об этом, как приехала сюда. Я не такой утонченный и изысканный, как ты. Ни культуры, ни манер. Хевенли, я ведь забочусь о твоем благе, оставаясь с отцом, хотя с большей охотой поехал бы с тобой.

– Врешь ты все! Ты больше рад остаться с отцом!

– Хевенли, пожалуйста, послушай меня! Не тащить же тебе в семью своей матери всех своих деревенских родственников! Я хочу, чтобы у тебя выправилась жизнь, а этого может не получиться, если я поеду с тобой!

– Том, пожалуйста, ты так мне нужен!

Он замотал головой.

– Когда ты обустроишься там, то, если я когда-нибудь понадоблюсь, напиши мне, и я приеду, клянусь. Но не сейчас, когда у тебя все только начинается.

– Он прав, – поддержала брата Фанни, подойдя ко мне поближе. Как и Кэл перед этим, она начала нервно озираться, желая, видно, поскорее убраться отсюда. – Том попросил меня прийти, я и рада, что пришла. Я люблю тебя, Хевен. Я не хотела захлопывать дверь перед тобой. Но так надо было. Миссис Вайс заберет меня отсюда, чтобы ребенок родился там, где нас никто знать не будет. А когда это дело закончится, она вернется в Уиннерроу со «своим собственным» дитем и будет всем говорить, что это ее ребенок, а я, мол, такая-сякая Кастил и сбежала с другим, таким же, как я.

– А ты перенесешь это?

– А что делать? – Она улыбнулась и сделала попытку уйти. – Том, нам нужно торопиться, а то меня хватятся. Ты обещал, Том.

Вот и Фанни, которая говорила, что хочет иметь ребенка, продает своего, как наш отец. Я опять обратилась к Тому:

– Так ты решил жить с отцом и его новой женой. А что ты не рассказываешь о ней? Она не из «Ширлис плэйс»?

Том вспыхнул, почувствовав неловкость.

– Нет, ничего подобного. А сейчас мне надо отвезти Фанни домой. Удачи тебе, Хевенли. Пиши.

С этими словами он поцеловал меня в щеку, схватил Фанни за руку и потащил за собой.

– До свидания! До свидания! – повторяла я, энергично маша Фанни рукой, которая обернулась ко мне и улыбнулась сквозь слезы. Как же мне ненавистны эти расставания! Увижу ли я когда еще Фанни и Тома?

Почему это Том, оглядываясь на меня, улыбается так странно и печально? Я наблюдала за ними, пока они не скрылись из виду, потом села и посмотрела на часы: до вылета оставалось десять минут.

Аэропорт был небольшой, с расположенным рядом парком, откуда я могла наблюдать за приземляющимися самолетами. Я стала ходить взад-вперед под теплыми лучами осеннего солнца. Ветер растрепал волосы и испортил прическу. Я как бы снова почувствовала себя в горах.

Мои глаза наполнились слезами.

Наступило время посадки в самолет. Пассажиры уже поднимались на борт. В первый раз в жизни я летела на самолете, хотя и маленьком. Поднявшись по узкому трапу, я уселась в тесном сиденье, пристегнулась ремнем безопасности, словно проделывала это уже много раз. В Атланте я пересела на другой самолет, покрупнее, который летел на Бостон.

Скоро начнется новая жизнь на новом месте, где о моем прошлом никто ничего не знает.

Странно, что Китти сделалась такой счастливой из-за того, что отец единственный раз пришел навестить ее, принес розы и попросил прощения, в то время как Кэл покупал ей розы сотни раз, извинялся перед ней тысячи раз, и это не приносило ей ни успокоения, ни счастья, ни воли к жизни. Кто бы мог подумать, что отец способен возбудить такую негасимую любовь?

Но я уже не раз задавала себе этот вопрос и ответа так и не нашла. Что толку задаваться им вновь?

Я закрыла глаза и твердо настроилась не думать о прошлом, а расчищать себе дорогу в будущее. Китти и Кэл вернутся после ее выписки из больницы в Кэндлуик, и они будут жить-поживать в своем бело-розовом доме, и кто-то другой станет поливать все растения. Я полезла в карман за салфеткой и вытерла глаза. Чтобы немного отвлечься, развернула выходящую в Уиннерроу газету, которую купила перед вылетом, и стала рассеянно перелистывать ее.

Газета выходила на восьми полосах. На последней я увидела старую фотографию Китти, запечатлевшую ее примерно в семнадцатилетнем возрасте – прелестную, со свежим и гладким лицом.

Это был некролог!

«Китти Сеттертон Деннисон, 37 лет, скончалась сегодня в больнице Уиннерроу. У покойной остались муж, Кэлхун Р. Деннисон, родители, мистер и миссис Портер Сеттертон, сестра, Мейзи Сеттертон, и брат, Дэниэл Сэттертон. Панихида состоится в фамильном доме Сеттертонов на Мэйн-стрит в среду, в 2 часа дня».

Мне понадобилось время, чтобы до меня дошло, что Китти умерла.

Китти умерла. Умерла в день моего отъезда из Уиннерроу. Кэл возил меня в аэропорт и уже, должно быть, знал, но не сказал мне!

Почему?

Он так торопился уехать. Почему? Потом я поняла почему.

Я уткнулась в ладони и снова заплакала, не столько по Китти, сколько по человеку, который наконец получил свободу, после того как лишился ее в двадцать лет.

Наконец-то свобода. Я почти слышала, как он кричит это. Свобода быть тем, кем он хочет, делать то, что хочет, и так, как хочет. И он не хочет, чтобы я ему в этом мешала.

Что же это за ненормальный мир, когда мужчина может взять любовь, может выбросить? Кэл хотел быть один.

Мне стало горько на душе.

«Может, так и надо поступать, как мужчины? Сегодня есть, завтра бросила, а дальше – наплевать. Мужа у меня не будет. Только любовники. Унизить и выкинуть. Как отец делал». Продолжая всхлипывать, я сложила газету и запихнула ее в карман переднего кресла.

Потом я вытащила из большого коричного конверта фотографию, которую Том передал мне перед тем, как увести Фанни. Тогда я не придала этому значения. «Храни и помни», – сказал он тихим шепотом, словно тайком от Фанни. На снимке были Наша Джейн и Кейт – уже постарше, окрепшие и более счастливые, чем раньше. Я разглядывала и разглядывала милое, сладкое личико Нашей Джейн, пока не поняла, на кого она похожа. На Энни Брэндиуайн Кастил! Бабушка возродилась в Нашей Джейн, а в симпатичном мальчишеском лице Кейта я узнала некоторые черты дедушки. Да, они заслуживали наилучшей доли, и я не стану делать ничего такого, что возродило бы у них безрадостные воспоминания прошлого.

Слезы высохли. Я знала, что Фанни когда-нибудь добьется своего, не важно, какими способами.

А что же я? Я понимала теперь, что каждое событие в жизни человека оказывает на него какое-то воздействие. Какой же я стала теперь? Даже при одной мысли об этом у меня распрямилась спина. С нынешнего дня я буду шагать по жизни смело, уверенно, без страха и стыда, без робости и застенчивости и не позволю собой распоряжаться. Если ты и не дала мне ничего другого, Китти, благодаря тебе я узнала собственную силу. Несмотря на любые трудности и невзгоды, я выживу.

Рано или поздно я окажусь среди удачливых, среди людей, кому везет.

А что касается отца, то мы еще встретимся. На нем висит огромный долг, и расплатится он до того, как я, не знавшая милосердия, уйду из этого мира.

А теперь – в Бостон. В дом моей мамы. Где я превращусь, как по мановению волшебной палочки, в такую же, какой была моя мама, – и даже, может, лучше.